СОН-1

Предуведомление:
Дай, думаю, соберу в кучку все тексты на данную тему хотя бы из Я3... Никак не думал, что их так много! Чуть ли не полкниги?! Такая гора, что любого завалит... - и можно не проснуться! Я сам просыпался только потому, что в реальности она была растворена в огромном пространстве... Я человек не слишком поэтический - хотя просто нет повода - но сновиденческий (хотя большинство этих "снов" на самом деле были видениями, а не реальными снами!) Сны - время последней откровенности - но и спутанности... (Кстати, и в кучу я их небрежно, не по хронологическому порядку и не отовсюду собрал... - и из любопытства, в качестве очередного эксперимента...)
Бонусом - ДРЕМА...



СОН

Одно чудо – это сам Христос, но другое чудо, почти столь же великое – это то, что всё-таки нашлись люди, которые Ему, лично Ему, а не церкви с тысячелетней – или хотя бы двухгодичной – традицией поверили. Слишком легко усомниться: «Не сон ли это? Какие боги в нашем унылом, практическом, тысячелетия существующем мире. Одет, как все, ест, как все, живет, как бродяга, ни вида в нем, ни величия».

Сегодня придется идти работать весь день физически в холодном саду, а я духовно полуболен и, наверное, поэтому под самое утро в теплой постели был тот же очень болезненный сон наяву, что каждое утро навещал меня в армии: что как ужасно вставать и мерзнуть, и надрываться, и ковыряться, что главное в жизни – это теплый дом, теплая еда и тихая женщина без особых примет с очень теплым телом в этой постели…

Все шло сонно, плавно, певуче, пока что-то вдруг не сломалось. Все заспешили, все потеряли нить, все занервничали. «Где такой-то?» - никто не знал, а половина из  находящихся поблизости даже не повернула головы, устремляясь куда-то, но в разные стороны. Кто-то тянулся, пытаясь что-то  достать сквозь частокол тел, где-то кричали ребенок и местный сумасшедший. В одном месте всем командовала бой-баба, она вроде бы организовывала движение, но сама уселась надолго. Пошли слухи, что видели маленькую волшебницу с красной розой и небесное тело, похожее на спелое яблоко. Там, где ждали автомобиля, вдруг проскакал огромный конь. Всадник, не притормаживая у остановки,  что-то прокричал, махая руками, еле видный в  пыли, еле слышный в грохоте от проползавшего чудища, то ли трактора, то ли танка. Все, кто был себе на уме, стояли в сторонке и с готовностью наблюдали происходящее. Они тоже не отвечали на вопросы, да и не было сил ждать ответа, надо было спешить. Я подумал вдруг мельком о доме, но где дом, в какой стороне, я потерял ориентировку и временами сомневался даже в том, что внизу земля, а вверху по-прежнему небо. Молча летали черные птицы, носился черный дым гигантскими клочьями использованной, мусорной ваты, где-то гремел взрыв и содрогался воздух и дребезжала сломанная дверь покинутого дома за спиной. Сразу двое шли на полусогнутых, сразу трое не могли связать двух слов дрожащими губами, заплетающимися языками. Если кто-то шел уверенно, то за ним пристраивались, ничего не спрашивая, только подражая; если кто-то говорил громко и внятно, то сразу получался митинг, толпа стояла молча, блестя глазами…

Поэзия мелочей должна быть продолжением рассуждения: целые гроздья плодов, обрамленных листьями так, что и не видно «теоретической»  ветки, её черной страшной коры - жизнь победила смерть.  …Хорошо бы все свои прошлые «деревья» осмотреть заново – может, тоже смогут выпустить листву…
 Впрочем, всюду такой густой лес и сад, что и так таскать не перетаскать плодов – как листвы полно. Хватаю-хватаю, а голова в ответ на эту острую, резкую лихорадку понемногу плавно начинает кружиться; опираюсь о землю уже и руками, и коленями. Скоро лягу; пособираю лежа, на сон грядущий, и всё, спать…

Вовкины сны: 1) Идет мимо подъездов, хочет зайти в каждый, но, заглянув, видит, что там лестница не вверх, а вниз, в какие-то туманные жуткие подвалы, откуда слышатся крики… Всё же протянул руку, сделал шаг - и уже кто-то цепко схватился и потащил; еле вырвался, упираясь в дверной косяк. В одном из подъездов было не так темно, хотя и тут свет и шум пробивались снизу – вошел было, как вдруг кто-то с диким криком то ли специально пробежал мимо, то ли набросился, но промахнулся в темноте…

2) Стою мальчиком, встретив мальчика; показываем друг другу рисунки – красивые, цветные. Потом он говорит: «ну я пошел в ад, в подвал». Наверное, у него родители плохие… Или он храбрый, и хочет заработать денег в каких-то  подземных цехах…

3) Надо экзамен сдавать; не скоро, но экзамен-то очень важный и страшный… «Надо уже готовиться… Нет, ещё не скоро, подожду». Время идет и страх нарастает, а всё почему-то не может он себя заставить учиться... И вот день экзамена наступил, но жизнь успела уже куда-то уйти – исчезли и страх,  и экзамен...
Как бы успел оторваться, отплыть – везет дуракам, не попадают они под машины так просто, как, казалось, должно быть. Даже под те, которые едут специально за ними…

Вот наступает вечер и слабая душа ложится в постель и в гроб и ему хочется женщину, и хочется писать свои мечты о ней. (Женщины пока нет, гроба тоже и вставать неохота; если встанешь, то ты – поэт, достаточно в тебе ретивого честолюбия, а если нет, то просто заснешь и про тебя всю жизнь будут говорить: « в нем спит поэт»).

