L

Адель шла по сухой, теплой дороге. Её кремовые туфельки звучно отбивали дробь, приглаженные волосы отливали на солнце золотым капюшоном, а губы были идеально накрашены. Она весело стучала ножками, точно молодая лань, ей нежное белое платьице слегка подпрыгивало в такт шагам, на мгновение становясь короче и оголяя прелестное фарфоровое колено.

Она шла к Вальдемару. Она любила его и знала, что и он любит её, что она – его единственная, ведь он был для неё единственным, а значит, он просто обязан ответить ей тем же. Каждый раз, собираясь к нему, она надевала новое платье и подолгу красилась, словно шла на ужин к военному министру. Как только она приходила к Вальдемару – птицей падала в его объятья и щебетала о всяких женских мелочах: туфельках, пирожных, ногтях и нижнем белье.

Он целовал её, слушая в пол уха. У него было с десяток таких же, как она, а потому от слова «ногти» или «сумочка» его уже начинало подташнивать. Он не любил её, и она уж точно не была его единственной, первой или хотя бы последней. Она была промежуточной – небольшим этапом в его скудной и дряхлой жизни. Он был с ней уже по привычке, из жалости, казалось, он не отличал друг от друга этих прилипчивых любовниц, а потому речь их была лишь длинной чередой нескончаемого бессмысленного монолога, и объятья их – нескончаемый ливень рук и поцелуев.

Когда Адель уходила, Вальдемар облегченно выдыхал и садился за компьютер, чтобы доделать отчет по работе. Она же шла от него, светясь, точно лампочка, и, пройдя пару метров, начинала звонить ему и писать сообщения, ибо уже безумно скучала и желала вернуться обратно. Он фыркал, нехотя писал ей в ответ, постоянно отвлекаясь и делая ошибки в документах, отчего чертыхался и фыркал еще больше.
 
Она готовила ему обед, хоть он этого и не просил, покупала ему рубашки, хоть у него и была одежда, называла «любимым», хоть он её и не любил. Когда она где-то слышала его имя, то начинала дышать, словно дикая лошадь, и радостно, благоговейно улыбалась. Когда он слышал её имя, то не испытывал ничего, потому как это же просто имя, не более. Когда она переставала ему писать – он забывал о её существовании, но, к сожалению, это длилось недолго, так как писала она каждый час и звонила несколько раз за вечер.

Элис шла по сухой, теплой дороге. Её черные глянцевитые ботинки мерно и увесисто стучали, точно молотки, темные кудрявые волосы неряшливо развевались на ветру, подобно грозовым облакам, губы были обветрены и временами она откусывала лоскутки кожи, бугрившиеся на красивых изящных губах. Она спокойно шла по улице, легко улыбаясь проходящим мимо, особенно, если рядом шли люди с собаками или детьми, и смотрела на всё так, словно впервые видела этот мир. Её короткое черное платьице обнималось ветром и ходило ходуном, на мгновение оголяя прекрасные мраморные колени.

Она шла к Вальдемару. Она знала, что она у него не единственная, не первая и даже не последняя. Однако, ей всё равно хотелось возвращаться к нему вновь и вновь. Она не понимала, почему, но ей было с ним хорошо, спокойно. Как только она приходила к Вальдемару – падала к нему на кровать и рассказывала обо всем, что приходило ей в голову: о книгах и фильмах, театре, картинах, задумываясь, как люди вообще додумались до того, чтобы начать рисовать? Ведь не просто же так мазнули они по стене, а если и просто – то, как начали рисовать? Кто в этом деле был первый – самый умный или же самый глупый? Она говорила ему о путешествиях и пересказывала сны.

Он внимательно слушал её, что-то добавляя и даже немного спорил, робко целовал её и нежно обнимал, так, словно боялся, что она упорхнет от одного лишь неверного прикосновения к ней. Он любил её, хоть и сам не мог поверить в это до конца. У него было с десяток женщин, но ни одна из них не была такой, как она. Она была единственной по чувствам, но не была единственной по количеству, она была первой и в то же время не могла быть ей чисто логически, он бы, верно, хотел, чтобы она была хотя бы последней, но даже этому не суждено случиться.  Он испытывал к ней нечто такое, отчего дрожал каждый раз при одной только мысли о её глазах или голосе, а её имя заставляло его улыбаться даже в самый мрачный и дождливый день.

