Рассказ Семечки, лавочки, Санта-Барбара 1

День выдался светлый и теплый. Лето ещё не вступило в свои права, но уже заявляло свое присутствие в полной мере жаркими днями и вечерами с приятной прохладой.

Около подъезда типовой пятиэтажки, на лавочке скучая сидела баба Нюра и поглядывала на окна. Уже час как она на променаже, а привычный коллектив ещё не собрался. Она непринужденно болтала со своим котом, который никак не мог найти точку преткновения своему заду на клумбе Верки среди петуньи, календулы и мяты.

Баба Вера – сухая и боевая старушка лет восемнадцати с небольшим хвостиком (как она сама выражается), выглянула с балкона и в три голоса поставленным учительским голосом выдала стандартную фразу:

- Нюрка! А ну убери своего шелудя с моего палисадника, а то я его когда-нибудь пущу на колбасу, а шкурку на домашние тапочки. Хоть какая-то польза будет от твоего потаскуна. Всех кошек в округе перепортил. Придешь ко мне пить чай, я тебя напою. Мята с испражнениями твоего скунса очень хороша к твоим плюшкам.

Баба Нюра погладила трущегося об её ногу кота, явно довольного своей беззаботной жизнью и в ответ крикнула:

- Спускайся! Хватит бока отлеживать, а то будешь как Галка, и диеты не помогут!

Через несколько минут около лавочки появилась баба Вера с маленькой походной подушечкой для не очень мягкого места. Старательно взбив её, просиженную и замызганную, расположилась напротив и заговорчески посмотрела на соседку:

- А где остальной коллектив?

- А то ты не знаешь? Пока две курицы не усядутся на жердочку, остальные не слетаются!

Из соседнего подъезда показалась палочка  бабы Наташи. Она вышла озираясь по сторонам, привыкая к солнечному свету. Увидев, что две лавочки друг против друга ещё не заполнились, уселась у своего подъезда, наблюдая за сходкой авторитетных старушек.

Завсегдатаи посиделок были коренными жителями постаревшего вместе с ними дома. Поколения детей и внуков на их глазах завелись семьями, и наполнили заботливо ухоженный просторный двор детским гомоном. Всем коллективом они простились со своими друзьями молодости, проводив их в последний путь. А сами, последние «мамонты» из когорты «шестидесятников» прошлого столетия, надзирали за молодежью, не знающей даже имени своего соседа.

Пережив шесть генсеков и президентов, и с любопытством и настороженностью взирая на седьмого, казалось, они о жизни знали всё, что она может им подкинуть в виде «нежданчика». Но как оказалось, большие неожиданности предоставляли для тщательного анализа и обсуждения внуки и правнуки, утратившие связь со старшим поколением.

Корифеи поседели, осунулись под тяжестью лет и стали одной семьей. А вот баба Наташа – пришлая! За годы проживания в однушке, купленной детьми подальше от поколения Некст, она так и не стала своей по-настоящему. Хоть и зарекомендовала себя за годы проживания на новом месте благонадежной и добропорядочной старушкой, но как-то чуралась общества, лишний раз не проявляла себя в компании таких же пенсионеров со стажем.

Баба Нюра поглядывая на скучающую у соседнего подъезда бабу Наташу, усмехнулась:

- Всё как всегда! Усядется в сторонке и ждет, пока все не соберутся!

Вскоре из подъезда вышла маленькая, но грузная баба Галина. Помогая себе палочкой и держась за поручни, она как неваляшка медленно преодолела несколько ступеней. На руке у неё висела «походная» холщевая сумка, в которой лежало её сокровище – подушечка, сплющенная до состояния постилки, и пакет с семечками.

Баба Вера достала из заначки под лавочкой стопку одноразовых пластиковых стаканчиков, которые уже забыли когда они были одноразовыми и загребла в ладонь из пакета горсть семечек: - Ну вот уже веселей!

С балкона выглянул дед Мытя (как его все величали, подражая украинскому говору). Его постоянно хмурый и недовольный жизнью взгляд разбавлял женский коллектив нездоровым скепсисом по любому вопросу, как будто накануне у него «скомуниздили» шмат сала прямо у него из-под носа, да ещё оставили записку: «прятать надо лучше». Но его старческое бормотание было так необходимо для гармоничной беседы, внося тонкую нотку иронии прокурора.

Баба Нюра набрала на кнопочном телефоне своего соседа:

- Ну, ты скоро? Коллектив уже собрался!

