Просто публицистика

                Заметки о творчестве Леонида Бородина
Леонид Иванович Бородин (1938–2011) – один из последних русских
писателей-классиков. Причислить Леонида Бородина к этой категории позволяет мне его трепетное отношение ко всему тому, что составляет Русский мир: православие, чувство Родины, словесность, нравственность. Творчество Бородина мало известно, и от этого мы – как общество – только проигрываем; в этом и беда нашего суетного времени. Любой литератор вам скажет, что по критериям чистоты, лирики, тонкому пониманию русского языка равных Леониду Бородину писателей найдётся не так много.
«У всех народов есть своя литература, но только у нас – русская – литера-тура!» Леонид Бородин разделял это мнение не только по принадлежности к русской литературе. Он отмечал, что ни в одном народе литература не играла такой роли в формировании общественных отношений. И нигде литература не была столь откровенно политизирована.
      Писателем Леонид Бородин стал во Владимирской тюрьме; это было не самое подходящее место для творчества. Биография, поиск истины, зона – всё, что составляло жизнь Бородина, уже книга; и этого было бы достаточно для признания его писателем. В этом сходство Бородина с его великими предшественниками – Достоевским и Солженицыным. Сходство у них было и в том, что они, в отличие от многих других людей, не держали обиды и злобы на Родину за годы неволи.
       Своим творчеством Леонид Бородин открывает нам пласт подпольной, не-подцензурной прозы. Этот пласт скрывал в себе десятки имён, которые уже при своей жизни составили бы славу русской литературы, если бы не гнёт советской власти.

                *
         Леонид Иванович Бородин родился 14 апреля 1938 года в городе Иркутске. Отец – Феликс Казимирович Шеметас. Мать – Валентина Иосифовна, учи-тельница. Воспитывал его отчим – Иван Захарович Бородин, тоже учитель.
      Правду об отце Л. И. Бородин рассказал только в 2002-м году. «Мой отец – литовец. Он был командиром партизанской роты во время литовско-польской войны ((тогда, в 1920-м году, Польша захватила почти треть территории Литвы, вместе с Вильнюсом)). Отец вступил в конфликт со своим начальством, и ему посоветовали скрыться в России на короткое время – иначе его могли и убить. А ему всего 24 года было. Он бежал сначала в Латвию, а оттуда в Россию; его на границе и взяли, отправили на Соловки. Отсидел, был сослан в Сибирь, работал в Иркутской областной библиотеке. В разоблачённой троцкистской группе отец вновь был арестован, и получил десять лет; потом – пересуд, и расстрел в 1938-м году. Ни к каким политическим партиям он не принадлежал».

                Без выбора
        Эти заметки были составлены, в основном, по книге Леонида Бородина «Без выбора. Автобиографическое повествование». Книга была опубликована в журнале «Москва» в 2004-м году, где я впервые её и прочёл; а затем перечитал уже в Собрании сочинений Бородина.
       «Без выбора» – это не мемуары; это – программное произведение Бороди-на, его поэма в прозе, его нравственная позиция, и – правда. По сути это – без-жалостное, во всех смыслах, произведение, и прежде всего – по отношению ав-тора к самому себе. Эту книгу можно назвать величайшим произведением деся-тилетия; и дело здесь не только в художественных достоинствах книги, но и в мировоззрении автора, в той высоте, на которую поднимается его мысль. Выражение «без выбора» можно толковать как угодно. Можно понять его и в прямом смысле: ведь выбора-то у нас, русских государственников, нет. Только любовь к Родине и служение России. Все остальные варианты развития страны – колони-альные. Так что ищите, и обрящи-те…

