Солдатские рассказы Шуры Туманова

     Мне достались в наследство 77 листов писем солдата Красной и Советской Армии Александра Туманова, написанных им в период с 02 октября 1943 года по 20 апреля 1948 года.
     Родился солдат 05 мая 1924 года, соответственно 05 мая 2022 года ему 98 лет. 
     Этого красивого во всех отношениях и талантливого человека с моей мамой в девичестве Рожковой Анной Георгиевной познакомила и разлучила война.
     Семья моей мамы была эвакуирована из Белорусского городка Лоева в село Сиява Порецкого района Чувашской АССР осенью 1941 года. Ане 27 января 1941 года исполнилось 16 лет, поэтому ее направили учиться в школу фабрично-заводского обучения (ФЗО) в город Шумерля.
     В той же школе учился и Саша Туманов.
     Летом 1942 года его призвали в Красную Армию и направили служить в кавалерию на границу Туркмении.
     Вот оттуда и стали приходить письма с рассказами солдата, который служил в годы войны и вплоть до 1949 года в пограничной кавалерии на юге нашей родины, иногда ходил в горы с этюдником, участвовал в художественной самодеятельности,  умел с чувством юмора поведать о своей нелегкой службе.
    Сначала рассказы были очень короткими, но с каждым письмом становились все более художественными, интересными, то грустными, то смешными.   
    Аня хранила эти письма всю свою жизнь.   
    Я думаю, уважаемым читателям понравятся солдатские рассказы Шуры Туманова из сороковых годов прошлого века.

                1943 – 1945


02.10.1943 г. 8.30
     Добрый день, Нюра!
     … Прости, что долго не отвечал – застрял в песках Кара-Кума. А что делал? Ты может быть видела кинокартину «Тринадцать»? (фильм 1936 года – прим. ХМ) Только у нас похуже немножко было. Я чуть не «накрылся» - не вылез из воды, но минуты решили мою судьбу. Сейчас живу «дома». Живу хорошо, но правда очень большая скука. Как ни говори – граница, а на границе, что может быть лучше заставы. Всё радостное утешение в письмах, которые к моему огорчению я получаю очень редко.
     Недавно болел малярией, сейчас поправился, по-прежнему жив и здоров. Чертовский климат – все переболели малярией.
      Виноград, арбузы, дыни уже расти перестали, доедаем остатки. Правда, посеяли еще, но не знаю, что выйдет.
     Все ничего, вот яблок здесь у нас нет, больше года не кушал – плоховато.
    …. А пока до свидания. С приветом, Шура.

20.11.1943 г. 06.25
     Добрый день, Нюра!
     …Скажу прямо, что у нас праздников не бывает. А даже наоборот, в такие дни нам больше работы. За неделю, а может и больше мы уже «празднуем», и столько же после праздников. В эти дни мы с границы не вылезаем, потому что там думают, что мы гуляем, и путь им открыт. Нет, напрасно так думают. Как на грех все эти дни шли проливные дожди. Уходишь вечером, а приходишь утром – вот и праздник.
    День 7 ноября прошел, как обычно проходят и все дни, если не считать митинга (зачитка приказа). Правда, только на душе как-то по иному: вспоминали, как когда-то гуляли. А теперь вы уж за нас, а мы в свою очередь постараемся обеспечить ваше спокойствие со стороны тыла.
     Да… насчет этого у нас очень плоховато, скучно больно, а то все ничего. Насчет кино – в два месяца раз. Никого нигде не видишь. Мы уже от жизни отстали, если в город приехать, то все будет казаться новым. Живем как в море на острове.
     Но зато видеть приходится жизнь другого государства. У нас возле окон,  несколько сот метров от нас расположен не наш город, как Шумерля по величине. Представь себе – утопает в зелени. Когда делать нечего, и вообще по службе возьмешь бинокль и смотришь – интересно наблюдать.
     Погода стала переменчивой: днем ходим в гимнастерках, ночью еще холодно. Сейчас у нас осень, листья пожелтели и опадают. Травы нет с мая – выгорела от знойных лучей солнца. Огороды и бахчи сняты, а летом виноград, арбузы, дыни и другие виды овощей и фруктов кушали, сколько душе угодно.
     Сейчас занялись охотой на кабанов, козлов, баранов, джейранов и др. В общем, живем с мясом. К февралю в горах выпадет снег, тогда от кабанов отбою не будет.
     Вот такая-то наша жизнь. И ничего бы больше нам не надо, если бы еще письма получали чаще.   
    С домом связь почти потерял, пишет только сестренка. Видимо, скучно читать им мои письма.
    Я согласен, что на границе интересная жизнь. Но я же не могу обо всем рассказывать. Если что-то можно – то я пишу. А интересного конечно много, да еще какого! Особенно о делах басмачей.
     … Нюра, пиши, как жизнь, что нового в нашей школе, если знаешь. Как наши «калеки»?  А Петр все-таки от священного долга отвиливает, стыдно ему. А ведь кричал, когда в школе были: «Скорее бы в армию!», а сам… эх, что значит маменькин сынок. Ну, что ж, как хочет.
     Привет друзьям и знакомым. Пиши, жду с нетерпением твоей весточки.
    …Пока все! Иду на охрану гос. границы!
    Крепко и горячо…! Шура. Артык.

