Санки

Основан на реальных событиях

                Посвящаю Надежде Горенской.


                Часть 1

               
                Дороня

Лежит Дороня ( Дорофей), никто его не хоронит,
а встанет до неба достанет (дорога).

В. И. Даль, Пословицы русского народа.   

                Пристань

     Андрей Дорофеевич, уже в годах, повидавший жизнь старик , с характером, а как без него, без него никуда. Вот посмотри на любую пташку или животину, на первый взгляд живая тварь, кусок или кусочек мяса, да сгустки нервов — «куда ветер дунет» туда и они, а приглядишься, с характером, просто они не способны высказать это понятным для человека языком. Пташка вспорхнёт, улетит, а животина тоже увернётся, уйдёт от потревоживших их обстоятельств. Вот в этом проявляется характер божьёй твари - во время уклонятся от опасностей, но они в отличии от людей не могут предвидеть опасности заранее и поэтому, почти всегда, становятся жертвами непредвиденных обстоятельств.
     Перед тем как продолжить повествование о самом главном в рассказе-Санки, коснусь далее жизни моих героев, без понимания обстоятельств и причин объясняющих их действия и поступки, кроме как, преданностью и любовью к родным местам, к «пепелищам» своих предков не объяснить, а это есть главное в рассказе — Санки.
    Андрей Дорофеевич спокойный, расчётливый человек как и все сангвиники. Дорофеевич  сангвиник. Жизнь сделала его расчётливым и не суетливым, точнее он сам и с помощью  своего отца. «Вот, сынок думай, кумекай  перед тем что-то сделать, думай и смекай что  из этого выйдет»  - говорил спокойно его отец. То что спокойно и без нажима говорил он, это есть и главное. Иные родители кричат, шумят на своих детей, когда учат чему нибудь, по мне то, они просто срывают на  дитя своё настроение, а для ребёнка, да, если он не готов воспринимать нравоучения — трагедия, и нравоучения почти всегда оканчиваются скрытой обидой и даже потаённой злобой к родителю. Андрей Дорофеевич избежал этой участи в младенчестве и поэтому с теплотой вспоминал своего отца — молодого вспоминал, а повзрослев стал понимать и сочувствовать ему уже постаревшему и рано поседевшему мужику и было за что. Совсем как в пословице - «Cедина в голову, а бес в ребро» и Дорофей Сафронович не избежал  участи мужиков в годах, когда они зрелые и познавшие тонкости семейной жизни, вдруг понимают конечность своего бытия и хотят наверстать упущенные возможности в молодости и как сорвавшие с цепи псы, начинают их искать в любовных утехах на стороне или топить себя в рюмке водки. Дорофей Сафронович из таких мужиков. Его жена увядала на глазах - из привлекательной женщины Евгения Никитична  превращалась в сварливую старуху: «Ты не можешь уже без водки, али в молодости не налакался  вдоволь, посмотри на себя оброс, а морщины — лицо пополам, о парнях подумай, подросли они, скоро женихаться, а ты...». На утро окончательно помятый подушкой и похмельем виновато поглядывал на жену и уткнувшись потухшим взором в земляной пол  жилища выклянчивал: «Подай Христа ради, пожалей...». Евгения Никитична поначалу жалела мужика, рюмку нальёт, а потом про себя: «Куда  катится мой Дороня (так называла, иногда, она мужа и не только про себя),  а что дальше, на шею сядет, не увернутся». А когда начала отказывать — дело доходило и до кулаков. Окончательно скатывался Дорофей Сафронович, бывало перепьёт, слёзы рекой: «Вам бы такое, что мне досталось, там, под Смоленском, на моей родине, а я здесь в глуши, как она теперь без меня, а я будто в заточении маюсь...». На утро уходит в огород или куда ещё, работой хмель выгоняет, пОтом. А, иногда, после бани, очищенный паром и берёзовым веником, Дорофей Сафронович прислушивается к упрёкам жены, поддакивает, соглашается, та ему: «Помнишь ли Дороня наши молодые года на хозяйстве у Шустовых, - помню, а как не помнить, молодые были, всё нипочём, слюбились сразу, так от чего теперь на меня  руки распускаешь, - продолжает она, у самой, губы в струнки, обида в газах, - куда всё подевалось, всё твоя водка, распроклятая». В эти минуты по настоящему жалеет Дорофей Сафронович жену: «Потерянный я человек, для себя потерянный, ты уж извиняй меня, но не здесь моя родина, а семья?, где семья там и родина,- возражает Евгения Никитична. Дорофей Сафронович  молодым попал за Байкал из Смоленской Губернии, примерно в 90 годах позапрошлого века, не по своей воле попал, а так сложилась его судьба. Те в далёкие времена, а это конец восемнадцатого века, почти сразу после отменны крепостного права (февраль 1861 г.) в России начались скрытые крестьянские бунты не миновали они и  Смоленскую Губернию, и он, то ли от из-за тягостного выкупа от крепостного права родителями всех членов семьи, то ли из-за своего бунтарского характера покинул родительское гнездо и подался Дорофей в Сибирь, подальше от родного края и в конце концов, после двух годов скитаний, уже в девяностые годы, оказался в Иркутске, на тот момент стукнуло ему под тридцать годков. Возраст подходящий, для создания крепкой семьи, накопить деньжат, завести собственное хозяйство, а у Дорофея ни «кола ни двора», не подруги надёжной, так шалава всякая, на ночь. Более того, с его заносчивым и бунтарским характером и без надёжных документов трудно было найти постоянную и доходную работу в провинциальном Иркутске. А, где найдёт, вроде подходящее место, рассмотрят поближе, поймут что из пришлых и без бумаги - «отворот поворот». Поэтому, чаще он промышлял на пристани где какой груз перенесёт, где по подземному туннелю доставит на лошади до центральной торговой площади  рыбу (сейчас на этом месте находится центральный рынок), на еду хватало и ладно и никаких бумаг и расспросов. А ожил он по настоящему, когда познакомился с местным авторитетом по кличке — Гришка - партизан, тот, как бы, занимался охранной пристани на Ангаре, (совсем как в девяностых в наше время), так этот Гришка подкидывал Дорофею доходную работёнку, за которую потом он делился с авторитетом, делился же конечно, деньгами. Позже Гришка - партизан выправил Дорофею более менее надёжную бумагу, при осмотре которой, у дежурившего, иногда, полицейского на пристани, не возникали вопросы, а если в другом месте, да под лупой, на печать взглянуть... Дорофей чувствовал своё шаткое положение и ему же с его неугомонным характером,  хотелось настоящей свободы, он чувствовал она есть, а  где она, поди догадайся. Однажды ему повезло, когда торговые люди привезли на своей мореходке бочки с солёным омулем, притянули живьём осетров с собой на крепких верёвках, загорелся Дорофей при виде этого богатства, запросился с ними за Байкал, только услышал отказ - не к месту ты для нас, мол, без надёжной бумаги и что у тебя на уме, поди догадайся, одним словом, непроверенный человек не к чему. Торговые же охотно поделились с напористым парнем, как попасть по воде в одну из деревень, а лучше в Красный Яр, мол, место дюже удобное для жизни. Они догадывались, чего это настырный,  прилип к ним с расспросами, советовали: « А ты видно, парень от властей скрыться хочешь, так тебе самое место в Красный Яр, там и островов тьма, при случае где есть затеряться, не одна собака не сыщет, тебе в эту деревню надо, но тебя не возьмём, каждый уголок занят будет товаром, сам добирайся, можно и на лодке, доберёшься упрямый ты или лучше дождись зимой обоз из шустовских  крестьян и к Шустовым в хозяйство к Шустову Льву Николаевичу поклонись - хозяину , а хозяйство на острове, и как раз по тебе, поживёшь там, а потом и в деревню можно, а чтобы ты попал в обоз, шепнём на ухо хозяину про тебя».   

