2. На окраине старого кладбища

Грёзе хотелось видеть Альстеда немедленно, однако по воскресным дням инфернальные сущности, к коим принадлежал её любимый носферату, традиционно проваливались глубоко в тартарары и могли являться лишь в строго определённых местах.

В случае особой надобности погибшего духа можно было вызвать только через кладбище, вернее, через какую-нибудь могилу вне его ограды: самоубийцы, закоренелого безбожника – любого смертного грешника, отлучённого от церкви.

Конечно, к сему требовалось жертвоприношение,  поэтому Грёза тащила в зубах молочного агнца, украденного из пейзанского хлева, не без злобного удовольствия представляя, как хозяин пожалуется на то сельскому старосте, староста – доложит управляющему, а тот – всенепременно нафискалит князю Бреальдьеге об очередном демонском беспределе, художественно приукрасив детали, в расчёте на максимальную денежную компенсацию.

Агнец, отнюдь не желая быть закланным, отчаянно трепыхался и пронзительно блеял, заставляя Грёзу морщиться, и сильней сжимать челюсти, слегка придушивая будущую жертву, особо, впрочем, не смущаясь таким нежеланием, тем более, до старого кладбища – было рукой подать.

Оно располагалось тут же, на склоне сельской долины, за анемоновыми полями, возле западной оконечности Дремучего леса.

Срезав путь через традиционные античаровые посадки, предохраняющие посевы от дурноглазов, пакостных гнездилищ вредных фейри и козней колдунов, миновав несколько зловонных оврагов, служивших свалкой для мусора и павшего скота, Грёза вскоре достигла цели.
 
Облюбовав подходящую забытую безымянную могилу без креста и ограды, с провалившимся холмиком, поросшим густой травой, окружённым чахлыми кустиками белены вперемешку с жёлто-зелёной мозаикой цветов молочая, она остановилась.

Местечко было пустынным и жутким – как раз таким, как надо.

Грёза жестоко швырнула несчастного агнца оземь – тот, оглушённый, притих, закатив невинные глазки…

Алая кровь пролилась в могильную впадину, наполнив эту естественную ёмкость более чем на треть – земля была сухой, дернистой и никак не хотела впитывать щедрое жертвоприношение…

Однако кровь пролилась не напрасно:

Трава на могиле зашевелилась, пошла муаровыми волнами, мёртвая земля, наконец, дрогнула, трескаясь как тёмное стекло, разбитое камнем, вспучилась, извергла – из тяжкого плена небытия восставал погибший носферату, разрывая вековой могильный дёрн головой и плечами, сбрасывая с себя его толстый слой, как надоевшее душное и колючее одеяло…

С глухим стоном могила отпускала его, словно своего давнишнего законного пленника, с мучительным вздохом, с жуткими запредельными всхлипами и потусторонним скрежетом:
Как будто открылись оттуда – на краткое, долгожданное мгновение тяжеленные чугунные двери, и тут же, с леденящим душу визгом, необратимо захлопнулись, дохнув ужасом вечной смерти – врата ада…

Перед Грёзой, в потёках жертвенной крови стоял прекрасный Альстед. Как обычно, его нереальное, вечножаждущее тело быстро впитало её, всю, до последней капли…
Лицо носферату казалось загорелым, тёмно-бронзовым от торфяной пыли – он восстал с немыслимой глубины, сквозь доисторические пласты земной коры.
Синие глаза жгли Грёзу словно огнём – вопрошающе и несчастно.

Бесплотной рукой, бледной, как длань анемона, призрак стёр с губ могильный песок и выплюнул изо рта неприятно блестящего жука, похожего на таракана – тот упал кверху брюшком на середину кладбищенской тропинки, и с нудным жужжанием принялся крутиться вокруг своей оси, отвратительно изгибая тельце, скребя лапками, безуспешно пытаясь перевернуться…

- Никогда не прощу тех, кто меня убил! – с невыразимой тоской воскликнул Альстед, оглядываясь на развороченную могильную яму и отчаянно грозя ей кулаком. – О, этот бездонный дом!.. За что, за что?! И почему – именно мне?!

