Колымская трасса. Остановки по требованию Глава 25

  Остановка по просьбе графа Н.Н.Муравьева-Амурского
   Часть 1

Крымская война, которая в современной историографии все чаще называется Нулевой Мировой войной, так как в ней, кроме Турции, принимали активное участие Франция и Англия, а линия фронта проходила практически по всей границе Российской империи - от Тихого океана до Кавказа - закончилась в 1856 году  поражением России.
Итоги  Крымской войне были печальным окончанием царствования Николая I, покинувшего этот мир феврале 1855 года.

Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые, —
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей. 

Эти строки написал Ф.Тютчев, переживая сдачу Севастополя.

С вступлением на престол Александра II меняется внешняя и внутренняя политика государства.  Сорок лет при Николае I министром иностранных дел бессменно был  Карл Нессельроде, который имел репутацию человека, мало заботящегося об интересах России, не скрывающего своих проавстрийских симпатий. К. Нессельроде называли русским министром австрийских иностранных дел. Нессельроде выше всего ценил согласие монархов Европы. С интересами России он не считался, и часто действовал вопреки им. История Амурской экспедиции Г.И.Невельского тому яркое подтверждение.


В 1856 году министром иностранных дел становится Александр Михайлович Горчаков. И мы снова встречаемся с выпускником Царскосельского лицея, приятелем А.С.Пушкина, которому поэт посвятил строки:

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Всё тот же ты для чести и друзей.

"Кому ж из нас под старость день лицея торжествовать придется одному?" - вопрошал поэт. Жизнь дала ответ - А.М.Горчакову, прожившему долгую жизнь  и ставшему  образцом Российской дипломатии.

 Уже в характеристике 14-летнего Александра Горчакова  стояло: "Превосходных дарований, благородство с благовоспитанностью, крайняя склонность к учению с быстрыми в том успехами, ревность к пользе и чести своей". 

А. М. Горчаков начал дипломатическую службу в 19 лет и сразу привлек к себе внимание чиновников своим трудолюбием и широтой взглядов. К. Нессельроде еще тогда заметил: "Посмотрите, он уже теперь метит на мое место": А. М. Горчаков очень успешно продвигался по служебной лестнице. Уже в середине 30-х годов его считали сложившимся авторитетом в дипломатическом мире.

Свою деятельность в качестве министра А.М. Горчаков начал в очень трудное для России время, когда страна переживала последствия внешнеполитической и военной катастрофы:    поражение в Крымской войне, тяжелые условия мира, потерю международного престижа страны, состояние дипломатической изоляции. Все это происходило на фоне экономической разрухи и хозяйственной отсталости.

С  окончанием война на Тихом океане   сразу активизировалась в этом регионе Англия, развязав в 1856 году войну с Китаем, получившей название Второй опиумной войны. Россия, опасаясь укрепления Англии, оказывала Китаю военную поддержку в обмен на тогда  еще не освоенные территории и не обозначенные государственные границы.

А.М. Горчаков готовил документы к заключению с Китаем  в 1858 и 1860  годах мирных договоров. Первоначально посланником России в Китае "По случаю особенных обстоятельств, возникших между Россией и Китаем",- как сказано в извещении об этом Пекинскому трибуналу,-  был назначен адмирал граф Е. В. Путятин. Но у него дела шли не очень успешно.


 "...и в 1858 году,- пишет Невельской, - переговоры о границе нашей с Китаем на востоке решено было возложить на генерал-губернатора Н.Н.Муравьёва, о чем и было уведомлено китайское правительство. Пекинскому трибуналу внешних сношений был послан лист, в котором указывалось, что все действия русских на реке Амуре производятся с утверждения высшего русского правительства и что сам генерал-губернатор был вызван в Петербург государем и получил лично от него приказания. Поэтому, если китайское правительство желает покончить с Амурским вопросом, то может обращаться к генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьёву  как к уполномоченному".