                На острове Шустовском
 
Так и случилось, оказался Дорофей на острове у Шустовских. По приезду сразу же на поклон Льву Николаевич, а тот: «Эко ты братец, чисто заморыш, да выжатый весь к месту ли будешь, буду, буду, - говорит в тон Дорофей, не совсем оттаявшим от холода голосом, -  больно ваши места мне по нраву, красиво и воля, а выжатый — по Байкалу с обозом, почти пешком, а что места?,- заметил Лев Николаевич, при этом как бы не  обратил внимание на оправдание Дорофея, - в работе мы все, не до красот, разве что по престольным праздникам её почувствуешь, а воля наша -  не каторжный труд, на себя работаем, на общество, потом всё сам увидишь, а сейчас же подкормись, отмойся, отдышись от дороги - у нас баня всегда в тепле, и с утра на работу, я распоряжусь куда, там глядишь и телом нальёшься и к месту будешь, а сейчас же иди, да, помощника - распорядителя моего найди, Игната,  все вопросы с ним, а  у меня же дел  невпроворот, ступай...». Действительно, к месту пришелся Дорофей в шустовском обществе и хозяину приглянулся, тот, правда, изредка видел его, но увидит в работе    или где ещё, намётанным глазом отметит: «наш человек, не волыня, бойкий, хваткий, на месте не сидит, жену бы ему подыскать, путную, тогда точно к месту будет». И шустовские крестьяне признали его с коими пришлось столкнутся по делу и наёмные работники, жившие с ним в зимовье, куда определил его Игнат, сразу по приезду, все они признали его после первой, так сказать получки, от хозяина. Получив деньги, он тут же рассчитался за стол, проживание, и не оставив себе не гроша, пропил их с вновь приобретёнными товарищами, чем  расположил их к себе окончательно.
   Хозяйство Шустовское большое, можно сказать даже очень большое, остров на котором расположилось оно — несколько квадратных километров, главное, выход есть через Байкал по реке Селенге в Иркутск за товаром, а туда рыбу, масло, а зимой по насту, обозом, мёрзлое мясо и рыбу, тоже, замороженную. На острове  трав немерено,  и рыбных мест - всё под боком, землю распахивай, хоть картофель посади, хоть зерновыми засевай, только не ленись, вкалывай. Правда, с восточной стороны  острова протекала протока Бугутур и которая была как бы границей между деревней   Красный Яр и островом, но и эта проблема решилась с помощью искусственно сооружённого брода.  Хозяйство процветало и приносило прибыль, которую рачительный хозяин — Лев Николаевич правильно и во время вкладывал в развитие, так же делали его предшественники — все из рода Шустовых. Первым надыбал это место, примерно, в 1817 году, отставной  солдат Шустов Николай  Анфинович, руководство Посольского Монастыря к которому, по закону, принадлежал остров посчитало его непреспективным и задарма отписало его Николаю Анфиновичу, и который как вы поняли, явился основателем рода Шустовых. Да, простит меня читатель за вынужденное отвлечение от сути рассказа, но данное отвлечение совершенно необходимо для правильного понимания образа жизни на острове Дорофея и самым прямым образом повлиял на дальнейшую судьбу его и судьбу семьи, которую он создал тут же на острове. 
На острове в няньках у Шустовых жила в это же время и его будущая жена Евгения, сама родом с Красного Яра: дочь зажиточного крестьянина Суворова Никиты, с грудной девчонкой на руках была принята Шустовыми с радостью и как раз ко времени. Семья  Льва Николаевича пополнялась уже внуками и требовалась старательная няня, а подрастающим внукам более-менее строгая  воспитательница. С грудным же ребёнком на руках Евгения как раз подходила для Шустовых, а что грудной ребёнок, он ещё больше привяжет её и Шустовским детям; меньше будет Евгения отвлекаться на сторону и заглядывать на парней, так думал, наверняка, глава семейства Шустовых Лев Николаевич. И родители Евгении рады: «На своем месте будет наша доченька, в надёжных руках, у Шустовских — остров всё же, кругом вода...». Поначалу Евгения загоревала, даже замкнулась в себе и только маленький и беззащитный клубочек возвращал её к реальности, к шустовским деткам. Дорофей же сразу понравился, с нездешним говором, местные же  говорят быстро и порой невнятно, а Дорофей загадочный из себя, посмотрит — замирает Евгения и куда девается её замкнутость в этот момент, заговорит он, хоть о чём, она слушает не наслушается.
Свадьбу сыграли почти через год, после появления Дорофея на острове, осенью. Лев Николаевич выделил молодым отдельное жильё, небольшое и тёплое, почти рядом со своим домом, как ни как Евгения  уже занималась воспитанием его внуков и присутствие её в нужный момент, было обязательным. Всё хорошо у Дорофея и Евгении за время жизни на острове, семья значительно увеличилась - пять сыновей и двух дочерей подарил им господь, и заслуженно подарил.    


