Часть четвертая 1961-1964. Учебная часть

За окном вагона мы увидели железнодорожный вокзал с крупной надписью на фасаде «Тбилиси». Мы шли по городу, кто в чём. От одежды, в которой мы пришли на призывной пункт, мало что осталось. В дороге пропили всё, что покупали скупщики на протяжении всего пути. Я шёл без шапки, в каких-то широких и коротких штанах. На мне сохранился мой свитер, и в руках был всё тот же чемодан.
Привели нас в учебный полк. Разбили на группы и через город повезли в баню. Транспортное движение в Тбилиси заметно отличалось своей непредсказуемостью - резкие остановки, рывки, дорожные пробки.
В бане мы разделись, связали свои «вещи», написали свои фамилии, и нас провели в душевую. После душевой, в следующей комнате, сержанты раздали нам, в соответствии с размером каждого, обмундирование. Выдали всё - от шапки до сапог. В обмундировании мы узнавали друг друга только на оклик.
В первый же день я отправил маме письмо и, выйдя из казармы, начал осматривать окрестности. Горизонт от края и до края закрывала гора, которая поначалу воспринималась мной как тёмные облака, повисшие над горизонтом. Но вскоре привык.
В учебной части, кроме сержантов, старослужащих больше не было, поэтому у нас никто ничего не отнимал. Но бывали курьёзные случаи.
Заходим в туалет во дворе учебной части. А у входа, снаружи, на стене прибита вешалка, и на ней висят шинель, ремень, китель. Наши ребята, соответственно, всё аналогично оставили на вешалке и вошли в туалетную. Когда они вышли, на вешалке их ждали старые шинели, ремни и кители. Их не только носить, но в руки взять противно! Посмеялись сами над собой. Но поскольку это учебная часть, всем снова выдали всё новое.
На третий день моей службы меня назначили дневальным по казарме. Нас проинструктировали об ответственности и возможных последствиях, выдали ножи, повязки на рукав, и мы приступили к исполнению. Ночью мне захотелось в туалет. Я не стал будить своего сменщика, прикинув, что за десять минут «враг не расстроит наши боевые порядки», и побежал на улицу. Казарма наша была на третьем этаже. Когда я вышел из туалетной, увидел, что во всех окнах нашей казармы горит свет, и тени мелькают из конца в конец. Оказалось, что сержант ночью поднялся и, увидев, что дневального нет, поднял всех по тревоге. Я получил свой первый наряд вне очереди.

Через десять дней выстроили наше отделение на плацу, и пришли «покупатели» выбирать себе «спецов». Первому нужны плотники. Из строя вышли несколько человек, и офицер их увёл. Каждый офицер подбирал себе солдат по нужным профессиям. Подошёл капитан и спросил: «Кто умеет рисовать?». Нас вышло десять человек. Капитан повёл всех в клуб учебного полка. Показал инструменты, материалы и предложил каждому из нас нарисовать новогодний стенд для различных школ Тбилиси.
В армии, при подобных отборах, часто ребята поднимают руки, чтобы уйти от строевой. Из опыта офицеры берут всех желающих, а после проверки оставляют нужных. Так случилось и у нас. После выполнения «художественных» работ меня оставили при клубе, остальных отправили в часть.
Мастерская при клубе была большая. Для успешной работы здесь было практически всё. Любые краски, растворители, колонковые кисти, полотна, рамки. С первых дней службы я почувствовал себя вольготно. В столовую «строем и с песней» я не ходил, не поднимался утром на зарядку, не делал пробежки, и у меня был пропуск, по которому в любое время я мог выйти из части. Как кот, я жил до тридцатого декабря.
Случилось так, что заведующий клубом уезжал в командировку. Перед отъездом он зашёл в клуб и спросил меня, нравится ли мне работа в клубе. Я ответил утвердительно. Тогда он мне рассказал, что уезжает на месяц в командировку, и что тридцатого декабря мы будем принимать присягу. К этому времени начальник штаба заканчивает распределение солдат, и проводит назначение по должностям приказом по полку. Он предупредил меня, что могут предложить другую специальность, но чтобы я не соглашался, а сказал, что между мной и заведующим клубом уже имеется договорённость, и меня оставляют художником при клубе. Потом он рассказал, какая у меня перспектива, если я останусь при клубе. Обещал даже содействовать мне в поступлении в художественное тбилисское училище, подкрепляя тем, что влияние нашего полка в Тбилиси большое. Я понял, что его устраиваю и даже размечтался о перспективе.