Переговоры Муравьева  с   китайской стороной проводились в китайском городе Айгуне, они были сложными, но увенчались успехом.
После окончания переговоров и заключения мирного договора Н.Н. Муравьёв 16 мая 1858 года отправил Г.И.Невельскому письмо:

"Любезный Геннадий Иванович! Сегодня подписан трактат в Айгуни, Приамурский край утвержден за Россией. Спешу уведомить Вас об этом знаменательном событии. Отечество никогда Вас не забудет, как первого деятеля, создавшего основание, на котором воздвигнуто настоящее здание. Целую ручки Екатерины Ивановны, разделявшей наравне с Вами и со всеми Вашими достойными сотрудниками труды, лишения и опасности и поддерживавшей Вас в этом славном и трудном подвиге. Искренно обнимаю Вас, благодарю и ещё поздравляю".
26 сентября 1858 г.   за заслуги перед отечеством Император пожаловал Николаю Николаевичу Муравьеву графский титул и приставку к фамилии «Амурский».

  Но Айгунский договор не отвечал условиям межгосударственного, поскольку был подписан с двух сторон местными губернаторами. Для подписания окончательного договора о границе с Китаем в Пекин в 1859 году прибыла русская правительственная делегация во главе с графом Николаем Игнатьевым.

Пекинский договор был подписан 2 ноября 1860 года (14 ноября по новому стилю) между Россией и Китаем. Этот документ также известен в истории как Пекинская конвенция. Он официально утверждал положение Айгунского договора 1858 года (установка границы между странами по реке Амур), а также закреплял за Россией территорию Уссурийска. Именно этот документ в настоящее время утверждает границу на Дальнем Востоке между Китаем и Российской Федерацией.

            Князю Александру Михайловичу Горчакову.

                (1860 г., 27-го ноября. Иркутск.)

  "Новые и еще более существенные для нас  успехи генерале-майора Игнатьева дают  мне приятный случай еще поздравить ваше сиятельство с  политической победой: трактаты Тянь-Дзинский и Айгунский подтверждены и дополнены всем  тем, что в  них  недоставало, и все сомнения рассеяны: теперь мы законно обладаем  и прекрасным  Уссурийскими краем и, и южными портами, и приобрели право сухопутной торговли из  Кяхты и учреждения консульств  в  Урге и Кашгаре. Все это без  пролития Русской крови, одним  уменьем, настойчивостью и самопожертвованием  нашего посланника, а дружба с  Китаем  не только не нарушена, но скреплена более прежнего".


Будущий граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский был выходцем из известной старинной дворянской фамилии - прямой  потомок лейтенанта Степана Войновича Муравьева, участника сибирских отрядов экспедиции В. И. Беринга, описавшего морской путь из Архангельска в Обскую губу. Отец его Николай Назарьевич после окончания Горного корпуса служил в Нерчинске, затем  на флоте и дослужился до ранга капитана, командира линейного корабля. Позже он стал вице-губернатором в Новгородской губернии.

Выйдя в отставку, Николай Назарьевич Муравьев поселился в своем селе Покровском на левом берегу реки Невы по Шлиссельбургскому тракту.
Николай Николаевич Муравьев, его сын, родился 11 августа 1809 года в селе Покровском, он в раннем детстве потерял мать и воспитывался в пансионе, затем был  зачислен в Пажеский корпус. В 14 лет Муравьёв был произведен в камер-пажи и назначен к великой княгине Елене Павловне - жене Михаила Павловича, младшего брата царя. Своего пажа она была старше всего на 2 - 3 года, и между ними сложились дружеские отношения. Покровительство Елены Павловны сыграло в жизни Муравьёва большую роль. Но оно не означало покровительства ее мужа.

