Национальный вопрос в России

Александр Марков



Трактатъ


Национальное сознание и история
Национальное сознание и Россия до XX века
Национализм и патриотизм
Национализм и шовинизм
Национализм и религия
Национализм и идеология
Национальный вопрос в России
Славянский вопрос
Европейский вопрос
Азиатский вопрос
Кавказский вопрос
Еврейский вопрос
Выводы




    Почему мне, другими словами – кто я такой в представлении считающей себя просвещенной публики, привыкшей к одним и тем же фамилиям в журналах и физиономиям на экранах, - так вот, почему мне взбрела в голову блажь высказаться по вопросу, который встал перед Россией во весь свой уродливый рост? В самом деле, что за причуда, и какой толк еще от одного исследователя, когда и так хоть пруд пруди – пророков, предсказателей, прорицателей, гадателей, вещателей, толкователей, чудотворцев и всяких политологов. Оптимистичный Петр Федосеев для многих из них заучившийся не по теме школяр, которому и в минуты откровения от былых философических трудов не дойти и до сотой части тех гипотез, перспектив, анализов, прогнозов, раскладок и расчетов, что конопатят наши терпеливые уши и разваривают мозговые извилины. Кажется, что очередное будущее и непредсказуемое настоящее не растолковывают лишь те, кто трудится (в прямом смысле слова) и кому лень. Предупреждают, предостерегают, напоминают, рассуждают, грозят, ругают, иронизируют, оправдывают и клеймят несуразную действительность нашей (а не этой) страны ба, знакомые все лица, начиная с 90-х: от энергично соревновавшихся в датах нового переворота Старовойтовой и Шахрая, гибкого как японская экономика эксстихотворца Евтушенко, далеко не сермяжного крестьянского провозвестника Черниченко (всех не перечислишь. И кто их помнит теперь?!
Впрячься в этакую колесницу? Помилуй Бог! Там и так тесно, да и направления - лебедещукораковые. Попробую на своей телеге, вдруг и попутчики обнаружатся.
Впрочем, речь не о том. Несмотря на обилие аналитиков по всем животрепещущим граням жизни, мне не доводилось прочесть или про-слушать нечто капитальное по самой нарывающей проблеме, на мой взгляд, сегодня - национальной. Односторонних, демагогиче.ских, отрывочных, догматических, дилетантских, верно, суждений не счесть но... И это при том, что национальный вопрос сродни сухому хворосту под крестом государства. Несомненно, глупо восклицать, а где же полки ученых академиков, ибо их труды забылись некогда вместе с развитым социализмом или с нынешним либерализмом. Ну а те, на кого я надеялся - либо всё еще блуждают в идеологических сумерках, либо настолько привыкли к эзоповско¬му собственному научному взгляду, что никакие диоптрии не помо¬гут, либо устали и выдохлись. В любом случае я не верю ни тем, ни другим, ни третьим. При всем блеске регалий, титулов, должностей, популярности и одряхлевшей славы. Да, я тоже не нить Ариад¬ны в национальных лабиринтах, но, имея право на мысль, имею право быть услышанным.
     Мое желание - чтобы этот трактат стал тропкой к национальной истине, а значит и миру на моей земле и на Земле. На той тропке случится множество колючек, камней да волчьих ягод, но что протоптал то протоптал. В дорогу, мой читатель! Простим тех, кто проторит свой путь и оставим спящих под одеялом мещанского благо¬получия.
         Я субъективен, но объективен только Господь!

Национальное сознание и история

      Национальное сознание, протушившееся в латке истории – тема наименее опасная, а поэтому наиболее изученная. Здесь помимо привычной вуали цитат и желе дипломных теоретизирований позволительно изложить свои мысли, не ущемляя чьей либо гордости и не усложняя тем самым забот МИДов и коликов местных ура-фанатиков. Необтесанных камней (из найденных) в пыльных карьерах истории в общем-то не осталось, впрочем, резцы каменотесов нам без надобности, так как нам необходима всего легкая экскурсия по известным развалинам, чтобы яснее представлять предмет дальнейшего разговора.               
     Зачатие национального сознания определяется двумя слагаемыми – родом (семьей, племенем, поселением) и землей, на которой суждено жить. Беременность может продолжаться столетиями. Повивальными бабками выступают: а) географическая местность (север, юг, запад, восток, пустыня, тундра, тропики, горы, степи и т.д.); б) религиозность (от солнце - идолопоклонничества до христианства) с исходящей от нее духовностью и нравственными культами и, как следствие этого, становление культуры; в) приспособленность к условиям обитания (охота, земледелие, скотоводство, оседлость, кочевье); г) обособленность (естественные преграды от чужаков, врагов, соседей и их влияния).
Вышесказанное напрямую относится и к зарождению наций. Это естественно, ибо возникновение наций достигается с неосознанным ими национальным сознанием, исподволь регулирующим, защищающим и направляющим сознанием, исподволь регулирующим, защищающим и направляющим особенности той или иной нации. В противном случае это были бы стада баранов, обреченные на гибель, завоевание или экзотику (пример первого и второго – индейцы Северной и Экваториальной Америки и аборигенов Австралии, пример последнего - дебри Амазонки или девственные леса Африки с неразвиты¬ми племенами, услаждающими цивилизованных туристов).      
      Неверным представляется, что национальное сознание происходит из этноса, характера или цвета лбов формирующейся нации, иначе говоря, это появляется позже. Это утверждается исходя из того, что социум, характер, быт внешне зрим в историческом разрезе ранее и проще, чем национальное сознание. Но сие отнюдь не озна¬чает вторичность национального сознания. Вместе со средой жизни и природной генной инженерией оно упорным кротом творит невидимую работу, будучи пока чувством интуитивным, подсознательным если хотите, и тем не менее равным в созидательном процессе яв¬ления нации и ее отличий. То есть не характер нации выткал державные стяги национального сознания, а именно национальное сознание лепило оригинальный характер народов.
      Понять это легче, если счесть уместным взглянуть на основной Философский вопрос, разделивший хронически думающее чело¬вечество на идеалистов и материалистов - да простят мне из сердито заскрипевших могил Платон, Кант, Гегель..., да оглохну от возмущенного нытья нынешних докторов и умников от философии! И что за выскочка, задумавший походя решить уравнение, над кото¬рым нашпигованные знаниями и идеями мозги тряслись столетиями! Черт с ними, пусть скрипят и ахают. Меня не убедили доказательства первичности сознания и вторичности бытия и наоборот. Ибо первенства здесь быть не должно, что подтверждает реальность жизни, далекая от теоретических мерцаний философического камня.  Что под¬тверждают века решительного нежелания homo sapiens следовать нра¬вственным вершинам (исключения, разумеется, существуют), отполированными философскими течениями (разве что эпикурейцев, стоиков, киников в какой-то мере и идиотов в расчет брать не будем), а благополучно ползать по болотам пороков, рыться под дубом и всасывать в души вонючие помои бренного жития, нежели впитывать нектар проповедей и знаний. Последний из величайших философов, на пороге сумасшествия восклицал: «Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым». Человек существует так, как мыслит, а мыслит так, как существует. Не бытие определяет сознание, и не сознание определяет бытие. Но бытие тождественно сознанию, как сознание тождественно бытию. Бытие = сознание, сознание = бытие. Разорившийся барон после нескольких лет вынужденного зарабатывания трудом на прожитие опустился до сознания пахаря, как и кухарка, оказавшаяся у власти, через пару лет заумничает великосветской дамой. С другой стороны, разум того же барона (допустивший мотовство, безалаберность, разорительные страсти и т.д.) определяет его радужные перспективы. Так и социалистическое сознание низвело до социалистического бытия Россию, а социалистическое бытие породило непоколебимое социалистическое сознание. Избыток или недостаток культуры, воспитания или наследственности следует воспринимать как трагедию местного масштаба, рок крови и событий. Возможны лишь временные перемещения тяжестей в зависимости от того, куда качнутся ведра, но равновесие снова обязательно будет достигнуто плечом и коромыслом сообразно с выбранной дорогой, ее колдобинами, изгибами и уклонами.
      Темпераментные итальянцы отличны от сдержанных англичан, суровые горцы от наивных якутов; соответственно и символы поклонений – мрачный Один от любвеобильных таитянских божков, лощеный Осирис – от колдовского Перуна.
И только в трех случаях за всю мировую историю естественные роды заменялись искусственными (естественно, в более зрелом возрасте человечества). Первый случай – приток разношерстной массы людей на Североамериканский и частично – на Южноамериканский континенты, второй – переселенческое вспрыскивание на австралийские равнины. И там, и там возникли симбиозы новых национальных структур, доминанта которых выражалась географическим фактором и обособленностью. Привнесенное с собой сбрасывалось в один котел, перемешивалось и варилось. Самобытность всех растворилась в новой – единой – похлебке. Третий случай уникален – возникновение сверхискусственного субъекта – советский народ. Уникальность его состоит в образовании по беспрецедентному идеологическому варианту. Впрочем, все три случая мы рассмотрим более подробно позднее.
Где медленно, где скоро национальное сознание стало появляться но свет, будучи одновременно одной из родительниц нации и ее дитятей (единство противоположностей? Курица и яйцо? – кому как понравится). Разумеется, при обильном количестве рожениц плоды выходили и недоношенными, и уродцами, и наследственно инфантильными, и конечно же, нормальными, и все это влияло и повлияло на развитие всех наций на пути цивилизации. Младенчество национального сознания, к примеру, сыграло роковую роль там, где благодаря объективным причинам произошло ранее созревание народов (в государственном, военном, культурном аспектах). Империи и эпохи, созданные ими, были в конечном итоге обречены на крах либо от тупых завоевателей, либо от невозможности совладать с тяжестью грандиозности содеянного. Ибо национальное сознание в силу своей слабости не могло сцементировать воедино страну и человека, государственную необходимость и индивидуальную потребность в ней, а появившиеся слова «отечество» и «гражданин» были слишком декларативны, чтобы быть принятыми и оцененными. Так, Эллада сникла пред нашествием с Апеннин, а Римская империя была раздавлена северными варварами, Византия не устояла перед франкскими и норманнскими рыцарями, печальные руины напоминают о некогда славных майя, древних египтянах и индийцах. Впрочем, судьба всех империй одинаково трагична, ибо в них никогда не привьется национальное сознание, а народ, ставший основателем империи, подвержен смертельной опасности вырождения от сопротивления и ненависти подчиненных народов и собственной усталости держать в руках этакое хозяйство.
     Становление наций сопровождалось их активностью среди себе подобных (торговля, ремесла, военные кампании и т.д.) и религиозно-культурной начинкой. Национальное сознание на этом этапе не являлось доминирующим, однако все так же невидимо участвуя в национальном строительстве и зрея само. Естественно, повторим, эти процессы шли слаженнее там, где роды были нормальными и своевременными. Условно это время длилось до эпохи великих географических открытий и последовавших за ними территориальных исследований и претензий. Колумб, Васко да Гама, Марко Поло, Магеллан, Кук и Дрейк – перевернули простыни карт, и в воздухе повеяло неведомой доселе свежестью и неизведанностью. Однако не везде – где сия эпоха прошла стороной, там по-прежнему царила спертость и дремота. В эти времена национальное сознание из отрочества шагнуло в юность.
Проливавшаяся кровь до указанной эпохи менее всего исходила от национального фактора. Первая из известных – Троянская война, - была вызвана личными обстоятельствами (Парис украл Елену из-за любви, а не из-за презрения к роду Менелая), походы Александра, Цезаря, Ксеркса, Чингис-хана, как и набеги Аттилы, имели целью лишь завоевание земель, приумножение рабов и чужого богатства, что было само собой разумеющимся делом. Аттила, например, не испытывал никакой национальной неприязни к римлянам, а бил их потому, что те являлись препятствием к разграблению богатой империи, и, скажем, будь на месте римлян испанцы или китайцы, сути бы это не меняло. Освобождение гроба Господня и связанные с этим крестовые походы, начиная с Клермонского воззвания, были проникнуты религиозно-фанатичной идеей, сошедшей на нет из-за рыцарских междоусобиц, алчности и бестолковщины. Восстания (Спартак, в какой-то мере Ганнибал в пунических войнах с Римом) вызывались жаждой справедливости и мести, избавления от угнетателей, где менее всего в том и другом лагерях интересовались национальностями. Столетняя война решала прежде всего феодально-местнические запросы, и даже признанная позже национальной героиней и возведенная еще позже в ранг святой Жанна собирала народ на борьбу под религиозным стягом, покоряла людские души видениями и беседами с небом, но не оскорбленностью национального достоинства. Захватчики на нации не делились (бургунды воевали за англичан, шотландцы – за франков), и по обе стороны мы обнаруживаем и фанатиков, и рыцарей удачи, и наемников.
     Огромным толчком к прописке национального сознания явились эпоха Возрождения и упоминавшаяся выше – Великих географических открытий. От локального понимания принадлежности к той или иной местности и народу (та же итальянская нация резво боролась между собой ради первенства флорентийской, генуэзской, неаполитанской и т.д. гербовой вышивки, не чураясь звать на помощь и иностранные войска, например, испанские) наметился переход к осознанию Родины, как таковой, и себя в ней, как такового. Это произошло тогда, когда человек стал представлять себя личностью, а человеческая жизнь по большому счету оказывалась ценностью. Период захватывал десятилетия, но его было не пресечь. Юное национальное сознание уже чувствовало в себе силу, задор и энергию. Именно национальное сознание и стало основой самосохранения наций, когда разум был им подготовлен, что для того, чтобы выжить, плодиться и развиваться, требуется всеобщая защита, т.е. государство. Принадлежность к государству могла гарантировать право на труд, на мирное созидание, на войну, на память потомков – на все, что составляет людские приоритеты. Отсюда все явственнее, вплоть до наших дней, прослеживаются такие производные национального сознания, как национальная самобытность, национальная гордость, национальная предрасположенность к избранности…
      Мальчик стал юношей, юноша закалялся в нескончаемой борьбе всех со всеми и готов был вскоре носить мужские одежды, но ателье по их пошиву еще не открылось. Ателье с названием – XX век.
Генуэзец Колумб, прославивший испанскую корону и подаривший ей несметную Америку, уже уступал место мореплавателям, на кораблях которых гордо развевались их родные цвета, ради которых они были готовы страдать, жертвовать, сражаться и восхищаться.
      Итак, отары и стада осели на местностях, отмежевались изгородями границ, утвердили отличительные тавро (гербы, штандарты, гимны, деньги…) и причислили себя к цивилизации, вернее, ознаменовали собой приход цивилизации. Так началась новая история.
       Лионские ткачи, чартисты, голландские купцы, неистовый Кромвель, бедняга Людовик XV и современный ему безжалостный конвент символизировали наступление этого времени, сами о том если и догадываясь, то смутно. Романтика сменилась расчетом. Расчет требовал порядка и безопасности. Расчету было все равно, сколько королевских голов уляжется на плаху, сколько тонн крови вымоют мостовые, лишь бы очередные Робеспьеры и Дантоны не отменяли глупыми и вредными идеями правил указанного строя. Расчет нуждался в территориях и их недрах. Расчет требовал государственной стабильности и силы. Расчет учитывал возросший интеллект народа, который неодобрительно подглядывал на обветшавший феодальный кнут и нуждался в прянике. Прянике, затыкающем рот и оправдывающем все действия расчета. Самым простым в приготовлении и действенным оказывалось все с национальной начинкой. И хотя еще предстояло дойти до нижеследующей мысли, но инстинктивно уже сознавалось, что – нет более примитивного и надежного способа быстро оскотинить народ и привести его в состояние послушной и мощной силы, как расплавить национальное сознание до такой степени, где индивидуальность никнет и покоряется всесокрушающему реву. Но национальные фетиши уже создавались! «Правь, Британия, владычица морей…», «Дойчланд юбер аллес…» уже загремело по Европе, перекидываясь на другие материки. Возникли ранее неслыханные понятия: «честь нации», «интересы нации», блестяще подходившие для воинственных топтаний по чужой земле и подавления инакомыслящих сограждан на земле собственной. Воины становились героями, независимо от того, за что и с кем сражались.
Конечно, все произошло не в один день. И национальная принадлежность воюющих не обретала стратегической окраски. Пока. И короли, и цари, и принцы, и обиженные их родственники, сварливо деля австрийское, баварское, испанское, польское и отчасти пфальцское наследства, менее всего вникали, кто там под их штандартами расшибает себе лбы. Честь короны могла и не означать честь государства. Бесконечные австро-турецкие войны, перекочевавшие из XVI века в  XVIII-й, несмотря на вспышки национально-освободительных действий (в основном венгров), также имели весьма бледную национальную окраску, закончившись аморфным финалом – Австро -Венгрией.
      Совсем иную картину представляли зарождавшиеся войны за независимость, где национальное сознание достигла той отметки, откуда уже могло взывать об ущемлении нации от иноземцев и требовать освобождения. И уже без налета религиозной экзальтации и простодушных эпосов появляются Боливар, Хосе Марти, Гарибальди, мужественный и слабый Пьемонт, отчаянные 13 колоний в Новом Свете. Последние интересны тем, что поднялись на борьбу против своих. Бывших своих, уже обретя на новом континенте неизведанное чувство национального сохранения, а позже – достоинства.
     Те же 13 английских колоний через век выступили в новом качестве, поднаторев на усмирении индейцев, и с небольшим перерывом простерли свои «национальные» интересы на часть Мексики и Филиппины. Не отставал и британский лев, увязший ранее в двух опиумных войнах с Китаем, а затем, почуяв аппетит, оставивший для потомков целый перечень бравых походов – англо-маратхские, англо-непальские, англо-сикхские. Тенью за ними маячила истинная причина «национальных» интересов – ост-индийские компании. Частный капитал, начинавший задыхаться в домашней тесноте, искал простора. Частный капитал отнял право быть богатыми только наследственной аристократией, знатным отпрыскам, странникам удачи и чиновным ворам. Он открыл ворота всякому, и отныне не родовой признак, но способности, хватка, предприимчивость, авантюризм, деловитость определяли вес человека и его кошелька, что было одно и то же. И национальное сознание явилось таким же естественным предметом торговли и эксплуатации, как и рабочие руки.
Вольно сложиться впечатление об односторонней подборке примеров. Но что поделать, если история человечества – история его войн, где периоды созидания являлись передышкой и подготовкой к новым войнам, и именно войны стали двигателями человеческого прогресса, а по крупному счету – цивилизации. Нравится нам это или нет. Потребность в войнах изначально заложена в человеческой природе и дарована разумом, что наглядно показывает каждый век людского освоения планеты, где уровень прогресса прежде всего измеряется совершенством вооружений. И редко какие из них ржавеют.
       Мужало в бойнях национальное сознание, примеряя регулирующую, оправдывающую, направляющую формы. Пока были великоваты, но уже не велики. Давала всходы, еще робкие и нечастые, официально не признаваемые, расовая проблема – расовая неприязнь, замешанная на развивающемся национальное сознании европейских народов и зачаточном – в колониях. Но урожаю колоситься суждено не скоро.
     На этом завершим краткую экскурсию по нашей довольно неоригинальной главе, дабы не впасть в плагиат, что, наверняка с радостью отметят критики наряду с укорами в вульгаризме и черт его знает еще в чем. Для жаждущих классических формулировок все же скажу, что, на мой взгляд, национальное сознание – одна из составляющих человеческого сознания, разума и познания, формировавшего и формирующего человеческой дух, и признанное определять тип, характер, самобытность и развитие нации.
     Зрелое национальное сознание породило очередное понятие – национализм, это массовое восприятие собственной исключительности. Но о нем далее. А пока, нарастив жирные окорока, Европа выставила колышущийся зад на Восток и дремала в уютном хлеву, изредка почесываясь от Балкан и пруссаков. За теплым Атлантическим океаном щурилась снобская Америка, на Востоке колобродила необъятная империя. И та, и другая стороны потрясут вскоре мир и поделят его, но до того Европа заалеет Соммой и Верденом.
На горизонте кровоточащей зарей занимался XX век.


