Семейное-Памятное-3 Утраченное навсегда

4. УТРАЧЕННОЕ НАВСЕГДА
      
      Когда читал в Интернете тексты по истории Текстильщиков, прочитал, что в прошлом территория современного района Текстильщики была пригородом Москвы, широко известным среди богомольцев. Потому как этими местах они шли к Николо-Угрешскому монастырю, основанному ещё в 1380 году Дмитрием Донским и в своё время почитаемым наравне с Троице-Сергиевой лаврой.
      Прочитал и вот ещё о чём подумал. –
      Было другое время. И в этом времени были очень важные, значимые для людей пути-дороги. Вот, например, была такая дорога – из Москвы в Николо-Угрешский монастырь на моленье. Люди собирались  и шли по дорогам того времени в монастырь на моленье. И это был праздник. И они шли на праздник. Пешком, по пыльным дорогам, мимо деревенек, вдоль лугов, рощиц, лесочков. Долго шли. Шли, переговаривались, шутили, смеялись. Шли молча, думая каждый о своём. Туда шли и думали и оттуда шли и думали. И это была и дорога к храму, и дорога к себе.
      А теперь этой дороги уже нет. Такой, какой она была. Её физически уже нет. Она утрачена навсегда. Храм есть, его восстановили, его неоднократно восстанавливали, а вот той дороги к нему уже нет. Доехать до храма можно, а вот дойти до него по той дороге уже нельзя. Храм есть, но вовсе не менее важна, значима и дорога к храму, и само движение.
      Можно наметить какую-то другую пешую дорогу, но это будет уже другая дорога, и это будет уже совсем не то.
      Нет той дороги – но это понятно. Это – неизбежное. Ибо жизнь продолжается. И о той, утраченной дороге и обо всём с ней связанном, теперь можно только сожалеть. Об этом сегодня может быть только такая тихая, щемящая грусть…
      Жизнь продолжается, и у людей всё больше новых, разного рода, приобретений. Но у людей есть и серьёзные, невосполнимые, потери, утраты. И вот это очень грустно, печально. И это, может быть, самая тяжёлая для человеческих душ плата за прогресс.
      В пространстве эта дорога и теперь есть (поскольку есть храм), а вот на земле её уже нет. И скольких таких дорог на земле уже нет?! И скольких таких дорог уже нет и в пространстве?!
      Жизнь идёт, мир обновляется. Внешний облик земли меняется. И с ним меняется и внутренний облик человека…
      
      Думал об этом и вспомнил книгу Ивана Шмелёва «Богомолье» о паломничестве из Москвы в Троице-Сергиеву лавру, о том, как шёл божий люд на моленье по бывшей Переяславской дороге. Пешком. Шестьдесят вёрст. И тогда можно было – на колёсах, но надо было – обязательно пешком.
      
      На книжной полке нашёл и открыл эту книгу. –
      «Все завидуют, говорят: «Эх, и я бы за вами увязался, да не на кого Москву оставить!» <…>
       Горкин так и сказал: - Эка, какая хитрость, по машине... а ты потрудись Угоднику, для души! И с машины – чего увидишь? А мы пойдем себе полегонечку, с лесочка на лесочек, по тропочкам, по лужкам, по деревенькам,- всего увидим. Захотел отдохнуть – присел. А кругом все народ крещеный, идет-идет <…>
      -Ну, Господи, благослови... пошли! <…> Идем не спеша, по холодочку. Улица светлая, пустая; метут мостовую дворники, золотится над ними пыль <…>
      -Прощай, Москва! – крестится на заставе Горкин.- Вот мы и за Крестовской, самое богомолье начинается <…>
      Мы – на святой дороге, и теперь мы другие, богомольцы. И все кажется мне особенным. Небо – как на святых картинках, чудесного голубого цвета, такое радостное. Мягкая, пыльная дорога, с травкой по сторонам, не простая дорога, а святая: называется – Троицкая. И люди ласковые такие, все поминают Господа: "Довел бы Господь к Угоднику", "Пошли вам Господи!" - будто мы все родные <…>
      Долго идем слободкой, с садами и огородами. Попадаются прудики; трубы дымят по фабрикам. Скоро вольнее будет: пойдут поля, тропочки по лужкам, лесочки…»
      
