СОН-10

Культурные спят и сны свои называют высшей формой жизни, а религиозные функционируют как роботы и тоже считают, что достигли совершенства…

Они не виноваты, что таково их воспитание и что жизнь их благополучнее (без сумасшедших) не виноваты тоже. Всех спящих грех лишать благополучия, а роботы его просто заслужили.

В первый раз думаю такую простую мысль: «вот раннее утро сейчас и все спят… - миллион живых душ в легкой досягаемости  находится – и многие из них видят сны…. Общаться надо, общаться с этим миллионом».

Жизнь обычного семейного человека - это шкаф, стол и постель. За столом готовят и едят, в постели спят и развлекаются, в шкаф вещи собирают. Всё. Все окна огромного дома освещены, но ни за одним из них нет никаких загадок...

Напрасные надежды - не думай. И лучше вообще ничего не думай, потому что как только ты начинаешь думать, в тебе вновь начинают шевелиться надежды. Пусть спят. Не буди того в себе, который будит всех остальных. Пусть все спят. Пусть всё будет одинаково и безразлично. Всё живое равнозначно и нет ни лучшего, ни худшего в этом суетливейшем из миров...

Зачем  в двери оставил щелку в темноту -  хочу контролировать что-то? Не хочу замыкаться в однокомнатном раю? Там темнота, все спят и потому  там темнота и холод.  Все же, я не имею права закрыть эту дверь до конца, должно быть или светло и холодно от темноты или темно и тепло от внутреннего света...

И тяжесть казалась сном, и команда офицером... - но после снова высота его глядела лбом своим и пьяная мечта прижималась подругой преданной и верной...

Детский садик в каплях после дождя. Прохладно, сумеречно, тихо, чисто и пусто - наверное, спят детишки,  и на глазах с внутренней стороны лица жемчужные слезы у них после такого дождя...

Как хорошо, что я максималист и в снисходительности, а то просто ни с кем не смог бы общаться – «детский сад», «роботы». Всё во мне есть и я среди всего перемещаюсь: вот я требую, а вот прощаю – и всё это очень улыбисто и быстро… Культурные живы, но спят, а религия – это сплошная традиция и привычка, прогресс автомата…

Надоело жить днем  - за тридцать лет - переехал в ночь бесплатно. Надоела дневная Татария - переехал в ночной Татарстан  бесплатно. Населил его знакомыми людьми, что днем вымерли, а ночью спят, сделал всех хорошими - бесплатно...

  Все спят, в грязных листах - чья-то слава и ребятки выбрались на песчаный берег, серый в 4 утра - хохотать, анаши накуриться...

Назад шел поздно, осенью и электрический, влажный ветер гнал передо мной целые тучи маленьких мертвых солнц; завидев меня, над асфальтом всходили они ненадолго. Сейчас все так отдельно расходятся. Все отдельны, потому что спят и видят такие сны, от которых обрастаешь гробами...

Я похож на надувающего свежий воздух в большую комнату, но она пуста, потому что все спят в боковых помещениях. Я хочу разбудить всех свежим воздухом, но, может быть, лучше стучаться? А что скажу я им? - я не могу обещать безоблачной жизни, даже у индейцев, хулиганов и беспризорников прерий, бывают ситуации, от которых они просто в истерике. Они сами должны всё понять и проснуться...

 Было кисло и я в той же задумчивости топаю назад: собаки мои спят, нету и солнышка, только машины шумят, грустная проза и приходится разнообразно шагать, домой пробираясь, потому что под ногами много еще грязи и черного снега и не сделать уже иных наблюдений...

Их освети, эти фантомы и исчезнут они, только мерещится, что они существуют в ночи. Просто луна не справляется с освещением ночи, нужно солнце второе, причем почему-то рядом, в груди…

И вот в командировку направлено зеленое солнце второе, потом красное солнце второе и даже черное солнце второе. Луну отфутболили,  и теперь все с солнцами ходят в бывшей ночи, ходят и спят и про меня говорят, что только у меня оно золотое…

Вообще, я курочка и Золотые Яйца, а всякие там гости как петухи, что регулярно мнут меня. Да, гостят обычно болтуны, и я представил, на чем они обычно спят – на шелухе от семечек…

Птица явно собирается здесь ночевать. Время подходящее, позднее. Редко увидишь одинокую спящую птицу. Как моль, примостилась на дереве. Нет, она наблюдает и думает. Но уютно ли сидеть на этакой веточке? Прислонилась бы к стволу на развилке пониже. Нет, выше – обзор, там она выше нашего дома. Слегка забеспокоилась, но молчит абсолютно. Но вот вытягивает шею эта  молодая ворона и выглядит как куропатка…

То летали, летали, то спят, спят. Или просто глаз не поднимал? Задумчивость моя небесной темы теперь не касается…

Здесь все плохо спят ночью и плохо бодрствуют днем; можно сказать, шатаются денно и нощно. Кряхтя, идут в туалет или же пить чай, или же за лекарством, или же проверить, почему лает пес на цепи…

«С ним летели его ручные бабочки» – нет же, только псы у нас ручные, только дьяволы в друзьях. А овцы, они что, спят? Даже у рабов уже был Спартак, а вот у этих, кроме футбола с таким же названием, до сих пор ничего нет и не предвидится. Должно же что-то случиться, какие-то львы должны народиться, чтобы эта дрянь-ситуация  могла измениться…

Слепил снежок, но не во что его бросить, ей Богу; все предметы спят, укрытые одеялом из свежего снега – а сверху еще потолок из бесчисленных веточек. Походил по двору, как циркач, растерявший почти весь инвентарь…

Проверил половые органы: всё нормально, яйца вольготно разлеглись, а член набок свесился…

Грязноватая постель вступила в конфликт с вымытым телом – стала щипать своего старого приятеля. Так сказать «покаешься в храме, а потом тебя во дворе пацаны засмеют»…

Почему-то приснились какие-то огромные черные черепахи, ползущие ночью по дороге под проливным дождем… - прочитанные общественные журналы «Вокруг света» наложились на мой персональный мрак…

Как будто не под одеялом дышишь, а под скомканной бумагой, и она тихонько шепчет и скрипит… Каждому человечку по нескомканному участочку на этой скомканной бумаге. В принципе, на ней существует тысяча маленьких садиков, раев, белых катков и только надо быть очень маленьким, чтобы воспользоваться…

Ни о чем не мечтают ни слон, ни муравей… - но только потому, что в белой постельке не спят. Соорудить бы для всех по постельке и у слона за ухом чесать, муравья гладить по крутолобой головке… - и всё время поправлять одеяло…