Национальное сознание и Россия до XX века


    Не осталась на обочине мирового развития и Россия, но волею Бога или рока выпавшая с европейского корабля и вынужденная плыть своим курсом – иногда вдогонку, иногда в неизведанную даль. Потому по своей масштабности, трагичности и непредсказуемости российская империя настолько увлекательна, что перед ней блекнут истории других народов. Эта история – свидетельство Богоизбранности или Богопроклятия страны, несущей свой Крест терпеливо и оптимистично, вытирая кровавый пот на увенчанной терновым венцом испытаний покорной и гордой главе, вызывая презрение, страх, уважение и боль. Эта страна не понята до сих пор, ибо не понята собой. И мне порой кажется, что подобно добровольному изгою-монаху, Россия взвалила на свои плечи бремя грехов мира и отмаливает их…
А начало было обыденным. Анты, венеды, вятичи, поляне, древляне, северяне, радимичи… говоря суконным языком, решали те же проблемы, что и остальные племена, вылупившиеся на земле. Они пахали землю, сеяли и собирали урожай, пасли скот, охотились, защищаясь от врагов, нападали на соседей, поклонялись своим богам, веселились на игрищах и воспитывали детей. Образование Киевской Руси, объединившей ряд славянских племен и неформально заявившей и своем первенстве, также являлось вполне закономерным шагом и не отличалось от европейского пути. Более того (напомню – я субъективен), в то время как Европа благополучно погружалась в мрачную рутину средневековья, Киевская Русь и северные славянские города, несмотря на все внутренние княжеские разборки, являли собой образец прогресса (многое оттуда актуально и ныне). Например, народный парламент – вече – в Новгороде. Он решал буквально все городские вопросы, а позже и князь. Управленческий демократизм новгородцев отражался и демократией в низах. Каждая слобода занималась своим делом, кастовость была чисто профессиональной, поклонялись заслугам, а не титулам. Великолепно – этот город мастеров обладал свободой слова, когда о ней и не слыхивали, и не заикались, и не ломали копья на съездах! Новгород фактически представлял собой прообраз демократической республики, которую не могли порушить и длань из Киева. Интересно, что и некоторые князья, присланные на княжение сюда, откушав хмеля свободы новгородской, отказывались зависеть от Метрополя. Но в годину испытаний (не берем в расчет распри с резанцами, псковичами и т.д.). Великий Новгород представал перед иноземцами неодолимой стеной. Олицетворением этого города (кстати, одного из самых любимых мною) служит святой великий князь, сын Ярослава Владимирского, дед Ивана I Калиты, прапрадед Дмитрия Донского – Александр Невский. «Город солнца» в сравнении с реальным Новгородом того времени оказался бы скучной провинциальной дырой.
      Другой пример – стремление к независимости. Ярчайшим свидетельством этому среди прочих для меня является христианство на Руси. Не миссионеры, не папские легаты, а трезвый расчет и романтическая любовь Владимира к Анне повелели крестить Русь. Впрочем, важно следствие, а не причина. Став христианской, Русь не пожелала византийского покровительства, а после падения Византии устояла перед папскими посланниками и рыцарскими орденами, но избранному Кресту не изменила. Почти вся Европа смиренно вслушивалась в команды из Ватикана, а русская церковь осмелилась общаться с Богом без сановных посредников!
Национальное сознание русичей формировалось скорее, чем в Европе. Этому способствовали географическое положение славян, связанные с этим непрекращающиеся войны и необходимость защиты родной земли, торговля, язык, культура и религия. Происходила, и довольно ускоренно, взаимное развитие национального сознания и нации. Но строить дом еще не значит – построить, равно как и проявиться национальному сознанию еще не значит – довлеть.
Доныне приходится сталкиваться с глубокомысленными глупостями, мол, русские племена были до того тупы и разобщены, что не смогли даже выбрать вожака из своих, попросили на княжение конунгов из варяг – Рюрика, Синеуса и Трувора. Верно, так и поступили новгородцы, и Рюрик, разбив Вадима Храброго, положил начало династии, что касается других скандинавских лидеров, фактических упоминаний о них мне не попадалось. Однако верно ли считать, что варяги примчались, не устояв пред мольбами безутешных славян? Безусловно, нет. Убежден, что суть приглашения крылась в ином: славянские племена стали достаточно сильны, и воцарение любого из этих племен воспринималось бы остальными племенами как обида и доказательство из слабости, что вело бы к бесконечным стычкам и конфликтам (разумеется, и окружение себе князь выбрал бы из своего племени в ущерб, может, более талантливым, но иноплеменникам, - традиция, сохранившаяся до наших дней), выяснение отношений – а чем хуже наш вождь? и т.д. Только сторонний ставленник устроил бы всех, как третейский судья. Что и было сделано, и в чем проявилась государственная мудрость. Опаски, что варяг оскандинавит Русь, не было, ибо его ждали сильные племена, и ждали только его, а не скандинавские толпы. Как известно, Рюриковичи сами ославянились, что, собственно, и предусматривалось. Так что прозорливость, а не забитость русичей привела на великое княжение иноземца.
    Итак, проявиться национальному сознанию еще не значит – довлеть. Более похожее на инстинкт самосохранения, уступающее локальному чувству местной принадлежности (галичане, новгородцы, киевляне, черниговцы. А затем уже - русичи), оно пребывало в младенческом возрасте; тем не менее, обладая всеми предпосылками для создания Державы, Киевская Русь нуждалась в скорейшем становлении нации и лелеяла младенца, будучи лелеема сама и им самим. Предпосылками следует считать: набирающее силу православие, торговую и военную зависимость друг от друга, внеплеменное расширяющееся родство, попытки централизации страны и власти. Кубики для общего дома уже подавлялись, вот их отшлифуют и приступят к сборке. На все сто требовалось одно – время!
Но…
    Раскосая, неимоверно громадная желтая туча обрушилась с Востока сокрушающим дождем на неподготовленную к отпору, расхристанную от внутреннего несогласия русскую землю. Тяжкая поступь ордынского коня заглушила запоздалый стон об объединении, каждый город и княжество были предоставлены своей судьбе. Кто наивно откупался, кто смиренно пал на колени, кто (свят буде Козельск!) дрался до последнего дыхания последнего ребенка. Но исход был предрешен. Туча зависла над неоперившейся  страной, уничтожив, перемолов, совратив и подмяв ее генофонд, низведя эту землю до навозного состояния. Так гибнет лес, защищая поля от саранчи. Так гибла Киевская Русь, защищая Европу. Национальное сознание русичей большей частью было растоптано, унижено и захоронено в самые глухие щели души. Поколение за поколением медленно деградировали от оскорбления рабством, данью, кровосмешением, неизбежностью перенимания чуждых законов и обычаев. Такова была расплата за прежние междоусобицы, такова была оплата за милостивое соизволение жить. Спасенная Европа в знак благодарности стабильно посылала добрых тевтонских и норманнских рыцарей в Северную Русь за своей долей. Подобной трагедии не переживала ни одна страна в мире! Подававшая огромные надежды страна была отброшена на задворки развития и влачила трехвековое прозябание. Последствия этого ощутимы и по сей день.
Но мальчик родился крепким. Тяжело раненый в киевских степях, он излечивался от ран на московских холмах и в северных лесах. Мальчик наливался соком мщения и освобождения и исторг, наконец, на уставшей от поганых земли Сергия Радонежского и Дмитрия Донского. Клич был брошен, как бросил царь Иван ясак в лицо ордынскому посланнику. И взволновалась Русь, нет, не погибла она! Надломленная, но не сломленная. Оплеванная, но не падшая. Раздетая, но не поруганная. Эхо Куликовской битвы возвестило миру воскрешение изломанного, истерзанного, изможденного народа, но – выстоявшего, сохранившего свое национальное сознание и сохраненного им.
     Оправиться от трехсотлетних азиатских оков в короткие по историческим меркам сроки способна только великая нация. Догнать и стать вровень с убежавшей далеко вперед цивилизацией тоже способен только великий народ. Россия доказала свое право на величие!
     Так Русь была сброшена с европейского корабля, и ее плавание с той поры зависит и зависело лишь от Бога.
     Каких мук стоил восстановительных период! Страну лихорадило опричниной, братоубийством, смутным временем, позором Лжедмитрия, рутиной боярского местничества, воровским разгулом, набегами и разорением, преданностью и предательством. Перенесшая в детстве удельщину и княжеские распри, заразившаяся желтым игом, испытывая постоянные осложнения от вышеописанной лихорадки, страна впитывала в себя страх. Неизбежный страх перед рецидивом. Отсюда и берет начало предрасположенность к центру и царю, который и защитит, и порадеет, и внутренних смутьянов разгонит. Нужда в Защитнике Отечества не перевелась доныне, равно как и желание его иметь (как бы он ни звался – царь, генсек, президент…). Эту нужду и желание утолял Петр, еще более упрочив в умах россиян пользу именно такого государева расклада. И теперь, невзирая на демократические потуги, народ думает о новом Петре.
      Заслуги Петра Великого в преобразовании России общеизвестны. Отмечу следующую: он сумел властно и жестко (даже жестоко) ускорить развитие национального сознания в стране, палкой изгоняя его из седобородой боярской косности, мужицкой лености на свет Божий во благо Родины, аки птенцов своих. Без церемоний, по-мужски Петр пнул под зад затосковавшее в детстве национальное сознание народа в юность, заставив разомлевшую Европу вспомнить о дикой Московии, а изумленные морские державы потесниться от гордого трепетания Андреевского флага. Заносчивая Европа была посрамлена восставшей из грязи восточной окраины. Петр за ухо привел национальное сознание в юность. Екатерина занялась его воспитанием (что бы о ней ни сообщали социалистические писатели и, к сожалению, самый толковый из них В. Шишков в «Емельяне Пугачеве»).
Уникальное геополитическое положение России – мост между Европой и Азией, Севером и Югом, аккумулятор и распорядитель торговли в правом полушарии, неисчерпаемость недр, неоглядность просторов и т. д. – не могло не вызывать зависти у более обиженных в этом плане соседей. Помимо зависти – недовольство дерзкими устремлениями страны, неожиданно быстро вылезавшей из грязи желтого ига и к XIX веку успевшей оттяпать себе Сибирь, Казань, Причерноморье, потеснить с Балтики шведов, шляхту и Литву и возвести на посрамление оным и на торжество себе блистательный Санкт-Петербург.  Войти в многообещающий родственный союз с Малороосией, восстановив тем самым историческую справедливость с землею-матерью городов русских, и став вожделенной, но неприступной фортецией Востока Европы. Не стоило быть большим аналитиком, чтобы представить, какие возможности таит в себе заворочавшийся медведь и как может ими распорядиться.  Потенциальная, не распознанная до конца сила России, несомненно, представляла угрозу, в том числе и государству (ам), вознамерившемуся (мся) заявить права на континентальное или мировое господство. На худой конец Россия могла бы просто потребовать своей доли (судя по ее мощи – не самой малой) от дележа и тем самым составить опасную конкуренцию, что она не преминула сделать, тоже вспомнив о национальных интересах и ознаменовав первую половину XIX века подчинением себе Кавказа и Средней Азии. Аппетит у Империи был, как и положено, имперский.
Но до того Европа в облике наполеоновских войск постаралась поставить Россию на место (проще говоря – на колени). Гений французского полководца впечатлял. Бросить перчатку мог только он, и бросил, одержимый той же боязнью от угрозы стремительно втискивающейся в элиту цивилизованных грандов восточной птицы феникс. Французов вела к Москве вера в императора, головокружение от собственной непобедимости, надежда на богатый грабеж, муштра и капральские палки. Возможно, поход в славянские дебри многим из них представлялся увлекательным сафари…
Однако – повторю – Петр и Екатерина вернули нации уважение к себе самой. Это не только славные военные кампании, но и оживание общественно-политической жизни (от Петровских коллегий до общественно-политического общества и выборной Большой комиссии – прообразу Думы), создание регулярной армии вместо нерасторопных одомашнившихся стрельцов, впрыскивание свежих сил в ремесла и торговлю, поддержка и развитие науки и изящных искусств – Ломоносов просто обязан был появиться на свет в это время, и Вольтер. Дидро и Даламбер почитали Екатерину не только за ее участие в материальных затруднениях французских умов, это и поддержка опять-таки просвещенного дворянства, дабы остальные тянулись к ним и тормошили Мысль и Дело российское. Да, Россия напоминала слоеный порог. В нижнем слое хоронилась забитая темная масса крестьянства, скованного цепями крепостничества, девственно покорная и равнодушно насилуемая. Холопство и барщина, тупая смиренность низвели эту грандиозную силу до скотского состояния, которая брела через века, послушно давая себя вести пастухам и собакам, и им же молясь, за сохранность поголовья.
     Несмотря на всю жестокость времени, при Петре появились первые проблески – он выискивал и оказывал помощь даровитым на ум и сметливым на дело крестьянам к большому неудовольствию и удивлению бояр, он же смело давал низам дворянство за заслуги пред Отечеством. Половинчатый и тем не менее прогрессивный екатерининский Наказ и учреждение крестьянской комиссии превратили проблески в луч надежды. Помещичья тупость и консерватизм упирались, и даже царям с ними было не сладить – Россия, управлявшаяся крепостническими вожжами, не имела шанса на хороший разбег, где осаживались даже в ущерб выгоде норовистые крестьяне, не говоря уже о салтычиках и о прочих самодурах, тащивших крестьян и страну в целом в болоте раболепного мрака. И все же национальное сознание крестьянства, во многом интуитивное и религиозно-патриархальное, постепенно выкарабкивалось на более высокую ступень. Как и всей России, крестьянскому национальному сознанию ощутимый толчок дал 1812 год.
     Национальное сознание России в целом, пройдя золотой екатерининский век, пребывало в образованной юности и жаждало выражения и действий. Россия училась любить себя. Бесславная краткость похода Наполеона пришлась как раз в это время. Для русских война стала Отечественной. Была отброшена в сторону сословная разница – нация в один миг объединилась от нанесенного оскорбления и стала единым духом и телом – и мужик с дубиной обрушился на французов с такой же решимостью, что и дворянин со шпагой. Платон Каратаев и Андрей Болконский – типичные, хоть и вымышленные, представители страны в тот год. Примечательно, что, кроме сословной, отбросилась и межнациональная грань. Грузин Багратион, шотландец Барклай и русский Кутузов одинаково страстно сражались за свою Родину, которой служили и в которой жили. «Россия! Как много в этом звуке для сердца русского слилось…» Это были не просто выпеченные патетикой слова, это было состояние души. Такого толчка отечественное национальное сознание доселе не испытывало (в Куликовской битве русское национальное сознание было еще слишком стихийным, нежели развитым, что и позволило татаро-монголам после сокрушительного поражения еще около ста лет третировать замордованную страну).
Независимость Отечества (в который раз!) была восстановлена. Возвышенность чувств, патриотизм, энергия нации после победы над Наполеоном были так велики, что уразумей их тогда Александр, да Россия бы горы свернула! Национальное сознание бурлило и жаждало новых подвигов, свершений и … благодарности. Но ничего не последовало. Абсолютно ничего. Разочарование было столь же великим и аукнулось Сенатской площадью. Ах, что это было за явление! Ах, что это были за люди! Человеческая эпоха после Христа не дарила миру ничего более жертвенного, стойкого, духовного и прекрасного при всей трагичности происходящего. Это были не мифологические титаны, это был идеал!
От Сенатской площади берет начало путь к национальному позору России в Крымской баталии.
    Ведь все требовало перемены участи. Европа уже мостила свой зад на капиталистический дилижанс, а Россия продолжала шлепать в феодальной телеге. Покинь ее после 1812 года, а не через полвека, как бы посторонилась убегавшая Европа! Но… разочарование было велико. Упадок национального сознания здесь можно сравнить с одержимостью любви и обиды юноши, обнявшего прильнувшую к нему любимую и прошептавшую «Твоя!», но тут же грубо оторванную отцом и брошенную в темницу для исправления. Национальное сознание, распростершее было крылья для свободы, оказалось все в той же ржавой клетке, и поникло. Упадок осел всюду: и в крестьянских хатах, и в аристократических дворцах, ибо речь по большому счету велась о судьбе России – ее свободе, чести и могуществе. Разумеется, в подобных случаях вместо рассвета наступает закат. Обида на нерешительного царя привела к обиде нового царя на осмелевших подданных. В итоге – реакция и застой (конечно же, до наших испытанных понятий данных терминов тому времени далеко). Застопорившая свое развитие страна и притопала к Черному морю с разбитым корытом. Национальное сознание русских, не остывшее от нанесенной раны своим же государством, не достигло той ярости и решимости в новой войне, которые были так естественны в 1812 году. Техническая и военно-стратегическая отсталость, обусловленные экономическими отношениями, только подчеркивали грядущую обреченность, невзирая на самоотверженность воинов. После раскосого ига это было первое клеймо позора и унижения нации, унижения Империи. Царь поступил довольно патриотично и в истинно русском офицерском духе – застрелился. Впрочем, степень позора этим мужественным поступком венценосца не уменьшилась.
     Страна, наконец, осознала, что телеге за каретами не угнаться. Как ни странно, поражения более, чем победы, возбуждают национальное сознание и чувства и подталкивают к решительным действиям. Крепостное право рухнуло, как сгнившее дерево. Заскучавший в стойле конь промышленности рванул на волю. Жаль, Столыпин опоздал родиться на лет этак пятьдесят. Неподготовленное крестьянство испуганно держалось за привычную плеть растерянного барина или, зажмурившись, прыгало в неведомый пролетарский омут. Но, как в конце века следующего было знаменательно произнесено: процесс пошел! Зерна учения кабинетных теоретиков Маркса и Энгельса пали на благодатную вспаханную российскую почву, хотя для нее не предназначались. Умница Плеханов и не предполагал, какое удобрение занес на наши равнины! Впрочем, в той России, шагнувшей из довольно неустойчиво стоявшей что на той, что на другой ноге, марксизм оказался своевременной азбукой. Даже наши аристократы настолько увлеклись им, что порывали с отчими домами и были счастливы в бараках от пригвоздивших ум идей социалистического братства. Вспомним для примера Александру Домонтович, будущую товарищ Коллонтай.
     Общественная мысль России, однако, не ограничивалась «Капиталом» и уже зазвонившим в другую сторону «Колоколом». Довольно любопытную страницу в ней представляют идейно-теоретические споры славянофилов с западниками, в которые были вовлечены, пожалуй, самые светлые головы России. Со всей очевидностью уже вставал вопрос – куда и с кем по пути России, и какой России. Сама суть спора означала, что национальное сознание россиян болезненно реагировало на зависимость от кого бы то ни было, даже западники на перепутье, но упиравшегося в западном направлении. И в том нет ничего предосудительного. Российское национальное сознание отстаивало право на самостоятельное существование. Плоды европейской цивилизации принимались, но большей частью признавались кислыми или перезревшими. Сами с усами! Талант и терпение, стойкость перед тяготами и лишениями, доблесть в испытаниях, необузданный оптимизм и закаленность роком своей истории, выпестованные национальным сознанием и творящие его, давали право к истинно российскому плаванию в этом мире.
     Последняя четверть XIX века стала грандиозным скачком молодости и расцвета русских ученых под занавес этого века и в начале следующего показывали не только богатейший потенциал нации, но и разумное использование его. Ибо животворящее начало годно быть лишь в незамутненном источнике, текущим в своем направлении и не превратившимся в тинистый пруд. Какое созвездие имен подарила Россия миру: Менделеев, Бутлеров, Сеченов, Ковалевская, Яблочков, Попов, Лобачевский… А художники, а писатели, а актеры, а балерины, а философы, а промышленники! Государство, находящееся в кризисе, застое, спячке, неспособно обеспечить, а тем более подтолкнуть к такому взлету мысли, творчества, таланта. Напротив, государство, переживающее расцвет или возрождение, вызывает к жизни подобные человеческие возможности.
    На всех парах, набирая скорость, Россия въезжала в XX век. Казалось, судьбы наконец-то благосклонно улыбнулась доверчивой стране. За стремительностью езды не заметить было кровавого оскала нарождавшегося века…
Итак, бегло освежив историческую память, обратимся к сути нашего разговора.
    