Письма от мамы приходили часто. Она волновалась и тосковала по мне. Я с ответами не задерживал, и даже успел за это короткое время выслать ей две фотографии. Но мне хотелось ещё от кого-нибудь получить письмо.  Наши ребята получали письма от своих подруг и читали их, чуть ли не хором. Нет, думал я. Я бы никому не показал письмо от Лиды. Но от неё писем не было.

Подошло то время, когда начальник штаба вызвал меня к себе. Он сидел в просторном кабинете за большим прямоугольным столом. Розовощёкий и улыбчивый, он совсем не был похож на военного.
- Музыкальный слух есть? - спросил он меня.
- Есть.
- Физику хорошо знаешь?
- Думаю, что хорошо.
- Хочешь работать радиотелеграфистом?                .                Я сделал паузу на несколько секунд. Я помнил наш уговор с начальником клуба. Я понимал, что мама хотела бы видеть меня художником. Я знал, что ребята меня не поймут, если я оставлю клуб. Но художником я уже был. А вот радиотелеграфисты… - быть в гуще боевых событий, решать судьбу боя…
- Да, я хочу быть радиотелеграфистом!
Я в очередной раз сделал шаг в сторону, противоположную от комфорта, от благополучия, от лучшей, с точки зрения большинства, судьбы. Может быть, я не еврей, что с таким упорством отталкиваюсь от денег, от благополучия? А может быть, именно я и есть настоящий еврей?..
Я снова стал в общий строй
.
Был я худой, и армейская форма висела на мне. Правда, на медкомиссиях я всегда удивлял врачей, показывая высокие результаты проверки. Но каждодневные трёхкилометровые кроссы мне не очень давались. Их я компенсировал на гимнастических снарядах. Помню наше первое в армии занятие на спортивной площадке. Сержант подошёл к перекладине и показал, как следует выполнять силовой выход на руках. Тем, кто послабее, он разрешал несколько раз подтянуться. Когда подошёл к перекладине я, он сказал:
 - Ну, а вы хоть один раз подтянетесь?
Под общий хохот, с его помощью я ухватился за перекладину. Выдержал паузу, после чего разов двадцать сделал силовой выход. Больше надо мной никогда не смеялись.

После принятия присяги мы приступили к занятиям в классах. Изучали теоретическую, материальную части, приобретали практические навыки с выездом в полевые условия.
Самый важный процесс учёбы - это работа на ключе и приём сигналов. Сначала идёт отработка правильных колебательных движений кисти правой руки. Пальцы и локоть руки, находясь на одной горизонтальной линии – неподвижны. Движения совершает только «шарнир» между ними. На отработку этих упражнений уходит несколько дней, после чего руки уже не чувствуешь. Сержанты постоянно ходят с линейкой и следят: как только заработал локоть – по локтю(!), заработал палец - соответственно.
Я выполнял упражнения на ключе, когда сержант сказал мне, чтобы я вышел – меня ждут. За дверью стоял возвратившийся из отпуска начальник клуба. Мне было очень неловко перед ним. Я вынул из кармана ключ от клуба, который хранил  у себя до его приезда, и отдал ему. Чисто формально он спросил, как идёт моя служба, что пишут родители, а потом спросил, не откажу ли я ему, если понадобится что-то нарисовать. Я очень обрадовался тому, что хоть чем-то смогу его отблагодарить, за его, как мне показалось, особое отношение ко мне. «Конечно, товарищ капитан», - ответил я.