Гиппо живут в воде, но плавать не умеют, даже не держатся на воде – ходят по дну «поступью лунатиков». Даже спят под водой, автоматически всплывая за воздухом: баклашка поднимается и опускается…

На Доме-2 многие лишнего спят – от жизни такой есть перегрузки. И у Мая, похоже, всё время давление… Где-то после 12-ти их уже не снимают и они сидят до 4-х… - входят в тень, где их не видит «космический зонд»… - где они, быть может, видят его, т.е. смотрят телевизор…

Использованные люди, вытоптанные страны. Замучены даже трактора. Спят возле своих земляных отвалов ночью – по всем вытоптанным странам сотнями эти странные картины, экспозиции жуткого ада, наш рай предваряющего. Рабочие пьют, их не радует, что они таким образом строят новые дома. Дома – новые леса. Дичаешь в подъездах, а в комнатах, как  берлогах, сходишь с ума…

Заснул прямо в кресле – такого еще не бывало. Со странными ощущениями спал и выводом: «значит, я еще буду меняться»…

Проснулся среди ночи. Делать нечего – встал. Глянул в зеркальце: «Совсем не я! Другой  кто-то...» Но делать нечего - лег. Заснул как миленький - и утром проснулся обычным, каким надо. «Никому не надо»…

Только лег, как взвизгнули тормоза, а также  мальчик,  заорав на чью-то  чертову машину. Тут же чайник завизжал,  мол, ты почему за собой не смыл? Все же заснул, но сразу стал стрелять ядрами в кого-то, еще неизвестно в кого, во врага, предположительно в того-то, причем всю дорогу летал за ядрами, держа их в полете руками…

 «В свете 5-ой догмы 8-ой лозунг 171-го товарища 88-ой партии кажется несколько сомнительным - прошу товарища Четвертого  задействовать Двенадцатый отряд для проверки его у Третьего и  Сорок Четвертого экспертов в Первом отделе» - я со своими лозунгами тоже в очереди на проверку стою; сначала ощущал себя великим проповедником, спасающим человечество, а теперь - букашкой, жаждущей спасительных благ. «Нет,  надо было мне сказки сочинять. Тогда бы они расслабились, заснули и, наконец, потеряли бдительность. Нельзя сразу говорить, что я всех вас жалею, но в  высшем смысле  вы  мною убиты, и ничья голова не уцелела...»
(«И почему только с голоду не дохнет этот стеснительный слабак. И почему так пусто в голове - где там эта тараторкина музыка...»)

Если бы я повернулся на левый бок, то заснул бы, повернув потом на правый. А так не знаю... Хотя: все неправильности смешаются в темноте и не смогут сопротивляться, раз я так хочу вытащить нужный номер...

   Внушить себе ощущение довольства мне так же легко, как выпить стакан апельсинового сока. Кругом летают стаканы с гадостью и с соком, темно, я выпил наугад из парочки стаканов, заснул и сморщился, потому что увидел кучу,  натуральный террикон, но под названием «любовь» и, значит, мне  в ней придется палкой ковыряться...

   Брат заснул, а мы еще телик смотрим. Внезапно проснувшись, брат говорит, со сна ничего не соображая: «чего ходите?», а я в это же самое время, тоже ничего не соображая, программу передач читаю: ««Семейный заговор»...» - «Чего ходите?» - «Семейный заговор!», «Чего ходите?» - «Брюнетка за 30 копеек!» «Чего ходите?» - «Взрослая жизнь!» «Чего ходите?» -  «Торговец смертью! Китайский городовой! Африканец!» - хохот и временная потеря ничего не соображения...

Легендарная НХЛ при телевизионном рассмотрении оказалась банальной мясорубкой». – «Не мясорубка, а война. Игра в войну, война с игрой, как бутерброд с икрой. Они солдаты хоккейной игры и выходят на бой». – «Будь площадки побольше, можно было подумать успеть, сотворить интересное» – «Они бы заснули скорее! А под прессингом хотя бы шустрят и иногда из кучи выскочит кто-то…»

Тянет на спокойствие. Пострелял врагов и снова тянет на спокойствие. Поволновался и снова полностью спокоен. Рисую, а сам спокоен. Общаюсь с девушками, однако  сам спокоен. Не решил ещё вопрос, но уже спокоен. Сел и сразу от спокойствия заснул с открытым ртом. Буду жить ещё сто лет, и в нашей местности за это время не случится ни одной войны из тех, где мирных жителей как врагов желают убивать, потому что я буду полностью спокоен…

Он пальцами так шевелил, как шевелятся подвешенные трубочки и делал это для того, чтобы я, наконец, перестал концентрироваться на своих проблемах, расслабился и заснул…

Без десяти шесть я правильно крикнул в их темноту – он там действительно заснул на посту. С благодарностью  мельком взглянув на меня, он теперь вовремя выдаст команду…

Опоздал, вовремя не лег и - уже шлагбаум, не пускают, пришлось на лавочке ночевать из-за того, что телевизор в магазине посмотрел...

Уже лежа представлялось, что сижу и слушаю что-то. Так  и заснул, но вдруг  спохватился, что всё еще сижу и слушаю – окончательно свернул бесплатную лекцию, повернувшись на бок...

А заснул от чего? Дружбу с подушкой завел, уже не затылком общался с этим лучшим материальным предметом, а к нему повернулся щекой…

Когда я заснул на кровати, я вплыл к ним, ждущим почему-то дивана. А может, я уже на диване к ним вплыл, и на предмет покупки они оценивали не меня, а диван, но – как причину моего, всем уже известного, необычайного сна…

В складках одеяла, как в горах, на этот раз прятались три лейтенанта. Видимо, я мог рассчитывать на их помощь, но таковая, скорее всего, оказалась бы вредной,  или к ней обратиться я бы всё равно не решился, и поэтому я от них отвернулся, снежной лавиной обрушив в той местности своё одеяло…

У охламонов-родителей  нет ночного горшка и посреди ночи мне пришлось в одних подштанниках простоять на морозе 2 ужасных минуты, пока из члена, хоть убей, неспешно стекала моча… Горло могло заболеть, грипп мог вернуться, надолго мог лишиться сна. Но всё суета, одна суета – и я снова заснул…

Заснул на солнышке, но, правда, в неудобной позе – «солнце требует жертв» - а когда проснулся, почувствовал, что у меня нет ноги. «Это ветер» - подумал я тревожно, «он отнял у меня ногу, причем мог отнять и две ноги, а также руки… Этот  ветер многие народы опрокинул или хотя бы поставил на колени на своем пути, поэтому не удивительно, что даже меня он смог лишить ноги…» (Приснилось мне тревожно. На солнце, кстати, у меня отрастало сразу три ноги,  и еще много всякого, правда, всё больше сорняки…)