- Извини, что побеспокоила не ко времени, –  пробормотала Грёза.

- Ничего… – Альстед с трудом сделал шаг вперёд. Его нереальные ноги как будто вязли в кладбищенской почве, кажущейся мёртвенно-зеленоватой в неверном ночном свете. Могильная земля никак не хотела его отпускать, налипая и волочась за призраком пыльными вершиками, словно железные опилки – за магнитом.

- Ты – единственная, кто меня не мучает, – сказал Альстед, обращая к Грёзе прекрасное лицо.

- Да ну? – невесело ответила Грёза. – Может, пойдём в лес, погуляем? А то, знаешь, я боюсь кладбищ.

- Напрасно, – вдруг донёсся до них тихий голос, полный горькой иронии. – Люди хотели, чтобы покойникам было хорошо – они хоронили их на освящённой земле.

Грёза мрачно взглянула за темнеющую неподалёку ограду:

Среди склепов и памятников с изображениями крылатых воителей, плакальщиц с разбитыми урнами, скорбящих ангелов, горюющих фей, каменных колонн и крестов, над густыми зарослями липы – высоко парила белесая фигурка, за которой ясным самосветящимся пятнышком летела ещё одна, поменьше.

Грёза узнала – то был знакомый ей призрак Убитого поэта.
Рядом неотрывной преданной тенью следовала его любимая мёртвая собака, облезлая, старая и некрасивая, похожая на крысу и поросёнка.

Как всегда, у Грёзы опять появилось странное ощущение, что у этих двоих – одна душа, собака и человек были словно единым целым.

Грёза вспомнила, что поэт погиб от порчи, наведённой  злой колдуньей из Гиблых мест, он всегда жаловался на это прискорбное обстоятельство и просил отомстить.

Но сейчас призрак Убитого поэта реял над кладбищем, вдохновённо читая свои стихи – ведь перед ним было столько слушателей: его любимая мёртвая собака, носферату Альстед, Грёза и какой-то уродливый троллепод, высунувший из норки на звук потустороннего голоса любопытную бородавчатую мордочку:

Апрель. И время липнет к стрелкам,
И, кажется, часы стоят
На вечном смертном порубежье,
И – ни вперёд, и – ни назад…

Здесь безымянно, безучастно,
На уравненьи пустоты
Застрял под цифрой «два» неясной
Хрономираж: «Рай там, где – ты!»

Белком яичным разливаясь,
Пугая холодом седым,
Безвестным прахом распадаясь,
Развеиваясь, как бесцветный дым,

Безвкусным пеплом, зыбкой пылью,
Необратимо и светло,
Последним призраком надежды:
«О, если б время вдруг пошло!»

- Браво! – громко сказала Грёза.

Носферату не вымолвил ни слова, пронзительно-холодно сверкая синими глазами, однако, заметно было, что услышанное глубоко затронуло его погибшую душу.

- Про что это? – спросил глупый троллепод.

- И сам не знаю, – ответил призрак Убитого поэта. – Просто находит вдохновение и – вот… Хотя… оно должно быть про смерть… ведь меня убили в апреле… Да, точно – про смерть! Я назову это стихотворение – «Смертельный номер».

Троллепод восторженно захлопал в ладоши.

- Однако, нам пора, – с сожалением молвила Грёза. – Надеюсь, мы ещё встретимся. Доброй ночи!

- Доброй ночи! – попрощался Убитый поэт, а его любимая мёртвая собака проводила их навеки остановившимся взглядом узких чёрных глаз.

Пронзительно-острый коготь молодого месяца показался из-за туч и исчез – было ветрено.

- Такая большая земля, на которой мне совсем нет места! – в отчаянии воскликнул Альстед, обращая тоскливый взор к небу.

- Да ладно тебе, – буркнула Грёза.

Волшебный Дремучий лес шумел совсем близко.