Уход учителя

Пролог
        Интересно, о чем может думать учитель, отходя ко сну? Только не об учебных планах, отчетах и пр. О таком «контенте» думают лишь школьные и вузовские работники. Другое дело, позволит ли начальство быть этим работникам учителями? Тем не менее, учителя думают, как раз о том, чему они учат и кого они учат, кто они, эти ученики.
        Настоящего учителя интересуют не другие учителя, до которых ему нет дела, а только ученики. Интерес к коллегам – это дело пустое. Никакого учителя не научишь быть настоящим учителем. Этому можно научиться только у самого себя как первого ученика. Поэтому ни в коем случае не следует учить молодых учителей. Все равно не научишь. Поэтому пускай учатся этому сами у своих учеников.
        Чему же этих учеников можно научить? Вот об этом думал, засыпая, Семен Семенович Немес (студенты в кулуарах переиначили его фамилию в «Немец», прочие – «Це-мен»). И чему? Об этом мог его спросить, любопытный читатель. Много чему. Только нельзя научить ученика быть человеком. Но именно этому хотел учить Семен Семенович своих учеников. Слава Богу, его ученики были уже юношами и девушками. Ведь его предмет может оказаться интересным людям никак не раньше указанного возраста. Поэтому Семен Семенович работал не в средней школе, а в вузе. Сегодня он думал об этом предмете, о том, как сказать своим студентам, чтобы они поняли, зачем они изучают то, что понять не в состоянии.
        Дорогой читатель, наверное, вы уже поняли то, какой предмет имел в виду учитель. И действительно, как можно учить его студентам? В принципе, они могут ему учиться сами, полностью полагаясь на сам предмет в виде, например, текста мыслителя. Но как учить и в итоге научить ему студента, а тем более студентов, тому, кто является не философом, а учителем философии? Это вопрос, на который трудно, если, вообще, возможно найти ответ. Почему?
        Хотя бы потому, что тех, кого специалисты философии – философские ученые - считают философами или мыслителями, все эти Платоны, Аристотели вместе с Кантами, Гегелями, являются таковыми только на словах, ибо от них остались одни слова. Есть ли там мысли, а тем паче идеи, - это еще вопрос. НО пусть даже если в них они есть, что с того? Есть ли они в комментариях на них, на которые горазды научные философы (какая, в принципе, разница как их называть ученые философы или философские ученые, если она в одних словах) и ученые философы или учителя философии.
        И все же есть некоторая разница между этими категориями учителей философии. Но она касается скорее смысла, чем значения, если мы имеем дело с научным философом и философским ученым. Так научный философ проводит демаркацию между своими утверждениями и утверждениями таких, с позволения сказать, «философов», которые не являются учеными. Между тем, как философский ученый занят не словами, не предложениями, но мыслями. Его интересуют не абстракции в словах, но конкретные мысли, смысловые, а не голосовые, связки. Вот когда речь заходит об ученых философах, то мы имеем уже не смысловое различие, а отличие в значении термина. Ученые философы - это уже не исследователи смысла понятий и значения слов, но такие ученые, которых научили философии, чтобы они сами учили философии, зная философское учение.

Глава первая. Путь в философии
        Семен Семенович был таким учителем, которому было мало слыть учителем философии в качестве ученого философа, ибо он так и не смог научиться философии ни у учителей философии по речам, ни у философов по текстам, самой философии. Конечно, он был обучен философской грамоте и даже был философски образованным человеком. Мало того, некогда он занимался философской наукой как научный работник.
        Правда, он не был ученым философом со званием профессора, оставаясь лишь доцентом со степенью «доктора философии». Но всего этого мало для того, чтобы научить студентов философии. Для этого необходимо быть самому философом, мыслителем. Тогда что оставалось делать? Учить студентов философии так, чтобы не научить ей, но своим примером показать студентам как можно учиться у философии. Выучить философию нельзя. Но можно ей учиться всю свою сознательную жизнь.
        В таком разе как ей заниматься в университете? Следует читать сочинения самих философов и комментарии на них философских ученых, обдумывать их содержание и со своими думами ходить на лекции учителя философии. Функции учителя в высшей школе ограничены преподаванием. Он преподносит студентам в своих лекциях философию как предмет обучения. Что же из философии он преподносит студентам?
        В последнее время задача преподнесения студентам философии усложнилась, ибо преподавателю философии дается минимум времени для знакомства со столь сложным предметом, который нельзя заучить (заучить можно учебник по философии). Поэтому теперь он не дает знание философии, точнее, философское знание или знание того или иного философского учения или кратко знакомит учеников с основными философскими учениями, но дает лишь учебный материал для информирования о том, что такое философия в общем. У него почти не остается времени для того, чтобы научить студентов думать, потому что начальство заставляет его информировать студентов, чтобы у них накопился массив информации по философии для тестирования, но не их способности думать, а давать готовые ответы на готовые вопросы.
        Между тем в философии важно подготовить вопросы самим студентам уже готовым быть способными заниматься философией. Но как им быть готовыми к знакомству с ней, когда их не научили в школе думать. Ведь наша средняя школа не учит этому. Кстати, этому не учила и советская школа.
        Так чему школа учила и до сих пор учит? Как быть грамотным человек: читать, писать, считать. Правда, теперь учителя поменяли указанную последовательность, поставив вперед способность считать, сделала ее главной способностью, превратив две другие способности во второстепенные. И это понятно почему: мы живем уже не в обществе знания, а в эпохе информации. Прежде мы были знающими, а теперь компетентны. Но так труднее становится образованными людьми. Но современному обществу не нужны образованные люди. Ему нужны специалисты в своем деле. На это сгодятся и грамотные люди. Образование же – это твое личное дело. Пускай ему учит тебя сама жизнь.
        В таких невыносимых условиях преподавания в университете Семену Семеновичу стало трудно быть учителем. Но он из кожи лез, чтобы остаться им, и, естественно, поэтому получал каждый день нарекания от заведующего кафедрой, от ее завуча, да, вообще, от других кафедральных преподавателей и не только, что недостаточно информирует своих учеников о своем учебном предмете. Порой сами ученики не то что делали ему замечания, но указывали, что им нужно от него.
        В этом смысле он давно не был востребован как учитель, ибо от него ждали, чтобы он стал работником образовательного сервиса, обслуживающим подрастающее население духовным продуктом, наемным работником, предоставляющим (дающим) образовательные услуги студентам, для того, чтобы они получили (если «сидели» на грантах, то даром, а все прочие за деньги в кассу учреждения образовательных услуг, которым начальники сделали университет) его в словесном, а ныне в цифровом виде и стали благодаря этому грамотными потребителями.
         Но наш герой все эти требования, предъявляемые именно его, а не какой другой персоне, истолковывал на свой философский лад. Он, конечно, делал скидку на неблагоприятные для занятия философией условия, но гнул свое. Он пытался думать сам на занятиях со студентами и, разумеется, не укладывался вовремя, до звонка с урока. То, что он не успевал изложить, он рекомендовал студентам изучить самостоятельно. Нужно ведь и самому поработать головой, а не все узнавать со слов преподавателя.

Глава вторая. Разговор учителя с учениками
        Вот и сегодня, 22 апреля, он, изучая на лекции тему по философии религии относительно веры в Бога, не все успел им рассказать. Разумеется, говорил он не для информирования студентов о том, во что следует верить, что требовали от него учебные планы, и не для поучения, что требовалось для обучения сразу же после свержения советской власти, но токмо ради одной человеческой мысли, для развития их ума, чтобы они не принимали ничего, слепо, на веру. В результате он напросился на вопрос известного уже на курсе спорщика Руслана Любимова, получившего прозвище «Фома Неверующий».
        - Семен Семенович!
        - Ау.
        - Разве не бывает зрячей веры?
        - От кого я это слышу? Ребята, вы слышите речь не атеиста, но религиозного мужа. Случилось чудо: слепец прозрел, скептик уверовал.
        - Ну, Семен Семенович, я не меняю своих убеждений. Но следует быть беспристрастным. Ведь в науке есть различие между слепой и зрячей верой?
        - Конечно, есть. Есть оно и в религиозной среде, а это уже не научная среда. Но мы-то занимаемся с вами не наукой и не религией, а философией, с вашего позволения сказать, религии. Хотя в этом словосочетании трудно найти философию.
        - Как же лекции Гегеля по философии религии? – задал часто молча сидевший на лекции Макс Карлсон.
        Ребята на курсе часто «этим» пользовались, добавляя к тому, что говорил их сокурсник, «так сказал Карл Маркс, который живет на крыше, как утверждает Астрид Линдгрен».
        - Так для удобства назвали размышления Гегеля о религии. Можно сказать, это своего рода «феноменология религии». Гегель написал там и потом прочитал то, что думал о религии.
        - Но все же, как насчет слепой и зрячей веры, - не унимался Фома Неверующий.
        - Да, никак. И что вас, батенька, так разобрало? Все просто. Когда мы имеем дело с религией, то еще меньше напрягайте извилины, чем вы напрягаете, когда имеете дело с наукой. Только в таком случае поймете нечто, претендующее на смысл. Религия нужна вам лишь для того, чтобы вы отучились, если, правда, уже научились, думать. Неужели вы хотите, как ученые думать о том, о чем нельзя думать?
        - Запрещено?
        - Да, нет. Не только поэтому, а потому что в Бога, точнее, в религию можно только верить. Думают только по инерции ученые, не успев одуматься при переводе внимания со своего предмета на чужой предмет уже не знания, но веры.
        - Но как же быть с теологией, которая дает нам знание о Боге? – возразила Елена Прогорклова, первая красавица на курсе, получившая прозвище «Елена Прекрасная».
       - Теология – это вне-научный предмет с точки зрения современной калькулирующей, счетной, количественной науки. Ваш вопрос имел бы научный смысл в стенах университета лет пятьсот-семьсот назад, когда ученые занимались наукой скрытых качеств – наукой Аристотеля. Одним из этих, уже метафизических качеств могло быть качество быть Богом.
        Возвращаясь к религиозной вере, скажу, что словосочетание «зрячая вера» – это оксюморон. Во избежание вашего недоумения поясню сей термин. Это само-противоречивое слово, вроде круглого квадрата, дурака и прочего в том же духе. Конечно, таково буквальное толкование зрячей веры, ибо объект веры невидим. Взять хотя бы стих из Евангелия от Ивана: «Бога не видел никто никогда» (Ин: 1,18).  Другое дело, если имеется в виду не телесный, но душевный орган – не глаза, но сердце, конечно, как метафора души. Верующий как прозорливец сердцем видит, чует. И совсем уж предельное толкование дает зрению метафизика. Метафизик зрит умом идеи. Но это уже не религиозная вера и даже не теология, а философия, пусть даже мистическая. Вера же по самому (своему) понятия слепая, ибо есть вера в саму веру. Она видит только себя.
        - Как же быть с другой, уже светской верой в «светлое будущее»? Именно такой верой обладал Владимир Ильич Ленин. Кстати, вы не забыли, что сегодня День рождения нашего государственного философа? - спросила с вызовом самая умная студентка на курсе Владлена Еленина.
        - Нет, не забыл. Я только что намеревался вас поздравить с Днем рождения вашего без пяти минут однофамильца. Чего не могу сказать о его так называемой «философии».
        - Семен Семенович, вы решаетесь утверждать, что Ленин – самый умный человек на планете «Земля» - не является философом? Странно.
        - Вот именно странно, что вы считаете его самым умным человеком на земле. Может быть, это так, но есть места повыше.
        - Учитель, кого вы имеете в виду? Уж не Юрия ли Гагарина? – спросил его известный прогульщик лекций Василий Чумовой.
        - Да, помолчи, ты, - отбрил того Фома Неверующий.
        - Сам помолчи, - огрызнулся, короче, Вася, «стиляга из Москвы».
        - Положим, Владимир Ульянов-Ленин читал философа Гегеля и даже оставил свои записи на его книгах. Но это еще не делает его философом. Тем более нельзя судить о Ленине как философе по его полемическому памфлету «Материализм и эмпириокритицизм». И дело не в том, что философы не пишут памфлетов. Они пишут и не такое. Но как он написал, этот «Материализм»! Он написан точно рукой журналиста. Самое большее, на что способен партийный журналист, так это на «философию партийного журнала». Ленин интересен не своим амбивалентным определением категории «материя», данным в этом сочинении, и тем более не умом, но своим языком политика. Он вполне может увлечь агитатора, пропагандиста и идеолога даже сегодня.
        - Это не одно и то же? – снисходительно процедил сквозь зубы Руслан Любимов.
        - Совсем нет. Правда, я не знаток сих материй по причине равной удаленности от политических сил. Агитатор занят тактикой идеологической работы. Пропагандист разрабатывает стратегию идеологической борьбы. Идеолог же закладывает сами основы, теорию борьбы идей.
        - Но идеологией занимается и государственная философия? – возразила Еленина. – Вы только что упомянули «философию партийного журнала». Чем это не идеология?
        - Так я привел эти слова в качестве суррогата философии. Суррогат философии – это не философия, а ее извращение, прямая противоположность философии. Идеология нужна государству. Но она не нужна философии. Они не пара, а подмена друг друга. Поэтому есть государственная идеология, но не бывает государственной философии.
        - Но как же быть с философией в государственном университете, которую мы изучаем с вами.
        - Меньше всего я занимаюсь с вами учебной философией. Учебная или популярная философия предназначена для публики, для народа, для студентов. Государству, начальникам нужна не философия, но идеология, которая занимается организацией сознания, психологии народа согласно воле начальства. Не путайте философию с идеологией. Идеология использует идеи для мобилизации народа как капитала с целью его увеличения. Разумеется, этот интерес капитала как господина - тайна, которую идеология скрывает, маскирует собой, выдавая его за всеобщий и народный интерес. Поэтому любая идеология есть фигура умолчания, соблазна и подмены средством цели, частью целого, духом материи и пр.
        Напротив, философия интересуется самими идеями, а не тем, как можно их «доить». Ей интересна сама истина, а не ее лживые подобия.
        Кстати, философию можно уподобить бытию, жизни, а идеологию представлению, театру, кино, организованной и производительной иллюзии. Но это сравнение навел меня сегодня «Яндекс», на котором я нашел галерею артистов и артисток Малого Драматического Театра. Какая представительная галерея известных, популярных артистов разных поколений. Само лицезрение их лиц и имен привело меня в хорошее расположение духа, чего нельзя сказать о том, если бы на их месте оказались политики.
        - Кстати, Семен Семенович, как вы относитесь к этой самой, к военной операции на Донбассе? – вдруг невпопад спросил его студент с активной гражданской позицией Вадим Смирнов.
        - Вадим, ты как всегда кстати со своим политесом и «политтестом на вшивость», - заметила Владлена.
        - Да, я, что, просто интересуюсь, - стал вроде оправдываться Вадим.
        - Да, ладно, врать-то, - усомнился Макс.
        - И то, верно, следует пощупать на благонадежность, не то я все учу и учу вас. Чему? Тому ли? Вот и пора проверить, протестировать на лояльность, - предположил Семен Семенович и иронично посмотрел на ребят.
        - Как вы такое могли подумать про нас, Семен Семенович? Да, вы всегда за правду, за справедливость, - хором ответили студенты и лукаво посмотрели на него.
        - Все, все, ребята, умному достаточно, а глупому незачем. Насчет войны на Донбассе скажу так: на войне как на войне. Не надо было начинать. Но если начали, то назад дороги нет: либо пан, либо пропал. К тому же от меня ничего не зависит. Глупо воевать с тем, что не в нашей власти. В нашей власти воевать с назначенным противником. Как говорят в народе: с людьми жить, по-человечески говорить.
        - В народе не то говорят, - поправил Семена Семеновича кто-то из ребят.
        - В народе и не то говорят.
        - Так что не в нашей власти, Семен Семенович? – спросил неугомонный Вадим.
        - Народ. За что народ, за то и мы.