Национализм как отличительная особенность нашего времени

        Вся история человечества обусловила появление национализма, как сопутствующего развитию цивилизации феномена, способствовавшего эволюции государственных устройств, великим открытиям и великим лихолетьям, амбициозным планам и их крушениям. Научно-техническая революция XX века не замедлила, но ускорила модификацию национализма, который как ни расшатывали затем его теории и практики либеральных и глобалистических идей и новаций.  Интенсификация, транснационализация производства содействовали с одной стороны скорому возмужанию национального сознания наций, с другой – становились угрозой их самобытности. Маастрихтская маниловщина – первая серьезная подвижка Европы о единстве пред неулыбающейся перспективой превращения в запасники американской культуры и американской экономики. В то же время сия подвижка была настороженно встречена в самом Старом Свете вследствие боязни потери оригинальности и растворимости в «большой семье». Но, тем не менее, появление Евросоюза, как наднационального коллективного содружества, способного противостоять заокеанской экономической и административной экспансии, оказалось продуктивной идеей, настолько продуктивной, что повлияло на протяжении нескольких поколений взращиванию вроде как единого европейского духа и дома, в котором привычно функционировать и безопасно. Ибо – прежде чем вылупиться Единому европейскому национальному сознанию (главному условию осознания необходимости объединения, ему предстоит пробить скорлупу местного национализма. И, казалось бы, эта скорлупа пробита и выброшена вон. Однако европейская наднациональность эффективна, как оказалось, только в условиях благополучия и отсутствия потрясений. Однако, как указывает опыт мировой истории, любая эпоха, даже самая благополучная и безмятежная, - не вечна. Как только появились проблемы, наднациональную Европу стало лихорадить. Среди них: различный уровень экономического развития государств, членов Евросоюза – одни доноры, другие нахлебники; политика мультикультурализма, сходящая на нет из-за смывания национальных отличий культур, ментальности, исторически сложившихся ценностных ориентиров; нерегулируемый хаотичный поток мигрантов; наконец – пандемия коронавируса, которая окончательно показала химеру общежития, когда в дом стучится беда от соседа. Мы помним как поступили страны Евросоюза с Италией и Испанией весной 2020 года, где оказалось – своя рубашка ближе к телу. Иначе говоря, национальное выживание является, прежде всего, делом самой нации.   

    Национализм в данных условиях может проявиться тихо (через референдум, например, Brexit) или бурно (ультиматум правительству, теракты или провокации, в конечной стадии – война). Ускорению в достижении конечного результата могут способствовать: усиление социально-экономической экспансии заокеанских сверхдержав, реальность третьей мировой войны, азиатское мусульманское образование общего пространства и общих интересов. Не исключен в далекой перспективе вариант по Оруэллу («1984»), когда человечество доведет себя до неизбежности установления континентальных государств ярко выраженным континентальным национализмом. Ради самосохранения. Иными словами, поделят мир на пять или шесть зон, и всяк будет прав. Помешать такой перспективе может либо нежданное затухание светила (что маловероятно), либо нашествие инопланетян (что еще менее вероятно), либо человеческий разум (что вообще невероятно, исходя из его практики за двадцать столетий).
      Появление национализма не следует связывать только с экономической и социальными неурядицами. Национализм – естественная ступень прогресса человечества. Ученые и псевдоученые попытки связать нищету, безработицу, преступность с явлением национализма вульгарны. Югославия задохнулась в сараевском дыму не от бедности. Баски и каталонцы куражатся в Испании не от лишений. В Ростове швыряли дерьмо в иностранные общежития не от разгула преступности. Национализм может быть бытовым, локальным, пограничным, экономическим, политическим… Мир не готов к нему в теории, тем более – на практике. Национализм предстал в нашем веке осязаемой силой вне нашего желания понять или не понять его, признать или не признать.
        Войны первой половины XX века, в т.ч. и обе мировые, при всей ура-патриотичной истерии не лоснились жиром национализма, включая национально-освободительные в Африке и Азии. Войны конца XX века окрасились в яркие рубища националистических идей.
        Понятие – национализм не является негативным. Оно скорее всего несет даже положительный заряд. Массовое осознание собственной исключительности, т.е. национализм приобретает отрицательную либо позитивную направленность исходя из задач, что исполняются под его знаменем. Так, объединение под идеей национализма (если под ним понимать его позитивную сторону – патриотизм) только способствует эффективности приближения к цели. Посягательства на другие народы, агрессивность, нетерпимость, оправдание внутренних беспорядков и развала с помощью национализма (если под ним понимать другую его сторону – шовинизм) во много крат ужаснее и непредсказуемее. Примета века: обострившиеся или кризисные политические и экономические проблемы легче решать с привлечением национализма, как в положительном, так и в отрицательном смыслах.
         Таким образом, мы можем сделать вывод: национализм – управляемая стихия. Суть – кто на капитанском мостике, и какой курс государственного корабля он прогадывает.
         Национализм в континентальном или мировом масштабе может стать кузницей для изготовки копий как локальных войн, так и мировой. Но куда вероятнее подобная опасность от религиозной несовместимости восприятия окружающей действительности и желаний навязать диктат определенной религии. Человечество это проходило – в крестовых походах, в миссионерском покорении южной Америки конкистадорами Писарро и Кортесом,  в современном мире -  идеей всемирного халифата под флагом ИГИЛ… Убежден, если и возникнет Третья мировая, то от столкновения религий.
         Национализм подобен вулкану, который может и дремать десятки, сотни лет, но вызванный к жизни злыми силами в слепой неистовости способен сотворить новые Помпеи даже из самого цветущего сада. Добрые намерения позволят согреться теплом этого вулкана и с разогретыми мускулами приступить к созиданию.
         Национальное сознание – ближайший источник идей национализма. Родство не означает тождественности. Национальное сознание годно быть солидарным с национализмом, уступать его натиску, быть подавленным им, но и - противостоять ему. Национальное сознание интеллигентнее, но инертнее, национализм – грубее, но энергичнее. Покладистость первого и резвость второго могут взаимокомпенсироваться, что не означает наступления гармонии.
         Периоды эксплуатации национализма, равно как его всплески и болезнь им не долги, тем более – не вечны. Однако лучше дать огню погаснуть самому (например, окопав его или не подбрасывая дров), нежели гасить насильно. В этом случае кострище воспримется как неудовлетворенность, унижение, неотмщенный вызов для следующих поколений. Чем ярче огонь, тем скорее сгорает. Зона сгорания зависит от разума.
         Национализм – отличительная особенность нашей эпохи. Национализм – предпоследняя черта духовного пика человечества. Последней следует – осознание не только собственной национальной исключительности, но осознание собственной исключительности как землянина, гражданина планеты Земля. Национализм – вершина, за которой либо небо, либо пропасть. Взлететь или упасть – перифраз гамлетовского вопроса, решение которого в равной степени зависит от политиков и народов, американцев и тунгусов, богатых и бедных, умных и кретинов, темнокожих и бледнолицых.
         Я – националист! Этим утверждением, освобожденным от экстремистских наростов, либерального снобизма, зова и различия крови следует гордиться. Это утверждение принадлежит будущим гражданам мира, и подразумевает самую высшую ступень – интернационализм.
        Национализм свойствен любой нации, обладающей зрелым национальным сознанием. Богатство, техническая и интеллектуальная развитость значения не имеют. Расизм ничего общего с национализмом не имеет, хотя внешне они часто схожи. Но это – двойники, а не родственники. И все же, сегодня в XXI веке человечество достигая предельных высот в научно-техническом совершенстве, в то же время регрессирует в культурно-духовном развитии. Эта дилемма ставит нас перед выбором общей эволюции цивилизации – она будет прогрессивна или регрессивна? И какое влияние на ту или иную направленность окажет национализм?
        Если прогрессия, то девизом индивидуума, интеллектуально воспринимающего себя в формате планеты, будет следующее: 
         Я – националист. Ибо люблю мою страну и мою планету в равной степени.
        По этому пути человечество еще не сцепило и шагу.
       Если регрессия, то девизом индивидуума, интеллектуально воспринимающего себя только в границах своей страны, будет следующее:
        Я  - националист. Моя страна превыше всего.
        Последний путь человечество проходило неоднократно, и мы знаем во что это обходилось. 


Национализм и патриотизм

      Национализм утверждаем личностью, но и подавляем ею. Только личности, а не толпы в состоянии придать национализму благие (либо дурные) помыслы, и только добрая воля способна держать в крепкой узде этого необъезженного монстра, норовящего укусить, сбросить, затоптать седока и вдребезги разнести вагон. Однако, чуя сильную руку, монстр оборачивается в трудолюбивую смирную конягу. Толпа также становится личностью, коли проникнута подобной волей, выражающейся прежде всего в любви к своему Отечеству и уважением к общечеловеческим ценностям. Сей союз вправе сотворить лишь развитое национальное сознание. Тогда национализм не страшен, но прекрасен, как свежая утренняя заря, бодрящая перед началом работы на ждущем созидания поле.
(Национализм смешон, если исповедуем нацией с недоразвитым национальным сознанием. Это все равно, что штангисту – средневику поднимать вес супертяжеловеса – пота, крика, воли много, а толку минимум. Но не торопитесь смеяться – такой национализм равно ужасен, как и непредсказуем, ибо неизвестно куда и на кого рухнет штанга.)
     Как суть нравственного Закона составляет симбиоз Добра и Зла, так и национализм расщепляется на две противоположности. В данной главе мы поведем речь о светлой его половине.
    Национализм, имеющий целью национальное созидание, основанное на признании и защите общечеловеческих ценностей, и называется патриотизм.
Патриотизм многолик и всеохватывающе прост. Спортсмен, победивший в состязании и под рукоплескания стадиона бегущий с национальным флагом – патриот. Солдат, бросающийся в отчаянную атаку на врага – патриот. Летчик, отводящий горящий самолет от города и не успевший выпрыгнуть – патриот. Певец, рвущих струны и горло дабы достучаться до сердец своих ближних – патриот. Юноша, взахлеб читающий отечественную историю и переживающий ее драматизм как личную трагедию – патриот. Девушка, поднимающая выпавшее знамя на поверженной баррикаде – патриот. Рабочий, дорожащий качеством своего труда – патриот. Крестьянин, отдающий последнее зерно для рабочего – патриот… Патриот – всегда гражданин своей страны. Гражданин всегда патриот.
      Ба, укажут мне. А как относиться к утверждению автора, что национализм (а значит и патриотизм) свойственны зрелому национальному сознанию и соотнести его с историей? Что в предыдущих веках солдат не являлся патриотом, и хорошо работавший ремесленник и земледелец тоже? И как называть Сергея Радонежского, Дмитрия Донского, Минина и Пожарского? Неувязочка-с. Ничуть. При младенческом, юношеском, стихийном и неорганизованном национальном сознании возможны и естественны зачатки национализма, который и развивается вместе с ним, словно будущее дитя в утробе. Ратник, ремесленник, земледелец будучи подвержены патриотическим порывам либо чувствам и порывам интуитивно, ибо родная земля еще не значило родная страна. И в том вся разница с нашими современниками – людьми со зрелым национальным сознанием, которые будучи подвержены подобным чувствам и порывам осознают себя патриотами, ибо родная земля означает и родная страна. Героем можно стать и в чужой земле, героизм – понятие интернациональное. Патриотизм – сугубо национальное. Патриотизм – государственное понятие. Но и в давние времена были те, кто не интуитивно (не уподобляясь толпе), но зрело представал патриотом. Патриотом государства. Они собирали, вдохновляли и одухотворяли народ на борьбу за себя и за государство как требовало того их индивидуальное национальное сознание. Эти люди выстраданностью, гениальностью или Волей Божьей опередили века в своем развитии и тем возвысились над временем, в котором им выпало жить. Их имена потому и вписаны золотыми буквами в анналы истории. Боль Отечества воспринималась ими как боль собственная, ибо они уже стали Личностями, пассионариями. Они не просто впитывали эту боль и прогоняли через вены души, но, встав над нацией в более глубоком осознании ее лиха и бед, приходили к убежденности самим возглавить лечение, повести на битву, зажечь огнем веры, свободы и надежды угасающие силы. Даже через самопожертвование. Даже через иной – не национальный – символ (скажем, религиозный как у Жанны или чувство воинского долга как у царя Леонида).
     Это естественно. Но обитающим на этой планете в современном веке, нагруженным плодами цивилизации и комфорта, некогда не то что прочувствовать тех святых патриотов, но даже задуматься об их величии. В лучшем случае – неуклюже поразмыслить о психологии их поступков. Мол, с точки зрения психологии… - сидя в удобном кресле перед цветным телевизором, услаждающим зрение киноверсиями исторических событий по сценариям «XX век Фокс», и попивая горячий кофе приятно это, черт возьми. Во всяком случае, в собственных глазах вырастешь. Но дело в том, что психология личности и национализм личности вещи довольно разные.
      Психология личности проходит через разум, национализм – через чувства. С какой психологической точки отсчета, например, объяснить поведение лезущего на пасть дота солдата? Разумно туда не лезть вообще или придумать нечто этакое, чтобы ту пасть заткнуть, но не собственным же телом. Но тот лезет, «не соображая». Лезет, обуреваемый, терзаемый слепым чувством ненависти к врагу, что на его земле плюет свинцовым дождем, убивая товарищей и оскорбляя саму землю. Управляет солдатом ярость, вызванная патриотизмом. И ничего другое! Никаких иных мотивов, никакой психологии! Безусловно в кресле легче не поддаваться смертельным эмоциям и поразмышлять даже с картой и карандашом в руке. В зависимости от экстремальности ситуации патриотический натиск на мозг может быть сколь внезапен, столь и силен, подавляя разум. Модно говорить о своеобразном патриотическом шоке, но именно в результате такого шока и рождаются подвиги. Психология бессильна!
      Рассмотрим так называемый национал-патриотизм. Не ведаю, кому пришло в голову назвать его таким неудачным, более того неверным определением явление, которое проще и понятнее именовать патриотизм нации. Ибо никакого другого в природе не существует. Нельзя же представить такое – ненационал-патриотизм. Но раз общественное мнение, невольно привыкшее к вышеназванному определению вследствие его частого соскальзывания из под пера «спецов» по национальным вопросам, к моему пока не готово, остановимся на этом. Хотя оно и звучит как – масло масляное.
     Бедный бедный национал-патриотизм и национал-патриоты! Сюда в одну кучу сгребают и патриотизм, и шовинизм, и фанатизм, и радикализм, и бестолковость властей, и обыкновенный идиотизм. Затасканное клише – национал-патриотизм – стерпит все. Если отскрести с него всю накипь, вернув изначальный смысл, то получится, что и должно – местный патриотизм или патриотизм нации.
Удрученная поражением в Первой мировой войне, торжественно закрепленным Версальским мирным договором в 1919 году, как следствие – катастрофой в экономике, плачевностью жизненного уровня, сумятицей и тухлостью власти, Германия первой затем заявила о патриотизме нации. Немец и Фатерлянд должны звучать достойно, примерно так можно обобщить лозунги, под которыми народ приступил к возрождению расхристанной страны. Лень, пьянство, трусость, мздоимство, бродяжничество, нытье были преданы общественной анафеме. Слюнтяй, алкоголик и лежебока вызывали общее презрение – не традиционно-равнодушное, но агрессивно-действенное. Такие люди открыто признавались позором нации, и это поощрялось и средствами массовой информации наряду с ностальгией о прошлом величии и новым руководством. Дисциплина и порядок, довольно жесткие, только усиливали патриотизм немцев, прибавив ему законность и официальную поддержку.
     Да, среди первых, кто дал толчок всему этому, был и Гитлер. Историческая объективность требует упоминание сего зловещего имени. Как потом фюрер использовал патриотизм нации, доведя ее до исступления и мрака, известно. Кстати, это показывает насколько тонка грань между двумя крайностями национализма. Но уже говорилось – суть в том, кто на капитанском мостике.
Патриотизм нации явила и Россия (СССР) в Великой Отечественной, забитая, истерзанная и обезглавленная оказавшаяся один на один в гладиаторском поединке против сытого самоуверенного зверя. Потом уже появились союзники, не ожидавшие равного поединка. Конечно, «направляющая и указывающая» вместе с заградотрядами и особыми отделами играла свою роль, но видеть только в этом истоки победы, следуя «научным изыскам» невесть откуда взявшихся историков-разоблачителей, все одно, что писать против ветра и утверждать, что идет дождь. Как и сто тридцать лет назад, патриотизм народа выдюжил новое нашествие и прикончил его. Воля диктатора – сюжет для боевиков. Здесь уточним, что патриотизм нации в пределах многонародной державы разумеет всех ее представителей, к какому бы корню они не принадлежали. В условиях экстремальности (т.е. угроза интервенции, мор, землетрясение, наводнение…) такая многонациональная страна становится единым целым, наперекор всем оракулам ее распада. Общая беда связывает людей, превращая в большую семью, где главенствует государственный патриотизм (а не уличный, областной, краевой, автономный…) и государственное национальное сознание. Ибо общая беда предполагает надобность в общей защите и помощи по причине общей зависимости. Государственный патриотизм можно назвать в какой-то мере патриотизмом поневоле, т.к. его появление внезапно, когда к нему, возможно, и не подготовлен и потому должен ломать привычный образ жизни и представления. Так просыпаешься по звонку будильника. Это и объяснимо – беда ведь не сообщает о начале визита и редко стучит в дверь – чаще врывается, тем более приглашений ей не высылается. Но только государственный патриотизм обеспечивает напряжение всех сил общества, а потому патриотизм нации своим пиком имеет государственный патриотизм, ибо он отстаивает общенациональные, а не частнонациональные интересы (что было доказано СССР в 1945 году). Преобладание же частнонациональных интересов ведет к сепаратизму и развалу державы (что тоже было доказано СССР в 1991 году).
     Ничего общего с патриотизмом наций не имеют и гражданские войны, под какими бы национальными транспарантами и призывами они не бушевали, потому что патриотизм в данном случае эксплуатируется как средство для достижения определенной цели, но не является подлинной причиной цели, потому что гражданская война не может быть национально-освободительной. Так, в Молдавии’92 по обе линии фронта по Днестру сражались русские, украинцы, молдаване против русских, украинцев, молдаван. В Карабахе и Абхазии при внешнем национальном размежевании воюющих (исключая наемников, для которых цвет банкнот заменяет цвет национальных стягов) на первом плане территориальные и политические мотивы.
Заметным явлением патриотизма нации следует считать американский народ.
      Уникально, что американцы не имеют древней культуры и истории, устоев и обычаев. Их уклад – беспрецендентен. Изгнанные отщепенцы и искатели приключений, выбросившиеся на найденную землю, пионеры девственной природы и охотники на бизонов и индейцев, ставшие волею обстоятельств колонизаторами избранной на житие страны, они трансформировали прежнее национальное сознание в новое – обретенной Родины. За два века национализм американской нации, долго варившийся в собственном соку, наконец сварился и явил миру искреннюю любовь и гордость народа за свое государство. И речь даже не о том, что эта любовь доходит до благоглупости, типа вывешивания национальных флагов в туалетах, щеголяния в плавках и «бюстах» тех же расцветок, но прежде всего, что на обывательском и официальном уровне этой страной провозглашается защита каждого своего соотечественника в любой точке земного шара. Сознание этого приятно самим американцам и делает им четь и уважение остальных. Зная, что за его плечами мощь страны, человек готов ради такой страны на смерть и на подвиг, на труд во благо ее и исполнение любого ее приказа. Америка всегда! Заметьте, достаточны ли угрызения совести за Вьетнам и Корею! Заметьте, сколько эмоций (весьма возможно - наигранных) вырывается из-за океана, если находится пленный в России, узник в Аравии, заложник в Ливане. Государство позаботится о них. Патриотизм нации охватывает всех сограждан. В силу этого американский образ жизни, культура, ценности встречают много сторонников и подражателей везде. Скромнее американского феномена австралийский с той разницей, что звезды и полосы там на портки не пришивают (вероятно, из-за похожести знамени на британское) и австралийцы не претендуют на глобальное миротворчество. Но эта нация достойна уважения не меньше из-за благородства национального патриотизма.
Последнее зримое проявление патриотизма наций продемонстрировала Европа после Маастрихта. Как только появилась реальность, а не досужие разговоры от объединении, так вдруг начались несуразицы (удивительно - для кого?): Дания на референдуме – т.е. общенародно – заявила нет, Франция (главный инициатор Европейского общего дома) с трудом набрала 51 процент желающих жить в европейской коммуналке, Англия в лице М. Тэтчер заявила о преждевременности такого шага (представляю физиономию Д. Мэджора!) и тут же обнаружила падение курса любимого фунта стерлингов. Британский парламент не рискует выносить вопрос объединения на референдум. А добродушная Голландия всего – навсего зарегистрировала партию Нидерландских блок, ставящий своей целью «защиту нидерландских культурных ценностей». Неуступчивость европейских наций и нежелание топать хором под многообещающие своды общей Европе и объяснялось  национальным патриотизмом. Люди не спешили бросить собственную самобытность, устои, нравственность, законы, символы в общий котел, который выпарит национальную индивидуальность, взамен сварив пусть и сытую, но однообразную похлебку. Приведу пример бытового уровня: человеку нравится чувствовать гордость при искреннем любопытстве и уважении к флагу, обычаям, деньгам, праздникам, атрибутике, изделиям, спорту, культурным ценностям его страны. И вот все это должно с европейским обрушением границ рано или поздно нивелироваться, выродиться, превратиться в экзотику. Ибо лишь государство лелеет и поддерживает национальное особенности своего народа, а общеевропейский дом при всем желании сохранить оригинальность вошедших в него жильцов все же отдаст приоритеты общеевропейским ценностям в ущерб местным. Англичане, скажем, со слезами на глазах распрощаются с фунтом стерлингов, французы с парижской модой, испанцы с корридой, итальянцы с престижем «Феррари» и национального калчио. Нет, все это останется, но не с маркой «Сделано в Германии», «Сделано в Италии»…но с маркой «Сделано в Европе».
      Европейские народы к такому повороту, казалось, были не готовы. Тот же пример объединения восточной империи пусть в насильственный, но Союз, где сравнительно скоро национальные особенности входящих в него наций стали либо скрещиваться и получаться гибридными, либо вырождаться в единое понятие советские, оптимизма не внушало. Европа страшится винегрета!
Исходя из этого ее объединение пока остается красивым жестом для Старого света. Вне сомнения, Евросоюз оказался идеальной формой межнациональных коммуникаций, трудоустройства, путешествий, короче – любого самовыражения, не натыкающегося на пограничные барьеры. И это очень хорошо, и кто бы не хотел покрасть в такой Союз!  Патриотизм европейских наций в итоге смирился объединению при всей полезности и разумности оного. Время протекало в блаженстве и упоении, особенно среди младоевропейцев прибалтийского покроя, допущенных до общего корыта евроцивилизации и возомнивших себя вскоре опорой и защитой Европы. Однако все познается не в благости, а в проблематике. Как только эти проблемы появились и выросли в Проблемы – треснувшая политика мультикультуразима, неслыханная и неуправляемая миграция, беспомощность перед коронавирусом, бестолковость и тупость брюссельского центра управления наподобие советского Политбюро.  И в некой исторической перспективе Евросоюз повторит судьбу Советского Союза. 
        Пока что британцы сбежали с общего корабля, потому что их национальное сознание возникло перед европейским равенством. Гордым британцам стало обидно – почему в их водах ловят рыбу иные европейцы по квотам из Брюсселя, почему британские рабочие места разобраны континентальным сбродом, особенно прегордыми поляками, почему на Альбион безнаказанно как саранча ползут тучи не желаемых мигрантов, почему голос Британии имеет силу только в коллективном еврохоре, почему…
        Как только подобные а\почему станут доставать французов и немцев, итальянцев и испанцев, - реальной моторики и действенности Евросоюза, то бегство продолжится. Уверяю, самыми верными патриотами Евросоюза останутся те, кто экономически ничего из себя не представляет и подобно клопу радуется жизни на чужом теле – те же прибалты, румыны, болгары…
        Любой союз должен создаваться из одинаково сильных элементов, тогда он будет прочен,  привлечении в него слабых приведет к необходимости их содержания и за чей счет, что однажды очень утомит. И тогда национализм в виде патриотизма сильной нации вспомнит о себе. И обрушится на националистические амбиции слабых, которые уже уверовали в особую свою обманчивую исключительность, как свойственно любой моське при благодушном слоне.
Резюмируя: таким образом, патриотизм охраняет нацию и споспешествует ее возможностям. Патриотизм важно использовать для восстановления и процветания страны, отстаивания ее интересов. Грош цена тем политикам, не использующим патриотизм нации, не доверяя ей или убоясь ее могучей силы. В конце концов такие политики обречены на сметение и забвение, хуже того – негативную нарицательность. Созидающее и жертвенное начала патриотизма беспредельны. Они – гарантия нации быть нацией.


