Месть

Максим внезапно очнулся от дикой, пронзающей все тело боли. Попытался открыть глаза, но увидел темноту. С трудом подняв правую руку, ощупал лицо, и вдруг понял, что оно полностью чем-то обмотано. Еле разжав губы, выдавил из себя какой-то нечленораздельный звук, и тут же застонал от нестерпимой, жгучей болевой атаки...

Откуда-то со стороны раздались звуки приближающихся шагов, открывающейся двери и чужие, незнакомые женские голоса:
- Позовите доктора, девчата; похоже, парень в себя пришел.
Через минуту чья-то теплая рука коснулась плеча Максима.
- Ну, что, бедолага? Ты меня слышишь? Не пытайся говорить, тебе это сейчас вряд ли удастся, а вот больно будет точно.

Максим, не осознавая, где он и, что с ним происходит, беспокойно закрутил головой, попытался приподняться, но тут же снова впал в забытьё.
Сознание вернулось от того, что кто-то пытался повернуть на бок его бесчувственное тело.
- Потерпи, парень, нам нужно тебя на каталку переложить. На рентген сейчас поедем, кости твои посмотреть надо.
Сердце Максима бешено колотилось в груди, боль, рвущая тело, и жуткий страх сковали руки и ноги. Он снова попытался заговорить с невидимыми им людьми, но вместо вопроса: «Где я?», сам отчетливо услышал булькающее хрипение.
Но его, кажется, поняли.
- Успокойся, парень! Ты в больнице, все самое страшное позади, и ты – везунчик, будешь жить! – твердо и уверенно произнес колдующий над ним доктор.
- Меня зовут Сергей Николаевич. Я – твой лечащий врач. Ты хоть помнишь, что с тобой произошло? Только не вздумай говорить, просто покачай головой – да или нет?
Макс не помнил ничего…
- Ясно – констатировал доктор. - Последствия шока – возможна кратковременная потеря памяти. Все восстановится, хотя лучше бы тебе этого никогда не вспоминать. Медведь тебя порвал, хлопец! И здорово порвал! Счастье, что ты жив остался и, что нашли тебя быстро. Лицо сильно пострадало, скальп почти полностью снят, но мы будем сражаться. Держись. Бинты не трогай, ради Бога, там все еще кровит. Остальные раны промыли, зашили. Нужно еще кости проверить. Так что крепись, дружище, тебе здесь долго загорать придется…

Память начала возвращаться к Максиму не сразу. Мозг внезапно озаряло яркими вспышками и, перед закрытыми пеленой бинтов глазами, словно на большом белом экране, всплывали жуткие картинки того дня, далекого безоблачного детства и всей его такой, еще очень недолгой жизни…

Детство Максима и его младшей сестренки Танюшки прошло в маленьком таежном поселке, уютно расположившемся вдоль поймы непредсказуемого и своенравного горного ручья. Пробившись на поверхность земли среди высоких сопок, он, журча ледяной, кристально – чистой водой, спускался вниз по каменистому руслу, в тени огромных лохматых кедров, в узкий распадок. На сотни километров вокруг раскинулась дикая, первозданная приморская тайга, завораживающая своим величием и красотой. Соприкосновение и единение с природой было  естественным и постоянным, поскольку рос парнишка в семье заядлого охотника и рыбака. С малых лет батя – Иван Макарыч Тимохин внушал сыну одну простую истину: тайга – их главный кормилец! Ее нужно любить, почитать и беречь! А бояться следует не диких зверей, а подлых людей. Он таскал за собой подрастающего сына буквально повсюду: за грибами и ягодой, на поиски целебного женьшеня и лечебных трав, на рыбалку и охоту. Мать поначалу пыталась было образумить отца, оградить сынишку от возможной опасности, подстерегающей человека в тайге на каждом шагу. Но Максима с ранних лет пьянил и манил к себе волшебный мир исполинских кедров, холодных горных рек, крутых склонов сопок, утопающих в розовом кипенье цветущего багульника, земляничных полян, усыпанных ароматной сладкой ягодой.

Поход за кедровым орехом был настоящим событием, неким прикосновением к чему-то таинственному и сказочному.  Максим не понимал еще тогда своим детским умом, что побуждало так неистово колотиться его сердечко, отчего так манил к себе этот волшебный таежный мир. Он ощущал себя маленькой беззащитной букашкой среди огромных вечно - зеленых кедров, устремленных пушистыми кронами в такое высокое и ослепительно - синее осеннее небо. При этом в его душе не возникало ни малейшего  страха перед диким лесом. Идти по кедрачу – словно гулять по парку. Мягкая, игольчатая, благоухающая подстилка под ногами похожа на персидский ковер.  Шустрые  белки безбоязненно снуют буквально под ногами, запасаясь на зиму щедро уродившимся кедровым орехом. В тайге тихо, безветренно, и это сказочное безмолвие нарушает только хруст веток под ногами, да звук падающих с высоты смолянистых шишек. Иногда маленькие Максим и Танюха превращали сбор шишек в настоящее соревнование, отправляясь с отцом в лес, словно на поиски таинственного клада. Они искренне радовались каждой находке, носились от дерева к дереву с неподдельным азартом и радостью, кубарем устремлялись вниз по крутому склону в погоне за покатившейся шишкой, в стремлении опередить друг друга и скорее наполнить выданный отцом холщевый мешок. Испачканные липкой, духмяной, кедровой смолой руки, не мешали потом с таким же азартом чистить вареные яйца и картошку в мундире, припасенные с собой на обед из дома. В лесу у них всегда разыгрывался дикий аппетит, и то, что не  было бы съедено за домашним столом, уплеталось на природе за считанные минуты.
Лет с шести Максим уже лихо удил рыбу, натренировавшись на всеядных, клюющих даже на хлебный мякиш, гольянах, облюбовавших мелководный водоем на окраине поселка. С нескрываемой гордостью он приносил домой свой драгоценный улов, который впоследствии не ел никто, кроме кота Васьки.         

 – Эх, вы! – вздыхал обиженно юный рыболов. – Я так старался, а вы!
Но кто станет жарить заморенных гольянов, когда батька торбами носит чудно пахнущую, свежайшую, серебристую речную форель и пеструшку? Кот и батькиной рыбкой обжирался вдоволь, но, видимо, из большой любви к маленькому добытчику не брезговал и его мелюзгой.
Рыбачить «по-взрослому» Макс начал, как только мамка, от щедрости души, отдала ему свои резиновые сапоги. В папкиных «болотниках» он бы утонул с головой, учитывая то, что они были в высоту ему по маковку, так еще и 45-го размера! И, хотя маманькина обутка – далеко не рыбацкая амуниция,  но зато они были парню по колено, да еще и позволяли по размеру теплые вязаные носки из собачьей шерсти на ноги надеть. Форель и пеструшку папка ловил, не слишком далеко удаляясь от дома, вниз по течению реки, в которую впадал их поселковый ручей. А вот за рыбешкой покрупнее и посерьезнее они с отцом и кумом Борисом Федорычем выезжали на его «Жигуленке» за десятки километров, ближе к морскому побережью, куда в устье реки впадающей в море, заходили на нерест кета и горбуша. Мужики заводили в воду широкие сети и потом выбирали из них столько трепыхающейся рыбы, что Максима буквально распирало от восторга! Но лишнего никогда не ловили.