        - Но, например, немецкий народ при Гитлере был за то, за что был Гитлер, - за убийство миллионов людей. Значит, если мы были бы немцами, то нам следовало бы делать то, что назначил Гитлер? – проговорилась Елена Прогорклова.
        - Молчи, дура! – прикрикнул на нее Руслан.
        - Сам дурак! – ответила она с обидой.
        - Ребята, давайте без дураков. Здесь дураков нет. Вот к чему приводят слова, не предназначенные для публичного обсуждения. Но раз вы подняли эту не философскую тему, которой нет места в нашей лекции, придется мне «притянуть ее за уши» к философии как идеологическую войну. Философия и идеология противники. Они несовместимы. Философия думает и молчит. Идеология, как и война, шумит. Но философия не обращает внимания на идеологию. Идеология же, напротив, пытается стереть философию и стать на ее место.
        - Но как же философские споры? Вспомните Гераклита с его утверждением, что «война – отец всего», - напомнила Владлена.
        - Чего меньше всего в этих спорах, так это философии. Гераклит прав, но не во всем. Его подводит любовь к антитезам.
        Если мы ввязались в драку, то следует драться как нам, так и нашим врагам, до той черты, пока кто-то из двух не сдастся. После этого можно подумать о том, чтобы больше не заниматься этим. Это самое не значит, что враги станут нашими друзьями. С такими «друзьями» я не пошел бы в разведку. Поэтому не надо было доводить дело до сознания того, что они наши враги, ставить их перед выбором: они за нас или за них.  Всегда следует помнить, что единственные наши друзья, – это мы сами.
        - Но так сложились обстоятельства, - стала оправдывать людей Елена.
        - Так люди всегда говорят, когда не хотят или не умеют делать то, что следует. Вы не задумывались над тем, зачем мы занимаемся философией?
        Ребята молчали.
        - Затем, чтобы научиться в мысли доводить то, что начали, до логического конца.
        Про немецкий народ скажу так: не только у отдельного человека, но и у многих людей вместе есть соблазн считать себя лучше других. Если ты с ними не согласишься, то они сотрут тебя в порошок. Зачем пускать воду против ветра?! Чего ты добьешься? Ничего. Еще не время. Нужно дождаться перемены ветра, смены галса.
        - Ветер в спину дул, ветер в спину дул, - запел Вася, но его ошикали.
        - Так кто виноват в этой войне? – не унимался Руслан
        - У нас, у людей, всегда виноваты все, кроме нас.
        - Так, я не понял: все же, они или мы виноваты?
        - Какая между вами разница? Виновата ваша человеческая агрессивная натура.
        - Вы, значит, сверхчеловек, раз говорите только о нас? – спросила, усмехнувшись, Елена.
        - Да, нет, по-вашему выходит, что я недочеловек.
        - Я так не говорила! – она возмутилась.
        - Но так подумали.
        - Но это толстовство. Так нельзя, следует сопротивляться! – убежденно заявил Макс.
        - Все можно, дорогой мой Максим, если ты свободен и не связан человеческим, слишком человеческим.
        - Чему вы нас учите, учитель? - строго сказала Владлена и сама же ответила, - махровому ницшеанству.
        - Вы, Владлена, уже готовая классная дама, имеющая право делать замечания. Мне грустно, что вы так и не поняли Ницше, как, впрочем, его не понял и Адольф Гитлер. Следует отличать Ницше-мыслителя от Ницше-провокатора. Но об этом мы поговорим после.
        - Почему после?
        - Потому что уже звонок, - сказал Семен Семенович и прозвенел звонок. – Кто хочет продолжить разговор на тему про Ницше, прошу ко мне на кафедру после обеда. Там или в свободной аудитории я попытаюсь удовлетворить ваше любопытство. Спасибо, ребята за беседу. Всего хорошего!
        После обеда Семен Семенович собрал своих учеников, которые пришли к нему на встречу почти в том составе, в котором они вели разговор с ним.
         Речь зашла у них, как и обещал Семен Семенович, о Ницше.
        - Скажу вам честно, ребята, я не большой поклонник творчества Фридриха Ницше. И люблю я его не за психологические упражнения, а за филологические опыты. Он хороший стилист. Ницше пишет так, что наводит на размышления о том, что лежит по ту сторону добра и зла. Там лежит область воли к власти как воли к воли. Воля творит волю. В этом ее само-ценность. Прежде философы думали о мысли. Теперь же с Ницше они думают о воли и воли не к мысли и к смыслу, а к воли к воле. В ней они нашли смысл. В этом и заключается переоценка ценностей, которая по плечу только сверхчеловеку, ведущему нас к Вечному Возвращению того же самого – воли к воле. Такова философия самоутверждения не Я, но воли как утверждения самого утверждения. Это и есть воля как чистый феномен, в котором явление есть сущность, а сущность есть явление.
        Вот так начинался отказ от классической философии сущности ради неклассической философии существования. Но это уже не философия, а ее извращение, которое во всей красе явилось у учеников Ницше уже следующего века – у Мартина Хайдеггера как «новая онтология» языка и у Людвига Витгенштейна как языковая практика.
        - Не слишком ли эта характеристика современной философии пристрастна и далека от меры как органона философии?
        - То есть, ты, Максим, уличаешь меня самого, объявившего современную философию извращением собственно философии, в уже критическом извращении?
        - Зачем так резко говорить? Можно мягче сказать: вы заняты критикой критики, - ответил Макс Карлсон. 
        - Узнаю последователя Маркса. Надеюсь, вы от оружия критики не перейдете к критике оружием?
        - Я тоже на это надеюсь, раз моим оружием является слово, - успокоил он своего учителя. – Следует быть экономным на слова, не болтать, афористически выражаться.
        - Ницше остается до конца филологом. Ему не хватает ментальной выдержки, и он срывается на красивости языка, на словесную провокацию, на прямое оправдание преступников.
        - Семен Семенович, скажите, как тогда нам научиться понимать философию? – спросила Елена, попытавшись переключить внимание публики с личности Ницше на саму философию.
        - Конечно, вы можете внимательно слушать меня. Но лучше запастись терпением, взять в свои руки книжку мыслителя и почитать ее таким образом, чтобы разобрать его метод как установки взгляда ввиду идеи, постановки вопроса, так и решения, определения ответа, а также его изложения, подбора нужных слов для выражения мысли. Следом проделать такого рода работу уже с другим мыслителем. И так много раз, пока у вас не появится умение не мечтать в ярких образах, а думать в истолкованных (предусмотренных) понятиях о том, что вас волнует и что именно происходит с вами, предвосхищать в мысли, что будет.
        Со временем у вас возникнет потребность в мыслях, которые вы научитесь выражать словами и понимать в качестве понятий. И только потом у вас может проявится способность иллюстрировать их в виде ярких и запоминающихся образов. Личный опыт поможет вам усвоить новые приобретенные навыки.
        - Как долго следует заниматься комментаторской деятельностью, чтобы научиться самостоятельно думать? – серьезно спросила Владлена.
        - Владлена, ты серьезно спрашиваешь или иронизируешь?
        - Неужели не понятно?
        - Нет. Когда я не понимаю, я говорю: «Мне не понятно». Откуда я знаю, как долго в каждом конкретном случае? Одно могу сказать: многократно. И суть дела не в количестве, а в качестве, в нарушении между ними меры. Естественно для изменения качества ума, мышления, необходимо изменения количества актов мышления. Умение думать, не умничать, появляется не сразу. Оно приходит только к тому человеку, который имеет собственное Я и поэтому существует уже на самом деле, актуально, а не потенциально, как большинство людей, которые так и не состоялись и никогда не состоятся как человек.
        И это понятно сообразно формуле: «Много званных, мало избранных». Умение думать – это новый уровень, уже сверхчеловеческий, ибо думает не сам человек, которого мы знаем по имени, но некто в нем, явлением кого мы являемся. Думает Я, а не я. Я как я не есть само Я, но есть только его подставка. Следует дать место в себе для явления Я. Выражением его представления и является умение мыслить.
        Ницше прав, когда говорит о людях, называя их недочеловеками. Нельзя быть человеком, не предпринимая усилия стать им. Поэтому человек не есть человек; он становится человеком. Это не готовое бытие, но становление тем, что ты в идее есть – не untermensch, а ubermensch, У индусов такой процесс становления мыслящим называется богореализацией. Человек есть не мыслящий, а только его паллиатив – душевное существо. Он только готовится стать полностью человеком, то есть, мыслящим. Готов от рождения он лишь в качестве телесного существа, животного.
        В ходе жизни человек становится социальным животным, или живым существом с душой. Чем больше в нем души, тем больше в нем человека. В итоге может получится великодушный человек, человек с большой душой. Но такой человек не обязательно мыслящий, ибо великодушие необходимо для того, чтобы стать полным, совершенным человеком, но недостаточно. И это зависит не от одного человека. В этом проявляется его избранность 
        Некоторая избирательность дается для недалеких умом в виде веры, которая является компенсацией для большинства людей, для народа и начальства. Правда, у начальства эта компенсация проявляется больше не как вера, доверчивость, а как хитрость, которая им свойственна как недостаток ума. Такова природа вещей, на которую не следует обижаться. Есть еще глупость. Лучшее, что есть в глупости, - это доверчивость, свойственная душевным существам. Худшее, что есть в ней, - это хитрость как социальное качество. В народе она распространена как лукавство раба. Хитрость господина – это хитрость на одно место вместо другого. Когда все на месте – тогда это уже ум. Ум в голове царя – мудрость. Порча, коррупция ума есть мудрствование, хитроумие. Хитрозадость есть тупоумие. Хитроумие – это остроумие. Остроумные люди – господа – умствуют, мудрят. Они не есть мудрецы. Но мудрость не заключается и в прямодушии доверчивого человека, голубя. В ней есть нечто иное, змеиное.
        Так в человеке появляется противоречие между его умом и сердцем. Ум, спускаясь в сердце, не мудрствует лукаво, но он заблуждается, однако, не на свой, а на чужой счет. И это понятно, ибо свойственно человеку от души как недостатка духа, его телесного гнета. В человеке или слишком мало духа, и тогда он животное, питающийся и размножающийся, или слишком много духа, и тогда он мыслящий. Трудно ему удержаться и быть только человеком. Настоящий человек – это слишком человек. В нем много души, но не хватает духа. Недостаток компенсируется в хорошую сторону натянутым, выморочным умом не от рождения, но от усилия.
        - Знаете, учитель, не все в вашей речи я могу принять, - признался Руслан.
        - И это понятно: «правда глаза колет». Но ничего, - жизнь, не я, научит.
        - Я не совсем понял или совсем не понял вашу мысль, учитель. Вот вы говорите о человеке. Так, все же, настоящий человек – это великодушный человек, то есть, существо с душой, или с умом? – спросил, лукаво улыбаясь, Вадим.
        = Настоящий человек – это душевное существо с умом, - просто ответил Семен Семенович. – Ум у него ограничен своим происхождением от недостатка духа – души. Человек есть разумная душа в теле, а не чистый, бесплотный дух, идея. Есть идея человека вроде Иисуса Христа, доступная массовому человеку в представлении веры. Разумеющему человеку идея является в абстрактном виде мысли. Человек как мыслящий есть подставка сверхчеловека, но не сам сверхчеловек. Но сверхчеловек в нем, а не в верующем народе.
        Великодушие человека заключается в том, что он понимает свое ничтожество, свою подставку. Он есть своего рода умный дурак. Мыслящий и есть умный дурак. Мыслитель – это дурак из дураков, представляющий весь класс людей в своем сознании. Его ум от глупости, а не от большого ума, но от ума малого. Тот, кто знает, что у него мало ума, переходит из категории слабоумных в категорию неслабоумных, но еще не сильно умных. Если человек мнит себя сильно умным, то он вновь обретает свою слабость ума. Человек от природы слаб умом. Силен умом не сам человек, он силен своим усилием быть человеком. Человек умен через силу, волю.
        По своей природе же человек легкомысленное существо. Он легок на подъем, если находится в состоянии боддхи - состоянии пробуждения сознания от спячки тела. Легкость производна от слабости ума, который не держит человека его мерой. Вот эту легкость в уме и проявляют душевные люди, мечтатели. Легкомысленные люди – большие фантазеры. Игра воображения нарушает меру вещей, лишает его чувства реальности, чувства Я. Человек начинает мнить себя другим, не собой, а кем-то иным. Обилие воображения не от ума, но от духа. Когда в человек слишком много духа, он теряет себя, фантазирует, отрывается от земли, теряется в мире и в итоге оказывается в иллюзии, вымышленной реальности. В духах дух сдержат умом как телом духа, собственной мерой. В человеке дух не имеет меры. Он безумен, в лучшем случае безрассуден, интуитивен.
        - Семен Семенович, не увлеклись ли вы умом? От большого ума у человека может закружиться голова и лишить его тоже чувства реальности, подменить собой Я всеобщее, - предупредил учителя другой учитель, коллега Семена Семеновича по кафедре, застрявший в дверях на пороге учебной аудитории.
        - Ах, это ты, мой добрый гений. Прошу любить и жаловать, ребята, моего товарища и коллегу, Петра Петровича.
        - Семен Семенович, ты сегодня в ударе, - констатировал Петр Петрович, усаживаясь на краешек скамьи у самого входа в аудиторию.
        - Да, ты прав: удар был не слабый, - признался учитель и в заключении добавил, - Большое спасибо, ребята, за разговор по душам, Вы помогли мне прояснить многое в том, что наедине с самим собой выглядит иначе.
        На этом беседа закончилась и все с сожалением и одновременно с облегчением вышли из аудитории и разошлись по своим делам. Пошел своей дорогой и Семен Семенович. Ему нужно было обдумать кое-что из того, что он сообщил публично, но уже наедине с самим собой, со своей душой.

Глава третья. Беседа с самим собой
        Учителю нужно было позарез обдумать то, что он сказал в беседе со своими учениками. Для этого следовало как можно скорее оказаться дома, в его кабинете, где ему легко приходили мысли в голову. Особенно он нуждался в прояснении того, что сам слабо понимал: устройство собственного ума и как оно связано с устройством человеческой души.
        Но он не удержался от своих мыслей еще по дороге домой. В ожидании автобуса на остановке он заснул от усталости и ему приснилась остановка, только другая, уже в центре города, где он стоял и ждал транспорт. Но транспорт никак не шел. На остановке стал скапливаться народ. И тут он увидел, как мимо остановки идет знакомая девушка. Не это была уже не девушка. Теперь она стала женщиной. Семен Семенович не был тогда, еще в молодости, влюблен в нее, но во сне она привлекла его внимание. Она заинтересовала его не столько тем, что была женщина, а он был мужчина. Хотя ему все же было интересно, его ли это женщина?
        Ему показалось странным то, во что она была одета. На ней было платье еще из той, прошлой жизни. Но жизнь оставила и на платье, а не только на ней, свой многолетний след. Она прошла мимо него вся в раздумьях. Ему так показалось.  И он отвернулся. Но тут же зачем-то обернулся и увидел, что она тоже обернулась и с надеждой посмотрела на него. Их разделяли люди на остановке. Но тут их встрече на глазах помешали люди, которые побежали к подъехавшему автобусу, увлекая его за собой. Он отошел в сторону. Но пока отвлекся, как это часто бывает во сне, потерял ее из виду и, как только схлынул народ, больше, как ни смотрел вокруг, не нашел ни на остановке, но возле нее.
        Кем она была для него в жизни? Никем или только возможным проектом, которым он не воспользовался, чтобы довести его до ума, реализовать. Но во сне она стала для него всем, ключом-загадкой к тому, что стало предметом его влечения к смыслу того, что сегодня случилось сначала на занятии, а потом вновь стало происходить во время разговора с учениками в послеобеденное время. Но что это было, для него продолжало оставаться загадкой.
