Ноябрьская колыбельная

  Чулпан поставила ведро с водой на пол, плотно закрыла тяжёлую дверь, отделяющую жилую часть дома от сеней. Пора было готовить ужин. Женщина скинула тулуп, прошла на маленькую тесную кухню, что находилась за печкой, и с беспокойством стала оглядывать запасы. Муки оставалось совсем мало, крапивы, собранной и засушенной летом, чтобы варить суп, тоже. Скоро придется разрезать кукол Гульфии, её старшей дочери. Этих кукол женщина шила сама, набивая их округлые тела отрубями.

  Чулпан деловито вытерла руки о передник, зачерпнула ковшом воды из ведра и стала готовить нехитрую похлебку из кипятка и муки.
Из большой, скудно обставленной - стол, кровать, печь да лавки - но чистой комнаты послышался тонкий писк. Женщина прошла туда, по пути улыбнувшись детям, игравшим на печке, затем склонилась над деревянной люлькой, свисавшей с крюка, вбитого прямо в потолок. Там, завернутая в тёплую шаль, спала её младшая дочь, пятимесячная Гульсинур. Мать просунула руку в ворох пелёнок. Они были сухие.
"Скоро надо будет кормить дочку", - подумала Чулпан. Она потрогала груди в отчаянной надежде на то, что  молоко вернулось, но прежней налитой тяжести не было. Женщина пробежалась кончиками пальцев по свежему, ещё саднящему шраму.

- Что же ты, матурым*, не убереглась? - спросил пожилой фельдшер, который вскрывал гнойные полости.

  Она промолчала, вспоминая, как неосмотрительно вышла на осенний ветер вешать белье в одной рубахе и тонком жилете, как заболела потом грудь.
  Женщина тяжело вздохнула, качнула люльку и вернулась на кухню, чтобы успеть выпить кипятка до того, как проснётся малышка.

  Маленькая Гульсинур часто плакала. Ей не хватало молока, и мать, читая молитву, просила Аллаха за дочек и детей мужа, в глубине души недоумевая, почему он послал ей ребёнка в такое тяжелое время. Чулпан вышла замуж за вдовца с двумя детьми в тридцать восьмом. Их совместная старшая дочь, Гульфия, родилась за год до начала войны. Тогда Зуфар, её любимый Зуфар был с ней.

  Чулпан вспомнила, как провожали его на фронт. Она с детьми стояла у калитки, а муж шагал в строю вместе с другими мужчинами их деревни. Небольшой отряд вчерашних пахарей и хлеборобов, по неумолимому требованию судьбы превратившихся в воинов, хмурых и суровых, с каждым мгновением всё удалялся, оставляя позади плачущих женщин, скорбно молчащих стариков и растерянных детей. У поворота, ведущего на тракт, Зуфар вдруг оглянулся, кинулся назад, за пару секунд добежав до своей калитки, порывисто обнял жену, погладил по головкам и поцеловал дочерей и сына. Глаза его были влажными...

  Она тогда уже была беременна, хоть и не знала об этом. С первых же дней она страшно тосковала по мужу, хотя и не верила, что разлука затянется настолько. Тогда, в первые дни войны, никто не верил, что война продлится долго. Родители стирали и чинили детям одежду, чтобы осенью было в чём идти в школу. Стояли ясные, тёплые дни, как каждое лето цветы радовали глаз яркими красками, слышалось мелодичное пение птиц и жужжание насекомых. Летние поздние сумерки были, как обычно мягки и ласкали уставшее тело тёплым бархатным воздухом. Казалось немыслимым, диким то, что где -то падают бомбы и погибают люди.

  Однако сейчас, в ноябре сорок второго, Красная армия вела тяжелейшие бои за Сталинград. Чулпан, как и все жители деревни, с тревогой следила за новостями, поступавшими из райцентра. С тревожными, мрачными лицами оставшиеся в деревне, осиротевшие без мужей и отцов люди слушали их в клубе. Новости зачитывал председатель колхоза, Шамиль, пожилой мужчина с широким добродушным лицом. В былые времена его часто можно было увидеть на улицах. Когда не работал в колхозе, он проведывал семьи трёх своих сыновей, которые жили в разных концах деревни. Председатель ходил, немного выставив вперёд большой круглый живот, и глаза его улыбались. Все три сына были призваны на фронт, на одного он получил похоронку, и теперь трудно было узнать в этом хмуром человеке с серым лицом прежнего лучезарного Шамиля.