               

                Часть 2

                Андрей Дорофеевич


Из-за гор, горы, едут манзурочки
Везу-везут нам веночки
Венок не простой , венок золотой
Стук-бряк во колечко,
Выйди, Маня , на крылечко,
Дай коню воды
Я не могу встать, коню воды дать,
Мамашу боюсь
Да боюсь-боюсь ножки зазноблю
Мамаши не бойся, садись на коня
Мы поедем в чисто поле, нет там доли,
Нет там горя, мы там заживём!

Из старинной песни.

                На новом месте

    Прошло несколько лет, с тех пор как Дорофей Сафронович с Евгенией Никитичной  живут в Красном Яре, живут в центре деревни, живут со своими детьми и в том же домике, что им предоставил Илья Николаевич на острове, только слегка расширенный, короткими брёвнами, но поднять  по высоте не получилось по причине отсутствия крепких и длинных  брёвен. Домик перевезли по весне, по не успевшему оттаять до конца льду на Бугутуре, мужики с острова подсобили в перевозке и они же помогли собрать его на новом месте. Без полатей получился домик, полати в доме, когда куча детей, спасение для всех. И как бы они были к месту и в их домике, не получилось смастерить, по причине, изложенной выше. Переезд же случился по многим причинам о которых я расскажу ниже. Я уже писал, что семья Дорофея Сафроновича и Евгении Никитичной значительно увеличилась и требовалось новое более просторное и окультуренное жизненное пространство, желательно, чтобы в нём было как бы несколько комнат, а точнее закуточков для разнополых детей, подросших настолько, что нуждались для себя независимой территории. Летом понятно, можно и в стороннем помещении находится и там же организовать необходимое для ночлега, например, для этого подходила  неказистая пристройка, вроде сеней (пристройка непосредственно к дому), или прямо во дворе засыпать на сене (если позволяла погода), а зимой, да в холод...
Зимой спали в навалку на сенных матрасах, брошенных прямо на земляной пол, ребятишки кучкой, родители, естественно, в стороне — супруги же всё же, а потребности в половой жизни никто не отменял, и не отменят, покуда будет нужда в этом. Желание как-то расширить своё жильё явилось одной из причин переезда родителей в Красный Яр, но не главной, и семье в первое время  пришлось мыкаться в тесноте так же как это было и на острове, а добротное жильё появится, лишь бы землица была своя, да крепкие руки, так, наверняка, думали Дорофей Сафронович и Евгения Никитична. Главная причина, в другом. К этому времени, а это начало 19 века, прошла не вдалеке (по сибирским меркам) Транссибирская магистраль, прошла она вроде бы стороной от Красного Яра (почти сорок километров), и к тому же на противоположной стороне реки Селенги, и тем самым прямым, образом коснулось хозяйства Шустовых, точнее на его развитие - замерла торговая часть бизнеса. Свободная земля же была давно освоена под пашни,  даже не хватало для самих Шустовых, что и говорить о наёмных работниках, каким являлся Дорофей Сафронович, даже близость Евгении Никитичны к семье Льва Николаевича не повлияло на решение об отделение земли в их пользу. Были и другие мелкие причины отъезда с острова, но они меркли по сравнению с вышеперечисленными. Хотя назвать мелкой неуправляемое пьянство Дорофея Сафроновича на острове, пустяковой причиной, язык не повернётся, но Евгения Никитична в надежде, что одумается мужик, развернётся на собственной земле (Красноярское общество выделило 3,9 десятин или 4,25 гектара пашни), про пагубную тягу забудет, но не случилось, помер её Дороня, ушёл из жизни в пьяном угаре, замёрз в снегу, прожив всего на новом месте года два.