        И тут он очнулся и пришел в себя. Но очарование сна, от которого у него было тепло на сердце как на солнце в погожий денек, не проходило. И оно было связано с этой женщиной, имя которой он, к стыду своему, забыл. Так что же он пропустил в своей беседе с учениками? Этот вопрос заинтриговал его и осветил своим приятным светом все события нынешнего дня. Под впечатлением сна, сам не зная, как, Семен Семенович дошел до своей квартиры, так не и поймав за хвост шальную мысль о том, что его так встревожило в разговоре с учениками. К этой мысли он вернулся только спустя час, совершив привычный ритуал по кругу домашних дел и оказавшись в кресле за столом в своем кабинете. Слава богу, никто из домашних не успел отвлечь его от учительских дум, так как он пришел домой раньше всех. Прежде трудно было отвлечь его от тяжких дум. Теперь же ему легко думалось и не стоило большого труда никому из них отвлечь его от этих дум.
        - Связано ли это с тем, что я с запоем, нет, не читаю, пишу? – спросил он себя вслух.
        С недавних пор Семен Семенович стал разговаривать с самим собой вслух, когда оставался дома один. Ему это был необходимо, чтобы проговорить для полного понимания то, что он не додумал у себя на уме.
        - Видимо да, - заявил он, подперев указательным пальцем левой руки, лежащей на подлокотнике кресла, свою голову.
        - Что же мне записать? Неужели всю беседу? – в ответ на вопрос он утвердительно кивнул головой и взялся за клавиатуру уже включенного ноутбука. Он уже привык набирать текст на компьютере, а не писать от руки на листе бумаги, как это было прежде, когда он записывал только свои мысли и еще не занимался сочинительством.
        Он молча, хмыкая, писал. Но даже в записи никак не мог уловить то неведомое, что оставалось между строк. Что это было? Дух беседы, ее аура, сама идея, которая владела его умом, когда он учил своих учеников. Чему же он учил их? И учил ли или просто думал вслух, говорил с ними по душам? Не этот ли душевный разговор и есть его учение?
        Теперь он вспоминал свой сон и благодарил неведомую женщину за эротическую облатку, в которую упаковал свои мысли.
        «Этим и интересны умные женщины, придающие аромат нашим беседам друг с другом, - думал про себя Семен Семенович. - Без них мужчины рискуют в своих беседах увлечься друг другом. Но этому мешает предмет их бесед. Конечно они меньше беседуют о женщинах, чем те о мужчинах. Хотя главным предметом бесед женщин остается собственная внешность или внешность соперниц и, может быть, деньги со своим здоровьем».
        Нельзя сказать, что Семен Семенович был душевным эратоманом. Но ему нравилось порой думать о женщинах. Дальше мыслей он не шел. Он только думал о них, не пускаясь следом за ними в своем воображении и представляя их в разных положениях одетыми и раздетыми. Будем к нему справедливы: Семен Семенович никак не мог быть инфантилом. Ведь он был в душе философ, к тому же в жизни учитель, отец семейства. Но философия есть эротическое, любовное упражнение в мудрости. Философ не может не любить философию. Она же женского рода. Во всем виновата она, - «шерше ля фам» (“Cherchez la femme”).
         Размышления об эротической, любовной природе философии навели нашего героя на мысли, которые третьего дня появились у него после случайного просмотра первой серии экранизации романа «Братья Карамазовы» Федора Достоевского режиссера Ивана Пырьева. Это был его последний фильм, который доделали за режиссера актеры, занятые в фильме, - Михаил Ульянов, игравший роль среднего брата – Дмитрия Карамазова (страстотерпца), и Кирилл Лавров в роли старшего Карамазова – Ивана (философа). Эта экранизация была памятна Семену Семеновичу тем, что он еще ребенком, дошкольником был на ее премьере в кинотеатре в в том же 1968 году или годом позже – в 1969 – и порядком устал от просмотра. И немудрено было устать, потому что показывали сразу три серии фильма (третья серия шла после получасового перерыва).
        Но не это, естественно, теперь заинтересовало Семена Семеновича в этой экранизации. Разумеется, это было не само сочинение мастера слова, а его проекция в сознании известного советского (партийного) режиссера, известного своим скандальным, пристрастным отношением к прекрасному полу. В фильме была заняты как его жена – Лионелла Пырьева – в роли Грушеньки, так и его любовница – Светлана Коркошко – в роли Екатерины Ивановны. На экране жена и любовница вошли в роль и вели ожесточенную борьбу якобы за героя фильма – Дмитрия Карамазова, а на самом деле за самого режиссера этой экранизации.  Иван Пырьев явно симпатизировал отцу семейства, самому Федору Павловичу Карамазову, роль которого играл Марк Прудкин, внешне похожий на Ивана Пырьева, что создавалось такое впечатление, как будто Федор Достоевский списал старшего Карамазова с режиссера экранизации – Ивана Пырьева.
        Семен Семенович еще заметил преувеличенное, размалеванное изображение героев фильма. Так актер Лавров был загримирован под черта, которому не хватало только рогов, чтобы быть полностью похожим на себя. Да, Ивану Карамазову в бреду явился черт, но не в своем же собственном виде, как его изображает народная фантазия, а в образе приживальщика хорошего тона, русского джентльмена с ретроградной физиономией.
        Другого персонажа, Дмитрия Карамазова, явно переиграл актер Ульянов, демонстрируя всем своим видом прямо гомерическую «холеру» (холерический темперамент), которая не могла не вызвать у зрителя снисходительный смех.
        Да, и третий персонаж фильма – Алексей Карамазов – в исполнении тогда еще молодого актера Андрея Мягкова выглядел в роде «пугливой овцы». Такого же рода был его старец Зосима в исполнении актера Павла Павленко, которому впору играть роль сказочного персонажа, мужа-подкаблучника мачехи Насти из сказки «Морозко», а не монаха, готового отойти в мир иной.
        У самого Федора Достоевского образ Ивана Карамазова, как теперь понял Семен Семенович, интересен в качестве соблазнителя своего младшего брата Алексея. Если Грушенька соблазняла того своей прелестью, грешной плотью, то старший брат соблазнял его духом своеволия, силой карамазовской гордыни. Видите ли, Бога он принимает, но не принимает Его мира. Не может он простить Бога за одну слезинку ребенка. Какой сентиментальный злодей, этот Иван Карамазов. И все зло у него, по замыслу русского писателя, от ума. Ты посмотри! Какой умный писатель. Одним слово: писатель. Да, нет, мало – писатель, много больше - мыслитель, пророк. Чего только стоит путанная легенда о «Великом инквизиторе», услышанная читателем из уст Ивана Карамазова.
        Семен Семенович задумался над тем, что в своем итоговом сочинении Достоевский собрал своих героев (идеи), рассыпанных по прежним произведениям, вместе. Взять хотя бы такое произведение, как «Подросток», написанное от лица подростка. В «Подростке» можно найти будущего Ивана Карамазова в лице странного господина Андрея Версилова.
        Теперь Семена Семеновича мучил вопрос: «Почему Иван Карамазов верит в бога, но мира как его творение не принимает»? Не потому ли он не принимал мира, что самого себя считал творением бога? Но если принять себя как образ и подобие бога, то следует принять и страдание, и сострадание, и прощение того, кто причиняет страдание и просит сострадания. Это не устраивает Ивана. Он не может переносить боль и прощать любого. Это принять он не может, не может принять той роли, которая ему уготована богом. Мешает ему в этом его гордыня. Вероятно, Иван Карамазов, по мысли автора, не верит в бога сердцем, а знает о его существовании умом. У него сострадание к страданиям униженных и оскорбленных приходит в противоречие с установкой ума на единство в сознании в качестве Я. Спор в душе Ивана между сердцем и разумом подталкивает его к выбору между богом и миром. Но такой выбор в пользу бога против мира угрожает ему раздвоением и следующим из него возможным сумасшествием. И он говорит своему младшему брату, что вероятным спасением от безумия может быть карамазовское своеволие, что ему все позволено в мире, если он не принимает его.
        Так что же такое это карамазовское «все позволено»? Позволено ли все тому человеку, кто верит в бога? Конечно, нет. Вера в бога ограничивает человека, ибо его воля есть воля согласная с волей бога. Все позволено тому, кто является противником воли бога. Кто противник его? Дьявол. Он тоже знает, что бог есть, но мира его и человека как его творение не принимает. Поэтому недаром в романе вторым Я (alter ego) Ивана Карамазова в бреду становится черт. 
        Семен Семенович был не согласен с такой интерпретацией этого сакраментального выражения: «Все позволено»: «Все позволено, если нет бога». Все позволено, если и есть бог. Но для кого позволено? Для дьявола, черта и его прихвостней. Кем позволено? Самим заявителем этого выражения, если он выражается от собственного лица.
        Вот эта вседозволенность ведет по мысли Достоевского к карамазовской низости отца семейства и является провокацией, соблазном для незаконорожденного Карамазова, прижитого от Лизаветы Смердящей и названного в честь отца тоже Павлом, но только по фамилии матери Смердяковым. Иван Карамазов, говоря о полезности смерти своего развратного и скупого отца, невольно внушает мысль об отцеубийстве Павлу Павловичу Смердякову.
        Но тут мысли Семена Семеновича сбились в кучу и ему привиделся совсем другой разговор, с учениками. Предметом обсуждения был вопрос о существовании внеземного разума.

Глава четвертая. Беседа о внеземном разуме
         Несколько недель назад Руслан на одном из семинаров задался вопросом, существует ли вообще разум вне Земли. Семен Семенович ответил, что для землян, которые мнят себя разумными существами, соблазнительно полагать существование иного разума.
        - Нам невдомек, что разум действительно имеет иную природу, чем у нас, так как мы не являемся разумными существами.
        -  Семен Семенович, мы не согласны с вашим предположением, что у человека нет разума, - твердо заявил Руслан Любимов.
        - Руслан, это не предположение, а мое убеждение. Вы вольны не соглашаться со мной. На то у нас и существует свобода совести, свободомыслие. Вас никто и, тем более, я не принуждает к такому утверждению. На это у меня есть логические основания. Человек не то, что неразумен. У него есть разум. Но этот разум не его. Разум не является его собственностью. Он не принадлежит ни всем людям целиком, ни каждому из них, как, например, нашей собственностью является рука или голова.
        Он лишь приписывается всему человеческому роду в общем, абстрактно, привходящих образом не через природу человека, а через способ его существования – человеческий совместный труд. Человеческий разум имеет социальный характер, то есть, имеет место только в процессе трудовой деятельности людей.
        - Неужели? – усомнилась Елена Прогорклова.
        - Имело бы разумный смысл утверждать, что есть внеземной разум, и искать его вне Земли, если бы мы были разумными людьми по своей природе. Вот тогда мы могли бы сравнивать свой разум с чужим. Можно даже сказать, как не парадоксально не звучало бы это, что наш разум чужой. Поэтому можно не сомневаться в том, что нет нашего разума. Но есть чужой разум. Он проявляется в нас, в нашей жизни, в творчестве, в труде. Для этого разума нет разницы между Землей и любым другим небесным телом, ибо он не имеет материальной природы. Его природа идеальная.
        Скажу больше. Разумные существа не подозревают о нашем существовании, живя вместе с нами. Они есть во всей вселенной, в том числе и на нашей планете. Только они живут не прямо на земле. Они живут в нашем сознании, нами. Это мы заблуждаемся, когда думаем, что думаем сами. За нас думают разумные существа. Поэтому, в принципе, нет раздельно земного и внеземного разума. Он един и является космическим феноменом. Сама упорядоченность мира и есть свидетельство того, что он космичен, логичен, разумен. Древние греки называли этот мировой порядок, по утверждению Анаксагора, «нусом», или, по изречению Гераклита, «логосом». Способ существования разума в мире не материальный, а идеальный. Он становится частично материальным в нашем обществе в виде социально-культурного паллиатива. Его природа у человека носит культурный характер. Поэтому человек в меру его культурности и разумен. Но до сих пор у нас, у людей, культура так и не стала вполне живой. Она по-прежнему искусственна. Правда, мы не миримся с этим и пытаемся через искусство сделать ее живой. Но добились мы только того, что она стала искусной. Культура нас соблазняет, искушает признать себя живой. И в этом направлении мы добились определенных успехов. Так наши материальные чувства стали культурными, душевными, человеческими. Мы стали чувствовать себя людьми. У нас появилось ощущение человечности, гуманности.
        Но нет еще, во всяком случае у большинства, сознания своей разумности. Однако у некоторых людей появилось сознание своей неразумности. Они воспринимают разумность не как натуральное качество человека, а как модус его существования в отношении к субстанции, абсолюту, который трансцендентен человеку. Единственно, что может человек, - это выходить на контакт с трансцендентным абсолютом, коммуницировать, общаться с ним в самом себе, наедине, лично, в экзистенции, а не в соборе с другими людьми, как это заведено у них, у вас, у нас религиозным образом, в ритуальной молитве.
        - Учитель, вы приписывает разум разумным существам, считая человека недоумком. Как вам не стыдно так говорить! Не оскорбляете ли вы всех нас, когда так публично выражаетесь? – взорвалась Владлена Оленина.
        - Я долго ждал того момента, когда ты, Владлена, начнешь оспаривать меня, - сказал, усмехаясь учитель. – И поделом мне. Рано еще заводить с вами такие умные разговоры. Не поймете вы меня. Когда человек чего-то не понимает, он начинает на это обижаться. Между тем следует обижаться на себя, что ты не понимаешь.
        - Что, умом не вышли? – с сарказмом спросила Владлена.
        - Правильно, еще не доросли до собственной мысли, ибо на губах ваших молоко воспитания еще не обсохло, как говорится в Библии. Слишком тверд этот плод для ваших зубов. Рекомендую вам укреплять их логикой. Ведь что вы говорите? Вы делитесь со мной чужим мнением или собственным заблуждением. Этого, мнения, мало для того, чтобы заниматься мышлением, философией. Здесь нет и речи еще об идеях.
        Речь идет о вашей самостоятельности в суждениях. Суждения же ваши незрелые, непродуманные, возрастные, соответствующие вашей природной, материальной особенности. В ваших ответах я слышу ваших родителей. Может быть, позже вы дорастете до того, чтобы воспринимать мои слова более сдержанно, как это свойственно тем людям культуры, которые принимают ее не за привычку, условный педагогический рефлекс, что характерно для педагогов, а за творческое деяние.
        Ребята, вы, на втором курсе, еще находитесь в тенетах трудного, подросткового возраста. Это очевидно в наше время позднего развития человека, когда скорее его развивается техника. Наша техническая среда стала намного более продвинутой, более развитой, более умной, чем большинство потребителей. Кого из вас они, эти потребители, - власти, ваши родители, педагоги, соседи и все прочие, - хотят сделать? Грамотных потребителей. Для чего? Для того, чтобы вы научились грамотно потреблять, то есть, потреблять все как информацию, где, что, сколько стоит и удобно лежит для употребления. Вас перестали учить тому, как это можно не заработать, но сотворить. Люди разучаются трудиться, они обучаются тому, как оказывать услуги. Для этого же не надо пытаться подумать, достаточно только хитрить, мудрить, чтобы самому не остаться в дураках, подставив вместо себя другого. Именно в этом заключается сущность вашей буржуазной (сервисной) конкуренции.
        Современные люди стали инфантильнее тех, кем они были прежде. Вы это можете увидеть на каждом углу. Взрослые ведут себя как дети. Таково современное общество «взрослых детей». Это говорит о том, что оно, это общество, приобретает идиотический, не самостоятельный характер. Снижается уровень интеллекта. Это характерно для массового общества, ибо в массе торжествует не качество, а количество чего бы то ни было. Такова плата за развитие. Окружающая культура становится «умнее» своего создателя. Почему? Потому что он перестал творить, занятый лишь потреблением. Между тем человек значим не тем, что он потребляет, а тем, что творит. Это животное создано для того, чтобы питаться. Человек же создан для труда. Он трудится не для того, чтобы жить, от живет для того, чтобы трудиться, не в пример современным людям-потребителям.