В телефоне послышалось: «А что сегодня показывают в Санта-Барбаре?»
Нюра, оглядев товарок, посмеялась в трубку: - Один развод, две свадьбы и одна госпитализация с сотрясением того, где должен быть мозг.
Телефон ответил: «Не много ли для одного дня? Щас спущусь!»

Скучающая Галина, видя что «кино» начинается без неё, пока она неизвестно что высиживает, решила поменять дислокацию своего зада. Она тяжело поднялась, и пошла занимать место в зрительном зале. Разместив свою подушечку между Веркой и Мытей, приняла в свои руки стаканчик для шелухи и зачерпнула горсть семечек из кулька.

Кто был богат на зубы молча лузгал, остальные приноровились расщеплять их ногтями, складывая шелуху в стаканчик. Пятерка заговорщиков в нетерпении поглядывали на дверь подъезда. Баба Нюра усмехнулась: - Ну, как всегда! Пока его дождешься и семечки кончатся! Дверь открылась, и на пороге появился дед Николай:

- Привет невесты! Мытя, тебя это не касается! Давление все померили?

- Тебя пока дождешься – надо снова идти мерить!
Разобрав стаканчики и семечки, коллектив ждал от бабы Нюры очередной серии:

- Не томи душу, рассказывай!

- Маринку и Василия помнишь (над тобой жили)? Развелись три месяца назад!

- Да ты что? – заговорчески прильнула к соседке Галина – А я то думаю: что так тихо стало в доме?

- Угу! После того случая с полицией! Василия тогда посадили на пятнадцать суток за домашнее насилие.

- А кто кого насиловал? – заинтересованно спросила доселе молчавшая баба Наташа.

- О, это большой вопрос? – усмехнулась старушка – Судя по крикам и истерикам насиловала, как я понимаю, Маринка, а посадили Ваську! Во у девки горло – через три капитальных стены можно было разобрать каждое её слово.

- Я поражаюсь! Как это у неё получается одну и ту же фразу, состоящую из пяти слов повторить в разных вариациях сто раз, ни разу не повторившись? – вставила слово учительница родного языка на пенсии.

- А самое мерзкое в том, что начинается всё это в самый неподходящий момент. Только глаза закроешь и начинается бубнение. Вначале тихо, как лай собаки где-то на околице деревни. Потом громче, а потом переходит на крик, как будто её режут тупым ножом и никак не могут зарезать. – Скабрезно усмехнулась Нюрка.

- Это не самое мерзкое! Самое мерзопакостное в том, что воздух в её глодке идет только в одном направлении без остановки на вдох, на извлечение децибелов. Такое впечатление, что вдыхает она какой-то другой дыркой. – Смеясь, добавил дед Николай.

- Ну, а Васька, шо? – хмуро буркнул Мытя.

- Васьки даже не слышно! Непонятно! Что он ей такого говорил шепотом, что ответ должен быть только в виде рева реактивного самолета?

- Он же заикается! Из него слова не вытянешь! Что он мог ей сказать такого, если из двадцати слов произнесенных им за день, десять было «здрась-сь-сьте», «при-и-ивет» и «с-с-спокойной ночи»! – вставила реплику баба Вера.

- Так кого насиловали? – не унималась подглуховатая Наталья.

- Тебя пытались! Стучали к тебе в дверь, а пока ты услышала –передумали! Пропукала ты свое счастье! – отшутилась Нюрка и продолжила повествование:

- Васька тогда чем-то что-то ей прищемил! В общем, парня вывели из подъезда в наручниках как заправского рецидивиста под непрекращающийся визг Маринки! Понес он положенное наказание и вышел, так сказать, с чистой совестью! И … подал заявление на развод! А Маринка не очень-то этому удивилась!

Теперь ты, Верка, рассказывай! Ты же была на суде в качестве свидетеля! Что там было?
Верка взяла паузу, собираясь с мыслями, и продолжила вместо Нюрки:

- Вначале было стандартно! Молоденькая судья спросила о причине развода! Не понимаю! Кто таких «зеленых» назначает судьями! Маринка начала визжать и строить из себя безжалостно пострадавшую и особо травмированную на всю голову, пока её не оборвал громкий и настойчивый стук молотка судьи. Судя по её словам, самый непутевый мужик на всем белом свете это наш Василий.

- А Васька шо? – буркнул хмурый Мытяй.

