Часть третья. Лида

Имя Лиды я не сменил.

Как обычно, в конце августа газета «Дзержинец» поместила короткое объявление, в котором говорилось о том, что третьего сентября 1960 года в помещении редакции состоится заседание постоянных членов литературного кружка, … приглашаются все желающие принять участие.
Первое заседание я не пропускал. Хотелось увидеть своих знакомых, узнать об их делах, творческих в первую очередь. Послушать, что нового скажут Стоянов и Сиренко – ведущие нашего кружка.

Пришёл рано. Ещё никого не было. За мной вошла девушка, светловолосая, стройная, вся в голубом, как в сказке, и спросила:
- Здесь собирается кружок от редакции «Дзержинец»?».
- Да, - ответил я.
Она была такая красивая, такая нежная и такая молоденькая, что я добавил:
- Но, очевидно, сегодня заседания не будет, потому что не приехал руководитель кружка Стоянов.
Она сожалела по этому поводу. Я ей предложил пойти в литературный кружок завода  «Правда», который ведёт поэт Штейн (не ручаюсь за точность фамилии). Она согласилась, и мы вышли на улицу.

Шли  медленно. По дороге я ей сознался в том, что всё наврал, что мне захотелось с ней погулять. Тут же выяснилось, что она не против, и добавила:
- А ваша идея мне понравилась.
Мы говорили о поэзии, о нашем отношении к ней, о наших скромных попытках. Лида предложила при следующей встрече, на время свидания, обменяться черновиками. Я согласился и тут же предложил встретиться завтра. Потом мы долго ходили молча. Я смотрел на Лиду и задавался единственным вопросом – о чём она думает. Мне хотелось взять её за руку, хотелось поцеловать. Но об этом я мог только мечтать. А Лида как будто читала мои мысли – то багровела, то бледнела. Потом она вдруг повернулась ко мне лицом и сказала:
- А я люблю дождь!
Мне тут же захотелось ей ответить - «А я люблю тебя!», но воздержался и продолжал своё молчание. Поздно вечером мы подошли к её дому, но уходить не хотелось. Она сказала:
 - Давай мы ещё один круг обойдём, и ты пойдёшь домой. Но мы обходили ещё и ещё. Я не смел к ней прикоснуться, и не мог её отпустить.
 - Скоро перестанут ходить трамваи - говорила она, - чем ты уедешь?
Как сейчас помню. Дошли мы до её калитки, остановились, я долго смотрел ей в глаза, потом сказал: «До свидания». Она открыла калитку и побежала в подъезд.
Дом её находился в районе кинотеатра «Аврора». Это в сторону «Баглея», восемь трамвайных остановок от «Прометея». Я даже не пытался идти к трамвайной остановке, а прямо пошёл пешком. Мы условились встречаться недалеко от её калитки, за углом, на дороге возле фонарного столба.
На следующий день, в воскресенье, я подошёл к назначенному месту и через минуту увидел Лиду. Она шла ко мне, улыбалась, в руке у неё была толстая тетрадь. Мы шли пешком, в направлении к центру города, по скверу, который тянулся от улицы Ленинградской до Пелина. Шли мимо скамеек, на которых сидели любопытствующие старики, молодые мамы, или такие же влюблённые, как и мы. Лида не упускала случая, чтобы не показать мне целующуюся пару. Мне становилось неловко за мою нерешительность, и в своё оправдание лишь сформулировал что-то такое сложное, вроде того, что «…поведение диктуется глубиной чувств и искренностью отношений. Легкомысленные позволяют себе больше. И наоборот, чем выше человек ценит взаимоотношения, тем больше тормозящих факторов действуют на него».
Лида так громко засмеялась, что тут же поняла свою оплошность и, взяв меня за руку, сказала:  «Извини».