Русские мальчики
       Окончив среднюю школу, в 1955-м году Леонид Бородин поступил в спец-школу МВД в городе Елабуге. Сделал он это вполне сознательно: пошёл рабо-тать в милицию по призыву партии, чтобы, как комсомолец, бороться с крими-нализацией страны. Вызвано это было тем, что после амнистии, которую в 1953-м году провёл Лаврентий Берия, на свободу было выпущено большое количество уголовников.
      Годом позже, с болью восприняв разоблачение культа личности Сталина, Бородин ушёл из милиционеров, и поступил учиться на исторический факультет Иркутского университета. В 1957-м году он был исключён из комсомола и отчислен из университета за басню о Хрущеве (по прозвищу «жопоголовый»), и за создание полуподпольного студенческого кружка «Свободное слово». Как пишет сам Бородин, кружок ставил перед собой задачу самостоятельного осмысления русской истории. Кроме того, студенты были ориентированы на выработку предложений по «улучшению» комсомола, и осмелились критиковать КПСС как «партию, которая выявила свою несостоятельность в осуществлении величайшего замысла: построения наипрекраснейшего из обществ». 
        «Моя активная неприязнь к Хрущеву покоилась на совершенно вздорном основании: мне, видите ли, не нравилось, что Хрущев только после смерти Ста-лина решился его критиковать». В своей басне Бородин под видом Слона вывел Сталина – хозяина леса; сам же Хрущев у него – Лиса, которая после смерти Слона созвала зверьё на сход – правду-матку резать… Но тут кто-то спросил Лису:

