Глуббдубдриб

Гулливер отнял от глаз монокль и откинулся в кресле. Всякая статья, начинающаяся с «Не для кого не секрет», недостойна чтения. Автор ее – скорее даже не человек, а какой-то механизм, из тех, что придумывают ученые. Это он усвоил еще в Глуббдубдрибе, общаясь с мертвецами разных эпох и царств. Газета сама собой приподнялась над столом и вдруг растворилась в воздухе, будто не существовала вовсе.

Глотнув кофе, он порылся в верхнем ящике и достал конверт, вынул из него тетрадку длинного обстоятельного письма. С улыбкой развернул на столе.

«Здравствуйте, дорогой товарищ Гулливер! Пишет вам с поклоном Обратов Сергей Натанович, инженер. Правду говоря, это правнучка Настасья за мною пишет, а я ей диктую. Это не потому что я слеп – вижу, слава Богу, я хорошо. Надеюсь и у вас все с глазами в полном порядке. А поскольку почерк у меня как курица лапой водит, срам писать солидному человеку таким манером.

Так был рад узнать, что вы не только на самом деле есть, но еще и поселились рядом с нашим шинным заводом, на котором я работаю уже долго, с 1932 года. И все работаю, работаю, никак не уйду на пенсию и не помру. Но до ваших, уважаемый Гулливер (не знаю, как по батюшке, извините) лет, конечно, мне далеко. Может и управит Господь дожить, тогда точно дострою баню, а то супруга вся моя извелась, говорит, что я тугодум и что, мол, сорок лет уже два бревна не могу сложить. Ее зовут Алагира Викторовна, очень положительная женщина, я рад, что встретил ее на танцах – когда-то я танцевал, и как еще – ух! Регулярно делаю физкультуру и обливаюсь, это с самой юности. Очень помогает, рекомендую!

Мне всегда нравились ваши книжки. Про то как вы путешествовали у лилипутов и водили их корабли. Я-то на кораблях никогда не плавал. Только на «ракете» по речке, когда ездил в заводской санаторий…»

Лемюэль любил это письмо. Оно было глупым и честным, будто воробей с ветки начирикал. Он дважды на него отвечал, но оба раза так и не решился отправить. Отчего? Другое, он полагал, будет не таким – наигранным, с печатью обязательств. Да и жив ли Сергей Натанович?..

Кое-где в нем читались вольные добавления – очевидно, правнучка Настасья правила после текст по своему разумению. Поэтому, наверное, в описание двадцатых всунулось «…тогда мейлы приходили с задержкой». Это двойное авторство, переплетение двух умов и жизней, Гулливеру ужасно нравилось. Представьте, много ли вообще таких писем?

В квартире было гулко и пустовато, кроме этой комнаты. Громадный стол занимал ее половину. Остальное – книги в стопках от пола, без всяких стеллажей, корешками в разные стороны, а многие вообще без оных. Но он как-то сразу находил нужную, стоило подумать о ней.

Впрочем, не так часто возникало желание раскрыть роман или историческое эссе. Последние тридцать лет он предпочитал переодику этой чужой непонятной ему страны. А теперь и к ней охладел. Так всегда случалось, когда все непонятное вдруг становилось ясным.

Гулливера это даже обеспокоило: если он вовсе утратит желание читать что-то? Все сведется к этому письму инженера? Или даже его он выбросит как ненужное?

Перестав читать, находить что-то важное в чужих мыслях, человек словно каменеет, а потом и вовсе – превращается в подвид говорящей лошади, гораздо худший, чем самые паршивые из гуигнгнмов. Он немало видел таких за долгую жизнь, и боялся будто заразы, что сам станет одним из них.

Вечерело. Над заводом взвился резкий гудок. Лемюэль Гулливер надеялся, что Сергей Натанович и супруга его, Алагира Викторовна, с правнучкой их Настасьей и всеми прочими его тоже слышат, и что когда-нибудь они могут встретиться и поговорить – пусть даже о санатории, где его катали на быстрой и веселой «ракете». Здесь или где-нибудь еще, в необъятном мире, придуманном господином Свифтом.