  Чулпан стояла у плиты, помешивая жидкую похлебку из кипятка, овощей и муки, приправила её солью, посыпала чуть-чуть чёрного перца, чтобы кушанье погрело внутренности. Летом было проще, спасал огород. Старшие дети весь день бегали, играли на солнышке, ели чёрную, блестящую на солнце смородину, синеватые терпкие ягоды жимолости с куста да яблоки, тем и сыты были. В саду поспевали желтые сладкие груши, колючие крепкие огурцы и пузатые помидоры. Земля в их краях была чёрная, щедрая. В теплое время года Чулпан неустанно работала в огороде, пестуя и выхаживая каждый побег и каждую клеть, благо младшенькая была ещё совсем крохой и много спала, а старшие дети помогали. Зимой же запасы неуклонно и неумолимо кончались, да и не давали овощи и соленья чувства насыщения надолго.

  Откинув скатерть со стола, Чулпан выдвинула ящик. В довоенные времена в нем всегда лежало несколько свежих караваев из пшеничной муки, которые она с большой любовью пекла в печи. Сейчас там тоже лежал хлеб, но далеко не такой аппетитный, не такой ароматный и упругий... Женщина вспомнила,  как раньше по утрам все собирались за этим столом, руками ломали тёплый хлеб и пили парное молоко. Она доила корову рано утром, пока все спали. Эту традицию они с детьми соблюдали и после того, как отец ушёл на фронт, но прошлой осенью корову забрали в колхоз, и стало совсем тяжело.

  Чулпан прикинула, на сколько дней хватит этого хлеба на четверых, спустилась в погребную яму, пересчитала хранящуюся там круглобокую редьку, бочки с заготовленными летом терпко- ароматными огурцами, запустила руку в ведро с песком, где хранились морковь и свекла, нашла в дальнем углу запечатанную сургучом бутылку с самогоном. Тут же мелькнула мысль, что её можно будет обменять на что-то сьестное. Женщина взяла немного овощей и стала подниматься наверх.

  В один из мрачных серых дней, когда сердце женщины изболелось от плача недоедающей Гульсинур и вида её маленького грустного личика, Чулпан набралась смелости и пошла к председателю колхоза просить козу. Шамиль выслушал её с грустной и ласковой улыбкой, заметил горькую складку на высоком чистом лбу молодой матери и козу дал.

- Чай, не зверь же я, всё понимаю. У самого шестеро внуков на попечении, - сказал он сердечно благодарившей его Чулпан.

  Прошёл месяц. За это время дети немного прибавили в весе, стали улыбаться, а на их щечках всё чаще играл нежный румянец. Мать ласково глядела на малышей и благодарила Аллаха. Омрачало её робкую радость лишь отсутствие писем от мужа.
Первое время Зуфар был относительно недалеко, писал часто. Он вспоминал их знакомство, робкий взгляд и улыбку девушки, хоровод на деревенском празднике.
 
  "Я помню, как ты кружилась, и ленты в твоих волосах развевались на ветру", - писал он. Чулпан прижимала треугольник письма к сердцу и тихо плакала. Муж писал и о том, как увидел однажды жену с их первой совместной дочерью: она была в их саду с малышкой на руках. Укрываясь от весеннего яркого солнца, женщина присела под раскидистой яблоней. Был теплый майский день, и нежные белые цветы, сплошь покрывавшие ветви дерева, трепетали на ветру. Чулпан кормила совсем маленькую ещё Гульфию, крохотная светлая головка ребёнка виднелась из кружевной, вышитой вручную пеленки. Женщина заметила взгляд мужа, подняла голову и счастливо улыбнулась ему в ответ. Это воспоминание Зуфар бережно хранил, оно грело его долгими, голодными днями в окопах.

