Настя

– Неужели правда?
– Слухи не врут? Вот дела!
– Что позволяет себе эта…
– Ну а чего ещё ожидать? Сейчас уже даже не стыдятся!
– Говорят и парень у неё какой-то, ну, употребляет всякое… так что чего удивительного, как вообще её взяли к нам работать?

Настя выходила из учительской, направлялась неторопливо в сторону своего кабинета.

Настя…В холодных, бетонных стенах лицея её имя, такое лёгкое, практически невесомое, будто белоснежные лепестки яблони за окном, приобретало иное звучание, превращалось в неуклюжее, нескладное, громоздкое «Анастасия Витальевна», такое неродное, непривычное - но этот порой до жути нелепый и смешной человеческий мир полон подобного рода условностей и зачастую нам дано не так много выбора, приходится слепо им следовать, хочешь ты того или нет. Просто потому что так принято. Просто потому что нас так учили.

Взгляды… взгляды…взгляды… – повсюду преследуют эти пресловутые, впивающиеся в кожу, в тело, проходящие сквозь тебя, словно рентгеновские лучи, чужие взгляды, хотя она к ним понемногу привыкла. Привыкла и к вечным обсуждениям за спиной и сплетням среди слегка покрывшихся мхом и пылью коллег, что не терпели ничего нового в своём закостенелом, забетонированном мирке. Её уже абсолютно не тревожили ни пересуды, ни перешептывания, которые мельком удавалось расслышать.

Настя глянула на свою левую руку. Фиолетово-желтый синяк всё ещё растекался по коже, по тоненькой едва заметной вене прямо в районе локтевого сгиба кляксой, бледно-синим пятном. Он слегка побледнел, начал сливаться с цветом кожи, но всё ещё был слишком заметным, мог вызвать ряд ненужных вопросов, надо было всё-таки получше спрятать, надеть что-нибудь с длинным рукавом, впредь следует быть осмотрительнее…И без того известно какие слухи о ней ходят здесь, в лицее. С другой стороны, пусть говорят, что хотят, испепеляют своими взглядами-молниями – ей уже давно всё равно на чужое мнение, просто плевать с высокой колокольни. Зависеть от других как-то само собой вышло из её вредных привычек. Ни к чему бесконечные, бессмысленные оправдания. Главное, она сама была уверена в себе и знала наверняка, что делает. Это важнее всего. На её стороне правда, а постоянно заискивать перед кем-то, расшаркиваться, вечно заботиться о том, что же о тебе там говорят — последнее дело.

Вот и её кабинет, практически в самом конце коридора на третьем этаже. Странная всё-таки штука жизнь: душа ещё школьницы, студентки, Насти Синицыной всегда тянулась к литературе, искусству, но оказалась она в итоге именно здесь, на пороге кабинета английского, пусть никогда раньше и не допускала мысли, что вообще когда-нибудь будет кому-то что-то преподавать, тем более английский, который ей в большинстве своём на уроках казался таким скучным. Забавно…

Но сейчас это всё уже не имеет особого значения. В конце концов, работа ей в целом нравилась: профильный класс, лицей, маленькие уютные группы максимум по восемь человек – роскошь по сравнению с титанической работой, которую проделывали коллеги где-нибудь в полумраке общеобразовательных школ или же в каких-нибудь расхваленных гимназиях, беспредела в которых, однако, хватило бы с лихвой и на несколько простых, государственных школ.

До урока ещё пару минут. Собиралась публика. Главное не потерять самообладание, пусть жизнь трещала по швам, пусть она казалась себе в данную минуту такой хрупкой, что вот-вот переломится на части подобно тоненькой соломинке, при них нельзя показать ни тени. Ни отзвука. Играть без притворства, без переигрывания. И хорошо бы не переусердствовать в своем вечном стремлении быть на высоте, откуда при падении шансов уже не бывает. Ведь часто именно в подобных попытках что-то сделать слишком старательно, на совесть, фальшь становится наиболее очевидна.

– Ну что же, вроде все в сборе, можем начинать урок.

Анастасия Витальевна отложила в сторону ручку, ежедневник, окинула приветственным взглядом класс. Урок полился рекой, по привычке, на автомате, без перебоев. Со знанием дела она начала отыгрывать свою до боли знакомую, выученную досконально роль.