Национализм и шовинизм

     Другой стороной национализма – мрачной и дикой – есть шовинизм. Литераторы и журналисты, не обремененные логикой, обычно не разграничивают национализм и шовинизм, вешая, как правило, всех собак шовинизма на национализм, тем самым рисуя последнему неприглядную отталкивающую рожу. Хотя очевидно – шовинизм есть крайняя степень (иной полюс) национализма, управляемый злой силой и намерениями. Так, некто Коротич, десятилетиями, в зависимости от ветра над Кремлем, метавшийся в поисках своего кредо и обретший себя на американской кафедре, внушал в свое время «Московскому комсомольцу» помимо прочих неоригинальных идей и такую: мол, там, где «национализм особенно разгулялся, режимы могут быть близкими к фашистским (потому что национализм ни к чему иному привести не может)». В ту же замусоленную дудку дудят и подобные ему умники. Но –
Национализм, утверждающий исключительность той или иной нации агрессивными и силовыми средствами, сопряженными с презрением к остальным нациям и народам, признающий все способы для достижения цели называется шовинизм.
В чем же не правы Коротич и Ко?
      Воплощение идей фашизма в реальность нуждается в: 1) шовинизме нации, ибо шовинизм (а не национализм) наиболее близок и даже родствен фашизму и иному радикализму; 2) теоретической базе, если нет собственной, сойдет и заимствованная, нужно только выбрать подходящее учение или мысли; 3) возможностях государства – ресурсы, армия, военно-промышленный комплекс, т.к. радикальное чудище не ограничивается победой на своей территории; 4) в обработанном национальном сознании, что достигается либо идеологией, либо карательными мерами; 5) отсюда – в надежном тоталитарном режиме, «обеспечивающем» проникновение господствующих идей во все слои населения.
Как видим, так называемое СНГ не отвечает требованиям реальности фашизма, разве что кое-где загноится примитивным шовинизмом, успешно, кстати прорастающим, если к тому есть поддержка сильных государств извне, которые изящно культивируют этот сорняк исходя из геополитических целей. Особенно эффективно это проходит в нищих экономически и социально странах, которые при финансовой и политической поддержке сюзерена вдруг воспламеняются своей исключительностью, не соображая, что всего лишь марионетки. Пример – Украина, с ее факельными шествиями наподобие Германии 30-х, реанимация фашистских слуг как героев.
     Но обратимся к фашистской Германии, которая и обладала всеми пятью вышеуказанными факторами. Гитлер использовал патриотический энтузиазм народа, постепенно заливая его коричневой краской и обращая в шовинистическую экзальтацию масс – Германия должна отмстить дохлой Европе за унижение в 1919 году! О том же вопиют также неотмщенные кости погибших воинов! Германия – сила, с которой на Вы должен говорить весь мир! И так далее. Вспомните кинокадры середины тридцатых, как обезумевшая толпа в едином порыве встречает фюрера. Того, кто вернул ей гордость (иначе – эгоизм самолюбования и восхваления). Великая нация не могла довольствоваться малым. Замашки были аж на тысячелетие. Вот вам и первый фактор. Далее: собственные теоретики у фашистов оказались бледными (ну не Геббельс же в самом деле). Были выхвачены обрывки сочинений, подходящие «к теме», великого трагического рассерженного гения Фридриха Ницше. Например, о сверхчеловеке. Думаю, что фюрер не читал «Человеческое, слишком человеческое» или «Веселая наука», а то бы потребовал найти иного «теоретика фашизма». К сожалению, для советских историков и философов Ницше таким образом был закрыт, очевидно – почему. Итак, фашистские идеи подкрепились авторитетом (да каким!). Третий фактор Германия создала до Гитлера и усиленно при нем, так что комментировать его не стоит. Затем пошла обработка, заключавшаяся в уничтожении или коленопреклонении поверженной интеллигенции, идеологизации культуры (помните как «несогласных» авторов сжигали на площадях и улицах страны Гете, Гейне, Канта…) и направлении ее духовной силы на воспитание нового типа немца – белокурого арийца – и облагораживание фашизма. Неестественно, но понятно. Вталдычить эту формулу в мозги и уши сомневающихся и недостаточно фанатично (т.е. преданно) настроенных немцев, а равно и скептиков с евреями, готовы были гестапо, зондер команды, специалисты концлагерей и все их добровольные помощники. И, наконец, пятый фактор – тоталитаризм. Страна была пронизана вертикалью такой жесткой исполнительности и дисциплины (подозрительности и карьеризма с примесью крови конкурента), что фюрер мог целиком положиться на свое детище – даже монархические государства не знали подобного подчинения. Отец народов и ведомый им народ – не в счет. О них отдельно.
      Из вышесказанного советую обратить внимание на следующее: для фашизма как и для шовинизма, чтобы главенствовать, необходимо идеологизировать культуру и сформировать новый пусть и временный генофонд нации – две самые противодействующие силы национального сознания. Каким образом – ясно, по-моему, ибо то и другое непосредственно связано с тоталитаризмом (шовинизм ведет к нему, а фашизм исходит из него), который обрел богатую практику за свою историю (от тех же гестаповцев до красных кхмеров). Остальное слишком просто, чтобы отвлекать разумного читателя от дальнейшего повествования.
Проведенный выше анализ – не методология фашизма, а предупреждающая листовка в лицо благодушному человечеству. Данное разъяснение для не слишком разумного читателя.
     Шовинизм не только «повязан» с фашизмом. У него имеются свои оттенки, «красящие» только его. В целом это довольно искусственное и быстротечное образование в национальной жизни и истории, нечто вроде сыпи на руке в результате аллергии. Правда, сыпь часто оставляет после себя неутихающее чувство озноба. Аллергией или причинами шовинизма служат:
Политические: кризис в стране и бессилие руководства по его преодолению; ущемление гражданских прав и свобод – посттоталитарные страны более подвержены заражению, особенно посттоталитарные империи, где национальные окраины особо настроены к бывшей метрополии и населению, ее составлявшему. На этом этапе огромной популярностью пользуются политики националистического толкования; поражение в войне и оскорбительные условия мирного договора; межэтнические конфликты (не путать с межнациональными!); исторические счеты; стратегия государства – ради выгоды, оправдание агрессии, запугивание соседа – должника и т. д.; провалы во внешней политике в ущерб национальным интересам; родовая, клановая месть, если главари кланов – руководители государств.
Экономические: резкое безостановочное падение жизненного уровня населения; связанные с ним – инфляция, безработица, социальная нестабильность; одновременное проникновение на внутренний рынок иноземных – бизнеса, товаров, рабочей силы; благоприятствование местных властей иностранному бизнесу перед отечественным при словесных обязательствах равного участия в подъеме экономики – это повергает национальный бизнес в уныние и ставит его в оппозицию к руководству страны и, естественно, ставит в условие всемерной поддержки национальных движений; отсутствие права и гарантий на собственность – ведет к люмпенизации и в какой-то степени пролетаризации населения – главной движущей силы шовинизма (включая и фанатиков); закабаление иностранной экономикой и превращение отечественной в сырьевую колонию; коррупция власти, особенно недопустимая в момент кризисов.
    Национальные: ущемление национального достоинства вышеназванными причинами как политического, так и экономического характера; потеря национальных приоритетов, национальной идеи; забвение истории предков и культурно-нравственный нигилизм, вызываемый как забвением, так и проникновением чуждой культуры и ценностей духовных, несовместимых с устоями данного государства; стремление к реваншу; пренебрежение национальной волей и национальными интересами правителей страны.
Шовинизм убог и примитивен, причем в убожестве скрывается необузданная жестокость, принципиальность (здесь – синоним  твердолобости) и бравада (как правило, внешняя – в экипировке, значках, нашивках, надписях), а в примитивизме кроется легкость, с какой можно зажечь грозный факел. Ибо ничто так не ранит душу современного человека, как намек или прямое указание ей на вторичность, зависимость, уничижение. И ничто так скоро не опьяняет эту же душу, как вливание ей хмеля превосходства, избранности. В первом случае – горечь обиды из-за неполноценности взывает к мстительной справедливости, во втором – кичливое самомнение не допускает непослушания и косого взгляда.
      Шовинизм способен вполне выпочковаться из ветки патриотизма и выпасть из хитонов демократии, вывинтиться из брони тоталитарного режима и высунуться из-под королевского трона. Уши торчат одни и те же – категоричные, безапелляционные, несгибаемые. Их при желании можно не замечать, счесть шаловством или разуметь как должное. В зависимости от того, кому они обязаны: появлением группы фанатиков, плате душевнобольных, разгневанной толпе, партии, движению или… правительству. В первых вариантах шовинизм туп, груб и дремуч. В остальных исполнениях – коварен, отточен и безжалостен. В качестве символа я бы предложил второму варианту профиль скорпиона, а первому – силуэт осла.
«Разборки» против турок, румын, вьетнамцев, арабов в Германии осенью 1992 года, якобы «заполонивших» великий Фатерлянд, при всей стихийности были вполне многочисленны и организованны, приведя в растерянность не только местные, но и федеральные власти. Интересно, что население, в основном, сочувствовало «ревнителям» чистоты нации. То, что повторилось куда в более массовом формате – нелегальной миграции середины 10-х годов ХХI века в той же Германии (рахат лукум, Меркель!) подобного массового неприятия уже не встретило. Поднапряжем память и припомним аналогичные и не так уж далекие события в Англии и Франции.
     Безусловно, экономические причины здесь имели место, но как повод. Ибо в таких богатых и стабильных странах, как вышеперечисленные, экономические издержки не могут являться искомыми причинами шовинизма. (Кстати, как видим богатство и стабильность страны еще не является гарантией избежания шовинизма). Истинной причиной в этих случаях служит национальная. Процентное отношение иностранцев, оседающих на жительство в той или иной стране (богатые государства избираются, понятное дело, чаще) в какой-то период времени начинает зашкаливать, вызывая беспокойство коренной нации угрозой не ее благополучию, но национальной целостности и национальной самобытности, так как чужеземцы невольно завозят свою культуру, обычаи, наконец кровосмешение с местным населением. В чрезмерных дозах этакая «интервенция» напоминает инфекцию, заносимую в организм. Так, в землях бывшей ГДР осталось достаточно представителей бывшего социалистического лагеря и туда же по привычке и расчету (после объединения Германии) стали наезжать тысячи новых волонтеров в поисках лучшей доли из тех же неудачников социализма – Вьетнама, Румынии и т. д. Восток Германии стал опасно переполняться гражданами некоренной нации. Шовинизм и предстал в данном случае как регулятор иностранного присутствия, явившись формой протеста, формой защиты. Несмотря на все осуждения со стороны правительства оно втайне рассчитывает на вспышки шовинизма, так как они приостанавливают поток иммигрантов, содействуют отъезду живущих и в конце концов на время приводят процентное соотношение в нужную норму. Въяве подобную политику власти проводить не осмеливаются, ибо сие в корне противоречит демократическим принципам. Здесь и приходит на помощь шовинизм. Удобно и
     выгодно, и официально официальная власть в стороне.
Куда любопытнее едва ли не узаконенное проведение политики шовинизма (касаться классического примера фашистской Германии не буду). Образчиком такой политики в начале девяностых годов стала Эстония. Эта в очередной раз нарисовавшаяся на европейской карте страна блестяще демонстрирует правительственный шовинизм, отстранив от участия в выборах свыше трети проживающих в ней не  эстонцев, мало того – вообще не признавая их гражданами государства и ущемляя их права (например, даже паспорта выданы отличные от эстонских, остается еще в указанном порядке заставить пришивать на грудь и приклепать к воротам звезды, как отличительный знак, а что – опыт старших «товарищей» не так стар). Аналогов такой массовой дискриминации сыскать не просто. Видимо слишком зашкалившее процентное соотношение не эстонцев к эстонцам привело к зашкаливанию руководящих мозгов новой Эстляндии. Прямоту и откровенность действий тут, пожалуй, к добродетелям не отнесешь, ибо слишком уж отдают топорностью и спешкой. Когда в государстве оседлость некоренного населения равняется трети от общего числа, то нужны постепенные и разумные меры, направленные на согласие, а не чрезвычайно-пожарные. Среди таких мер могут быть: устраивающая обе стороны  компенсация за выезд в страну предков, цивилизованное вовлечение «пришлых» в свой этнос, создание автономии, наконец, с подчинением центру. Однако ассимилировавшееся российское меньшинство с различных трибун именуется не иначе, как оккупанты – гражданами они не признаются. Хотя покажите мне оккупантов, которые бы в занятой ими земле трудились на своих тяжких и основных производствах, а неволенные хозяева благополучно  выращивали на своих хуторах урожаи и с выгодой продавали, а метрополия к тому  же щедро гласно и негласно снабжала всяческим добром и ресурсами угнетаемую провинцию, причем до такой степени, что несчастная закабаленная колония выходит на шестое место в мире по экспорту цветных металлов, которые там отродясь не залегали. Шовинизм эстонского типа, а также – литовского и латвийского, - при дальнейшем развитии способен привести к межнациональным стычкам, а то и к войне, в которую втянутся и Россию и Северная Европа, что может привести к локальному или общеевропейскому конфликту, перечеркнув налаженное стратегическое равновесие после 1945 года.
     Шовинизм равно преступен, на каком бы уровне не возникал и ради каких бы светлых идеалов не использовался, ибо его язык один – насилие. ИРА, ведающая национально-освободительном сопротивлении владычеству Англии, не останавливалась в своем угаре перед терактами в отношении ни в чем не повинных людей. Такая неразборчивость в средствах этой Армии и подобных ей движений и организаций позволяет выразить сомнение в искренности добрых помыслов,  укрепляя мысль, что проводимые акции не своеобразная борьба за свободу, а этакое ненавязчивое напоминание миру о себе – так как нет ничего печальнее угасающего интереса, что равносильно для политики, лидера смерти.
      Шовинизм с одинаковой убойной силой и яркостью обрушивается и на чужих, и на своих, если последние не разделяют взглядов, идей, настроений, направлений и методов этой крайности национализма. Такой «свой» приравнивается к врагу или предателю и достоин поругания и кары. Он растерян и теряет последнюю волю (не только к протесту, но даже к выражению своей точки зрения), даже сознавая абсурд шовинизма. К тому же человек податлив насилию. Следуя китайской логике, он предпочтет пережить событие за запертой дверью, а коли буря вырвет замки, то поддержать ее мощь ради самоспасения или, хлебнув хмельного ветру, стать ревностным проводником ее – непьющий напивается быстрее. Вынужденная или добровольная поддержка шовинизма зависит только от быта, культуры, характера, условий жизни человека. Национальное сознание может способствовать этой поддержке или заклеймить ее. Пример этого прекрасно описан в «Черном обелиске» Ремарка (сцена установления в деревне памятника погибшим воинам).
     Уязвленное национальное сознание – отличная почва для шовинизма. Удобрив ее для начала смесью национальных лозунгов и патриотических  идеалов, можно выращивать верные клубни. Потому и видим мы, то что видим в Прибалтике, Украине, частично в Казахстане и ряде автономий России. Подробный разговор об этом ниже.
Вместе с тем, даже при самых роковых стечениях обстоятельств,  провоцирующих шовинистические потрясения, при всей их разрушительности переоценивать шовинизм не стоит. Как и подобает шторму, он настигает нацию, полощет ее, как белье и уходит прочь. Он не может довлеть над народом постоянно, его продолжительность также не может быть долгой. Это временное затмение, ибо человек и нация не в состоянии морально и физически длительно выдерживать тяжесть напряженного давления, вдыхать исступленность и зловещесть шовинизма – в противном случае легко погибнуть от истощения или попасть в чужую зависимость от ослабленности, приходящей вслед за перенапряжением. Ибо: вся нация целиком не способна быть заряженной шовинизмом, и лейкоциты несогласия уже вступают в бой с инфекцией за здоровье организма. Ибо: уровень цивилизации в настоящее время уже достаточен, чтобы не превратить шовинизм в хроническую болезнь. Ибо: шовинизм – не естественное состояние национального сознания, и оно в целях самосохранения не позволит длительного правления утомительной крайности.
     Временная аннексия шовинизмом территории и населения того или иного государства искусственна, ибо вызываема и служит политическим целям, групповым амбициям, фанатичной ослепленности. Когда «мавр» сделает свое дело, он может быть изгнан, осмеян и проклят, чаще всего теми, кто и «раскручивал» его. Отсюда – шовинизм выгоден, если у руководства страны не осталось иных способов упрочить и возвысить свою власть (от подавления инакомыслящих до агрессии другого государства). Отсюда – он выгоден самолюбцу или карьеристу, жаждущему стать национальным лидером. Отсюда – он выгоден обычным грабителям и подонкам, которые в образованной шовинизмом пене, обретут свою «рыбку» - поживу и положение.
     Заболевание шовинизмом излечивается только самой заболевшей нацией. Вмешательство извне годно ухудшить диагноз. Однако своевременные и жесткие превентивные меры (от пограничных кордонов до профилактического осуждения) вполне способны сбить температуру больной и поспешить с лечением. Правда, исторические хроники убеждают, что с сывороткой против шовинизма у человечества не ахти, и по-прежнему, если случится гроза, то привычнее все же подождать, когда она утихнет сама.
     И только национальное сознание – не разъединяющее, но объединяющее, национализм человечества как мы это зрим в идеале, - сотворя в перспективе континентальные нации и, в итоге, мировую нацию (назовите как угодно, хоть – мировое единство, содружество, сообщество…) должно навсегда исключить образование на земле мрачных туч шовинизма. Пока сии радужные перспективы существуют более в теории, надеждах и на этой бумаге, нежели на практике.