06.01.1944 г.
     Здравствуй, Нюра!
     … Сегодня у меня какой-то странный день. Читал книгу Горького «Дело Артамоновых» и смотрел картину. Дошел до того момента, когда Никита-горбун уходит в монастырь, когда он прощался с родными. И в этот момент я получил сразу несколько писем от тебя и от сестер, их у меня 2. Ну вот, письма оказались вроде того же, что в книге – и я сравнил. Представь себе, думаю, прошли наши юные годы, которых никогда больше не вернуть! Вспоминаю те дни, которые мы проводили с тобой… Прошло уже много времени, как мы расстались. Эх! Вернуть бы те самые теплые весенние  майские вечера! Но ничего: много ждали, немного подождем! И на нашей улице будет праздник!
    Цветы розы есть еще на деревьях, жаль, что нет их у вас.
    Пока всего хорошего! До новой встречи!
    С приветом, целую, Шура. Артык.

21.01.1944 г. 14.40
         Здравствуй, Нюра!
         Сообщаю тебе новость, что вчера получил от Петра Грушевского письмо, в котором говорит, что едет в армию: велел обождать обратного адреса.
     Сейчас началась «золотая осень»: пошли дожди, стало холоднее, погода почти все время пасмурная. Снега еще не видал здесь. Возможно, что нынче его не будет совсем, это лучше бы.
     Вот сижу и представляю себе, какие у вас сейчас морозы. Очень хочется покататься на лыжах. Эх, как бы прокатиться! А еще лучше, если бы мы вместе с тобой где-нибудь в лесу или в поле пошли на лыжах в стужий мороз. Мы конечно бы замерзли, начали бы обогревать себя, весело смеяться и спешили бы домой в теплую квартиру… Прости, я тут замечтался и не заметил, что написал. Но ничего, я верю в нашу Победу! Она будет! И мы встретимся вновь, где вспомним минувшие дни! Так?
     … Передай привет всем знакомым ребятам и девчатам!
     Пиши, жду твоей весточки с нетерпением!
     С приветом и нежным поцелуем, Шура. Артык.

Февраль 1944 г.
     Милая Аня!
     Совсем недавно отправил тебе письмо, а сегодня решил написать еще.
     Несколько часов назад после окончания дневной работы я остался один. Уже вечерело. Погода ужасная: мелкий дождь сменяемый снегопадом. Уходить из помещения не хотелось, и я решил остаться в кабинете. На душе стало особенно грустно, тоскливо, захотелось «поговорить» с тобой. И вот сел и пишу. Написать хочется много и все хорошее, но истомленная душа делает обратное моим желаниям. Взялся, но пришлось бросить.
    Пришел к своим друзьям. Они уже были в сборе в одном из кабинетов, и сидя у топящейся печки о чем-то говорили и весело смеялись. Когда я присоединился к ним, завели разговор на другую тему: о жизни, о своем будущем. Не обошлось и без упоминаний о своих ожидающих. И всем стало почему-то жаль вас.
    «На самом деле, - говорил сидящий со мной по прозвищу «Кошелек», - ждут, ждут, истомились уже, а толку мало. Кто знает, сколько придется ждать. И вот обидно будет, если с кем-нибудь случится беда и не случится встретиться».
     «Да-а», - многозначительно промычал в ответ Павлик и яростно помешал в печке.
     Разговор явно не клеился. Каждый погрузился в свои личные раздумья. В темноте комнаты были видны лица, освещенные красным светом, они были хмуры и сосредоточены. Никому не было дела до мыслей другого. Молчали.
     «Ну хватит играть в молчанку, пора на ужин», - вставая произнес Жорка. И все двигая стульями стали выходить из комнаты.
     Сидя у печки я все время думал о тебе. А когда пришел с «веселой минуты», взялся за это письмо..
      …Гулять нам на приходится. В поселок не пускают, да и там нет ничего привлекательного. Все внимание поселка привлекает наш клуб, в котором кроме танцев в субботу и кино ничего не бывает.