Приснились дома насквозь открывающиеся, сплошь состоящие из створок - хватает с нас и облаков, самим-то уж не стоит закрываться…

Приснилось, будто магазины и вещевые рынки – это университеты, где всё есть и нечему учиться, надо только научиться пользоваться…

Приснилось, будто ко мне, на боку спящему, приставили фанеру по ходу строительных дел…

Потом приснилось, что я варю говно…

Приснилось, что маленькие лошадки разбрелись – кто под стул, кто еще куда-то.  Как живые игрушки…

Потом приснилось, что стали падать ажурные снежинки, и это было как приказ: всё теперь должно быть ажурное – не только одежды, даже стулья, дома и машины. Причем, я-то сразу стал опасаться, что все они окажутся просто дырявыми…

Приснились дети за оконным стеклом. И это был дурдом. Я был с кем-то, кажется, с матерью. И мы заинтересовались, как они там. Стали смотреть через стекло. Оно было с таким благородно болотным оттенком, под старину, под Голландию… Так вот, там неожиданно близко за столом сидели дети. Похоже, это была столовая, и они ждали еду. Дети все разные, но совсем здоровые. Они смотрели на нас. Не игрались. Очень смирно сидели. И я сначала обрадовался этому здоровью, а уже потом расстроился тому, что опять здоровых поместили в сумасшедший дом, где их в любом случае не ждет ничего хорошего…

Приснилось, что нитка пролетела – чего-то  летящего  не оборванный конец…

Приснилась Голландия в виде руля – и этот руль начищали до блеска, как будто был он из меди, и это оказался блеск всех ее знаменитостей – тех же «малых голландцев», футболистов… (Последние, по-моему, пролезли под шумок и целой толпой, т.е. отнюдь не только знаменитости, но стадион орал и мы уж не стали их прилюдно останавливать…)

Приснилось будущее: всё залито какой-то зеленой жидкостью, и это даже не болото… И легкую передышку делает насмерть ожесточенный и омраченный человек, сделавший всё это.  Взобравшись на какой-то случайный пригорок, где тоже всё зеленое,  он природу понял, наконец,  по-настоящему…

Как символ приснилась купюра, чертой пополам разделенная. Вроде бы я этим с кем-то обязан делиться, просто отложен платеж…

И еще приснилась купюра с каким-то масонским гербом. Причем, в проекте всё должно быть с гербом – и пуговицы, и ложки, и книжки – хватит пустых, бесполезных узоров. Кончилось твоё, легкомыслие, время…

«Приснилось, что ты меня используешь. И рыбу мою не ешь, и курицу, и свинину, только устрицу иногда пробуешь» - ладно, словами тут не оправдаться и я  укрылся рыбным брюшком, как одеялом рядом с ней…

Вдруг приснилось, что такие, как К. способны кончить жизнь самоубийством.

В конце этого утомительного, одновременно нужного и бесполезного дня, мне приснилось два сна: в первом на одном искусственно загорелом мужике  были псевдомеховое кепи и химически яркая пуховая куртка – как будто он швейцарец - а во втором его же переодеть не удалось - пришлось втаскивать до бесчувствия пьяное тело в какие-то беспредельно грязные и темные сени...

Приснилось, что та, которую раньше столь долго не мог разлюбить, на самом деле жабой являлась. Что ей просто лестно было, что считаюливы, что спим друг с другом и умеренно ругаемся днем, и она даже отсасывает у меня по праздникам. В данный момент, правда, занимается не этим - проходит мимо меня к гостям из туалета через всю анфиладу наших комнат  и на ходу слегка разглаживает юбку…

Приснилось, что я пошел прогуляться в Европе, сходить, быть может, в кино и увидел, что тут всюду картинка, чистота и порядок, но вот в нишах у их частных домов творилось непонятное что-то. Сначала я, правда, был слишком рассеян, а потом слишком растерян, но одного «хозяина», с позволенья сказать, помню весьма хорошо, ведь имея завидные формы, тот изображал опрокинувшегося на спину коня Буцефала и дрыгал ногами…

Приснилось, что она медсестрой работает в морге. Устойчиво вспоминалось, что это приснилось. Гуляет с собачкой, но – от рождения в черном, т.е. одежда уже как кожа у негра…

В холодном погребе просидеть трое суток, потом ночью осторожно вылезти, перебраться через высокий забор и пойти по длинной дороге  в город, будучи одетым слишком легко… - ну почему мне и сейчас, в мирной налаженной жизни, снится такое?

Антироссийский памятник лежит под корягой простуженный, злой. Омут в столице Эстонии. И ведь податься ему некуда - американский суд вдруг разрешил местному парализованному инвалиду стрелять из дробовика. Ой, перестали совсем уважать нашу нечистую силу, живым мертвецам снится типичный футбольный репортаж, в  то время как из-за перевода часов ежегодно умирает 70 тысяч россиян, а  во Вьетнаме после химической атаки до сих пор рождаются мутанты...

7 лет работать за жену – это что, нормой тогда было?
И какой агроном объяснит, в чем суть махинаций с  пестрым скотом при помощи палочек?
Прилеплялись к родне в лице некоего Лавана (Левона?!) непомерно, пока тот не стал злоупотреблять и чуть в душу не плюнул. Хорошо еще тоже некоего «Бога» боялся. Многим «Бог» снится  или же видится. И как может быть иначе, когда человек смертен и слаб, много меньше всех деревьев и многих животных…

Штаны, сброшенные на пол, немного сходны с маленькой собачкой – не стал поднимать, поверил, утешился, заснул – и ни одного сна потом, конечно, не вспомнил…


Подставил комару левую щеку, чтобы хлопнуть по нему правой рукой – правой тяжелой рукой, левую нежную щеку…
А потом все-таки засунул голову в песок, лишь бы не слышать жужжанья…
И благополучно заснул – много ли выпил комар?