                Своя земля

    Очень важный вопрос; что является главным при выборе жизненного пути человека, вступающего в сознательную жизнь, что?. Может, главное, наличие достаточно большого количества денежных средств от родителей и широкая дорога сейчас же «стелется перед ногами». Возможно. А если у молодого парня, каким был Андрей, не копейки в кармане, как и у его семьи, только земля, жильё-холупа, отец-пьяница, братья и сестра, совсем малышня. Старшая сестра Анна, была главной помощницей у Евгении Никитичны по дому, по хозяйству, а у Андрея «головная боль» по возведению нового дома, от отца одни советы, и то когда он был трезв, что случалось всё реже и реже. «Вспомни сын, как хозяйство организовано у Шустовских - всё в деле, так надо и нам действовать, - учит хозяйствовать отец Андрея, - знаю, про хозяйство Шустовых, досконально знаю, сам ты видел, в работниках был я, нагляделся,- отвечает Андрей, а, потом они не чета нам, добра то у них накоплено, после исчезновения кордона, немерено (основатель- отставной солдат Николай Анфинович служил на кордоне по охране Посольского монастыря на реке Селенге), а у нас  скарба - на телегу не набралось, при переезде...». Ничего, справился с приобретённым хозяйством Андрей (после кончины отца перешло хозяйство по наследству ему), а хозяину, всего то восемнадцать с хвостиком. Никита Суворов, скуповатый по натуре человек (как и все зажиточные в деревне), сжалился; отделил в пользу дочери Евгении, пару первотёлок, лошадь, жеребёнка, поросят пару, живности мелкой, телегу старенькую, плуг и кое-какие инструменты, столь необходимые в любом крестьянском хозяйстве. Развернулось хозяйство, не хуже других, хоть и не зажиточное, но своё, все при деле, братья его Игнат, Трофим, Матвей, Василий из щуплых подростков превращались в крепких парней - силы хоть отбавляй, благо есть куда её приложить; работы  невпроворот - с раннего утра, с первых петухов, до кромешной темноты все в работе. И младшая, Тася, при деле, второй помощницей у Евгении Никитичны по дому. Славная семья у Евгении Никитичны, рада радёшенька она, бывало, залюбуется на своих сыновей, дочерей, увидит какие они в работе или за столом во время еды, и забывается что домик их неказист и уходят куда-то её мрачные мысли о совместной жизни с Дорофеем, вспоминается он молодым, весёлым балагуром, и кажется  ей, в эти минуты, что будет так всегда и никакая сила не способна разрушить, то что досталось   ей невероятным трудом.
                Семнадцатый год