Когда Элис уходила, Вальдемар начинал метаться, как волк, подолгу валялся в кровати, отыскивая её запах, а потом, после нескольких сомнений, звонил ей или же писал, начиная скучать настолько, что чуть ли не доходил до панихиды по её отсутствию. Она же отвечала ему слегка холодно и с полной уверенностью в том, что он так пишет всем, что он такой со всеми. Она не знала, что он был таким лишь с ней, и когда он писал ей, то забывал обо всем остальном десятке влюбленных барышень, уверенных в том, что они у него единственные, первые и последние. Он покупал для неё дорогое вино, хотя она и говорила, что не пьёт, но, когда она была рядом с ним – выпивала бокал залпом. Он водил её в театр, хоть она и отказывалась от билетов, а потом приходила на спектакль после второго звонка. Он называл её «милой», хоть она себя такой не считала, и когда слышала это слово брезгливо морщилась, а потом улыбалась, отвернувшись от него. Он целовал её – она делала вид, словно ей всё равно, а потом плакала, когда он не видел.

Может, она бы его полюбила, но понимала – она никогда не будет обладать им. Он понимал то же самое и продолжал принимать у себя весь этот спутанный клубок женщин, которыми он невольно обладал. Если б он мог, то поменял бы весь этот десяток на неё одну, но это было невозможно. «Ничего из этого не выйдет», «мы не сможем обладать друг другом», «таких, как я, у него сотни», «она найдет себе мужчину получше» - строили они себе стену из тысячи нелепых и ненужных мыслей, так и не смея приблизиться друг к другу ближе, чем это дозволено.

К Вальдемару всё приходили женщины: новые, старые, уже разочарованные или еще нет. Приходила и Элис. Каждую неделю. У Элис же никого не было – не потому, что она хранила верность, а просто… Что-то ей не хотелось влюбляться в кого-то, кроме него. Она думала, что не любит его, потому как он не любит её. Она так думала. Он же любил её, но боялся обладать ей, боялся её отказа, а потому и смотрел на неё только со стороны, с какого-то дальнего, защищенного угла. Она же просто ждала, она знала, что никогда не будет обладать им, никогда не будет его единственной, первой и даже последней, но ей было так приятно его целовать, так приятно лежать рядом с ним, говорить…

Адель шла по сухой, теплой дороге, её бежевые туфельки звучно отбивали дробь. Она шла к Вальдемару, радостная и окрыленная, она знала, что она его единственная, первая и даже последняя. Она никогда не сомневалась в этом, а потому весело щебетала, приходя к нему. Она даже верила, что вот-вот у них будет свадьба и она нарожает ему кучу детей, но он все медлил и Адель никак не могла понять – почему. Ведь она такая красивая, такая нежная и хозяйственная – что ему еще надо?
Поднимаясь по лестнице к нужной ей квартире, Адель встретила худую бледную девушку в черном платье и громоздких ботинках, которые, казалось, хрупкие ноги не в силах и поднять. Её взгляд был затуманен, и она шла так, словно была обессилена каким-то страданием, словно она умирающей молью ползла из горящего здания.
 
Элис пришла к Вальдемару в последний раз. Она уезжала. Навсегда. Она так решила. Ей просто уже не хотелось такой жизни: этих непонятных тайных свиданий, терзаний, нерешенностей. Она покидала его навсегда, понимая, что никогда не будет его единственной, первой, и уж тем более – последней женщиной. Она всегда будет лишь промежуточной, лишь мигом, секундой, одной из тысячи. Она мазнула по Адель невидящими глазами и тяжело выбросила своё тело за дверь, не имея сил открыть её полностью или закрыть за собой. Удивленная Адель с презрением фыркнула и, поднимаясь дальше, дошла до квартиры Вальдемара.

Вальдемар был бледен, как холст, и казался намного старше своих лет. Он лихорадочно дрожал, сжимая голову руками. Он думал, что лучше: отравиться или выброситься в окно. А, может, лучше повеситься? Он не слышал, как зашла Адель, не видел её обеспокоенных глаз и того, как криво приоткрылся её рот. Он вообще ничего не видел и не слышал, кроме последних слов Элис. Он не думал ни о чем, кроме смерти, ибо понимал, что Элис – единственная женщина, которую он любил по-настоящему. Единственная, первая и уж точно – последняя.