ДРЕМА

Я мыл полы весь день - после работы  вымылся, выжался, вытерся насухо... - и теперь я вот эта половая тряпка. ...Это я засох; пересохло все, да еще и, конечно, с буграми, узлами; а тут порвано - был конфликт; а как по центру изношено, заметили? Мне теперь надо боком, надо ухитряться жить краями. Слушаешь разговорчивого собеседника, выражаешь заинтересованность, а сам незаметно край подставляешь. И льет его речь, как дождь ночной, стучит по жестяной трубе... Но как все же трудно жить с выжженным центром! Как трудно вставать утром! Расставляешь ноги пошире... Все делаешь осторожно и коряво, как несмазанная черепаха... Иногда махнешь рукой на все свои владения, притулишься где-нибудь в уголочке, бросив все остальные свои углы - ведь у меня и есть одни углы. ...Пытаешься задремать, расслабиться, но эти черные углы смотрят на тебя, пугают, дышат холодом... Иногда соберешься с духом и направишься туда, перебирая полуватными ногами и бодрясь деревянными руками - и, тем более, глиняным лбом -  войдешь, как ни в чем не бывало, включишь свет. Сразу закричит все здешнее запустение... Да и что делать? Красить стены, чтобы встречали меня все эти ядовитые радости, веселые как мухоморы. А сначала навести порядок... Зря пошел я в этот угол. Много ли человеку надо; мало ли что, что числятся за ним эти углы. Как теперь выселить всю эту обшарпанность? И каким яблоком  пустоту заесть? Свет-то  выключил и,  кстати, что-то дороги обратно не найду...

Перед всяким мероприятием происходит собрание, где составляются и уточняются списки: «я в списке, товарищ, разрешите пройти» - «Пардон...»; «Вы в списке?» - «Должен быть, должен быть...»  - нервно потирая руками - «Щас проверим...»;  «Где списки? Постой, где списки, тут еще пять членов, куда они запропастились?» – «Я их видел у Марьи Иванны, но это было еще до последних согласований» - «Тьфу ты черт, обождите товарищи». «...Теперь только после обеда, возможно, даже не раньше пяти...» - «Как, ведь мы же в списке?» - «Тут все в списке, чего вы кричите, я-то при чем?!».
…Потом это уже списки усопших, великих усопших, великих в той или иной области, в то или иное время, в той или иной степени. И усопших в том или ином кресле, в то или иное послеобеденное время... И в той или иной степени:  кто-то захрапел, а кто-то просто задремал прилично.... И всякий в списке знает, что между последним в списке и теми, кто вне его, дистанция огромного размера - это все равно, что расстояние между пассажирами и провожающими на вокзале, когда уже отходит поезд и самолет взлетает.... Но только провожают одни домашние, да и то многие из них в своих списках. А если и есть неудачники, так многие из них так прытки, что успевают вскочить в какой-нибудь совсем неизвестный, упущенный тобою список раньше, чем ты  отправишься на  этот самый заслуженный отдых... - в Ялту, на море. Так что пусто на вокзале, кажется, только один я никуда и не уехал. Ночь, запах мочи отъехавших; милиционер подходит, шутит: «бомжуем?»

…Задремалось днем – дремли, пейзаж вовсе не обязан быть ровным: пусть будут ложбины – и даже овраги сна – а уже через час – гора…

«Пусто. Ничем не хочу заполнять пустоту, буду тонуть - может быть смилостивится Тот, у кого полнота. Буду дремать, смотреть в пустоту, в тишину, ждать...» - опять про крест.
Но: «Член встал и стоял как стакан – полный влаги и жажды пролиться»
(«Всё выдержу и вынесу, лишь бы мой собственный пес на меня не залаял».)

...Вот так вот лежал, дремал, обнимал душу свою и жену свою милую и, конечно, вставать не хотелось.

Вроде отпустило – любовь смягчилась, затуманилась, задремала и перестала терзать офонаревшим быком.

Да, отдыхать надо тоже… в меру: раскиселел к полудню. Дрема – это когда ты и на том свете и на этом или ни на том и ни на этом. Нигде-везде. И вот что вдруг решилось: всё же и А. могу любить, только это будет любовь более сексуальная, простая и веселая (её маленькие груди, например, хочется пощупать, а А2 – нет.)

Говорил об относительности Бога: «Он абсолютен у Себя, а у нас относителен – как солнце, которое там, у себя плазма, а у нас – нечто подобное нам и переменчивое». …А Ж. рядом притворялась задремавшей; или действительно спала и наш разговор не слушала?..

Сидел на пароходе около «окошка» – палуба была открытой, не застекленной – смотрел, счастливый, на солнечную воду и берег далекий, а сбоку Ж. сидела и  мирно дремала с хорошим лицом…

Если бы я выглядел разбитым, неуверенным в своей целости и сохранности,  то он бы, конечно, танцевал и хохотал, как император, топча мои останки, заваливая их хохота камнями, но я был жив, силен и разговорчив и потому ему осталось только попытаться сдуть меня, изобразив  дремоту и безразличное лицо. «Я пас, мне скучно» - «Нет, ты просто вне игры. И в этот раз не я, а ты один, вас не двое, а то бы вы и дремали вдвоем, размышляя...»

Я ничего не хочу, просто отдохнуть несколько дней. Я всё хотел,  очень старался,  понял ситуацию, насколько это оказалось возможным для меня и теперь мне просто надо отдохнуть несколько дней. Очень хорошо, что тихо и никто не приходит. И делать ничего не нужно. Я не заболел, но буду дремать...

Накласть на всех и летать. Растянуться безмятежно, на хер всех послав, и погрузиться в озеро ассоциаций. Даже задремать, чтобы  увидеть спокойного, просветленного, доброго, не худого как кощей. Свет чернеет от беспокойства. И на все дела тоже обязательно наплевать. Я уже был ослом...

«Мы проповедуем Слово Божие...» А кто проповедует Дело Божие? И Слово, которое как Дело...
(Пытались, но  почему-то сразу такое изуверство получалось, что поскорее закрывали эту лавочку - или сами, или «органы». И снова в 7-ой день, пользуясь тем,что Бог почил от Дел Своих, льются наполовину правильные речи и длится дрема сомнительного содержания…)

Кто-то вычислил, что полагается иметь одного тигра в таком крупном городе, как наш N. Мол, надо, чтобы слабые не дремали, иначе они не выздоровеют, только других своей дремотой позаражают…

Дремал под утро, вдруг рука изобразила какой-то шорох - «будильник»...

Да, неумный человек - а ведь я помню: любил после работы посидеть в темноте у огня. Целыми вечерами сидел, дремал и думал, думал, думал... Если б не думал, то вообще дураком был - были такие задатки? Или думал он всё время о чем-то одном, зациклился и так и не сдвинулся с места? Ведь в него  уже были введены те зловещие постулаты, что любую мысль превращают в порошок - для чистки зубов и сапог...

