Часть четвертая. На побывку

 Так случилось, что за три года службы я побывал два раза в отпуске. И хотя в эмоциональном отношении это были одни из самых ярких моментов, я очень смутно помню о них. В памяти всё смешалось, что было в первой поездке, что - во второй, поэтому я объединю оба отпуска в один.

Вызвал меня комбат и сообщил, что из дома пришла телеграмма, которая служит основанием для предоставления мне отпуска на десять дней.
Бедная, дорогая моя мама. Что она только ни делала, чтобы увидеть меня. У неё было плохое зрение, и в больнице ей предложили экспериментальное лечение: капли шприцом вводили внутрь глазного яблока. Взамен врачи обещали ей затребовать меня в отпуск по её состоянию здоровья.
Об этом я узнал позже. Но сейчас меня такая обуяла радость, что я немедленно приступил к подготовке. В считанные часы я передал всю документацию и мат. часть Рябченко, и до вечера ходил по всему городку, всматриваясь во все детали, как будто я уезжаю навсегда и хочу их запомнить.
Вечером мы собрались в плотницкой у Коли. Подобрали самый большой чемодан. Я записал заказы ребят и, когда всё было готово, Коля взял гитару и мы тихо запели уже полюбившиеся нам песни. Спать не хотелось никому. В промежутках между песнями мы спорили, шутили, доедали свои запасы. Дверь у нас была закрыта, и окна завешены занавесками, чтобы они не светились в ночном городке. Все мы курили и делали перерывы: погасив лампу, открывали дверь и выходили подышать свежим воздухом. Ночное небо, едва освещаемое боковым светом пограничных прожекторов, казалось плоским. Плотницкая находилась на краю городка со стороны границы. И сколько я наблюдал - облака всегда перемещались в нашу сторону. В ночном небе они тоже казались плоскими, как будто вырезаннми из бумаги. Это было настолько очевидно, что подстать усомниться в реальности существующего мира.
Под утро я взял подготовленный китель, сапоги, и мы пошли в казарму. Поезд на Ереван шёл рано утром. Всей компанией мы и пришли на вокзал.
Дверь открыла мама. Она была непривычно одна в квартире. Когда-то нас было четверо. Потом в квартире оста- лись  мама и Муся. И вот осталась мама, одна на всю квартиру. Глаза её были заплаканы и от встречи со мной, и от той жизни, которой она жила. Мама постарела. Появилось много седых волос. Почти не переставая плакать, она сразу же начала рассказывать обо всём. Я слушал и поймал себя на том, что мне не хочется всего этого знать, что я готов уехать обратно в армию. А мама продолжала рассказывать о том, как Муся вышла замуж за наркомана. О том, как мама дежурила первые ночи у них под окнами – боялась, что он убьёт Мусю. Она подходила к окну и заглядывала сквозь щели ставень, пока не гас свет. Потом она отходила в сторону. Рядом прокладывали трубы большого диаметра. В этих трубах она спала до утра, чтобы утром убедиться, что Муся жива. Только после этого она бежала на работу.
Утром я поехал к Мусе. Она жила со своим мужем Василием Тюльковым в том же районе, где жила Лида, чуть дальше. Вышел я на остановку раньше, чтобы пройти мимо Лидиного дома. Хотелось увидеть её. До сих пор мне покоя не давала её записка. Что скрывалось за словами - «правду сказать не могу…»? Что было в последней записке, которую я порвал? Какая она, Лида, сейчас?
Увидев меня, Мусин муж побежал за бутылкой. Они жаловались на маму, что она вмешивается в их дела, что она всё воспринимает не так, как происходит на самом деле. Что она хочет, чтобы они разошлись. Потом Вася с обидой укорил меня за то, что я из армии написал письмо в военкомат с требованием защитить маму от них. «Меня чуть не посадили» – жаловался он. Муся сначала подтверждала, что во всём виновата мама. Но когда почувствовала, что я решительно придерживаюсь противоположной позиции, начала обещать, что больше маму они трогать не будут.
Домой я пошёл пешком, чтобы по дороге прокрутить в голове весь разговор с Мусей. Я понимал, что все их слова ничего не значат. Что всё останется как прежде. Что от этого замужества хорошего ожидать нечего. Жаль было маму, жаль было Мусю – виновницу всех наших бед. Муся опускается дальше на дно. А мама не прекратит попыток вырвать её из этого окружения. Замкнутый круг.
Я настаивал на том, чтобы мама не вмешивалась в Мусину жизнь. Это единственный путь сохранить своё здоровье, а может и жизнь. Только Муся сама может себе помочь, и никто другой.

