О силе духа фрагмент из письма

Есть такая пословица: «За одного битого двух небитых дают». Это, конечно, за такого "битого", который от "побоев" только "злей" и сильней становится.
И получилось так, как бывает с хилым человеком, отправившемся в трудный поход.
Я встречал таких людей в армии. Многие из них погибли трусливой некрасивой смертью. Они скулили в походах, брюзжали на привалах, они берегли свои хилые тела в бою, прячась в паническом ужасе в первую попавшуюся трещину земли.
Их никто никогда не жалел и даже не хоронил.
А были и такие слабые телом, перед которыми преклонялись богатыри.
Сильными они начинали становиться с того момента, когда запрещали себе строго–настрого ныть, жаловаться, когда находили в себе мужество улыбнуться в минуту самого большого испытания.
Я счастлив, что в ранней юности видел людей, умиравших с улыбкой на лице.
Однажды, возвращаясь из глубокого вражеского тыла, мы, восемь человек, нарвались на целый батальон фашистов. Убегать пришлось по-заячьи, разрозненно, и случай свёл меня в пару с одним молчаливым, низкорослым пареньком–сержантом. Когда я увидел, с кем остался, то "чертыхнулся" про себя: уж очень этот хилый парнишка с землистым лицом и печальными глазами ненадёжным казался мне.
Но вот прошло почти двадцать лет, а сердце моё и сейчас захлестывает тёплое чувство, когда я вспоминаю наше с ним отступление.
Двое суток без сна и пищи, до костей промокшие, исцарапанные, с синяками и шишками, обессилевшие до исступления пробирались мы по Пинским болотам, то и дело натыкаясь на заслоны, ежеминутно заглядывая в лицо смерти.
Я, сильный, в то время самый ловкий борец в разведроте, пал духом к концу первых суток. Мне даже сейчас стыдно вспоминать, как я кричал на него, как раздражался, пытаясь за внешней грубостью скрыть свое малодушие.
А он… улыбался и молчал. Его печальные прежде глаза будто зажглись каким-то неведомым мне в ту пору внутренним огнём; его неловкие прежде движения сменились решительными и уверенными жестами.
Я был его командиром, но командовал он. И как командовал: одними глазами, кивками, улыбкой.
Дважды он спасал меня от верной смерти. Первый раз я попал в трясину, а он под перекрёстным огнём, освещаемой ракетами, не ушел, а полчаса ползал, искал, а потом вытаскивал меня.
И ещё шутил: «Молодцы, немцы, знают, что я товарища ищу, не пожалели ракет. Без освещения я б не нашел тебя».
Второй раз я в самый критический момент, когда за нами гнались и спасти нас мог только глубокий овраг, я поскользнулся, вывихнул ногу и упал метрах в десяти от спасительного убежища. Он бежал впереди, над нами свистели пули, я до сих пор не пойму, как он заметил моё падение, каким чутьем почувствовал, что мне конец. Я уже взялся за кольцо гранаты для себя (у нас остались только эти гранаты–смертницы), как вдруг он закричал диким голосом и во весь рост, грудью вперёд, подняв над головой последнюю гранату, пошёл на немцев. Это был, видимо, такой неожиданный психологический трюк, что враги на мгновение растерялись, а мы, запустив в них обе гранаты, спаслись…
В тот момент я как-то даже не оценил его подвига, все было как во сне, но когда к концу вторых суток он, прошитый навылет автоматной очередью, умер на моих коленях, умер без стонов, без гримас, молчаливо и мужественно, как и жил, я впервые и на всю жизнь почувствовал, что он дал мне.
Нет, я не клялся мстить за него, я сказал себе тогда, что если останусь жив, буду таким, как он.
Потом я ещё долго воевал, и многие, думаю, помнят мою улыбку при самых страшных обстоятельствах.