«Дайте мне женщину в гроб, чтоб гроб превратился в постель, а смерть в сон». А женщине что, она не брезглива: не моргнет – ляжет в гроб с первым мужем, не моргнет – выйдет за второго и третьего. И тянет к ней умирающий свое заплаканное лицо и ласково она пытается его погладить (неудобно в гробу-то), и он рыдает и коллеги его выносят на свет небожий – где приступает к работе, начинает, так сказать,  «крутиться-вертеться»…

Вовкин сон («Рассказывайте мне свои сны, все запишу, это вести значительные, неподдельные»): «Лечу зуб – вот этот же зуб, что на самом деле лечу; лечит врач сначала, а потом вдруг мама; и как-то она  ткнула и хлынула кровь, да так, словно у меня не рот, а брандспойт. Закричал, захлебываясь: ««Скорую»!» и рванул на улицу…»

Вовкин сон: «Еду на «Икарусе» и вдруг вижу, что у водителя не кабина, а лобовое стекло занавешено. Правда, щелка есть, и он в неё смотрит. И ещё в зеркало заднего вида смотрит. Но ведь ночь! Вцепился на всякий случай в поручни, но потом заметил, что едет водила, расслабившись, чуть ли не полузакрыв глаза…» …Всем дали по прямой, изученной и заасфальтированной дороге и дали машину, которая почти что сама едет – настолько все маньяки, что иначе нельзя.

Н-кин сон: «Будто читаю я книгу и вдруг замечаю, что в ней всего по четыре! (а чего – не помню). И думаю: какая я умная…» – читает всякий бред,  по-детски желая стать «такой же умной», приобщиться к тому же «искусству»…

Сон: еду в автобусе, полном закупоренных и неразличимых людей и еду мимо, видимо, бани: огромное окно не занавешено и весь ярко освещенный предбанник, со всеми своими голыми обитателями, как на ладони. Поздний вечер, темно между тускло освещенным автобусом и ярко освещенной баней...

Замечательные раньше были автобусы - для показа кино. Еще бы кто додумался до автобуса-бани, автобуса-столовой, автобуса-зала заседаний, автобуса-заводика, автобуса-школы или детского сада и даже автобуса-дачи или гостиницы: пришел с работы на остановку, сел на свой номер, переоделся, тапочки надел и  в кресле с книжкой расположился, в окно посматривая... Вся жизнь - автобус: едет, пузатая такая. «В нашем дружном и тесном коллективе»... - не верьте дружбе без тесноты, надо чувствовать чужое тепло и запах, надо,  чтобы было жарко, как в бане, чтобы все было заставлено, как на столе в хорошей столовой, чтобы детишки целым классом под ногами ползали; надо, чтобы все орало, смеялось, толкалось, рассаживаясь, приготовляясь и намереваясь. «Ох, и помоюсь я сейчас» - говоришь с набитым ртом, обращаясь к человеку, который в тот же миг отворачивается от тебя, ибо его зовут любовница и пленарное заседание  одновременно! (похоже, в меня переселился Жванецкий). «Веди себя в компании свободно - если и наступишь кому на ногу, если и вытрешь об кого руки, так кругом столько рук и ног, а ты уже скрылся в толпе, ты уже над другими смеешься.» ...Вернутся они домой и спадут все их праздничные одежды и  улыбки; переоденутся во что-то жалкое, бедное и старое и начнут со вздохом стираться и ноги отдавленные отпаривать - чтобы завтра опять быть здесь!

«Я не кружок, я – колечко». Иду по длинному коридору, заносит в сон на бесконечном повороте: «где же этот, нужный мне отдел? – из-за всех дверей стук пишущих машинок, приглушенный говор – обычные конторские звуки… «Что вы думаете по этому вопросу?» - «В том месте кольца, где я сейчас нахожусь, по этому вопросу думают вот что…; а, впрочем, ничего не думают, все заняты только собой; по кругу народу бегает так много – снуют как электроны или там нейроны, освещая коридор» - колечка ярко освещенный коридор…

«Во сне всё ходил и ходил по темным и пустым комнатам, всё протискивался и протискивался по каким-то заставленным мебелью коридорам – казалось бы, мучение, а не сон, но знаете? проснулся и – свеж…

Сон в кустах. Снился сияющий ветер, уносящий в края, полные ветреного сияния. Там распыляются сияние и ветер, там он дома и может позволить себе расслабиться. «Располагайтесь» - говорит  с сияющим лицом и я приятно взволнован. Но как рассказать про куст? Он, наверное, принял меня за другого, разочаруется, сразу станет сырым и холодным, как с обычными людьми. «Я хотел быть как вы, но гнусные кусты по соседству мне всячески вредили и я щетинился и возмущенно махал руками, а после оказывалось, что я темен и черен у корня». Однако, пока сонный полет продолжался, я расположился в полете уютно, летел груженым, на небольшой высоте и мне по-прежнему снился ветер, только теперь он был  безмолвен и не сиял, а застенчиво улыбался, совершая виражи…

Плотно, очень плотно. Туго, тесно и узко. Очень узко - еле протискиваюсь в темноте. Натолкнулся, ударился и, забыв о вежливости, стал шарить руками по темному телу, ища обход, проход, заход - дверь. Куда-то повело, не знаю, дверь ли это, с тем же ли темным телом я имею дело или же меня уже передали в другую инстанцию,  позвонив по невидимому и неслышному телефону. Вдруг впереди ничего нет; иди, мол, себе без помех. Но темно: «выколи себе глаза - они тебе не нужны». Не пойду я туда, лучше буду держаться за темное тело. Ну-ка, где тут тесно, плотно и узко. К тому же меня ждут по такому-то адресу. Правда, туда протиснуться  нелегко. И там тоже темно. И ждут ли меня там? Кто-то кричал, что  ждут молча в темноте; может быть, не мне кричал и не на то намекал. А тут что? Ба, да это же закат, сияющий ветер, ветреные создания. Пойти бы лучше туда... Может быть, в следующий раз. «Да, не давите же вы так,  больно!» - «Двигай быстрей» – «Как, хотел бы я спросить? здесь так плотно, очень плотно» - «Ах, ты, закупорка, тормоз, я сейчас милиционера Орлика вызову, чтобы он выклевал твою печень и тогда ты  себе сам откусишь свой поганый язык!»