Включил огонь на плите, стукнул сковородкой перекладываемой, набрал воды из крана… Вдруг сверху тоже возник какой-то огонек, что-то стукнуло сбоку и вода полилась непонятно откуда. Все больше и больше вокруг огоньков и водных ручьев, что огонь успешно минуют и над всем этим – сильный стук со всех мест, как будто видят соседи, что я, разгоряченный от мыслей и недавней ночевки в лесу, задремал, пока варится суп…

«С летом я надорвался что-то. Живот болит. Пауза». (От серой мотыльковой жизни мы на свет, жару, огонь летим и вот я очухался на день и прохаживаюсь по прохладному дому) «Теперь грудь болит. Кино смотреть будем. И Майн Рида дочитывать одновременно. Всё надоело и я улегся дремать – и много читаю…»

Тот сад наш в порядке никогда не бывал. Всё, что мы набегами делали там, это  срубали крапиву и набивали плодами коляску и сумки. А потом заборы сгнили вконец и туда хлынули посторонние люди. С фасада место было совсем не глухое, но на задах начинался большой котлован, который садоводы ещё раньше покинули и в нем за десятилетия, наверное, много чего накопилось, дремало, являя собою, по сути, воплощенье всех злых вестей нашей жизни поганой, набегами с которой не справиться…

Прилег отдохнуть, задремал - и проснулся, потому что мне показалось, что на плите сковородка шипит, но это шумела листва за окном. Шум от шипения отличается так же, как листва дерев от сковородки отлична и толку-то, что ест он стерлядь, когда не голоден, ведь никто не в силах собрать кворум, преодолеть вето и отменить закон, по которому только голодный, т.е. пострадавший немного, знает,  что такое вкусная пища. Он тупо повторяет как робот один только умственный факт «ем стерлядь, ем стерлядь» и даже личное местоимение к этой фразе уже не в силах приставить, поэтому когда корабль доверху нагрузят, он отплывает и в открытом море команда весь груз расхищает – поедает, ломает и всячески пользует, после чего тоже сходит с ума и на беду корабль обрекает, хотя его в каждом порту заботливо вновь дополняют, мол, лишь бы ты плыл, дорогой, но куда ж доплывешь, когда новое вдохновение появится только после того, как додумаешься, что надо за борт выкидывать старое. И у меня многие мысли пахнут банальностью и я их всегда отбраковывал как рыбу несвежую. Несвежую рыбу я на поводке запускаю в воду ещё погулять, словно собачку, так что у меня тоже много стерлядки, но она вся уже за бортом. Вообще, где слово, там сразу подтекст, а подтекст смыслами своими всегда интересен, и смысл этот свежий, потому что как в холодильнике, и виной тому слово, а они всё «формы» да «формы», белая и прямоугольная холодильника форма, вот, в итоге, и станет любое содержание тайной, словно у нас Средневековье и все корабли под парусами ораторов с тухлятиной и солониной  только плывут, то бишь даже Пушкин у них маринованный. Правда, и сейчас всякий голядкин уверяет, что по вдохновению пишет, когда ему нравится-хочется т.е. свою конъюнктуру сморозить и начальству зад полизать. На жизнь, говорит, хватает. «Даже продвигают, а на большие высоты и сам не очень-то рвусь – там бес голову кружит. А недавно и мне один маленький робко так зад полизал. Я сначала подумал: «за что?!», а потом догадался: от меня  теперь кое-что тоже зависит, в смысле доступа к сковороде корабля» -  что вечно шипит после того, как закончилась вся листва за окном…

Нахлынуло такое волнение, что мне заложило уши. Я просто ничего не слышал…
Вроде привалился и задремал. Потом смотрю: его нет и на диване привалилось только его откинутое одеяло…
Придавил его, как змею, так, что он весь изогнулся и на меня, наконец, поднял глаза…

Иносказание о текстах: «в конце кровати начинается железная решетка и, соответственно, пахнет уже темницей сырой. И мои ноги это знают. Будь  сумасшедшим, я бы не писал, а ползал, пытаясь расширить кровать ногами, чтобы была она дуракоустойчива, не имея конца или края…»
Машины машинами, но пока я дремал днем, после болезни всё еще выздоравливая, мимо наших окон лошадка проскакала…
С бумагой как с девушкой: когда, с ней лежа, хочу обниматься, тогда что-нибудь напишу. И чего не лежать, разве есть в моей жизни занятья получше…
Наконец, в голове передернулся затвор, пошла встреча  с чем-то настоящим – и я, это сразу почуяв, встрепенулся и передернул ногами…
Дома и т.д. – всё равно, это ценности строителей, грубых и невежественных людей…
Чуть-чуть сдвинулся на подушке – и кожа уже натянулась…

Вроде дремал, а не спал, но не смог зафиксировать мысли – еще бы, так же не смог встать и поссать, эта дрема была слишком тяжелой…

«Милая, покарауль меня, пока я буду дремать на глазах у всего женского коллектива…»
Лежу и выбираю, на каком боку счастье – на левом или на правом. Явно не всё равно. Сейчас вот на правом. Явно потом будет на левом. Явно не понятно мне, чем отличается левый от правого – но что разбираться, лучше лишний раз повернуться и опять испытать счастье…
Стучат в барабаны, а мне кажется, что стучат в дверь. Убираю звук – нет, всё тихо, никто не стучит и ничего не рушится, однако, если снова включаю музыку – опять стучат в дверь…
В сильной усталости всегда вижу ущелье и, соответственно, чувствую себя первобытным человеком. В итоге, такой художник не смог нарисовать ничего, не смог исправить то, что рисовал он же, но ранее, еще свободный, если не счастливый…
Старое ощущение: «всё, что вокруг – даже занавески, не только стены – ужасно и  создано дьяволом, и, т.к. всё это безнадежно, то нужно немедленно самоликвидироваться». Ведь за всем стоят какие-то конторы и заводы, какая-то фальшь и математика, не говоря уж про злость, пот и деньги…
Люльки в машинах, почти гамаки – для свободы и вместо рессор…
Еще снятся большие плакаты и на плакатах – любовь…
Впрочем, готовность всегда целоваться противна…

Хотя  дремал с закрытыми глазами, мне казалось, что я вижу большую фанеру на высоте полметра от себя. Совершенно типичная, конкретная фанера, она не летала, была как потолок…

Я верю  и не верю в энергию, верю и не верю… Дрема, суматоха в мозгах. Ну-ка: «бум» - открываю глаза, чтобы всё поставить на место (потом опять закрываю и засыпаю – предельная суматоха в мозгах…)