5 минут…10 минут…15…

А там скоро и пол урока пройдёт, можно будет немного выдохнуть.

25 минут…30 минут…35…

Всё же трудно бороться с сомнением. Постоянно кажется, что делаешь что-то не так, и в какой-то момент они все-таки заметят неладное. Тень неуверенности — и ты упустишь их, потеряешь, внимание их ускользнет, уже не вернёшь.

35 минут…40 минут…45…

Под громогласные вопли звонка урок подошёл к концу, отыграна последняя сцена, публика медленно покидала зал. С последним вышедшим из класса учеником классная комната опустела. Было нечто символичное, однако, в этом моменте: ты выдал, выразил, высказал, казалось бы, всё, что только у тебя накопилось, всё, что было и чем мог поделиться, закончился вместе со звонком, внутри тебя теперь будто абсолютно такой же тихий, пустой кабинет, залитый лучами закатного солнца. Всё-таки отдавать себя зрителям нелегко, будь ты актер на подмостках или учитель у доски. Но она дала обещание, а обещания принято сдерживать, иначе неизбежно окажешься предателем.

Этот урок был последним, так что Анастасия Витальевна поспешно бросила свои вещи в рюкзак, словно как прежде школьница, радостная от того, что занятия, наконец, закончились, привела в порядок класс, после чего потирая ладони весьма довольная собой собралась было направиться прочь из здания лицея как вдруг, пока закрывала кабинет на ключ услышала:

– Анастасия Витальевна, можно вас на пару слов?

Резкий, такой до боли знакомый голос, который меньше всего ей сейчас хотелось слышать, разрезал безмолвие, царившее вокруг.

– Здравствуйте, Елена Николаевна,

Сдержано отвечала Настя, постаравшись надеть как можно более искреннюю улыбку, что к концу рабочего дня, однако, было не так уж легко.

– Пройдемте в мой кабинет. Обещаю, не задержу на долго…

Елена Николаевна, директриса лицея, ранее преподававшая здесь математику, невысокого роста женщина, лет пятидесяти-шестидесяти на вид (точный возраст её, однако, был известен исключительно ей самой), была из тех самых бойких пожилых дам, что «переживёт век, переживёт крик, переживёт смех, переживёт стих, переживёт всех», энергичной походкой вела Анастасию Витальевну за собой в директорскую по хитросплетению лестниц, поворотов и коридоров. Предчувствие при этом всём, откровенно говоря, было скверное, подкатывало волной прямо к горлу, но Настя, не отставая, двигалась за нею вниз, вниз и вниз, этаж за этажом, следом за директрисой, ещё этаж вниз, а вот и первый, провалиться бы сквозь него…

– Заходите!

Дверь открылась, следом за Еленой Николаевной Настя оказалась в маленькой, душной, непроветренной комнате. Здесь пахло пусть и новой деревянной мебелью, но старыми, до боли знакомыми, въедливыми, как киста в мозг, сбивающими с ног духами, казалось, купленными где-то в дешёвом ларьке на улице.

– Собственно я хотела поговорить с вами вот о чём. О дисциплине.

Взгляд Елены Николаевны невольно скользнул на синяк, всё ещё уродливо растекающийся по Настиной руке, как клякса по центру чистого листа тетради.

– Вы до сих пор не сдали отчёты за прошедшие несколько месяцев, а близится май. Когда собираетесь сдавать?

– Сделаю в ближайшее время…

Голос директрисы доносился словно откуда-то из-под толщи воды. Если бы Елена Николаевна только могла себе представить, как ей, Насте, на это всё было безразлично сейчас.

Но надо держать себя в руках. Положение дел итак было шатким.

– Чтобы до конца недели сдали. В противном случае, есть уже сотрудник, готовый вас заменить.

– Поняла. Хорошо, я, как и сказала, всё сделаю.

Набор надоевших, заезженных фраз. Спорить здесь ни к чему. Никаких пререканий. Одно лишь сухое «хорошо» - как шанс спастись и выбраться из этой душной комнаты по добру по здорову.

Настя то и дело поглядывала на часы.

– Что ж, рада что Вы всё поняли.

Процедила не менее сухо и несколько церемонно Елена Николаевна.