Половая тряпка услышала про сияющий ветер. Ее серое вещество раньше знакомо было только с сияющими полами и с влажным, серым, пованивающим ветром. Ей вдруг захотелось летать. Понимая всю нереальность такого желания, она все же принялась рассуждать: «ну вылезу я из этого ведра, обсушусь на полу, в сторонке, где никто не пинет, не затопчет, за шкирку не схватит, у двери прикинусь заменой половику, за дверью поднимусь по знакомой лестнице, там на чердак, а с чердака на крышу - где, говорят, подходит сатана и говорит: «бросься вниз,  написано же, что ангелам, подобным сияющим ветрам, заповедаю понести тебя, да не преткнешься ногою своею. А иначе распну тебя на этой крыше, убью электрическим током, по телевизору как врага распишу - видишь все эти штанги, кресты, провода и антенны?»
 ...А сияющие полы - разве они не нужны? А сияющие стены и потолки? Но это они сияют, ты-то останешься тряпкой даже на диване. Да и верны ли у нас, половых, стенных и потолочных тряпок понятия о сиянии? Утонешь тут от  размышлений!»

(Бык пронесся сияющим ветром, антилопа пронеслась. Я посмотрел им вслед, пожал плечами и пошел дальше, пробормотав: «не всякий ветер любит мясо»…)

Вовке упорно снится автобус: мол, еду, нервничаю – едем по какому-то бездорожью – и вдруг хватаю руль порулить – а водитель смотрит удивленно: «ведь нормально едем» - и экзамены: даже какие-то американцы среди экзаменаторов и все еще пуще от этого напряжены и озабочены и ты, Димк, тоже вовсю готовишься, а у меня, как всегда, всё из рук валится; и даже в руки не дается. – «Хочешь сказать, что сдаю экзамен американской цивилизации?!»

Мой сон: устраиваюсь, но в миру, что похож на буреломный лес, причем еще приговариваю нервно: «в любом месте устроюсь, оборудуюсь, да еще  из любых отходов».

Или: ложусь, разбитый, спать, но чуть ли не в морге, на холодный стол. И опять: «что же делать? надо спать, где возможно; в таком состоянии я непривередлив и неразборчив» – раздраженно отмахиваюсь и вытягиваюсь, и зажмуриваюсь, чтобы поскорей потерять сознание и не чувствовать жуть.

«Сон в летнюю ночь», «Пир во время чумы» – перекликается, не правда ли? Сон про чуму на пиру в летнюю ночь, сон про летнюю ночь на пиру во время чумы, сон про пир в летнюю ночь во время чумы…

Сон Толстого в «Исповеди»: «вишу над пропастью на каких-то слабых веревках – стоит пошевельнуться, как свалишься».

А ведь вот два моих главных детских сна: 1. Стартую на ракете вверх. Оранжево-желто-красное марево захватывает и пугает. 2. Еду на велосипеде вниз, по пологой дороге. Панорама великолепная, огромная, погода чудесная, еду без напряга и вижу всё со стороны, издалека и сверху… 2-ой сон о рае, 1-ый о трудности старта из ада в рай... И ведь сбылось: лечу!

Старый сон: фигуры людей, похожие на скульптуры, сошедшие с постаментов, но не серые - цветные, неярких, коричневато-красноватых и желтоватых цветов. Они на огромной лестнице, на  лицах улыбки и слезы,  намерения загадочны...

«Легче дойти до берега великой реки, чем в темноте вставить вилку в розетку. Впрочем, пока ты одевал обувь, я все-таки уже вставил» - «Все равно пройдусь». – «А передача интересная, т.е. обещающая» - «Вкушай до самого смертельного сна, в котором уже ничего не присниться».

Воина (вражеского) трудно переубедить, а не воину, может, и можно что-то доказать, но он же не воин.  «Бей, но не туда!» - а он и слыхом не слыхал про другие направления. «Туда, но надо бить!» - а он и  в глаза никогда не видел никакого оружия.  Один воюет, как во сне, а второй воюет во сне... - а я воюю со сном… хотя: «война со сном» - чем не сон?

Развелся, женился на другой. Она казалась лучше, но оказалась такой же: сначала выставила то, что лучше, а в конце обнаружилось то, что хуже. У всех свои плюсы и минусы. То было привычнее. Один сон - это сон, а два сна -  уже намек на дурную бесконечность… И все же, почему недовольство собой? ...Потому что они-то одинаковые, но перед первой я выхожу виноват, а перед второй выхожу одураченным. В тех же снах первая - жертва, ее жалко, а вторая – нынешняя - хитрая стерва…

Сон, в котором некая очень крутая паперть в проулке. И  на ней исцеляют. По крайней мере, слух такой пронесся, и народ толпится на крутых ступенях и в узких дверях, и в тесных сенях, хотя никто не знает, кто исцелитель и где он  в толпе, и кого  исцелил. Каждому кажется, что только он не знает, ведь все кругом в хлопотливом движении. Вдруг  вылупилось: «вот исцеленный идет!» - прошел некий непроницаемый худой господин, не глядя на расступившуюся толпу...
(Толкование сна: вместо волнения - суета, вместо чуда - бюрократия. Выбито, отсутствует главное звено, и все повисло в воздухе, во сне…)

Одна фраза теоретическая, вторая  житейская, в третьей  намек на сон…  Сказки меня выручили, это они судно моё выровняли - кренило в теорию до жестокой засухи, а как оно выровнялось, так и поплыло…
В итоге  вкус к жизненной спонтанности явился, да и сами теории словно воспряли духом.
Теория делает строгим, серьезным – это фундамент; жизнь делает гибким – это тело дома; а сказки делают радостным – это крыша моя блестит, словно летать приготовилась…

«Днем - свет и я что-то строю: неважно, что - что бы ни построил, свет все представит в лучшем виде. Но ночью - тьма, от которой почему-то сил лишаюсь; после чего все построенное оказывается сорняком на лугу, по которому  скачут  черные кони. Не только кони, но и медведи, и жуки и прочее зверье на мне топчется, а заправляет всем ведьмак-человек... Все думаю, может, это только сон - днем же опять строю...» - «Оттого ты жив остаешься, что только ведьмак-человек в твои щели пролезть может; ты не видел ведьмака-бога - этот только убивает».