- Васька, как и судья, молча слушал. Девчонка в мантии поглядывая на повесившего голову парня, пыталась совместить то, что услышала о нем, с тем, что видит перед собой. Было впечатление, что в её маленькой головке не укладывалось, как этот монстр рода человеческого никого ещё не покусал в зале суда. Через час Маринка, то ли выпустив весь запас воздуха, то ли истратив свой словарный запас, сбавила «громкость» и молоток судьи стал слышен. Оборвав монолог, который мог продолжаться ещё не один день, она дала слово нашему Василию!

- А Васька шо? – снова подал голос дед Мытя.

- Парень, судя по его виду, так много узнал о себе нового, что не сразу понял, что обращаются к нему. «Ну что же Вы молчите?» - пропищала девочка-судья. Разлепив ссохшиеся губы, он тихо сказал с легким заиканием: «Вы хххотите чтобы я что-то добавил о себе? По-моему, моя жена, моя бывшая жена, всё обо мне вам красноречиво рассказала. Или Вы хотите, чтобы я вылил столько же грязи на неё? Я этого делать не буду! Вы сами всё слышали! Мне добавить нечего, пока она рассказывала обо мне, можно было всё узнать про неё. Ваш м-м-молоток чуть не сломался!».

- «Вы инициатор развода и мне необходимо узнать, что вас не устраивает в браке?» - пропищала тихо судья. Наш Василий внимательно посмотрел в глаза девчушки, как будто видел её в первый раз. Судья отвела глаза и тихо спросила: «Ну, что же вы молчите?».

- Вы действительно хотите это слышать? - переспросил истец.

- Да. - твердо сказала покрасневшая девушка, вспомнившая что она судья.

И тут Василия прорвало. Он начал тихо, но не лить грязь на бывшую супругу, а её голосом, её интонациями, визгом, продолжил поливать себя её грязью. Он в полной мере за четыре года изучил манеру своей жены говорить. Слова лились без знаков препинания и промежутков на «вдохнуть воздух», и, по-моему, он забыл, что нужно заикаться.

Все её обороты в его исполнении о себе звучали как насмешка над правосудием. С каждой минутой он говорил всё громче, не обращая внимания на хохот в зале, на стук молотка, на открытый рот обескураженной Маринки: 

На шум прибежали судебные приставы из коридора, и в дверях оторопели. Они готовы были увидеть деваху, льющую грязь на своего непутевого благоверного, но чтобы мужик бабьим голосом поливал грязью сам себя, визжа и стеная – такое они видели первый раз. Но наш Василий только разминал связки. Писклявым визгом он рассказывал о себе то, что недоговорила Маринка, и что из её уст не пробирало так, как это делал её муж! Нашему соседу надо было работать в театре, а не на станции техобслуживания гайки крутить:

Девочка судья не знала что ей делать, сквозь смех и слезы она начала колотить молотком по столу, призывая к порядку. Но её призывы потухли в хохоте зала и приставов. Размашисто жестикулируя своими крепкими руками юноша уже надрывно кричал искусственным дискантом: 

Юноша похлопал воображаемыми крыльями и, не сбавляя темпа, продолжил измываться над собравшимися. Строил глазки и томно вздыхал, заламывая руки, и снова сыпал давно заученные фразы, сделавшие его жизнь невыносимой рядом с давно забытой любовью, которая осталась в забытом прошлом до Мендельсона. Та молчаливая девчонка Маришка осталась только лишь во снах, а в реальности была эта, вывернувшая всё грязное исподнее на всеобщее обозрение, даже не понимающая всю мерзость того, что она говорила о нем, некогда любимом и желанном.

Теперь он не хотел не только с ней жить, но даже находиться в одном помещении, дышать одним воздухом. Он ни слова не сказал о ней плохого. Она о себе рассказала сама, а он её голосом, её мимикой и фальшивыми стенаниями только лишь подтвердил сказанное: 

Девочка-судья, не скрывая смеха, приказала приставам вывести истца из зала. Под руки хохочущие приставы вели упирающегося Василия к двери, а он продолжал надрывно сыпать свои тирады оглядываясь через плечо: «ты-меня-не-заткнешь!-я-всё-тебе-скажу!...».

Лишь у двери парень преобразился. Замолчал! Приставы поняли, что держать его не надо! Что это не истерика, а крик души! Он обернулся! Оглядел весь зал, остановил взгляд на опешившей, совершенно чужой ему женщине Маринке и внимательно посмотрел на девочку-судью, которая всячески пыталась подавить в себе смех. Я сама хохотала до слез, но видели бы вы в тот момент Василия. Он расправил плечи, осанка выровнялась, колючий жесткий взгляд стал твердым. Красавец! Что Маринке не хватало?