Дни отпуска проходят быстро. И странно. Я столько ждал этого момента, когда я буду дома. Я дома, и что же? Мне ничего не хочется. В голове пустота. Вечерами сижу с Терезой, и длинные, длинные разговоры с мамой. Что-то в нашей жизни течёт не так. Не о том говорим, не то делаем, не так живём. Всё хотелось изменить. Но это была мамина жизнь, и я не вправе её упрекать за то, что её жизнь не такая, какой вижу её я. Мама живёт свою, тяжёлую, но так необходимую и, по своему, правильную жизнь. Я могу только помочь ей или предложить свою. Но что я могу ей предложить, кроме утешительных писем из армии. Мы не знаем другой жизни и не умеем иначе жить. Но есть надежда, что закончится моя служба, и тогда я попытаюсь всё изменить. Только бы мама дожила до этого времени.
Мы с мамой пошли на кладбище к бабушке Хае, где она уже установила ей памятник. На кладбище много хулиганов и сама она боится туда идти. Мама поплакала, положила цветы, повыщипывала траву. Я наблюдал, с какой нежностью она гладила каменную плиту, как прижималась к ней щекой. До боли было жалко смотреть на маму.
В отпуске мне хотелось побольше погулять, а маме, наоборот – она каждую минуту выкраивала, чтобы побыть со мной. Уже к завершению отпуска мы с мамой поехали навестить родителей Толика. Они очень обрадовались и передали своему сыну тёплые носки, перчатки, шарф и другие мелочи. Весь день мы провели у них.
Я уже собирал чемодан в обратный путь. Мама испекла пирог. Загрузил я в чемодан пять бутылок «Столичной» водки, любимой ореховой халвы, сигарет, колбас. И вот мы снова с мамой в Днепропетровске на вокзале. На поезд Москва – Ереван билетов не было. Я поехал с пересадками.
Бедная моя мама. Каждый раз она провожала меня, как в первый и последний раз. До последнего сигнала я стоял на перроне. Мама не выпускала моей руки. Проводница кричала, чтобы я садился в вагон. И вот защёлкали прицепы, я слегка оттолкнул маму в сторону от вагонов, и проводница пропустила меня на верхнюю ступеньку. Мама почти вплотную приблизилась к вагону и побежала вслед. «Мама, отойди от вагонов!»- закричал я ей. Но, видимо, она этого уже не слышала, а поезд набирал ход. Проводница спиной оттеснила меня от двери и закрыла её.