Национализм и религия


    У национализма имеются свои приводные ремни, необходимые для поддержания и регулирования движения его маховика. Это – религия и идеология. Они придают направленность дышащей паром силе, тормозят и подстегивают ее, впрочем, будучи и сами зависимы от норовистого движка.
     Религиозность человека (атеизм – та же религия, только наоборот) составляет, исходя от искренности его веры и чувств, ту или иную часть его души и разума. Координирует ли он свои действия или иную часть его души и разума. Координирует ли он свои действия, поступки, склонности и мысли с Богом, полагается ли на него как на судьбу, считает ли адвокатом собственных грехов, истово преклоняется или научно посмеивается – в принципе личное дело каждого. Мир велик и терпелив, чтобы вместить в себе Игнатия Лойлу, Алешу Карамазова, Лао Таксиля, Калиостро, святых и инквизиторов, схимников в пустынях и торговцев в храмах. Бог таков, каким мы его сами сотворили, представили, требовали испокон веков. Разумеется, национальное сознание не могло не лепить образ Божий по своему подобию (вот откуда столько отростков даже у одной веры), как и сама религия, властно вторгшаяся в мастерскую своего скульптора, не могла не оказывать влияния на развитие национального сознания. Так Творение и Художник, Художник и Творение создают друг друга. Творение и Творец равны, но в разные периоды уступают пальму первенства. Так, религия оказывала изменчивое давление на народы – от мощного пресса в эпоху крестовых походов в эпоху средневековья, рукопожатия в столетие Ренессанса до снисходительных уступок в нынешнем веке. Правда, снисходительность в последние годы сменяется еще трудноразличимым натиском. Но, не сомневаюсь, этот натиск скоро обнаружит себя, что называется, в полный рост.
    Почему?
    XX век изрыгнул две мировые войны, познакомил с «чудесами» тоталитаризма, поставил на промышленные рельсы пошлость и развращенную мораль в угоду злату, выродил суперсредства уничтожения и при этом (что удивительно) остался цивилизованным и прогрессивным (скорее всего в техническом смысле). Нравственность этого века (в отличии от его электронизации), кажется, не только застопорилась, но и пошла на убыль. Если еще в начале века народы и государства могли копаться в собственных огородах за надежными изгородями, то после двух побоищ, 1917 года, великой депрессии и Карибского кризиса, атомного привета американцев Японии и распада СССР стало отчетливо понятно, что никакие заборы не спасут, а уподобиться кроту – значит приблизить погибель. Но понимание еще не значит разумное действие. Произошло действие: огороды взбухли ракетными ямами, противотанковыми рвами, запятнели стратегическими аэродромами. Что лишь резче обозначило эфемерность границ и ничтожность уверенности в собственно выживании.
     Вместе с этой лихорадкой и победным шествием демократии как-то незаметно оттерли нравственность. Джунглевый образ жизни оказывается разрушил мораль в угоду сильным и богатым. То, что еще век назад считалось пошлостью, безвкусицей, дурными манерами, оскорблением, убожеством, распущенностью и кретинизмом ныне выглядит обычным порядком вещей. Представим Бальзака, Тургенева, Диккенса с матерным или непристойным языком.! Теперь это считается модной, оригинальной новацией, а полоскание грязного чужого белья наряду с хрустящими порножурналами и секс-шопами, сквернословие с экрана и газет, наверное, следует счесть заслугой демократического века. Стоит ли доказывать падение нравов в этом столетии, если достаточно просто сравнить его с предыдущим?
     Превращение в цивилизованных животных, одержимых цинизмом и нигилизмом к человеческой природе, равнодушием к человеческим ценностям и отеческим гробам, компьютеризация живых искренних чувств и коммерциализация души противны и духу, и разуму. Вот почему национализм и религия под занавес распоясавшегося столетия оказались вынужденными выступить тандемом: религия, опомнившись от излишней снисходительности и уступок, что привело к ослаблению почитания и исполнения ее заповедей и сур, и в результате размыванию нравственных основ; национализм же стал перед необходимостью сохранения национальных исторических завоеваний и устоев, дабы не переродились нации в напомаженную дешевку. Первенство в тандеме отдано религии, как наиболее традиционному, строгому, взыскующему и очевидному рычагу воздействия на людские души. В ином варианте взбрыкивающий конь еще неоседланного до конца национализма, готовый скакнуть хоть в патриотизм, хоть в шовинизм, отпугнул бы да родил сомнения о правомерности главенства национальной руки над десницей Божьей.
     Показателен пример самой миролюбивой и демократичной церкви в мире – православной («самой» не потому, что и я православный, а потому, что ее учение, традиции, догмы и история приводят к подобному выводу) (вникните в сухую и надменную католическую, грубую и бунтарскую протестантские церкви, мифически благообразную и скучную синагогу, а тем более в суровую и обязательную мечеть). Попытав а себе все «прелести» большевизма – гонения, грабежи, предательства, вандализм и кровь, - именно она, израненная и оплеванная, первой возопила о разрушении и осквернении нации и приступила к воскрешению ее затоптанной нравственности. Именно церковь объединила под свои хоругви здоровые национальные силы, пробудив национализм нации, позабывшей, что сие значит. Именно она противостоит ныне воплям и причитаниям иноземных миссионеров (от иеговистов до кришнаитов) – чего не скажешь о родимой власти, почтительнее кланяющейся заморским крестам (вон, в Санкт-Петербурге у детей отняли пионерлагерь да иеговистам отдали, не за убедительность религиозных воззрений, чаю), - преследующим цели, связанные не столько с возвращением заблудших российских душ в лоно Христово, сколько с принижением православия в угоду возвышения своей веры со всеми вытекающими последствиями. Поток этих миссионеров и их настойчивость поразительно напоминают такой же пыл в Африке. Но там же до их прихода не было христианской веры! В России была и есть. Так чем объяснить «духовную» интервенцию иноязычной церкви в страну православия? Выскажу следующий тезис, который будет обосновываться в главах, посвященных России, - возрожденная Россия, как и ее возрожденная религия станут оказывать сильнейшее влияние в мире, с чем поневоле придется считаться, придется уступать и т.д. Чтобы этого не произошло, чтобы ни Россия ни православие никогда не воспряли, и нужно содержать страну как сырьевую колонию, а ее церковь как незатейливого арлекина. Кому непонятно – читайте в указанных главах.
     Исторически сложилось, что православие в России становилось во главе национально-освободительных процессов и возрождения (тот же игумен Радонежский Сергий), а также обличителя бесовской силы, тиранящий нацию (Тихон), вместе с народом истекая кровью и поднимаясь на ратный и созидательный труд.
Впрочем – будем объективны – подобные функции свойственны и другим верам с той лишь разницей, что их история не так трагична, как история православной России. Католическая церковь во второй половине XX века тоже осознала опасность имперского и распутного управления миром вместо христианского. И поднята тревогу. Значительную роль в этом сыграли два последних викария Христа – Павел II, превратив созерцательность и музейную сентиментальность Креста в его активность по обузданию ударившейся во все тяжкие паствы. Требовательнее о себе стал заявлять ислам.
      Национализм, отстаивающий свои интересы, во многом солидарен с религиозными установками, а потому этот мощный союз способен вывести мир из тупика. Однако вспомним, что национализм имеет два полюса, равно как и религия обладает крайностями. Только будущее покажет, на каких точках соприкосновения зиждется новый союз. Наиболее вероятны четыре варианта:
а) национализм, выступающий своим патриотическим началом, и религиозная готовность к спасению человечества;
б) национализм в шовинистическом исполнении и религиозная умиротворяющая роль;
в) патриотизм и религиозный фанатизм;
г) шовинизм и религиозный фанатизм;
    Совершенно ясно, что вариант «а» дает прекрасную возможность уберечь нации и мир от соблазна окончательно упасть в нечистые простыни безнравственности и тотального убийства, и в спайке духа и разума вернуться к изначальным общечеловеческим ценностям. Так, единая религия Европы (по большому счету) помноженная на европейский патриотизм может и должна привести к континентальному расцвету и к единой европейской государственности. То есть финиш после старта в Маасрихте. Другое дело, как отмечалось выше, европейские государства не обладают общеевропейским национализмом, а только собственным – национальным. А посему данный процесс, несмотря на все первые положительные подвижки (более связанные с политикой, чем с реальностью) в этом направлении, еще в перспективе. Аналогичный расцвет на союзе одной религии и национализма можно ожидать и в Южной Америке. Различия в религии, уровне национального сознания и цивилизованности в Африке и Азии не дают оснований для формирования континентальных государственных образований. Но оставим глобальность геополитических предсказаний. Вариант «а» применим и в отдельно взятой стране. Он однозначен для России, Польши, Индии, оказавшихся ныне на изломе своей доли, при всей внешней несхожести обладающих патриотическим энтузиазмом и его поддержкой институтом церкви.
     Вариант «б» предусматривает, скажем так, профилактическое подвижничество религии, должное остудить разгоряченные шовинизмом мозги нации. Миротворческая миссия религии здесь обязательно противостоит проповедуемой идеологии и зачастую бессознательности одурманенной толпы. Не всегда победа остается за верой. В фашистской Германии церковь оказалась бессильной, и была выпорота и побитой собакой жалась к своей конуре, шовинизм идеи видел предателей даже в священниках. Но, согласимся, и время было как раз такое, когда религия снисходительно уступала позиции якобы просвещенному прогрессом веку. В нынешнее время подвижничество религии возможно при ее строгом опросе с паствы за свои догматы и учения, при жестком требовании соблюдения ее основных канонов (для христиан ими могут являться заповеди из Нагорной проповеди Христа), при решительном отречении еретиков и гневливых сердцем граждан, дабы отрезвить их, удержать, заставить одуматься, а также призвать разум и влияние мирового сообщества на зарвавшихся единоверцев. Пример последнего показала Саудовская Аравия, выступившая заодно с иноверцами против охмелевшего Кувейтом Саддама.
    Следующий вариант «в» меняет позиции. И уже патриотизм нации ради сохранения государства вынужден бороться с религиозной неспособностью к уступкам и религиозным фанатизмом. Чаще это касается мусульман (разумеется, не всех, а наиболее непреклонных, непримиримых, фундаментальных в позициях ислама), ибо эта религия отличается бескомпромиссностью, жесткостью и еле скрываемой неприязнью к иноверцам. Даже в сказках «Тысяча и одна ночь» наказания, убийства нечестивцев (т.е. христиан и иудеев) считались добродетельными поступками и заслугами перед Аллахом. Впрочем, в агрессивном фанатизме от мусульман мало в чем отстают такие же фанатики сектантских ответвлений христианства. Патриотизму нации тяжко на равных состязаться с религиозной однозначностью. Ибо если религия выпускает против шовинизма неуязвимую силу, то патриотизм располагает только собой, что может быть и недостаточно. Так, в Афганистане до сих пор не смолкает война, хотя неверных вроде бы там уж давно нет, но религиозный фанатизм и подозрительность уже направлены против своих, и властям приходится призывать на помощь национальный патриотизм, чтобы сохранить единство страны, чтобы «разобраться» с озлобленным Талибаном, взопревшим в своей непримиримости к любому дуновению ветерка в его сторону. Но не только военными акциями, но и мирным трудом патриотизм нации выпускает пар религиозной одержимости, и это в итоге приводит к процветанию нации. Так произошло в Турции при Тургуте Озале и нечто похожее – при реаниматоре османской эпохи Эрдогане, в конце прошлого века – в Иране, ранее при Фатхе в Саудовской Аравии. Положительным исходом вариант «в» явился бы для Афганистана, Кипра (острова двух религий) и Ирака, где тоталитарная власть покоилась на твердыне ислама, как на основе своего благополучия. Исход был потрясающ – демократический мировой монстр 
Вариант «г» - третья мировая война.
        Рассмотрим его гипотетически. Мусульманские государства, последние полтора века находившиеся на положении колоний и сырьевых источников для остального мира (прежде всего - западного) во втором отрезке XX века обретают политическую и экономическую самостоятельность. Последний толчок дал распад СССР. Находясь в очевидной или скрытой оппозиции к европейской и американской цивилизации (как страны третьего мира и по религиозным различиям), рано или поздно эти государства будут вынуждены объединяться в военно-политические, экономические и подобные им союзы, блоки и ассоциации, но скорее всего – по религиозно-политическим мотивам, чтобы создать единый конгломерат, призванный стать надежной защитой и политическим, и экономическим, и национальным устремлениям, а также мощным заслоном против подрыва ислама от иноземных влияний (культуры, морали, разнузданной демократии). Такие подвижки спонтанно пока, но происходят – возьмем фанатическую решимость «братьев - мусульман», ливийских бравых парней Каддафи или суровый приговор Хомейни в отношении Салмана Рушди. Тормозят процесс сближения внутримусульманские конфликты наподобие ирано-иракского, ирако-кувейтского, пуштуно-узбекского в Афганистане и т.д. Кстати, эти конфликты выгодны сверхдержавам как ослабление единства мусульманского мира, как рынок сбыта устаревшего оружия и как полигон для апробации новых разработок. Но все это должно уйти. Основой сплочения станет ислам, под сенью которого должны найти прибежище и республики азиатского региона СНГ, вероятно, туда же захочет устремиться и ряд автономий России. Таким образом, общий фронт мусульманства протянется от китайско-индийских гор до берегов Адриатики, осев задом в волны Индийского океана. Силу это составит сверхвнушительную и  грозную, учтя экономические возможности данных страны. А спаянные общей верой и ее приоритетами, объединившиеся нации вполне могут претендовать на господство в Азии, в полушарии, в мире. Такой расклад не устроит Европу, которая не смирится с появлением мусульманского монстра и, разумеется, потерей дешевой нефти, и в свою очередь тоже прибегнет к объединению, уже не по Маасрахту. Первым придется по всей видимости объединяться славянским народам, как наиболее близких к мусульманскому фронту. Но снова взять на себя роль Киевской Руси перед татаро-монгольским нашествием они не захотят, предъявив Европе ультиматум или настояв на всеобщем лагере. В конце концов Европа обретет единое знамя, отбросит в сторону межхристианские раздоры католиков, протестантов и православных и займется строительством бастионов. США возьмут сторону Европы, и как член НАТО, и как пользователь азиатской нефти. На почве религиозного противостояния и политического шовинизма и раздадутся призывы к газавату и новым крестовым походам…
     Пробным камнем такого развития событий стало растерзание Югославии. Прекрасная, развитая, богатая страна в благословенном краю превращена в ад и пыль. Мусульман и христиан разделила ненависть, вспыхнувшая с такой силой, будто копилась веками, будто и не жили вместе, и не гуляли друг у друга на свадьбах и не пили вино от совместно убранных виноградников сербы и хорваты. И это в конце XX века! Что и доказывает – уровень цивилизации войне не помеха. ООН под нажимом мусульманских государств исключает Югославию из своих рядов. Возникает странное квазигосударство Косово.  Сербия едва ли не персона нон-грата в Европе! Как видим разминка удалась на славу – на европейском дворе перегрызлись его обитатели, и хорватская крепость, глядишь, окажется тем, чем тридцатилетняя война для Германии в XVII веке.
        (далее – зачеркнуто).