Это ОН тогда судил всех сварливых и неугомонных баб, не знающих куда деть свою дурную энергию! Не сказав о своей бывшей жене ни одного плохого слова, он расставил всё на свои места. Он впервые стоял гордо, не пряча взгляд ни от кого.

Натруженные руки сжались в кулаки. «Гордый профиль, твердый стан» - эх, где мои семнадцать лет! Когда Маринка поливала его с глазу на глаз – это было тяжело но терпимо. Но когда она помои вылила на него при всех …!

Парень стоял и молчал! В эти минуты он хоронил то последнее, что осталось от его юношеской любви. От заливистого смеха его любимой Маришки, растерявшей себя по пути в светлое будущее.

Только молоток судьи заставил зал перестать хохотать! Девочка-судья внимательно посмотрела на красивого юношу немного дольше, чем того требовали приличия. Он действительно был красив в этот момент! Я его таким никогда не видела! Потом судья раскраснелась и смущенно отвела взгляд. Вспомнила что она судья, и объявила: «Именем ТЭ ДЭ и ТЭ ПЭ считать брак расторгнутым». Дальше я не помню: кого и как разделяли!

- Красиво рассказала! Тебе бы романы писать! – вставил слово дед Николай.

- А что тут помнить! Разменяли Васькину двухкомнатную квартиру, доставшуюся от его родителей, на две «однушки» в соседнем доме и через улицу. – Подытожила баба Нюра, вдохнула поглубже воздуха и заявила:

- Теперь моя очередь! Наш Василий, тихоня, - губа не дура - сыграл свадьбу с гражданкой судьей. Девочка ему приглянулась ещё на суде. А пока улаживали формальности по разводу, решили подать заявление в ЗАГС. Девчушка увидела в нем то, что Маринка по слепоте своей склочной души не заметила. Да и Василий разглядел в своей новой жене то, что даже не мог представить, живя со своей медузой Гаргоной. Я часто их видела в нашем скверике – сидят, смеются как дети. Аж завидки берут!

- А Маринка шо? – очнулся от раздумий Мытяй.

- Маринка …? Она тоже, не долго думая, сошлась с мужиком! По-моему она давно с ним крутила, а тут появился повод узаконить отношения! Ну, вот и узаконила! Моя знакомая из соседнего дома во всех красках рассказала, какие арии теперь поет Маринка в их тихом доме. Все соседи потеряли покой! Но её новый хахаль не Васька! Терпеть это четыре года он не собирался. Его хватило только на две недели!

- И шо? – буркнул немногословный Мытя.

- ШО-ШО! Разговорчивый ты наш! Маринка в реанимации! Говорят: сотрясение мозга! Не знаю: где у неё доктора нашли мозг?! Наверное спинной!

- А хахаль шо? – не унимался дед Мытя.

- Сказал: заявишь - реанимация не поможет! Сейчас вместе с дружками в квартире Маринки отмечают «месяц тишины». Соседи не нарадуются.

- Насколько я помню – сказал дед Николай - Маринка всегда была тихоней! Ковырялась в песочнице с куклами. А чтобы от неё услышать какой-то вопль …?! Что должно произойти с девкой, чтобы она, перекосив гримасу лица, прыскала ядом на своего мужа. Я ведь помню как они с Васькой гуляли, взявшись за руки, прятались по подъездам зимой. Одно умиление!

Когда они поженились, отец Маринки перекрестился. Он всё боялся, что его сделают дедушкой раньше свадьбы.

Женская половина коллектива притихла, молча лузгая семечки. Их Санта-Барбара осталась в далекой юности, согревая их воспоминаньями одинокими вечерами. С позиции лет так забавно смотреть на пустую суету молодежи ищущей где лучше и глубже. Они же плохо ли, хорошо ли прожили жизнь со своими единственными мужьями и с честью проводили их в последний путь, а сами «слегка» задержались.

Погрузившийся в вечернюю прохладу двор наполнился гомоном детей, и соседей вернувшихся с работы. Ласточки ловили мошкару, летая над кронами огромных тополей, которые последние «мамонты» сажали ещё в юности. Дед Николай переваривая услышанное, спросил у Мыти:

- И что? Прокурор не наложит свой приговор?

- Шо тут накладывать! Маринка сама наложила …! Привалило так, что от пола еле отшкребли! Ласковое тэля две матки сосэ, а бодучее – чужие «цугундэры» кучами! Мне добавить нэма що! Пошли по хатам!