18.02.1944 г.
    Добрый день, Нюра!
    … Я мечтаю стать, кем ты сама знаешь, я ведь тебе оставлял на память, но только что-то плохо надеюсь на это. Я кандидат партии и думаю, что после армии меня пошлет партия куда-нибудь на работу, ну тогда рухнут все мои планы.
     Здесь мне пришлось поработать крепко, когда украшали и отделывали кабинеты и другие помещения. Рисовать особо так не приходится. Как ни говори , армейские условия. Есть у меня сейчас немного рисунков, да как их выслать? А карандашные думаю, не стоит. 
     Мы только было начали жить веселее, как жены офицеров осадили нас. Ходили мы раньше в аул, где есть клуб. Ну а клуб посещают учителя местной начальной школы и вообще работники, с которыми у нас завязалась хорошая дружба. Они нас выучили танцевать, мы совместно с ними стали делать постановки. Вот и наладили жизнь по-иному, не как раньше было. А то обычно приходили мы в клуб и сидели как истуканы.
     А жены офицеров тоже решили ставить постановки и хотели утереть нос аульским женщинам.
     Позвали они нас играть в их постановках, а мы не согласились.
     Один раз был случай: играли в одну игру. Если кто провинится, того «судили»: присуждали исполнить просьбу одного из играющих.
     Вот одна из жен, по осуждению стала рассказывать поэму и так заболталась, что все стали скучать. Один из офицеров предложил закончить, а боец поддержал его. Женщина расплакалась и пожаловалась парторгу, что офицер опозорил ее на весь Артык. Ну, ему дали хорошего перцу за это. А мы в свою очередь решили с ними больше не иметь никаких контактов.
     Но жены видя, что аульские веселятся, решили оторвать нас от аула. У нас из-за этого был очень большой скандал с ними. Сперва жены запугивали нас, что. мол и без вас обойдемся, но от аула оторвем. Как ни запугивали, ни просили, мы остались при своем. Сейчас и мы никуда не ходим, и они не играют. Нам не привыкать жить как монахи. Аульские женщины теперь говорят женам: «Ну, кто кого?!». А  жены злятся на нас.
     Вот такие-то мои дела.
     С нетерпением жду твоей весточки. С приветом, Шура. Артык.

