Под черным крылом Горюна. Часть 1. Глава 3

                3
 
 Недолгая  летняя ночь сменилась тусклым рассветом. Утро задалось мрачное, хмурое, забарабанил за окном мелкий частый дождь, потек по стеклам  кривыми змейками-струйками. Где-то далеко, за хозяйственными постройками,  выла собака. Новицкий сквозь сон слышал этот  вой  и его мучили кошмары. Он вновь ехал на пролетке сквозь дремучий лес, только вместо кучера правил лошадью Гордей. У Мирошкиной могилы пролетка  остановилась.               
—Волки, Митрий Федорович, дальше ходу нет.
—Какие волки, Гордей? Нынче лето.
—А вы оглянитесь окрест.

 Новицкий трет глаза: вокруг белая пелена искрящегося снега. И вот, плотоядно скалясь, к ним крадется голодная волчья стая. Жадно горят желтые глаза, обнажились клыки. Уплывает в небо тревожным набатом  раздирающий душу вой.
— Пропадем, ваше благородие, — говорит Гордей голосом Якова и  заливисто смеется.
 Новицкий проснулся в холодном поту, сел на постели, не понимая, где он и что с ним происходит.  Сердце бешено колотилось в груди. Осознание, что это обычный  кошмар, пришло через пару минут. Он снова лег, натянул на голову одеяло. Но сон больше к нему не шел. Собака продолжала  выть. 
– К покойнику или к пожару?  — вслух произнес  Новицкий, вспомнив народное поверье.

 Затем  обозвал себя болваном  за то, что тоску голодной промокшей дворняги принял за недобрый знак. Он откинул одеяло и устремил взгляд на противоположную стену, туда, где  висело большое зеркало. Ему стало грустно от вида черного шелка, которым  оно было задрапировано. Небольшие  фарфоровые часы на комоде стояли, их неподвижные стрелки застыли на отметке семь тридцать. Новицкий сел на постели и потянулся за пиджаком, в верхнем кармане которого находились часы. И тут до его слуха донеслись легкие шаги. Он прислушался. Это не мог быть Гордей: шаги старика были громкими, шаркающими, не могла быть и кухарка Лукерья. Новицкий помнил ее как пожилую и  дородную женщину. А шаги принадлежали существу, скорее всего, молодому. Скрипнула дверь соседней комнаты.  Новицкий поднялся с постели, накинул халат, на цыпочках подошел к двери своей спальни, слегка приоткрыл ее.

 В полутемный  коридор выходило несколько комнат, в основном гостевых и хозяйских спален.  Новицкий замер. Ожидание его тянулось недолго. Вскоре он увидел, как из дверей комнаты покойной хозяйки  выскользнула завернутая в черную шаль маленькая фигура. Ее хрупкое сложение выдавало в ней либо ребенка, либо миниатюрную женщину.
— Стой! — крикнул Новицкий.
   Но черная фигура проворно побежала по коридору и вскоре исчезла с глаз, растворилась, как  растворяется ночная  мгла под солнечными лучами.  Преследовать ее было бессмысленно.

 Новицкий, чертыхаясь, прошел в комнату матери. Остановился в дверях. Его неприятно поразил беспорядок, который был здесь устроен. Платья и белье покойной барыни лежали на неубранной постели, на кресле и на полу валялись бумаги. Старое бюро также было завалено грудою бумаг. Вероятно, в них небрежно рылись, да так и не удосужились прибрать за собой. Душистые  герани на окнах, так любимые покойной, пожухли, резные листочки их пожелтели. Новицкий закрыл дверь. Несколько минут в растерянности стоял, соображая, что делать дальше, затем решительно направился в дальний конец дома, где находилась кухня. Здесь же располагались людские комнаты и чулан.

 Лукерья, дородная и румяная баба, курносая, круглолицая, в широком белом фартуке поверх пестрой ситцевой юбки, несмотря на   ранний час  уже была на ногах и ловко управлялась с делом, которому посвятила не один десяток лет своей многотрудной бабьей жизни. А именно:  чистила картофель и бросала его в стоявшую рядом глубокую миску. Лукерья была кухаркой и не переставала благодарить бога за то, что милостью своей даровал он ей такое легкое и доходное место в имении старой помещицы.
 Новицкого  она заметила не сразу. Но когда их взгляды встретились, вздрогнула и уронила на пол нож.
—С приездом, барин. Ох, и испугали же вы меня!
—Здравствуй, Лукерья, неужели я   похож на привидение?
Лукерья вытерла  руки о край фартука, поправила сползший на лоб белый  ситцевый  платок:
— Может, чего желаете? Кофейку горяченького?
—Скажи мне, Лукерья, кто кроме тебя и Гордея живет в доме?
—Только мы вдвоем и остались, а вы к чему это спрашиваете? — насторожилась кухарка.
—Так уж и вдвоем? И нет в доме больше ни женщин, ни детей.
— Так откуда бы им здесь взяться?