 По окончании корпуса в 1827 году Муравьев получил назначение в Финляндский полк, в составе которого участвовал в войне с Турцией, владевшей тогда всем западным побережьем Черного моря. Молодой офицер принимал участие во взятии Варны и за отличие был произведен в подпоручики. Затем, прикомандированный к Пятой Черноморской флотской бригаде, был зачислен в число десантников, бравших Сизополь, участвовал в осаде крепости Шумлы и взятии Адрианополя,

Во время турецкого похода Муравьев дважды награждался боевыми орденами и золотой шпагой с надписью «За отвагу», получил два чина и стал штабс-капитаном в двадцать лет. В 1833 г.  он вышел в отставку и недолго жил в имении отца, но уже в том же году снова оказался в действующей армии, теперь на Кавказе — адъютантом командующего Кавказским корпусом генерала Е. А. Головина.

В бою при Ахульго Муравьева ранило в руку. После излечения он стал начальником Черноморской  береговой линии, а в 1841 году 32-х лет от роду получил чин генерал-майора. Вскоре новая и более серьезная вспышка болезни заставила Муравьева покинуть военную службу.

 В 1844 году он уехал лечиться за границу, где и  познакомился со своей будущей супругой -  19-летней француженкой Элизабет Буржуа де Ришмон. 
 Юную француженку пленил галантный русский офицер. Предложение руки Муравьев сделал Элизабет в 1846 году,  когда стал военным и гражданским  губернатором в Туле. Элизабет де Ришмон приехала в Россию и стала Екатериной Николаевной Муравьевой.

Назначение Н. Н. Муравьева генерал-губернатором Восточной Сибири, происшедшее в 1847 году, было не без вмешательства великой княгини Елены Павловны, благоволившей к нему еще со времен Пажеского корпуса.

Из воспоминаний Бернгарда Васильевича Струве, служившего чиновником по особым поручением при генерал-губернаторе Н.Н.Муравьеве с 1848 по 1854 год:
"Поступил я на службу в Восточную Сибирь вслед за выпуском из Императорского Лицея (бывший Царскосельский Лицей) в 1847 г.  в то именно время, когда Н. Н. Муравьев был назначен генерал-губернатором. Решимость моя, 20 летнего юноши, отправиться на службу в Восточную Сибирь считалась в то время необыкновенным подвигом. Директор Лицея Д. Б. Бролевский показывал меня моим товарищам и младшим курсам Лицея как какое-то чудовище. Нас было всего трое из молодых людей, получивших образование в высших учебных заведениях, которые с юношеским увлечением отправились к Муравьеву в Сибирь на борьбу с неслыханными злоупотреблениями, о которых повествовала только что оконченная ревизия сенатора И. Н.Толстого.
 
Замечательны три черты характера этого выдающегося общественного деятеля:
во-первых, крайне незаносчиво и несамонадеянно обрисовывал  он  самому себе и перед  высшими правительственными лицами и учреждениями границы того, чего он  желал  достигнуть своею деятельностью, поэтому он  всегда больше делал, чем  сам  надеялся и обещал;

 во-вторых, с  какою настойчивостью и последовательностью он  проводил  задуманные им  преобразования, как  он  действовал  в  широком  смысле предусмотрительно и подготовительно и, наконец,

в-третьих, как  благоразумно, оценивая значение того или другого возбужденного им  вопроса, он  не затруднялся сделать подчас  несколько шагов  назад, чтобы совершить с  тем  большею уверенностью действие, которое он  считал  необходимым  для достижения определенной цели.
 Этими тремя благородными чертами отличалась вся его жизнь: таков  он  был  на поле брани, таков  в  семейном  быту, таковым  он  явился на длинном  поприще своей гражданской деятельности.
 
По приезде  в Сибирь, познакомившись несколько с чиновниками и делами этого богатого края и пораженный ужасающим положением, в котором застал этот край, Муравьев мечтал только об одном и ставил это пределом своей деятельности, а именно: хотя бы привести все в движение, дать всему толчок, соответствующий будущему назначению этой громадной окраины великой Руси.

Период времени управления Восточною Сибирью Муравьевым составляет без сомнения  эпоху в истории нашего отечества. Это докажут грядущее время и история."