Во времена его детства такой безудержной «хапучестью» рыбаки не страдали. Добывали ровно столько, сколько необходимо было для обеспечения запасов семейства на ближайшее время. Сколько помнил себя Максим, на столе в их доме рыба и мясо никогда не переводились. И пусть жили люди не особо богато, в роскоши не купались, дорогими побрякушками друг перед другом не бряцали, но были в ту пору все дома хлебосольными, гостеприимными, на угощение и веселье щедрыми. Праздники отмечали дружно и весело, в гости ходили не на час – другой, а уж если садились за стол, то расползались по домам, в лучшем случае, к утру, а то и ночевали в тесноте, да не в обиде, всем гуртом! Укладывались кто - где пристроится, а по - утру веселье начиналось по второму кругу! Столы ломились от вкусноты, приготовленной руками умелых хозяек, и чего там только не было: и заливное из пеленгаса, и жареные рябчики, и свиные ребрышки, и необыкновенно сочные котлеты из дичи. Хрустели на зубах под рюмочку «беленькой» мохнатенькие соленые груздочки! Даже красная икра, обильно сдобренная подсолнечным маслом и репчатым лучком, не была в те годы особым деликатесом – всем этим изобилием щедро делилась с людьми богатая приморская тайга. И, хотя полки продовольственного магазина в поселке не блистали особым ассортиментом товара, но голодать тогда даже ленивым и пьющим не приходилось. Жили люди открыто – дома и души нараспашку! Никаких замков на входные двери домов тогда  не вешали. В лучшем случае, уходя куда-то, в дверной засов вставляли деревянную палочку, что означало – никого нет дома. Соседи ходили друг к другу запросто за любым пустяком: за щепотью соли, за горбушкой хлеба, за «трёшкой» до следующей зарплаты. Все были друг у друга на виду, жили легко, просто, без «кренделей» и «закидонов», никаких особых секретов друг от друга не имели. Да и как там особо спрячешься, когда баня в поселке и та была одна на всех? Лишь у нескольких, особняком живущих на окраине семей, были свои деревянные, неказистые баньки. Все же остальное население отмывало и парило свои «тушки» в казенной баньке, которая была своеобразным местным центром общения. 

Банные дни были четко расписаны: женское население, от мала до велика, с котомками и березовыми вениками телепалось на помывку с раннего утра до позднего вечера в пятницу,  мужикам была отдана суббота. У них моцион помыва растягивался на часы, веники преобладали дубовые, а в паузах между заходами в парилку, в большой гардеробной, на деревянных лавках, разливалось по бокалам холодное пенное пивко и травились «кудрявые» анекдоты. Мужики, приходящие в баню с сыновьями, особо с ними не церемонились: «в темпе вальса» пару раз намыливали чадо жесткой мочалкой, окатывали с головы до ног водой из оцинкованного тазика, наспех промакивали мокрое тело мохнатым полотенцем и, шлепнув напоследок весело под зад, отправляли  дитя, толком не обсохшее, домой, к мамке. Суббота – их законный мужицкий день, когда можно не только отмыть с грешного тела недельную грязь, но и просто расслабиться, отвести душу в кругу собратьев по разуму в обстановке, где все  равны. Ведь только в бане начальник, сверкая голым задом, сидит в парилке  на одном полке со своим подчиненным и хлопает его, по – дружески, распаренным веником по упитанным бокам. А потом наоборот, разомлевший крепыш- мужичок так пройдется дубовым веником по тощему заду своего шефа, что тот начнет сначала  повизгивать, а потом, красный, как редиска, выскочит из парилки, чтобы окатить себя холодной водой.

Максим любил эти субботние походы с батькой в баню. Отец всегда основательно и серьезно готовился к этому мероприятию. Летом все было проще: бросил в котомку полотенце, «свежие» семейные трусы, пару носков, мочалку с мылом и главное – веник. А вот зимой он дотошно ковырялся в шкафу, перебирая свои утепленные кальсоны, ворошил стопку застиранных морских тельняшек и рылся в мешке со свернутыми «в рогалик» штопаными носками. Жене в этом вопросе Иван Макарыч перестал доверять с тех самых пор, как однажды опозорился в бане, напялив, не глядя, заботливо уложенные супругой кальсоны и наклонился, стоя задом к группе земляков, заедающих пивко вяленой рыбкой, чтобы надеть на ноги носки. Дружное ржание за его спиной ничего хорошего не предвещало. Мало того,  кто-то из особо шустрых, успел подскочить к Макарычу и пощекотать его через дыру в подштанниках, на самой центральной выпуклости задней части человеческого тела! Мужики гоготали  заливисто и с издевкой: 
          
 - Что, Макарыч, видать тебя баба намедни горохом перекормила? В пулеметчики никак записался? А иначе дырень такая откуда? 
Макарыч, конечно, весельчаков быстро осадил! Послал их туда, где его фольклорный тезка «телят не пас»! А потом, не скупясь на эпитеты, объяснил, что с дыркой на штанах и со своею бабой он без советчиков разберется, а вот им посоветовал меньше пива хлебать, чтобы по холодку, добираясь из баньки домой, ненароком не обмочиться, да свои главные мужские «причиндалы» не обморозить. Жене своей - Тамаре, он потом дома изрядно «хвоста накрутил»! Долго ей те дырявые кальсоны вспоминал! А потому и сборы в баню больше никому не доверял. Банька – для любого мужика была делом святым. Даже рыбалку и охоту отец так планировал, чтобы с банным днём это мероприятие не пересекалось. Но все же иногда ритуал нарушать  приходилось. Бывало это не часто, но по исключительно важным причинам. Как можно было настоящему охотнику перво-снежный выход в тайгу пропустить?
Все следы на первом снегу, как на карте читаются! Для опытных таежников перво-снежная охота – открытая книга звериных передвижений, самое время сезон открывать. После осенней разминки по гусям, рябчикам и прочей пернатой мелочи, зарядить, наконец, карабин серьезными патронами и погонять по лесу серьезную добычу – ведь самая охота в эти дни!