Грустно в городе, так грустно, что вечерами никто не включает большой свет - только маленькие настольные лампочки. Все лица озабочены, все двери закрыты, глухо доносятся из-под них голоса. На улицах освещение неважное, снабжение тоже, а сообщение совсем никуда: появление автобуса выглядит как сон...
А вот предводителю города приходиться улыбаться, ведя переговоры с  иными городами, которые, наверное, живут внушительно, раз их люди так внушительны - вон как отрыгивают... И он улыбается и тоже  рыгает беспечно - вежливо, в сторону - и грустная его улыбка без труда наполняет комнату…

Вовкин сон: куча народа рубит мясо. Среди них и женщины, и дети, и старики.  А он заявился поздно, где-то в другом месте  по-другому отсоревновавшись. И говорит: «я не буду рубить, я устал». Конфликтом пахнет, обстановка опять как перед экзаменами…

«Убивать нельзя, хотя и очень хочется, поэтому мы тебя только оглоушим и измажем бычьей кровью»…

Вовкин сон: будто бы дом, где мы, среди бела дня окружила какая-то мафия. Причем, это не наш дом, а тот старый и мрачный, что стоит недалеко, на спуске (когда-то оригинальный и с претензиями, но всё  давно ограблено и убито, так что кажется, что  тут, среди бурелома из сорняковых кленов, ничего не должно стоять.) Он увидел эти подозрительные фигуры со стороны, затем  сумел как-то пробраться в дом, чтобы предупредить нас, но потерял свою обувь в незнакомой прихожей и, страшно нервничая, принялся её разыскивать. Разыскивал долго и безуспешно, но поиски не прекращал – идея фикс. Потом оказалось, что я и Женька исчезли. Теперь родители с ним принялись нас искать. Наконец, обнаружилось, что я нахожусь в детской больнице – в двух шагах отсюда - причем меня собираются переводить в психушку – на соседней улице - потому что  веду себя очень отчужденно и ни на что не реагирую. Мама поехала и выхлопотала меня домой. Но и дома я вел себя так же безразлично и он стал упрекать меня дружественно, нервно и слабо, что вот, почему пропадал целый месяц, но я почти не реагировал… ( «И все на этом засыпают?! Рассосалось же!»)

Странные случаются дни, словно из кусочков составленные: общаешься сначала с одними, а потом совсем с другими; занимаешься сначала сугубым хозяйством, а потом творчеством; то ругаешься и хмуришься, а то довольнехонек; в бане мылся и в грязь упал; еще читал, ел, уже спросонья что-то думал... И все не расшифровано до конца: к чему, зачем, что в себе содержало...

Вовкин сон: красивые девушки торгуют с машины, а среди покупателей ещё более красивая девушка. И вот она оперлась о Вовкино плечо, запрыгнула в машину  и сразу на колени встала, товар выбирая. А на ней мини-юбка, под которой ничего нет…

Поток несется  - и хорошо, что каменно крепки разума моего берега, хорошо, что воздушны мои маяки… Пристально смотрю на поток: «что же, так будет всегда? Поток не унять, лишь ограничить удастся?» – «Что, не радуют подвиги сплава по бурной реке с выходом в широкое море?» – «Ночью полагается спать, а я всё сплавляюсь, к берегу пристать не могу». …Море – идеальная сцена для восходов, закатов; на море спят, на море все отдыхают…

За рисование, за физкультуру и за язык немецкий снова взялся и ощущение, что с креста слез – не оттого ли сегодня снилась увиденная вчера в библиотеке стандартная крутая попка? Разве мне не о чем думать до крови? Ты посмотри, как исхудал ты, как неровно сердце бьется, как бессонница временами наступает? И опять всё двоится: рисовал с великой легкостью и упоением, но после вроде и смотреть не на что. И опять сон – про то, что, мол, крайне это примитивно: намазал-почирикал – намекнул на что-то и всё, «довольно с вас». «Упорен он и гениален» – «Никому не нужна твоя гениальность, твои гениальные попытки утвердиться в сомнительной зоне, твои сомнительные попытки утвердиться в зоне гениальности, а тем более никому не нужно твоё упорство» – стою в мужественной позе, сжав кулаки, но никто не подходит и сжатие постепенно слабеет, в итоге, руки вдоль тела висят, поза растерянная…

…Пристал к берегу, но только час поспал – то ли течение усилилось, то ли лодку поставил не так, но - толчок и понеслось всё опять; пришлось на ходу в нее прыгать, ибо потеря лодки – это хуже потери сна. …Здесь кредо простое: «держись». Грязи не бойся – бурная жизнь сначала грязью окатит, а потом и водой. Или новой грязью, всё новой и новой… Разве грязь бывает новой – она вся очень старая. Накопится ее и спать уже невозможно – стоишь как дерево, корой покрытый. Поэтому дополняю кредо новой простотой: «как грязь – держись, не отворачивайся, а как вода – беги, не медли, к ней». …Все воды грязны, все грязи хорошо размешаны с водой – мечтал умыться, но снова окатили…

Полночи не спал сегодня и, тем не менее, в который раз днем как стеклышко. Может быть, это «стеклышко» и спать мешает. Отмобилизован, как Наполеон во время Великого Похода. По сравнению с этим, прежнее – просто сонное царство: лег, полежал десять минут и уже накатывают клубы дурмана. Сейчас же: лег – и на десять верст в округе всё видать как днем – как тут уснешь, как исчезнешь вместе со столь большим миром…