О Н.Н.Муравьеве  сохранились самые противоречивые мнения. Современники его  или восторженно хвалили, или жестоко ругали - в зависимости от личных с ним отношений, но равнодушных высказываний о нем не сохранилось. Его или любили и ценили  как крупного государственного деятеля, или ненавидели. Причем, последних было значительно меньше, чем первых.

По словам писателя И. А. Гончарова: "Предприимчивый дух этого энергичного борца возмущался, человек не выдерживал, скрежетал зубами, и из обыкновенно ласкового, обходительного, приличного и любезного он превращался на мгновение в рыкающего льва".

Н. Н. Муравьев в письме к брату жаловался:"Всем им хороши были генерал-губернаторы, которые любили есть, пить, волочиться и наживаться, но когда государю угодно было назначить, меня сюда, то они воображали, что обойдутся красными словами. На беду их бог дал мне молодость и глубокую преданность России.   Вот и пошли на меня войной, конечно, кабинетною, чернильною, дипломатическою..."

..
В числе первых, кому генерал-губернатор и его супруга Екатерина Николаевна сделали визит, была княгиня М. Н. Волконская.
Из воспоминаний Б.В.Струве:

 "Сами государственные преступники вели себя по отношению к Муравьевым и к нам  как к лицам официальным  с утонченною деликатностью, не давая ни малейшего повода к каким-либо нареканиям. Тем не менее губернатор Пятницкий, из досады, что ему было предложено оставить службу в Сибири  еще до увольнения своего от должности,  счел своею обязанностью  из верноподданнической преданности Царю и отечеству, послать в Петербург донос, в котором он в самых ярких красках обрисовывал предосудительность сближения Муравьева и ближайших к нему чиновников с декабристами надеясь, вероятно, этим поправить свое положение в служебном мире.
 
От шефа жандармов графа Алексея Федоровича Орлова  через министра внутренних дел Л. А. Перовского  донос этот  по Высочайшему повелению  был прислан к генерал-губернатору Муравьеву для доставления соответственного объяснения. Ник. Ник. Муравьев, сколько я помню, ответил на этот донос приблизительно следующее: что он убежден, что так называемые декабристы теперь (т. е. в мае  1848 г.), искупив заблуждения своей юности тяжелою карою, принадлежат к числу лучших подданных Русского Царя; что никакое наказание не должно быть пожизненным, так как   цель наказания есть исправление, а это вполне  достигнуто по отношению к декабристам, и что нет основания оставлять их изверженными навсегда из общества, в составе  которого они имеют право числиться по своему образованию, своим нравственным качествам по теперешним политическим убеждениями."

Позже княгиня М. Н. Волконская напишет: "Последние восемь лет никогда не изгладятся из моего благодарного сердца  За это время генерал-губернатором был  Николай Николаевич Муравьев. Честнейший и одареннейший человек. Это он открыл для России Тихий океан в то время, когда французы и англичане лишили ее Черного моря. К нам он относился так же безупречно, как и его достойная и добрая жена"

Княгиня Мария Николаевна, урожденная Раевская, дочь героя Отечественной войны 1812 года генерала Н. А. Раевского, в числе первых жен осужденных декабристов отправилась к мужу в Сибирь. Здесь в Петровском заводе в 1832 году родился сын Михаил. Детские годы его прошли в деревне, он получил домашнее образование. И только в 1847 году, когда Мария Николаевна получила разрешение жить с детьми в Иркутске,  смог поступить в старший класс гимназии.

Муравьев вручал золотую медаль выпускнику иркутской гимназии Михаилу Волконскому. Лишенный возможности учиться в университете, он был определен генерал-губернатором на службу в Главное управление Восточно-Сибирского края коллежским асессором.
 
За семь лет службы в Сибири М.С. Волконский исполнял весьма разнообразные и подчас чрезвычайно важные поручения. В 1851 году в качестве губернского секретаря Волконский находился в походной канцелярии Муравьева при осмотре им Забайкальского края, а затем как член следственной комиссии участвовал в следствии по делу правонарушений Нерчинского горного правления.