Национализм и идеология

    Вторым приводным ремнем национализма служит изобретенная не умеющими жить без царя в голове людьми идеология. Она стала набирать обороты по мере снижения своей скорости религия. Когда же последняя опамятовалась, оказалось поздновато, а посему надо потесниться и терпеть как неизбежность и идеологическое воздействие на умы. Идеология – как правило, массовое отравление (насильственное или добровольное) одной идеей с целым ворохом дополнений, изменений, указаний, разработок, обоснований, усовершенствований и разоблачений предыдущих – возникла как явление не так давно. Когда человечество овладело азам информатики – от папируса и пергамента до книгопечатания проходил самый длительный по времени и самый низкий по качеству первый этап, и ныне от телевизора до компьютера проходит самый скорый и наиболее эффективный скачок. Идеология – порождение разума человека, в отличии от религии – порождение его души. Но влиять идеология обязана и на чувства, и на эмоции, и на мораль, и на избираемое кредо. И влияет. Литература открыла скрижали идеологии, хотя истинным своим призванием противна какой бы ни было зависимости. Следом влезла наиболее достойная рать идеологии – журналистика. В той или иной степени на идеологические хлеба пашут музыка, живопись, архитектура, короче, все искусство во всем своем многообразии и внешней жаждой свободы, порой вырываясь на волю, чтобы угодить в очередную пахоту. В общем, как было возвещено гигантом идеологии – «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Еще короче и откровеннее – кто платит, тот и заказывает музыку.
    Все это не означает этакой полурабской моральной и материальной подчиненности духовных спутников человеческой эпохи, они могут даже взбунтоваться против постылой и тесной для них идеологии. Но – только в лучших своих представителях и творениях, как правило, господствующей идеологией непонимаемых, травимых и затираемых, в отличие от верной посредственности.
Национальное сознание столкнулось с идеологией, будучи в мужающем возрасте, а потому особо не стремилось к тесному знакомству (пока не осознало себя тоже идеей). Ибо какой бы усвояемой и приятной ни была бы та или иная идеология, она все равно представляется частной, но не всеобщий интерес. Ведь глупо считать, что существует такая идея, которой в одинаковой степени очарованы все граждане нации. Если, конечно, это не нация одержимых или дебилов.
    Воздействие идеологических теорий, доктрин и кампаний растет в соответствии с прогрессом информатики, ибо качественно повышает их уровень, а потому более тщательно могут быть принимаемы или отвергаемы обществом (за исключением тех идей, что навязываются насильно, где самые убедительные доводы пыточные камеры или  стволы автоматов). Однако при всем их многообразии они глубоко не пронизывают общество, ибо выдуманы озабоченными теми или иными целями людьми либо группами людей, и всегда представляются чьи-то определенные интересы и служат им. Только национальная идея и возникающая от нее национальная идеология способны овладеть практически всем обществом и изменять его в одну (добрую) или другую (худую) стороны.
    Итак, монархия – как идеология нации.
    Россия управлялась князем или царем разве что с иной геральдикой, истинами и гимнами. Так что, на первый взгляд, народу, уставшему от всяких экспериментов над собой, едино кто над ним – президент, генсек или венценосец. Поэтому восстановление монархии как национальная идея, может статься от всенародной апатии относительно названия руководящего кресла – пусть хоть трон, хоть табурет, да лишь бы жилось мирно и сытно. Способствует идеям монархии и ностальгия нынешних поколений, знакомых однако по книгам, фильмам и статсотчетам, где упрямо фигурирует 1913 год аж до сих пор. Однако в противовес этим плюсам за монархию (довольно зыбким) имеются многие минусы: так, идеологическая обработка населения СССР не только исказила суть монархического устройства, но и обеспечила малый спрос на него, который-то и ограничивается атрибутикой и символами, чем безусловной поддержкой всего населения. Второй минус – кого выбирать? Из уцелевших наследников династии больше прав имел Владимир Кириллович, но он уже занял свое место в усыпальнице Петропавловки. А других приемлемых кандидатов как-то не видно, и, честно говоря, остатки романовской крови уже не вдохновляют Россию на монархический ренессанс. Избрание иной династической ветви немыслимо и несвоевременно из-за обилия претендентов и обстановки в стране, которой только этого и не хватало. Россия рискует превратиться в огнедышащее болото, где с топором в руках или пеной на трибуне бойцы за того или иного претендента (по группе крови, родстве, толщине кошелька, таланту, хитрости и Бог весть каким еще признаком) превредным для Отечества займутся делом. Наконец, некоторые демократические подвижки (выборность, парламентаризм) окончательно делают туманными возрождение монархии у нас. А кукольного монарха народ не захочет, ибо при нем окажется столько сановных бездельников, сколько, например, их ныне в том же фонде бывшего царя Михаила Сергеевича. А кормить-то их придется за счет новых налогов. Нет, уж увольте! И последнее: национальное сознание России обременено по-прежнему элементарным обустройством выживания, а потому придирчиво рассматривает все варианты, позволяющие пройти эту стадию безболезненнее и безунизительнее. Дает ли монархия такой шанс? На сегодня вопрос очевиден, как и ответ – нет, сегодня монархия не позволит быстро выйти стране из кризиса, но способна лишь углубить его и увести в сторону от решения глобальной задачи выживания и становления. Поэтому, несмотря на весь внешний маскарад и песнопения во славу царя, это не более, чем спектакль или модное поветрие, но не осознанное нацией действие. Не учитывая всю историю России, монархическое правление, даже условное – как дань традиции, устоям – вещь полезная и могущая объединить национальное сознание под стягом службы Царю и Отечеству. Но об этом говорить, видимо придется не сегодня. А все-таки жаль, что не сегодня.
    Далее - материализовавшийся призрак. Итак, потоптавшись по Европе, призрак неведомо-сверхсолнечной эпохи уселся в России холодной осенью 1917 года. С этого времени берет старт и большевистская кухня, запеченная на ленинских национальных рецептах: Первый Ильич дожил до образования СССР, второй – до явления советского народа. Между двумя десятилетиями упорнейшего труда по строительству новой (была ли старая) национальной политики, посредством которой «Союз нерушимый Республик свободных сплотила навеки великая Русь.» Какие красивые слова, звучные слова! Быть бы им еще и верными! Но Союз не продержался и века.
Любая теория, замешанная на крови, со временем обречена, это все равно что создавать счастье на слезе ребенка по Достоевскому. Во главу угла большевистской национальной концепции был поставлен пролетарский интернационализм, оправдывавший и террор и войну (в том числе гражданскую), и национальную рознь ради мифического объединения, которое свершилось только над названиями советских газет. Плодотворные идеи пролетарского интернационализма забили голову не только Нагульному и Коминтерновским барышням, но и породили в лице того Коминтерна первую привилегированную номенклатуру (в чем  и кроется начальная историческая  заслуга пролетарского интернационализма), а главное – обеспечили добровольно-принудительное согласие бывших провинций и окраин империи на сожительство в новом Союзе. После недоразумения с Финляндией запущенный лозунг о праве наций на самоопределение, чем финны и воспользовались, пока большевики пребывали в эйфории от удачного разгона учредилки, был отправлен в запасники, и вскоре об отъединении от России (сиречь – СССР) могли скулить либо враги народов, либо идиоты. И тем и другим гуманная власть предоставляла возможность интернационализироваться в политкружках ГУЛАГа.
    Но!
    В Российской империи по большому счету вопрос об отделении не поднимался. Стабильность державы и ее потенциал служили гарантией процветания и защиты окраин, пусть и под прокураторским контролем чиновного Санкт-Петербурга. Время от времени возникавшие сложности, трудности, проблемы были связаны с самодурством местных князьков, глупостью или продажностью инспекционных визитов, что свойственно всем странам, а не только России. Но они преодолевались, ибо мощь империи позволяла надеяться на справедливость, равно как и на законы.
(Мы не ведем речь о Польше, ибо это государство с развитым национальным сознанием и национальной гордостью всегда желало отсоединиться от России и никогда не считало себя ее частью.)
    Империя проводила обычную для всех империй колониальную политику, но с той разницей, что не пыталась откровенно ущемлять права туземцев, щадила национальное достоинство и допускала на высшие административные должности выходцев из  этих окраин, не вмешивалась во внутренние разборки, блюдя соблюдение лишь общих уложений империи и, самое удивительное, не создавала видимых выгод метрополии за счет «колоний» - зажиточная часть населения окраин жила, как подобная ей в самой России, и бедная, как бедные в самой России, даже больше – нацменьшинства могли пользоваться льготами «вследствие своей дикости». Потому можно сказать о Российской, как наиболее демократической империи. Она проводила в жизнь те свободы и доктрины, которыми располагала. Плохо или хорошо – она обеспечивала тот уровень жизни, которым располагала сама или который
«тянула» окраина.
     Советская власть коренным образом исправила сию колонизаторскую либеральную политику, обнаружив склонность централизованного руководства всем из Кремля, откуда все виднее. Несмотря на возникшие было национально-сепаратисткие брожения, основные окраины России (Украина, Закавказье, Туркестан) сплотились вокруг центра, ибо пускаться самостоятельно наобум было еще страшнее – Европа заживала после войны, но уже хищно лязгала зубами вновь на полтавские поля, бакинскую нефть и узбекский хлопок. А экс-империя в большевистском обличье еще не светилась кровавыми пятнами, а ее чекистские отряды думались временной необходимостью. Образование СССР фактически знаменовала переход без террористических потерь (если не считать Финляндию) в новое качество, и с такой тактической победой нельзя не поздравить большевизм. Однако, новый национальный серпантин уже преломлял национальные интересы республик в угоду тому же центру. Интересно, что Россия тоже вроде бы центром не считалась и была обираема похлеще бывших «колоний». Национальное самоуправление отменялось. На смену ему приходило идеологическое управление центра. Отец народов довел эту систему до совершенства, обеспечив ей стопроцентное «за» и рукоплескания даже там, где волосы вставали дыбом. Так, во имя всепобеждающей идеи поступки социализма (особенно для восприятия за рубежом) была поставлена на край гибели от голода Украина и Поволжье в начале 30-х, т.е. была пожертвована чуть ли не целая нация ради «идущих верным путем», ради пролетарского интернационализма. Продолжатель ленинской национальной политики, ее практик и вдохновитель завязал такие узлы по всему СССР, что нужно быть не менее гениальным, чтобы нынче их распутать: народы сгонялись со своих земель, на их место селились другие, осваивались глухие и целинные территории. Вот эта была грандиозность замысла! Вот это был интернационализм в действии – ибо нет для него разных народов, а один – советский, которому в своей стране везде жить хорошо. Утрированно, конечно, но по сути так. К тому же такой закрученностью резко усложнялся обратный процесс – люди ассимилируются и приживутся на новом месте, новые поколения уже будут считать чужую землю родной, корнями за нее зацепятся, попробуй вытащи. Все решалось с такой откровенной простотой, что и удивляться устаешь. Территории и народы тасовались как карты, и беда уж была, если народ оказывался не козырной картой (крымские татары, чеченцы, волжкие немцы). Война вообще развязала руки, ибо военное время списывало все, прикрываясь им можно было экспериментировать с нациями и национальностями страны и далее. Немцы Поволжья отправились в казахские степи, как пионеры. За ними последовали другие народы – «добровольцы».
     Все это напоминало перемешивание раствора, из которого и должен был произвестись социалистический цемент – советский народ. И произвелся – покорный, тихий, равнодушный. Потому и Хрущев при полной равнодушной поддержке советского народа распорядился Крымом как тыквой со своего огорода, а отец перестройки утопил остров Даманский, как ненужный камень. Землей страны распоряжались так, а что говорить тогда о людях! Как мы увидим позже «забота» о российских землях (от Курил до Печорского монастыря) привилась и новым героям Российского олимпа.
Так, с 1915 года был заложен в России и вызрел национальный вопрос, аукнувшийся ныне нам от кулябских песков до молдавских садов.
     Советский народ. Как исходит из вышесказанного, объединение наций в Советский Союз – гуманное по смыслу и предугадавшее Маасрихт на полстолетия явление, обернулось превращением из Российской в тоталитарную империю, для которой все нации равны. Поэтому их особенности нивелировались, подгонялись, дабы отвечать и служить одной на всех идеологии. В теории это означало светлые стороны: отсутствие межнациональной розни, забвение старых конфликтов, радостный труд товарищей по духу и совместное общежитие. На практике – ущербом местным национальным интересам ради мифической дружбы народов, постепенным вымыванием характерных особенностей и отличий той или иной нации ради стерильности единого советского общества («скованные одной целью»), но для образа многонациональности сохранялась внешняя атрибутика, пресечением и довольно жестким любых попыток национального несогласия с господствующей идеологией и общественным мнением (что было равнозначно). Национальная обезличка касалась всех, в том числе и Россию, уже давно утратившей пример метрополии. Россияне были менее всех защищены от бравурных маршей социализма, так как несли на себе печать народа, избравшего такое светлое будущее. А посему расплачивались за идеи национальным богатством, ресурсами, сырьем, которые щедро отдавались остальным республикам, что, наверняка, и символизировало равенство и братство. Ну какие счеты меж братьями? СССР, наплодив столько республиканских академий наук и министерств культур, как-то кинуло в этих позициях ту же Россию. Российское скорее всего превращалось в обобществленное – советское. Россия привычно делилась большей частью дохода и богатств с менее богатыми, но уж очень близкими коллегами, равно как и СССР за счет своих народов – с близкими пролетарскими или «косящих» под них режимами и оппозициями, чтобы те и другие не свернули с избранного пути. И внутренний и внешний подкорм существовали для необходимого лоска все той же идеологии.
     Примечательно, что лакомые куски российского пирога дарились чаще всего не тем, кто мог дать хоть что-нибудь взамен, но тем, что показывали свой норов, задавались сомнениями или просто были рады обильному «доению». Не потому ли вдруг оказалось, что уровень жизни в таких республиках, как прибалтийские и закавказские, предстал несколько порядков выше, чем в России? Кстати, они же первыми и способствовали разладу в Союзе. То ли оттого, что их перекормили, то ли поняли, что «старший брат» обнищал и с него уже не больно много возьмешь, то ли почувствовали, что задарма давать боле ничего не станут.
В отличие от американского народа, тесно спаянного уникальностью своего образования, зараженного лишь одной идеологией, наиболее близкой человеческому натру – частного предпринимательства, - советский народ являлся объединением идеологическим. Национальная идея такого народа аморфна и выхолощена все той же идеологией светлого будущего. Но будем справедливы: эта идеология все же зажигала энтузиазм Магнитки, Днепрогресса и целины, поднимала в атаку («За Родину! За Сталина!»), строила какое-никакое но мирное и военное могущество страны, обеспечивала связку республик в цельной механизм, тем самым защищая их от иностранных интервенций, т.е. – гарантирую мир. Но при всем при этом эра идеологии социализма значила и колючую проволоку ГУЛАГа, украинский голод, Прагу-68, Афганский излом. Однако – это и октябрь 1957 года и апрель 1961 года. И вместе с тем – Новочеркасск 1962 года… Что здесь сотворялось благодаря и вопреки господствующей идеологии? Вопрос, еще ждущий своего исследователя.
Но все же нации СССР топали туда, куда их вела протянутая рука вождя, маячившая в каждом райцентре. Любые национальные проявления, не стыкующиеся с пролетарским интернационализмом, пресекались государством, признававшим систему коммунального счастья, поголовного национального равенства, при котором священными почитаться должна были не отеческие гробы, но схороненные в Кремлевской стене урны. Народ и партия едины! Статус советского народа вел к постепенному отмиранию статуса национальности. Не исключено, что продержись идеология еще век на штыках ли, политинформациях, психлечебницах, искусственность советского народа превратилась бы в фатально-комбинированную заданность с новым национальным сознанием, выпестованным на идеологической почве, почти полностью порвавшим со своими историческими корнями и прежней самобытностью или исказив их до предела. Такая работа уже велась идеологами соцсистемы – культура и история наций, не отвечавших целям светлого будущего, выкорчевывалась или стерилизовалась. От порушенных церквей, оскверненных или превращенных в городские застройки кладбищ, до вымарывания из учебников неугодных национальных героев, поэтов, полководцев.
     Создавалась новая культура, подчиненная только идеологии социализма. Создавалась новая история, перевиравшая подлинность в угоду идеологии социализма. Приоритеты смещались от объективных к тенденциозным. И все это, разумеется, должно было сопровождаться всенародным ликованием. Одурачить советский народ представлялось намного легче, чем конкретные входящие в эту общность нации.
     Более всего страдал от этого русский народ, чье национальное сознание и достоинства безжалостнее всего подпали под идеологический Молох. Если система еще как-то считалась с национальными особенностями окраин, то с русскими не церемонилась, ибо этот народ «сам выбрал» и олицетворял большевизм. Именно русский народ был более других обобран (сравните русские дороги и деревеньки, скажем, с литовскими или грузинскими), оскорблен (на над чьими другими национальными святынями, религией, традициями так не надругались, не зачеркивали, как над русскими) и унижен (ни один народ так ныне не клеймят, ни во что не ставят прежде всего вчерашние «братские»).
Национальное сознание России впало в опасную сонливость. Застоявшиеся чресла дрябнут и плесневеют, а затем отмирают. Бывшую Российскую империю ожидал мрак светлого будущего, в котором Россия виделась как терпеливая полуголодная матка-СССР, которую сосали все, кто не попадя.
      Перестройка. Это слово вошло во все иностранные словари, как и имя человека, его приладившего к очередному эксперименту над утомленной страной. Феномен Горбачева в том, что он – Горбачев. Заслуги его исчисляются тем, что он растормошил Союз и мир. Историчность в том, что вольно или невольно он способствовал краху коммунистической идеологии. Вина в том, что не рассчитал ни сил своих ни возможностей, не удержал вожжи управления и пустил державу под откос и обиженно лицезрел падение, занимаясь спасением чести собственной персоны, но не вверенного государства.
    Задуманная перестройка советского общества по задумкам ожидалась смелой, но превозносилась над тем же ветшающим стягом былой идеологии. Если бы буревестник перестройки использовал для разрушений стен закостеневшей системы таран решительных экономических преобразований и умных притом или таран национального возрождения всех республик пусть и под руководством центра, стены обрушились бы без нанесения урона стране и жертв. Но он пошел на приступ с «новым мышлением», что на поверку оказалось лишь косметикой проржавевшей идеологии («Социализм с человеческим лицом» - это ж надо такое придумать!). Но и того было достаточно, чтобы взбунтовавшиеся в омуте равенства и братства нации встрепенулись и пошли за отважными и стилистически не совсем грамотными речами нового вождя. Однако год шел за годом, страстность речей и обещания оставались неизменными, а дело топталось на месте. Журналисты вытирали испарины со лбов, сочиняя удачные шаги перестройки и выдумывая новые лозунговые формы, но и только. Смещенная с места глыба тихо покачивалась и ждала направления. Направления не было, и, повинуясь природным законам, глыба покатилась к пропасти. То ли Горбачев испугался страстности своих же обещаний, то ли не на словах, а на деле неподготовлен  оказался к избранной мессии, то ли слишком думал о Нобелевской премии, но лавирование генсека привело к шараханию всей страны. Воспрявший и поверивший ему народ нежданно для Михаил Сергеевича становился все требовательнее, рассерженнее, неуправляемее. Ах, неблагодарный народ! Вот на Западе оценили деятельность Горбачева, а родимый народ все ругает, а-то и покрикивает. Не пойму, как Горбачев не уловил сути: советский народ слишком долго был послушным стадом, чтобы растеряться перед свободой, и он все еще нуждался в проводнике, а не смотрителе, который наблюдал бы, как это стадо, потоптавшись, разбежится, охваченное не радостью свободы, но страхом анархии. Народ, приученный империей и Союзом к царю, в отличие от демстран Запада не был знаком и приучен к самостоятельному вершению своей судьбы. Его нужно было учить этому, направлять – народ-то смышленый, на лету схватывал бы все. Властной рукой, как отец мальчику, объясняя на ходу как себя вести и что где как. Если Горбачев осознал гибельность дальнейшего застоя государства, то почему не понял исторически сложившегося томления народа по указующему персту в хорошем значении. Тому, каким обладал Великий Петр. Подгоняя и одергивая! А если такого не имелось, зачем было заваривать всю кашу? Обратясь к национальному сознанию проснувшейся нации, взяв в союзники ее патриотизм, откликнувшийся было на созидание, соединив эти мощные импульсы с защитной сеткой дисциплины и порядка (а почему бы и не по германским и чилийским образцам), Горбачев достиг бы результата – возрождения Союза на принципиально новых началах. Не случилось парада суверенитетов, но возник бы союз по типу ЕС. Для этого все было – энергия наций, их стремление изменить жизнь к лучшему, потенциал России, как основы объединения, наконец почти безграничная власть генсека. Но тот проворонил время пустыми обещаниями и поездками, ни разу не призвал в союзники союзный национализм (а ведь он был, был), не дал гарантий не на землю, ни на мир, не был уверен, и это становилось очевидным, в правоте концепции (если та имелась вообще) перестройки. И стадо разбежалось в надежде переждать смутные времена в загонах, именуемых сепаратизмом.
    Если бы Горбачев заявил о национальных приоритетах ради блага всего союза и стал бы твердо и последовательно проводить такую политику, он бы пользовался поддержкой всех народов, воспринявших бы национальную независимость в увязке с единой экономической пространственностью Союза, как переход в новое качество, причем мирный переход. Но четыре года ушло на болтовню – срок достаточный, чтобы нации сами задумались о грядущем хаосе, где действует принцип, спасайся, кто можешь,  и обратились к сепаратизму, как самозащите от разрушительных центробежных сил, исходящих от безалаберного Кремля. Первый съезд народных депутатов СССР опоздал на эти четыре года, когда сепаратизм уже влез в головы людей и породил соответствующих лидеров, вытесняя туманное новое мышление, и он, этот съезд, был годен лишь на обструкцию, но не на призыв и созидание. Имеемое ныне СНГ можно воспринимать как горькую иронию над тем, что бы это означало ранее – умнее, эффективнее, бесконфликтнее. Но поезд ушел – народ воочию увидел «гибкость» Горбачева, его странные «незнания» в тбилисских и вильнюсских событиях, беспомощность в пресечении сумгаитских, Бакинских погромах, в войне в Нагорном Карабахе, простодушное обесценение, предательство и манипуляции с армией – главной силой по наведению пошатнувшегося порядка, и он перестал верить последнему лидеру социализма и первому президенту. Неспособность горбачевского руководства сыграли на руку обильно разросшимся шовинистским и сепаратистским движениям и преступности, которые в обильной пене распада Союза успешно ловили свою рыбу.
    Болезненно этакая перестройка отражалась на России. Ибо Кремль еще щедрее отдавал ее национальные богатства, чтобы удержать «расшалившиеся» республики в повиновении, продавал их на Запад, чтобы обеспечить курс перестройки курсом валюты (ведь «братские» глядели на продажу своих ресурсов уже неохотно и громогласно заикались об их ограблении Москвой, а Россия – чего Россия – не убудет), пресекал российский национализм, полагая, что тем самым лишится дойной российской коровы и боясь обвинения в поддержке русского возрождения, ибо это не стыковалось с «национальной гордостью великорусов» и вызывало бы нарекания из республик, которые, кстати, свой национализм уже вытащили из сундуков. С другой стороны российский народ облаивался, как носитель имперских амбиций и уже изгонялся из бывших «братских» без всякого «спасибо», как оккупант или угроза. Таким образом Россия подвергалась двойному незаслуженному унижению. Что задевало ее национальную гордость и требовало контрмер. На этой волне и появился Ельцин.
Демократическая Россия. В августе 1991 года перестройка приказала долго жить. Нобелевский мавр сделал свое дело, и его «ушли» под шелест беловежских берез. По - разному можно относиться к ГКЧП, тем более, что обсуждение особенностей этого путча – спектакля не входит в предмет разговора и нас интересует лишь как последняя судорога по сохранению союза. Понятна попытка (если она была на самом деле) обратиться к сильной руке, но она запоздала. Деморализованная армия и растерянные органы правопорядка, к тому же и растаскиваемые противоборствующими силами, были уже не способны к защите прежней государственности. Да и не обладали они авторитетными руководителями, за которыми бы пошли.
Ельцин был восторженно встречен российским народом, прежде всего как активный оппонент Горбачева, что уже импонировало разочарованной публике от поднадоевших перестроечных риторик, как человек, открыто заявивший о приоритете национальных интересов России и их всемерной защите. Россия наконец обрела покровителя, своего, кровного. Но время шло, а Россия как растаскивалась, так и растаскивается, теперь уже под рыночной вывеской, а ее народ, окунувшийся в рыночный эксперимент, позабыв обо всем, озлобленно думает как бы выжить, остервенело жуя гуманитарные подачки в обмен на ту же российскую нефть и газ. А новый демократический истеблишмент на глазах этого же народа лихорадочно делит старые кресла и сколачивает новые. На том первый этап (а сколько их вообще?) и заканчивается, тем и запомнился. Скепсис нации настолько ясен, что не нуждается в пояснениях. «Демократы» привычно спихивают все несуразицы своего правления на бывший режим, как-то забывая о том, что народ любой страны справедливо полагает, что ответственность за страну несет только тот, кто ею правит в данный момент. Любые ссылки на (наследие прошлого) могут быть только понимаемы, но не принимаемы. А коли власть плачется о явных и мнимых врагах, то какая это к черту власть, если не может с ними справится, а лишь хнычет как импотент перед женщиной.
     С Россией стала происходить та же центробежность, что ранее с СССР. Ее окраины, почуяв угрозу нестабильности, традиционна стали прятаться за сепаратизм – Грозный, Казань, Тува, Якутия… При относительной однородности населения «убежать» в национальные конюшни при пассивной или поощрительной политике Москвы («берите суверенитета сколько влезет») труда особого не составило.
Ельцинская российская власть повторила ошибку Горбачева в том, что не опиралась на российский национализм, убоясь его великой мощи, и охотно поддакивала домыслам о русском шовинизме и русофобии. Вместе с тем, наплевательское отношение к русским, оказавшимся в изоляции, в заложничестве у «братьев»-соседей, невразумительные, часто запоздалые обещания Москвы не дать их в обиду, не подкрепленные никакими активными действиями лишь доказывало отсутствие национальной политики России, несмотря на все декларации. Дополнением к такому выводу служит и экономическая неразбериха, также идущая вразрез с национальными интересами. Так, те же прибалты недвусмысленно поворотились к нам задом, тем не менее, выкачивая из России все что можно. Как какое откровение воспринимать факт, что иранский газ, поступавший в те годы в Азербайджан (даже не член СНГ), оплачивался российской казной. Или демократия по-российски – это грудь нараспашку?
    В национальной плоскости следует рассматривать и финансовое положение России. Непонятно кому в угоду обесценивается рубль? Объяснения в экономическом упадке – сказки для бедных. Россия – не каменный остров и не выжженная пустыня, а богатейшая недрами Держава. А как я разумею, стоимость национальной валюты определяется национальными богатствами страны – наша нефть не из воды, наш лес не гнилой, наш газ не из воздуха, так почему рубль во много дешевле доллара? Или кому-то очень выгодно его одешевить? Судя по всему, это удалось на славу, и иностранный бомж за пособие по безработице этак у нас вскоре и Кировский завод купить сможет. И если мы не имеем дело с чьей-то злой волей, заранее спланированным умыслом, типичной расхлябанностью, бездумностью руководства, то тогда мы имеем дело с предательством национальных интересов. Ибо крепкая валюта – залог стабильности и процветания государства, ибо преклонение (особенно молодежи) перед долларом автоматически ведет к преклонению перед иноземным образом жизни и забвению национальной чести.
    Не может не волновать и стремительно жиреющий спрут коррупции. Мздоимство, увы, всегда было бичом России, не миновали его щупальца и Советскую власть, но в нынешнее время при абсолютном попустительстве демруководства перешагнуты все пределы. Впрочем, что тут удивляться, если в лихие 90-е мэр Москвы и вслед за ним его же верный центурион Мурашов принародно вещали о том, что взятка – это естественно и является чуть ли не двигателем прогресса. С такими «государственными» установками понятно кому на Руси жить хорошо. Невидимый размах коррупции признаваем и самими «демократами», но особенного толку от признаний нет, ибо те не подкреплены активными контрмерами по обузданию коррупции. И дивящийся на сию оказию народ России окончательно убеждается, что пришло время не демократии, а торгашей, где главенствует девиз: все продается и все покупается. Начиная от финансовых махинаций и заканчивая операциями по перекачке национального богатства за границу (например, темное дело с тюменскими нефтепромыслами). К сожалению, для нынешней власти во многих негативах то тут, то там, «засвечиваются» сами «демократы». Не получается ли так: коммунисты насиловали страну, а «демократы» стали ее сутенерами. Первые были безжалостнее, вторые – подлее.
    Нельзя не заметить и нравственное смещение ценностей. Иностранное тряпье и шуршащие обертки, порнография и второсортные «боевики» с «ужастиками». Чуть ли не пропагандируемое поклонение богодоллару искажают национальные чувства россиян, особенно юных поколений. Российское и русское предается иронии, насмешкам («деревянный рубль», «совковый человек» и т. д.) под ликующее визжание рекламы «Ригли» или томного лепетания, о достоинствах шампуня «Видал Сассун». Вместе с тем, те или иные движения, ратующие за восстановление российского культурного и национального наследия, приоритетности российского над иноземным,  поливаются типографской краской шовинизма. Русские таланты сиротливо толкаются у порогов концертзалов, выставок и издательств, где гордо поблескивают бедрами зарубежные бодибилдинги, лоснятся «тачки» оттуда и штампуются примитивные похождения космических проституток и эммануэлей. Не потому ли (смакующе подкрепляемые отечественной кино- и лит «чернухой») «профессии» путан, фарцовщиков и рэкетиров стали в нашей стране вдруг прибыльными, престижными и доступными. Это служит верным диагнозом нравственного неблагополучия и болезни национального сознания.
    Массированной атаке с Запада подвергаются не только российские культура и искусство, но и религия. Миссионеры с берегов Потомака, Рейна и Тибра растаскивают неокрепшие души верующих по частным лавочкам своих сект. В итоге православие нуждается в такой же защите, что и культурно-национальные ценности, ибо все это – национальные твердыни, созданные национальным сознанием и создающие его. Разрушение их или подмена иными приведет к искривлению национальной идеи, угасанию российской нации. Западные истины отвлекают от поиска и дают неверные предлагаемые направления истинно российской национальной идеи, и так утерянной с 1917 года.
(далее зачеркнуто)

