Часть вторая 1958-1961. Здравствуй, Почтовая

Это была самая большая неожиданность. Мама пришла ко мне в портретный цех и сказала, что есть обмен квартиры на Почтовую улицу. Один пьяница, как она выразилась, разошёлся с женой и согласен обменять свою квартиру на нашу с небольшой доплатой с нашей стороны. Мы должны переехать сегодня, а документы оформим потом.
К вечеру мы уже были в новой квартире на Почтовой, куда мама всё время рвалась. В этот же день пришли порадоваться с мамой старые соседи с Почтовой: Лёля, Сема, Фаня, Даша и даже Мина - соседка, которая купила квартиру у деда Моисея. Долго и оживлённо все они разговаривали. Помню, мама сказала: «Здесь, Фаня, я уже и умру».
Квартира была большая. Две комнаты, по двадцать пять квадратных метров каждая, коридор, кладовка, сарай, примыкающий к коридору, веранда большая, застеклённая. Что и говорить, квартира, по нашим меркам – шикарная. Последняя комната имела два окна, которые выходили на улицу. Я облюбовал себе правое окно и поставил возле него свой стул. Было в этом переселении и нечто такое, что вызывало тоску. Всех птиц пришлось либо порезать, либо продать. С собой взяли только одну собаку Лоту.
Лота была небольшая, но свирепая собака. Держал я её не как сторожевую, а просто любил. Она была умная и преданная. К сожалению, когда у меня появилась Тереза – немецкая овчарка, я совершил не лучший в моей жизни поступок...

К этому времени я закончил свою учёбу и получил вторую (из трёх) категорию портретиста, что давало мне право, на равных со всеми, играть в шахматы с Мацкевичем, который по очереди вызывал каждого из нас к себе в кабинет и, в основном, выигрывал.
Однажды в мастерской появилась дама и спросила заведующего. Через некоторое время, после того, как она вошла к Мацкевичу, он выглянул и пригласил меня. Дама, лет тридцати пяти, встретила меня оценивающим, может быть, даже разочарованным взглядом, пробежавшим по мне сверху вниз.
«Вот, пожалуйста, мастер, поговорите с ним» - сказал Мацкевич  и вышел из кабинета. Не знаю, почему именно мне дал эту работу заведующий. Он знал, как любит такие работы Влад.  К тому же у него был большой опыт. Тем временем женщина продолжала рассказывать как-то вяло, то ли не надеясь на моё понимание, то ли сомнения не давали ей сосредоточиться. Мне это было как-то безразлично. Я всё равно ничего не слышал из того, что она говорила. Вернее, мало что слышал. Я смотрел в её глаза и, уже боковым зрением, видел её губы, длинные волосы, ползущие через плечо на крепкую грудь…
«Хорошо» - в завершение сказал я - «Продиктуйте мне адрес, я запишу». Мы условились, когда я к ней приду, и она удалилась. Как только она вышла, в ту же минуту заскочил Мацкевич:
«Ну, шмок, расставляй, тебе белые дать?  Бери, бери! Сейчас посмотрим!» (Слово «шмок» он употреблял как «фраер»).


Как было принято в Союзе, город помогал колхозам, направляя работников заводов, фабрик, артелей на уборочные работы. Для меня это была первая поездка в колхоз. В этот раз нас посылали на двадцать дней. Всего от артели отправляли двадцать пять человек. Когда я прибыл на сборочный пункт, то обнаружил, что там – двадцать четыре женщины и один я.
В колхозе женщин разместили в классе сельской школы. Меня одного никак не могли пристроить. Наши женщины стали требовать, чтобы меня поместили с ними, заверяя, что будет полный порядок. В замешательстве, под их напором, сельский руководитель махнул рукой. Нам выдали пустые матрасы. Мы набили их соломой и разложили в классе вдоль стен. Свой матрас я положил отдельно, у двери. В группе я был самый молодой. Сначала женщины начали отпускать провокационные реплики. Потом я оказался в гуще с ними. Галдёж длился недолго. Видимо, до председателя колхоза всё - таки дошло, вскоре он пришёл и забрал меня на квартиру к одной бабке, у которой уже жил квартирант.
В эту же ночь у бабки пропали двадцать пять рублей, и она обвинила меня в воровстве. Куда делись деньги, я не знаю, но это так возмутило наших женщин, что они тут же, утром, забрали мои вещи, и уже до конца нашего двадцатидневного срока я оставался с ними в классе. Они остепенились, только иногда подшучивали надо мной: «Ты же смотри, когда будем прощаться, чтоб ты каждую поцеловал в губки!». Они видели, что я ещё не искушённый и на большее не претендовали
.
Вера Кирилова в коллективе, пожалуй, была моложе всех. Мы с ней  вечерами бродили по селу. Сельские мальчишки воровали яблоки в колхозных садах. Вера это «пронюхала» и уговорила меня пойти за яблоками.
Вместе с сельскими ребятами мы пошли к саду. Вера осталась у забора, а мы перелезли через него. Забор был высокий, метра два с половиной, сбитый из досок, между которыми оставались вертикальные просветы сантиметров до десяти. Привычные сельские мальчишки спокойно рвали яблоки, сопровождая это оживлёнными переговорами между собой. Я же, оглядываясь по сторонам, всё всматривался между деревьями и тоже рвал яблоки, бросая их себе за пазуху. Вдруг я увидел, что метрах в тридцати от нас, полусогнувшись, крадётся сторож с ружьём. Наверное от неожиданности я не стал бежать, а сначала показал его мальчишкам. Мгновенно вся орава бросилась к забору. Тут и я не оплошал - через несколько секунд я уже был за забором! Вера схватила меня за руку, и мы побежали. Потом она рассказывала, что когда мы бежали, сторож выстрелил, наверное, вверх.
Бывало, что мы с Верой ночи проводили прямо в поле, наблюдая за работой комбайнов. Было интересно и романтично. От прохлады мы жались друг к другу, что-то фантазировали, смеялись.