Стрелять за огородом по консервным банкам пульками из «воздушки» - было любимым занятием всех пацанов в округе. Но подобное «богатство» имелось только у Максима, чем он необычайно гордился и даже немного больше…  Когда к нему с просьбой пострелять из ружья подкатывали соседские мальчишки, он гордо задирал нос, строил «умную мину» и на полном серьезе спрашивал:
- А мне, что с того будет?
- Ну, проси, чего хочешь…
И тут Макс начинал сосредоточенно тереть лоб, как бы соображая, чего такого ему – баловню судьбы - не хватает, и чего с этих обормотов можно затребовать, чтобы себя порадовать?  Требования, как правило, особым разнообразием не блистали. Все ведь друг у друга, как на ладони были, потому возможности семей и их благополучие или наоборот, – были всеобщим достоянием. Так что попросить только у Вовки реально можно было больше, чем у всех других. У него был классный велосипед, коньки и настоящая клюшка! С остальными стрелками вопрос решался проще: кто-то откупался конфетами, кто-то мамкиными пирожками, а кто-то кульком семечек или кедровых орехов. Словом, коммерческая жилка у Максима была весьма развита с юных лет. Правда,  батя, узнав о его четко отлаженном  товарообмене, от всей души отвесил сыну подзатыльник и коротко констатировал:
- Ну, ты и барыга, сынок! 
Максим понял, что родитель явно не одобряет его предприимчивость, но при этом конкретного запрета на происходящее из отцовских уст не прозвучало… А потому, желающим «популять», Максим так же выдавал на прокат свою старенькую «воздушку» и максимум по 3 пульки, но уже более осторожно, подгадывая, чтобы время стрельб совпало с отсутствием родителя дома. Запас пулек был ограничен, поэтому пацаны стреляли по самодельным мишеням всем, что под руку попадет. Подходили для этого и маленькие шарики, скатанные из жёваной бумаги, и березовые почки, и разломанные на несколько частей зеленые «колбаски» цветущего подорожника.
Лидерами заокольных стрельб были (кто бы сомневался!): сам Максим, его одноклассник Серега и, единственный среди всех, очкарик и замухрышка Петька.  Для Петрухи даже столь небольшого веса и размера ружьишко было весьма увесистой игрушкой. Целился он долго, стоя чуть согнувшись на широко расставленных тоненьких ножульках, прищурив правый близорукий  глаз, левый при этом выпучивая так, что он чуть ли не вываливался наружу! Но его пулька всегда, без промаха, достигала цели. Пацаны бесконечно, но беззлобно подтрунивали над везучим очкариком, при этом каждый жалел его в глубине души, зная, как нелегко живется пацану в семействе, где беспробудно пьянствуют оба горе-родителя. А заморыш-Петька не только стрелял лучше многих других, но и в школе учился на зависть сверстникам! Ходил Петька всегда в чьих-то обносках, штопанную и застиранную одежку от своих выросших сыновей отдавали сердобольные земляки, его вечно хмельной мамашке. Может нежную детскую Петькину душу и травмировал этот факт, но он никогда не показывал вида и ходил с гордо поднятой головой, несоразмерно большой, относительно субтильного тельца. Жалости к себе этот пацан категорически не терпел! На попытки добродушной школьной технички тетки Нюры прижать его к себе или погладить мимоходом взлохмаченную Петькину шевелюру, фыркал и ощетинивался, как маленький ежик.

Когда Максиму стукнуло 12 лет, Иван Макарыч торжественно объявил сыну:
- Ну, что, парень, пришла пора из тебя настоящего мужика лепить! Рыбалку ты освоил - уже с голоду не помрешь, но жить в тайге и не быть охотником – просто бред! Пулять по бутылкам – ума много не надо! Пора тебе руку набить на серьезных мишенях.
Максим аж взвизгнул от восторга:
- Ну, наконец-то, батя! Я уже устал тебя просить взять с собой на охоту!
- Не время значит было. Мне виднее, – буркнул отец и полез в свой заветный обшарпанный сундук, где хранил под замком стратегический оружейный запас.
Максим с ранних лет знал наперечет все эти котомки и коробочки, в которых хранились пустые гильзы, боевые патроны, дробь, пыжи, лежали отдельной стопкой разноцветные фланелевые тряпочки, шомпол для чистки ствола и всякие другие охотничьи «примочки». Он терпеливо и с большим любопытством часами наблюдал за тем, как батька колдует со всем этим несметным богатством, собираясь на охоту. Иногда Максу поручались нехитрые операции, вроде таких, как - накатать из мятых газетных обрывков кругляши определенного диаметра, или почистить и протереть мягкой тряпочкой батькину любимую двустволку 28–го калибра. Но особый восторг и тайную зависть вызывал у парня новенький карабин «Сайга» - настоящая отцовская гордость!

В тот день Максим проснулся задолго до рассвета. Предчувствие чего-то необычного и такого долгожданного щекотало легким холодком сердечко и беспорядочно путало мысли. Он тщетно в темноте пытался разглядеть циферблат настенных часов с кукушкой, которой они с любопытной сеструхой еще несколько лет назад «свернули шею». Отделались шалуны тогда по легкой, но вот часы с тех пор замолчали. Тикать-то они продолжали, но кукушка торчала из своего дупла с немым укором, уставившись тупо в одну точку…   
               
Наконец скрипнули половицы под тяжелыми отцовскими шагами в соседней комнате. Это послужило сигналом – пора! Максим с такой скоростью напялил на себя всю  амуницию, заготовленную с вечера заботливой материнской рукой, что отец, вздрогнув от неожиданности, изумленно присвистнул:
- Ну, ты даешь, сын! Что, спал стоя? В полном снаряжении?
- Да нет, пап, я только что встал.
- Солдат! Молодец! Не люблю, когда колупаются, как клуши, и резину тянут! Щас я лицо сполосну, куснем на дорожку, и топать пора!
Мать, услышав голоса и шебуршание на кухне, поспешила к плите, чтобы покормить своих мужиков.
- Чего закопошились ни свет, ни заря? Вань, ведь темно еще, куда спешишь? Дай хоть солнце встанет.
- В самый раз, мать! Все рассчитано! Нам топать – тебе и не снилось сколько, а еще засветло бы назад вернуться. Я ведь на первый раз сыночка твоего своим ходом домой доставить должен, а то с непривычки подорвет пупок, тащи потом на себе этого кабанчика! Вон вымахал какой, скоро батю перегонит!
- Шутник! Ты мне это брось, а то упрусь сейчас и потопаешь один свою дичь гонять. Я тебе самое дорогое доверяю, а ты еще издеваешься! И так ночь не спала, вся испереживалась – куда, дура, ребенка в такую погоду отпускаю? Охотники, елки-палки!
- Мам, да я уже мужик! Что ты всё со мной, как с лялькой? Вон Таньку нянькай! Я столько времени отца уговаривал взять меня на охоту, а ты всё слезы пускаешь! Ну, мам?..
- Ладно! Собрались, так идите, только душу мне не рвите! Без дури там и, чтобы к закату, кровь из носа, но дома были! Ясно?
- Есть, командир! – шутливо «взял под козырек» счастливый Максим.