– И да, надеюсь на вашу сознательность. Дети вас любят и хвалят несмотря ни на что.

Взгляд её снова упал на Настину руку, при этом лишних вопросов так и не было задано. Настя торопливо одернула рукав рубашки.

– Приятно слышать. Отчёт будет. Скажите, теперь я могу идти?

Настя с надеждой взглянула прямо в глаза директрисы.

– Да, не смею более задерживать.

Недовольно отрезала Елена Николаевна, судя по всему в тот день находившаяся явно не в лучшем состоянии духа. Настя же пользуясь возможностью поспешила удалиться.

Наконец, удалось покинуть душную маленькую директорскую. Держаться. Она обещала держаться, пусть и так велик был соблазн бросить всё к чертям, хлопнуть дверью и отправиться своей дорогой, быть не сдерживаемой более никем и ничем, ни бумажками, ни руководством, ни системой якобы «образования», от которой остался один лишь бледный образ, исковерканное подобие.

Но она обещала. Обещала ему. Немая клятва, о которой никто и никогда не должен догадаться.

Погруженная на дно своих мыслей, Настя не заметила, как уже оказалась на улице, на выходе из лицея. Весна, всё же, чудеснейшее время года. Настя вдохнула поглубже свежий, весенний воздух, в котором смешались ароматы распустившихся цветов, запах свежести после недавно прошедшего дождя вместе с запахом свежескошенной травы. Не стала застегивать куртку, на улице было достаточно тепло, даже несколько душновато, влага с асфальта испарялась в лучах вновь выглянувшего из-за туч солнца.

По узким улочкам, закоулкам, тропинкам Настя, словно зацепившись взглядом за свои черные, лакированные ботинки, спешно шагала в сторону противоположную от лицея, но и противоположную от дома.

А вот и нужное здание.

– Здравствуйте…

Аккуратное, светлое, идеально убранное как полагается помещение местного мед центра. Дежурными улыбками встречали доброжелательные медсестры.

– Вы на капельницу?

Спросила одна из них, заканчивая свою работу с очередным пациентом.

– Да…

Уже была здесь далеко не впервые. Но волновалась всегда как в первый раз. Что, если уже ничего не поможет? Что если результат не будет достаточным? Что, если надежд нет?

Настя расположилась на кушетке, медсестра начала своё таинство, в сторону которого Настя предпочитала не смотреть. Почувствовав, как в вену входит иголка, она слегка поморщилась и прикрыла глаза. Ещё секунда – медсестра отпустила руку, покрутила, поколдовала что-то у капельницы – полупрозрачная жидкость начала капать. Медленно, капля за каплей, как утекало само время.

Кап-кап-кап….

Гипнотизирующее всё-таки зрелище.

Кап-кап-кап….

Тишина. Только шум ветра, пение птиц за окном, да отдаленные разговоры где-то там, за дверью. Медсёстры, все кто были в палате ушли, теперь кроме неё одной здесь никого не было, можно было остаться наедине с собой и собственными мыслями, хотя худшей компании в сложившейся ситуации и придумать было нельзя.

Свободной рукой Настя достала из кармана джинсов свой телефон. Открыла галерею, в которой была лишь одна единственная фотография. Каждая деталь выучена наизусть: глаза, безоблачно голубые, волосы светлые, цвета колосьев пшеницы. Интересно всё-таки, куда же он там так сосредоточенно смотрит? Такой важный. Что увидел там вдали?

Образ его, казалось бы, какое-то время назад буквально – такой реальный, близкий, живой, осязаемый, только коснись рукой…

Но сейчас это невозможно. Об этом невозможно и помыслить.

Он ничего не знает.

И не должен узнать.

Настя вновь посмотрела на капельницу.

Кап-кап, кап-кап…

Капали минуты бесконечно долгие. Она вновь перевела взгляд на фото.

– Всё ради тебя. Ради тебя просто не могу сдаться. Должна ещё пожить…

Улыбка с оттенком какой-то ядовитой тоски скользнула по мягкому, слегка утомленному лицу Насти.

– Я ведь обещала тебе. Сохранить по крупицам, что возможно от прежней жизни, нашего прежнего мира. Обещала дальше жить. А значит, никак иначе. Буду.