...Когда в Тюменской области среди южнорусских переселенцев, направлявшихся на поселение в Енисейскую губернию, началась эпидемия холеры, Волконский был послан для принятия мер против эпидемии и организации помощи людям. Командированный в 1854 году на Якутско-Аянский тракт для обозрения его в хозяйственном отношении, в особенности на предмет расположения вдоль него новых крестьянских поселений, он осмотрел дороги от Якутска до Аяна и составил соображения об их устройстве.
 
Под надзором Волконского организовано первое почтовое сообщение между Якутском и Аяном.После того, как успешно справился с важным делом снабжения провиантом Амурской экспедиции 1855 года, он получил ответственное задание на Амуре. На пространстве трехсот верст между Николаевским и Мариинским постами М. С. Волконский расселил около шестисот крестьян, вывезенных им из разных мест Сибири.
 
В 1856 году М. С. Волконскому выпал счастливый жребий явиться в Сибирь вестником великой радости. В день коронации императора Александра II 26 августа 1856 года Н. Н. Муравьев отправил его из Москвы с высочайшим манифестом, которым всем декабристам даровалось помилование. Тогда же М. С. Волконскому, как и его отцу — С. Г. Волконскому, был  возвращен княжеский титул. За отличные усердные труды свои по службе в Сибири М. С. Волконский был награжден орденом Cвятого Владимира IV степени. После помилования семья Волконских навсегда покинул Сибирь.
Позднее, в 1903 году, в память о созидательной деятельности  М.С.Волконского село близ Хабаровска, которое основали  переселенцы из Тамбовской  губернии, назвали    Князе-Волконское.

На склоне лет, вспоминая совместное с А.С.Пушкиным путешествие, Мария Николаевна  Волконская писала: "Мой отец приютил его в то время, когда он был преследуем императором Александром I за стихотворения, считавшиеся революционными. Отец принял участие в бедном молодом человеке, одаренном таким громадным талантом, и взял его с собой, когда мы ездили на Кавказские Воды, так как здоровье его было сильно расшатано. Пушкин этого никогда не забывал; он был связан дружбою с моими братьями и ко всем нам питал чувство глубокой преданности".

Мария Николаевна описывает случай  впоследствии поэтически воспетый Пушкиным: "Увидя море, мы приказали остановиться, вся наша ватага, выйдя из кареты, бросилась к морю любоваться им. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала, для забавы, бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги, я это, конечно, скрыла и вернулась в карету. Пушкин нашел эту картину такой красивой, что воспел ее в прелестных стихах, поэтизируя детскую шалость; мне было только 15 лет":

Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!

Считается, что "Посвящение , с которого начинается поэма  Пушкина "Полтава", обращено к Марии Волконской в далекую сибирскую ссылку.

Тебе - но голос музы тёмной
Коснется ль уха твоего?
Поймёшь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдёт, непризнанное вновь?

Узнай по крайней мере звуки,
Бывало, милые тебе -
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

Поэт виделся с Марией Волконской в 1826 году в Москве перед ее отъездом к мужу в Сибирь.

В письме к брату Александр Сергеевич признавался: "Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского".

Б.Струве пишет:

"Вскоре после вступления в должность Муравьев, намереваясь в мае 1849 года совершить путешествие на Камчатку и желая до отъезда получить от  Государя те повеления, которые, может  быть, Его Величеству благоугодно будет  дать ему по случаю отправления его для обозрения Якутской области, Охотска   Камчатки, решился 25 февраля послать всеподданнейший рапорт  и при нем  особую докладную записку, которыми снова обращал внимание Государя на положение золотопромышленности и Кяхтинской торговли, на вероятность совершенного ею упадка от  соперничества англичан  и на неразлучные с  этим  последствия".
 
