Часть вторая. 1948-1958 Новая квартира

Мама пришла домой возбуждённая, говорила громко и быстро. А через некоторое время пришли её сотрудники, и все вещи стали грузить на машину. Мы переезжали на новую квартиру! «Ура!» – закричали мы с Мусей, и каждый из нас кинулся собирать свои «ценности». Тем временем мама рассказывала, что квартирка, в которую мы переезжаем, двухкомнатная. И ещё там есть кухня, сарай и маленький участок под окнами.
Это было примерно от 1948 до 1950 года. Увы, ни я, ни Муся точной даты переезда не помним. И всё же мама без особой радости оставляла старое место. Она не хотела оставлять Почтовую улицу, соседей. Она переезжала с надеждой, что когда-нибудь вернётся на эту улицу снова.

Новая квартира была не так уж далеко от прежней – одна трамвайная остановка! От Почтовой надо спуститься по базарному спуску к проходной завода, от проходной второй дом направо. Дом был кирпичный, двухэтажный.
На первом этаже был общий коридор. Первая дверь налево – наша. Вторая вела к Мурке – «весёлой вдове», ещё её называли кацапкой. За ней жила спокойная неприметная семья… По правую сторону коридора, соответственно, жила украинская семья , за ними жила вдова с сыном. Она все ждала мужа с фронта... Первый этаж имел пристройку, в которой жила неблагополучная семья  и с торца дома, на первом этаже жила спокойная семья Седых. На втором этаже жили  менее общительные (для меня) люди В этом же дворе, особняком, стоял одноквартирный домик. В нем жила семья с одним сыном- Витей. Двор был огорожен с трёх сторон забором. Четвёртая сторона в глубине двора отсекалась высоким заводским  забором. В центре двора стоял голубятник. По периметру – сараи.

 Два наших окна из кухни и комнаты выходили во двор, в наш палисадник, где находился и наш сарай. Уже через несколько дней я соорудил небольшой заборчик, отделив участок между домом и сараем, на котором в дальнейшем мы держали курей, уток, гусей.
Соседи приняли нас тепло. Мама с бабушкой устраивались в новых комнатах, а мы с Мусей сразу вышли во двор. Я познакомился с ребятами, а Муся - с девочками. Вскоре мы объединились, и бойкая Женя  уговорила меня покататься с ней на трамвае. Когда мы с ней приехали, на нас уже смотрели с подозрением...
 До позднего вечера мы сидели на скамейке во дворе — смеялись, шутили, рассказывали самые невероятные истории, пока нас не загнали домой.

Теперь, когда у нас появился наш маленький участок, я переключил всё своё внимание на хозяйство. Наблюдал за поведением птиц, ухаживал за ними, кормил их и чистил после них сарай и территорию. Вовремя забирал яички, и каждый раз удивлялся величине гусиных яиц. Позднее я вырыл крольчатник и завёл кролей. Но это было ещё далеко не всё хозяйство. Однажды мама дала нам с Мусей десять рублей, чтобы мы что-то купили на базаре. С базара мы принесли маленького поросёнка. В сарае он наделал много шороху и мне пришлось закрывать его в шкафу, который стоял в сарае. Вскоре мы с Мусей повторили свой «подвиг» - принесли с базара маленьких  козлёнка и козочку, назвав их соответственно: Боря и Катя. Я выпускал их во двор из загороди, чтобы они могли пощипать траву, да и порезвиться. Боря был просто умница. Он легко поддавался обучению и как собака выполнял мои команды. Был привязан ко мне и заходил за мной в квартиру. Когда он подрос, возникли проблемы. Как только Мурка выходила во двор, Боря подбегал к ней и мордой лез под её платье. Отбиться от него она не могла и на весь двор кричала: «Гарик, забери своего цапа!». Соседи смеялись, а я оттаскивал Борю, у которого уже начали появляться рожки. Катя была смирная. Она напоминала мне Татьяну Ларину. Бывало, подойдёт  ко  мне, уткнётся мордочкой в ногу и с такой грустью смотрит в глаза, что меня охватывала печаль за её животное происхождение. Я её гладил и давал самые сочные листья капусты.
Как-то после школы, Муся пошла в сарай и прибежала с Машкой (так мы назвали нашего поросёнка, оказавшегося свинкой) на руках, лицом прижимаясь к её мордочке. Машка не двигалась, и Муся попросила меня посмотреть, что с ней случилось. Машка была холодная. Похоронили мы её под заводским забором.
Мама стала настаивать, чтобы мы продали коз. Они быстро вырастали и требовали много корма и большого ухода. Жалко было их продавать, но мы согласились.