        Почему он стал таким? Потому что современное, информационное общество стало массовым, глобальным именно благодаря этой пресловутой информации, которую человек потребляет в первую очередь. Но о чем эта информация? Опять же о потреблении. Откуда человек черпает эту информацию? Из гаджета, из машины, которая умнее его, потому что он живет по указке как раз этой машины, по ее алгоритму. Для чего живет? Для потребления. Почему? Да, просто потому что ему так удобно, - потреблять и ни за что не отвечать. И так удобно власти, потому что таким не умным человеком легче управлять, нажимая на кнопки машины.
        Единственное, чему человек научился, так это управлять не собой, а позволять другим править собой. Такова круговая порука управления собой через другого. В результате все мешают друг другу развиваться как культурным, не ритуальным, а творческим существам. Там, где царствует ритуал, причем ритуал как автомат культуры, там людей «кормят» сказками, мифами, стереотипами, отбивая у них всякую охоту думать самим. Скучно жить, господа, на этом, информационном свете.
        - Но другого света нет, - изрек Максим Карлсон. – Но вы, Семен Семенович, не во всем правы. Вы не учитываете того, что в информационном обществе есть запрос на креативных, критически мыслящих людей.               
        - Это одни разговоры. Вы не задумывались над тем, для чего существует такой запрос? Для того, чтобы критически мыслящие люди более эффективно оспаривали, нейтрализовали друг друга. Творческие же натуры придумывали все новые способы «оболванивания» народных масс, манипулирования их сознанием через разжигание их страстей и страхов, которые заставляют людей соблазняться и чувствовать себя виноватыми. В результате люди становятся более бессознательными и озабоченными бытовой текучкой, своим здоровьем, которое губят фаст-фудом, не видят дальше собственного носа.
        - Извините, Семен Семенович, но мы далеко ушли от предмета обсуждения. Напомню: мы говорили о внеземном разуме.
        - Руслан, это ты задал вопрос о внеземном разуме. Я же вел речь о разуме как таковом. Но давайте вернемся к нему самому. Наши размышления о разуме можно уподобить беседе о боге. Верующие в бога, бывает, не часто, этому мешает предупреждение клира, церкви не говорить о боге «всуе», то есть, не говорить о нем вне ритуала, вне молитвы (лучше говорить с ним в молитве, чем говорить о нем), говорят о нем. Почему не часто? Потому что попы говорят о боге строго по церковному уставу, как это принято испокон, от века в церкви. Конечно, у теоретиков церкви есть не только соборное, коллективное мнение, которое с каждого снимает личную ответственность, редуцируя ее до слепого подражания, буквального следования канону (правилу) церкви.
        Если верующий служитель и думает, то только догматически, то есть, собственно не думает, а считает в качестве начетчика священного писания, то есть, такого писания, которое предназначено для чтения, а не размышления. Если он начинает размышлять от собственного имени, а не от «коллективного лица» церкви в качестве ее репрезентанта, представителя общего, соборного мнения (мнимости), то возникает уже частное мнение, необязательное для всех. Таких мнений много, много различных толкований, вплоть до противоположных. Многие из таких не авторитетных мнений, не авторитетных (не начальных) лиц противоречат друг другу. Таким образом церковные и светские бюрократы от религии, власти, науки и культуры и пр. выпускают пар из догматического котла.
        Таким образом, одни хитро умалчивают то, что они думают о боге, подсовывая вместо своих суждений правила, обязательные к исполнению. И они правильно делают, ибо что можно знать о боге, которого «не видел никто никогда». В него можно только верить так, как заблагорассудится тому, кто выше и как авторитет снисходительно спускает вниз указания, как надо верить и служить: «Смирррно! Равнение на середину. Служить!».
        Другие же, советуют то, что сами надумали, давая разные толкования одним и тем же словам. Но в таком толковании следует следовать не за буквой, а за духом, смыслом, мыслью толкуемого содержания, ибо оно держится не только грамматическим строем слова, но и логическим порядком смысла, мысли в слове, будучи явлением духа (идеи) в словесной материи. Порядок смысла (концепта) находит себя в понятии термина. Но как можно знать в мысли то, что трансцендентно словесной плоти, в которой нам является мысль? Поэтому как можно разуметь неразумным, что есть разум? Проблема здесь заключается в том, каким образом у нас появляются мысли из идей ума?
        На этот вопрос трудно ответить так, чтобы было понятно в прямом практичном смысле: понял и произвел на свет мысль. На свету видно, что это за мысль. Такой свет понимания и есть то, что мы называем идеей. Это взгляд, установка мыслящего на мысль.
        Перед Семеном Семеновичем встал новый вопрос: «Такая установка является врожденной или приобретенной»? Если она врожденная, то одни люди от рождения предопределены к мышлению, а другие, напротив, вообще, неспособны к нему. Но это не так. Тогда установка на мышление приобретается в ходе познания. Для выработки ментальной установки требуется медитативный опыт. Но этот опыт может быть выработан через признание как ответ на запрос духа. Навести на такое признание как выбор себя к ответу может сам дух в виде искомой идеи, явленной подготовленному медитацией сознанию. Медитативное состояние располагает сознающего к мысли как состояние уже мотивированного идеей, то есть тем, что является, в принципе, иным, чем наличное материальное положение.
        «Кажется так, - сказал про себя учитель, одобрительно кмыкнул и вновь напряг память, вспоминая содержание прошлого разговора с учениками. – Да, потом меня спросил Вадим о том, чем мы можем быть интересны разумным существам».
        - Зачем разумным существам, вообще, возиться с нами, если мы не разумные, а только душевные существа?
        - Вот именно за этим! Им нужно заниматься нашим просвещением, чтобы мы были похожи на них, - убежденно ответил Руслан. – Неужели в этом нет смысла?
        - Наверное, ты прав, Руслан. Просвещение до сих пор имеет место и смысл. Значит, разумные существа могут быть нашими учителями?
        - Ребята, большое вас спасибо за то, что вы вывели нашу беседу на столбовую дорогу образования человека. Это благородная задача –помощь человеку в обретении своего предназначения в мире. Я полагаю, что человеку есть место среди разумных существ. Но сам он без посторонней помощи, как это ни парадоксально звучит, не сможет стать самим собой, разумным существом уже не по своему желанию, а по собственному существованию. И эту помощь нам могут оказать такие существа, которые уже стали разумными.
        - Семен Семенович, вы думаете, что разумные существа тоже были когда-то, как и мы неразумными, душевными существами? – с заметным удивлением спросила Владлена.
        - Ну, конечно, Владлена. Осталось только сказать, что есть некоторая логическая последовательность, историческая закономерность в самой жизни, согласно которой она из бессознательного состояния обращается в сознательное, а из сознательного состояния переходит в состояние самосознания и осознания своего места в мире, пребывая в нем. Но это еще не все. Помимо предельного состояния сознания в мире есть еще запредельное состояние уже постороннего этому миру, трансцендентного ему.
        И вот здесь на границе с миром мы не можем не задаться вопросом о том, есть ли другой, иной мир, уже совершенный или его нет, но есть такое состояние сознания, входя в которое, мы зависаем над миром, находимся, так сказать, в подвешенном состоянии. Не это ли парение над миром буддисты называли «нирваной»?
        - Учитель, выходит, что быть в нирване равносильно, равнозначно быть отстраненным, посторонним в мире. Находясь в такой сильной позиции, человек уже не страдает и не желает. Но сострадает ли он? – спросил Максим.
        - Ты сам как думаешь?
        - Я думаю, что нирвана имеет смысл, если в ней прекращается не только страдание, но и сострадание. В ней нет даже исполнения всех желаний, в том числе и желания быть в ней.
        - Но чем тогда такое состояние пустоты, отсутствия всего отличается от состояния смерти?
        - Тем, что смерть еще относится к нашему миру и означает наше живое страдание от отсутствия жизни, собственного не-бытия, которое негативно окрашено в отношении к бытию. Вне жизни как страдания нет смерти. Нирвана – это то, что находится по ту сторону жизни и смерти, - сделал вывод Максим и невольно просиял, узрев, как он думал, истину, что было видно по его глазам, загоревшимся ровным светом знания.
        - Вот и ты, Максим, наконец, понял, что ожидало тебя за воротами познания, которые прежде были закрыты. Так ученик становится учителем, вразумленным самим собой, начинает учиться у самого себя. С педагогической точки зрения именно с этого поворота, обращения внимания на самого себя начинается долгий путь в целую жизнь к познанию разума, вразумлению душевного существа. Человек в своей душе слышит голос разума.
        - То, что человек в душе слышит голос разума, делает его разумным? – спросил субтильный юноша по имени «Матвей» и по «высоко семантической» фамилии «Девушкин», наводящей начитанного читателя на неизбежные литературные ассоциации.
        - Нет еще, но он находится на пути к нему. Разумная душа необходима, но недостаточна для вразумления человека. Достаточной ее делает свобода воли человека. Для того, чтобы человек был умным, необходима воля следовать уму.
        - Я так и не понял вас, учитель, когда вы заявили о том, что внеземной разум не ведает того, что есть еще какой-то разум, например, земной. Но из этого следует, что не только мы не знаем его, но и он не ведает, что есть мы. Верно ли я понял вас? – спросил, волнуясь, Максим.
        - Верно, - просто ответил Семен Семенович. – Разум не ограничен местом и временем. Но ограничены им существа. Они определяются разумом как определителем своей собственной земной или неземной природы. Существа отличаются не разумом, но своим местом и временем существования в мире.
        - Я не могу вас, Семен Семенович, не спросить о том, о чем говорят все, заводящие речь о внеземном разуме? Как вы думаете, Семен Семенович? – спросил Руслан.
        - Ну, конечно, о летающих блюдцах, - уверенно ответил учитель.
        - Рад, что нас, любителей уфологии, вы понимаете. Учтите, я веду речь не только о тарелках, но и о близких контактах с пришельцами – о контактах четвертой степени.
        - Да-да, Руслан, понятно. Только мне не понятно, что ты как умный человек интересуешься всякой чепухой. Сам подумай: неужели ты полагаешь, что пришельцы только и способны на то, чтобы устанавливать разумные контакты с фермерами, колхозниками, таксистами, парикмахерами, домохозяйками, деревенскими дурачками, городскими сумасшедшими и прочими ведьмами, магами-чародеями? Как раз именно такого рода люди уверяли нас в том, что их похищали инопланетяне с «летающих тарелок», проводили на них неведомые медицинские эксперименты и устанавливали с ними контакты посредством вживления в них чипов-имплантов.
        На большее пришельцы не способны? Где свидетельства их контактов с учеными, мыслителями, которые как раз отличаются некоторым повышенным интеллектом, не в пример указанным категориям населения? Так и подмывает уподобить им этих самых выдуманных инопланетян как их эфирных двойников. Но если таковы инопланетяне, то у меня, как, я надеюсь, и у вас, вряд ли, появится желание установить с ними контакт. Зачем он нужен? Скажите, чему интересному и полезному они могут научить нас? Разуму? Где он и в чем проявляется в их признаниях?
        С другой стороны, не следует слишком полагаться на повышенный интеллект тех, кого вы можете найти в таком учебном заведении, как наш университет, или какой-либо научно-исследовательский институт. Достаточно тут поучиться или поработать, чтобы обнаружить и здравых умом, и сумасшедших, и умственно недоразвитых людей.
        Правда, может и так статься, что, как предупреждают нас проповедники, дьявол и его приспешники, черти, дурят нас и строят нам свои козни таким образом, чтобы мы поверили им, что их нет. Не являются ли инопланетяне как раз такими персонажами из прошлой, религиозной эпохи? Если это так, то тогда понятны их контакты именно с незрелой в умственном отношении публикой, чтобы ученые признали их существование фикцией, и они тем самым нанесли нам, обманутым землянам, наибольший вред. Но такая версия страдает излишним умножением сущностей без необходимости и поэтому лезвием Оккама может быть срезана.
        Если мы на самом деле вступили бы в контакт с разумными существами, то они сообщались бы с нами посредством сознания, а не телесного соприкосновения, как это выходит у уфологов. Их дилетантский натурализм напоминает разговоры хитроумных йогов или их бестолковых поклонников о том, что они занимаются левитацией. Да, йоги парят, но только не в воздухе, а в своем сознании, освобожденном от ощущения тяжести собственного тела.    
        На этом месте воспоминаний рассказа о внеземном разуме память Семена Семеновича дала осечку, и он уже больше ничего не вспомнил.



Глава пятая. Учитель и учение
        Чему же учил учитель своих учеников? Естественно, он учил их уму-разуму. Семен Семенович различал ум и разум Разница между ними заключалась для него в том, что ум был простой, а разум – односложный. Другими словами, ум понимался просто, а разум брался как целое, сложенное из частей. Умом мы схватываем сущее, разум служит измерительным средством, используемым для аналитики массива данных, фактов.
        Он учил учеников, можно так сказать, не уча. Его учение было замешано на душевном общении. Проще говоря, содержанием его учения была не информация, которой он делился бы со студентами вроде любителей как специалист, профессионал, а чувство, мысль, идея, занимавшая все его сознание. Семен Семенович, вообще, не занимался передачей информации студентам, чтобы они запоминали ее и следом обратно возвращали ему как можно более точно, близко к первоначальному ее значению. Так поступает обычный учитель первого уровня. Для Семена Семеновича же это был не первый уровень учительства, а нулевой уровень, ибо не было в нем ни одного целого числа («грамма») смысла. С его философской точки зрения смысл такого обучения носит инфинитезимальный или бесконечно малый характер, стремящийся к нулю.
         Для его учения, которое было не «мертвым», доктринальным, догматическим, но, напротив, «живым», методологическим, диалектическим, суть дела заключалась не в том, чему учить, но как учить учеников, то есть, учить так, чтобы само «умное слово», а не бессмысленная прямая передача мнения и даже знания, благотворно видоизменяла сознание ученика, переводя того из разряда бестолкового, бессознательного существующего, растительного тела учения, в разряд толкового, сознательного, уже одушевленного, живого тела учения.
        Семен Семенович предполагал, что ученики попадали в его руки почти в сыром виде, предварительно пройдя курс средне школьного, по его терминологии, растительного или питательного обучения (кстати, он давно заметил, что у студентов, особенно начальных курсов, загораются глаза в университете только тогда, когда они вспоминают, (пробуждаются) о том, что надо подкрепиться в столовой, - поспали на лекции, а теперь можно и покушать, покушали, а теперь можно и поспать на семинаре). Оно и понятно, так как «нулевые учителя» именно этому учат учеников в начальной и средней школе. И между этими почтенными занятиями своих учеников, находящихся в полусонном, дремотном состоянии, они умудряются их чему-то и кое-как научить, например, тому, как правильно считать, читать и писать. Разумеется, думать в таком полуобморочном состоянии просто невозможно.
        И все же его студенты, несмотря на то, что с каждым годом приходили все более с «чистым сознанием», не запятнанным культурным опытом обучения, были такое нечто, которое после работы с ним Семена Семеновича имело шанс стать некто. Конечно, после его обучения оставалась некоторая неопределенность, «туман» в их голове, но Семен Семенович придавал им импульс смысла, который мог при живом включении учеников своим сознанием в смысл обратить ученическое сознание, из неопределенного состояния еще не-Я в определенное состояние уже Я, готовое к самосознанию. Главным материальным условием работы Семена Семеновича с сознанием ученика являлось наличие в нем хоть какого культурного материала (мусора), с которым можно было работать, перерабатывать в полезную вещь – знание. Но для того, чтобы переработать информацию в знание необходимо было его мнение обратить в мысль. Если бы ученик попал в руки в состоянии полной пустоты сознания, то ему пришлось бы заняться с учеником тем, чем он занимался в школе целых десять или одиннадцать лет. Но Семен Семенович не располагал таким колоссальным временем для обучения, ибо теперь он занимался философией со студентами не философских факультетов меньше года.