..."Не раз  случалось мне  слышать в  Петербурге  опасение,—писал  Муравьев  в  своей всеподданнейшей до докладной записке,—что Сибирь рано или  поздно может  отложиться от  России, но прежде прибытия моего сюда я   считал  это опасение не основательным, не умея себе  объяснить, от  какого бы источника опасность эта могла  проистекать; здесь, Государь, я убедился, что опасение  это весьма естественно и от  таких  причин, которые совершенно чужды соображениям столичным.
 Я нашел   здесь весь народ  под  влиянием  и в  руках, так  сказать, богатых  торговцев, промышленников  и откупщиков  и всех  чиновников  правительственных, почти без исключения, на содержании и в   услугах  тех  же богатых  людей.
 ...Я осмелился сказать  это только для того, чтоб  доказать, сколь слаба надежда  уничтожить влияние богатого  промышленного и торгового   класса на все народонаселение.

...Я  опасаюсь сосредоточения богатств  в  немногих  руках   при настоящем  учреждении о золотопромышленности; богатый же класс  этот  и более образованный по происхождению своему и по отдаленности от  центра империи вовсе не имеет   чувств  той преданности к  Государю  и отечеству, которые внутри империи всасываются с  молоком, он  ко всему равнодушен, кроме своих выгод,  и, за немногими только исключениями, нет  почти и  надежды возбудить в  них  те  высокие чувства, которыми  гордится,   славится всякий русский; а между тем,  они не  только не лишены свойственного русским  смысла и предприимчивости, но и превосходят  в  этом  жителей внутренних  губерний, что весьма естественно по самому роду их  занятий для получения своих  выгод  на здешних    огромных и диких  пространствах. Этот  смысл  и эта  предприимчивость указывают  им  ясно, что настоящий исток  Сибирских  произведений, что все будущее благоденствие Восточной Сибири заключается в  верном  и удобном  сообщении с  Восточным  океаном  и что Кяхта  рано иди поздно потеряет  для них свое значение по соперничеству англичан,  и что всякий другой промысел   ничтожен  и не может  принять желаемых  размеров  без  плавания по Амуру.

 ...В  последние годы, а  особенно в  прошлом,   возникло не безосновательное предположение, что англичане займут  устье Амура. Наружно,  многие из  них  изъявляют  в  этом  свои опасения и сожаление, внутренне им  все равно, кто бы ни открыл  Амур  -  но каких  тогда потребуется сил  и средств  от  правительства, чтобы Восточная Сибирь не сделалась английскою,  когда в  устье Амура станет  английская крепость и  английские пароходы пойдут  по Амуру до Нерчинска и  даже до Читы?

... Если бы, вместо  английской крепости, стала в  устье Амура русская крепость, равно как  и в  Петропавловском  порту в  Камчатке, и между ними ходила флотилия, а для вящей предосторожности, чтоб  в  крепостях  этих  и на флотилии  гарнизоны, экипаж  и начальство доставляемы были из  внутри России, то этими небольшими средствами  на вечные времена было бы обеспечено для России владение Сибирью и всеми неисчерпаемыми ее богатствами и особенно золотом, которое сделалось уже для нее необходимостью  и которого еще богатейшие источники обещает  весь левый берег  Амура, по самым  верным  признакам,  лично  мною в  прошлом  году в  Нерчинском  округе и по  пограничной р. Горбин  виденным".

Б.Струве пишет:
"В  мае 1848 г.   явился в Иркутск  иностранец - англичанин  Остен,  путешествовавший для производства будто бы геологических  исследований  и считавший необходимым  для этой цели спускаться по течению рек, чтобы видеть обнажения почвы но берегам  их, со своею молодою женою из  шведок, имевшей обширное знакомство в  Петербурге и владевшей английским  языком,  как  своим  родным.
 
Появление Остена в  Иркутске совпало с  отсутствием  генерал -губернатора, отправившегося за Байкал  для обозрения Забайкальского края. Остен, долго не думая, переправился через  Байкал  и далее почтовым  трактом  через  Верхнеудинск  и Читу в  Нерчинск, где он  немедленно приступил  к  постройке большого плота, на котором  предполагал  спуститься вниз  по Шилке и Амуру к  устью  этой реки, надеясь найти там  китобойное или иное судно, чтобы добраться через  Тихий Океан  до материка Америки или и прямо до Европы.

