Зарницы

Женя Елистратова снова оказалась в больнице. Ну, как оказалась… Сделала кислое лицо, схватилась за живот, скрючилась и со словами «Ой, дорогая Антонина Петровна!» – так звали заведующую детским домом – поехала отдыхать. Отдых, конечно, так себе, но всё-таки разнообразие в монотонной детдомовской жизни.

Женьку бросили сразу после рождения – оставили в роддоме. Первые три года, проведённые в доме малютки, она не помнила, потом оказалась в детдоме. Вот и вся биография.

Одиннадцать лет в детском доме подходили к концу. Через два месяца она станет свободной… относительно, конечно: поступит в ПТУ. Или в техникум, – куда-нибудь, чтобы к восемнадцати иметь профессию. Казалось бы – ура! А чему радоваться-то? Это как крепостное право отменили – и что?

В детдоме Женьку уважали. Она была тонкая, хрупкая с виду, но сильная и ловкая. Подруг не было. Девки ведь как, кто больше выделывается, тот и прав. А она другая: врать не любит, кривлянья терпеть не может. Вот только для больницы иногда комедию ломала.

Больница для их дома была одна, старая и вонючая. Потом построили новую – на окраине города в чистом поле. Из окон её на все четыре стороны было далеко видно.

В этой больнице Женька узнала, что такое зарницы. В прошлом году она оказалась там в середине лета. В больнице было пусто. Наверное, детей отправили на дачи, в лагеря, в деревни к бабушкам – болеть стало некому. Ночью от тишины и безделья не спалось. Однажды, уже ближе к полуночи, стало не по-летнему темно. Женя поняла, что небо затянули тяжёлые грозовые тучи. Вдруг на горизонте появились золотые вспышки по яркости и стремительности похожие на молнии. Тонких молний при этом не было, а свет разливался по небу широким ярким пятном – и стремительно исчезал. Жаркое, прогретое за летний день небо салютовало освежающей грозе и посылало влагу на землю. Зрелище было незабываемое и длилось очень долго – час, а может, и дольше.

Женя сидела на кровати и заворожённо смотрела на горизонт. Зарницы постепенно сдвигались, и она перебралась к окну в коридоре.
– Зарницы, – объяснила Жене утром сестричка Таисия Михайловна. – Они в июле часто бывают, но иногда случаются и в конце весны, особенно если жара вдруг нагрянет. Воробьиными называют такие ночи, – и улыбнулась девочке.

Таисия Михайловна – любимая Женина медсестра. Они познакомились год назад, когда Женя впервые поступила в новую больницу. Тая сразу поняла, для чего девочка здесь, но не фыркнула в раздражении, как делали часто сёстры, и врачам, которые уже знали детдомовских пациентов, помогала. Понравилась Таисия Жене за родственный сдержанный характер, внимание и доброту, которые чувствовала притворщица при всей строгости в отношении сестры к себе.

К Тае и ещё ради зарниц и собралась она сейчас в больницу: конец мая был жарким, и на следующей неделе обещали дожди с грозами.

Дело подпортила Ритка – Женькина соседка по дому, которая тоже оказалась в больнице через день. Да ещё Таи не оказалось – в отпуск ушла.

Ритка была шустрая, везде умела устроиться и в больнице чувствовала себя нормально: скармливала малышам свои таблетки, заставляла сказки себе рассказывать и книги в тихий час читать, если вдруг не спалось. А когда мелюзга с норовом попадалась и врачу жаловалась, Ритка глазищи синие на врача, выговаривавшего ей, вытаращит и слезу выдавит: что вы их слушаете! разве я так могла? – Вот и поговори с ней!

Этого-то Женька в девках как раз не терпела. Напакостила – отвечай. И глаз таких у Жени не было. Были просто серые глаза с коричневыми крапинками – ничего такого особенного, чтоб подкупить зрителей. Ещё не успела узнать она ни от кого, что таких глаз с золотыми искорками, такого открытого взгляда, серьёзного, правда, слишком, – таких глаз, как у неё – поискать надо... Успела заметить это молоденькая Тая, но не сказала ничего девочке, – узнает, придёт срок. По сердцу ей пришлась Женька, словно младшая сестра.

Риткины выкрутасы проходили в больнице запросто. Врачи и сёстры знали уже детдомовских как облупленных. Махнёт врач рукой, сёстрам нагоняй устроит, что смотрят плохо, и домой после смены – моё дело сторона… совсем как у них в детдоме.

