Хаты

Много писали про это. И писатели, и просто люди, да и говорят много. Что нового скажу я? Да собственно только свои личные впечатления. Дух этот носится от села к деревне, от деревни к селу. Имя этому духу – Запустение. Конечно можно совершенно верно заметить: «Это исторический процесс, урбанизация. Люди стали жить лучше, люди стали жить дольше». Знаю и не спорю, сам себе это говорю. Неумолимый процесс, да. И вообще я вроде сельский житель, размышляю тут о старине, а сам вырос на зарубежной массовой культуре, и словно не замечал этого тихого исхода, все смотрел глобально, все о будущем грезил. Так, о чем я? О селе.
  Вот у Валентна Распутина верно подмечено про заброшенные хаты. Весь ужас заброшенного человеческого жилища заметить легко. Страшные черные очи мутных окошек, в которых уже не теплится огонек лампочки. А еще страшнее, когда оно завешено старой занавеской, словно смертным саваном укрыто. Покосившаяся крыша, распахнутые ворота (если еще сохранились) и сухой бурьян по двору. За травой еще можно проследить тропинку к крылечку, но следов нет давно, ушли хозяева. Жизнь здесь закончилась. Пришел на это место когда-то после погрома Смутного времени человек, распахал заброшенную землю, поселился, пустил корень. Сколько тут усадеб было? Только Бог знает. В селе церкви с 17 века уже раз пять сгорали, а что тут усадьбы считать. Теперь тишина.
  Сердце дома – печь, остыла уже давно. Отсыревает кирпич, глина мокрее, так и упадет прежде крыши, так всегда бывает. У моей бабки печь русская (варистой у нас называют) построена прадедом моим Василем где-то в 50 –е. С тех пор непрестанно топится. На лежанке кирпичи стерты от прикосновений, гладкие как мрамор. Смотрю на нее и думаю: «Угаснешь, родимая, угаснешь! Ты на которой я прятался от холода, на которой грел свои юные кости после зимних работ. Игрался с котами на тебе, слушал дедовы и бабкины истории о старых временах и страшные истории.
  Много дорогого в хате.  Вот соседка бабка Вулька уехала к родственникам, а в хате остался красный угол с иконами. Лампадка висела. Люди потом забрали образа. Окна подростки побили. А иногда иконы остаются в домах, смотрят из под пыли, святые лики, словно говорят: «Все суета».
  А ведь ночью хаты еще страшнее. Идешь с гулянки, как искушение, так и хочется взглянуть в окно запустевшего дома. Думаешь: «Лицо какое увижу. Вот будет страху» Как та женщина, которая увидела лицо нечистого в заброшенном доме, так у нее потом жизнь не заладилась. Или идёшь, а в хате что-то как грохнется. Кровь в жилах стынет. Наверное, домовой злится, оставили его тут одного, не позаботились о хозяине..
 Была деревня Смородинец, от столыпинских реформ вела свою историю. Последняя жительница уехала оттуда где-то году в 2005. Остались хаты, сараи. Ждали своей суровой участи. Год за годом забирали их пожары, что-то люди разбирали или перевозили. Остались там теперь квадраты кирпичных фундаментов, да ямы от погребов. А красивая деревня была, вдоль дороги. Через поле начинался суровый лес. Это был крайний форпост нашего района, граница колонизации. Боролись тут предки с лесом столетиями, откатывался он сонно все дальше, ведь знал, что вернется.
  В Акуличах, однако есть и долгожитель – дом священника. Стоит около сотни лет, и даже не думает сдаваться. Окна битые, забора нет, а сам гордо на дорогу смотрит и на местный ДК. Перед ним на бугре церковь сгорела в 60-е, сейчас восстановили. Может еще и образуется всё..
  Когда уезжаю, то смотрю на нашу улицу, в народе называется Котовкой, думаю: «Сколько еще? Изменится ли что-то?»  Ровесники мои говорят словно оправдываясь: «Хорошо в городе, аж не хочется на выходные ехать сюда. Что тут делать?»  Не лукавь друг, хочется ехать, хочется..