 Выписка  из письма Н.Н.Муравьева к  министру внутренних  дел.
      (1848 г., 14-го сентября.)

"Остен  и не думает  о геологии, но он  успел  собрать более подробные и верные сведения о Кяхтинской торговле, чем  я сам  доселе имел. В  особенности точны сведения его о торговле контрабандой; в  пылу разговора он  сами мне высказал  убеждение свое, что Кяхтинская торговля наша держится одними только тайными провозоми в  Китай нашего золота и серебра.
 
Давно соображения эти занимают  меня, давно собираю я сведения об  этих  важных  для России предметах;  вдруг, как  снег  на голову, является Остен  в  Нерчинск  ... ему стоит  только спуститься по Амуру -  и к  будущей же весне  пара английских  пароходов  займет  Сахалин!"


 Находясь в  Верхнеудинске, генерал-губернатор  узнал  об проезде Остена через Нерчинск и немедленно     отправил  поручика В. В. Ваганова   в  Нерчинск  вдогонку Остена  с  приказанием  ни под  каким  видом  не допустить его до исполнения своего намерения и живого или мертвого возвратить его в  Иркутск.
Ваганов  чрезвычайно ловко исполнил  данное ему поручение и   через  десять дней вернулся в  Иркутск  в  сопровождении Остена с  его миловидною супругою.

...Отказать  Остену в  предпринимаемом  им  объезде части Забайкалья Муравьеву показалось неудобным, чтобы обнаружением  подозрения не дать Остену основание думать, что тут  действительно что-нибудь неладное кроется. С  другой стороны, представлялось не совсем  своевременным  предоставить ему полную свободу. В  этом  отношении  дело устроилось весьма благоприятно.

В  начале  января празднуется в  пограничном  китайском  городе Маймачин с  большим  весельем  Монгольский праздник  "Цагаы-Сара", известный между русскими, имеющими дело на Кяхте, под  названием  "Белый месяц". К  этому торжеству собирается в  Кяхту большинство Иркутского купечества, потому что с  этого праздника начинается ежегодный размен  товаров, и кроме того, другие посторонние торговле лица, не связанные службою и иными делами в  Иркутске.

Во время "Белого месяца" в  Кяхте бывало необыкновенное оживление, что-то вроде нашей русской ярмарочной суеты, но только поскромнее. Главный интерес  состоял  в  том  сближении, которое в  это время происходило между жителями обоих  пограничных  городов, Кяхты и Маймачина, зрелищем  более редком, что китайцы тогда еще не выезжали за пределы своего государства. 

Так  как  и я рад  был  несколько поразвлечься и повеселиться на Маймачинском  празднике, то я предложил  Остену с  его супругою им  сопутствовать в  этой поездке. Муравьев  был  этим  очень доволен, потому что он  был  уверен, что Остен  в  моем  присутствии стеснится вступать с  китайцами, монголами, лаинтскими жрецами и представителями старообрядства в  такие разговоры, которые, по современному положению   могли бы быть поняты ими в  совершенно превратном  смысле.

Кяхтинские купцы: маститый Николай Матвеевич  Игумнов, Иван  Яковлевич  Куликов, Александр  Андрианович  Кузнецов, все комиссионеры и представители первых  московских  фирм    усердствовали, чтобы доставить нам  случай видеть все, что только можно было в  Маймачине.

Блистательный обед, вполне китайский, состоящий из  сотен  различных и отвратительных  блюд  с  каракатицами, ласточкиными гнездами и разными червячками, в  фузе (магазин ) одной из  лучших  Пекинских  фирм, с обильным  возлиянием  шампанским, кроме непременного угощенья подогретою рисовою водкою, завершило празднество у китайцев. Мне с  трудом  удалось привести своего англичанина домой в  Троицкосавск (он же Кяхта - русский город на противоположном берегу Амура),   так  он  разгулялся с   китайцами в  Маймачине.