Отец умылся, оделся  и сел подкрепиться перед дальней дорогой. Мать разложила по тарелкам золотистую, жареную на свином сале картошечку, поставила на стол квашеную капустку, щедро сдобренную растительным маслом и нарезанным полукольцами репчатым луком, налила своим мужикам по полной кружке свежезаваренного, душистого, малинового чая. 
- Я вам с собой харчей на день уложила, чтоб не морил парня голодом! Слышишь, Иван? В твой рюкзак всё засунула, в котелок. Да спички не забудь!
- Вечно мне полрюкзака провианта натолкаешь, таскаю потом, как дурень! Оно мне надо? Ведь половины не съедаю, тащу назад, потому, как выбросить жалко…
Максим и Танюха, только повзрослев, понимать стали, что за гостинцы от «зайца» приносил им батька, возвратясь с охоты. Уставший, с заиндевелыми усами, озябшими руками, вытряхивая из заплечного мешка сначала добытую дичь, а потом, откуда-то из потайного уголка, вытаскивал упакованный в газету «лесной подарок». Они заворожённо наблюдали за отцовскими фокусами и получали, наконец, от «встреченного на заснеженной опушке зайца» то заледенелый от мороза пряник, то горсть удивительно знакомых карамелек, то необыкновенно вкусный бутерброд из горбушки ржаного хлеба с куском свиного сала. Дети недоумевали: откуда у зайца в лесу водятся такие лакомства? И как он вообще узнал об их существовании? Всё, принесенное отцом, казалось им необыкновенно вкусным! Жаль, что очень скоро закончилась детская сказка и, как волшебный сон, безвозвратно растаяла в один миг вера в говорящих лисиц и зайцев, в Деда Мороза и Снегурочку…
Для зимней охоты у отца была специальная, годами проверенная амуниция. Одежда для многокилометровых пробежек по лесу, порой в лютый мороз и колючую вьюгу, должна быть одновременно очень теплой и легкой. Батя, готовя сына к «боевому крещению», несколько дней внушал жене, чтобы не паковала его, как кисейную барышню:
- Ты мне это брось, слышь, Том? Чё, ты кучу штанов наложила пацану? Он мужик или баба, чтобы зад в пуховой перине парить? По тайге как сохатому бегать надо! Там так сопреешь, что хоть раздевайся! А когда вспотеешь, то в мокрой одежке вмиг околеть можно, как сосулька. Поняла или как?
- Да поняла я всё! Пакуйтесь сами, вечно тебе не угодишь! Ворчишь, как старый хрыч!
- Вот то-то и оно. Мы без бабских сантиментов разберемся. Запомни, сын, главное, чтобы одежка на тебе ветром не продувалась и сухой оставалась. Усвоил?
- Да ясно, батя! Давай выдвигаться скорее. Уже и рассвело, пока вы тут с мамкой ругаетесь…

Холодным  пронзающим ветром встретили охотников предрассветные декабрьские сумерки. Свежий хрустящий снег укутал белым покрывалом землю. За ночь замело, засыпало все просёлочные дороги, не говоря уже про узкие таёжные тропы. Но для «аборигена» здешних мест – Ивана Макарыча, ни компас, ни карта, ни дорожные указатели не требовались. В любую непогоду, даже с закрытыми глазами, он бы не сбился с верного пути, ведь с детства ему здесь знаком каждый овраг и каждый взгорок, сопки и распадки, каждое дерево, и каждая поляна! Идти по хрустящему, рыхлому снегу необычайно тяжело, ноги утопают в белом крошеве почти по колено, а впереди – не один километр пути. Поэтому в арсенале настоящего охотника просто необходимо такое уникальное приспособление, как снегоступы – некое подобие коротких и широких лыж. Макарыч – мужик рукастый, и для него смастерить такую нужную для любимого занятия штуковину – дело плёвое! Изготовленные им легкие деревянные лыжи пользовались огромным спросом у местных любителей зимней охоты.
- Ну, с Богом, сын! Удачной нам охоты,  – неумело перекрестясь, молвил Иван Макарыч, выдохнув в морозную тишину клубы пара, тут же осевшие легким белым инеем на его усах и бороде.

И охотники двинулись на восток, навстречу первым  солнечным лучам, серебристыми бликами мерцающих  среди заснеженных вершин густого кедрового леса. Максим на всю жизнь запомнил день своего «боевого крещения»: долгую и трудную дорогу по заснеженной тайге, пронзающие порывы холодного ветра, обжигающие лицо колющей болью, костер, умело разведенный отцом прямо на снегу, в укромной ложбине между сопок, и свои первые, настоящие, охотничьи трофеи – двух лихо подстреленных белок и рябчика! Отец в  тот раз был не особо увлечен погоней за добычей, хотя наткнулись они пару раз  и на свежий след дикого кабана, и наблюдали, как шустро прыгали по крутому склону две быстроногие косули. Цель этого похода для Ивана Макаровича была одна – показать сыну, как нужно вести себя на зимней охоте, как читать следы зверей на снегу, как выдержать, не замерзнуть и просто вернуться домой живым и невредимым. Ступили на порог родного дома уставшие и замерзшие охотники уже затемно. Выскочила в одном халатике на крыльцо взволнованная мать и запричитала, закудахтала, отчитывая мужа за истрепанные нервы и пролитые в ожидании слезы.

Сколько их потом еще было:  удачных и не очень, дальних походов, исхоженных километров лесных тропинок, израсходованных боевых патронов, добытых таежных трофеев – Максим давно сбился со счета. Охота и рыбалка, со временем, стали для него любимым увлечением, унаследованным от отца, и неотъемлемой частью его жизни. Ровесники крутили пальцем у виска, объясняя Максиму, что в их возрасте есть масса других, чисто молодёжных забав, а шарахаться с «берданкой» по лесу – удел пенсионеров! Но он не обращал внимания на ехидные комментарии своих приятелей и с большей охотой, при первой же возможности, бежал в лес, в то время, как они либо гоняли мяч на школьном стадионе, либо бряцали на гитаре с сигареткой в зубах в скверике, на задворках поселкового клуба, либо трясли тушками на танцульках по выходным.

Тайга будто приворожила парня своей первозданной красотой, тишиной и необъятными просторами. Он открыл для себя этот таинственный мир окружающей природы, и ощущал себя наедине с ней необыкновенно спокойно, уверенно и гармонично. Так продолжалось до тех пор, пока с ним не случилось чудовищное несчастье…
Накануне того памятного дня, который во многом перевернул жизнь не только юного Максима, но и всей его семьи, ему стукнуло 15 лет. Шелестел осенним разноцветьем опадающей листвы необыкновенно теплый октябрь. В свои 15 лет Макс ростом уже догнал отца, хотя в плечах и крепости рук до бати ему еще очень далеко. Но он уже чувствовал себя настоящим мужиком. Часто сеструха-пигалица с издевкой подтрунивала над ним, когда неожиданно заставала его с серьезным видом рассматривающего себя в зеркале.
- Что, жених, усы ищешь? Да нет там ничего, наверное, плохо удобряешь!
- Уйди, козявка, пока подзатыльник не отхватила! Лучше на себя в зеркало глянь, нос у тебя, как у Буратинки, и косички жидкие, как крысиные хвостики. А мои усы – не твоего куриного ума дело! Лучше своих кукол выгуливай.
Танька, обиженно поджав губки, убегала реветь, а потом еще и матери ябедничала, что брат ее Буратинкой обзывает. Вообще-то они с сестрой были нежно привязаны друг к другу, но при этом без конфликтов и дразнилок не обходилось. Разница в возрасте была непреодолимым препятствием к более тесному общению. Для Максима Танька всегда была маленькой, белокурой глупышкой, за которую он стоял горой и защищал от чужих нападок, но при этом разговаривать с ней на равных, о чем-то серьезном, считал невозможным и бесполезным занятием. На 15-летие старшего брата она долго, втихую, под мамкиным руководством, готовила ему шикарный подарок – теплый, шерстяной, вязаный шарф из разноцветных ниток. Брат был глубоко тронут таким вниманием к себе. Главное, его удивило то, что непоседливая, как кукла-неваляшка сеструха, умудрилась усидеть какое-то время на одном месте, чтобы связать свой первый в жизни шарфик. Подарков имениннику привалило много; но самым  дорогим и долгожданным было новенькое, блестящее охотничье ружьё, торжественно преподнесенное отцом прямо за праздничным столом. Его собственное -  Максима Иваныча Тимохина ружье! Максим просто сгорал от нетерпения поскорее опробовать свой новый «ствол».  На охоту с отцом они отправились в ближайший выходной день. Парня просто распирало от гордости и восторга, душу бередили предчувствия предстоящих таежных приключений.