Наша батарея заступала в первый караул. С утра ещё раз перечитали уставы, сержант провёл инструктаж, и вечером мы заступили в наряд. Я охранял автопарк. В караул выдаётся автомат, и к нему три магазина с патронами. На посту один магазин примыкается к автомату, который стоит на предохранителе.
С автоматом через плечо я ходил мимо боксов с машинами, периодически посматривая на всю охраняемую зону. Уже была глубокая ночь, когда я увидел приближающуюся ко мне группу. Как и положено по уставу, я крикнул:
- Стой! Кто идёт?
- Разводящий с проверяющим! – ответили мне.
- Разводящий ко мне, остальные на месте! – скомандовал я. Только после того, как разводящий подошёл ко мне, может подойти проверяющий.
Проверяющим был наш командир батареи. Подойдя ко мне, он спросил об обстановке на посту, о моём самочувствии, не страшно ли мне. Я ответил соответственно – спокойная, хорошее, никак нет. Тогда, улыбнувшись, как бы уже по-свойски, он спросил:
- Ну, а патрон в патронник загнал?
- Никак нет, товарищ капитан! – отшпарил я.
- А может, всё-таки загнал? – интриговал он.
- Нет, не загнал! – уверенно отвечал я.
- Ану-ка, дай посмотреть,- сказал комбат и протянул руки к автомату.  Я снял с плеча автомат и протянул ему. В это же мгновение он повернул автомат стволом ко мне и заорал:
- Руки вверх!                Я сразу всё понял. Это была провокация. Но я хорошо знал устав. Знал и то, что уставом подобные действия проверяющего запрещены так же, как запрещено передавать кому - либо оружие, стоя на посту.
- Я понял свою ошибку, товарищ капитан, - сказал я. Но комбат и слушать не хотел. «Руки вверх!» – продолжал он кричать. Так длилось какое-то время. Он кричал, я стоял, не поднимая рук. Потом я подумал: «Что ты принимаешь меня за идиота». Неожиданно для всех я развернулся и пошёл на выход из парка. Все опешили. Я оставлял свой пост. Видимо, такого поворота событий никто не предвидел. Комбат догнал меня, отдал автомат и сказал, чтобы впредь я его никому не передавал.

В классе мы уже обучались передаче и приёму сигналов. Оказалось, что азбуку Морзе воспринимают как короткие музыкальные сигналы. Каждая буква или цифра имеют свою мелодию, и вовсе не надо считать количество точек и тире. Например, буква «Л» звучит как «писатели» - (._..), «Ф - как «тётя Катя» - (.._.), цифра «3» поёт - «дай-дай закурить» - (_ _…) и так далее. Мы следили за тем, чтобы сигналы были короткими, а паузы между ними хорошо прослушивались, и наращивали темп. Темп, темп и ещё раз темп!
Сержант Иванин,  командир отделения, нашёл в каком-то журнале новую песню о связистах. Были там и ноты. Договорились с командиром муз. взвода, и тот прислал к нам музыканта, чтобы мы разучили песню. Сначала она нам не понравилась, но потом мы распелись, и вроде - ничего. С этой песней мы шли в строю. Не помню её начала, вот один из куплетов с припевом: Танкист в бою умеет лихо драться,
Врага огнём сметая и разя.
Но если, братцы, толком разобраться -
 И здесь никак без рации нельзя.
Пускай дожди и грязь,
Пускай палящий зной.
Должна работать связь -
Закон такой…

Мы гордились своей профессией и чувствовали себя, в нашем учебном артиллерийском полку, чуточку выше остальных.
Сашу Злючего, с которым я призывался из Днепродзержинска, перевели в линейные части. Он никак не мог справиться с координацией движения. При марше, на занятиях по строевой подготовке, у него одновременно шли вперёд правая нога с правой рукой.
Вечерами я писал маме письма, играл в шахматы, читал военно-технические журналы и даже слушал «вражеские» голоса. А по выходным иногда выходили в город. Однажды пошли во дворец спорта на «Лебединое озеро» - гастролировал Венский балет. После него, наверное, несколько недель я приходил в себя. Я впервые смотрел балет. Моя жизнь представилась мне такой ничтожной, что у меня снова появились мысли о целесообразности моего существования. Этот балет ещё долго оставался в моей памяти.
Ходили на мост через реку Куру, по которому бежали взбунтовавшиеся в 1956 году грузины. Рассказывали, что вслед за убегающими шли танки из Гори. Река в те дни была окрашена кровью.
Ходили на грузинские кладбища - тоже, своего рода, «достопримечательности». Ходили по старым и узким улочкам Тбилиси, удивляясь зарешёченным окнам во всех домах.
Однажды мама заказала телефонный разговор, который состоялся на центральной почте. Переговорные кабины находились в огромном фойе, с высокими деревянными панелями по периметру. Я обратил внимание на то, что панели буквально усеяны какимито тёмными точками. Мои сомнения по поводу природы их происхождения рассеял грузин, затушивший свою папиросу. На панели появилась новая точка. Потом меня пригласили в кабину, и я поговорил с мамой и Мусей. Мама плохо слышала меня, и я только расстроился.
 