        Это на философском факультете можно было заниматься философией со студентами, если для этого были соответствующие условия, то есть, на такое занятие имелось позволение «вышестоящих инстанций», что случалось редко, и, естественно, было желание студентов. На прочих факультетах преподавали не саму философию, а ее суррогат, a la philosophie, "нищету философии» или ее популярную версию, «философию для народа».
        Между тем, по мысли Семена Семеновича, такой, популярной философией она является на философском факультете, на прочих же факультетах ее нет вовсе. Но это очень беспокоило Семена Семеновича и заставляло его преподносить философию своим ученикам в таком философском виде, какой был вообще возможен при минимуме времени на обучение. Поэтому Семен Семенович работая со студентами, даже на философском факультете предпочитал обращаться к истории философии не ради нее самой, но токмо ради собственной мысли, иллюстрируя ее схожими мыслями философов прошлого. Зачем он делал это? Затем, что только так мог публично заниматься философией. Он прекрасно, точнее, ясно, осознавал, что имеет возможность понимать чужую философию только с точки своей собственной философии. Вот и все. Если его ученики сами будут думать, то они смогут извлечь пользу для себя из бесед со своим учителем или из знакомства с его философскими и художественными произведениями.
        В отношении к философскому учению Семен Семенович был последователем Будды и Иисуса, ибо полагал, что главное в их учениях не учения, а сами учителя. Только это имея в виду можно научить учеников быть учителями. В этом смысле учитель учится вместе со своими учениками у самого себя. Ученики же ни в чем, даже в самих себе, не могут быть лучше своего учителя. Но и учитель не может не признать в них самого себя. Только через самого себя человек может признать другого тоже, но не таким, как он, человеком. Другой всегда, в том числе, ученик, будет иным, чем учитель. Иным в чем?0 В собственном явлении Я. Для учителя он всегда будет учеником. В этом заключается ограниченность учителя, иначе он перестанет быть учителем. Ученик может стать учителем, но не для своего учителя. Для того, чтобы учитель признал в ученике учителя, учитель должен превратиться сам в ученика, но уже не у себя как учителя, а у своего ученика. Только так, признав, что у его ученика можно чему-то научиться, учитель увидит в нем своего, учителя.
        Семен Семенович считал настоящим учителем того, кто нашел в самом себе учителя. Если его спрашивали о том, что он имеет в виду, то Семен Семенович отвечал, что учителем является не он сам, а тот, кто есть в нем, но им самим не является. Это он является его явлением, подставкой. Реален ли этот учитель? И где он находится? Внутри него? Этот учитель находится у него внутри, если под внутренностью понимать сознание. Сознание реально не только в качестве отражения того, что отражением, сознанием не является. Значит, внутренний учитель является не только субъективным отражением, представлением ученика, но и объективным прототипом того, кто представляет его. Представляет учителя он сам, Семен Семенович, являясь его специфическим видом.
        Следовательно, по мысли Семена Семеновича, ученик есть представление учителя в себе для ученика. В этом смысле учитель есть условный учитель как имитация, образ безусловного учителя перед лицом ученика. Поэтому нет и не может быть настоящего, подлинного учителя среди людей. Все они, эти человеческие учителя, есть фигуры речи. Они являются учителями на словах, одни более, другие менее в зависимости от того, насколько соответствуют, в какой степени адекватны фантому учителя в своем сознании. Учитель в сознании реален как сознательный учитель, которому подражает учитель в обществе, в школе. Речь идет об идеальном учителе, который находится в сознании, точнее, реальный учитель из школы мнит себя в своем сознании в качестве учителя, то есть, является экземпляром идеи учителя. У себя в сознании учитель находится в идее, в образе учителя. Многие учителя не могут выйти из своего, учительского образа, находясь уже вне школы. Некоторые из них пребывают в идее учителя постоянно, превращаясь в марионетки, в куклы учителя-кукловода.
        Со временем своего учительства Семен Семенович стал понимать всю опасность быть куклой учителя на уме кукловода-учителя или демона учения. Вот такие воплощенные единицы, экземпляры демона учения можно часто встретить в школе. И чем эта школа ниже по ступени, по степени, тем чаще в ней попадаются ходячие копии демонического учителя. Их называли классными учителями. В последнее время, начиная с прошлого века, их стали называть классными дамами, ибо учителями в школе чаще работают дамы, чем господа. Реже такие учителя-доктринеры попадаются в высшей школе, потому что в ней работают, как правило, ученые, которым при обучении в качестве начинающих ученых прививается умение критически относиться к себе и разделять себя с учением. С годами это умение превращается в навык, и они привыкают к «двойным стандартам», говорят не то и делают вид не того, что думают. Так появляется учительское лицемерие, от которого, в принципе, никто из них не может освободиться без вреда для себя. Вред заключается в том, что их сознание расщепляется, раздваивается, становится «несчастным». За все хорошее, за самосознание приходится платить.
        В результате Семен Семенович сделал такой вывод: не бывает счастливых учителей, все учителя несчастны, если у них есть учитель в голове. Если у него нет учителя в сознании, но он есть в теле, если учитель натурально чувствует себя учителем, в натуре учитель, то жди беды, ибо на свет появляется учитель-маньяк или тот, кого в студенческом фольклоре называют «сумасшедшим профессором». Только такие идейно отсталые учителя счастливы в учении, ибо никак не отличают себя от учителя как тела, живут и являются учительским телом без органа сознания, без головы, безголовыми, безмозглыми учителями.
        Семен Семенович входил в класс сознательных учителей, учителей с головой. Но таких учителей с сознанием себя не учителем, но его учеником, от века к веку становилось все меньше, ибо высшая школа, университет стал проседать в учении быть образованным человеком, был редуцирован к положению института, который готовит грамотных специалистов для государства, а не образованных людей для них самих.
        В нынешнем столетии университет опустился еще ниже и стал напоминать среднюю школу, предназначенную сообразно своему названию для «усредненных умов» без признаков самосознания. Соответственно средняя школа превратилась сначала в начальную школу, а потом, вообще, в «детский сад» как рассадник бессознательности. Теперь в школе, включая высшую школу, лишь иногда можно было встретить с сознанием в его голове, а не его механической имитацией в гаджете, постоянно находящегося в руке или ухе. Теперь учитель и ученик в школе без гаджета как без рук.
        Семен Семенович опустил руки и больше не боролся с гаджетами, не отбирал их у своих учеников на занятиях, которые стал называть «уроками», как в средней школе. Студенты некоторых групп стали ему напоминать уже не старшеклассников, а учеников среднего, а порой и младшего звена в обучении. Одним из маркеров дифференцирования учеников по звеньям для него было отношение к чтению возрастной литературы. Ныне студенты не то, что не знали взрослой литературы, они не были знакомы и с подростковой и детской литературой. Что, несомненно, было упущением средней и начальной школы, оставившей учеников Семена Семеновича без культурного мусора в сознании. Так, например, студенты оказались равнодушны даже к романам и рассказам Джека Лондона. Они, вообще, не знали, кто это такой. Только некоторые из студентов слышали о «Трех мушкетерах», точнее, видели когда-то одну из экранизаций этого произведения. Но никто не ведал фамилии автора, популярного в те благословенные для чтения времена, когда Семен Семенович был младшим школьником.
        Таковы были плоды современного просвещения как полного «промывания мозгов» подрастающего поколения. Это было растущее, питающееся, потребляющее, развлекающееся, но, к сожалению, не думающее поколение. И все же Семену Семеновичу повезло с одной группой студентов, с которыми он вместе беседовал на серьезные темы. Но это было исключение из правил, которое как раз подтверждало повсеместную действенность правил обучения как раз-учения.               
        Не то, что школа специально упрощала процесс обучения учеников, хотя и это было тоже. Просто сами учителя в массе уже были учителями в натуре, заматерели в теле учения, стали машинами учения. Что для машины главное? Инструкция. Все делай по инструкции, «делай, как я». Учителя стали буквально понимать популярную фразу обучения: «Повторение – мать учения» (“repetitio est mater studiorum”, “repetition is the mother of teaching”). Семен Семенович понимал этот слоган не буквально, а иносказательно, как аллегорию повторения без повторения. Для него повторение было не метафорой, а метонимией как переносом смысла с части на целое, с того, что человек запоминает, на то, что он запомнить не может, что остается между строк. Как выучить то, что лежит между словами и является их смыслом, связью в уме, а не на языке?
        Семен Семенович полагал, что учителям необходимо вновь взяться за ум и заняться «гимнастикой ума», медитацией как простым размышлением, для философов сложным, метафизическим размышлением. Но с какой целью? Естественно, с разумной целью иметь свой ум в рабочем состоянии, чтобы вести вполне разумную, а не безумную или лукавую жизнь.

Глава шестая. Учитель и учителя
        Не менее важным для Семена Семеновича было отношение уже не к учению, а к другим учителям. Но оно больше оставалось в его голове или на бумаге, в его сочинениях, чем в рабочем общении с ними. В работе такое общение давало сбои. Только иногда он находил контакт с другими учителями, чаще он устанавливал его с учениками. Своих учителей он давно уже нашел в книгах мыслителей и писателей. Учителя, которых он встречал в жизни, в лучшем случае были их комментаторами. Дело в том, что Семен Семенович, в основном, общался в школе с такими учителями, которые были научными работниками. Это специфическая публика, с которой не разговоришься по душам. Душевному разговору мешает то, что они делают вид, а может быть думают, что все знают. Да, они все знают на свой манер, на свой научный размер. Они судят обо всем со «своей», точнее, «профессиональной» колокольни. И поэтому легко находят общий язык с себе подобными по своему предмету.
        Семен Семенович же не был специалистом, несмотря на то, что учился на него, но так и не стал им. Он был идейным дилетантом, любителем-романтиком учения. И, разумеется, искал таких же «белых ворон» для душевного разговора. Он понимал свою работу со студентами на лекциях, семинарах и прочих учебных занятиях как своего рода «разговор по душам». Тем более его предметом была философия. Ее другим описательным названием является разговор со своей душой. Просто на своих занятиях он разговаривал с ней наяву, на виду и слуху у студентов.
        Были ли достаточные основания у него претендовать на свою принадлежность к учительскому сословию? Наверное, нет, ибо он считал себя учителем поневоле, а не по призванию. Учительское не искусство, но для него ремесло, ему было сподручно в силу необходимости иметь кусок хлеба. Иного пути в жизни он не знал, занимаясь мышлением в смысле медитации. Всякое прочее денежное занятие было несовместимо с медитацией, которую он именовал философией. Философия только мешала бы ему заниматься работой за оплату.
        Конечно, он мог бы за гроши писать в газете, журнале или работать в научно-исследовательском институте. Но было одно большое «но»: ему едва хватало сил и времени на философию. Объяснить такую нехватку энергии можно было одним, - слабыми мозгами. Он мог и умел напрягать свои извилины, не хуже мыслителей, но сила по-тока его мысли была краткосрочной, а сила тока в его мозгах была слабой, - где уж ему было угнаться за успешными и мощными мозгами, - и он быстро выдыхался, «перегорал» на тупой, заурядной работе. Поэтому он подобрал под медитацию (размышление) такую работу, на которой можно было думать, работать так, как думать. Для него такой благоприятной для размышлений работой стало философское обучение учеников. Этой работой он сразу «убивал двух зайцев»: коренного, философского и пристяжного, педагогического или дидактического в качестве наставника на путь мысли. Правда, дидактику он понимал не как по-учение в смысле внушения, но как из-учение, извлечение из учения смысла в качестве урока мысли.
        Семен Семенович не мог найти общего языка с большинством учителей, преподающих, как и он, философию, потому что у них был развит вид квантитативного (количественного) мышления, типичного для ученых.  Для него характерен счет, точный порядок числовых значений переменных терминов. Между тем Семен Семенович придерживался иного вида мышления – квалитативного (качественного) мышления, для которого свойственен толк, строгий порядок смысла (концепта) понятий. Этот вид мышления был назван Блезом Паскалем «поэтическим мышлением», которое в силу чувственной непосредственности имеет много начал, но минимум следствий, 
        Другой вид познания Паскаль назвал математическим, имеющим, как минимум, одно начало и много следствий. Если поэзия исключительна в своих выражениях, то математика (геометрия) проста (абстрактна) в своих точечных началах. Какова же роль философского мышления? На этот сложный вопрос Семен Семенович отвечал так: философское мышление оптимально. Оно минимально в началах бытия и максимально в следствиях познания. Философское мышление имеет противоположные измерения глубины и высоты. Оно носит временной, темпоральный характер. Напротив, научное мышление расширительно и горизонтально (горизонтно). Оно пространственно. В философии есть поэтическая метафоричность. Но в ней есть и научная метонимичность, замещение, только не целого частью, но части целым, распространение целого на части. Философское мышление находит во временной последовательности (смене) состояний сознания меру движения в пространстве материи.

Глава седьмая. Учитель и ученики
        Учитель учителю не учитель. К такому выводу в итоге пришел Семен Семенович. Трудно с ним не согласиться. Разве можно найти управу на учителя? Его не надо учить. Он сам, кого хочешь, научит. Но Семен Семенович все же отличался кое-чем от прочих учителей, например, тем, что не искал в других товарищах своих учеников. Даже к своим ученикам он относился не столько как к ученикам, сколько как к друзьям. В этом обращении с учениками не было панибратства, было одно уважительное отношение к ним. Как Семен Семенович понимал такое отношение? Он стремился уважить своих учеников? Да, нет, он понимал это отношение как душевное отношение – одно на двоих. В каком смысле? Третий был лишним? Нет, но когда речь шла уже о двух, а не одном ученике, то отношение между ними строилось не по симметричной модели прямой и обратной связи, а по модели трикстера, коммуникативного посредника между учениками, в роли которого выступал он как учитель.
        Если же учеников было уже трое, то учитель являлся для них трансцендентальным пограничником, который определял горизонт их совместного общения. В этом качестве наш герой выступал посредником уже не между учениками, но своим и одновременно чужим, с одной стороны, всеми троими учениками, и, с другой стороны, самим учением, представленным в его лице.
         Когда учеников было больше четырех, то учитель имел дело уже с коллективом учеников, с которым со-общение приобретало обоюдно социальный характер, ибо Семен Семенович теперь представлял не себя, но всех прочих учителей, которые стояли за его учением. В таком качестве он являлся своим ученикам, так они представляли его в своем сознании. Вместе с тем его образ учителя приобретал уже не субъективный и не транс-субъективный, но объективный характер в социальном сознании коллектива, группы учеников. Здесь уже работали законы социальной психологии массы учеников.
        В этих условиях становилось почти невозможным непосредственное обучение философии как любви, как эротическому отношению к духу в разумном виде. Ну, какая может быть любовь в коллективе? Только публичная. Но такой любовью с мудростью Семену Семеновичу как педагогу было стыдно заниматься на публике, тем более, что публикой были его ученики. Поэтому его отношение к философии становилось менее личным, конкретным и более отстраненным, условным, абстрактным. Здесь следует понимать, что, вообще-то, занятие философией имеет не социальный, а личный, интимный характер. Когда философ работает с коллективом, является учителем философии, то он занимается уже не философией, а ее популяризацией как собственно учитель, а не мыслитель.
        Поэтому в учебном заведении, даже на философском факультете мы имеем дело не с самой философией, а с ее тенью, которую учителя философии, какой бы ученой степени или научного звания они ни были, пусть даже академики Академии Платона, тщатся вывести на свет знания, подменяя себя философией как учением. В лучшем случае они философские ученые, в любом другом -  учителя популярной философии.
        И все же отношение учителя с учеником не носит равноправного характера, ибо их фигуры не равномерны и не равномощны, как это бывает между учителями. Поэтому все вышеуказанные отношения между учителем и его собеседниками в разных количественных категориях еще опосредствованы собственно педагогическим моментом (элементом), чего может не быть между учителями, если они являются помимо прочего еще учеными или тем более философами.
