На столе

(диплом конкурса "Господин Ветер - 2021")
Уляхину позвонили.
Он никогда не отвечал по своему старому, «кнопочному» телефону, если видел незнакомый номер. Ни разу за много лет. А тут ответил. Нажал нужную кнопку, сказал «Алло».
Гулким эхом из переулков телефонного мира отозвались приглушенные нотки девичьего смеха. И внезапно громко и близко, интимно - будто подошли и говорили прямо в ухо - раздались слова:
 - А ты уже лежишь в гробу на столе? Скоро за тобой придут!
Связь прервалась. Уляхин стоял посреди комнаты, смотрел перед собой, - там была балконная дверь, но сейчас он ее не видел. На телефон смотреть не хотелось. Ощупью он положил его куда-то.
На похоронах он был однажды, в детстве. Гроб стоял на двух табуретках, а вовсе не на столе. От этого воспоминания стало немного легче.
Уляхин сказал себе мысленно, что это звонили глупые дети. Что они так развлекаются, людей пугают, что во всем виноваты родители, которые не следят за детьми, и иностранный праздник Хеллоуин. Посмотрел на календарь. Оказывается, сейчас сентябрь. А Хеллоуин все-таки не в сентябре. Они в детстве стращали друг друга, помнится, каким-то гробом на колесиках. А у современных детей он уже на столе. С доставкой на дом и самосборкой, видать.
Уляхин вздохнул. Много лет он не отвечал на звонки с незнакомых номеров. Зачем он это сделал сегодня? Наверное, будут звонить еще. Надо отключить звук. Нет, не надо. Потому что может позвонить Петрова. Когда на экране появлялась надпись с именем Петровой, он отвечал. А других знакомых номеров у него не было. Надо отвечать только Петровой. А он нарушил это неписаное правило. Он почувствовал себя так, как будто бы ей изменил. Она придет вечером с сумками, полными продуктов, уставшая после работы с бумажками и общения с треплющими нервы клиентами и начальством, а он ей изменил. Сегодня он сказал «алло» чужому голосу. И ничего уже не исправишь.
Почему он сказал «алло», собственно? Люди отвечают на телефонные звонки по-разному. Например, «да». Это ему не нравилось, мало ли, с чем ты там заранее соглашаешься. Еще есть «слушаю». Когда телефоны были большие и у них были завитые, как волосы Петровой до стрижки, провода – некоторые, уже больше в шутку, чем всерьез, отвечали «на проводе». Это ему напоминало детскую страшилку:
Я спросил электрика Петрова:
«Почему у вас на шее провод?»
Ничего Петров не отвечал,
Только тихо ботами качал.
Уляхина будто дернуло током. Он никогда не задумывался о том, что электрик Петров – это как Петрова. Петров на проводе был какой-то другой Петров. Петров номер два. А Пе-тро-ва – это только одна такая. Скоро она придет. Он посмотрел на часы: нет, не скоро. В доме были только одни часы – его наручные, они с Петровой купили их лет десять назад. Петрова смотрела время на телефоне. Его телефон теперь был неизвестно где.
Хотелось пить. Но за стаканом воды нужно было идти на кухню. Обычно он перемещался из комнаты на кухню и обратно бесчисленное количество раз за день. Сейчас он боялся выглянуть в узкий коридор, по которому мог пройти только один нетолстый человек. Сразу будет виден обеденный стол. На котором должен стоять гроб для Уляхина.
В коридор рано или поздно пришлось бы выйти: именно там располагались такие же узкие двери, одна вела в редко посещаемую Уляхиным ванную, вторая – в туалет. Ни там, ни там не было замков, в маленькой квартире обитали они с Петровой и больше никто, причем Петрова - только по вечерам, ночам и воскресеньям. Когда она придет, сразу увидит – через коридор – обеденный стол. Если войдет и ничего не скажет – значит, нет никакого гроба, можно выходить. С туалетом потерпеть вполне получится.
Он впервые осознал, что стол у них только один. За которым едят. Ни письменного стола, ни журнального. Мало места? Да нет, у окна, в которое он так часто стоит и смотрит внутрь застекленного балкона – большое пространство, хоть танцуй. Когда-то, будто уже в прошлой жизни, они с Петровой любили остаться вдвоем – на специально снятой квартире, в номере гостиницы, в комнате добрых, куда-то уехавших друзей – и танцевать под медленную музыку. Или вообще без музыки.