В тот субботний день они отправились в лес втроем: кум дядя Боря, отец Иван Макарыч и Максим. Шли гуськом по узкой таежной тропе, петляющей по склону сопки и убегающей вверх к ее вершине. Такой изысканно-красивой и нарядной приморская тайга бывает только осенью! Ослепительной синевой расплескалось над головой, между высокими горными вершинами, ясное безоблачное небо. Словно невидимый волшебный художник своей огромной мягкой кистью разукрасил природу яркими мазками разноцветных акварелей. Среди желтой листвы белоствольных берез вдруг бардовым всполохом затрепетал на ветру тонкими ветвями, с яркими остроконечными листочками, молодой даурский клен. А вон склонила низко ветви рябина, под тяжестью дозревающих алых кистей горьких ягод. Мягким ковром стелется под ногами пожухлая осенняя трава, в которой заливаются прощальной звенящей трелью неугомонные кузнечики и цикады. Весело щебечут птицы, порхая дружными стайками от дерева к дереву. Балует землю напоследок теплыми ясными деньками затянувшееся восхитительное бабье лето! Но для охотников осенний листопад – не лучшее время для промысла. Чуткие звери издалека слышат шуршание листвы под ногами путников и близко к себе никого не подпустят. Есть, конечно, у знатоков охоты свои секреты и хитрости, способные обмануть даже особенно чутких лесных обитателей, но это искусство постигается годами и дается не каждому.
 
Максим помнил, как долго они поднимались по крутому склону, а потом спускались вниз, перевалив вершину горного хребта. Шли по узкому распадку, густо заросшему кустарником колючего шиповника, потом преодолели еще один таежный перевал, и вышли  наконец в широкую долину, по которой устремлялась в сторону морского побережья полноводная горная река. Сюда, в низину, на водопой и сочные луга устремлялись стайки быстроногих косуль, выходили гордо-несущие свои ветвистые рога красавцы изюбры, плюхались на береговых отмелях в грязевых ваннах дикие кабаны. Спустившись к воде и сбросив оттянувшие плечи рюкзаки и ружья, охотники решили устроить привал, перекусить и двигаться дальше, вниз по течению реки. Иван Макарыч живо запалил небольшой костерок из веток прибрежного сухостоя, которых было полно на берегу, подвесил над ним закопченный походный котелок с речной водой и вскоре заварил свой фирменный таежный чаек с веточками лимонника, малиновым и земляничным листом. Наскоро отобедав и чуток передохнув, двинулись дальше. Через пару километров пути открытая широкая долина закончилась. Русло реки делало резкий поворот и уходило в распадок между вереницей невысоких взгорков, переходящих плавно в горный хребет, почти вплотную примыкающий к левому берегу.  Идти становилось все трудней. Открытый каменистый берег уступал напирающей тайге. Приходилось с трудом пробираться то через сплошной бурелом из поваленных бурным течением реки деревьев, то карабкаться по скалистой, почти отвесной круче.  Река петляла и бурлила, становясь то более узкой и глубокой, то снова разливаясь вширь и мелькая темными островками каменистых отмелей. Преодолевая очередную преграду, возникшую на пути, кум Борис, идущий первым, зацепился рюкзаком за торчащую из каменистого утеса корягу, потерял равновесие и рухнул вниз. На его счастье в этом месте, у самого подножия утеса, река была сильно запружена поваленными деревьями, ветками и корягами, нанесенными бушующим потоком после летнего сезона проливных дождей. Борис Федорович зацепился за корчи и, вымокнув в ледяной воде по пояс, при помощи Максима выбрался наверх.
- Ладно, Борис, не волнуйся, там за утесом отмель будет, костер запалим, обсохнешь на берегу.
 - Да, не сахарный, не растаю. Слава Богу, весь не искупался, дурень старый! Как я этот корч не увидал? Макс, давай двигай первым, мы тут вдвоем не разойдемся.
- Осторожней только, сын! Под ноги смотри, за этим поворотом берег пологий, там тормознем.
Максим потихоньку двинулся дальше, кум Борис и отец шли следом. Обогнув опасный, коварный выступ, Максим увидел пологий каменистый берег, густо заросший ивняком. Спрыгнув вниз на землю с обрывающегося резко подобия тропы, Максим с облегчением выдохнул:
- Ну, вот! Так и альпинистом стану. Пап, вы там где? Идете?
Из-за скалы крикнул отец:
- Да, ползем, как черепахи. Не гони, а то ноги переломаем.
Максим отряхнул с одежды грязь, сухие листья и траву, налипшие во время «обнимашек» с каменистым утесом, поднял с земли рюкзак, поправил ружье и двинулся к береговой отмели, решив скорее развести костер.
Берег был сплошь усеян круглыми камнями, отесанными и обласканными водой, кое-где с небольшими островками  мелкой речной гальки.
Подойдя к воде, Максим повернул голову, чтобы оглядеться по сторонам, но тут же замер, как вкопанный. В метрах десяти от него, у самой кромки воды, стоял медведь и, не мигая, смотрел прямо на него.
От неожиданности увиденного, Максима внезапно охватил дикий испуг и паника. В голове, как в шумном пчелином улье, замельтешили путаные мысли, а руки, почти автоматически выхватили висевшее за плечом ружье.  Даже закричать Максим почему-то не смог. Горло словно пережало чьей-то крепкой, безжалостной рукой.  Медведь пошевелился, но не отводил взгляда от парня. Максим тогда не думал ни о чем, он слышал только сумасшедшее биение собственного сердца, отдающееся  прямо в ушах, и внутренний голос, громко кричавший ему: «Стреляй! Стреляй!»
Макс резким движением вскинул к плечу новенькую двустволку и выстрелил мгновенно, практически не целясь. Выстрел гулким эхом шарахнулся о прибрежные скалы и, вернувшейся ударной волной, вывел парня из шока.  Максим увидел, как дернулось мохнатое бурое тело и завалилось на бок, уткнувшись мордой в воду. Через несколько секунд на берег с выпученными глазами выбежал Борис Федорович, а следом отец, держа ружье на изготове.
- Что? Что случилось? В кого стрелял, ядрена-вошь?
Максим молча ткнул рукой в сторону убитого медведя. И только сейчас все трое заметили, что у бездвижно лежащего у кромки воды тела, топчется маленький медвежонок. Отец рванул к нему и замер, оказавшись рядом.  Взгляд его был прикован к противоположенному берегу, с которого вдруг раздался дикий рев…