апрель 1944 г.
     Дорогая Нюра!
      Сердечно благодарю за письмо, которое я так нетерпеливо ждал с надеждой: вот оно появится передо мной, как призрак, и принесет мне много радости и счастья! Я не ошибся, мои надежды оправдались! С трепетом от счастья я вскрыл письмо и с большой жадностью поглощал одну строку за другой. Довольный и счастливый я несколько раз перечитывал письмо, и всякий раз погружал себя в глубокое раздумье. Причиной этого оказался «Тихий Дон».
     После дежурства, после суточного несения службы я решил пораньше лечь в постель, отдать свое тело тихому сладкому покою. И стало легко,  когда почувствовал в своем теле приятную усталость. Перевалившись набок, я увидел у своего соседа по койке упомянутую книгу. Я читал ее, но это было в 1937 году, конечно, многое позабыл.
     Взяв книгу, перелистывая ее, я углубился в чтение. Настолько увлекся, что не заметил, как наступило утро, и я прочитал все до конца. Веришь, поглощенный переживаниями я не мог долго придти в себя. Весь день ходил, как «круженая овца», и все у меня валилось из рук. Даже мои «папаши» удивлялись и спрашивали: «Что с тобой случилось, не рехнулся ли?»
    Нет. Я люблю, когда конец бывает такой: известна судьба героя, как у Горького «Дело Артамоновых». у Толстого «Воскресение». «Анна Каренина» и в ряде других. Когда видишь перед собой весь путь, пройденный героем. Знал ли Григорий, что ему придется так строить свою жизнь, когда он еще был молодым? Как нетерпеливо ждала Аксинья Григория. Вот также и у нас получается, что ждем мы друг друга… и все никак не дождемся. Но, по-моему, чем дольше мы ждем, тем крепче будет наша жизнь-дружба. Подавленный чувством переживания за Григория, я машинально достал свой «архив», стал читать письма, адресованные мне. Вот лежит письмо Кати Платоновой (октябрь 1943 года). Она пишет: «Дам я тебе ее (твой) адрес и завяжется у вас переписка необыкновенная». Да, так оно и получилось. Мысленно проходят картины нашей первой встречи, жизнь в школе, разлука, письменная встреча… А что будет дальше? Я человек, как бы тебе сказать, неопределенный, то есть у меня нет порядочной профессии, а ты в скором будущем солистка.
     О своей жизни писать нечего, живу так себе, грубо выражаясь, «ни Богу свечка, ни черту кочерга». Одним словом, сам не пойму, «или живу, или существую». В своей «актерской» деятельности разочаровался, короче прекратил из-за недостатка репертуара и возможностей. По субботам и воскресеньям «вальсуем» (по выражению некоторых моих сообщников).
     Теперь мы ведем другую политику в отношение этих танцев. Раньше мы брали на себя всю заботу о «музыке». Теперь невольно приходится это делать некоторым «цацам». Вот дураки были – жуткое дело! Бегали  сломя голову и высунув язык по аулу в поисках «уважаемой публики» (хотя она представляет из себя три человека), и в поисках «джаза» (патефон и пластинки).   
     Теперь другое дело: придем и сидим. Смотрим: никто их не приглашал, но приходят, тоже сидят – ведь «джаза» нет. Посидят-посидят, смотришь – сами несут «джаз». Вот «малина»! Нам только и остается быть приглашенными.
     Есть тут у нас барышня одна симпатичная, нежненькая – практикантка ДЖ по станции. Была, как помню, она здесь у нас еще в 1943 году задрипаной девчонкой.   
     Побывала она в Польше и набралась, так сказать, западноевропейской культуры. Ну, ясно дело, наш брат и близко не моги и подойтить. Пробовали тут некоторые «штацкие» клинышек вбивать – ничего не получилось. Пришлось им оставить это дело.
     А она, как бы тебе сказать, вроде царицы такой. Вот мол смотрите, какая я: и одета ничего, и мордочка как у котенка. Ходит она по божьему свету и землицы-матушки не чует под собой. Самолюбия у ней, что семян в арбузе, но в голове я бы сказал не совсем полно, до нас ей еще далеко.
     Был у нее такой гонорок: смотрите и любуйтесь мной все, вплоть до гнедого мерина, а у нас их хватит, почитай на каждого штука.
      Но не так-то вышло, «елки-моталки»! Самолюбия у нас тоже, дай Бог на Пасху! Ну, ясно дело, никто на нее и не смотрит, и танцевать не приглашает.
     Увидела, что ни у кого из нас на счет нее ни задней, ни передней мысли нет – и отказалась от своей политики. Посмотрим, что дальше будет.
     Прости, зачеркнул неприличные нелитературные слова, а я хочу, чтобы мои письма доставляли хоть немного удовольствия для тебя.    
    
25.04.1945 г.
     Дорогая Нюра!
     Вернувшись домой я застал на столе несколько писем, среди которых оказалось два твоих. Как я благодарен тебе, если бы ты знала! За полгода я потерял все надежды на дружбу и переписку с товарищами. Я очень и очень беспокоился, что ты, не получив ответа на твои письма решила, что мое сердце остыло в чувствах к тебе… Я невольно вспоминаю жизнь в свои юношеские годы, когда первая встреча с тобой – счастливое время в моей жизни, когда чувствуешь, что ты не одинок… Ох! Как тяжело для меня чувствовать и ожидать, что могут лопнуть незримые цепи… Но мне кажется, что они должны выдержать такое напряжение!
    … Прости за это письмо. За прошедший период я совсем разучился писать и думать.
      С нетерпением жду ответа. Целую, Шура.
      P.S. Думаю, что ты поймешь жизнь солдата.