«В чем разница между христианином и мещанином? Христианин умирает от тоски, а мещанин от скуки». ...Кукиши скуки. Мертвому всю вечность снится один и тот же сон: кукиши, кукиши. Бог выглянул и тоже со здоровенным кукишем. Постучал кто-то - кукиша стук. Кубарем по лестнице покатился, а кто-то приговаривает: «ку-ка-ку-ку-ку». ...Остановился и очень легко ощутил вечность вокруг. Зевнул до слез: «эта вечность с кукишем, однако». ...Занялся делами: грыз гранит науки, что-то монтировал, на верхотуру забирался - короче, весь кукиш облазил. ...Тюрьма не с решетками и  стенами - с глыбами,  минами,  жабами. Скука -  стерильный ужас: «ноль, твое счастье, что ты не существуешь и не знаешь, как  мал!» ...Сука - скука.  «Вот идут они, скучные суки». «Вот встает он, вечно нескучный основной инстинкт — «скучную нескучность, хлеб насущный дай нам днесь». «Не хлебом скуки единой жив человек»...» ...Семьдесят лет еще можно со скукой протянуть, но как жить с ней вечность? Хлопотать по делам там не надо, развлечься тоже нечем. «Как жисть? Ничего, как обычно - скучно. Делами развлекался, но помогало мало, поэтому похлопотал и специально развлекся. Может, тоже не помогло, но день-то уже все же прошел - легче болеть, когда с лекарственными пузырьками возишься». (Разгром – но это и о себе, причем, не как-то там боком или по касательной…)

Вовкин сон: в восторге летал по комнатам под потолком – мне показал и я тоже в восторге. Тут Н. пришла, захотел и ей показать. Говорит: «покажи». Замахал руками, но ничего не вышло. «Разбега мало». Вдруг все перегородки исчезли, и получился какой-то ангар с просветом вдали. Побежал, замахал, но сначала опять выходило только по петушиному, а потом полетел, но отчужденным самолетиком, без всякой радости… (Не  наслушался ли, как я О. про «полеты души» толковал! В присутствии любого из «средних» уже не разлетаешься.)

Сон про нашу церковь. Ночное собрание, электричество, все стоят, напряжены. «Тяжелые времена...» Тут во все окна хлынула черная тьма. В двери тоже кто-то ломился, дверь не поддавалась, но какое это имело значение? Все продолжали стоять с черными книгами в руках - тьма валила как из трубы нефтепровода большого диаметра, но не поднималась выше колен...

Далекие места,  сон про отцово детство. Опять сумерки в глуши, мой спутник бубнив, а у меня совсем мало слов. Едва различил одно: опять «невыразимое...» «Невыводимое; неуносимое; неизлечимое...» - шли мимо  как будто вымершей больницы, дул ветер в бело-черном больничном саду...

«Вильмс, 6-я палата, вам передача»; или: «к вам посетитель». Как приятно; даже: есть ли что приятнее?! Болел, скучал, а тут и надежды, и оживление, мол, не болей, дружище. «Спасибо, я бы рад» - счастливая стеснительная улыбка. «До свидания. За все спасибо. Приходите...»
(Еще секрет обаяния больницы: домашние тапочки в казенном помещении, сон и обед. Не только все родственники, оказывается, любят тебя, но и места казенные, чудеса, достойные, если не воскрешения, то выздоровления…)

Я хотел бы сегодня творить, но в мозгу у меня  красная зона. И черная зона. Только эти две  зоны у меня сегодня. И еще в ушах стук. Наверное, слишком сильно натоплены комнаты. И эту музыку я слушал напрасно. И телевизор напрасно смотрел. Вообще-то, когда тепло, лучше думается, когда музыка, идет эмоциональный подъем - а телевизор я всё время смотрю, когда у меня красная зона, красная на черном, что-то вроде бессонной ночи у костра, который развели не ради тепла - вокруг очень жарко - а ради света, но вот света-то он и не дает, только красная зона...

При браке соединяется большая женская душа с большими мужскими силами – в итоге, образуется одно большое существо, у которого всё большое. Сила без души – это машина, а душа без силы – это сон. «А., ты спала до меня, а я был станком до тебя и переводил материал на стружку. А., ты богиня, но не сама по себе, а только вместе с моею любовью. Также и я с тобою буду всемогущ! А ты будешь владелицей всемогущего! (Только не суй свой пальчик куда не следует – жми  на разрешенные кнопки)»

Вовкин сон: мы с ним в какой-то таре несли трех огромных жаб, которых почему-то любим. Но когда проходили мимо какого-то болота, две из них выпрыгнули туда. Вовка пошел было за ними, но они от него тяжело зашлепали, и он остановился в недоумении: мы же им добра желали! (Сон о Р.,Ж. и Н.?!)

Сон: снаружи помещения, видимо, гром и молния, хотя почти ничего не слышно, а внутри  полусумрак и разброд среди людей и мебели. Все стоят на коленях и сосредоточенно о чем-то молят Бога. Даже глаз никто не поднял,  головы  не повернул. Не просто «люди в мрачном настроении» - там были бы кривые усмешки, мол, пора платить по счетам,  взрывы ярости, внезапные движения и инциденты. ...Но много ли там было людей - может, только один и был? Или это абсолютная степень разобщенности? - «Всё  уже было и теперь  всё  ясно». «Все ушли, а мы  остались и должны теперь погибнуть». – «Да, и от этого гибнет и наша вера»…

Вовкин сон: вдруг забуянил и стал всех «мочить» - всех пристававших, надоедавших, пугавших, обижавших!