Сейчас, когда слушаешь разговоры молодых ребят и девушек, многое кажется пустым и глупым. Но ведь это сейчас! А тогда, когда я сам был молодым, всё это не было пустым и глупым. На всё были свои доводы и даже претензии. Боже мой, какое это было время!..
Мы выбрали малолюдное место и Лида, глядя мне прямо в глаза, сказала: «Ну, давай тетрадь». Она взяла мою тетрадь, отошла в сторону и молча начала читать. Лицо её изменилось. Она стала серьёзной и задумчивой. Лида ходила с тетрадью то в одну сторону, то в другую. Губы её что-то шептали. Потом она закрыла тетрадь, подошла ко мне и уже наизусть продекламировала моё стихотворение:
 «Я сегодня хочу долго-долго бродить,
   Чтобы черти успели луну закатить.
   Только завтра луна будет тоже гулять,
   Без меня восходить и садиться опять…»

-Почему ты такой грустный?
Но в ответ я лишь напомнил ей, что теперь моя очередь читать её черновик. Лида ответила, что после моего черновика она не может дать мне свой. Я возразил, ведь мы договорились.
- Я не могу, Гарик, дать тебе свой черновик. Пойдём, пройдёмся - предложила она.
- Тогда объясни, пожалуйста, причину, - настаивал я.
- Понимаешь - начала Лида. – Я прочитала твои стихотворения и подумала, что ты парень, а пишешь о жизни, о человеке, об этом мире. И когда я сравнила твою тему с моей, поняла, что я писала несерьёзно. Дело не в том, что наши темы разные. У нас разный подход. Чтобы было понятней, я тебе прочту одну строчку из моего стихотворения, посвящённого Есенину. Вот она:
«Я готова пить мёд из уст твоих»- теперь ты понял?
А твои стихотворения мне понравились. Они мелодичны и наводят на размышления. Вот только почему-то все они, как из загробной жизни. Особенно там есть куски, в которых я прочла о мертвеце, это у тебя поэма будет?
- Да, я пытаюсь написать поэму об одном товарище. Он хотел утопиться. Я эти куски показывал Сиренко.
- И что он сказал?
- Он сказал, что если я буду над собой работать и сменю тему, то очень даже может получиться. Я ему ответил, что если я сменю тему – это уже буду не я.
- Да, мне эти куски тоже понравились. Но вот там у тебя есть место, где ты пишешь «если тройка коней» и дальше идёт нецензурное слово. Мне кажется, его необходимость не оправданна.
- Это вопрос спорный. Впрочем, этот куплет у меня уже заменён – «провожает  глазами звёзд…».
- Там, у тебя в черновике, лежит отдельно листок с рисунком. Это ты рисовал?
- Да, это я вчера вечером нарисовал.
- Это я?!  Дай, пожалуйста, я ещё раз на него посмотрю. Это я после бани?
- Может быть.
- Но ты ведь меня не видел такой?
- Значит, я тебя придумал.
- Ну, спасибо. Ты хорошо рисуешь.

Медленно мы шли домой по той же дороге - к её калитке. А когда подошли, я снова ей предложил обойти ещё круг. Потом второй, потом ещё, и всё молча.

Встречались мы с Лидой регулярно. По субботам мы встречались вечерами. Чаще просто бродили по улицам, иногда ходили в кино. В воскресенье мы с утра ходили в читальный зал, и снова бродили по городу. Когда начинались дожди, мы могли встречаться и в рабочие дни по вечерам.  Лида очень любила дождь. Я видел, как сияло её лицо в каплях дождя. Она поднимала лицо к небу и по нему буквально текли ручьи, огибая глаза, нос, губы.
Лида заканчивала торговую школу, и на практику должна была уехать в Симферополь. Но до этого было ещё далеко.

Я раньше должен был уйти в армию. Но по уходу за слепой бабушкой мне два раза давали отсрочку. Вместе с Лидой мы строили свои планы. Намерения у нас были самые серьёзные. В литературном кружке, по её мнению, мои стихи были лучшими. Она мечтала, что я поступлю в литературный, а она - на исторический. Я объяснял ей, что давно порвал с поэзией, что пишу я изредка, и только для себя. Но Лида не хотела даже слушать, она меня будоражила и вдохновляла. Как-то я ей сказал: «Ты напрасно меня тревожишь, я – труп».