На другом берегу реки металась огромная медведица, а в паре шагов от нее жался к мокрым камням еще один мохнатый малыш.  Медведица сделала несколько резких прыжков в сторону воды, и вдруг поднялась на задние лапы, издав душераздирающий звериный крик. Иван Макарыч среагировал мгновенно: два выстрела, прогремевших один за другим, настигли отчаянную медведицу-мать и сразили ее замертво…
Несколько минут все молчали, приходя в себя. Первым очнулся отец:
- Ну, ты даешь, сын! Что же ты натворил, парень? Ты хоть понял, что произошло?
У Максима вдруг обмякли ноги, руки, он буквально мешком бухнулся на камни, а потом с трудом выдавил из себя:
- А что я натворил, пап? Ну, медведя убил…
- Да нет, парень, не  медведя ты убил, а медвежонка.
- Ты чё, пап?! Медвежонка я не видел, он же вон – живой.
- Борис, скорее заходи с той стороны. Да быстрее, кум, лови его, а то убежит.
Мужики, не сговариваясь, рванули к подстреленному Максимом медведю, за телом которого дрожал темно-коричневый неуклюжий, мохнатый комок. Медвежонка поймали легко, он даже не пытался убегать, видимо, тоже был в шоке. Борис Федорович, сам мокрый по пояс, прижал к себе дрожащее, жалобно поскуливающее существо и погладил его по голове.
- Совсем малыш. Месяца два от роду. Осиротели вы, братцы! Иван, а со вторым что делать будем? Вон на том берегу мечется. Мамашка-то всё, хана…
- Попробую перейти реку, может, поймаю.
- Да не лезь ты в воду, Бог с ним! – крикнул кум.
Но Иван Макарыч уже полез штурмовать поток ледяной воды. Видимо, почуяв неладное, малыш, метавшийся по камням у тела убитой медведицы на противоположном берегу, вдруг подорвал, как ужаленный, и побежал в сторону леса.
- Вань, остановись! Удрал медвежонок! Ищи его там теперь! Возвращайся назад.
- Да и то верно – повернув обратно, тяжело выдохнул Иван Макарыч.
- Ну, что, сушиться будем что ли? Разводи костер, ворошиловский стрелок, – крикнул он сыну.

Языки трескучего пламени согревали озябшие руки Максима, мокрые ноги Бориса Федоровича, дрожащего всем телом на коленях отца медвежонка. Какое-то время все сидели молча. Лишь монотонно журчала  на перекатах, свидетель всего произошедшего – холодная река, сопел, уткнувшись мордочкой в передние лапки, осиротевший медвежонок, и потрескивали в жарком пламени костра сухие ветки. Первым заговорил кум Борис:
- Ну, что делать-то будем, мужики?  Я ума не приложу! К чему угодно был готов, но два, с бухты-барахты убитых медведя, даже для меня – шок!
- Да, попали, –  грустно выдавил из себя Иван Макарыч, – ты хоть понял, Максим, что произошло?
- Да что вы так на меня смотрите, пап? Что я сделал не так? Ну, не скрываю, струхнул слегка, но в медведя-то попал!
- В том-то и дело, что зря попал, парень! Я уже пытался объяснить, что с перепугу он тебе медведем показался, а это – пестун – медвежонок трехлетка.
- Не понял? Как это?
- Да все просто, моя вина, что я тебя в этом вопросе не успел просветить. Не подумал дурень, что такая встреча в это время и в таком месте – вполне вероятна. Понимаешь, бывает так, что медведица, ну вот та, к примеру, что лежит теперь на том берегу, одного из своих медвежат при себе оставляет на год-другой. Обычно подросшие медвежата «пинка под зад» получают  и в самостоятельное «плавание» отправляются.  Если же одного мать оставила, то для того, чтобы он нянькой потом при новых детенышах был. Понял? Это его обязанность такая: пестовать малых братишек-сестренок, таскать за загривок через реку, например, следить, чтобы не лезли куда попало. Вот, похоже, так и было сегодня. Пока мамаша  одного из медвежат на другой берег перетаскивала, пестун второго охранял,  а  тут ты – снайпер, на них наткнулся и бабахнул с дури!
- Ну, пап! Я-то откуда знал? Ты мне говорил, что бежать от медведя нельзя, что спиной к нему повернуться – значит, дать сигнал к нападению. Орать надо было что ли: «Папочка! Мамочка! Где вы?»
- Да не пили парня, Иван! Что сделано, то сделано. Он прав, ведь что-то другое с испуга сообразить не каждый взрослый сумеет. Жалко, конечно, двоих детенышей, считай,  угробили, а третьего осиротили.
- Чё это двоих угробили, дядь Борь? Один ведь в лес удрал.
- Да куда он удрал? Малыш совсем. Он без мамки максимум несколько дней проживет… А этого теперь домой тащить придется,  – отец почесал за ушком спящего медвежонка.
- Вань, ну а с мясом что?
- Кум, не сыпь мне соль на рану. К малому я и притронуться не смогу. Давай зароем что-ли? Ну, а с мамашкой…  Ну, разделаем, допустим, только много ли унесем?  Да и насчет медвежатины – Тамарка у меня не особо это мясо уважает. Брезгливая баба…
- А моя – ничего! Котлеты из медвежатины, да под рюмочку – лучший закусон.
- Ладно, хватит лясы точить. Давай шевелиться. Время не на нас работает. На сегодня мы отохотились, кажись. Пошли, Борис! А ты, сын, сиди тут, карауль  своего подопечного. Запомни, теперь ты ему – и мамка, и папка!
Всё, что происходило дальше, Максим вспоминал, как состарившуюся со временем, размытую дождем и разъеденную туманом, старую кинопленку…
Сначала отец с дядькой Борисом утащили в заросли ивняка тело молодого медведя, с полчаса шуршали там ветками и камнями. Потом перешли вброд по мелководью реку и, достав охотничьи ножи, принялись за тушу медведицы. Максим отводил глаза от происходящего зрелища. Он не один раз помогал отцу разделывать домашнюю животину: и свинью, и корову, но эта экзекуция на берегу реки была для его неокрепшей психики, чем-то уму не постижимым.

Взвалив на плечи тяжелые рюкзаки, наполненные медвежьим мясом, предварительно завернутым в полиэтиленовые мешки, Иван Макарыч и Борис Федырыч двинулись в путь. Максиму было поручено нести беспокойного медвежонка. Обратный путь решили сократить, выйдя километра через три, напрямую через лес к проселочной дороге.  Пылящая грунтовка вывела путников к кедровому перевалу, преодолев который, они спустились в родной поселок. Дорога назад была трудной и морально, и физически. Казавшийся в начале пути ношей не слишком тяжелой и где-то, даже забавной, к вечеру осиротевший и изголодавший медвежонок совсем измучил Максима.
Домой они пришли затемно, измотанные и неразговорчивые.