        Кстати, в этом аспекте для Семена Семеновича было немаловажно провести демаркационную границу между философом и мыслителем. Философ – чужой, а мыслитель – свой. Свои мысли ближе к уму, ибо ум откровенен только со своими, с посвященными в его тайны. Философ же фигура чужая, это своего рода соглядатай ума, вроде совести в морали. Если это так, то философ есть свидетель, созерцатель того, что происходит «на глазах», на виду, в идее в сознании мыслящего.


Глава восьмая. Учитель и Бог
        Каждый новый шаг в моем повествовании, любезный читатель, дается с большим трудом, чем предыдущий, тем более, что мы подходим к самым трудным вопросам учения, к тому, что связывает учителя с самим Богом.
        Конечно, само собой напрашивается сравнение учителя с Богом, уподобление Ему учителя. Но важно в таком сложном для познания вопросе помнить о том, что Бог бесподобен. Когда люди говорят, как заведенные, что человек есть образ и подобие Бога, то они, мягко говоря, заблуждаются. Человек приписывает свое, свои желания, мысли, чувства Богу. Для чего он делает это? Естественно, для того, чтобы сделать Его зависимым от себя, связанным им, и себя, тем самым, обожествить, увековечить. Понятно, что нужно человеку от Бога, - ему нужно успокоение, утешение и обещание вечной жизни. Но что нужно Богу от человека? И это тоже можно найти в религии. Не является ли то, что человек ждет от Бога ответом на то, что Бог ждет от него? Неужели Богу нужно служение человека Ему как продолжение человеческого доверия Богу. В ответ на доверие Богу Он дает человеку веру? Это ли нужно Богу? Нуждается ли Он вообще? Желает ли Он? Он страдает?
        Бог не желает, не страдает и не нуждается ни в чем, если Его нет, вообще. Но он есть. Есть как Что или Кто? Если он есть «что», то что именно? Любовь, так о нем говорит Писание. Значит, Он есть не он, не лицо, а то, что связывает людей, как любовь. В этом смысле он и есть связь, религия, если имеется в виду связь по вере. Теперь понятно, что Бог есть сама Вера. Но в таком случае вера в Бога есть вера в Веру. Вера доверчива и она есть связь по любви.
        Испытывает ли Бог человека? Нет. Испытание приходит не от Бога, а от самого человека, от его недоверия, неуверенности в себе и поэтому неуверенности в других. Пойдя горнило испытаний в желаниях, в страхах, в мыслях, в чувствах, человек примиряется с жизнью и понимает, что лучше было бы довериться тому, что он зовет любовью. Вера научает человека надеяться на любовь. В этом смысле Бог является Учителем. Но Его явление Учителем, не есть Он сам, ибо Он не есть он, а есть Оно, Иное. Причастие Ему возможно для человека через свое Я. Я есть та инстанция, которая делает человека лично, как личность причастным Богу. В этом смысле человек есть образ Бога, образ Я. Его причастие Я до-верие в самом себе и есть подобие, уподобление Богу. В Боге как Вере человек теряет свое ограничение собой, людьми (обществом), миром, становится безграничным, беспредельным, бесконечным и вечным не в любви Бога, а в Боге в качестве Любви.
        Таким образом, размышляя, Семен Семенович пришел к убеждению, что он является учителем любви. Любовь есть Учение. Бог есть Учение, а он, Семен Семенович, как Его ученик есть учитель Любви (Учения). Только вера его не есть сама Вера (Бог), но есть желание веры как мысль. Все потому что именно в мысли является ему вера как идея. Сами по себе они и есть Вера и Идея, или Бог в качестве Самое Само или Само Самое (Сам Самыч).
        Теперь, Семен Семенович, наконец, нашел то Имя Бога, которое понимал. Это Имя Бога было Сам Самыч. Он понимал Бога по Имени. Он понимал Бога по Имени. Разумеется, это было имя Бога, по которому Семен Семенович узнавал Его. Сам Самыч был Богом не Бога, а Семена Семеновича.   
        Когда мы думаем о том, как нужно понимать призыв Иисуса: «Ищите царство небесное, а остальное все приложится к нему», следует понимать этот завет не как моральную проповедь, а как онтологический постулат. Изменится человек и все изменится для него. Обращение Иисуса в Нагорной проповеди к верующим в него с тем, чтобы они любили ненавидящих и подставляли им другую щеку, следует понимать не в этических понятиях, а в категориях реальности, но не телесных движений, напротив, душевных и ментальных действий сознания. Этика обязывает нас делать то, что должно на словах. Онтология же утверждает то, что действительно происходит с нами в душе или в сознании, на уме. Например, совестливым является не тот человек, который мучается угрызениями совести, распятый между сущим грехом и долгом по его исправлению, но тот, кого уже не беспокоит совесть. Она не волнует кого? Праведника. И только? Нет, совесть не беспокоит того, у кого ее нет. У кого же ее нет? У того, кто не является человеком. Кто это, как его имя? Имя ему легион. Это черт, а не человек. Семен Семенович был убежден в этом.

Глава девятая. Учитель слова и мысли
        Чистому или натуральному философу трудно найти общий язык с людьми. Для этого нужно его иметь. Философ же имеет ум, а не язык. Для того, чтобы иметь язык, следует быть оратором или писателем. Оратором был, например, Сократ. Он же был и учителем. Кто является одновременно оратором и учителем? Софист. Сократ был софистом или интеллигентом. Это не помешало ему стать философом. Он умел говорить с учениками как софист. Но умел не просто говорить с ними как учитель, но и думать вслух в разговоре с ними. Поэтому большинство его учеников стали философами и первый среди них Платон. Платон не только хорошо говорил, как Сократ, он еще хорошо умел писать.
        Хорошо писали и Шопенгауэр, и Ницше. Поэтому Шопенгауэр имел большую аудиторию. Его читали не только господа, но и их слуги. Шопенгауэр лучше писал, чем говорил как лектор. Ницше был не только писателем, мастером лапидарного стиля, как Стендаль, но и ученым-филологом.
        Семен Семенович любил вести неторопливую беседу в духе платоновского Сократа, принимавшего роды мысли у своих учеников. Но писал он уже отрывки, фрагменты мысли в духе Шопенгауэра и Ницше. Правда принимал их в меру, без увлечения Шопенгауэра моральной проповедью, а Ницше – психологией. Семен Семенович делал акцент на мистике без лишнего энтузиазма. Он демонстрировал мистику не спекулятивного понятия, как Гегель, и не антитетической непостижимости, как Кузанец, но синтетического смысла или концепта. Поэтому ему был ближе не научный язык точного числового значения и не философский язык строгого понятия, но художественный язык видения мира идей.
        И в то же время Семен Семенович ясно отдавал себе отчет в очевидной ограниченности наблюдения за идеями. Он убедился на своем опыте в том, что идеи не столько наблюдают, сколько ими наблюдают за вещами. В этом смысле идеи являются границами, очерчивающими круг вещей, которыми они являются нашему сознанию в чувственном виде.
        Семен Семенович имел превосходную способность думать на ходу, мыслить вслух. Конечно, он мог, как, например, его друг и единомышленник, Сергей Сергеевич Сергеев (ССС2, ССС1 был сам Семен Семенович), говорить и писать вслед за построением логической схемы – плана мысли, но предпочитал рассудочному планированию интуитивную импровизацию. Кстати, его товарищ по мысли обладал завидным умением творить в мысли и творить мысли, различая то и другое следующим образом: творить в мысли, в себе и про себя можно все, что мыслью не является, - мечту, фантазию, высокое чувство, напротив, творить мысль – это создавать ее из того материала, что есть в наличие в сознании, но мыслью не является. Сергей Сергеевич понимал творение в мысли как воплощение ее в материи, наоборот, творение мысли он полагал идеализацией реально сущего.
        В ответ на такое ментальное различение Сергея Сергеевича Семен Семенович спрашивал того можно ли творить мысль из не мысли или мысль творится из мысли? В ответ Семену Семеновичу, которого Сергеев считал другом, а не единомышленником, отвечал, что из мысли творится только глупость, иллюзия, мысль же творится из бытия, что мыслью собственно не является, но является запредельным мысли. Вот тогда мысль есть предел бытия как его определение в сознании, граница между мыслимым и немыслимым.
        - Но такой границей между мыслимым и немыслимым служит не сама мысль, а ее сущность – форма мысли как идея, - упрямо твердил свое Семен Семенович.
        - Идея есть мысль, которая осознается в качестве таковой мыслящим. Идея есть слово для обозначения субъективно реальности, отображающейся в самой себе.
        - То есть?
        - Это мысль за мыслью или мысль в мысли?
        - Означает ли это, что смысл мысли в следующей мысли?
        - Это так в идее, как филиация идей, в идеале, но не в бытии, в реальности. Идеальное состояние можно уподобить тому состоянию, какое описано в «бородатом анекдоте»: «Ах, Маша, как хорошо. Да, я не Маша, я Вася. Ай, какая разница. Все равно хорошо».
        - Нет, это не хорошо. Это плохой пример. Как тебе не стыдно, Сергей, так опошлять идею, - сделал Семен Семенович замечание Сергею Сергеевичу.
        - Я знаю, что ты, Семен, идеалист, но не до такой же степени идеализации! Идеалом в реальности является полное воплощение идеи.
        - В каком материале – в идеальном?
        - Слышу голос идеалиста. Я же реалист. Полное воплощение идеального в любом материальном – вот идеал.
        - Но тогда разве важна материя? Важна идея.
        - Нет, ты ничего не понял. Важно бытие. Даже в самой идее на первом месте стоит бытие – бытие идеей, доступное нам для творения в материи. Наше бытие деятельное. В деятельности мы одновременно опредмечиваем и распредмечиваем идею, занимаемся как материализацией духов, так и раздаем слоны, одухотворяем, идеализируем материю, доопределяем ее в смысле как продукте, произведении производства.
        - Тебе не кажется, что твоя речь излишне технична? Не благозвучнее ли и не умнее выражаться не техническими терминами, вроде «духовного производства», но более корректными словами, как, например, творчество? – поправил Сергея Сергеевича Семен Семенович.
        - Это дело эстетического вкуса, а не реальной сути деятельного бытия. Вкус приходит во время еды, является продуктом процесса интеллектуального труда.
        - Не согласен. Это не только конец, но и начало, творческое начало процесса воплощения идеи в подручном материале, который в силу своей инертности может стать неподатным, оказать сопротивление. Для того, чтобы преодолеть сопротивление не только материала, но и своих предрассудков следует изменить установку, посмотреть другими глазами на реальность, чтобы избежать за-данности, автоматизма действия. Это невозможно осуществить без идеи как того, что есть поверх того, что есть.
        - Опять узнаю в тебе идеалиста, для которого она есть нечто сюрреальное.
        - Хорошо. Я согласен с тобой в том, что необходимо воплощение духа. Таким воплощением можно полагать Иисуса Христа. Ко времени появления христианства люди, а не только посвященные в тайны духа, оказались способны воспринять божественную, совершенную реальность  в человеческом виде, в лице Иисуса Христа – не только Сына Бога, Бога, но и человека. Он человек, чьим отцом является Бог. То есть, культ монотеистического (иудейского) Бога в эллинистической культурной среде претерпел видоизменение в качестве уже идеи Бога и ее явления в лице Иисуса Христа.
        С воплощением связан еще один вопрос, на который мало кто может внятно ответить. Это вопрос о совести.
        - Неужели? Беседа о совести вряд ли может у нас вызвать споры. Совесть есть совесть, весть, сообщение о том, что беспокоит человека и не дает ему успокоиться.
        - Не слишком ли функционально мы понимаем совесть? Да, совесть есть своего рода «внутренний голос», свидетель всего того, что думает, чувствует, воображает, представляет и делает человек. Это его голос или голос души? Душа его или он есть душа в теле. Как ты думаешь?
        - Да, Семен, ты поставил меня перед выбором позиции персоналиста или имперсоналиста. Я придерживаюсь взгляда, что душа есть «внутренний человек», выработанный в недрах натуры «естественного человека». Это его личная культурная форма, необходимая ему для общения с самим собой и другими людьми.
        - Значит, ты, Сережа, персоналист. Но персоналист не врожденный, а обретенный. Я же предполагаю, что совесть есть весть, веяние духа, условное место в каждом из нас общения, коммуникации с Богом, с трансцендентным. Совесть есть то место, в котором каждый способен обратиться с вопросом о смысле жизни к Богу и получить на него ответ.
        - Не менее совести меня волнует вопрос о личном Я. Насколько оно личное? Вот что я думаю: если есть мысль, то есть и мыслящий мысль. И тот, кто мыслит, есть Я, то есть, в мысли человек относится к самому себе. Сам ли он относится к себе? Сам. Человек есть человек, если мыслит, сознает то, что делает, чувствует, знает, существует. Осмысленное место человека в бытии не зависит от пространственно-временной локализации, ибо располагается в идеальном измерении. Ты понимаешь меня?
        - Нет, не понимаю. Ты мне друг, но я не разделяю твое убеждение.
        - Значит, ты не мой единомышленник?
        - Мне трудно с тобой согласиться. Я могу понять тебя только при условии, что смысл личного существования прямо не связан с материальными обстоятельствами человеческой жизни. Но что это за смысл, трудно выразить словами, так, чтобы другой  почувствовал, пережил так, как ты.
        - Почему же? Ведь есть сочувствие, эмпатия. Чувство может быть общим, если каждый человек переживает свое собственно существование. Что может помешать ему посочувствовать другому в его экзистенции, вчувствоваться в экзистенцию другого через свою собственную? Здесь имеет место не аналогия, а непосредственная проникновенность, проницательность. 
         Кстати, ты не думал о том, почему наш Бог есть Троица, почему у него три ипостаси? У нас и поговорка есть: Бог любит троицу.
        - Семен, ты задаешь странные вопросы. Бог любит троицу потому, что у него три лица. Он, как и мы, любит то, что имеет. Он, как и любой бог, есть дух. Из себя он творит мир духов. Не из себя, из того, что ему противоположно, - из материи он творит мир. Так как материя противоположна ему, то он не мать, а отец. Материя как мать, как женщина не определена и нуждается в определении или до-определении, если не до конца определена как потенция.
        К слову сказать, мужчина-импотент (да, какой он при этом мужчина?), определяясь в таком отрицательном  качестве в отношении к женщине, не нуждается в женщине-потенции для ее актуализации – зачатия и рождения. Поэтому бог-отец актуализирует, творит, определяет, причиняет материю, и из нее рождается мир, а в мире человек, который подобен богу как сын тем, что тоже творит, причиняет материю, но не всю, а только ту, которая есть его материя как существа общения с себе подобными людьми. Человек уподобляется творцу как отражение творения потому, что в нем есть дух от бога-духа. Этот дух уже не в чистом виде, а в самой материи является душой превосходной, не только душой растущей и живой, но и разумной.      
        - Таким рассудочным образом легко объяснить все, что есть. Но в Троице есть что-то еще. Бог является в лице Духа, Творца и Спасителя. Он есть кто – Отец и Сын. Но что Он есть? Он Отец как Творец. Как Сын Он Спаситель. В чем сущность, что Бога? В том, что Он Дух? Есть Его мир – это мир духов, духовный мир, мир идеальный, мир идей. Бог есть Идея идей.
        Но есть и не Его мир. Это наш мир – мир материи. Мы причастны и Богу, и материи, в данном случае индивидуальным телом, организмом – материи общей, душой – материи социальной – материи общения.
        Наша общая причастность Богу выражена через то, что свойственно нам от мала до велика, - через веру, волю к послушанию. Мы слушаем и повторяем со смыслом то, что слышим, - слово писания. Вера наша может быть описана как Святая Книга (Бхагават Гита, Трипитака, Библия, Талмуд, Коран), в нашем случае Библия. Вера ведет к Творцу-Отцу. Надежду на спасение подает Сын-Логос. Любовь связывает Отца и Сына, Творца и творение (человека), Адама (человека) и Еву (жизнь). Значит, воля олицетворяется ипостасью Творца, разум – ипостасью Спаса, а чувство – ипостасью Святого Духа.