Письменный стол. «Мой письменный верный стол!» - однажды с выражением читала Петрова, открыв наугад только что купленную в магазине книжку стихов. Маленькие книжечки стихов у них были, да. Он знал точно, где. На полке у стены. Закрытые батареей других книг, больших, в ярких обложках. Детективами про бандитов из лихих девяностых, мануалами по влиянию на людей, вон там еще пара книг про экстрасенсорику, изданы тогда же. Тогда же – это когда? Кажется, что вчера. Но это не так. Еще пять или больше книг – про то, как работать «не на дядю, а на себя», он так и собирался, как там написано, часть книг купила ему Петрова, часть приобрел он сам. Тогда же.
Письменный стол. У него всегда был. Раньше. С первого класса. Аккуратный, с полками. За этим столом он сочинял свои первые стихи. Сейчас не вспомнит ни одной тогдашней рифмы. Хотел стать поэтом. Когда переехали с Петровой в эту квартиру – пару раз сочинял стихи для нее. Про серые глаза и стройный стан. Да, у Петровой серые глаза, надо же, забыл. Писал, положив листок на разобранную для глажки доску. Вместо стола. Гладильная доска и сейчас стоит несложенной, на ней книги Петровой «по работе», нужно будет гладить платье – книги уйдут на кровать, застеленную затертым, когда-то дорогим гобеленом. Подумалось: гроб на гладильной доске. Смешно. Надо все-таки выйти на кухню.
Шаг. Другой. А ноги-то дрожат. Выглянуть.
Стол пуст. Ну, если не считать пепельницы. Петрова не любит, когда он ставит туда пепельницу. Только сейчас почувствовал, что с утра не курил. С такими звонками и бросить недолго.
Он подошел к столу. Стол – у окна, за которым улица. Окно завешено занавеской так, чтоб ее нельзя было отодвинуть. Только просунуть руку, чтоб открыть форточку. Уляхин встал на стул, поднял занавеску, отцепил с обеих сторон, поднял еще выше, забросил за гардину. В кухне стало светлее.
Уляхин посмотрел на улицу. На улицу, на которой он не был очень давно. Пару недель назад, впрочем, он уступил уговорам Петровой и сам дошел до киоска на углу купить сигарет. Как хорошо, что еще есть киоски, в магазин он уже, наверное, не смог бы зайти. До киоска и обратно. Этаж, лифт, подъезд, дорога до перекрестка. Эти  метры  – всё, что  связывает его с внешним миром -  он не помнит, сколько лет. Неуютные метры, душные, с запахами других людей, а потом машин и стен дома, а потом опять людей. Промозгло – значит, настала осень. Нас-ту-пи-ла осень, писали в первом классе. А вот холодно, лицо стынет. Нас-ту-пи-ла зима. Курить он приходил домой. Петрова или гладила платье, или возилась с тремя неумирающими растениями в горшках на подоконнике, он дымил на кухне в форточку, открытую хитрым способом – рукой под занавеску, не открепив нигде.
…По улице – ходили, бегали, двигались. С высоты – просто головы в шапках. Если он сейчас выйдет из дома – он тоже для кого-то наверху будет просто голова в шапке и маятники ног, тик-так. Он хочет смотреть с высоты. Он сам по себе всегда был высокого роста и смотрел на всех сверху, но  так-то, со стула в окно седьмого этажа, надежнее. Жаль, квартиры на двенадцатом не досталось.
Кто-то внизу остановился, кажется – ребенок. Смотрит вверх. Увидел Уляхина? Нет, не похоже. Просто смотрит вверх. Что он там увидел? Что такого можно увидеть, будучи внизу?
Откуда-то вспомнилось давно забытое. Тогда же забытое. 
Как-то он позвал Петрову погулять по южному ночному городу. «Смотри, какие звезды!» Хотел рассказать ей, как любит походы, палатку на берегу реки, чтобы лежать и смотреть в небо. В поход, правда, он ходил только раз. Но остальное было правдой – и палатка, и песок под головой. «Да какие звезды, - махнула она рукой. – Ты долго-то не стой так, а то пойдут дружинники или милиция - и заберут. Скажут – нормальный человек стоять посреди города и смотреть вверх, раззявив рот, не будет. Идем в номер?» Уляхин всегда боялся стать для других «ненормальным». И еще в этот момент он понял, что лежать на берегу больше не будет. Вдруг кто-то подойдет и посмотрит на него сверху? Как же он не думал об этом? Даже засыпать в своей кровати он начал на боку, на животе, но не на спине. И не смотришь вверх, хотя над тобой давно никакое не небо, и никто не смотрит на тебя. А если и смотрит, то ты об этом не знаешь.
Ребенок не уходил и не боялся. Возможно, он и Уляхина уже увидел.
Ребенок помахал рукой. Кому-то наверху. Родителям? Соседям? Уляхину?
***
Вечером открылась входная дверь, и вошла усталая Петрова с сумками. От двери был виден обеденный стол.
Уляхин лежал на столе и, совсем не моргая, смотрел в потолок.