Вовкин сон: «Борхес звонит!» – я, как ни в чем не бывало, сижу, что-то читаю, ногой болтаю. Папа к телефону подбежал – оказывается, это какой-то итальянский ресторатор хочет купить нашу квартиру, чтобы сделать в ней ресторан. Уговорил маму с Вовкой придти в аналогичное своё заведение – «посмотреть». Пришли они, их усадили за стол, дали картошку и четыре сардельки. Тут разговор идет про продажу, аренду, а они слушают вполуха и уплетают. Но Вовка набрался сил и возмутился: «это же не итальянское, а русское блюдо!» Им сейчас же притащили спагетти, они опять уплетают… (Из стеснительности изображали голод, лихорадочно соображая поехавшей крышей, как быть. И у «итальянцев» жадность и отсутствие средств: нелепо они пытались квартиру заполучить за тарелку с  едой на двоих)

Днем мы бодримся, дух подбадривает душу, свою жену - но ночью она остается одинока (дух храпит рядом) и уже всё без обмана. Вот и у Бога всё будет без обмана, как этой ночью. «Тяжело? Значит, вы не в раю». Смерть как тот же сон; тоже просто перестанем бодриться и обманывать себя…

Улыбается. Но лицо лиловое. Улыбкой, маслом такое не стерешь. – «Что ж ты раньше-то делал? Что взорвало жизнь  твою? Разово или это уже система? Если разово, то ты еще не осознал всей тяжести случившегося – мол, сон; а если многократно, то привык, плесень, и живешь уже почти как человек свободный…»

Может, увижу интересные сны, может, сделаю что-то интересное, пребывая в сонном спокойствии…

Сразу воскрес и на ноги встал, как меня Бог – свежий воздух, солнце и вода – трижды поцеловал. Три Бога – три поцелуя любви. А я три месяца не уваживал всех трех! Вот и пойми, умнею ли я или вконец рехнулся. Главное, уже и не помню, как же такое  получилось. Даже вчерашний день не помню. Всё как сон – и ночь, и день. Вся жизнь пройдет, а ты с ужасом будешь скрывать от себя тот факт, что  ее совсем не помнишь. «Всего несколько островков в огромном океане! Весь воздух несвеж,  вода сладкая, соленая, в суп или чай превращенная, а на небе тучи навсегда – забыл, какого цвета солнце…»

Сон: кто-то вроде папы лежал в каком-то «номере»,  клетке или, может быть, больничной отдельной палате. В номере всё хорошо с едой и отправлением испражнений, но больше нет ничего - пусто. И мается человек на кровати, он благополучен в этом благополучном номере, но ему пусто. И он болеет, и, наверное, когда-то умрет... «Это не я – я бы писал,  боролся, пытался сосредоточиться, думать. Или решился бы выйти на холод, разведать окрестности, стены...» (навеяно поведением больных в больницах; у человека, допустим, всего лишь одно место болит, неисправно и надо делать «процедуры» раз в день – так даже китчевой книжки в руки никто не возьмет!)

В этом же роде: один из больничных «холлов», сидит много народу, в основном, мужики, и все  дружно смотрят телевизор (которого я, наблюдатель, даже не вижу, подойдя по коридору). Много  «развитых» мужиков, много не таких уж больных, если судить по виду, но все они в больнице и все  только смотрят телевизор... Заведение мерзко казенное, а программа мерзко коммерческая...

«Чем надо заниматься в жизни, чтобы, лежа в гробу,  увидеть прекрасный сон?» – вот же как стоит вопрос. Ведь даже всякие славы и деньги непременно приснятся как кошмарное наваждение.

…Купил себе сон мертвец: «пока  вижу сон,  не мертв». «Пока в стене  окно, это не стена, а дом».
«Тень в кофейной темноте» - раз видит тень, значит, всё же пробивается свет в той тьме. Соответственно, и кофе жидок. Блещут фары, фонари, поэтому различает тени. Тени всюду – вовне и внутри; тени во всем – и звуки тенями, и запахи, и прикосновения. Мир теней – мир флагов; всюду темные, черные, огромные флаги  струятся как воздух… В такой атмосфере пишется легко, но и с ума сходится  запросто. Держись за кофе – кофе, говорят, как бог спасает…

«Господи, уже четвертый день, смердит» – но не смердел, напрасно привалили камень, он хотел воскреснуть, он почти не умер, почти спал; на нем уже поставили крест, а надо было только скорбно крикнуть. …Вообще-то, это не было неслыханным делом: кажется, Илия воскресил ребенка, упав на него и согрев его… Интересно, насколько часто люди впадают в летаргический сон…

Иоанна 21, 3: «А может, всё, что было, только сон?» - думали они. Ей Богу, всё легко могло кончиться тем, что опять до скончания дней своих ловили бы рыбу. Ну, рассказывали  соседям о всем, бывшем с ними и горячо вступались за своего Иисуса…

 Сон: шествие. Вдруг всё шествие шасть в какой-то двор... Вот и весь сон про фарисеев; «нормальные» люди шастают поодиночке, стыдятся и у них высокое и низкое хоть как-то разделено...

Сон на тему «темно, тепло»: я не один в этой темноте, нас там много шушукается, занимаясь чем-то темным, но приятным и теплым. Явно девушки присутствуют, явно влюблены многие во многих, но грязи никакой… (Ага, неоднократно слышал, что секс – вовсе не грех, а божья роса!)

Ох, и с высокой же кровати мне придется падать, если сон разойдется с реальностью – с самых небес…

Мы - материальные тела, но мы находимся в мире, который, прежде всего, есть воздух - и воздух мира  растворяет наши тела (тем более, что они, в основном, вода). Вот почему, прожив день, мы каждый раз ощущаем себя призраками. «Может, то был сон; может, меня и не было…» В небе дня растворяюсь, в землю ночи закапываюсь - так и живем, так и умираем, исчезаем...

«Я – трава» - «Ты -  тень от травы, не отличимая от других теней от травы  на фоне темной земли…»

Рисую с музыкой – словно себя в розетку включаю. Целыми днями в экстазе и сонливой рассеянности – поезд мчит всё быстрей, а машинист уже спит –и снится ему целое море, целое небо снов, в которых всё чудесно, но  мелькает…

Иногда готов себя успокоить и такой примитивной мыслью: «она такая маленькая и видел я ее так редко, к тому же специфика ее реального облика так трудноуловима, что забудется всё, как сон – особенно, когда появятся новые девушки»!