Я огорчился во сне, задумался во сне, сказал во сне – нет, я всё-таки не сплю…
«Как бы не натворить делов в таком сне!» - задремал, чуть не проспал, чуть не забыл –  и пригрезилось что-то такое, отчего создалось особое настроение, которое мне еще совсем не знакомо, т.е. с ним я как будто не я, а ведь дело было в машине, в которой быстро можно натворить всяких делов…
К утру тело само разогрелось так, как будто я бежал. Я замерзал вечером, утром же мне было комфортно и тепло, хотя ночью дом  остывал…
Это одеяло было большое и на нем, как на гармошке, играл я в две руки и ноги, сжимал наверху, чтобы было теплее, растягивал снизу, чтобы ногам было легче без носа дышать…

Ночью только задремал, как снится, что мне надо за хлебом идти. Проснулся и  слышу жуткий шум – ливень. Если  просрется погода, то переменится? Вот бы так же прочистить душу, мозги. Затрахан даже хлебом, уже и буханки словно кирпичи…

Сначала привык ходить в зимней куртке не только во дворе, но и по комнатам – и ем в ней, и сижу за компом – а теперь и задремал одетым  на кроватке. Незабываемое ощущение полной отвязанности,  самое любимое…
Полное тепло - как космонавт. Защита рыцарю от стрел, защита от холода мне… Всегда легкомысленно одеваешься и вечно поддувает снизу, под ту же куртку, если ты во дворе…
Может быть, мое второе я сейчас посещает курорты и отдыхает и только первое бомжует, сдвинув шапку на глаза. Пусть его – или ее - мою вторую половину, которую мне дали в жены, но я пока ее и в глаза-то не видал. Все варианты, что видел, отвалились в чужие жены. Как искры из глаз посыпались…

Он – зритель тыщи ста трагедий с человеческими жертвами и сам жертва тыща сто первой… Летел в самолете и дремал, отдыхая от вездесущего телевизора… Или в машине ехал… Или переходил дорогу… Популярный, банальный получился сюжет…

Полулег, задремал, очнулся, чуть не захлебнулся скопившейся в горле слюной…

Он  твердым тоном все слова и у него  осанка – а мне пофиг, дрема, скепсис. Абсолютно по хер. Не верю, ни хрена ничего не началось…
Воспринимаю людей скептически, сразу осуществляю выжимку, и человек становится небольшим, удобным в обращении или прокидывании за спину…
Чья-то рожа подносилась к лицу, чего-то улыбалась, но чья – не пойму…

«Горе ты моё горькое» - вот кем ты становишься…
Полулежа читал и мыслил, но потом задремал, ниже сполз и началась во мне опрокинутость…

Чувствую себя плохо, не выспался – закрыть глаза и подремать? Буду выглядеть совсем как мертвец, а ведь сижу не дома,  а в автобусе…  Но зато, если отдохну, потом так воскресну…  Чего тужиться, блеском глаз спасая бледное лицо…

Мэр задремал за рулем, выскочил на встречную и убил пятерых – а бравый был мэр…

Забылся, что в автобусе еду, забыл, что музыка в ушах, задремал, ощущая себя носителем такого тяжеленного стресса, что надо не мешкая заняться единственно его ослаблением… - и сразу снится мне, что гудят пожарные машины и вроде даже мимо мчатся поезда…
А автобус так мчится за денежкой,  что  во сне руками в отчаянье  махаю, мол, щас стукнемся, я уже знаю, иначе никак…

Дрема в автобусе: мчись, шатайся, почти налетай на людей, машины и даже дома - я хладнокровно не прерву дрему, мне всё равно далеко... (А пятерка на заднем сиденье уже час тихо сидит в глубине...)

Нечего делать и даже читать - вынужденная небольшая пауза. Как-то стал выкручиваться, что-то  придумывать, но после понял, что надо было подремать-подумать-посмотреть видения, вот только вот нет ковбойской шляпы, которую при этом обязательно надвигают на глаза...

Решив подремать, в автобусе прислонился к стеклу. Как корягу в лесу, на повороте меня откачнуло…

Удовлетворенно отмечаю, что воздух в комнате прохладный – есть надежда, что рыбка не испортится. Ведь я продолжаю валяться, дремать…

Работа у меня в полном смысле «не бейте лежачего» - частенько лежу и опасаюсь лишь замечания… Впрочем, в остальное время вполне увлеченно свои исполняю обязанности – в смысле, на скорость и безошибочность… (Были варианты: работка, где можно сидя дремать, но это же мученье сплошное. Как и всякая имитация деятельности…)


В холодной воде мои глаза уменьшаются вдвое, в грязной – становятся красноватыми, а в целом они у меня выцветают как занавески на солнце… Да и вся рожа принимает унылое выражение – так, ненадолго взбодрился… Немного себя улыбками подсвечиваю, картинками расцвечиваю – в целом печальны и улыбки, и картинки…

Иногда кажется, что дремать я могу вечно, как упавшая планета. Крыльев нет, только подъемный кран предлагает свои услуги, но не от его тяжести ли и грохнулась планета… Лучше продолжать дремать, не ловиться на эту гигантскую удочку…

Нет ни одного человека, ради которого стоит вставать… - еще хорошо, что недавно побывал в божественной березовой роще, а то в последнее время только одно голое солнце меня и втыкало. Ни сухостоя, ни пакетов, т.е. без природного и человеческого  мусора -  и с шикарной, как грива, травой-муравой, и с цаплей у ручья вместо короны…

Как брата увижу, сразу жалуюсь: «Вов, у меня депрессия». Уже в сотый раз. Но не он ли – бодрячок – ее и наводит?…

Трудимся, борясь с обстоятельствами, ввергающими нас в депрессию, но в итоге  еще и устаем, а усталость с депрессией уже просто синонимы.  Лучше отдыхать – тем более, что организм наш ненасытен, привыкнув к одному сделанному, он тут же потребует другого (даже без жены!)

