Часть четвертая. Закат в горах

 
Ох, как морально тяжело служить на последнем году. Считаешь каждый день, каждый подъём. Считаешь, сколько ещё раз осталось сходить в столовую. А главное, тебе больше нет дела ни до чего. Рябченко уже давно сдал на телеграфиста третьего класса и мог самостоятельно работать на радиостанции. В часть к нам прислали ещё двух связистов – Воробьёва и Тудыхату – они тоже служили по третьему году – дембеля. Отделение расширилось, и практически могло работать без меня. Свою смену я подготовил. Молодых я отправлял с Рябченко заниматься в классе, а  Воробьёва и Тудыхату  брал с собой на поле. За забором части рос виноградник, где они «повышали» своё мастерство. А сам я уходил к друзьям – Коле, Толику, там в каптёрке мы уединялись, рассуждая о демобилизации, о будущей гражданской жизни.
Надо же было такому случиться, что Тудыхате вдруг присвоили звание ефрейтора. Тут он и стал гонять своего друга, с которым прошёл всю службу.  Воробьёв, конечно, был не из слабых и просто посылал его во все известные места. Для них служба становилась адом, и я был вынужден их разъединить.  Воробьёв учился с одной группой молодых солдат, Тудыхата  - с другой.

Не мог, видимо, Пакостей, мириться с моим независимым нравом. Но и ни в чём не мог предъявить мне претензии. Радиостанция наша работала безотказно. Замполит говорил ему же, что она новой так не работала. Отделение выполняло все нормативы, и не было серьёзных нарушений. К тому же, видимо, его раздражало и то, что уважали меня ребята, защищал Нахимовский – кстати, тоже объект для антисемита. И, наверное, главное - Пакостей был  бессилен перед своим начальством. А награждали меня  грамотами и благодарностями – и начальник артиллерии, и начальник связи дивизии. И награждали меня не к праздничным или юбилейным датам, а после учений, манёвров, дежурств. Единственное, что мог Пакостей - так это не повышать меня в звании. Что он и делал. Как пришёл я из учебной части младшим сержантом, так и демобилизовался в этом звании. Конечно, хотелось прибавить, но только от честолюбия.
 Я говорил себе:  «Служу – Отечеству».

Не знаю, то ли от ненависти лютой, то ли от хорошего расположения духа, решил Пакостей отправить меня на каменный карьер. До дембеля оставалось около полугода, и я дал согласие. Сам набрал себе команду из дембелей и второго года службы, собрали всё необходимое и однажды утром выехали.

Каменный карьер представлял собою холмистый ландшафт, состоящий из скальной породы. Беспорядочно образовавшиеся холмы, где выше, где ниже, с высоты птичьего полёта напоминали зубастую нижнюю челюсть акулы. Мы как бы находились на одном из зубов левой ближней стороны «челюсти». Кроме нас, уже вели разработку камня на одном из передних «зубов», и на нескольких  «зубах» правой стороны «челюсти». Наша сопка, по сравнению с другими, была невысокой – метров триста от подножья.
Пищу и воду нам обещали привозить один раз в сутки. Привозят пищу, увозят камень. База, которая снабжала нас продуктами, находилась в двадцати километрах от нас.  Из части нас сначала завезли на базу, и уже потом привезли в карьер.
Расставив палатку и оборудовав её, мы выделили места для воды и для инструментов. Разделись до трусов, взяли ломы и кирки и пошли осматривать местность. Попробовали, как колется камень - ничего, можно колоть. Потом нашли нору в камнях и стали её раздалбливать. То ли нора была мелкая, то ли от испуга из неё выполз удав (а может, змея), диаметром миллиметров сорок – пятьдесят. Мы его конечно раскромсали. Обойдя всю сопку и набрав хвороста,  возвратились к палатке.
Вечером разожгли костёр.  По кострам мы обнаружили ещё три группы. Спать не хотелось, и до поздней ночи мы балагурили. Улеглись, когда других костров уже не было видно.