Картинки в непрофильных магазинчиках не продаются – там, видимо, вообще почти ничего не продается, вот они и берут на комиссию всё, что имеет перспективы… К тому же Вовка, и ранее недостаточно ловкий, теперь то на работе, то вялый, как муха и тупой, как полено после работы. Никакой инициативы. «Ты читал «Трех товарищей», про то как они подержанные авто всучивали? Мещан надо обвораживать – тогда они тают, чувствуют себя обязанными. Иди, короче, отсюда, мне на нервы действуют сонные люди».

На «Корове» в один момент чуть было не «раскрутился», сказав: «рифмы – это наркотик. Пройдет несколько веков, кончится эта цивилизация, как кончилась цивилизация античная и людям будет странной казаться эта наша привязанность к рифмам. Самогипноз, сон разума; «думай, но только во сне»!!» – но все не расслышали, или не обратили внимания, или сделали вид… - многие одновременно говорили.

Всё бросил, сижу неподвижно часами и вроде бы мир и покой, как в распахнутые ворота входят в душу – отдыхаю… Правда, во дворе моем грязь, навоз и куча хозяйственных механизмов и построек… Шум ветра – бальзамом на душу… Вот и железо громыхнуло где-то по соседству – тоже слушает ветер, внимает и участвует в природном действе. «И всё же, как сон пока ты, лето 97-го года…» От четырех перенапрягов отдыхаю: одного любовного и трех хозяйственных (ремонты здесь, работы в Отарах и работы по оформлению картин)

Вчерашний день – какой-то сон; сегодняшний – вообще сон, совсем сон…


«Тяжелый сон» – это похоже на тяжелые засовы: двери, засовы так тяжелы – не открыть. И не пройти, не подойти к ним: темно, а вокруг столько всякого барахла – запросто больно ударишься.

На одном берегу пляж, а на другом армейская муштра, на одном берегу сон и нега даже днем, а на другом и ночью заставляют маршировать, поднимая ноги выше головы. На одном берегу все вредители не больше насекомых, а на другом они не меньше льва…

              Сон: город, в котором я живу, видимо, город Казань, но только  очень модерновый; наверное, город будущего; вероятно, у нашего города было очень бурное развитие. Или же просто другой район, мне, домоседу, старожилу, жителю старых мест, незнакомый... Многие здания крайне мрачны, другие ликуют как кремовые торты - и те, и другие огромны и тяжелы и почему-то походят на пагоды; или на огромные океанские лайнеры; или на дирижабли, или вообще на что-то небывалое. Все дома крайне населены - как наши школы на переменах - а, главное, крайне запутаны и противоречивы: кругом ходы, лазы, комнаты, лестницы, холлы и переулки;  люди и помещения ходят друг у друга на ушах. Почему-то много и заборов деревянных, с натуральными гвоздями - это при их-то технике! Я искал сначала нужный дом в очень пустынных и мрачных сумерках, а потом в этом доме - нужного человека или даже целое учреждение - тут уже был яркий  свет и толпы как волны... Я никого не нашел. Возможно, что это действительно была школа - то, что у них было за спинами, очень походило на ранцы... «В общем, я с кем-то разговаривал в каких-то домах, но сейчас у меня очень голова болит, так что я ничего не помню! Там все плывут и едут, с места не сходя, тем его  перенаселяя…»
Еще все дома походят на замки, на скалы, ковчеги. И двери уже заперты. Каким-то чудом заносится свет, тепло и пища, причем в изобилии, так что никто и не думает об этом. Все дурачатся, балаболят без умолку, пытаясь стать еще большими дураками - и у меня от этого очень болит голова. А у них она уже давно не болит. У них в ней только музыка, то очень мрачная, то идеально мелодичная; или нечто, похожее на стук ложки о миску, очень ритмичный...


Сон в тумане. Во сне хотя бы что-то видишь, поэтому лучше не просыпаться. Что я сделаю с туманом, да еще спросонья? Дон Кихотом, мельницей махать руками? Быть сирым, одиноким?..

Человек испытывает упоение от мечтаний своих, но он испытывает то же самое и от некоторых своих действий; причем соблюдается баланс: сколько мечтаний, столько и упоенных действий. Т.е. надо больше мечтать, чтобы больше упоенно действовать, и больше действовать, чтобы больше мечтать - а не лежать с тяжело-пустой головой на кровати, считая дутых слонов, чтобы дождаться сна.
               
Если ты в жизни не учишься любить, то  учишься кривляться, а если ты не учишься быть откровенным, то учишься носить маску. Если ты досуговый  мещанин, то  каждое твое слово будет досужим: от первого неудержимо зеваю, а вторым сражен наповал, в сон.

Обделывал свои грязные делишки, служа в охране за железными воротами. Темные дела за темными воротами темной ночью. Потом темный сон. Но однажды приснилось, что раскрылись ворота, а за ними не обычная темная, как сон ночь, а темные машины и люди в униформе. Один даже с автоматом, а другой с собакой... И спящий так испугался во сне, что умер и его за железный забор посадили, то ли в тюрьму, то ли на кладбище. Он и пожитки не успел собрать, и последнюю зарплату получить, и долги отдать, и хлеба белого  купить на обратной дороге. Он как выглянул в дверь-то и как увидел, что ворота-то раскрылись, так и упал тут же и почти ни одно свое грязное дело скрыть не сумел; правда, половину из них всё равно не нашли, таким они слоем грязи покрылись, в такие свалочные узлы завязались. Пожитки его, грязные, опять-таки, побрезговали перетряхнуть. И домой не сходили...

«Двое, обогнав меня, бродившего и суетившегося, прошли мимо. Они разговаривали, и я слышал все слова отчетливо, но ничего не понял.  Но говорилось  о чем-то важном и я стал думать над услышанным, как будто увидел сон, и даже разгадку всех снов на свете. И я смотрел им вслед, и видел, как они, сильные, спортивные вдали поднимались  по  заброшенной мощеной дороге. По бокам были домики и сады, светило утреннее солнце, они явно продолжало говорить, затем свернули в один домик, в один сад. Я попытался запомнить место - на всякий случай...» (не низкопоклонство ли тут перед гламуром?!)