Конечно, все импрессионисты на диво мелкотравчаты, эклектичны и безвольны; и ляпов почти у всех полно. Но их картинки – те же трава и облака – обычно  хорошо гармонировали со стенками. Одни других стоили: обои другого рода, никаких претензий, слегка шероховатое место на полностью гладком; что лучше украшает спальню, чем дрема; что в городе лучше заменяет природу, чем такой пирожок…

Задремав в 2, могу угадать, что проснулся без четверти 4 – при этакой чуткости, как мне не быть знатоком и межчеловеческих отношений…

Я приспособился сильно дремать в кресле, время проходит быстро, ничто особо не тяготит – но после все равно 3 часа надо поспать; а иногда и на весь день «послевкусие»…

 Потом потихоньку  все походы стали прекращаться  – и в собрания, и на лыжах он уже лет семь не ходил. В последнее лето не резал и яблок (мол, зрение). Попрощался даже с библиотекой – заменив ее электронными детективами  (с огромным шрифтом). А в эту последнюю зиму я даже политики у него не заметил – никаких диспутов уже не заводил и дремал в креслах чуть ли не круглосуточно… Любимой передачей у него был «Постскриптум» Пушкова (видимо, более других напоминал «Международное обозрение» и газету «За рубежом» советских времен – истинные его библии в той жизни…) Еще смотрели – по инициативе матери – проповеди патриарха по субботам…

Вчера умудрился забыть планшет на вахту – пришлось дремать, и в дреме слушать мамины записи про жизнь. Рассказ не хуже папиного (а 26-го была годовщина со дня его смерти…) Всем хороши у меня родители, но упиваются только собственной жизнью – мне о них рассказать почти что и ничего (особенно, хорошего). Баптизм, работа, хозяйство перекрыли для них все – и только в молодости что-то происходило еще, с кем-то дружили, куда-то ездили, что-то выбирали… Дети были для обоих где-то на третьем, четвертом месте… (Не случайно и в качестве дедушек-бабушек дела у них шли неважно – особенно, у мамы; чем я даже удивлен…)

Если бы не мочевой пузырь, я утром фиг бы так рано вставал! Наверняка на пару часов дольше валялся, дремал – да и спал (особенно в дни вахт не высыпаюсь – и до и после) Вообще, слабость каждый раз очень сильная (не до «начал»! – лишь бы не сдохнуть…)

Старик отец и днем и ночью все больше спит и дремлет. Т.е. из кровати выбирается в кресло, потом отправляется обратно он уже лет 15, но раньше хоть читал  газеты,  детективы и религиозные труды… Плавный переход на тот свет – где люди, возможно, тоже начинают свое существование со сна и  дремоты, попытки вспомнить что-то…

Каждая голова в духовном отношении может достигать размеров земного шара, если в дреме будет усиленно вращаться среди всех метафизических материй, не допуская забытья и вылета в открытый космос… (Последней вылет большинство даже проповедует, но это знак  прекращения всяческого роста)

Очков на мне нету, и я с закрытыми глазами дремлю – но вижу очки, глаза к ним привыкли и как-то восстанавливают их на носу…

Любитель свежего воздуха на вахтерских обходах… Любитель рассуждений в полудреме на рассвете… (А рядом с базой в мае даже поют соловьи…)

Во всех русских живет (или дремлет) ивангрозный, у всех у них очень тяжелый характер. Других без конца обвиняют – начиная с ближайших родственников и кончая самыми дальними странами. Порубят-попилят ближнего своего, а потом молятся Богу…

Как я доберусь до тех же публикаций, когда я даже до путешествий по инету и по странам далеко не всегда добираюсь – сегодня, например, насел Андрюшка… Еще я жутко не высыпаюсь на вахтах на совершенно ровном месте – никак не могу погасить сознание, а если и провалюсь на пару часов, так крайне легко опять возвращаюсь в тяжелую дрему. Надо учиться расслаблять и мозг, и душу - даже и до беззаботности…

Комментирую и художничков, путешествую и по фоткам – но Андрюшка не дремлет и пресекает все это, если не в садике…

Как руки голову любят, как верно ей служат, как выполняют малейшие ее пожелания... «Идите ко мне, друзья мои» - и руки касаются щек, ластятся, трогают лоб. Если пальцы их выпрямлены, значит, чутка голова, как антенна, а если согнуты слегка, значит подремывает...

Я засыпал в темноте; вокруг были стены, одеяла, подушки, и я куда-то плыл по течению, потом брел по воде, потом попал в лес и в средневековую хижину, где стены были так же шершавы, как кора у деревьев в лесу; и было очень тепло, и я на радостях собирал собрание и открывал заседание, и предлагал всем высказаться, а сам откидывался на согретые подушки. Под звуки их речей я снова задремывал и  уносился; и  радовался, что мне  по-прежнему очень тепло и уютно, что одеяло сверкает своей белизной, а стены ни разу не сдвинулись. «Где бы ты еще хотел побывать?» - с удовольствием кто-то спрашивал меня в темноте, и вот уже я несся над некой чудесной страной, где на  земле и в воздухе переливались все цвета и не было господства белого и черного или зеленого и синего - скорее, там преобладал красный, оранжевый и желтый... - «А у меня  не так: только взлечу и полечу, как сразу начинает нести куда-то не туда - к примеру, на деревья или  провода под током; быстрее приземляюсь и спрыгиваю от греха подальше».

Болею, дремлю - слабый, температурящий – и вижу А2: болтает и хлопочет дома, потом где-то на пляже возится в песке); и А.: вот нет любви к ней, смотрю как баран на новые ворота, а вот любовь зажигается и перед глазами появляется специфическая пелена…

...Задыхаюсь от одиночества - часто посреди людей и  беседы с кем-то - до того, что уже начинаю плыть и путешествовать в некой дреме. Зову кого-то в тумане - не видно, кого и не слышно, как...

Видимо, всем духовным людям должна быть свойственна любовь к темноте: лицезрение материального мира мешает лицезренью мира духовного. Я тем полнее ощущаю себя и свой дух, чем меньше света - на солнце у меня ощущение, что   поглощен его светом. Кому хорошо в темноте, тому будет хорошо и на том свете. Мне обычно очень хорошо - ощущение, что, наконец-то,  дома! (Вот написал этот текст, выполнил  долг и снова поскорее свет выключаю, чтобы вздохнуть с  наслаждением, полной грудью. Будет на что посмотреть «внутренним взором». А в случае чего - вздремну...)

Шел по улицам и жизнь вокруг тоже шла, суетилась и надрывалась - жара. Вдруг сквер. Вдруг сел на лавочку. И остановилась жизнь, успокоилась, даже стала подремывать. Даже местных аборигенов заметил - двое парнишек по-свойски топтали траву на лужайке; в одном из них было что-то дебильное, суетливое, он, наверное, лечился, выгуливался вторым...

Дремлю - то, что может произойти сегодня, так важно, что нет нужды что-то делать в этот день... Но как много мути в дремоте моей! Потому что и в ней опять смотрю на людей...

Мы были рядом, милая, во  всяком случае, я слышал твой голос и кричал в ответ до тех пор, пока не надорвался, а теперь, посмотри, какие дремучие леса нас разъединяют. Теперь мы покойники и призраки друг для друга и нужно чудо или какой-то чудесный третий, чтобы уничтожить нашу дрему, мешающую нам подняться над лесом...

Если не взойдешь на крест, то тебя просто не заметят стоящие на постаментах, шагающие на ходулях, бегущие в авто. Если не умрешь, то не проймешь их до печенок - а только в печени еще дремлет их живое чувство.