12.05.1945 г.
     Дорогая Нюра!
     …После того, как получили известие об окончании войны, чувствуется, что скоро сбудутся наши мечты! Какое счастье!
     … О себе писать совершенно нечего, живу все так же. Сегодняшний выходной день использовал на купанье в душе. Вот сейчас сижу, а глаза у меня красные-красные, как у алкоголика. Думаю сходить в мечеть и поставить толстую свечу за нашу дружбу. По обыкновенному правилу нужно бы выпить рюмочку, но к сожалению такими вещами не занимаюсь, да и нет таких возможностей.
     Может быть, ты выпьешь за мое здоровие, то давай «дуй», а потом мне напишешь.
     5 мая справил свой юбилей – 21 год моей жизни. Мне все кажется, что я нисколько не изменился. Вот бороду думаю отпустить до пояса, чтобы меньше узнавали.
     Уже три года как мы с тобой расстались. Много мутной воды утекло за это время, и течет она медленно-медленно… Очень сильно соскучился по тебе, и вижу иногда на мушке своей винтовки паровоз, после чего появляется чемоданное настроение. Очень и очень хотелось бы увидеть тебя, поговорить с тобой о многом и серьезно. 
     … Сейчас весна, природа полна ярких и сочных цветов. Как хочется выйти в поле с этюдным ящиком. Ты знаешь, как я люблю природу! Вот сейчас читаю книгу Горького «Рассказы». Возможно читала рассказ «Варенька Олесова»?  Она проводила время с одним ученым на природе. Вот и я думаю, что если бы мы были в эти дни вдвоем также, как они – это было бы большим счастьем. Жаль, что природа здесь выглядит иначе, чем у нас. Правда сейчас более-менее ничего – кругом зелено, но через неделю будет совсем мертво: вся зелень выгорит под знойными лучами солнца.
     Я уже успел загореть и один раз «вылинять», то есть вся кожа облезла и был я похож на общипанного цыпленка.
    Писать пока больше нечего. Желаю тебе только хорошего в твоей цветущей молодой жизни!
    С горячим приветом, Шура.