На другой день мы пустились в  путь по старообрядческим  волостям . Остен  был  поражен  их  зажиточностью, но вместе с тем,  видимо, удивлен, что нигде не слыхал  ни слова, которое могло бы указать на раздражение или нерасположение к   правительству, как  он  ожидал. Напротив, везде мог  он  только убедиться в  искреннейшей преданности царю, отечеству, высшему правительству и местным   его представителям; единственное неудовольствие высказывалось по отношению к  духовенству и к  чинам  полиции, поведение которых и не отличалось безупречностью в  делах, касавшихся раскольников, и это только благодаря тому направлению, которое давал  этим  делам  преосвященный Нил.

 Муравьев  смотрел  на старообрядцев  и раскольников  совершенно иными глазами, что и доказал  впоследствии. Проездом  мы были и в  Петровском  железоделательном  заводе, который, разумеется, показался англичанину крайне жалким  по сравнению с  этим  производством  в  его отечестве.

 Посещение на Гусином  озере дацана Хамбы-Ламы доставило Остену и его жене большое удовольствие. Хамба-Лама, поражавший всех  своею наружностью, необыкновенно широкою, как  говорится, косая сажень в  плечах, трех  аршин  росту, по тучности не передвигавшийся с  места на место без  посторонней помощи, что считалось у ламаитов  особым  благословением  свыше, принял  нас  чрезвычайно приветливо, не вставая со своего седалища. Нас  угостили чаем  и сухими китайскими фруктами, после  чего Хамба-Лама предложил  нам  присутствовать при торжественном  богослужении, которое он  собирался совершить в  своем  большом  дацане с  участием  большого числа ламаитского духовенства. Духовенства собралось человек 150, все в  желтом  облачении, снабженные музыкальными инструментами всевозможных  родов  и размеров  (две трубы были не меньше 2-х  саженей длины, в  нижней оконечности более полуаршина в  диаметре).

Когда все это уселось по местам, Хамба-Лама вошел  в   дацан, поддерживаемый двумя прислужниками и в  сопровождении своей матери, согбенной старушки меньше маленького роста, которая пользовалась особым  почетом.
Хамба-Лама уселся на свое первенствующее место и возле него, несколько позади, его мать. После этого началась ужасающая музыка из  сотен  инструментов, барабанов, бубен, труб, флейт, свистков   без  всякой гармонии, словом  что-то неописуемое и невообразимое, чего с  нашими нервами нельзя выдержать. Хамба-Лама видел, что эта, по его понятиям, прелестная, а по нашим - убийственная музыка, производит  на нас  потрясающее впечатление и остался этим  очень доволен, полагая, вероятно, что впечатление не может  быть иное, как  приятное.
 
Когда все кончилось, мы рады были выбраться из  этого ада музыки и пошли опять к   Хамбе-Ламе на дом. Угощая нас  чаем  и фруктами, он  преподнес  нам  по-восточному обычаю  подарки: Остену, которому я как  гостю дал  предпочтение, старинную монгольскую кольчугу, а мне деревянную чашку, так  как  я от  подарка такой редкости, какую он  вручил  Остену, отказался. Но чашка эта имела в  его глазах  еще большую цену, служа выражением  глубокого его уважения ко мне, потому что он много лет  сряду только один  пил  из  нее чай; она и теперь у меня хранится.
 
И здесь Остену не удалось подметить ничего того, что ожидал, наоборот, он  вынес  убеждение, что ламаиты Манчжурии и северного Тибета скорее тяготеют к   России, чем  к  Китаю".
В  начале февраля мы вернулись в  Иркутск .В Иркутске полным ходом шла подготовка экспедиции на Камчатку.

В этой главе использованы материалы из книги Б.В.Струве "Воспоминания о Сибири. 1848-1854г". С-Петербург, 1889г.
Барсуков И.П. Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский. Книга вторая.Текст издания: Москва: Синодальная Типографія, 1891.