Все неплохо по краям, но по центру  почему-то темная зона. Обходил ее, держался-бодрился, но она никуда не уходила, всюду только приходила. Тогда решил, наконец, бороться, вошел в нее - первым делом сон сморил и стали сниться темные сны...

Спать, спать! Причем так, чтобы сознание не осталось, не примостилось здесь же, рядом с этой скверной жизнью - тогда и во сне мучаешься, не отдыхаешь, словно  рядом с грязной и холодной лужей лег; нет, уехать бы как можно дальше, успеть, пока окончательно не погасли свет и скорость. Добраться бы до Африки. А, впрочем, еще лучше промчаться мимо слонов  куда-нибудь дальше! В Австралию, туда, где    камни и трава. Или еще дальше. И там зарыться, наконец, и успокоиться, и забыться, и улыбнуться, и сказать: «здравствуй, здравствуй сладкий сон...»

Почти связался с моложавой женщиной, не любившей одиночества и любившей переспать со мной. Вовремя почуял, какой это одинокий ужас. «Лучше не люби меня, чем люби переспать со мной». Сон в постели, труд в постели и уборка в постели - ужас, ковчег; «потоп, что ли, случился». Очень, кстати, разборчивая женщина - но когда голодна, всё ест. «Тоже мне, «новая стиральная машина» - меня насухо фиг выжмешь...»

Жизнь - ужасная глухомань. Очень нас много. Лес из шести миллиардов деревьев... Жизнь - божественная глухомань. Каждый  имеет право на землю и небо Бога и на спокойный-спокойный сон. Ты - тайна в своей колыбели... Кто-то пытается выделить себя и окружающие деревья, чертит планы, но и это глухомань. Каждое дерево сходит с ума по-своему. Спи - мы только во сне не сходим с ума, и только в светлом сне счастливы. Как наполнить мечтами  видимое днем? Как сделать видимыми ночные мечты? Как отыскать на обочине жизни шоссе и буреломного леса опушке клад золотой середины...

...Лабиринт из извилин способен и малый клочок земли (бумаги, неба) превратить в целую страну - без них просто нечего было бы населять: поставил пару телеграфных столбов повыше, чтобы видели друг друга и вся недолга. ...Мигом нахомутал пару сотен извивов - а я дальше трех (спросонья), семи (когда в форме) или двенадцати  (когда гениален) считать не умею, не помню начала и сразу сбиваюсь - вот и странствую неутомимо как кругосветный, несусветный путешественник, одну за другой новые страны открывая. Их уже тысячи у меня за кормой...

Вовкин сон: вдруг видит, как из под половицы выглядывает чьё-то крыло. Затем из подпола выбираются три большие птицы – орлы! Начинают ходить по комнате, Вовка им попить дал, один из них какой-то инвалид…

Вовкин сон: все в подземелье, едут на эскалаторах, но поднимаются очень медленно, по одной ступеньке в год. Похоже не на метро, а на шахту – сыро и грязно. Стали сговариваться, чтобы подкупить или обмануть надсмотрщика. Потом стали показывать на того, кто уже высоко, а мерзавец – мол, ему можно, а нам нет? Мол, невтерпеж эта вонь; мы голые по пояс…. А тот в ответ взял лопату и стал орать: «а ну, покажите мне того, кто это сказал?!»…

П. рассказы и сны: «Один парень умер - какую-то он бомбу кидал и взорвался - и вот, следующим летом его жена видит сон, будто  сидит он у забора рядом с воротами в белом нательном белье, вроде солдатского. Тут же что-то постелено, газетки какие-то. А белье всё насквозь мокрое. Жена подходит - как знакомая, а не как жена – и спрашивает, как живешь и прочее. «Ничего» – говорит, «только скажи матери, чтобы не плакала - всё время мокрый хожу» - «А что в ворота не уходишь?» - «А вот, дождусь Сашку с Олежкой и вместе пойдем» - и те, тоже молодые, умерли вскоре!»

«Один мой друг в Чехословакию уехал служить, а я стал к его жене  заходить. Она всё время такая приветливая, приглашает, просит подольше оставаться, если придешь. Я, конечно, подумывал о сексе разговор завести - а то, может, обидно ей будет - но не хотелось друга обманывать. Тут она сама начала разговоры, что по ночам ее чья-то мохнатая рука гладит, за всякие места берется - и «то ли снится мне это, а то ли наяву». И до мужа, говорит, такое было. А с ним - нет... И вот, один сосед узнал, что я к ней хожу и говорит: «не ходи к ней». Серьезно говорит, с намеком. И я не стал ходить. Но стал мне  сниться сон - четыре месяца один и тот же: что я лежу под женщиной с грудями и с темным пятном вместо лица, а после чувствую, что целует она меня в губы каким-то невероятным засосом и я начинаю задыхаться, и выдирать ее губы как какой-то укоренившийся куст, и просыпаюсь, и долго не могу отдышаться... И так и не хожу к другу домой до сих пор - а он приглашает...»

«Часто встречаю во сне кого-то из тех троих умерших. Причем, увидев его идущим навстречу, отдаю себе отсчет, что не надо с ним встречаться, но здороваемся, коротко разговариваем («как дела?» – «нормальный ход») и расходимся. И я после себя в испуге спрашиваю: «не приглашал к себе!? Вроде нет...» Еще видел кого-то из них в большой компании и вот, они напали на дом, в котором я был с кем-то. Мы забаррикадировались, изо всех сил изнутри держимся и через полчаса  напор ослаб. Выглядываем - вроде никого. Пустая сонно-солнечная улица, тишина. Чувствую просто страшную радость. И, героем: «ну и сны мне снятся!»…»