Начало октября 1945 г.
     Милая Георгиевна.
     Наконец-то мне вручили долгожданную весточку. Взял в руки и думаю: пронеси меня боже мимо этой грозы! Читаю - оказывается совсем другое: ты славный комик, ей Богу! Смеялся от всей души. Как было приятно и хорошо. Читая простые твои строки, невольно чувствую твое приближение к себе. Как будто бы мы уже век прожили вместе. До чего чудесно! Ты спец юмористических рассказов. Поверь, это правда. Особенно мне было весело, когда я дошел до «сентимента лошадиной пугливости». Слава Богу, тебя хоть лошади не боятся. А меня… Когда подхожу к коновязи, так они в испуге шарахаются, как пойманный зверь в клетке. Посмотришь на них - и становится жаль. Настоящее  пугало!
     В начале июня со мной приключилась одна маленькая история.
     Тихой июньской ночью однажды я стоял на «часах». Вооружение, снаряжение конечно все как положено; «машинка для стрижки» исправна, «орехов» для нее тоже в достаточном количестве, вид у меня бравый, как у Дона Кихота.
     Размеренными шагами измеряю указанный маршрут, посматриваю по сторонам. И чтобы в глазах моих камни и кусты не казались мне львами и медведями, поглядываю на звезды: мысленно подсчитываю расстояние от звезд до горизонта. Расчеты закончены, и я теперь знаю время. Скоро смена. Кажется, все прошло благополучно. Но тут на мою грешную душу и свалилась с горы «беда».
     Гляжу и вижу, как что-то белое мелькает среди камней и мелкого кустарника, движется прямо на меня. И нет, чтобы свернуть в сторону, избежать столкновения – прет прямо на меня! Ну, думаю, дело табак. А что, если мне придет капут, что тогда скажут мои товарищи: вот мол незадачливый, даже не позаботился перед уходом на смену написать завещание – адрес, чтобы можно было знать, куда и как написать его вдове. А больше всего их огорчило бы то, что даже не сказал, кому и сколько надлежит получить оставшийся табак и сахар. И правда, случись со мной такая беда, никто тихим и добрым словом не вспомнил бы. Даже сухой саксаульник не воткнули бы в мое «имение», размером в три аршина.
    Только я так подумал - глядь, а это наша «Белька», собака, значит (как называет ее у нас один узбек), спешит на свидание со мной.
    - Ага, - думаю я, - убежала со своего места, значит струсила, значит, половину хвоста у шакалов в зубах оставила. Радуйся, что всю не слопали. Хвост был на месте, но бока украшены свисающими кусками мяса и кожи.
     - Попало, - говорю.
     - Ага, - кивает мордой в ответ. А взгляд у нее такой обиженный, даже немного заискивающий.
    - Вот, - думаю, новое дело: ты с шакалами таскалась, а я должен разбирать, кто из вас прав, кто виноват.
     И такое меня зло взяло: сукины сыны! На кого хвосты поднимаете? - ведь она член нашего колхоза, так ее обидеть, негодяи!
     - Пойдем, - говорю, так и быть рассчитаюсь за тебя. Пошли: я впереди, а она как виновная сзади. Я иду, она за мной. Дошли мы так до огорода, где наш огородник открыл выставку экспонатов ботвы и стеблей от всякой зелени, и кроме как дынь размером с два кулака, ничего пока не вырастил.
     Посмотрел я вокруг – никого, тишина ... И вдруг слева от меня метров так в тридцати увидел силуэт человека. Стоит, смотрит на меня и не шевелится.
    - Вот так встреча! - промелькнуло у меня в голове, - а что, если он сейчас вот так, со всего размаху на радостях встречи поприветствует меня дрыном по котелку?
     Дело худо, медлить нельзя. А он как назло стоит, не шевелится, и хуже всего – молчит. Ну и я конечно тоже молчу. Вот, думаю, гад – захотел испортить мне мою смену, осмелился беспокоить меня в поздний час.
     «Орешки колоть» - дать слово «машинке»? Нет, не достоин ты, думаю, чтобы после тебя я добрые 40 минут «машинку» чистил. Недолго думая, хвать у себя из под ног булыжник грамм на 900 пожалуй, - и в него! Упал! Сбил сразу наповал! Характерный звук от «крепкого поцелуя» камня сказали мне, с кем я имел дело…
      Утром, когда уже стало совсем светло, приходит огородник к «пред-колхоза» и говорит: «До чего нахальные хищники стали: сами не боятся, так сделали, чтобы и трусливым страшно не было – повалили моего охранника, чучело то есть, пугало, значит. И даже порвали маскхалат, одетый на него. Вот черти!»

17.10.1945 г.
    Дорогая Нюра!
     Продолжаю неоконченное ранее высланное тебе письмо. С тех пор, как я выслал его прошло несколько дней, так что мысль и стиль письма несколько изменятся.
     Вот вторая ночь заканчивается, а я еще не отдыхал. Сейчас в голове черт знает, что творится. Спать нельзя, а спать хочется. Чтобы разогнать дремоту решил написать тебе несколько строк. Ибо писать кроме как тебе, некому.
     … Сегодня после долгой разлуки с кистью и карандашом попробовал нарисовать тебе подарочек. Правда, он не совсем удачен по колориту, ибо из-за недостатка соответствующих материалов невозможно выполнить это так, как нужно. Но сюжет, думаю подходящий, а? – «Минута нашей встречи».