В этот раз Жене даже не пришлось Ритку в чувство приводить, хоть та её, конечно, побаивалась. Ритка была вялая, – с Женей ей не справиться. Приструнила Ритку одна из домашних девчонок, их ровесница: вечером разобралась с ней в коридоре, когда врачи ушли, та присмирела маленько. Эта мамашкина Женьке сразу понравилась. Но с домашними детдомовские без нужды не общались: кивнут утром друг другу – и дело.
*
Шла почти летняя ночь. Аня смотрела в окно на звёздное небо и грустила. Сколько раз она говорила себе, что надо радоваться бабушке совсем бескорыстно… Анина бабушка приезжала к ним в гости в Москву раз в полгода. И после каждого её приезда Аня оказывалась в больнице с обострением гастрита.

Бабушка, папина мама, жила в далёкой белорусской деревне, держала хозяйство и очень любила свою внучку, живущую в Москве. Раз в полгода она начинала переживать, что внучка худеет на городском питании, собирала котомку и отправлялась в дальнюю дорогу.

В эту немалую котомку умещалось несколько килограммов сала, которое бабушка сама солила для внучки, домашней колбасы, купленной на рынке у проверенной хозяйки, домашнее масло, ну и по сезону – ягоды, фрукты или лук с чесноком.

Внучка страстно любила бабушкины гостинцы и объедалась, когда она приезжала, до болезни. Тайна этой страсти заключалась в том, что Анютку в детстве на пару лет перед школой оставили на воспитание бабушке, которая занималась и усиленным её питанием: внучка была слабенькой малышкой.

Теперь же, скучая в больнице по бабушке и бабушкиным гостинцам, по деревне, она плохо спала. Перед сном детям давали снотворное, но Аня его не пила, а складывала под подушку. Днём в больнице суета, шум – даже в тихий час. Ночью только и можно было подумать и помечтать – и было о чём. Подходил к концу восьмой класс, скоро экзамены. Из-за болезни Аню теперь освободят от их сдачи. На лето она поедет к бабушке. А потом – ещё два школьных года и подготовка к институту. Она решила, что будет учиться на врача.

Но больница ей очень и очень не нравилась, – как любая неволя. Правда, в этой новой больнице, построенной на просторе, жизнь скрашивали чудесные виды из окон. Сегодня ещё здорово повезло: в конце душного майского дня начало погромыхивать. И сейчас, когда стемнело, по всей округе засияли далёкие зарницы.

Такого множества всполохов Аня ещё не видела! На дальнем горизонте зарница на мгновение озаряла небо, освещала его кусочек, и становились видны очертания далёких домов, где спали сейчас мама и бабушка. А может, сидели и грустили, хотя было уже за полночь.

Девочки в шестиместной палате, где у окна справа стояла Анина кровать, спали. Хорошие малышки, жалко их. Аня была самой старшей в отделении и не раз помогала сёстрам в уходе за малышами, которые полюбили Аню и тянулись к ней. Из-за маленьких-то и пришлось ей недавно воевать с детдомовской Риткой, которая обижала их. Ну, воевать – это громко сказано, конечно. Как девчонки дерутся? Оттаскали друг друга за волосы, – Аня сильнее оказалась и дала Ритке для убедительности ещё оплеуху. Та зауважала сразу и притихла немного… жаловаться малыши пока перестали.

Противно это, правда, – в деревне с мальчишками по-другому, нормально дрались. Но что ж делать, если Ритка из тех, кто слов не понимает? Не с размаху же в ухо?! Поздно вечером дело было. Плохо, что вторая детдомовская всё видела. Но заступаться за Ритку не полезла, значит, нормальная девчонка.

Сестрички-то должны следить, как дети лекарства принимают, а им и дела нет. Как вечер, запираются в сестринской, выпивают и поют в полголоса. Остальные-то спят, а Аня слышит. И та, вторая, слышит – не спит, Аня видела. Женей зовут. Они не общались, но как-то сразу понравились друг другу. Сегодня Женя бродила в ночи по коридору. Стены у палат стеклянные – всё видно.