О чём я думал? Наверное, о том, что здесь и интересней, и быстрей пройдёт время. О том, что здесь нет ненавистного Пакостея, нет подъёмов, отбоев, строя в столовую, хотя я и там уже давно не ходил в строю. Как всегда, думал о маме, о Мусе. От неё пришла фотография. У Муси родился сын. Назвала его Артуром. С Васькой она то живёт, то не живёт. Скоро и я приеду домой. Куда пойду работать? Опять на «ДГЗ»  не хотелось. Не мог не вспомнить о Лиде. Нравилась она мне – красивая и умная девочка. Но писем от неё я уже не ждал.
Чувствую, как что-то мягкое поползло по шее. Отшвырнул рукой. Наверное, фаланга. В конце июня яд её не опасен.
Камень мы рубили с раннего утра, когда ещё не так жарко. Нарубив на машину, каждый занимался своим делом; толи писал письма, или читал книгу, или просто всей гурьбой бродили по склонам сопки в поисках приключений. Здесь я увлёкся изучением скелетов змей и черепах. Рассматривал ящериц, фаланг, скорпионов. Часто от безделья, мы устраивали бои между муравьями и фалангами. Местные муравьи были очень свирепые. За считанные минуты они разделывались с фалангой или скорпионом. Много муравьёв, конечно, при этом погибало.
Работа в карьере, по существу, обернулась для нас отличным отдыхом. Особенно я любил вечера. Когда спадала жара, появлялись звёзды, и можно было задуматься о бесконечности вселенной. Снова появлялся мой межпланетный корабль, с его людьми, с его проблемами, с его необыкновенными путешествиями, а я был его капитаном.
Покоя не давало то, что даже на самом совершенном корабле невозможно исследовать мирозданье. А может, сделать управляемой планету? Если на полюсах установить мощные двигатели. Не знаю, будут ли они реактивные, или может, волновые, или световые, сейчас я об этом не думал. Важно, что эти двигатели, вращаясь вокруг своей оси, а, следовательно, и оси планеты, с тем же периодом, но в обратном ей направлении, смогут задать планете новую орбиту, вытянув её так, чтобы она проходила через интересующий участок галактики. А может, даже вообще оторваться…
Я засыпал в палатке, и мысли плавно переходили в сон, где я летал между планетами, ядрами, то, обретая гигантские размеры во всю вселенную, то сжимаясь в бесконечности, не обнаруживая предела.

Однажды машина с продуктами и водой не пришла. Запас питания у нас был, а вот вода - на исходе. На следующее утро она снова не пришла. Связи с базой у нас не было, и я решил пойти на базу пешком, узнать в чём дело и, если машины нет, принести хотя бы котелок воды. Оставив за себя старшего, я взял с собой армейский нож и пошёл на базу.
К полудню я уже был на месте. Машины не было. Сказали, что машина будет завтра, а мне лучше переночевать здесь на базе, а утром машиной поехать в карьер. Не будучи уверен в том, что завтра будет машина, я набрал несколько фляг воды, прикрепил их к поясу, и той же дорогой между горами пошёл обратно.
Где-то на полпути, ещё издали я увидел стадо диких верблюдов. С домашними верблюдами я уже был знаком. Но эти вели себя как-то странно. Людей с ними не было. Один крупный самец, он выделялся своими размерами, заметив меня, повернулся в мою сторону и поднял голову. Я начал припоминать все, что знал о верблюдах. И пришёл к выводу, что не знаю почти ничего. Вспомнил, что во время ухаживаний самцы бывают агрессивны. Что могут быстро бегать, но для этого их надо сильно потревожить.
Не искушая судьбу, тем более что верблюд с явным любопытством наблюдал за мной, я свернул в сторону от дороги и направился к сопкам. Мне показалось, что, срезая угол, вер- блюд пошёл мне навстречу. Избегая желанной для верблюда встречи, я пошёл от дороги под прямым углом, на подъём к вершине сопки. Верблюд шёл на сближение. Я ускорил шаг, и он также! Я взбежал на сопку и, спускаясь по обратному склону, оглянулся. Верблюд остановился на вершине. Я перешёл на нормальный шаг, продолжая спуск. Он стоял ещё долго, сопровождая меня взглядом. Так я и не понял, в чём состоял интерес верблюда ко мне. Может быть, это были вовсе не дикие верблюды, и самец принял меня за хозяина?
Между сопками я прошёл расстояние, где паслись верблюды, и повернул налево, чтобы выйти на свою дорогу. Дороги не оказалось, я понял, что заблудился. И поскольку в горах темнеет быстро, мне надо было срочно сориентироваться. Поднявшись на одну из более высоких сопок, по расположению мне уже знакомых гор, я определил направление и пошёл, стараясь учитывать угол каждого поворота, так как прямого пути не было. Сумерки шли за мной. Пришлось подниматься вверх, чтобы увидеть хоть что-то вообще. Спустившись, я шёл вслепую. Небо было затянуто облаками так, что звёзд не было видно. Не знаю, сколько времени прошло, но, взобравшись в очередной раз на сопку, я увидел костры.  По их расположению я безошибочно определил наш, и пошёл на него. Уже на подходе я услышал знакомые крики ребят.

Работа в карьере шла своим чередом. Утром мы рубили камень, днём отдыхали, потом до поздней ночи болтали у костра. Я задумывался над тем, почему, пусть даже помимо моей воли, я постоянно хочу себя утвердить, постоянно подвергаю себя испытаниям на мужество, на выносливость. Что это - слабость? Или я пытаюсь доказать себе обратное? Может быть, это просто и есть черта характера?
Ещё совсем недавно я был мальчишкой. Мама просто не могла воспринимать меня как взрослого человека. И, вот я уже завершаю службу в армии. Здесь, в армии, произошло моё становление как человека, как мужчины. Здесь сформировался мой характер, здесь я познал себя.
На каменном карьере я доработал почти до демобилизации. И вот мы грузимся на машину. Едем в часть. Считанные дни отделяют меня от встречи с мамой, с домом.

Мы уезжали вечером. Солнце садилось всё ниже. И вот - скрылось. И только оранжевый закат вырисовал рельеф гор. Гор, среди которых я провёл, одну из последних, череду дней моей армейской жизни. Я смотрел на закат и с радостью, и немножко с грустью. Прощайте, горы!