    К семнадцатому году хозяйство, отписанное Андрею по закону, окончательно окрепло и семья не нуждалась в чей - либо помощи со стороны. А как не окрепнуть, ведь главный советчик — Евгения Никитична, рядом и во время подсказывает Андрею нюансы ведения расширенного хозяйства; скота было уже 9 голов и животины, помельче, тоже сполна, всё это вполне хватало для безбедной жизни. Разработанная с любовью пашня приносила и яровую рожь и яровую пшеницу, овёс для лошадей, а конопля, выращенная на этой же пашне уходила на пеньку (для верёвок и для других целей). Земельный надел под сенокос давал хорошее сено и скоту хватало его до свежей, летней.  Рыбное угодье, выделенное семье на Селенге, было тоже к стати; редкий день на столе не присутствовали рыбные деликатесы. О новом доме старались не говорить; уже для всех членов семьи, это головная боль и казалось потерпеть надо всем, окончательно набраться силёнок и просторный дом будет, потерпеть надо, выждать. Да и добрый, строевой лес раскинулся вдалеке от деревни и не принадлежал он Красноярскому обществу, а самый близкие лесочки, расположились вблизи села Быково (по прямой около четырёх километров), без доброго леса, и ценились они, как грибные и ягодные. Баню (баня по чёрному) и зимние постройки для скота и живности построили из дерева, что приносила Селенга во время наводнений. Всё делалось по простому, можно сказать,  из подручного материала в дело шёл и тальник с островов и камыш и мох, собранный на болотах около Быково. Работа делалась с душой и казалось всем, основательно, навсегда.
    Сначала пошли в деревне тревожные слухи, мол, неладное творится в центре России, вроде бойня началась, царя скинули, кровушка льётся, а от чего льётся, попробуй догадайся, одним словом, заваруха началась, крайнего ищут что-ли, царя скинуть, шутка ли...; так думало большинство в деревне. В доме у Евгении Никитичны под вечерам, перед сном, тоже не спокойно, Трофим на вид спокойный и рассудительный, горячится: «К дележу власти идёт, кто во время и в нужном месте будет, тот и главный, ты это о чём, Трошка (Трофим), - вклинивается Василий, - про большевиков не слыхал что-ли, вот силёнок накопят и это место их,  им как раз по плечу, грамотные они, начитанные, в разговор вмешивается Игнат, - похоже и нам достанется, выбирать придётся, только хозяйство наше в гору пошло, а вот тебе, напасть, разговор прекращает Андрей,- разгалтелись, будто галки, перед отлётом на юг, завтра дел в невпроворот...». После таких разговоров ворочаются парни, место ищут в постели, потом засыпают, уже за полночь. Евгении Никитичне не спокойно, не спокойно за сыновей своих; «Уж больно горячие они, вроде грамотные (окончили начальную школу), а в голове тараканы, а может пройдёт лихолетье стороной, не коснётся нашего дома, а может и не тараканы вовсе, может время подоспело  окончательно им повзрослеть». Потом засыпает и она, уже под утро.
     После слухов пришли и они, семёновцы, в восемнадцатом году пришли, будто в свой дом зашли, вроде и не ждал их народ, а надо же заявились, саблями машут, угрожают, мол, кто не с нами, тот против нас и если кто не признает власть нашу, тому несдобровать. А как хорошо начиналось после семнадцатого года, в Кударе собрались активисты с близлежащих деревень, постановили; все рыболовецкие угодья по Селенге и на Байкале считать общенародными и не только об этом, некоторые активисты и о доступности всеми к добротному лесу заговорили и расширении сенокосных угодий и об изменении границ пахотной земли, многое накопилось и казалось им, что вот оно пришло наше время, теперь мы единственные хозяева нашего края и решим, наконец, всё по справедливости, всем достанется поровну и никто в обиде не будет. Народ, кто по беднее, воспрянул духом, ожил, планы строит, о красивой жизни мечтает. Всё поломалось в одночасье; распоряжением из Читы; прекратить самовольный захват, ждите решения Учредительного собрания!. А потом пришла белая гвардия, семёновцы пришли и закрутилось... В доме Евгении Никитичны трое; все с винтовками, с красными погонами: «О распоряжении слышали, - говорит с нахальной улыбкой один, с усами, - у вас тут орлы подросли, где они?, - потом достаёт бумагу, читает,- Андрей Дорофеевич, Игнат Дорофеевич, Трофим Дорофеевич, что бы к вечеру с котомкой к нам, мобилизация, слышала мать?, с красными им придётся встретится, лицом к лицу, и никаких глупостей, а то сама под расстрел пойдёшь, за укрывательство, распишись, вот здесь, за ознакомление распишись». Почернела лицом Евгения Никитична после ухода троих, лица их не запомнила, то что наглые и хамоватые не забыть ей никогда и красные погоны врезались в память, тоже на всю жизнь. «Как просто решают они судьбу моих сыновей, будто от Христа действуют,- потом молится,-прости Господи, их...».

                Выбор

   Уже почти сутки в теплушке сыновья Евгении Никитичны, все трое, в теплушке пропахло махоркой и самогоном, слышны обрывки речи вперемешку с матами. Иногда, после толчков паровоза, табачное облако колеблется и немного рассеявшись, обнажает тела людей. Кто лежит на нарах, кто сидит, и при этом некоторые курят, несколько человек сидят за столом, что по центру теплушки, на ними табачное облако, тоже колеблется, на столе кружки, еда, бутылки, надо полагать с самогоном, иначе откуда взяться запаху в теплушке. Андрей с братьями на нарах, Андрей в дрёме и сейчас он перед выбором: «Что делать, куда нас; запихнули в вагон-теплушку, без согласия загнали, будто скотину, решили без нас, а кто решил; эти решили с красными погонами (красные погоны - в царской армии и позднее и в белой носили пехотинцы) и почему-то, кто-то всегда чужой решает нашу судьбу, от чего это?...». Мучительная и тяжёлая работа  мысли у Андрея и не остановить эту работу, не уклонится от неё, перед глазами его прошлая жизнь, вначале отец, молодой с наставлением; думай, крепко думай сынок, думай, перед тем что-то сделать, даже пустячную работёнку, всё равно думай..., и в этот момент отец его, уже опустившим и безвольным человеком, становится ему ближе и роднее. Потом его мать, перед их уходом, поникшая со слезами, крестит на дорогу каждого, как она теперь, дел в невпроворот, рядом с матерью; братья Матвей, Василий,  сёстры Анна, Таисия, растерянные и потрясённые происшедшим. Видения не исчезают и работа мыслей не прекращается; вспоминается его пребывание в селении Шустовском, на острове, до него теперь доходит; на чужого вкалывал, но знал, что временно, а здесь тоже всё чужое, а что впереди, туман... Дрёму прерывает Трофим: «Рвать надо от сюда, с теплушки, пока не поздно, а потом, на месте, присяга и казарма, а что дальше, чужая кровь, не отмоешься, на всю жизнь отметина,- затем предлагает, - бежим, братцы все втроём, случай подвернётся, тогда и рванём». Паровоз тянет вагоны-теплушки на запад, разговоры идут; в Омск везут, к Колчаку, мол, он собирает молодых и крепких со всех деревень, насильственную мобилизацию объявил, против красных готовит армию, Сибирь хочет  сделать своей вотчиной, а Омск столицей. Братьям всё равно что затеял Колчак; подальше бы от этого бардака, все разговоры про меж собою, только о доме. Случай подвернулся; в Нижнеудинске (расположен западнее на 506 км. от Иркутска), на станции, где паровоз загружался углём и заливался водой, объявили длительную стоянку. «Пора, - говорит Игнат братьям, - наше время подоспело, пора и нам в обратную дорогу, родные заждались». «А вы куда, втроём, - услышали они позади себя, оглянулись, охранник (беляк) с винтовкой на изготовку, за водичкой и харчами, мы, тут по-близости, не далеко, - в ответ, будто приговор: - Одному в крайности двум и не более, один останься, ты останься,- и показывает на Игната: - Больно вы похожи, братья что-ли?, видел вас в теплушке; всё кучкой держались, а вы, когда вернётесь, доложитесь, мне доложитесь и не долго там, - и добавляет, - своего не оставите, не сбежите...». В последний раз увидели Игната, своего брата, хотели было вернутся обратно в теплушку, но увидели, из далека, как Игнат знаки подаёт из окна, уже движущейся теплушки, мол, уходите, уходите, а я потом, ждите...


