Часть первая. Наша семья

В общем, жили мы с Мусей дружно. Но интересы у каждого были свои. Я не вмешивался в её дела, она, соответственно, в мои. Я дружил с Марком, она со Светой.  Чаще мы с Мусей общались дома.
Утром, как всегда, мама уходила на работу, оставляя нам еду. Бабушке она готовила заранее хлеб с маслом, оставляя его на плитке. Бабушка не доверяла нам с Мусей, поскольку мы, из-за своей вредности, могли намазать на  хлеб чего-нибудь другого или просто сказать, что намазали свиным жиром, хотя откуда ему у нас взяться. Бабушка Хая, хоть и была слепой, ориентировалась в квартире хорошо. Она шла на ощупь и брала еду.
Мы часто глумились над бабушкой Хаей. Проводили различные эксперименты. Об этом тяжело вспоминать. Мама нас ругала, взывала к нашей совести и сознанию, просила, но мы были глупы и не поддавались воспитанию.
Бабушку мы, безусловно, любили. Мы не были жестокими. И если надо было вывести бабушку на улицу, или что-то ей подать – мы всё бросали, чем бы ни занимались, чтобы помочь. Наше отвратительное поведение носило скорее познавательный характер.
Особенно мы с Мусей любили готовиться к Новому Году. Было у нас несколько плоских картонных ёлочных игрушек, которые Муся хранила из года в год. Остальные игрушки мы делали сами. Клеили цепи, корзинки, домики, делали звезду из бумаги. К тому времени, когда мама приносила ёлку, игру- шки к ней уже были готовы. Сосед – дядя Сеня, устанавливал ёлку в ведре с землёй, и мы наряжали её до поздней ночи. Мама к Новому Году пекла пирожки с маком и много других разных вкуснятин из еврейской кухни. Делала холодец из петуха и, когда мы садились за стол, ставила наливку. Наливка на столе ставилась скорее для ритуала и на случай, если к ней зайдут её друзья. Близких друзей у мамы было немного. Из милиции – Сеня и Павлуша, муж её подруги Аси – Пётр Иванович. Так уважительно она его называла потому, что он работал начальником финансового отдела города. Из парикмахеров – Таня Дашкевич, Берта Моисеевна, Диктман, Дудник, Брегман.
Вечером мы всей семьёй садились за стол и «пировали». У нас не было принято дарить подарки. Так мы к ним и не привыкли,  оставшись с Мусей безразличными к подаркам.
Жизнь в эти годы была тяжёлой. Всего не хватало. О том, что будут продавать муку, извещали заранее. Уходя на работу, мама оставляла мешочки, деньги и к восьми часам утра, чаще я, реже Муся, брали нашу слепую бабушку Хаю и шли к магазину. Очередь была невообразимой. Но милиционеры наводили порядок. Инвалидов, а сразу после войны их было не счесть, пропускали вне очереди, но только слепых и безногих. Я подводил бабушку к очереди возле окна выдачи так, чтобы милиционер нас видел, и ждал, когда он скажет: «Ведите бабушку». Я подводил её к окну, подавал свой мешочек, потом бабушкин. В одни руки давали ограниченный вес (не помню какой). Я брал бабушку под руку, и мы уходили домой. Мука в то время, был главный продукт. Когда мука была в квартире, мама веселела и её радость, её уверенность в благополучии передавалась нам.
Сколько помню маму, она всегда что-то делает и поёт, и торопится. Даже кушала она как-то на бегу. Редко помню, чтобы она ела из тарелки. А когда с продуктами бывало потуже, она любила макать хлеб в стакан с вишнёвой наливкой и так кушала.
Однажды мама пришла взволнованная. Работала тогда она ещё в «Смешторге». Её парикмахерская находилась рядом с милицией. Утром, идя на работу, она увидела лежавшего на дороге своего друга – Павлушу. В эту ночь он дежурил. Что-то случилось, он задерживал преступника, который, скрываясь, выстрелил ему в живот. Пуля была разрывная. Павлуша лежал и руками заталкивал в живот расползавшиеся по земле кишки. В больнице Павлуша умер. Мне он запомнился каким-то толстокожим. Его смуглое лицо всегда улыбалось, и был он какой-то мягкий и добрый. Вечером в этот день пришёл Сеня. Мама налила ему стакан наливки. Они вместе погрустили. Пил он, как и Павлуша, чисто символически. А сегодня был такой день...

Мама любила фотографировать нас  и любила фотографироваться с нами. Но, к сожалению, до этих дней уцелели лишь некоторые. На фотографиях от 49 до 53 годов даты стоят очень и очень приблизительные. Так, фотография, на которой я стою в «военном» костюме с разными по длине рукавами, датирована 1950 годом. И хотя в верности этой даты я несколько сомневаюсь, ориентируясь на неё, мы переехали на Первомайскую улицу в 1948;1950 году.
В нашей семье отмечались многие еврейские праздники. Мама с бабушкой между собой, в основном, говорили на идиш.  Мы с Мусей всё понимали, но говорили очень плохо. Бабушка в день поста всегда постилась - ничего не кушала. Мама же очень много работала, потому не могла не кушать. Каждый раз с утра она намеревалась поститься, но к вечеру всё-таки кушала. Мацы мама напекала целую гору. Потом всю неделю мы её кушали, особенно мы любили разные блюда из мацы. В семье у нас всегда присутствовал дух еврейской жизни. Здесь, мама всегда чувствовала себя ущемлённой. Её передразнивали, или просто называли жидовкой. А ей хотелось не стесняться своего языка, еврейских имён, обычаев. Ей хотелось быть самой собой – быть еврейкой. Это её угнетало. Она часто говорила о том, что хотела бы уехать в Израиль. Мы не ощущали всего этого и были безразличны к её проблемам.
Однажды мама принесла патефон и несколько еврейских пластинок. Для бабушки Хаи это вообще была диковина. Она подходила к нему, весь ощупывала, пожимала плечами и садилась обратно на своё место. Потом спрашивала нас, как певцы туда заходят, когда он такой маленький. Радио, её интересовало в том же плане. Мы долго ей объясняли, что никаких людей ни в патефоне, ни в радио - нет. Осмыслить этого она не могла. А мама, приходя вечером домой, ставила пластинку, и мы все слушали еврейские песни.
Иногда эти песни приводили маму и бабушку в уныние. Прослушав их, они задумчиво молчали, очевидно, вспоминая о Руве и Шае. Наслушавшись, мама, бывало, в очередной раз писала во всесоюзный розыск. Мы надеялись, что, может быть, кто-то из них жив. Но каждый раз приходил один и тот же ответ.

Где они, наши мужчины? Мама выставляла их фотографии на видном месте. Так было приятней, что они присутствуют с нами и больнее – от того, что их нет.
Вечерами соседи выходили во двор, обсуждая все важнейшие  события минувшего дня. Бывало, они засиживались допоздна. Мама редко присаживалась к ним. Она приходила поздно с работы и часто очень уставшая. Но мы с Мусей и соседом Витькой крутились между ними. Изредка и бабушка Хая выходила во двор. Она сидела молча и слушала, попутно ощупывая пальцами свои закрытые веками глаза. Правый глаз уменьшался, и она теряла надежду снова вернуть  себе зрение.