Мама с волнением ждала моего приезда. Ей всё казалось, что я ещё совсем маленький, и меня надо постоянно спасать. Но не успела она нарадоваться моему приезду,  как меня снова послали в колхоз. На этот раз нас – мужчин - было двое, я и Олег. Правда, Олег был на семь лет старше меня. Нас поселили к одной, очень хорошей бабке. Каждое утро она бесплатно ставила на стол большую тарелку мёда, рядом ложила малосольные огурцы и так приучила нас кушать солёные огурцы с мёдом. Это было вкусно! Олег любил самогоночку. Она снабжала и этим, но уже за деньги. Кажется, один рубль за пол литра. Вечером, после работы, мы с Олегом шли на танцы к нашим девочкам из города. К ним приходили сельские ребята с гармошкой. Танцевать я не умел и приходил просто посмотреть. Иногда меня втаскивали в круг, и я топтался со всеми. Однажды  Олег предложил мне дурацкую идею.  «Есть – говорит - там девушка Кира, давай объяснимся ей в любви – пошутим». Когда мы пришли, Олег показал мне её. Она была на два – четыре года старше меня, интересная. Кра заметила, что мы наблюдаем за ней. Отошла от площадки и села на скамейку. Олег  подошёл с правой, я - с левой стороны и сели рядом с ней.
Всё шло, как в известной оперетте. Видимо, что-то она заподозрила, хотя, наверное, и сомневалась. Не будучи уверенной в нашей искренности, она решила уйти. Мы её не отпускали, требуя, чтобы она сказала, кто из нас ей нравится. Долго она колебалась, умоляла нас, чтобы мы её отпустили. Вдруг она поднялась, повернулась лицом к Олегу  и сказала:
-Разговор в вашу пользу - после чего тут же ушла.
(Как-то я встретился с ней в городе и она спросила меня:
 -Вы тогда посмеялись?
Что я мог ответить.
-Я говорил то, что думал - такой ответ мне показался более щадящим).
На танцы Кира больше не приходила. А я познакомился с Галей – приятная, умная девочка.  Как-то мы сели с ней на скамейку, разговаривали, смеялись. Было уже темно, когда подошёл к нам здоровенный сельский парень и фонариком посветил  Гале в лицо. Я очень резко высказался ему, и он ушёл. Через полчаса он возвратился уже подвыпивший, с ножом сантиметров двадцать пять, и бросился на меня. Я успел среагировать и ногой выбил нож из его руки. В следующее мгновение Галя выскочила из-за моей спины и бросилась ему на шею, успокаивая и убеждая его в том, что всё это произошло из-за недоразумения. Он как будто бы успокоился, нашёл в темноте свой нож и ушёл. Но я понимал, что он вернётся. У меня в карманах не было ничего. Всё происходило незаметно для посторонних. Мы с Галей встали со скамейки и пошли прохаживаться по дорожке. Вскоре он возвратился, с налитыми кровью, как у быка, глазами. Я принял решение не ждать, а напасть первым. Но Галя обняла меня, оттолкнула и снова кинулась ему на шею. Кажется, в этот раз она его даже поцеловала. Он смирился, но Галя его не отпускала, она потребовала, чтобы мы пожали друг другу руки, что мы и сделали. Конфликт был исчерпан.

Мы обживали новую квартиру. Помню, с какой радостью я купил первый наш приёмник «Беларусь». В комнате под потолком я набил гвоздей и навил на них антенну. Каждое свободное время я слушал приёмник, а мама просила, чтобы я «поймал» израильскую радиостанцию. Вечерами она слушала еврейские песни, рассказы о жизни в Израиле, и мечтала поехать туда. Ей хотелось жить среди евреев. Бабушка Хая тоже слушала и вздыхала, периодически ощупывая свои глаза.
«Э-э» – вздыхала она и говорила, что один глаз уже почти вытек.

Работа в портретном цехе меня разочаровала. Я пришёл к выводу, что всё это – халтура! «Какие это художники?» – спрашивал я у себя, - «все только и думают о том, чтобы урвать побольше».
Разумеется, я понимал ещё в самом начале, что это не «высокое искусство», что это, по существу, ширпотреб. Конечно, я выделял Володю из всей этой среды, но он был инвалид, куда ему податься.
Я хотел настоящей работы. Эта работа не для меня – решил я, и в январе 1959 года уволился.