                Снова дома

     Интересно, как влияют нежданные события, произошедшие в жизни любого человека. Как они, неотвратимо, изменяют его сознание, порой так, что в последствии, при иных более упорядоченных обстоятельствах, он, этот человек, вдруг осознаёт; как так получилось, как это я чистый душой и светлыми помыслами, вдруг совершаю подленькие поступки по отношению к другим людям, становлюсь не откровенным, скрытным, пытаюсь приспособится к обстоятельствам, чуждые моей природе, иной задумается; я не виноват, я так вынужден действовать, иначе меня не поймут люди,  я буду отвергнут ими, не буду признаваться своим, чем обреку себя на поиск самого себя,  я не хочу будь как все; одинаковыми. Подобные рассуждения приходили и к Андрею. Работа мысли, которая началась с Андреем  в теплушке, продолжалась и далее. Он, как мог, заглушал эти мысли, не получалось, даже опасная (кордоны белых повсюду, кроме за р. Селенгой) и длинная дорога домой, в родные края (около одной тысячи км) не прерывала эту работу; он чувствовал как меняются его представления о людях, с которыми ему пришлось столкнутся ранее, ещё до теплушки и побега. Он начинал понимать их. И отец его становится ближе и понятней; он как и они, теперь, с братом, Трофимом, уходил от опасности и не важно какая опасность грозила ему, и не важно к чему он пришёл ; сам факт побега в Сибирь,  уже трагедия для него и поэтому он закончил свою жизнь плачевно; он не захотел и уже не смог стать как все — одинаковыми. Размышления продолжались; откуда возникают обстоятельства, вынуждающие, человека поступать именно так, а не иначе, кому это надо и кому выгодно?. Кому нужны одинаковые?, а ведь нужны; вот, например, стадо коров вроде послушные все, а бывает, какая нибудь коровёнка в сторону постоянно норовит уйти, от стада оторваться, порой даже и теряется, ищут её почти всей деревней, матом сопровождается  поиск, блудливой, и  хозяин не пожалеет её, и она первая при забое, даже, если она самая породистая и молочная. «Ты чего, Андрей, смурной, - говорит Трофим,- вижу, мучаешься ты, переживаешь за Игната, ничего обойдётся, вернётся или весточку подаст, обойдётся...». Андрей молчит: «А, что сказать брату, как объяснить ему что творится в его душе; поймёт-ли?...». Наконец, измученные дорогой и голодом, обросшие, оборванные,  добираются до Тресково; родная сторонка,  реку переплыть, а там и дом, свои, темноты дождёмся и через Селенгу. «А вот и лодчонка, подойдёт, как раз для двоих и цепочка, так себе - радостно восклицает Трофим, чужая, не подойдёт, а может в плавь, - возражает Андрей, не доплывём, слабые мы,- не соглашается Трофим. «Вот и подленькое, во мне — шок у  Андрея,- как просто всё, а у хозяина может последнее забираем, лодка то неказистая, у бедняков такие, а мы ему, подленькое...». Потом Андрей загоняет внутрь сомнение: «Обойдётся, как - нибудь, а лодку хозяин найдёт на той стороне, покрепче привяжем, поймёт, оправдает нас, воров». Окончательно  осели они в своём доме ближе к двадцатому году, а до этого пережидали в землянке, в леске, под селом Быково, почти полгода служила землянка для них кровом, а когда за продуктами или ещё зачем-нибудь в Красный Яр; прикинут на спичках кому в этот раз идти, отмеченная спичка покажет кому, тот и идёт. Первому выпало Андрею посетить родных, после того как они обосновались в землянке и после того как уверились, что они окончательно в безопасности. По возвращению, Андрей успокоил брата: «Не ждали, я как снег на голову, мать в слёзы, братья и сёстры рады, радёшеньки, про Игната знают, пока мы с тобой дорогу месили, брат фото выслал, пишет, что воюет  с красными, про нас молчок, надо полагать цензура, придётся браток нам здесь задержатся,  беляки  приходили о нас спрашивали, мать говорит; что все углы обшарили , а чего ищут не сказали, точно; следы наши вынюхивали, в розыске мы...».  Днём в землянке тянули время, а вечером, пока совсем не стемнеет по лесочку, где ягодок соберут, где грибочков на жарёху, дровишек насобирают, а когда совсем  невмоготу, затянут по тихому, свою любимую; Из-за едут манзурочки, везу-везут нам веночки, венок не простой, венок золотой..., поют протяжно, как, бывало, за застольем, пели их родители, и  в землянке становится в этот момент не тоскливо и как будто родные здесь же, рядом с ними.