 Под пристальным  взглядом холодных, отливающих сталью серых  глаз хозяина,   Лукерья явно волновалась, нервно теребила край фартука.
— Даже не покраснела! — с досадой выпалил Новицкий. — Говори по-хорошему, кто еще есть в доме?
— Простите меня, дуру старую, — запричитала кухарка, — забыла совсем, внучка моя, Аленка,  здесь иногда  бывает. Барыня разрешила.
— Где сейчас твоя внучка?
—Спит, а зачем она вам? — на широком лице Лукерьи появился испуг. — Барин, она совсем еще невинное дитя.
—Немедленно разбуди ее. И  чтобы через десять минут обе были здесь.
Лукерья, тревожно озираясь на хозяина, боком выскользнула в дверь. Не прошло и десяти минут, как перед Новицким предстало тщедушное создание с русой косой на вид лет тринадцати. Создание постоянно шмыгало носом и неотрывно смотрело в пол.
—Поздоровайся с барином, востроглазка!

 Лукерья толкнула девочку в спину. Но та продолжала хлюпать носом и хранить молчание.
— Это ты была в комнате барыни? — взяв девочку за подбородок, строго спросил Новицкий.
 Аленка метнула на него испуганный взгляд и зажмурила  глаза, словно ожидала, что ее сейчас  ударят.
—Абсолютная  дикарка, — оттолкнул от себя  девочку Новицкий. — Не будешь, значит, говорить?
—Барин, бесполезно ее спрашивать, все одно  ничего не скажет, халактер такой, — вступилась за внучку Лукерья, — я сама с ней поговорю.
— Хорошо, узнай, что ей надо было в комнате барыни, а ты, — обратился Новицкий к Аленке, — если будешь шастать по дому без спроса, больше никогда сюда не придешь, поняла?
  Аленка кивнула русой головой и громко шмыгнула носом.

  К восьми  часам утра пришел в усадьбу деревенский  кузнец – огромного роста   угрюмый  мужик, осмотрел пролетку.  Почесал в затылке, прежде чем приступить к делу, поторговался с Яковом о цене, поплевал на заскорузлые руки и приступил к работе. Гордей подошел к кучеру, наблюдающему  за работой кузнеца,  тронул его за плечо.
— Там  это…  того…  тебя хозяин зовет.
—Чего ему от меня  надобно? — не поворачиваясь к Гордею, спросил Яков.
—Мне почем знать?   Коли зовет – значит, есть дело.
—Ладно, идем.  Тут еще не скоро дело сладится.   
Яков,  стесняясь исходившего от одежды острого запаха конюшни, переминаясь  с ноги на ногу, остановился в дверях гостиной. Новицкий жестом указал ему на стул у двери.
—Премного благодарен, ваше благородие, только я  лучше постою.
—Я вот о чем хотел поговорить с тобой, Яков...
Новицкий, до этого стоявший у окна, стал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину.  Яков вперил взор в полосатую потертую обивку стула, затем несмело, украдкой  бегло осмотрел гостиную.  Поймал устремленный на него взгляд Новицкого, смущенно опустил глаза.
— Мне сейчас, — продолжал Новицкий, — для обустройства жизни здесь нужны будут помощники. Как я понял, кучер ты неплохой, не примешь ли предложения послужить у меня?
  Яков часто-часто  заморгал. Веснушчатое лицо его вытянулось от удивления.
— С оплатой не обижу. Много, конечно, сейчас платить не смогу, но поправлю дела – лучше прежнего заживешь. Как, принимаешь мое предложение?
—Больно уж оно неожиданное, ваше благородие, сразу так и не решишь, да и с домочадцами посоветоваться бы надо.
—Конечно, посоветуйся.  Но, коли  надумаешь – не пожалеешь.

  Отпустив Якова, Новицкий прошел в комнату покойной матери.
—Гордей, — громко  позвал он слугу.
—Слушаю, Митрий Федорович!
   Гордей с серебряным подносом, на котором красовался  белоснежный фарфоровый кофейный сервиз, словно  вырос из-под земли.
—Почему в комнате барыни  такой беспорядок?
  Гордей замялся.
—Не успели убраться, я сильно прихворнул, а Лукерья не управилась одна.
—Вы весь дом запустили, окна давно не мыты, наверное, еще с прошлой весны, гардины от грязи цвет потеряли.
  Он тряхнул занавес. Со складок  тяжелого зеленого бархата полетела клочьями скопившаяся пыль.
—Что это такое?

 Гордею пыль попала в нос, он стал чихать, при этом поднос в его руках заходил ходуном, грозясь опрокинуть сервиз на пол.
—Виноваты, Митрий Федорович, не досмотрели.
—Ладно, иди,  вот  ведь народ, не погоняешь вас – не пошевелитесь.