  Чулпан тоже часто вспоминала, как она впервые увидела Зуфара. Был праздничный день, Сабантуй. Вместе с другими жителями их деревни девушка шла на луг, где уже был вкопан огромный столб, по которому желающие могли попробовать подняться, чтобы получить приз - новые сапоги, подвешенные на самом верху; было отведено место для борьбы на кушаках, по кругу располагались скамейки для пожилых зрителей и прилавки со сладостями. С радостным смехом пробегали вперёд дети, люди улыбались в предвкушении праздника, весело окликали знакомых, на ходу переговариваясь и делясь новостями.

  Вдруг девушки заволновались, завытягивали шеи, и послышалось звуки игры на гармони и чистых молодых голосов. Это ехала празднично украшенная повозка, на которой сидели юноши и пели песни. Гармонист лихо заламывал меха, издавая приятные переливы, сиял улыбкой. Глядя на него, Чулпан невольно улыбнулась, захваченная общим приподнятым настроением. Мать, как всегда сдержанная и суровая, тут же быстро взглянула на неё, грозным шепотом велела опустить глаза. Отчим же примирительно сказал:

- Ну что ты, пусть девушка повеселится, праздник же.

На что женщина строго ответила:
- Негоже ей на парней смотреть.
- Чулпан уже двадцать четвёртый год, а она всё ещё не замужем,- мягко заметил мужчина. - Давно уж пора.
- Посмотрим, - отчеканила мать, пождав сухие тонкие губы.

  Повозка подъезжала всё ближе, и песню подхватил какой-то незнакомый мужчина. Его сильный басовитый голос уверенно и вольготно лился на фоне юношеских голосов. Чулпан подняла глаза, кинула на него быстрый удивленный взгляд. "Наверное, приехал к кому-то в гости", - подумала она и, виновато оглянувшись на мать, снова потупилась.

  Через пару дней Чулпан с матерью и отчимом пригласили в гости дальние родственники, жившие в конце деревни. Там она к своему изумлению вновь увидела того мужчину, что красиво пел с ребятами. Зуфара. Их познакомили, потому что после внезапной смерти первой жены, молодой вдовец с двумя детьми-погодками искал новую жену. Дело быстро сговорили, и Чулпан стали готовить к свадьбе.

  Зуфар перевёз новую жену в свою деревню, где у него был большой добротный дом, участок, небольшое хозяйство с коровой и птицами.
Первое время Чулпан очень стеснялась мужа. Помогало то, что на неё возложили обязанности заботиться и о его детях, сыне Аязе и дочери Амине четырёх и пяти лет, а малышей Чулпан всегда любила. Вскоре привыкла она и к Зуфару, оказавшемуся добрым и надёжным человеком. Через год после их свадьбы родилась Гульфия, мамина радость, и женщина ежедневно благодарила Аллаха за благополучие её семьи. Но одним прекрасным летним днём в деревню пришла страшная новость.

  Началась война.

***

  Бои шли уже больше года. Многие в деревне потеряли связь с родными, многие получили горестные вести о тяжелораненых и убитых. Никто больше не радовался и не пел песен, как в былые времена, не отбивали бойкий ритм сапоги ладных весёлых парней, не сверкали лукавые улыбки юных девушек, не кружились в танце длинные косы и оборчатые юбки. Только всё чаще созывали хозяйки бабушек на аш*, и над столами с нехитрой едой звучали долгие молитвы.

  Через месяц произошло то, о чем Чулпан ещё долго вспоминала с содроганием. В тот день женщина как обычно крутилась на кухне и, взглянув через маленькое окно во двор, вдруг увидела, что у калитки стоит председатель колхоза. Он поймал её взгляд и кивнул. Привычным движением вытерев руки о передник, женщина вышла, вопросительно глянула на мужчину с порога.
- Чулпан, подойди, пожалуйста. Разговор есть, - сказал тот, хмурясь.
- Да, Шамиль-абый, я слушаю, - ответила Чулпан, вдруг ощутив неясную тревогу.
- Мне жалоба на тебя поступила, - негромко сказал мужчина.
- Что? Какая жалоба?
- Заявление. Что ты козу для ребёнка просила, а сейчас молоко сама пьёшь.
Чулпан растерялась.
- Так это же для молока! Я и Гульфие даю, и Аязу и Амине.
- Да я понимаю. Но и ты меня пойми - ведь у многих дети, всем еды не хватает. Не может коза постоянно у тебя быть.
Широкими коричневыми пальцами с загрубевшей кожей Шамиль трогал кору на деревянном заборе. На Чулпан он не смотрел.