      В этой книге ещё примечателен сказ про тележку паломников. Люди на ней не ехали, разве что, кто сильно устал, чуть отдыхал. Главным образом на ней везли продукты и всякую всячину. –
      «Под навесом, где сложены сани и стоят всякие телеги, отец выбирает с Горкиным, что нам дать. Он советует лёгкий тарантасик, но Горкин настаивает, что в тележке куда спокойней, можно и полежать, и беседочку заплести от солнышка, натыкать березок-елок, - и указывает лёгонькую совсем тележку «как перышко!». - Вот чего нам подходит. Сенца настелим, дерюжкой какой накроем прямо тебе хоромы <…> Эту тележку я знаю хорошо. Она меньше других и вся в узорах. И грядки у ней, и подуги, и передок, и задок - всё разделано тонкою резьбою: солнышками, колесиками, елочками, звёздочками и разной затейной штучкой…»
      
      Об этой тележке в книге многие потом говорят в превосходной степени. И я верю всем сказавшим о тележке и вслед им говорю: «Да, тележка такая, каких уж больше не будет». А почему так? – Время другое, люди другие…
      И живописных полотен, скульптурных работ, подобных работам великих мастеров прежних времен, тоже больше уже не будет. И много чего, что было прежде, уже не будет. Много разного нового будет, а этого не будет. И об этом сейчас слово моё, и печаль моя, которая есть тихая, щемящая грусть…
      
      
      5. МИР ОБНОВЛЯЕТСЯ
      
      Был в Печатниках. Решил не ехать домой сразу на метро, а пройти пешком по своим родным местам, до станции метро «Текстильщики» и уже оттуда – на метро до дома.
      У железнодорожной станции «Люблино» перешёл мост через пути, и уже скоро был в усадьбе Люблино. Прошёл мимо дворца Н. А. Дурасова. Со стороны Краснодонской, обогнул Люблинский пруд. Иду по другому берегу пруда, мимо Соловьиной рощи. Только на днях узнал, что эти два десятка деревьев у воды – Соловьиная роща. Это когда-то здесь была Соловьиная роща, а теперь – одно только название с карты усадьбы Н.А. Дурасова…
      
      На этот пруд мы, будучи детьми, ходили купаться. Это было отличное место для купания. Рядом с нашим домом был пруд (теперь я знаю, что он называется Садки), но мы в нём не купались, а только ловили рыбу. Он никак не был оборудован для купания. А здесь был и пляж, трава, песок, и хороший спуск к воде. Да и сам пруд больше. И вообще тут было просторнее, веселее. От нашего дома до этого пруда было не так уж близко, но и не далеко – минут 30 спокойным шагом.
      Мы шли от начала 6-ой улицы Текстильщиков (с 1973 года это улица В.А. Малышева) к её концу, всё время прямо, до Дворца пионеров и школьников им. А. Гайдара, огибали его с левой стороны и спускались к пруду.
      С пригорка, с пляжа, на другой стороне пруда, за деревьями, был виден усадебный дворец Н.А. Дурасова, но мы тогда его, как будто, не замечали. Нет, мы его замечали, но он тогда не так выглядел, как теперь. И мы тогда не знали, что это – усадебный дом, что, вообще, за этим прудом – бывшая господская усадьба с разными постройками – дворцом, театром, театральной школой, конным двором, флигелями и даже с фруктовым садом, что для нас было бы особенно интересно. Мы тогда не знали и что сам этот пруд – это усадебный пруд.
      Дворец Н.А. Дурасова был отремонтирован после войны, и в нём размещался Институт океанологии АН СССР, который был выведен из него только в 1997 году. Сегодня дворец Н.А. Дурасова – музей. А институт до сих пор занимает лабораторный корпус, построенный вблизи дворца.
      
      Поднимаюсь от пруда к Дворцу пионеров. Сюда, будучи школьником, ходил заниматься мой младший брат. Выхожу на пересечение улицы В.А. Малышева и улицы Ф.С. Шкулёва (во времена моего детства, до 1978 года, она называлась 4-ая улица Текстильщиков).
      Стою у перехода, жду зелёного света светофора. Вот отсюда я и пойду к своему родному двору, к своей малой родине, как когда-то возвращался с пруда после купания. И то, что я пойду именно отсюда, очень символично. Потому, как пойду по улице В. А. Малышева, от её конца к её началу, как бы из времени сегодняшнего к времени своего детства. И одновременно с этим пойду от места своего рождения к месту, где вырос. Потому как пойду от улицы Ф.С. Шкулева (ранее 4-ой улицы Текстильщиков), на которой несколько дальше находится Родильный дом, в котором я родился…
      