Скоро Аня поняла, что Женя тоже следит за зарницами: перемещается по палатам вслед за всполохами. Сейчас в коридор пошла, там тоже окно есть. Возле сестринского поста, где выдают детям лекарства, стоит диван. Наверно, Женя на нём сидит и смотрит в окно, – с кровати Ане не было видно.
*
Женя шла за зарницами по палатам. Прошла ту, где сидела девчонка, которая Ритку приструнила. Странно, до сих пор не знает её имени. Она тоже не спит. Женя кивнула, но та в темноте не заметила. Женя пошла дальше, остановилась у поста. Зарницы затихли или ушли дальше: совсем далеко, казалось, ещё вздрагивал свет. А может, это было зарево от ближайшего спального района.

Все спят, и никому нет дела до Женьки. И той, которая не спит тоже. Были бы с ней в одном доме, подружились бы, наверное. Скоро кончит Женька школу – совсем останется одна. Никому так и не будет дела ни до её проблем, ни до неё самой. Есть она – нет – всё равно. И всполохи всегда будут. А она здесь не очень-то нужна, без неё управляются. Мысли прыгали, хотелось спать.

У Жени ничего не болело, поэтому таблетки, которые врачи выписывали ей для профилактики, она в больнице никогда не пила. Большие, для желудка, выбрасывала, а такие махонькие, для сна, сперва ныкала под подушку, а утром перекладывала в карман – из-под подушки Ритка обязательно сопрёт. Спать ночью Женя не любила, потому что только ночью, когда вся шумная детдомовская орава утихомиривалась, можно было побыть одной.

Она заметила, что дверь на пост приоткрыта, значит, эти дуры забыли закрыть её на ключ – пьющих людей Женька вообще не уважала. Она вошла в маленькую стеклянную комнатку. На столе были расставлены коробочки с таблетками на утро. Женя села на стул дежурной сестры: представила, что выдаёт детям лекарства. Потом отодвинула стул, закинула на стол ноги: так прикольно! Несколько коробочек перевернулись и рассыпались. «Сами виноваты, – вяло подумала Женька, – закрывать надо!»

В сестринской нестройно загудели голоса, запели – значит, выпили уже и до утра не выйдут. «Тайки на вас нет», – вспомнила Женька строгую, но справедливую Таисию Михайловну. Почувствовала, что скучает без неё, отрицательно мотнула головой – вот ещё! – признаваться в привязанности не хотелось.

Женя вынула из кармана таблетки, посчитала – девять – скоро на выписку. А там они ей зачем? Отберут ведь… высыпала в рот. Посмотрела на рассыпанные лекарства: в утренней порции снотворных не было. Заглянула в незакрытые ящики – нашла одну пластину. Снова села, стала спокойно, по одной отправлять таблетки в рот. Первые уже начали таять, – от их горечи Женька передёрнулась, но удержалась, не выплюнула. Налила из крана в стакан воды, запила, прополоскала рот от неприятного вкуса. И снова села. «Зарницы смотреть больше не пойду, – ушли должно быть», – и, решив так, закрыла глаза. Мыслей не было.
*
Кто-то барабанил в дверь сестринской и орал: «Человеку плохо! Помогите!» «Кому там может быть плохо, когда мне хорошо», – подумала Женька и открыла глаза. Орала эта, мамашкина. Сестрички уже неслись в направлении Женьки – к посту. Но она почему-то не могла встать и уйти. «Налетели», – мелькнуло сквозь сон, когда её положили на каталку. И отключилась.
*
Утром Аню выписывали. Ночью, когда она увидела Женьку на посту, то сразу нечаянно обо всём догадалась и стала звать сестёр.

Женьку увезли в реанимацию, Аню уложили спать и вкололи снотворное. Сейчас у неё гудела голова, но сон уже как рукой сняло. Она думала о девочке из детского дома, за жизнь которой ночью боролись врачи.

Увидев, что Аня не спит, к ней зашла молодая сестричка – новая, за десять дней Аня её ни разу не видела.
– Таисия Михайловна, – представилась сестра. – Ты, Аня, молодец, быстро сообразила. Не волнуйся, с Женей всё хорошо будет – вовремя промыли желудок. Поезжай спокойно домой, мы за ней присмотрим. Я давно Женю знаю. Вот, всё надеюсь, что сможем с мамой её уговорить у нас пожить, как школу окончит.

С Женей Аня прощаться не пошла, хотя ту уже привезли из реанимации, и она лежала в боксе на этаже. Подумала, что Женьке и без неё сейчас тошно. Таисии Михайловне Аня оставила для Жени книгу, которую брала с собой в больницу, – а больше у неё ничего не было, что можно бы подарить на долгую память.