- Подожди, Шамиль-абый, а как же дочка моя? Если у меня молоко пропадёт...
- Да я всё понимаю, но коза колхозная. Была бы моя...
Глаза женщины бегали по лицу председателя, руки безотчетно сжимали ткань передника.
- Как же это? Как же так? Ведь и корову осенью увели...
- Ты уж меня прости, но козу мне придётся забрать.
- Шамиль-абый... Ради Аллаха... - молила Чулпан, едва сдерживая слёзы.
Но мужчина помотал головой, опустив голову, открыл калитку и направился к хлеву.

  Чулпан качала дочку на руках, гладила тёмные, совсем как у Зуфара, волосики на её маленькой тёплой головке и в безотчетной тревоге кусала и облизывала губы так, что они стали совсем сухими и начали болеть. Чулпан знала, кто это сделал, кто пожаловался.

  Рыжий Гилемхан. Маленький, завистливый и злой, любитель склок и чужих жён. Он всегда выступал на собраниях, встречая в споры по поводу и без, и казалось, наслаждался своим скандальным поведением. У Гилемхана была некрасивая и чёрствая жена, а детей им Бог не дал. Могло ли бы быть такое, что он завидовал статному Зуфару, которого все любили, и его красивой ласковой жене? Чулпан не знала и не хотела об этом думать.
Первое время держались на старых запасах. Потом немного помогали соседи. У матери помощи просить было бесполезно, она и Гульфию-то не любила и не ласкала никогда, а младшенькую и вовсе ни разу не навестила. Шамиль приходил, приносил молоко своей коровы. Чулпан брала, не до гордости было, но всё равно еды отчаянно не хватало. Женщина отчаянно переживала за дочерей, особенно за младшую, которая всё чаще плакала и снова стала долго спать. Чулпан пила много воды, но молоко не приходило, лишь желудок налилвался неприятной тяжестью. Малышка прикладывалась к соску, пыталась пить, но вскоре выпускала пустую грудь из ротика, долго обиженно кричала, затем, ослабев, затихала, забывалась неспокойным сном. Чулпан смотрела на её впалые щёчки, потерявшие свой румянец, и беззвучно плакала, пряча лицо от вопросительного печального взгляда старших детей.
 От Зуфара писем по-прежнему не было. Но Чулпан верила, что это лишь временно, что мужчина сейчас там, где нет возможности отправить весточку домой, и много молилась за него и за детей.

  Однажды утром женщина проснулась и поняла, что Гульсинур давно не просыпалась и не звала маму. С замирающим сердцем женщина кинулась к люльке, тронула щечку малышки. Она была холодной. Чулпан вскрикнула коротко и горько, тут же зажала себе рот рукой, чтобы не испугать детей, игравших во дворе, потом взяла несчастного ребёнка на руки и долго целовала бледный лобик. Она вспоминала первую улыбку дочери, то, как малышка научилась переворачиваться и хватать мамин палец. То, как под нежной кожей на головке бился родничок. Чулпан любила ощущать эти жизнеутверждающие толчки, осторожно прижимаясь к тёплой головке дочери губами. Женщина смотрела на закрытые синеватые веки малышки и перед её мысленным взором представали ясные глазки дочери с длинными тёмными ресницами, то с какой радостью и любовью они смотрели на мать. Как малышка долго и певуче агукала, обещая хорошо петь. Как она была похожа на Зуфара. Чулпан мечтала о том, как после войны муж вернётся, и обрадуется, увидев, как младшая дочь похожа на него. Ничему этому уж не бывать. Из глаз Чулпан непрестанно текли слёзы и мочили вышитую рубашечку дочери. Через некоторое время мать положила Гульсинур обратно в люльку, с головкой укрыла одеяльцем, прошла в сени и накинула тулуп. Заглянув в сарай, она взяла там вилы с длинными тонкими зубцами, что использовались для накидывания скирд, и вышла за калитку.