18.11.1945 г
     Здравствуй, Нюра!
     Я потерял надежду на получение твоего письма. Очень долго ходят письма, просто ужасно. Удивительно долго и мучительно тянется время, особенно, когда не получаешь писем. Во многом моей грусти способствует погода. Дожди, снег, сильные ветры, легкие морозы сменяются теплом – получается слякоть. Веришь, такая тоска … невыносимая. Куда ни посмотришь, кругом мертво: печальная тишина, кажется, что тут нет ничего живого. Как надоела эта «живописная природа», а вместе с нею и жизнь. Скоро ли это кончится ?
    ... Сейчас из родных сел, городов и деревень Украины пишут, что жизнь стала в некоторых местах лучше, чем до войны. А здесь? Да, что спрашивать. Грубо выражаясь – «труба». Хотел рассеять свою тоску – занялся художественной самодеятельностью, взял инициативу на себя. Результат неплохой, но и это меня не удовлетворяет. Играю на сцене, рассказываю. Но мало времени, нет условий и нет поддержки. Что-либо хорошее достать очень трудно. Танцами почти не занимаюсь, танцевать не с кем. С ребятами мало интересу.
     Вот коротко о своей жизни здесь.
     Очень хотелось бы побывать дома, заехать к тебе, но увы, надежд на это питаю мало. Возможно, но не раньше, чем через полгода.
     … Пока все, желаю тебе наилучших успехов в твоей жизни, учебе и досуге!
     Привет твоим родным и друзьям!
     С горячим приветом! Целую, Шура.

27.11.1945 г.
     Здравствуй, дорогая Нюра!
     Прости меня, понимаешь, мне очень трудно было верить, мне все казалось, что жизнь в тылу, как до войны. Теперь я убежден, что это не так, твои слова подтверждают мои товарищи, вернувшиеся из отпусков. 
     … Чувствую, болит твое девичье сердечко, верю, дорогая, верю. Много они, наши сердца пережили, а немного еще осталось, как-нибудь…. «Металл», из которого состоит мое сердце, ВЫДЕРЖИТ! За него будь спокойна и уверена! Оно у меня закалено в русских морозах и туркменской жаре. Так что не растает и не раскиснет.
     Вот сейчас у нас транслируют по радио песни. Особенно меня трогает «Саша, ты помнишь наши встречи…». Да, я помню. Даже смешными кажутся. Помнишь, после одной постановки, возле вашего корпуса… был первый…? Вот потрудись догадаться…. «И смех меня разбирает, и на душе как-то не весело» (Шолохов, «Они сражались за родину»). А не весело, потому, что долго уж очень ждем.
     Иду я однажды ночью домой. Слышу шепот и чмоканье. Тихо подхожу к дувалу (каменная стена, по-нашему – забор) и смотрю, а ночь лунная… «и всю эту картину мне очень даже видно» (Шолохов).
     Смотрю, любезные мои целуются. Главное, по божески: с чувством, с толком, с расстановкой, охотно с большим наслаждением, аж взасос!
     Отойдя метров за 300 я все еще слышал их чмоканье и счастливый смех. Вот, думаю, счастливцы… «Прямо чепуха получается»: одни романами занимаются, а ты, как сукин сын, любуясь ими, сторожишь их.
     Вот, дорогая моя, такие-то дела у меня. «Вот вам положение на сегодняшний день».
     О себе писать почти нечего. Известна наша монастырская жизнь. В часы досуга развлечь себя нечем. Рисованием не занимаюсь, да и по правде сказать, времени нет.
     Бывают танцы, да и то хорошо, если придут две-три «цацы», прости за выражение. А то мы и без них «воюем». И даже без них как-то лучше.
     Погода стоит «прямо весна»! Дождь, снег, слякоть такая, жуткое дело. Ночи темные-темные.
     Однажды, дня два тому назад, в темноте наткнулся я на дверь и подцепил себе «фонарик» на правый глаз. Сейчас хожу «хоть бы хны» - в любой мгле «светит». Жаль, что скоро разрядится и ночью светить нечем будет.
    … Писать кажется больше нечего. Написал бы еще чего-нибудь. Да время не позволяет. Сейчас нужно делать месячный отчет. Придется дни и ночи «коптеть». Веришь, как я не люблю эту бумажную волокиту, как серпом по моим мозгам царапают. До чего опротивела эта «музыка».
    После первого числа напишу тебе целое послание. Прав Обломов: «Письмо писать это тебе не дрова колоть тяп, да ляп».
     Ну, ладно,  пока все!
     Желаю тебе самых наилучших успехов в твоей жизни, учебе, досуге. Бодрого здоровья, сил и многих лет счастливой жизни!
      Пиши, жду с исключительно большим нетерпением!
      Крепко целую, Шура.
                ***
                Продолжение следует