Мы давали уже по 12 - 15 знаков в минуту. Но это совсем мало. С приёмом шло го-раздо легче. Мы принимали уже до восемнадцати, а то и до двадцати знаков. Мы приходили в классы вечерами и продолжали работать на ключе. Руку мы разрабатывали постоянно - и в кровати, и в столовой, «работая» на большом пальце левой руки.

В этот день мы с ребятами пошли в увольнение. Решили съездить на фуникулёр. По канатной дороге, трамвайчиком, поднялись на гору, побродили по заросшим тропическими растениями аллеям. Насладились развёрнутой сверху панорамой Тбилиси, и зашли в один из многочисленных ресторанчиков, расположившихся в живописном месте. Посидели мы в ресторанчике прилично, и прилично напились. Исчерпав свои денежные ресурсы, мы пошли обследовать туалеты. Они были исписаны, наверное, на всех языках, если не мира, то народов СССР наверняка. Мне понравился один из таких стишков:
«В минуту жизни трудную,
Когда я срать хочу -
В обитель эту чудную
Я соколом лечу».                Возвращались с фуникулёра мы уже совсем пьяные. И, благодаря гостеприимным жителям Тбилиси, всё обошлось без «ЧП»

Караульная служба мне понравилась. Ночь. Я один. Огромное небо. Звёзды и мечты, мечты… В одиночестве я никогда не скучаю. Одиночество – наилучшее условие моего существования. Порой я настолько углублялся в свои мысли, что мне казалось, что я ощущаю грань между контролируемым разумом и не контролируемым. В такие минуты становилось не по себе, и я старался отвлечься от назойливых «антимыслей». Не всегда мне это удавалось. Тогда длительное время я пребывал в контролируемых  кошмарах. Я обнаруживал, что какие-то странные сны являются ко мне многократно, повторяясь каждый раз с приходом такого состояния. «Что это – сумасшествие?» – задавал я себе вопрос, и старался чётко контролировать ход мыслей. Не помню, но, кажется впервые, я это почувствовал в армии. Это состояние приходило несколько раз.
 
Приближалось время выпускных экзаменов, и мы всё чаще выезжали в поле, разворачивали радиостанции, связывались с корреспондентами, передавали шифровку, принимали закодированный текст, расшифровывали его, делали соответствующие записи в журнале. На всё это засекали время и всё начинали сначала.
Мы окончили учебную полковую школу. Стали младшими сержантами, и получили профессию радиотелеграфистов ракетных войск и артиллерии. Пятерым из нашей группы: мне,  ещё четверым - присвоили второй класс. Мы передавали по двадцать и больше знаков. Скоро все мы разъедемся по войсковым частям Закавказского Военного Округа, и лишь по знакомым мелодиям троекратного «я буква ж» будем узнавать своих друзей, с которыми учились вместе. Нас поздравляют с окончанием учёбы, а мы и сами не знаем, радоваться нам или…

Жизнь предстала передо мной иной, нежели я себе её представлял, и от меня требовали не всегда то, что я считал более необходимым.  Мне всегда казалось, что Армия – передний край честности, бескорыстности, преданности, искренности. Мне казалось, что люди, от которых зависит неприкосновенность моей отчизны, готовы на самопожертвование во имя её. Для меня, молодого человека и солдата, были священными слова присяги: «…я готов по приказу нашего правительства выступить на защиту нашей Родины – Союза Советских Социалистических Республик, и как воин вооружённых сил, я клянусь защищать её … не жалея своей жизни для достижения полной победы над врагом».
В армии я столкнулся с теми же карьеристами, очковтирателями, демагогами и бюрократами. Трудно было это осознать. Ещё труднее подчиниться.
Вместе с тем, это был самый романтический период в моей армейской жизни. В дальнейшем я больше не нёс караульной службы на посту, где оставались мы вместе, и каждый сам по себе: я и пространство. Как ни ограничено небо горизонтом, я не мог его обозреть, и как оно ни огромно, оно не могло меня вытеснить. Не защищённый более от внешнего мира тонким стеклом окна, я сливался с ним воедино и становился частицей этого бесконечного, в своей таинственной бесконечности, пространства, навечно поглотившего в своих безмерных глубинах природу материи.

Я оставлял войсковую часть №54350. Я прощался с Тбилиси. Я расставался с ещё одним отрезком моей жизни. Как пишут в книгах – закалённый и обветренный, постигший премудрости военной науки, я уезжал для прохождения дальнейшей воинской службы по месту назначения.