Мать – мудрая женщина, никогда не приставала к отцу с расспросами в такие минуты, знала, что может отхватить «нежности» по полной программе. Нетронутый рюкзак с мясом оставили на ночь в летней кухне. Медвежонка Максим занес в дом и опустил на тканый коврик у печи.
Только тут мать поняла, что это живой звереныш! Молча, зажав себе рот ладонями обеих рук, рухнула на табурет. Сидела так минут пять, не моргая, глядя на шевелящийся мохнатый комок. Она, видимо, сразу всё поняла, без особых объяснений. Сорвалась с места, что-то долго искала в ящике шкафа в своей комнате, потом принесла с веранды пустую стеклянную бутылочку, достала из холодильника банку коровьего молока. Старая резиновая Танюхина соска, из которой она кормила иногда своих кукол, стала для малыша настоящим спасением. Сначала медвежонок фыркал, пятился назад, крутил головенкой, не понимая, чего от него хотят. Но голод – не тетка, и запах молока сделал свое дело! Он жадно заглотил резиновую «титьку» и начал сосать шумно, с причмокиванием.
- Как же так-то, а сын? Где же мамка этой крохи? Неужели  у отца рука поднялась? На него не похоже…
- Мамка где?.. – промямлил невнятно Максим, – в рюкзаке на летней кухне.
И тут в комнату влетела Танька в пижаме:
- Ой, чё это вы тут шумите? А это что такое? Медвежонок? Откуда?
- От верблюда, – фыркнул Максим в ответ на глупый сеструхин вопрос…
Поселили мохнатика в сарайке, по соседству с любимицей всей семьи  - коровой Мартой и ее дочкой – тёлочкой Фенькой. Отец отгородил для нового постояльца уютный  закуток, поставил там деревянный домик, типа собачьей будки, натолкав внутрь свежего душистого сена. Танька на следующее же утро, как сорока, разнесла по всем подружкам радостную новость, что у нее есть теперь настоящий, живой медвежонок, и она его кормит, а он ее любит, и гладить себя разрешает, а зовут его Михаил Потапыч!

Мишка быстро освоился на новом месте. Молоко коровы Марты пришлось ему по вкусу. Он охотно уплетал по несколько бутылочек теплого питья за день. Про убитых медведей в семье не говорили, тема была закрыта…
Рос Михаил Потапыч как на дрожжах.  Пообвыкнув на отведенной ему территории, резвился и играл, грыз всё, что попадалось на глаза, позволял гладить и почесывать себя всем, кто его не боялся. Похожий на большую плюшевую игрушку с черными бусинами любопытных глаз, забавно переваливающийся при ходьбе и трогательно обнимающий передними лапками с острыми коготками заветную бутылку с молоком, он вызывал у всех чувство неподдельного умиления и восторга. Со временем его молочный рацион сменили на более разнообразное питание. С удовольствием подрастающий медвежонок уплетал сладости, причем любые! Обожал пряники и конфеты, ну, а про сгущенку, вообще говорить нечего! За это лакомство он готов был буквально на все! Но сгущенное молоко ему редко перепадало, поскольку в семье и без Мишки сладкоежек хватало. «Уважал» мохнатый друг и свежепойманную Максимом рыбку. Он так забавно заглатывал скользкую, с блестящей чешуей мелкую пеструшку, что Танюха в шутку называла его бакланом. Любил он и овощи, и фрукты, да, словом, ничем не брезговал и на аппетит не жаловался. Пока медвежонок  был маленьким, его иногда выпускали побегать во дворе, за оградой, под присмотром кого-то из взрослых. Но выгул пусть и маленького, но все-таки дикого зверя, не особо приветствовался Иваном Макарычем и вызывал явную агрессию у домашнего охранника – пса Бурана. Он отчаянно облаивал чужака, пытался куснуть его за мягкие бока и ни в какую не желал мириться с его присутствием на своей суверенной территории. Однажды медвежонок даже серьезно пострадал от взбесившегося пса, который мертвой хваткой вцепился ему в левое ухо. Максиму с трудом удалось оттащить собаку от испуганного медвежонка с окровавленной головой. Рана была серьезная, Буран умудрился оторвать Мишутке почти половину левого уха. Раненый малыш жалобно скулил, мотал от боли головой и вздрагивал всем своим плюшево-коричневым тельцем. Рану на ухе обработали раствором перекиси, кровь остановилась и звереныш скоро успокоился, но его оборванное ушко осталось отметиной на всю жизнь. Видимо, с тех пор и невзлюбил медвежонок искусавшую его собаку, а потом перенес эту нелюбовь на всех остальных псин, встречавшихся на его жизненном пути.

Время бежит стремительно и, не успели обернуться, как почти игрушечный Мишутка превратился в молодого увесистого медведя, подходить близко к которому уже не каждый осмеливался. Еду и воду косолапому все больше подавали через маленькую дверку, закрывающуюся плотной щеколдой. Укрепил Иван Макарыч к тому времени и стены медвежьего вольера. Дури молодому медведю не занимать: иногда так расходился в своем животном, азартном веселье, что все вокруг летало, трещало и скрипело. Для подросшей Танюхи Мишка превратился  из живой мягкой игрушки в неуправляемого, дикого молодого медведя, стал не особо интересен, и она начала его даже побаиваться. А однажды случилось непредвиденное: одуревший в неволе зверь два дня подряд буйствовал в загоне -  крепкими, сильными когтями сдирал с деревянной загородки куски стен, превращая их в щепки и завитую стружку, при этом вставал на задние лапы, мотал своей одноухой мордой и рычал прорезавшимся медвежьим баском.
- Иван, что-то ваш Потапыч в последнее время дурит! Мне аж жутковато бывает, - сказала мать, - он бесится, а за перегородкой коровы от страха мечутся! У меня Марта совсем доиться перестала, ест плохо. Ее доить приходишь, а она боками вздрагивает, хвостом машет, глаза – из орбит, как ошалелая. Пугает коров этот лохматый увалень, уже бы решил что-то с ним. Растет ведь! Сожрет нас всех скоро!
- Успокойся, мать!  - отвечал Иван Макарыч, – всему свое время, может и выпущу скоро на волю. Но не факт, что выживет в лесу, молодой еще, ничему не обучен, привык корма на халяву получать.
Мать вспылила:
- Нет, ну молодец ты! За медведя он переживает, а мы тебе – по боку? Прокорми, попробуй этого борова? Ест-то он, как взрослый! Я бы лучше двух кабанчиков выкормила, так хоть знаешь для чего – подрастут, и мясо, и сало – семье подмога. А этот, что? Объясни?
- Цирк открою и на велосипеде его ездить научу! Будем «бабки» зарабатывать! Устраивает тебя такой расклад? – со злостью парировал на выпадки жены Иван Макарович.