Был П. – кушал, время отнимал, разговора нет. У меня как раз баптизм пел очень хорошо, мне самому нравилось, и я надеялся, что, может, и на него немного подействует, но где там. А ведь два часа в дремоте своей похмельной слушал. Поправляю старые рисунки, перечитываю старые тексты…

  «Вова, ты зачем  так дремлешь на боку – нехорошо». В ответ голос  от стены: «а я как медведь: если ничего интересного нет, сразу  в спячку впадаю». Нет, он как больной, в убитость и раненость  впадает - на медведя, наверное, смотреть хорошо...

   Представил, что променял творчество на продюсерство - в этой же сфере - и там оказалась такая  нагрузка, столько хлопот, что на переходе почувствовал вдруг: я не выдержу! Пусть делец и дальше дремлет во мне, иначе вот так на лыжах уже не походишь, и многое будешь бояться представить...

   Солнечный полувесенний денек в январе и побаливает голова, и ничего не хочется делать, и я уступаю, покоюсь, легонько дремлю, засыпанный сверху желтым песком зимнего лета. Если я и букашка теперь, то ведь и среди букашек права только та, что хотя бы в солнечный день не заламывает руки. Я был бумажкой и весь  пляж замусорил... (П.С.: уже признаюсь понемногу, что сотворил и во что превратился…)

Рисую, но не маслом – слишком много проблем и мало энтузиазма. В Л.Ф. почти не верю, по старому думаю про «Арс» – тоже мне, свет в окошке. Отрисовавшись, сижу, дремлю. А Вовка ходит: чудом успел отнести картину на выставку для Москвы, причем вступились за меня Д25 и сотрудница музея, а А25 был против: «есть реализм и есть авангард – а это что?»

Слишком много записывал Платонова – выдохся, потерял удовольствие, снизил качество. А что делать? Думаю, мрачно дремлю, смотрю фильмы. Мраковидный П. опять приперся – и зачем мы ему дверь открыли?!  Высказал ему вдруг, что скучные, больные люди вызывают у меня тоску, ничего не могу делать в их присутствии. Хотя, с другой стороны, я свободно могу уйти в другую комнату, включить музыку и отключиться - но в этом не будет натуральности, черная злость лишь подавлена…

С вечера, с вечера удобней всего достаются билеты, надо только ночь не поспать, там всего-то остается – часиков пять, причем рано светает, сидишь в креслах шикарных, удобных, листаешь журнал, беседуешь и все-таки можешь вздремнуть. А билет на книгу меняется. И книга тоже меняется… Билет на спектакль, на один из двух спектаклей, в названии обоих – члены королевской фамилии. (После ночи такой мы просвещены и герои…)

Спортсмены меняют гражданство, защищают честь смены гражданства. Художники кучу рисуют, уверяя, что это та куча, за которой скрывается все и скрываясь, дремлют в засаде. Или чертят проект, выполнить который всегда невозможно, из чего заключают, что получилась бы, например, Вавилонская башня…

Зэк пытается расслабиться после 20 лет тюрьмы. На природе дремлет. После волчьей жизни захотел стать более благородным животным, половину слов забыл, почти женился, хотя и твердят друзья ему что надо ****ить…

Либо лежу и размышляю, либо лежу и в дреме видения вижу. …Приходится рвать душу как одежду, которую и в мысли, и в образе мы  можем  только расстегнуть…

В усталости легко и задуматься, и успокоиться. Легко войти в экстаз распятия – а это рай. Почти тоже и с дремотой? – нет, только снаружи разницы не видно…

Чтобы встал, внедряю дремлющему Вовке мысль – пусть щекочет. От команды  «вставай!»  он, удрученный, только глубже зароется…

На самом деле, чтобы нежно к подушке прижаться, тоже воля нужна… В промежуточном положении застрял, и не случайно: сумбур в снах. «Ну что ты, ну что ты» - вот тут я попытался найти эту  волю, но подушка была как плита…

Ложусь на живот и на руки свои – словно двух детей своих к себе прижимаю. Это любимая, лучшая поза. Уж если она не успокоит меня, то я не усну. Но где же мать моих рук? Она, оставив одеяло, сбежала? Подсунув подушку, превратилась в безвольное одеяло. Как праведница – грешницы выбирают матрас. И теперь где лягушку найти, чтобы объявила, как пророк, что это всё же она…

«Боб, ты встал?» - «А?» - «Ты где, в туалете или в спальне, на том или этом конце?!»

Сначала чувствовал себя великолепно, но, видимо, что-то не то силом запихал в голову,  и она заболела. Нет уже хорошей дремы. Марши в голове, хит-парад, интервью... Она на выключенный телевизор вид изнутри… - но как на мир  посмотрит этот  телевизор – ковер, одеяло, носок, чавканье ранее вставшего брата – так все химеры начнут испаряться…

Днем ложился под музыку и  лежал неподвижно, руки сложив, хотя во мне клубилось что-то  гнилое. Очень тяжелый туман в голове, господа; и это отдых мой, господа, что делать, приходится мне гниение терпеть, от тумана освобождаясь – а на вас я ничего не выпущу, коль не случится вспышки гнева, на бумагу вот выпущу, господа, надо выпустить – это же черт знает что: дремлешь, как покойник; исподтишка я хочу вас всех этим пронять и даже прищучить – чтобы вы завопили: «искусство!»…

О бабах лучше бы не думать в сновиденческом лесу – закругляюсь я на бабе, кружусь как маленький вихрь, образую воронку, со всех сторон обследую невнятную ситуацию с бабой, остаюсь неудовлетворен – а между тем, ровным счетом ничего не написано…

Придурковато за закрытыми веками ты поднял глаза… - и что теперь, прогнать? забыть? исправиться? сладости нагнать и продолжить дрему? как косточки, глаза в этом тексте обсосать?…

Сижу во дворе, подтянув колени. Узкий сектор снега между ног. Прикрыл глаза – похоже на горячую пустыню. Повернул голову и с прищуром глянул на широкий сектор снега – нет, его и в дреме  не перетянуть на юг…

Перед сном, уже лежа с выключенным светом, завел себе не молитву  Богу, а разговор с собой – саркастическим и хриплым голосом. Со стороны бы показалось, что из меня вылетают бессвязные фразы…

Не высыпаешься на вахтах, как в гостях, если даже по 10 часов спишь и дремлешь – неискренность и натужность поутру оборачивается неким комом, от которого дурно до полусмерти, хотя бы самой ночью и не мучился. Придя домой, надо обязательно снова лечь  на полчаса, чтобы выпустить его…