        Вера в Бога делает людей верными. Бог-Творец доступен человеку через веру. Эта вера есть корень души, Цветком души является чувство любви. Когда душа любит, то она расцветает. Любовным плодом роста и цветения души является разум. Душа, развиваясь и оживая, становится разумной. В разуме заключается ее вечность в этом мире. В ином мире вечность носит духовный характер. Корнем духа является разум, потому что дух как духи проницает себя. В духе разум не разделен с чувством, с любовью. Его тело разумно. Он сам есть любовь. Его воля есть свобода. Бог свободно дышит как Дух. Он дышит как живет любовью. В духовном мире нет противоречий, ибо тело Бога как Его мир и есть Он Сам – Разум, Мера, Гармония, Совершенство. Ему все есть Не-иное в Нем. Он всему Иной. Человек в Нем вечен. Вне Его он смертен. Вне Бога есть смерть. Через смерть, ничто появляется новое в мире, сам мир как творение и все в нем. Ничто есть встреча наедине с Богом и в разлуке со всем, что есть в мире.
        - Не знаю, Сема, могу ли я согласиться с тобой.
        - Значит, ты не мой единомышленник. Но друг. Дружба – вещь душевная. Приятельство – вещь телесная. Единомыслие же – вещь духовная. Мы расходимся с тобой телесно и духовно. В этом смысле мы свободны друг от друга, независимы. И это хорошо. Телесная зависимость сделала бы из нас геев. Духовная зависимость делает человека импотентом. Между тем мы не геи и не импотенты. Но философы ли мы тогда?
        - Ты полагаешь, что философы импотенты и геи? Это слишком сильное суждение.
        - Но почему? Вспомни историю философии. Это история импотентов и геев. Так, например, идеалисты, начиная с Платона, как правило, геи, а материалисты, начиная с Эпикура, зачастую являются импотентами. Но есть исключения: Маркс и Энгельс, - сладкая, липкая парочка. Впрочем, можно и так сказать: импотенция – это высшая стадия развития гея. У импотента нет уже тела наслаждения, но у него есть душа оного наслаждения. Возьми того же великодушного Платона.
        - Мне не совсем понятно твое заключение о том, что духовная зависимость приводит к импотенции, – усомнился Сергей Сергеевич, – разъясни, пожалуйста.
        - Но, как же. Дух освобождает, а не угнетает. Если есть уже духовная зависимость, то творчество бесплодно. Нет свободы содержания и выражения. Творчество зависимого человека расцветает, но не дает плодов. Он является пустоцветом. В этом смысле импотенция – это оборотная сторона однополой любви. Одно голое удовольствие. Результат свободной от творения любви. Посмотри на геев и лесбиянок. Для них главное процесс, а не результат. В результате ни … и до …, ноль целых, ноль десятых.
        - Но философы приносят плоды высоких дум на ниве просвещения!
        - Да, это да. Мечты, где ваша сладость? Мечты прошли – осталась гадость. Ты разочаровал меня. Все это прелесть. За все хорошее приходится расплачиваться. К тому же ты знаешь, как условны сравнения.
        - Следовательно, не все философы – это самое?
        - Разумеется, они такие лишь в людских пересудах. Но почему они вошли в историю именно в этом смешном виде? Как странные или сумасшедшие существа, вплоть до слабоумия, которым заканчивается сумасшествие. В этом нет ничего странного. Люди завистливы и мстительны. Отомстили им за их влечение к превосходству. Что сказать, «голубая кровь» - кровь голубых, голубков или «зеленых человечков». Так люди представляют себе разумных существ.
        - Извини, Семен, но ты все смешал в одну кучу: телесное с духовным. Так кто после этого духовный человек? – Сергей Сергеевич тянул свою волынку..
        - Я не претендую на духовность. Человек не дух. Не я смешал, но в человеке смешано тело с духом, составляя душевное существо. Нам далеко еще до разумного состояния и тем более до духовного.


Глава десятая. Учитель и муза
        Знаю, вы, читатель, удивитесь, прочитав название главы, и обязательно спросите: «Причем тут муза? Разве учитель артист»?  Разумеется, всякий популярный, народный учитель мнит себя артистом. Кого можно назвать народным учителем? Того, кого народ, то бишь, ученики знают в лицо. Он артист, а любой артист имеет музу, которая вдохновляет его на творческий труд. Таким трудом для учителя является просвещение. Учитель является светом знания для учеников. Муза же является только учителю как светило, отраженным светом которого светится учитель, обращаясь вокруг него.
        Для Семена Семеновича музой служила идеальная женщина, которая являлась ему в мечтах. Он грезил своей музой. Одну ее он продолжал желать как чистый гений наслаждения. Воочию она являлась ему лишь во снах.
        Наяву он не мог видеть музу, но мог слышать ее легкое дыхание у своего уха, когда она нашептывала ему чему и как учить своих учеников. Муза как ученая дама подсказывала ему, каким образом можно ученикам испытать себя так\, чтобы не было горько за бессмысленно проведенное время в вузе. Как правило, это время действительно не имело никакого смысла и было потрачено зря, впустую. Современный университет полезен для подготовки специалиста, но, за редким исключением, бесполезен, если не вреден, для образования человека.   
        Муза была идеальной женщиной для Семена Семеновича потому, что являлась ему в мыслях, в замыслах как идея. Он не думал о том, кем эта идея творения была бы для земной женщины, занятой творчеством. Может быть, она была бы Аполлоном. Но для него она была идеей женщины. Но почему? Вероятно, потому что явление идеи творчества не может не быть прекрасным и возвышенным, ибо творчество делает человека лучше. В нем он превосходит самого себя, возвышается над собой в том, что совершает, делает совершенным.  Творчество именно этим и интересно, - интересно тем, что становление, потенция становится, актуализируется ставшим, реальным, но ставшее не отменяет само становление.
        То есть, не все становится явным, многое остается «за кадром», тайным. Оно служит намеком на то, что удаленное близко, тайное явно. Чем таинственнее нечто, тем оно показательнее как тайное. Так же, чем совершеннее сотворенное, тем меньше в нем тварного, ничтожного, тем оно естественнее, существеннее. В этом заключается парадокс: чем искуснее произведение, творение, тем оно не искусственнее, но, напротив, естественнее. Искушение, соблазн сбивает с толку человека, делает его зависимым благодаря тому, что выдает одно за другое. В этом смысле творчество из=за своего искушения, соблазна является превращением того, чего нет, в то, что есть. Именно этим, собственной симуляцией оно привлекает как творца, автора, так и пользователя 
        На то творчество и есть искусство. Искусство до конца не может воплотить идеальное. Моментом не-до-воплощения в творении и является муза как идея творения, одновременно процесса превращения и его результата, продукта. Продуктом, творением, как правило, становится не то, что планировалось, проектировалось, задумывалось заранее. Это действо превращения можно описать так: «Хотелось, как лучше, а получилось намного хуже, чем есть». Философов сказал бы так: в творчестве не все имманентно, посюсторонне, реально, воплотимо, сотворимо, есть и нечто трансцендентное, потустороннее, не данное и даже не заданное, но иное, не свое, а чужое, не от мира сего. И оно как раз и соблазнительно своей сюрреальностью, тем, что есть чудо.
        Для мужчины таким чудом является женщина, то, чем не может быть мужчина. С некоторыми мужчинами эта невозможность быть им творит превратные вещи, их превращает в видимость женщины, в гея. Гей является горьким остатком, послевкусием творческого превращения, ибо творчество есть попытка компенсировать недостаток мужчины рождать и рожать, на что способна женщина. Он зачинает, но не рожает. Подобный недостаток женщины в зачатке может послужить мотивом ее становления мужчиной, лесбиянкой. Предохранителем, препятствующим такому превращению, в пределе извращению, является мера, разум в творчестве. Мера в творчестве служила Семену Семеновичу проводником, являлась его музой. Она была его классной дамой, одновременно гладившей его по голове и против шерсти, делавшей замечания. В этом амбивалентном качестве муза как любовница сливалась в сознании Семена Семеновича с образом его жены.

      
Глава одиннадцатая. Час этики
        Не все время учитель и ученики посвящали образовательным занятиям. Часть своего времени, один час в неделю они уделяли себе лично, тому, кем можно и нужно было быть. Этот час был часом этики, этической беседы. Они могли говорить, о чем угодно, но, тем не менее, оно обязательно должно было быть. На прошлой неделе на часе, посвященном им как группе, на классном или групповом часе речь шла о том, является ли безусловное истиной, а условное ложью.
       Как всегда, первым слово взял староста Петя Петрушкин. Он заявил, что ребята возводят условное в абсолют, делают вид условного как безусловного. В результате истина подменяется ложью, они врут.
        - Ты не желаемое выдаешь за не действительное, - пояснил его частый оппонент Иван Ван. – Мы только говорим, что нам нужна правда, а на самом деле она пугает нас. Истина есть то, что есть. Ложь же есть не то, что есть, а то, что не есть. Мы лжем, когда выдаем то, чего нет, за то, что есть. Так безопаснее. Это ложь во спасение. Ложь не кусается.
        - Это ложь, - уверенно сказала Маша Машкова.
        - Нет, правда, -  возразил Иван.
        - Хватит спорить. В спорах рождается не истина, а ложь. Правда, Семен Семенович? - лукаво спросила учителя Света Светлакова.
        - Рождается не ложь, а проблема, - поправил ответ Светы учитель.
        - Да, у нас проблемы с истиной, - умозаключил Степан Степанков.
        - Творчество условно. Поэтому творец пробует быть натуральным. Но ни один артефакт не является реальным. Несмотря на все совершенство воплощения в материале рукой мастера, даже шедевр остается эфемерным, - умозаключил учитель и, помолчав, добавил, - вот я веду у вас занятия. Вы думаете, на меня не находит вдохновение и я по ходу беседы с вами не сочиняю нечто удивительное для самого меня? Например, сегодня я понял, что не правы те, кто говорит, что «курица не птица, а баба не человек». Это я подумал насчет того, что может ли женщина быть другом, а не подругой. Ведь говорят: «гусь свинье не товарищ». Ну, и что, курица не летает. Крылья у нее есть! Так и женщина ведет себя странно. Но мозги у нее есть. В дружбе любовь помеха. Поэтому дружить можно только с такой женщиной, которая не умеет или не хочет привлечь к себе внимания. Красивая женщина располагает мужчину не к дружбе, а к любви.
        - Учитель, как вы не правы, - возразила Света.
        - Света, откуда тебе это известно, ведь ты красивая девушка.
        - Ну, я не знаю, но Ваня не подруга мне, а друг.
        - Естественно, я не подруга, - обиделся Иван.
        - Я не в том смысле сказала, - стала оправдываться Света. – Но мы, надеюсь, дружим.
        - Правильно, Света, - улыбкой поддержал ее Степан, - женщина тоже друг, товарищ… сестра.
        - Почему «тоже»? – возмутилась Маша. – В твоих словах женщина является дополнением мужчины. Может быть, наоборот?
        - Нет, традиция говорит, что сначала мужчина и только потом женщина, - заметил Степан.
        - Что за домострой? – вышла из себя Екатерина Масло.
         - Не мытьем, так маслом, - сострил Александр Шпак. – Одним словом: картина маслом. Катька, как картинка, с термином идет.
        - С каким это термином?
        - Известно, с каким, - со своим названным другом.
         - Саша, вам, как кавалеру, следует быть вежливее с девушкой и не злоупотреблять блатным юмором. Не то вас не все поймут, - сделал замечание своему студенту преподаватель.
        - Кому надо - поймут, - дерзко отрезал Александр.
         - Саша, ты только не волнуйся. Вздохни глубже и выдохни, - посоветовал Ваня прийти тому в чувство.
         - Какие вы, ребята, в сущности, еще дети. Не умеете вовремя остановиться.
         - Семен Семенович, не обобщайте. Мы не все такие, как Александр, - пояснила Маша.
        - Какой это я? – взвился Александр.
        - Говорила мне мама: «Не выясняй отношения с людьми. Никогда не выяснишь», - шутя поделился советом своей мамы учитель.
        - Ладно, а теперь серьезно, - попытался «сменить пластинку» Александр Шпак. – думаю так: тот вопрос, который вы, Семен Семенович, поставили уступает многим прочим вопросам, которые вы ставили прежде перед нами. Где тут философия? Ей трудно развернуться на таком месте. Нашли тоже философию на голом месте.
        - Не скажи, Саня. Этот вопрос волнует многих людей, часть из которых, - женщины, а другая часть – мужчины. Не могут отношения между людьми не носить философского смысла, - возразил Иван.
        -  И то верно, - поддержал Ивана молчавший до этого Эрик Эрикссон. – так еще Ницше писал, что, вопреки общему мнению, женщины думают головой лучше, чем мужчины, которые в свою очередь более сердечны, чем женщины.
        - Не буду с тобой спорить, - согласилась Маша.
        - Почему? – спросил невинным тоном Александр.
        - Потому что всем известно, чем думают мужчины, - резко ответила Маша.
        - Маша, знаешь, ты гений, - со смехом признался Степан.
        - Дети, не шалите, - наставительным тоном предупредил своих товарищей Эрик. – Вероятно, таким образом Ницше говорил о самом себе. ну, не повезло человеку с женщинами. Но в этом высказывании есть что-то еще, как говорит наш учитель. Что это, Семен Семенович?
        - Знаешь, Эрик, ты застал меня врасплох, - ответил учитель, разводя руками, - может быть, ты сам попробуешь ответить.
        - Нет, не могу.
        - Кто сможет?
        - Вы, - хором ответили студенты.
        - Делать нечего.
         - Говорила мне мама… - начал речь за учителя Александр и все тут же засмеялись.
        - Нет, правда, ребята, что тут можно сказать? Почти ничего. Философия в таких случаях молчит. Почему? Потому что она предоставляет нам возможность самим подумать. Конечно, можно думать о чем угодно. Этим были заняты лишь совсем недавно модные философы. Прежде думали о том, что действительно волнует людей, например, их собственные взаимные отношения друг с другом, включая в них, естественно, любовные отношения. Но мне представляется, что Ницше потому переиначил очевидные вещи, что пытался увидеть в них то, чем обыкновенно заняты философы: необычным. Они, начиная с одного из семи греческих мудрецов, - не помню какого, - ищут не то, чего никто еще не видел, а в обычном находят необычное, говоря загадками.
        - Учитель, я вам не верю! – заявил Иван.
        - Это почему?
        - Потому что все вы помните. Это вы специально сказали, чтобы мы побольше почитали – поискали в литературе того, кто это сказал.
         - Это хорошо, что вы видите во мне учителя. Но я еще и человек, а человек слаб. Надеюсь еще не умом, но уже памятью. Ты, Ваня, все же заставил меня вспомнить Клеобула из Линда, что на острове Родос. Что говорят древние про этот остров?
         - «Здесь Родос, здесь и прыгай», - сказали критянину, который любил хвалиться, - ответила Екатерина.
        - Правильно, Катя. Как говорил Сократ у Платона: «Мудрец славен не тем, что раздает советы, как софист (то есть, учитель), но тем, что познает себя и того желает всем остальным». Что до похвальбы, то как говорит апостол: «Хвались не собой, но Господом».
        - «Лжет ли лжец, когда он признается в том, что лжет», - вспомнил Степан.
        - Да-да. Не зря прошли мои уроки по античной философии, - похвалил себя учитель.
        - Ага, вот вы, учитель, и показали нам, как не надо не только забывать, но и гордиться собой, - тонко заметил  Иван.