Но жизнь, как правило, мало кого о мечтах на будущее расспрашивает. У нее на всё свои планы, и каждому судьба его от рождения в невидимой «книге жизни» расписана, и предназначение его определено. Так уж мироздание устроено…
Больше  двух лет «квартировал» Михаил Потапыч в сарайке по соседству с коровами. Но видимо надоело вольному животному это насильственное заключение, а может зов природы его кровь взбудоражил. Словом, однажды ночью всю семью разбудил дикий лай Бурана, мычание коров и странный шум во дворе. Первым, держа в руках включенный шахтовый фонарь, в одних портках, выскочил Иван Макарыч. Следом выбежали Максим и взлохмаченная  матушка. Отец метнулся к коровьему загону, а оттуда, плюясь и чертыхаясь, побежал к собачьей будке.
- Вот тварюга, Бурана задрал!
- Кто? – не понимая, что произошло, крикнула, не сходя с крыльца мать.
- Кто-кто?.. Конь в пальто! – отец побежал к летней кухне, телепался в его руках фонарь, бросая в кромешную темноту беспорядочные, мятущиеся по сторонам лучи света.
- Ушел-таки! Звериное нутро взыграло! Вот гаденыш, не уследили. Что стоишь столбом? – крикнул он Максиму. – Сюда иди, собаку в мешок всунуть поможешь.
- Господи! – заскулила мать, – Так что, Бурана загрыз ваш любимый зверюга? Я знала, знала, что добром это не кончится!
- Хватит выть! Радуйся, что коров не тронул, а мог бы…, - тяжело вздохнув, Иван Макарыч начал заталкивать в холщёвый мешок бездыханное тело старого, надежного охранника и четвероногого друга – пса Бурана, который больше десяти лет прослужил им верой и правдой.

Молодой медведь выломал огромную дыру в отделявшей его от другого мира загородке, и, жестоко расправившись с бросившимся на него Бураном, рванул в тайгу, где его ждала новая жизнь и полная свобода…

Прошли годы. Максим окончил школу, отслужил в армии, отучился в техникуме, устроился на работу в местное лесничество в качестве егеря, женился на своей бывшей однокласснице Маринке и даже успел стать отцом. Его первенец – Егорка рос малышом смышленым, шустрым и забавным. Дед Иван и бабушка Тамара в нем души не чаяли. Поселились Максим с Мариной недалеко от родительского дома, на той же улице, поэтому внучок, прикормленный бабушкиными пирожками и блинчиками, целыми днями торчал в гостях у стариков. Иван Макарыч, несмотря на возраст и дающие о себе знать проблемы со здоровьем, не отказывался от радости прогуляться с ружьем по таежным тропам.

Работа егеря для Максима была и должностной обязанностью, и делом всей его жизни, и осуществленной детской мечтой. Он считал себя необыкновенно счастливым человеком, поскольку так удачно совпали в судьбе его работа и его хобби. Он и супруге своей неоднократно говаривал:
- Представляешь, Мариш, я на работу, как на праздник хожу! Не знаю смог ли бы я где-то в другом месте трудиться? Наверное,  с тоски бы помер!
- Ну вот и радуйся теперь, – отшучивалась жена. – Зато у других мужья – люди как люди, суббота и воскресенье у них законные выходные, дома с семьей и детьми. А у нас с тобой что? Ты в свою тайгу каждый день бежишь. Для тебя даже дождь и снег – фигня! Лишь бы своих зайчиков и кабанчиков повидать!
Так и трудился Максим – в любое время года, при любой погоде, отмахивал он не один десяток километров, обходя свои таежные владения.
 
Отправляясь в то погожее летнее утро по намеченному маршруту, Максим планировал, спустившись по другую сторону горного хребта в пойму реки, к месту водопоя диких кабанов, понаблюдать с охотничьей вышки за их передвижениями, прикинуть количество копытного молодняка в этом сезоне.   
               
 Июнь выдался непривычно жаркий и влажный – раздолье для мошки и комаров. Они звенящими тучками непрестанно кружили в воздухе, опускаясь в сочную траву лишь в часы полуденной жары. Обильно обмазав лицо и руки пихтовым маслом, отпугивающим назойливых кровопийц и, привычным жестом, вскинув на плечо ремень любимого карабина, Максим отправился в лес.

То, что с ним произошло тогда, буквально через час, вспыхивало в памяти яркими картинками и волной горячей боли пронзало мозг и тело. Как и почему это случилось именно с ним – опытным охотником?

Огромный бурый медведь возник на тропе из зарослей густого кустарника абсолютно неожиданно, буквально в паре метров от него. Максим не слышал ни хруста веток, ни свиста перепуганных птиц: ошарашенный внезапным появлением явно агрессивного хищника, даже не успел вскинуть ствол, заряженный боевыми патронами. Но при этом, успел четко разглядеть оскалившуюся огромными клыками медвежью морду с черными бусинами бешеных глаз и одним оборванным ухом. Зверь пронзительно смотрел ему прямо в глаза. Сердце Максима ошалело стучало где-то в ушах. В голове промелькнула ужасная догадка: «Неужели Потапыч?..»

Но в это мгновение медведь резко встал на задние лапы и с диким рыком обрушился грузной массой лохматой туши на остолбеневшего егеря. Острые лезвия огромных когтей начали рвать обмякшее человеческое тело. Максим взвыл от боли, пытаясь руками прикрыть голову и лицо, но медведь перекатывал его по траве как тряпичный мешок. Максим отчетливо помнил, как горячей струей потекла по лицу липкая кровь, как хрустнуло, словно березовая ветка, левое плечо, как пронзила разорванную спину дикая боль, и он провалился в полную темноту…

Очнулся парень не скоро. Рот и глаза были забиты травой и землей, налипшей на сплошное кровавое месиво. Болело все, но помутневшее от боли сознание все же подало искалеченному телу сигнал к действию.

Максим, истекающий кровью, медленно пополз по тропе в сторону дома. Отброшенный в схватке с медведем карабин, остался лежать в зарослях высокой травы. Максим не помнил, сколько он пытался ползти, как терял от боли сознание и вновь открывал затекшие глаза, как кружили над его истерзанным телом полчища одуревших от запаха крови москитов. И одному Богу известно, чем закончилась бы эта нежданная встреча человека и зверя, если бы не наткнулись на едва живого егеря поселковые мальчишки, подавшиеся в лес за земляникой…

Похожее на древне-египетскую мумию, опутанное окровавленными бинтами тело Максима, стало в районной больнице объектом особого любопытства для всех ее пациентов и медицинского персонала. Поглазеть на чудом выжившего парня ходили табунами, но Максиму не было до этого никакого дела. Он, наконец-то, здраво осознал, что жив, хоть и изрядно покалечен. Окончательно придя в себя и вспомнив все с ним произошедшее, парень понял, что это – не простая случайность! Роковая встреча с бывшим мохнатым подопечным была предначертана судьбой, и живым он остался вовсе не случайно!  Если бы вместо Потапыча на лесной тропе его встретил другой медведь, он бы не пощадил Максима! Порвал бы на куски и, присыпав землей, оставил доходить «до кондиции», чтобы потом вернуться и полакомиться. Неужели и медведь узнал его и поэтому оставил жить? Но, не упустил случая, чтобы жестоко отомстить возомнившему себя хозяином тайги человеку, за свое сиротское детство и, убитых по нелепой случайности, матери и двух косолапых братьев…