Восточный вопрос

     Отношение к восточному направлению исторически в России было не стратегическим. Политика лепилась в зависимости от приходящих обстоятельств, а не в плановой перспективе. То есть – спонтанно, как о сем будет думу думать очередной царь или генсек. Поучиться бы нам здесь у Британии, но… Так, лишь трижды в послевоенной Азии ХХ века фиксировалась активность СССР: в корейских событиях, во внедрении социализма во Вьетнаме, в противодействии китайским поползновениям на наши земли в конце 60-х. Видимо, азиатская спячка пришлась не по душе предпоследнему поколению кремлевских правителей, и дела приняли другой оборот, столь же мало стыкующийся со званием особенностью азиатов, сколь же с великой решимостью устанавливать свои порядки. Так появился Афганистан – боль нашей страны. Так произошло сокрушение всей азиатской политики, и так не ахти какой отработанной, дополненное убожеством кампучийского режима, созданного не без нашего посредничества или согласия.
    Распад СССР подарил нам суверенные среднеазиатские республики с их резко обнажившимися клановыми и регилиозно-сепаратистскими устремлениями. Понятны подвижки этих республик к замкнутости и даже изоляции от России, чтобы уберечься от демократических российских ветров, несмотря на поголовное вступление в СНГ, - а что им еще делать, если вся среднеазиатская экономика настроена на бывший СССР и от него зависела. Но для России крайне невыгодно образование на ее южных границах мусульманского лобби. И поэтому медлить с разработкой среднеазиатской политики нельзя – уже начался таджикский вариант. Предлогом для активного вмешательства России с целью сохранения национальных интересов в данном регионе может служить та же проблема с русским населением. Но! Помните, когда аморфный глава МИД Козырев заявил о том, что вопрос с «русскоязычным» меньшинством в Таджикистане надо рассмотреть в Совете безопасности России через месяц после Куляба. Еще только рассмотреть (!), когда уже надо было все решить. Видя такую беспомощность России, соседние с таджиками республики сами стали принимать необходимые меры для своей защиты, не веря в Россию (нам разве этого надо?). Как не верят в искренность ее руководства и не надеются на помощь и «русскоязычные». Отсюда еще более негативное отношение к россиянам во всех среднеазиатских республиках, в т. ч. и в Таджикистане, игнорирование их прав и свобод, что приводит к оттоку россиян, ослабляя и без того шаткие позиции России там. В конце концов мы рискуем оказаться лицом к лицу с единением этих республик при помощи соседних мусульманских государств и полной утраты влияния России в Средней Азии, ибо «свято место пусто не бывает». И там уже сегодня вовсю резвятся Турция (политически) и Китай (экономически). Учитывая общую религию этого региона, ысе пройдет успешно, хотя не быстро, как только Россия окончательно убедится что миллионы трудовых мигрантов из этих стран, приехали сюда не только за деньгами. И если ситуация будет развиваться и далее самотеком и бесконтрольно, то среднеазиатское крыло исламского фронта уже в первой половине этого века станет оказывать мощное давление на Россию и диктовать свои условия всей азиатской части России.
    Что следует предпринять? Прежде всего немедленно активизировать связи, поддержку и нажим, если хотите, на эти республики, взяв за основу защиту российского меньшинства. Серьезность намерений остудит горячие головы, повернет регион к стабилизации. А угроза экономического краха, вызванного российскими возможными санкциями и отъездом специалистов отрезвит эти республики еще быстрее, следует лишь убедить их в этом. Ибо перспектива зависеть от готовых к помощи исламских соседей мало улыбается, ибо приведет к зажиму национальных интересов а-то и их утрате. Ибо зависимость от России предпочтительнее, чем от мусульманских собратьев, т. к. последнее чревато негибкостью и строгостью исполнения законов мусульманского мира, что в среднеазиатских республиках носит даже при всей предрасположенности к исламу не ярко выраженный характер.
Понятно, что вернуть утраченные позиции и упрочить свое влияние на Среднюю Азию способна только могучая восстановленная Россия. Но будет ли ей выгодно брать под свое подданство эти большие республики СССР? Учитывая религиозные и цивилизованные различия, нет, не будет. А потому Россия должна удерживать эти республики при себе, но не в себе. Как? Поддержкой (как политической, так и экономической) сложившихся там режимов (от парламентских до эмирских), притоком туда россиян для работы по контрактам (при гарантии их защищенности и надлежащих условий), зависимым отношением местной валюты к рублю, щадящей таможней, почитанием обычаев и национальной целостности на официальном уровне и постоянно (Восток – дело тонкое и любит, когда ему льстят). Этим не унижается, но наоборот – повышается значимость местного самоуправления и национального достоинства. Тем самым Россия обезопасит свой юг, будет иметь хороших управляемых соседей и будет защищена от среднеазиатских мигрантов, как иностранцев. Все это отвечает национальным интересам России, и не ущемляет ничьих прав. Такая раскладка – соображения реальности. Данные республики интересуют Россию как ближайшие соседи и скорее в военно – оборонительном плане, чем в экономическом. Нравится это кому или не нравится. А посему стратегическая азиатская политика в целом отводит Средней Азии достойное место, но не в урон другим приоритетным направлениям (Китай, Индия и т.д.). Но – повторяю – такую политику в состоянии проводить только Держава, на что и надеемся.
         Неразбериха в конце прошлого века внешней политики России в Азии приковала внимание всего мира к вновь всплывшей проблеме курил. Японцы не нашли более удобного времени, чтобы напомнить о своей головной боли, а мы не придумали ничего лучше, как принять эту боль. В одночасье камни островов раскалились от тысяч подошв политиков, министров, депутатов, журналистов, правых и левых, по большому счету оказавшись проверкой испытаний на прочность российских национальных интересов, на умение российских руководителей владеть обстановкой в этом регионе. Закружившиеся полярные пропагандистские кампании – отдавать или не отдавать Курилы – подливали масла в огонь.. В обстановке, когда народ был озлоблен и унижен, когда все кому не лень требуют от России вернуть якобы исконные то часть Псковщины, то Карелию, то Выборг, несвоевременная затея с Курильским вопросом вдруг переросла в дилемму для правительства России – быть или не быть. При всем японском давлении нельзя было не понимать, что бы означало возвращение островов японцам – народ вряд ли перенес подобный удар по национальному достоинству спокойно, оценив такую деятельность не иначе, как распродажей России. Ведь большинство людей все еще болезненно переживали распад СССР и пока не видели каких-то созидательных шагов новых властей, а только кровь, раздоры, обиды. Курилы могли стать последней каплей терпения, последней пощечиной национальному сознанию. В Токио уже млели от собственной истерии, зациклившись на том, что проблема решена. Но убоявшись народного недовольства либо упрямой твердолобости японцев, либо того и другого вместе, Москва закатила дипломатическую оплеуху стране восходящего солнца, повергнув ее в шок. Честно говоря, отмена так тщательно готовившегося визита президента государства в другое государство за три дня безо всяких аргументированных обоснований – явление в дипломатии уникальное. Если сие поведение российского руководства вызвано его продуманной тактикой, стоит лишь приветствовать этакую тонкость и проницательность отечественной дипломатии, разом разрубившей затянувшийся узел по-русски. Но, думается, это все произошло спонтанно как результат отсутствия четкой азиатской политики (хотя эффект поразителен в любом случае).. Да, тогда же – наряду с отменой визита в Японию, мы отменили и визит в Южную Корею, вызвав тем самым искреннее возмущение южнокорейцев, уж никак не предполагавших, что они нечто вроде транзита на пути Ельцина в Японию. Так было и совсем недавно. Изменилось ли что сейчас? Да, мы стали сильнее, умнее, но так же доверчивы…
    Приоритеты России в Азии вряд ли должны быть ориентированы на страну восходящего солнца, какой бы экономически и финансово сильной она не казалась, ибо традиционно отношения с ней у России не ладились. Куда перспективнее развитие всесторонних отношений с Китаем и Индией, играющим важнейшую роль в этом регионе, к тому же они и так наши партнеры по многим позициям. Нужда заставит нас искать союзников и в мусульманских государствах.