Вагоны были забиты до отказа. Не то что  сесть – нормально стоять негде было. С трудом я протиснул свой огромный чемодан на пол и продвинулся к стенке тамбура. Ни о чём не хотелось думать. По ногам как будто ползали мурашки. Кого-то я всё время сбрасывал со своей спины, кому-то наступал на ноги, кто-то - мне. Здесь же курили, матюгались, плевали – в общем, ехали.
Одна из пересадок была в Севастополе. Поезд приехал поздно вечером. В первую очередь, на вокзале, я побежал искать туалетную. Потом, надышавшись свежим воздухом, закомпостировал билет и пошёл прогуливаться вдоль перрона, не упуская из вида чемодан, оставленный у стены. Какая-то женщина, лет тридцати, проходя невдалеке, остановилась. Посмотрела как-то мне прямо в глаза и подошла. Видимо, это была проститутка. Она очень быстро говорила, а я, коротко отвечая, смотрел ей за спину, туда, где стоял мой чемодан. Вероятно, она поняла, что я больше озабочен чемоданом и удалилась.
Я снова в вагоне, и снова некак повернуться. В общей сложности, я простоял в вагонах четверо суток. И вдруг, когда до Еревана оставалось несколько остановок, вагон как-то внезапно опустел. Две полки на третьем ярусе освободились. На одну я поставил чемодан, на вторую лёг сам. Положив подбородок на руку, я неотрывно смотрел на чемодан.
-Вставай, солдат, Ереван – разбудил меня голос проводника. Полка напротив была пуста. Я глянул на смежные, на нижние, спрыгнул на пол – чемодана нет. В руках у меня остался только фотоаппарат, который не вместился в чемодан. Даже деньги с билетами остались в чемодане. Я бегал по всему вагону, надеясь, что кто-то переставил его на другое место. Выбежал из вагона. Пассажиров уже не было. С разрешения милиционера, я осмотрел камеру хранения, но тщетно.  Продав свои ко- жаные перчатки за три рубля, я купил себе билет до Нахичевани.
Настроение было паршивое. Хоть не выходи из вагона. Ещё издали, хотя было уже совсем темно, по силуэту, я узнал Толика. Он стоял на противоположной стороне от вокзала, недалеко от нашего КПП. Размахивая фотоаппаратом, я подошёл к нему. Толик подумал, что вещи я отправил багажом и только разыгрываю его. Ах, если б это так и было!
В плотницкой меня ждали все ребята. Пришлось им довольствоваться моими рассказами. Но и здесь для них было мало что интересного.
- А с девками гулял? – спрашивали они. -
- Ну, не лишать же их последней радости, - подумал я.
Об истории с чемоданом наши родители узнали уже после демобилизации. Скорее всего, был описан первый отпуск. А пока мы писали, что всё в порядке. У мамы сохранилось письмо, которое я прислал ей после второго отпуска:

«Здравствуй, дорогая мама!
Мамочка, ты, вероятно, уже устала ждать от меня письмо и тебе трудно понять моё объяснение, что явилось причиной столь длительной задержки. В часть я приехал 14 декабря. Нужно было приехать двенадцатого – на два дня я опоздал. Приехал в часть, всё нормально. Командир спросил как дома, что к чему, и так всё прошло. С первого же дня приезда я стал готовить доклад к отчётному собранию, и им был занят круглосуточно, так  как материалов было много, а времени совсем мало. И вот, 23-го лишь состоялось собрание. 24-го был в наряде, и опять не мог написать. А сегодня, наконец, освободился и пишу.
Я понимаю, как тебе тяжело сейчас. Но я по - прежнему остаюсь верен своим убеждениям, что человек - хозяин своей судьбы. Ведь это так! Я вернусь, и всё изменится. Жизнь твоя, мама, станет совершенно иной. В необходимости этого я убе- дился давно, и сейчас с ещё большей убеждённостью повторяю в мыслях. Тебе надо только ждать. Сколько? Во всяком случае, не больше года. Понимаю, что тяжело, но ведь ты два уже прождала! Основное – крепись и будь спокойной. Старайся не переживать из-за всяких пустяков. Оставь Мусю в покое, и что бы у неё ни происходило – не вмешивайся. Будет плохо, придёт сама. Не трогай её - это будет для тебя и для неё лучше. Не собирай всякие сплетни и меньше прислушивайся, что тебе о ней говорят. Знай, тебе необходимо дождаться меня. Только мне ты можешь доверить свою дальнейшую судьбу, и только я в состоянии улучшить тебе жизнь. Муся на это не способна. При всём её «желании», она этого никогда не сделает. Пойми и поверь мне.
Мама, будешь отвечать, обязательно напиши, как прошла комиссию, какую группу тебе дали. Если даже оставили прежнюю, не огорчайся. Напиши, выписалась ли  Муся. Она должна это сделать обязательно. Пиши, как у тебя на работе. Мама, хочу заметить, что тебе стоит меньше обращать внимания на их реплики. Лучше, если ты рассчитаешься, конечно, для пользы дела и, конечно, получив справку от врача, что работать ты не в состоянии. Об этом мы ещё будем говорить.
Мама, варенье твоё всем понравилось. Мне лично также, и я просто был глупцом, что раньше его не кушал! Мы с Толиком благодарим тебя вместе.
До свидания. Привет от Толика.
Мама, высылаю тебе фото. В конверте ответного письма вложи кусочек наждачной бумаги, мелкой.
Привет: Идёт длинное перечисление имён
Привет всем.
С приветом – Гарри.
С Новым Годом!         

                25.12.1963г.».