  Пройдя несколько домов, она вошла во двор чужого дома. Калитка громко стукнула на морозном ветру, и вскоре на пороге показался хозяин, на ходу натягивавший жилет из овчины, сшитый мехом внутрь.
- А, красавица Чулпан пожаловала! Проходи, уж я тебя уважу! - своим обычным ёрническим тоном заговорил рыжий Гилемхан. - А вилы тебе зачем?

  Он взглянул в лицо гостьи внимательнее и замер. Губы женщины были плотно сжаты, на щеках виднелись засохшие дорожки от слёз, глаза были холодные, страшные, мёртвые. Мужчина содрогнулся, отступил назад, споткнулся и упал, сев в сугроб. Чулпан размахнулась и, с силой выбросив вперёд руку, воткнула вилы в снег совсем рядом с его ладонью. Гилемхан громко ойкнул и побледнел так, что стал более снега, в котором сидел. Чулпан вытащила вилы и замахнулась снова.

- Стой, убьешь ведь! - верещал мужчина, закрывая голову руками.
Чулпан несколько раз опускала вилы, выплескивая свою боль и немую ярость. Снег вокруг Гилемхана стал весь изрешеченный, будто прошитый пулями, а сам он едва дышал и всё больше съеживался, не замечая, как катится по лбу холодный пот. Наконец Чулпан остановилась. Несколько секунд она стояла, молча глядя на жалобщика. Тот стянул с головы шапку, прижал её к груди, и изменившимся голосом вдруг сказал:
- Ты это из-за козы, да?
Чулпан ничего не ответила, взглянула на него молча и яростно, затем отвернулась и пошла прочь. У самой калитки она услышала:
- Это ведь не я жаловался, клянусь Аллахом. Я никогда вам зла не желал. Это Фатима сделала.

  Чулпан развернулась, ошеломленно взглянула на мужчину. Тот лишь кивнул головой, печально опустил глаза. Никогда она не видела его таким серьёзным и тихим.

  Медленно, будто во сне она отворила калитку и пошла вдоль по улице. Фатима жила через два дома. Мысли в голове Чулпан метались как птицы перед грозой.

  Фатима была дородной миловидной женщиной с круглым улыбчивым лицом. У неё был большой добротный дом и хозяйство, любящий муж, которого не взяли на фронт, так как он работал на заготовке леса, прекрасные, смышленые дети.

  Зачем она так поступила?...
  Дойдя до забора Фатимы, Чулпан остановилась. Перед домом играли дети, два крепких мальчика. Раскрасневшись от прохладного воздуха, они в шутку боролись и весело смеялись, ничуть не обижаясь друг на друга, когда один из них падал на спину, побежденный. Чулпан молча стояла и смотрела на них. На душе у неё вдруг стало совершенно пусто, исчез весь гнев. В окне мелькнуло лицо Фатимы, исчезло и тут же вернулось. Чулпан перевела на неё глаза, увидела, что лицо женщины стало белее косынки, , которым была повязана её голова, а в глазах стоял смертный ужас, и поняла, что Гилемхан не соврал. Несколько долгих секунд женщины смотрели друг на друга, затем Чулпан перевела взгляд на детей, разжала пальцы, сжимающие вилы, и они упали на дорогу. Дети повернулись на звук, наконец заметили Чулпан, но она уже отвернулась и пошла домой. Там она долго качала на руках безжизненное тело дочки, пела ей колыбельные и гладила холодные пальчики.

***

  Зуфар не вернулся с войны, числился без вести погибшим. Чулпан, её старшая дочь и дети мужа от первого брака выжили. После войны женщина больше не выходила замуж, хотя ей предлагали. Работала она в доме престарелых.
  Каждую осень женщина вспоминала те страшные дни, своего Зуфара и его маленькую дочь, которая стала жертвой голода, людской зависти и злобы.




  Рассказ основан на реальных событиях. Всё имена изменены.

* Матурым - красавица моя (тат.)
* Аш – мусульманское застолье с чтением молитв. Проводится по случаю рождения ребёнка, переезду в новый дом, поминовение усопшего родственника или просто, чтобы все родные были здоровы. Молитвы читают старики, потом едят, уходят и к столу приглашают остальных.