 Ближе к полудню в кабинет – небольшую комнату со старым, во всю стену  дубовым письменным столом и большим портретом покойного государя императора Александра 3 в золоченой раме – вошли Лукерья с Аленкой. Новицкий сидел за столом на вычурном стуле с высокой резной спинкой  и, недовольно хмурясь, просматривал бумаги. Взор государя императора также был строг. Под суровым  монаршим  взглядом у Лукерьи дрожали колени, а Аленка так и обмирала со страху.
—Чего тебе, Лукерья? — Новицкий оторвал взгляд от домовой книги.
— Вот, — кухарка протянула  к нему дрожащую  ладонь, на которой лежали маленькие золотые сережки с каплями фиолетового аметиста.
— Что это? — брови Новицкого удивленно взметнулись вверх.
— Это из-за них она, — Лукерья толкнула Аленку в спину, — сегодня забралась в комнату барыни.
—Воровать вздумала?
   Новицкий даже привстал со стула от негодования. Левый глаз его стал  нервно подергиваться.
  Аленка испуганно мотнула головой.
– Простите ее, барин, она не воровала, — Лукерья подтолкнула упирающуюся Аленку к столу, — расскажи барину,  как дело было.
—Я не брала их без спросу, — голос девочки был слабенький, тоненький, как и она сама. — Мне их покойная барыня дала.
—Хорошо, допустим, дала, а в комнате у нее что делала?
—Так сережки брала.
—Ты же только что мне сказала, что барыня  тебе их  сама дала? — Новицкий захлопнул домовую книгу и нервно забарабанил пальцами по столу.
Аленка замолчала, испуганно переводя взгляд то на Новицкого, то на грозного императора, то на пол. Лукерья  виновато вздохнула.
—Стесняется она правду сказать.
—Говори!

 Новицкий сверлил девочку взглядом. Аленка еще более тушевалась, водя грязным пальцем голой ноги по мягкому ворсу ковра.
— Говори, востроглазка, не гневи барина! — Лукерья больно ударила девочку промеж худеньких лопаток.
  Аленка ойкнула.
  — Сегодня ночью барыня покойная  приходила, Бабушка спала,  поэтому  ее не видела.  Покойница  и говорит  мне: «Не бойся, Аленушка, смерти вовсе нет, а есть другая жизнь, вечная. Где каждый ответ держит перед Господом, созерцая престол его сияющий. А иные, грешные,  при отходе, к ужасу своему,  видят отсветы пламени Адова. Я среди них. Но пока душа моя еще здесь,   хочу напоследок дело доброе сделать, хоть чем-то облегчить твое будущее  положение. Как забрезжит рассвет, пойди в мою комнату. В верхнем ящике бюро лежат сережки, они не очень дорогие, но однажды спасут тебя от голода в большом городе. А непутевому сыну моему, — Аленка запнулась и испуганно посмотрела на Новицкого, — это она так сказала, непутевому, если спрашивать будет, напомни, что сережки эти мне были подарены на свадьбу отцом  моим, Модестом Венедиктовичем, и я вправе распорядиться ими так,  как пожелаю».

 Новицкий закусил  губу. Такие подробности не могли знать ни  Лукерья, ни тем более ее внучка, вероятнее всего, к этому приложил руку Гордей, который был в курсе всех семейных дел своих господ. Аленкиному рассказу Новицкий не поверил, решил, что его глупо дурачат.
—Да, выдумщица ты, каких мало, тебе бы сказки сочинять или страшилки для малых ребят. — Новицкий взял сережки, которые Лукерья положила на стол, повертел их в руках. — Большой ценности они  действительно  не имеют. И мне ни  к чему. Бог с тобой, забирай их. Но если впредь заподозрю в краже или во лжи, знай, церемониться не буду.
— Благодари барина, кланяйся, — Лукерья  наклонила голову Аленки.
—Благодарствуйте, — пискнула девочка и сделала  попытку освободиться от тяжелой и уверенной руки.
 Но Лукерья с еще большей силой  надавила на голову внучки.
—Лукерья, — Новицкий вышел из-за стола, подошел к окну и поковырял пальцем пересохшую землю в цветочных горшках, — твоя внучка уже достаточно взрослая для  выполнения  по дому несложных  работ.  Чтобы напрасно не ела чужой хлеб, пусть поживет при тебе и послужит горничной в доме. Я хочу, чтобы через пару-тройку  дней весь дом сверкал чистотой.
  Лукерья  охнула.
— Барин,  я сама хотела просить у вас об этой милости. А вы, благодетель наш, наперед о нас подумали.
— Кроме чистоты я люблю, когда в доме много цветов. Здесь все должно кардинально перемениться. Нерадения в делах не потерплю. Можете идти.

 Он больше не  смотрел в сторону Лукерьи и ее внучки, которые попятились задом к выходу  да так задом и вышли, тихонько притворив за собой дверь. Достал из кармана папиросы, закурил, устремив неподвижный  взгляд на качающиеся  мокрые ветви раскидистой акации за окном.