                Часть 3

                Санки

Эх, яблочко
Куда ты котишься?
Под трибунал попадёшь
Не воротишься...

Слова из песни; «Яблочко», популярная
во время массовых репрессий в 30 - ые годы
прошлого века.

               
                Мастерская

   Прошло лет сорок, с тех пор, как Андрей возвратился с братом -Трофимом в родные края, из принудительной мобилизации вернулся. Сколько воды утекло из Селенги в Байкал, с тех пор, а произошедшее, с ним и его братьями, тогда, много лет назад; не выкинуть, и не заглушить в себе, а как избавится, коль засело это глубоко в душу и он, как бы, переродился после возвращения, стал совсем другим человеком, порой, удивлялся: «Как я жил до этого, слепой был, каша в голове». Теперь же он часто проводил время в собственной мастерской (бондарка — так  называл он свою мастерскую). Он пропадал в ней гораздо больше времени, чем потребовалось бы для изготовления какой-либо полезной вещи для дома или куда ещё. Андрей Дорофеевич - пенсионер и у него появилось, свободное время. Об этом свободном времени он мечтал всегда - и когда работал в колхозе, и когда был в обозе в войну, и когда вместе с первой женой поднимали ребятишек, доводили их до взрослой, самостоятельной жизни. У Андрея Дорофеевича многое скопилось внутри его и на приведение в порядок накопившегося, требовалось, как бы, отрешённость от злободневности, требовалась уединённость и, самое главное - душевное спокойствие, всё это было в избытке у него, здесь, в бондарке. Иногда, отложив в сторону не доделанную вещь для практической жизни,  принимался за любимое  - за санки. Иной раз, забегут внучки, заинтересуются: «Что это, деда, загогулины какие то, а сами показывают на заготовку полозьев, зажатых в шаблоне - изгибе». В эти минуты задумается Андрей Дорофеевич: «Забавные они у него, до всего есть дело — всем интересуются, а сами не ведают, нужно ли им  это знать, впитывают, как губка, всё в подряд...».  «А, я ведь такой же был, неуёмный, - и перед ним, картинкой, всплывает прошлое-детское». Вот он, ребёнком с матерью на острове Шустовском, они не одни - рядом внуки Льва Николаевича, они галдят, спорят ни о чём, потом играют в казаки разбойники, машут палками, представляют что выгоняют непрошеных гостей со своей территории,  с острова, или просто играют, хоть с чем, лишь бы играть. Запомнилось ему, подросшему, как трогательно его мать рассказывала о хозяйстве Льва Николаевича, будто и она тоже причастна к порядку и чистоте, царившей на территории хозяйства. Он не раз, будучи членом колхоза 1 мая, потом и в объединённом колхозе им. Ленина, с грустью замечал - нет порядка, нет чистоты, а ведь; чисто во дворе — ясность в голове, так, часто говорила и его мать и не только она одна, даже наёмные работники говорили, и он запомнил. Он чувствовал как переделывается в колхозе сам, он становится как все — одинаковыми. И кто так ловко это делает?. Не раз он обсуждал, в приватной беседе, наболевшие вопросы с Трошкой (Трофимом), тот, хоть и руководил колхозом (был председателем колхозов -1 мая, и им. Ленина, - 30 лет), толком и доходчиво не мог убедить в необходимости колхозов, он красноречиво рассказывал о Советской власти, то что говорил брат, всё знал Андрей Дорофеевич, но не воспринимал это как своё. Трофим говорит, а у Андрея перед глазами вагон-теплушка, куда запихнули их под дулом винтовки, а в колхоз он вступил сам, вроде бы добровольно,  но без особого желания,  можно сказать под нажимом; колхоз или раскулачивание. Сосед, Суворов Евдоким, он активист, он поставил точку, - мол, подчинись власти, смирись, оставь себе одну лошадёнку, часть скота, инвентарь по мелочи, а остальное в колхоз. К тому времени (30 - годы) хозяйство Андрея Дорофеевича, по меркам власти, считалось зажиточным - одной пашни почти четырнадцать десятин (15 гектар), а скота и лошадей — пальцев не хватит подсчитать, и не прислушайся к совету соседа — он одним из первых, вместе с семьёй был бы выслан в далёкие края. Стружка, кольцами, из под рубанка, когда Андрей Дорофеевич окончательно полирует нижнюю часть полозьев для санок; момент важный и ответственный, добрый рубанок, если железо без зазубрин, он не оставит следов на деревянной поверхности, санки с такими полозьями сами покатятся, только толкни, слегка. «Как быстро  меняются люди, ломаются, когда не своё...» - он вспоминает о свою работу в колхозе. Андрей Дорофеевич старший по строительству в колхозе, у него в подчинении толковые рукастые мужики, они не многословны, в работе не усердны; день прошёл, трудодень-палочка в тетрадке и ладно. Он их понимает, но должность есть должность, обязывает быть строгим, а иногда, но не часто, приходилось лишать некоторых и премиальных добавок к трудодням, что он делал нехотя и всегда по решению правления колхоза. Брат, Трофим, как то, ещё в начале организации колхоза, будучи назначенным председателем, предложил: «Брат, возглавь отделение колхоза, мне нужен свой человек рядом, надёжный, нет, нет,- отказывает категорично Андрей Дорофеевич брату, мол, негоже родным братьям за одним штурвалом, разговоры, недомолвки, сам рассуди, в какое дело ввязываемся, да я как-то больше руками, по строительству можно, это моё». Поначалу, Андрей Дорофеевич в бригаде с топором, потом дал согласие, с неохотой дал, подчинился решению правления, признали его своим в колхозе, признали коль доверили руководить строительной бригадой и пришлось ему впрягаться в дела строительные, что он делал вполне по хозяйски и даже получал благодарности от правления.            
Стружку, а её бывало и целый ворох накопится за день,  Андрей Дорофеевич складывает в непригодную для хозяйственных дел посудину, она у него в углу, подальше от печки. В его мастерской чисто, прибрано так, как будто вот, вот заглянут долгожданные гости. Работа с санками подходила к концу, оставалось лишь собрать воедино детали санок, они у него в стороне, полный комплект; полозья, копылы, нащепы и другие мелочи, о которых, я думаю, не интересно знать читателю. Всё из простого надёжного материала; полозья, например, из берёзы, срубленной весной, купалы - из летней ивы и другие детали тоже из дерева, только из своего.
«Вот санки, катайтесь на здоровье, - говорит Андрей Дорофеевич внучкам,- на века сделаны, от души, износу не будет, сами потом убедитесь, меня, старика вспомните, добрым словом помяните». Красивые получились санки, спинка и отводы тоже к месту, даже Андрей Дорофеевич не ожидал, на что способны его руки и впрямь от души сделаны, такое можно сотворить лишь с ясной и с просветлённой головой. «Деда, можно я прокачусь на них, первая прокачусь, во дворе много, много снега,- с восторгом говорит, средняя, Надюша,- а у самой искры из больших, красивых глаз...».