Мама достала две путёвки в зимний лагерь «Саксагань», мне и Мусе - на три месяца.  Лагерь расположился в живописном районе Пятихатки у реки Саксагань. От железной дороги его отделяла широкая полоса леса. Местность была холмистая, покрытая толстым слоем снега. Около месяца я пробыл в лагере. Однажды ночью, проснувшись, я обнаружил под собой мокрую простынь. Я поднялся, оделся, написал Мусе записку, тихонько вошёл в девичью спальню, где она спала, и оставил  на её тумбочке. Вернувшись к себе, я собрал в комок простынь, отнёс её в кладовую и там бросил на кучу.
На улице было морозно, но безветренно. Снег хрустел, проваливаясь под моими ботинками, оставляя глубокий след, ведущий к лесу. Уже светало. Я шёл по лесу, рассматривая деревья, собирая шишки и медленно продвигался к железнодорожному полотну. Шёл осторожно, оглядываясь на каждый скрип деревьев и глухой стук падающих шишек. В лесу было интересно, и постепенно я привык к различным звукам, чувствуя себя спокойно. Лес то сгущался, то редел. Иногда встречались дороги или тропы, идущие, в основном, вдоль леса. Я шёл строго по избранному, ещё на входе в лес, направлению. Прямо передо мной, за  железнодорожными путями стоял совсем маленький вокзал. Он скорее был похож на трамвайную остановку. Я вышел из леса. Перейдя полотно, я сел на единственную скамейку, на которой уже сидели несколько человек,  у кого-то спросил, когда и в каком направлении идёт поезд на Днепродзержинск. Часа через три мне показали состав, в который я сел и тут же уснул.  Увидев меня, мама и огорчилась, и обрадовалась.

Мама готовилась навестить Мусю в зимнем лагере «Саксагань», откуда я недавно убежал. Она напекла пирожков, купила мороженых слив и яблок. А мне к этому времени соседка Лида сшила новый костюм из ткани защитного цвета, с лампасами на брюках, как я хотел. И хотя рукава у кителя были разной длины, и карманы были на разных уровнях, он всё равно мне нравился. Хотелось быть военным. Мне думалось, что в этом костюме меня и принимают за военного. Первое время я ходил в нём важно, подглядывая, обращают на меня внимание прохожие, или нет.
Когда мы приехали в лагерь, Муся болела и лежала в изоляторе. Мама пошла к ней, а я остался стоять на улице. Мальчишки, с которыми я был в лагере, увидев меня, окружили с расспросами. Они спрашивали, как я шёл ночью через лес, не было ли мне страшно. Я отвечал им об этом, как само собой разумеющееся для человека, уже не раз совершившего подобные вояжи. К тому же, рассказывал я, у меня был перочинный нож. Видимо, это должно было вызвать особенное уважение, хотя, для них я и так уже был героем. Но главный «удар»,  с моей точки зрения, должен был нанести костюм. Я рассказывал, что поступил в военное училище, туда принимают детей, чьи отцы погибли на фронте, и там мне выдали военный костюм.
Мальчишки с завистью смотрели на меня, задавали различные вопросы. Может быть, кто-нибудь из них и понял, что всё это не очень похоже на правду...

Когда мама шла на базар покупать нового петуха, селезня или гуся, я обязательно шёл с ней. Она выбирала петуха жирного, чтобы сразу пустить его на холодец, а я выбирал красивого и крупного, чтобы хорошо дрался. В конечном итоге выбирала мама, хотя, если попадался очень красивый, мама мне уступала при условии, что зарежет нашего петуха.  Я любил петушиные бои и часто их устраивал. А однажды мама принесла нового гуся. Он с нашим гусем так жестоко дрался, что выворотил дверцу крольчатника, и мне пришлось их развести. Редко, но бывало, что утки или гуси оставались без селезня или гусака. И тогда их функции пытался брать на себя петух. Часто после его поползновений мне приходилось спасать петуха.
Гусям я периодически устраивал разминку. Выгонял их из загороди, и во дворе они расправляли крылья.  Каждую нашу птицу я знал буквально в «лицо» и, видимо, потому не мог их резать. Мама всегда просила Петю, и он с охотой это делал. Но изредка и я пробовал резать. Это становилось мучительно и для меня, и для птицы. Перед тем, как резать гуся, мама отдавала Ольге трёх на откорм. Она «штопала» всех троих, за что одного оставляла себе.