      Здесь теперь много новых, не так давно построенных, высоких домов. Во втором эшелоне домов от улицы – 15-этажные, 17-этажные и выше. Разноэтажные…
      А вот этот старенький трёхэтажный домик, ещё с тех самых времён, остался, сохранился. Как это тепло. Ну, так – кирпичный, добротный домик. И вот какая-то, отлитая из металла, табличка на нём. Не уж-то отмечен, как исторический? Подхожу, читаю: «Московский Государственный Горный Университет». И ниже – большими буквами – «Жилой дом». И ещё ниже опять буквами поменьше «Инвентарный номер…» и номер…
      В доме справа, помещение на первом этаже, где раньше был книжный магазин, теперь пустует. Входная дверь наглухо закрыта, и в окнах – полный мрак. Когда-то мы ходили в этот книжный за тетрадками и прочими канцелярскими принадлежностями, за книгами. Но в наше время хорошую книгу купить было сложно. И, тем не менее, я помню, купил здесь «Повести» А. Алексина и два тома М. Горького из его 30-томного собрания сочинений. Вот, запомнил. Надо же. Нередко, жалуюсь на свою память – чего-то не помню, а вот такую безделицу почему-то помню. Значит, - не безделица…
      В этом же доме, на его углу, теперь бар «Медный грош». Раньше здесь была пивная. Такая пивная – стоячок. И я там пил пиво. С солёными баранками. Вспомнил, и сразу стало, как-то веселей. Выходит, я был здесь, в этой части улицы, последний раз, когда уже был студентом. Заходил в книжный или просто проходил мимо...
      Книжный магазин и рядом с ним пивная не имели собственных названий, но в стиле сегодняшнего названия бара, прекративший своё существование книжный можно было бы назвать, например, «Серебряный рубль». Потому как приобщение к книге, к знаниям, к культуре это словно одарение рублём. И вот книжный магазин «Серебряный рубль». Раньше в этом доме, на первом этаже, был книжный магазин, и это был серебряный рубль, а теперь в этом доме только бар, и это медный грош. Серебряный рубль сменился на медный грош. Мир меняется. И это очень характерное для него изменение… Но может быть это только моё, не молодого человека брюзжание…
      А это, справа, - библиотека, сегодня – Центральная библиотека №127. Я сюда не ходил – в доме, где мы жили, была библиотека. А вот моя мать и моя тётя, её сестра, будучи школьницами, в неё ходили довольно часто; ходили брать книги домой и в читальный зал, делали уроки…
      
      Пересекаю улицу Юных Ленинцев (ранее, до 1978 года – 2-ая улица Текстильщиков). Слева от меня, по чётной стороне улицы В.А. Малышева, и теперь стоит баня, куда мы ходили мыться, когда жили ещё в бараке. До моих шести лет. А по правую сторону от меня – школа №654, где учились моя мать и моя тётя. Рядом со школой – детский сад, где с 1966 по 1970 воспитателем работала моя мать, когда мой брат ходил в этот сад. И я иногда, будучи школьником, приходил к матери в этот сад.
      
      И вот уже начало улицы В.А. Малышева, пересечение её с 8-ой улицей Текстильщиков. Вот и Люблинский телефонный узел, на котором с 1972 по 1990, до выхода на пенсию, работала моя мать. Я и сюда, бывало, приходил к ней, когда здесь в какие-то праздники выступали приглашённые артисты. В то время установить в квартире телефон вне плана, вне очереди, дело было непростое. И вот известные люди таким образом добывали себе или кому-то право на исключение из общих правил.
      Здесь же, чуть дальше по чётной стороне 8-ой улице, до замужества, жила моя мать. Она жила в одном из трёх двухэтажных домов, когда-то здесь стоявших. И здесь же, рядом, на этой же стороне этой же улицы, стоит пятиэтажный дом (д.3, кор.3), где после развода с моей матерью и разъезда, до своей смерти, жил мой отец…
         
      Уже многое здесь изменилось. И уже больше никогда не будет таким, каким было. Это и понятно, но почему-то и немного грустно…
      Время идёт, жизнь продолжается. Старое ломают и строят новое. Новое постепенно вытесняет старое. Мир обновляется…
      Мир обновляется. Не может не обновляться. Должен обновляться…
      Новое всё больше вытесняет прежнее. Но новое, каким бы оно не было, это новое, а прежнее, каким бы оно не было, это родное...