        - Знаете, дети, я часто ловлю себя на том, что уже учу, сам того не желая и не замечая, - признался Семен Семенович. – Видно, это имел в виду Ницше, когда писал о том, что женщина умнее мужчины. Она умна своей природой, всем своим существом. Тогда как мужчина умен умом.
        - А сердце? – спросила Маша.
         - Сердце? Мужчина много переживает, женщина меньше, потому что она более эмоциональная.
        - Но эмоция – это тоже аффект! – возразил Александр.
        - Разумеется, Саша, но эффект внешний, а не внутренний, как сердечная боль, точнее, не сама боль, факт боли в сердце, сердечной недостаточности, а феномен сердечного переживания, когда чувствуешь сердцем, а высказать чувство словами не можешь.
        - Как сердцу высказать себя?
          Другому как понять тебя?
          Поймет ли он, чем ты живешь?
          Мысль изреченная есть ложь.
        - Да-да, это так, Таня, - заметил Семен Семенович, обратившись к Татьяне Ленской, которая целый час занималась отправлением сообщений. – Федор Тютчев напомнил мне Блеза Паскаля, его изречение: «Ум всегда в дураках у сердца». У Тютчева мысль есть изреченная, высказанная ложь, потому что речь идет не о понимании смысла слова, а о сердечном сопереживании. Поэтому поэт не столько точно выражает мысли словами, сколько верно вещает то, что лежит на сердце. Его слова служат не пониманию, а сопереживанию, вчувствованию, эмпатии другого человека. Поэт понимает не понятием, а словом, тем, чем соединяется естественно разделенное, а не тем, чем, толком, различается, разделяется соединенное словом.
        Таким образом, натурально раздельное соединяется культурным словом, чтобы быть разделенным уже в уме понятием, смыслом. Это наводит меня на мысль, что слова человека как душевного, чувственного существа являются выражениями не мыслей, а чувств. То есть, человеческие мысли носят чувственный характер. Абстрактными для него являются не мысли, а понятия, которые лучше объясняют, чем дают понять. Если идеи цельны, а мысли конкретны, то понятия абстрактны. В словах поэта, как и в загадках колдуна, нет ничего сложного. Они проще пареной репы. Чем сложнее загадка, тем проще отгадка. В жизни все наоборот: чем проще загадка жизни, тем сложнее отгадка. Такова философия. Самое сложное в понимании - это самое простое понятие философии – бытие. 
        Вот мы и пришли к тому, с чего начали нашу беседу, - к правде и лжи. Правда? Для ученого правда – это натура, а ложь – культура. Для меня же в культуре есть не только выдумка, вымысел, но и нечто еще. И оно не от культа, не от веры.
        - От ума? – догадался Степан.
        - Это было бы слишком просто. В нашем уме нет натуры. Но она, натура ума, есть у идей.
        - В мире идей? – подсказал Иван.
        - Да, вы просто околдовали своих учеников, Семен Семенович, - заявил Сергей Сергеевич, стоя в дверях в аудиторию. – Вот спелись.
        - Сергей, Сергеевич, помните, что сказал Клеобул Родосский? «Нужно слушать, но не подслушивать». Иначе услышишь то, что не ожидал услышать, - добавил он от себя.
        - .Я не один такой, - сказал Сергей Сергеевич, уступая дорогу старосте группы, Руслану Любимову, и его товарищам. – Они не виноваты в том, что отсутствовали на классном часе и задержались в деканате по моей просьбе.
        Кстати, горе от ума, а не от чего другого.
        - Ребята, Сергей Сергеевич, подтвердил, авторитетно верифицировал от лица деканата нашу мысль, что не в одном уме все дело. Почему горе Чацкому от ума? Потому что ему не хватило духа быть одиноким в пустыне Молчалиных.
          - Горе от ума бывает от болтовни. Поэтому Чацкий был не умным человеком, а настоящим болтуном, либералом, - поделился своим суждением Руслан.
        - И то верно. Молчалин слушал Фамусова, да ел, как кот Васька. Чацкий же все спорил с Фамусовым. И чего он добился? Спорить мало. Следует еще знать людей. Почему, ребята?
        - Потому что с ними жить, - ответила Маша.
        - Правильно, Маша, - констатировал Семен Семенович. – Конечно, это не означает, что надо быть Молчалиным. Надо быть Буддой, Пробужденным для дела спасения.

Глава двенадцатая. Учитель философии и философия
        Пришла пора, любезный читатель, наконец, рассказать о том, в каких отношениях был наш герой с самой философией. Что она такое для тебя и меня, эта самая философия? Что она такое для Семена Семеновича как учителя философии?
        Общеизвестно, что философия есть по своему названию «любовь к мудрости» или, как говорили в стародавние времена, «любомудрие». Теперь философию знают как философскую науку. Но так знают ее немногие, эти самые философские ученые. В народе, среди, как сейчас выражаются, «обучающихся», она слывет учебной дисциплиной. По ней равняют умонастроение студентов или, что ближе к дисциплине установку на мир, так называемое «мировоззрение» как взгляд на мир и свое место в нем в качестве зрителя. Правда, в настоящее время – время не созерцательное, а активное, потребительское – зритель, созерцатель жизни стал ее активным участником, прежде всего, не как производитель, как это было в прошлом веке индустриального производства, но как потребителя промышленного, энергетического и информационного товара. Он не просто потребляет жизнь, мир, людей, но потребляет интенсивно и расширительно. Современный человек неизменен в одном, - в том, чтобы любить вещи и использовать людей. Это реальный человек, а не нормальный, умеренный, разумный человек, который, напротив, любит людей и использует вещи, как это и положено делать. Вероятно, есть и такой человек, но он составляет исключение в массе современных людей.
        Такие люди не только используют людей, они еще работают для того, чтобы жить, то есть, по их мнению, кушать, испражняться и спать, потому что без этих животных потребностей, связанных с обменом веществ и энергией со средой, вообще, невозможна натуральная жизнь. К этому списку потребностей нужно добавить еще и потребность размножаться. Это то, что нужно делать уже не для себя, а для человеческого рода, обмениваться генетической информацией со своими сородичами.
        Этого не мог не учитывать Семен Семенович уже не как философ, но как учитель философии, ведь он работал на современную аудиторию. Он имел дело со студентами, уже заранее настроенными обществом на потребление образовательных услуг, поставщиком которых в данном случае был Семен Семенович. Он предоставлял им по учебному плану такую образовательную услугу как информирование их философским контентом. Где тут было время для того, чтобы показывать ученикам на своем собственном примере учителя, как можно думать. Теперь преподавание философии на не философских факультетах ограничивалось одним семестром.
        На философском факультете самой философии, естественно, отводилось намного больше времени, исчисляемого уже не в месяцах, а в летах. Это не могло не сказаться на качестве преподавания, которое не могло только сводиться только к информированию, пусть даже расширенному, исторически и тематически разнообразного философского контента. На факультете продолжали изучать философию. Но какую? Так как ныне сохранилась только история философии, тогда как прочая философия приказала долго жить, - не зря уже второе столетие говорят о конце философии, -  то занимаются изучением философии прошлого. Все то, что называют философией того или сего, например, философия науки, имеет, как правило, отношение к тому или сему, но не к самой философии. Главное было подготовить такого специалиста, который худо-бедно разбирается в философской грамоте, то есть, умеет складывать мысли в слова, понятные ему самому и тем, с кем он говорит или кому пишет, сообразуя свое умение с образцами философского образования.   
        Поэтому Семен Семенович, не шел против общего течения элементарного информирования студентов философским контентом или типичного комментирования и толкования идей и мыслей философов прошлого, и если пробовал учить своих учеников своей собственной философии, то делал это в таких микроскопических дозах, которые были заметны только ему. Зачем скрупулезно учить учеников тому, что еще не стало общеизвестным учением? Такое обучение может только сбить их с толку. Оно годится лишь для «философских животных», которых еще в прошлом столетии занесли в Красную книгу человеческой мысли.
        Рано или поздно перед Семеном Семеновичем встал, как говорят, «вопрос ребром»: «Зачем он, вообще, учит»? Это был уже вопрос не работы и не призвания, но чего еще? Как рабочий или профессиональный вопрос он носил материальный характер и требовал от Семена Семеновича удовлетворения потребностей его организма в еде, обеспечении отдыха и прочее. Решение такого вопроса должно было удовлетворить его бессознательное (или Id, «это», «оно») влечение к жизни. Проще говоря, он работал учителем, чтобы не умереть с голоду. Так как он был биофилом, а не некрофилом, то каждый день выходил на работу, за исключением выходных.
        Как вопрос призвания этот вопрос был обращением уже не к его подсознанию, а к «сверхсознанию» (или к “super ego” в терминологии Зигмунда Фрейда, «общественное сознание» в понятиях марксизма). Казалось бы, в нем ощущалось присутствие веления общества работать на общее благо, для людей.
        Но это был еще вопрос личного выбора, то есть, выбора себя как личности, как «Я» (“Ego”). В таком плане это был экзистенциальный вопрос.
        Между тем экзистенциальным вопросом для него, насколько он сам помнил себя, был вопрос не о том, зачем он учит, а почему он думает. Зачем ему следует думать? Обыкновенный человек думает только тогда, когда не может не думать. Он не может не думать только в случае выживания: если не подумает, не выживет. Для Семена Семеновича необходимое стало действительным. То есть, его существование было для него немыслимо без мысли. Порой его посещала мысль о том, что и во сне он думает тоже. Он думал, что быть – значит, думать, и думать – значит, быть. Во всяком случае, это было так для него лично. Поэтому он, естественно, называл себя мыслителем.
        Но был ли вопрос о том, зачем он учит, в такой же мере экзистенциальным, в какой был вопрос о том, зачем он мыслит? То, что он мыслит, касалось его одного. Однако то, что он учит, касалось не только его и не столько его, сколько его учеников. Да, разумеется, когда он учил учеников как учитель, он учил и самого себя. Он по-прежнему учил себя, ибо у него никогда не было настоящего учителя, который выучил бы его.
        Но неужели не является учителем только тот, кого уже выучили, и поэтому он учит лишь тому учеников, чему он научился у других, чему его научил учитель? Или можно учить и тому, кто еще не научился, и тем, как он учится, учит других учеников? Как раз таким учителем и был Семен Семенович. Он знал, что надо учиться, учиться и учиться, чтобы уметь и не забыть учить.
        Но тут же возникал новый вопрос о том одно и то же ли дело учить и учиться уже не просто формально, но содержательно: чему учить помимо самого учения? Вот, например, Семен Семенович учил философии. Он задавался философским вопросом: «Имеет ли, вообще, смысл его занятие – учить философии»? Другими словами, можно ли научить философии? Это еще вопрос – вопрос философский. Ответ на него может быть такой: научить нельзя, но можно научиться у того, кто учит философии. Чему же можно научиться? Естественно, учиться. Чему же конкретно? Философии. То есть, философии можно научиться. У кого? У того, кто не может научить. Что значит учить и не научить? То и значит, что предоставить возможность учиться самому, самостоятельно. Чему учиться? Ум-(им)ению, умению думать, имея ум в потенции, актуализировать его. Ум присутствует в человеке в скрытом виде, так как он есть не налично, открыто разумное существо, но существо с разумной душой. Учитель мысли – это такой учитель, который открывает ученику природу его души как духа в теле. У духа природа разумная. Путем обучения можно способствовать передаче ума от души к самому человеку. Но так как человек существо изменчивое, непостоянное, то постоянно следует учиться такой передаче, традиции, переводу с языка (логики) мысли на язык чувств и с языка чувств на язык (алгоритм) действий тела ученика. Такова единая цепь учения: от знаний к умениям, а от них к навыкам. У духов учение познанию проще устроено: оно однократно – для них знание не абстрактно, но конкретно и уже является умением от их разумной природы врожденным, и поэтому есть телепатический навык-автомат.            
        В этом учебном смысле учение философии есть учение познанию как таковому, то есть, познанию самого познания, итоговым моментом которого является знание. Чем же познавать? Умом. Что познавать умом? Мысли от ума идей. Ум есть наведение идей на мысли человека. То есть, учитель, уча философии, берет на себя дерзость стать идеей, наводящей ученика на мысль. Учитель философии служит для ученика ментальной установкой на мысль.  Но для этого учитель философии должен быть сам философом, увенчанным идеей. Быть с «царем в голове». В таком виде идея и есть дух как существо мира идей, идеального мира.
        Чему же учит философ? Тому не как использовать идеи в интересах власти, как это делают властители дум, но как их иметь в своем сознании. Для чего? Для вечной жизни в духе. В качестве кого? Конечно, идеи. Иначе для чего люди занимаются философией? Разумеется, для этого – для того, чтобы жить вечно в царстве идей. Иным образом вечно жить нельзя. Вечно жить в чем? Естественно, в сознании в качестве самого себя, Я. Можно жить и без сознания или вне сознания. Где? В природе. Вечная жизнь в сознании доступна человеку в идее в качестве Я. Иной путь в царство идей-духов заказан. Чем больше в человеке Я, тем больше у него шансов на вечно сознательную жизнь. Только это Я не есть я желания (эго эгоиста), но есть Я знания себя. Эгоизм от незнания, а не от Я как инстанции знания знания. Чем же может быть занят человек в царстве идей? Созерцанием идеи идей – Бога. Чем же занят Бог? Созерцанием идей, самосозерцанием. В этом смысле человек есть подставка Бога. Не только ему нужен Бог, но и Богу нужен человек в качестве идеи.
        Такой философский, рефлексивный, идейный, но не идеологический, вид имела идея Бога в сознании Семена Семеновича. Тогда куда лежал его путь? В царство идей. Туда он должен был уйти. Но как туда уйти? Разумеется, умным путем, мыслью. Не физически же. Физически случается смерть человека. Метафизически случается возвращение души в царство идей. Смерть для человека. Вечная жизнь для души. 

Эпилог
        Любезный читатель, как ни грустно расставаться со своим героем, но ему пора на небо, в царство идей. Бог не может обойтись без нас для самосозерцания. Для Семена Семеновича Семенова долг стать учителем мысли был превыше всего. Уходя от своих учеников на небо идей, он не мог не вспомнить своего патрона – Сократа, который ровно так же отправился туда. Для чего? Для того, чтобы уже на небе закончить собственный путь познания. Уход учителя должен был послужить ориентиром для того, куда именно следует уходить  в мысли тем, кто учится. Разумеется, это метафора изменения состояния души. Ее натурализация превращает истину в иллюзию как пародию истины. Всему свой срок.
        Важно вовремя понять, что суть книги не в обложке, не в переплете, а в тексте. Это хорошо знал Будда, который искал себя не там, где светло, где легко искать, а там, где темно и ничего не видно, ибо светом, просветленным нужно стать самому, вопреки всему. Поэтому важно уметь выбирать, а не рыбку съесть и на свое место сесть. Вот этот выбор не хотят делать современные люди, привыкшие находить полезное для души в приятном для тела. Приятно для тела на время, полезно для души навсегда. Оно и понятно почему. Почему? По кочану. Кочана, необходимого недостаточно. Нужен еще капустный лист как обертка для складки. Именно поэтому люди не могут получить приятное от полезного.
        Кстати, это видно по судьбе самих святых учителей. Они интересны тем, что необходимо для спасения. Все прочее на примере Будды после пробуждения можно опустить, а на примере Иисуса прекратить за ненадобностью, отправив его на небо. Это святым, всем прочим не избежать соблазна. 
         И все же, как ни гладко все складывается, есть здесь одна неровность, философская проблема. Она заключается в том, что как человек идет по жизни от не знания (детства) к сознанию (взрослению), так и возвращается обратно в детство (старость), в незнание самого себя. Не является ли старческое слабоумие предупреждением о смерти души? Положительный ответ на это вопрос возможен: речь идет не смерти души, но естественной телесной смерти человека, теряющего сознание самого себя и обретающего его вновь в новом виде в другой жизни. какая это будет жизнь зависит от того, до чего он дошел.