- Ведь врёшь ты всё это! Врёшь! – кричала она.
А я и сам не знал, вру или нет…

Жила Лида у родителей, вместе со старшей сестрой, которая была замужем и имела ребёнка. В квартире у них я никогда не был, и она ничего не рассказывала. К нам Лида тоже не заходила. Однажды мы лишь подошли к нашему дому, я забежал в квартиру и вынес ей книжку  «Стилистика и стихосложение». Она ждала меня во дворе. Не знаю, но почему-то у меня и мысли не возникало пригласить её в квартиру, или самому напроситься к ней. Мы знали лишь друг друга и никого больше. Я даже не знаю её фамилии!
Мы также никогда не объяснялись в наших чувствах и не спрашивали о них. Моё отношение к ней было уникальным. Мы всё накидывали вокруг её двора «последний за последним» круги. Она говорила:
- Я пойду…               
А я просил: - Ещё немного…

Когда начался учебный год, я часто встречал её у выхода из торговой школы, откуда выходила она – самая замечательная, и я знал, что она улыбается мне. Мы шли очень близко друг к другу, но не касаясь. Наверное, Лида понимала, что для меня это уже стало непреодолимым барьером. Но мы знали оба без слов, что очень скоро, когда она будет провожать меня в армию, прощаясь, я обязательно обниму и поцелую её.

В этот день, как обычно, я вышел на свидание с Лидой. Возле кинотеатра «Слава» сел на трамвай №2 и, взявшись за поручень недалеко от входа, смотрел, как всегда, в окно. Вот мы проехали площадь Ленина, универмаг, а это уже Ленинградская. Там, недалеко от остановки, живёт Галя. Проехали новый вокзал, кинотеатр «Аврора», мост, а вот и Лидина остановка. Я обошёл трамвай сзади, перешёл трамвайные пути и автодорогу, пошёл  по узкой улочке к нашему столбу. На фонарном столбе свет уже горел, было около девятнадцати часов – это время нашей встречи. Через одну -две минуты должна подойти Лида.  Я топтался вокруг столба, а недалеко от него стояла какая-то женщина и смотрела в мою сторону. Потом она подошла ко мне и спросила:
 - Вы Гаррий?
- Да, - ответил я.
- Я Лидина сестра, - сказала она и протянула мне записку. Я хотел её прочитать, но, видимо от неожиданности, не смог. Тогда сестра Лиды, увидев моё замешательство, сама зачитала мне записку:  «Гаррий, извини, я сегодня не могу прийти. Встретимся в следующую субботу, как обычно». Я поблагодарил Лидину сестру, взял записку и уехал домой.
В следующий выходной мы встретились и медленно пошли нашим маршрутом. Не придавая особого значения записке, я между прочим спросил, что случилось в прошлый выходной. Ответ был неожиданным. Выдержав большую паузу, Лида сказала: «Понимаешь, правду сказать я не могу, а обманывать тебя  не хочу». 
Теперь надолго задумался я, предполагая всевозможные варианты. Может быть, ничего особенного в этой «правде» не было. Но, взвинтив себя до предела, я настойчиво потребовал объяснения. Лида только повторяла уже сказанное. Ситуация сложилась патовая. Я восстановил в памяти, со стенографической точностью, все наши беседы за последние месяцы и ничего, с моей точки зрения, не давало видимого повода к раздражению.
Лида пыталась несколько раз начать разговор, но я ничего не отвечал. Так, молча, не говоря ни слова, мы проходили весь вечер и подошли к её калитке. Нет, отпустить я её снова не смог, и мы пошли как прежде, круг за кругом. Потом Лида остановилась у калитки и, широко открыв глаза, обернулась ко мне лицом. Она оказалась так близко, что её дыхание обжигало мои губы. Чуть отстранившись, она одобрительно улыбнулась и, сказав:  «до свидания» - убежала в подъезд.
На следующую встречу я шёл напряжённый, и уже издали увидел у нашего столба силуэт Лидиной сестры. Лида не пришла снова - понял я, и спросил: «Снова записка?». Она протя- нула мне её. Я взял записку из рук Лидиной сестры и, не разворачивая, порвал её. Клочки записки, а может быть, клочки наших долгих и в чём-то не понятых  встреч, остались лежать возле нашего столба, освещённые фонарём.
Я шёл домой быстро, не оглядываясь.
 – Это конец, - говорил я себе. Но когда нервная буря прошла, я стал задумываться над тем, что же было в записке. Может быть, она заболела? Может, у неё что - то случилось? А может быть, в этой записке были ответы на мои вопросы? Мне вдруг захотелось вернуться и собрать все клочки. Но я шёл и шёл, всё дальше от места нашей встречи.
Уже потом, гораздо позже, я ругал себя за этот поступок. Может быть, Лида хотела разобраться в самой себе. Может быть, ей нужна была помощь. Мало ли что могло быть в записке, обращённой к другу. Но какую «правду» она не могла мне открыть? Об этом я уже не узнаю никогда.


1960-61г.