                Наше время 

   Прошло много лет, с тех пор. Андрей Дорофеевич ушёл из жизни, умер в кресле, на глазах у жены Натальи, весной умер, ушёл как и жил, без суеты. Много дел было сделано его руками, добрых и нужных для людей. Наверняка, он на краю жизни  вспоминал своего младшего брата - Игната, и винил себя за случившее с братом. Вспоминал брата Василия, умного и более образованного чем они и сложившего голову в сорок третьем на фронте. Вспоминал брата Матвея вернувшегося с войны с подорванным здоровьем. Думал о брате Трофиме - трудоголике. Вспоминал  мать, отца, сестёр, первую жену Авдотью и, наверняка, просил прощения у всех за обиды и неудобства, которые он вольно или невольно причинил им.
Он умер в своём доме, построенном своими рукам и с помощью братьев и соседей, после войны построили, тогда все помогали друг дружке,  кто за деньги, а кто и бесплатно, и не кому в голову не приходило, что могло быть иначе. Дом из доброго делового леса, сплавленного по Селенге из-под Турунтаево. Хорошие деляны выделила власть людям и место удобное, пологое — заготовленные лесины, как будто, сами скатывались в речку к будущим плотам. Вспоминал как в новом доме младший сын, отхончик, отплясывал неумело, горланил;
Эх, яблочко
Куда ты котишься?
Под трибунал попадёшь
Не воротишься...   и все и он тоже, кричали на него-перестань, перестань.... Они тогда были все одинаковыми, запуганные и это устраивало  сталинский  режим. Вспоминал как в войну, на востоке, в обозе, подвозил на коне вместе с другими обозниками, всё, в чем нуждались военные, при наступлении на японцев. Повестку получил, а брат Трофим ему: «Бронь сделаю, мы в колхозе, как на войне, только не стреляют,- нет, от этого дела не уйду,- отрезал Андрёй Дорофеевич, а в военкомате, на призывной комиссии,- будешь обозником, в армии не служил, необстрелянный, и годов тебе под пятьдесят, в обозники пойдёшь, это твоё место на фронте». Вспоминал, наверное, и то что не положено знать другим и чем не делился не с кем, даже с близкими.
Он умер весной, когда зацвели деревья в его саду, когда окрестные луга тоже покрылись цветами, он ушёл тихо, как будто заснул и стал, наконец, по настоящему одинаковым, уже с не живыми.
    «Баба, баба, какие лёгкие санки я прокатился на них с горки, они понесли меня далеко, далеко, мне пришлось самому тормозить, руками, - с восторгом тараторит её внук Андрей,- откуда они у тебя, баба, я не видел таких в магазинах для детей, стоят разные, а эти, - и добавляет, как взрослый,-- красота, а не санки, расскажи откуда, расскажу, поделюсь, - отвечает Надежда Владимировна, иди лучше скатись вон с той, она самая крутая, почти до небес, но и вруша ты баба, до небес может быть только дорога, я сам бежал по ней, а она длинная, длинная и не конца и не края..., но ладно расскажу про санки; было это давно, ещё при царе-горохе жил в это же время мужичок по имени Дороня, баба, баба,- перебивает внук, на сказку похоже, вечером перед сном доскажешь, а я на горку, там много, много ребятишек, и все с санками».
 
Март 2020 г.