Кавказский вопрос

«…токмо не знаю, будет ли им из
моей медитации (посредничества)
впредь польза, понеже между ими во
веки миру не бывать, ибо житье их
самое зверское, и не токмо посторонние,
но и родные друг друга за безделицу
режут, и я чаю такого удивительного дела
мало бывает или и никогда, понеже по
исследованию дела не сыскался виновный
ни один и правого никого нет, а за что
первая началась ссора, то уже из памяти
вышло, и тако за что дерутся и режутся,
истинно ни один не знает, только
уже вошло у них то в обычай, что и
переменить невозможно.»
Из письма Артемия Волынского Петру I с Кавказа.

     В отличие от иных империй (например, Британской) Российская имела колонии возле своих земель, что со временем должно было привести к увеличению миграции из них в метрополию. Тем более, что жители российских «колоний» обладали практически теми же правами, что и русские – в способе и цели передвижений, избрания места жительства, учебы, ведения своего дела (сравним с туземцами, которым надо было еще добраться через моря к той же Британии да еще внедряться в чужеродную среду) и т.д. Что, кстати, подчеркивает далеко не имперскую политику имперской России. В XX веке мы наблюдаем значительные перемещения как россиян в национальные окраины, так и населения этих окраин в Россию. С образованием СССР данный процесс углубился (от добровольных выездов на освоение новых земель – Сибирь, целина, - до принудительных переселений народов и созданий автономий, например, еврейской). Разумеется, не остался в стороне и Кавказ.
Влияние кавказцев на российскую государственность особенно возросло за годы Советской власти, где случился большой наплыв их в традиционно знакомые им сферы (торговля) и новые – политические. Толчок этому дала национальность товарища Сталина (ведь не только Берию призвал отец народов, да и многие просто прикрывались покровительственной и созвучной фамилией батона Джугашвили). И в более поздние времена на высоких государственных постах СССР и России мы находим немало выходцев из Кавказа – Микоян, Шеварднадзе, Хасбулатов, Абдулатипов, Кунадзе, Махарадзе… Все это свидетельствует о достаточно высокой степени цивилизованности кавказских народов, равно и о степени воздействия кавказского региона на Россию.
    Кавказский вопрос начался в перестройку, сформировался в демократическую эру. Специфика, уклад жизни, самобытность кавказских национальностей мало укладываются в пролетарский интернационализм, а потому кавказские деформации, неуклонно проводившиеся Советской властью, особенно кремлевским горцем, в итоге крайне запутали кавказский узел, который стал беспощадно рваться в последние годы. Неуклюжесть горбачевского руководства, абстрагировавшегося от тогда еще тлевшего конфликта в Нагорном Карабахе и тбилисских событий, бессилие в сумгаитской и Бакинской резне стали одной из главных причин кавказского синдрома, похоронившего ленинскую национальную политику вместе с тайной Фороса. Новая Россия оказалась в эпицентре этого синдрома и должна была сразу предъявить свое отношение к Кавказу в виде твердой сформированной политики, чтобы: а) отстаивать здесь свои национальные интересы; б) не допустить расползание кавказского экстремизма по югу России; в) защитить живущих на Кавказе россиян; г) не потерять своего влияния на Кавказе, с таким трудом добытого Россией в прошлом веке. Но такой политики предъявлено не было. Вместо нее пошли какие-то судороги, нелепости, взаимоисключения. Сначала разграблению при полном попустительстве России подвергалась ее армия на Кавказе, став нежданно не гарантом стабильности, а поставщиком оружия. Это была первая ошибка, т. к. какое доверие может быть к стране, разбазаривающей вооруженные силы и не отдавшей ни одного приказа вовремя, чтобы оградить от бандитских нападений своих же солдат, чтобы прекратить подпитку сгущающихся кровопролитий российским оружием.
     Вторая стратегическая ошибка – неверный ориентир на Грузию чья политика после развала СССР в 90-х была крайне непопулярна на Кавказе. Россия слишком долго молчала, когда сначала войска Гамсахурдиа, а затем бравого Саакашвили расположились у границ южной Осетии, и все осетины чуть ли не умоляли Москву принять соответствующие меры вплоть до присоединения к России. Россия подозрительно медлила с официальной позицией уже на агрессии войск Шеварднадзе в Абхазии (не потому ли, что судя по сообщениям газет, Грачев «сдал» грузинам танковую российскую часть (!) за несколько дней до начала агрессии?). Букет нелепостей растет: ВС России осуждает наконец Грузию, российское правительство мычит что-то нечленораздельное, а Россия обвиняется уже абхазцами, и грузинами. Россия игнорирует стремительно растущий престиж Конфедерации горских народов, а российская прокуратура привносит свой «цветок» в букет, арестовывая главу Конфедерации Шамиева, тем самым обеспечивая сразу новый очаг напряженности (Нальчик) и обвальное падение авторитета России в глазах горских народов. Не это ли все потом и привело к закономерному финалу в 2009?
     Вполне объяснима поддержка Грузии, как христианской страны, но в данном случае речь идет об агрессивных намерениях этой страны, никак не связанными с защитой христианских ценностей – просто многонациональная Грузия расхлебывает то же варево, что было варено еще при Горбачеве и его команде в которую входил и демократ Шеварднадзе. Грузия вела войну не под христианским или демократическим флагом, но под националистическим, и это тогда было не понято российским руководством, и бездарнее оказалось наше положение на Кавказе.
Такая же неразбериха отличала нашу политику и на той  территории Кавказа, что является российским. Отгородившийся от России Дудаев, возможно, имел правильный расчет, чтобы сберечь свою республику от малопрогнозируемых московских политиков, с которыми легче сесть в лужу, чем воспарить национальным героем.
    Вспыхнувший ингушско-североосетинский конфликт, как говорится, из той же оперы – Россия не управляет кавказской политикой, - напротив, Кавказ сам диктует свои условия беспомощной и невразумительной России. Прекрасно пояснил позицию кавказских народов тот же Шамиев, сказавший (причем после освобождения), что Конфедерация горских народов заинтересована в могучей России, где будут достойно представлены интересы всех народов, и горские народы являются частью России, но, к сожалению, нынешняя политика России не дает оснований горцам стремиться под российское крыло. С тех пор утекло много воды, и кавказская политика при новом руководстве России стала более вразумительной, жесткой, и потому ряд проблем был либо решен, либо стал вторичным моментом.
     Однако стоит понимать Кавказ – акватория, где многие хотят поиметь свою рыбку. Внутрикавказские конфликты остаются, тот же Нагорный Карабах в 2020 году отчетливо показал и накал скрываемой, а не решенной конфликтности, и вовлечение в него не только России, но и Турции. А недалеко и Грузия, отношения с которой так и не сложилось после развала СССР, и там отчетливо видна физиономия дяди Сэма. А еще на Кавказ, как мышь на сыр, смотрят Китай, Иран, саудиты… Даже ветшающий ЕС и тот чего-то копает. Да, сегодня Кремль выставил форпост, достаточно крепкий в виде Чечни (превращение чеченцев из противников в проводников политики России на Кавказе – это классно, но здесь немалую роль сыграло умение и влиятельность нынешнего дилера России, но кто окажется после него и сумеет ли он вести такую же политику, выгодную и русским и чеченцам? Ведь как знакомы изменчивость любой политики России в зависимости от нового царя).
Помимо внешних кавказских событий нас волнует и внутрироссийский кавказский вопрос. К сожалению, Кавказ экспортировал в Россию не только министров, но и преступность, в т. ч. организованную, так что даже возник оперативный термин – лица кавказской национальности (элканы). Этому способствовали как либеральные российские уголовные законы по сравнению с кавказскими, необъятность российского рынка, сплоченные землячества в наших городах, умело используемая эта сплоченность для охвата и контроля многих источников дохода. Нынешняя стихия либерализма и коррумпированности позволяет получать сверхприбыли почти безнаказанно, чем вообще нельзя не воспользоваться.
    Кавказцы, как наиболее организованные сообщества ранее, первыми заняли высокие преступные ложа. Но со временем это засилье стало вызывать протесты как со стороны российских предпринимателей, уставших от «кавказского руководства», как со стороны доморощенной преступности, не жаждущих делиться, а тем более кланяться «кавказской иноземщине», так и со стороны простого народа на бытовом уровне. Неприятие кавказцев на бытовом уровне связано как с резким увеличением криминала, так и манерами поведения, исходя из ментальности воспитания и мировоззрения. Сегодня это вроде бы не так заметно. А многие тем не менее понят, как в 90-х годах мутилась ситуация - например, выступление московского азербайджанского землячества Гусейнова, заявившего после акции московского ОМОНа, что мы, мол, вам тут Бейрут второй устроим. Как можно было воспринимать это заявление иностранца (Азербайджан – не член СНГ), как не зарвавшимся апломбом, что болезненно воспринималось и без того озлобленным и униженным российским национальным сознанием. Не потому ли в 1992 году был такой всплеск антикавказских (прежде всего антиазербайджанских) настроений – Тула, Вологда, Брянск, Иркутск, Красноярск и т. д. Но ведь так можно было  докатиться до межнациональной войны, которая может вызвать резню русских на Кавказе и линчевание кавказцев в России, что вообще перечеркнуло всю российскую политику на Кавказе. И мы стояли у жуткой черты. Поэтому, кстати, когда я слышу эскапады из музея Ельцина в Екатеринбурге как великого строителя демократии, меня воротит. Я видел и знал иное.
     Вывод прост: нужны специальные мероприятия российских властей, правоохранительных органов по выявлению и изоляции кавказских преступных групп, равно как и иных этнических и русских, но эти мероприятия обязаны быть частью единой программы по борьбе с преступностью в целом, дабы не выделять чисто кавказскую национальность, что и не логично, и не реально. Нельзя драматизировать ситуацию, что может вызвать панику и шовинизм, но нельзя и не видеть ее, ущемляя свое национальное достоинство даже на бытовом уровне.
Такую взвешенную и требовательную политику (внутри кавказскую и внешнекавказскую) способно проводить лишь то российское правительство, которое будет озабочено интересами своей нации прежде всего.

Еврейский вопрос

    Люди Моисеевы и Давыдовы, рассеянные по всему свету аки наказание Господне, веками лепившие мозаику горемычной и гонимой судьбы, преуспели в получении от мира и жестокости и милости. О еврейском народе, как ни об одном другом, написано столько, что любая мысль покажется плагиатом.
Загадка евреев, среди которых появился непризнанный ими сын Божий, доставляет истинное блаженство исследователям и писателям, шансы и дивиденды политикам, степени ученым. Россия также не миновала сей загадки, осевшей на ее просторах и доставившей ей лавровые венки и губительные идеи, загадки, именовавшейся и презрительной кличкой «жид», и восторженным почтением «гений».
Уникальность евреев состоит не только в том, что, закалившись от многовекового истребления и изгойства, они проявили прекрасную живучесть, сохранили свой генофонд, не только в том, что как основной способ выживания имели в штудировании мозгов знаниями и лелеяния талантов, дав свету, пожалуй, наибольшее количество выдающихся деятелей науки, культуры, искусства, литературы, финансов и т.д. – т.е. самых почитаемых и престижных профессий («средь ученых и врачей обязательно еврей…»), не только в том, что в этих же профессиях прослойка евреев значительна, даже на руководящих постах, и что данные профессии самими евреями считаются традиционными в отличии, скажем, от работы металлурга, шахтера, железнодорожника, но и в том, что нет ни одного народа, кроме еврейского, который бы так не гордился собой и который бы так не поддерживал себя и не предавал, который бы так бережно не сохранил свою самобытность и который бы над этим не злорадствовал.
    Все поколения евреев мечтали о возвращении на историческую родину, а потом там, где «временно» жили, вынужденно впитывая чужие устои и обычаи, приспосабливались к местным условиям, но в глубине души отвергали инородное национальное сознание ради своего. Даже при самом деятельном участии и искренней любви к приютившей их стране. Впрочем, существуя в обстановке скрытой или явной отверженности, недоверия, равнодушия (но никогда – искренней поддержки) вряд ли сердцем (не умом) будешь истов в своих чувствах к выбранной, но не обетованной земле.
     Россия вроде бы и не тяготилась еврейским вопросам, хотя подспудно еврейское лобби в ней существовало и оказывало то или иное влияние на историю нашей страны. Так, мы знаем, что феномен Распутина активно поддерживался, разумеется – негласно, еврейской промышленно-финансовой группой, чтобы через Распутина влиять на Романовых в свою пользу. Так, в революционном Совнаркоме половина комиссаров были евреями. Так, в руководящих должностях мрачного ГУЛАГа преобладали евреи. Но – «Красную капеллу» создали и возглавили тоже евреи (Л. Треппер), правда, успешно ее и сдавшие, не без бестолковости советской разведноменклатуры (эта бестолковость ныне нашла свое название – простодушие по-бакатински).
    Геноцид против евреев в годы Второй мировой войны создал вокруг этого народа ореол мучеников. Справедливости ради заметим, что подобному геноциду подверглись и цыгане, но о них как-то некому замолвить слово, и терновый венец плотно сидит на еврейской голове, что справедливо. Сталинский подход против евреев, разработанный в недрах НКВД не без участия следователей-евреев, не состоялся из-за смерти кумира всех народов. А то бы и Россия чего доброго приобрела имидж антисемитской державы, что никогда не будучи присуще русскому народу, тем не менее его и опозорило бы.
     Рождение Израиля при самой жгучей помощи СССР закрыло наконец тему земли обетованной, и евреи потянулись на свой Ханаан. Потянулись и из Советского Союза, бросая «родные» места безо всякого сомнения и сентиментальностей. «Неблагодарное» советское руководство только тогда и ахнуло, когда в куче заявлений обнаружило какой научно-технический и культурный потенциал уплывает за границу, в т.ч. и из секретных, оборонных производств. Как-то сразу стало понятно, каково засилье евреев-специалистов да на ответственных должностях было в Союзе, и какие беды это может принести – хотя бы в реальном ущербе от массового оттока «спецов» из приоритетных сфер народного хозяйства. Государство приняло меры защиты, ограничив выезд или задержав его по причинам безопасности на 5 и 10 лет. Кроме того, евреям неофициально было отказано в приеме на учебу по престижным специальностям. Это было расценено ими как дискриминация, чем, несомненно, и являлось. Но как - следствие. Доходило до смешного, евреи меняли фамилии, резво русели, и все же просачивались на выгодную учебу и работу. Со мной учился в ЛГУ парень с украинской фамилией, бегло говоривший на идиш, откровенно признавшийся ради чего сменил фамилию, как и вся его семья. Выучившись, он «вернул» фамилию и уже несколько лет живет в Израиле.
     Холодная война приносила не только хлопоты, но и скорое решение выездных вопросов евреев. Возникшее понятие – политический беженец, - что давало немало льгот на Западе (в пику СССР) наряду с тем же венцом мученичества в годы войны делали свое дело. Многие дальновидные евреи становились «политическими борцами», что в тоталитарном СССР было весьма просто. Разница существовала лишь в том, чтобы про них стало ведомо на Западе, куда и отправлялись вскоре или выпроваживались, а глупые «борцы» наивно отдавали первое место идее борьбы, и так же скоро спроваживались в психушки.
Ехали и едут из России далеко не все евреи, пустившие здесь корни, слишком влюбившиеся в холодную Державу, но желающие менять привычный уклад жизни, что, может быть, по-человечески вполне объяснимо, но мало стыкуется с зовом предком. Но это уж у кого как.
     Демократические преобразования в нашей стране как-то исключили из обихода привычное – политический беженец. Сейчас этот термин удачно эксплуатируют российские коррупционеры. Но пути в Израиль стали открытыми. Но всех, однако, это устроило – ехать на общих основаниях  и начинать почти с нуля не весьма заманчиво. Вот тут и возникает тема мифических еврейских погромов, благодарно обсасываемая средствами массовой информации. Возьмем, к примеру Ленинград начала 90-х. Истерия с якобы готовящимися погромами раздувалась и газетами, и новыми народными депутатами (евреев в них оказалось немало), и просто оплаченными болтунами. Правоохранительные органы официально заявляли об отсутствии у них сведений подготовки таких погромов, но куда там – уже была известна дата! Затем все лопнуло как мыльный пузырь, и будто и не было истерии и паники, мигом все стихло. То ли слишком сквозило провокацией, то ли сыскали отважных «погромщиков». Время от времени снова вспыхивает ажиотаж о новых погромах и так же сам собой затухает. Думается, заинтересованы в этом сами евреи, ибо при «прохождении» хотя бы одного погрома статус политического беженца был бы у них в кармане. Как, скажем, расценить статью в «Известиях» летом 1992 года «Какого цвета Санкт-Петербургская милиция?» с надуманными обвинениями в адрес этой милиции в антисемитизме и фашизме? Только как заботу, чтобы не погас еврейский вопрос. Это же касается и «Памяти». Данное общество при всей нелюбви евреев к нему, питает их живительными соками надежды на погромы. Заметим, если только какое-нибудь российское национальное или патриотическое движение начинает не то, что трубить, а заикаться о русских национальных приоритетах, как на него приклеивается ярлык антисемитского, фашиствующего и т.д., ну а уж готовые корреспонденты «Известий» будут рядом.
     Все эти «игры» с политической, конъюнктурной, меркантильной окраской свидетельствуют о поддержании (не исключено - искусственном) еврейского вопроса, подогреваемого и определенной частью евреев, которых не устраивает в «этой стране» нахождение в общей массе, что лишает и преимущественных шансов на избранность, и обесценивает тускнеющий венец мучеников.
Еврейское лобби в России следует принимать как данность без излишнего заламывания рук, но и без недооценки. Возможности этого лобби громадны и те, кто озабочен судьбой России, должны иметь ввиду этого сильного, умного, проницательного… сторонника или противника. В зависимости от правильного общения с ним: без заискивания и без угроз. Верное направление в этом подскажет служение своему национальному долгу, который определяется своим национальным сознанием. Привлечение еврейского потенциала на свою сторону будет содействовать расцвету России, но его противодействие (явное или тайное) необходимо пресекать, чтобы не очутиться во власти какой-нибудь очередной идеи наподобие ленинско-троцкистской, и тем самым утереть снова российскую национальную идею.


ВЫВОДЫ

   Предложенные размышления о национальном вопросе в России, равно, как и рассуждения о национализме вообще, даны мною, в основном, в конспективном изложении, ибо адресованы мыслящему интеллектуальному читателю, которому не стоит все разжевывать, а важно дать направление его раздумьям, тем более, что фактический материал лежит, что называется, под ногами. Поэтому и обременять внимание читателя выводами, которые он прекрасно может сделать сам, которые и так изложены в главах этого трактата, вряд ли уместно повторять.
Я - писатель, а не научный работник, оттого, может быть в моем труде больше личностных впечатлений, умопостроений и оценок, больше эмоций, чем научных обоснований, но я писал то, что думал, и делал это искренне, что, надеюсь, и извиняет меня.
   И еще – очень обидно, что рукопись, которую я и перетащил на ноутбук, оказалась частично утерянной, в том числе с главами – Славянский вопрос,  Европейский вопрос. И их уже не восстановить. Учитывая, что основу трактата я писал именно в 90=х годах, на уровне анализа и мировоззрения той эпохи, отражать утерянные темы с позиции сегодняшнего моего состояния, полагаю некорректным. Потому и – дальнейшее зачеркнуто.

Александр Марков