Лиса, а где же ты была?
  Чего ж ты нас не защищала,
Чего же ты ТОГДА молчала
И во весь рот Слона хвалила?
Ведь не откроется могила
И Слон не скажет, почему
ТЫ так понравилась ему.
Мертвец не может оправдаться.
………………………………….
Мораль сей басни необычной,
                Для слуха, может, непривычной,
                Ясна, как в полдень небеса:
                Знакома ль вам моя Лиса?
       «Знакома!» – сказали товарищи и, «как пакостливого щенка, взяли меня за шкирку», и сдали, куда надо. «…Органы, контролировавшие уровень идейности совет-ских людей, посоветовали мне, “маменькину сынку” и “гнилому интеллигентику”, пойти в жизнь, и на практике познать идеологию рабочего класса». Но Бородин и сам рвался к достижению великой цели – построения коммунизма, ради которой только и стоило жить. Он готов был доказать тем, кто объявил его врагом, что он не враг, и что великие идеи ему тоже дороги.
      В марте 1957-го года Леонид Бородин устроился работать срезчиком откосов на  Кругобайкальской железной дороге, а в сентябре – бурильщиком на строительстве Братской ГЭС. И здесь с ним, как он сам признаётся, произошла «ломка», когда он узнал и понял, что такое «зэки» – бывшие антисоветские лю-ди. Правда, первые проблески у него возникли после XX съезда КПСС, когда Сталин вдруг оказался преступником. Ну и студенческий кружок добавил осоз-нания. Отсюда у Бородина начался – и затянулся на 10 лет, до ареста в 1967-м году – процесс борьбы за приведение социалистической практики в соответствие с марксистскими доктринами. Отсюда и «чрезмерно повышенная социальная чувствительность – своеобразное уродство», то есть «выпадение из системы».
        «Я планов наших люблю громадьё...» Юноша девятнадцати лет, имея уже «червоточинку» в биографии, без колебания подписался бы, как он сам признаётся, под этой строчкой. Но именно здесь, в Братске, Леонид Бородин получил доверитель-ную информацию о том, «что Братская ГЭС – первая стройка комму-низма, где зэки используются только на подсобках, в отличие от Сталинградской – там, мол, была сплошная зона, – и от Иркутской, и ото всех предыдущих». Через 40 лет Бородин написал об этом в своих воспоминаниях – «По страницам братского дневника».
В том же «Дневнике…» Бородин делает «нелирическое отступление на тему “прогресса”».
       «…В основе человеческого мироощущения лежит этакий массивный кирпич, име-нуемый идеей прогресса. Все прочие теории и проекты – социализм, марксизм, комму-низм – суть производные от этого головного человеческого инстинкта. Вопрос: дей-ствительно ли всё, что делается, – к лучшему? Я был воспитан на идее прогресса, согласно которой человечество приговорено к совершенствованию себя и мира, его окружающего. Этот величайший человеческий инстинкт по способу реализации может быть суров и жесток, но, безусловно, оправдан результатом.
И вдруг, в конце шестидесятых, я наткнулся на статью английского публи-циста Малькольма Мэггериджа, который, допуская возможность гибели нашей цивилизации, предполагал, что это будет “учение о прогрессе, самую нелепую и, безусловно, самую пагубную фанта¬зию из всех, что когда-либо овладевали челове-ческими сердцами, главную догму либерального сознания”.
“Не что иное, как теория естественного отбора Дарвина впервые внедрила идею насчёт того, будто человек и его природная среда бесконечно и автоматически со-вершенствуется. Таким способом удалось добиться дискредитации распространённых в то время духовных ценностей – замены их смутной сентиментальной надеждой на кол-лективное улучшение человека, и либеральным сознанием – вместилищем новых идей. Воцарение евангелия прогресса неумолимо требовало дискредитировать Христово Еван-гелие, и разрушить возведённое на нём, как на фундаменте, здание этики, законнос-ти, культуры, человеческих отношений и человеческого поведения… Либералы наброси-лись на христианство со злобой и яростью, возведя в культ знание и просвещение”.
Как всякий нормальный советский человек, долгое время я был очарован идеей прогресса».
       Далее Бородин развивает эту тему уже в другом аспекте.   
      «Позже, в Норильске, и после Норильска, вплоть до “перестроечных” лет, мне  не раз случалось выслушивать признания в неверии в коммунистическую идею. Чем рисковал при этом советский интеллигент – политически активный? Жизнью, свободой, карьерой. Этого было достаточно, чтобы “не высовываться”, и не ставить себя под удар недремлющей карательной системы. Но двойственность, расщеплённость сознания – готовая ловушка, в которую гораздо легче попасть, чем выбраться из неё. Поли-тическое двоедушие порождает политический цинизм, а это уже ржа. В этом ржавом состоянии и застали советскую интеллигенцию события, именуемые перестройкой. Ин-теллигенция, особенно творческая, дружно ринулась в политику не оттого, что ей было что сказать, а во избавление от комплекса двоедушия, в котором  она пребы-вала десятилетия. Но, выявив своё абсолютное политическое бесплодие, одна часть советской интеллигенции, наиболее денационализированная, мягко, по-кошачьи приль-нула к новой власти – в уверенности, что она “ходит сама по себе”. Другая, более ориентированная национально, встала в оппозицию, справедливо негодуя против раз-вала Союза и лакейской “западизации” страны, настаивая на особом, русском пути развития. Ритуально отплясав вокруг нескольких великих имён – Столыпина, Ильина, государя Николая Второго и т. п. – патриотическая интеллигенция, подобно блудному сыну, уязвлённая собственной социальной импотенцией, изъявила готовность упасть в объятия коммунистов, по-видимому согласившись с предложением понимать под социа-лизмом не столько вековую мечту человечества, сколько ту самую русскую идею, ко-торой она бредила в период своего коллективного диссидентства в первые годы “пе-рестройки”. Усилиями наиболее творческих умов сегодня уже формируется представле-ние о социализме как о некоей национальной “находке”, которая недоступна меркан-тильному западному сознанию, потому-де и отринута им, заражённым индивидуализмом и обездуховленным. Более того, понятие духовности пытаются сопрягать с идеей со-циальной справедливости и её научным обоснованием – коммунизмом. Оценят ли ком-мунисты столько существенную услугу, оказываемую им русскими националистами-па-триотами?
        Об этом много лет назад писал Н. Бердяев:
      “Слияние и отожествление христианства с социализмом, с земным царством и земным благополучием есть переживание еврейской апокалиптики, явление иудаизма на христианской почве… Это есть явление… еврейского хилиазма в поздний час истории, в атмосфере атеистического и материалистического века. Социализм как мировое яв-ление имеет религиозно-иудоистический исток. В нём действуют те же начала, во имя которых был отвергнут Христос евреями…”.
     Социалистический инстинкт, или идея социального переустройства “по справед-ливости”, намного древнее. Первым метаисторическим актом “социалистического дей-ства” по праву можно считать “восстание” Каина на Авеля. Каин сильно огорчился, что Господь не призрел дар его, а дар Авеля призрел. “И восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его”. Заметьте – восстал! И убил. За несправедливость обла-дания. С таким акцентом пересмотренная предыстория и древнейшая история челове-чества выявит убедительнейшие свидетельства “врождённости” социалистического ин-стинкта в сознании человека. Пройдя сквозь века через неисчислимое количество утопических импровизаций, хилиазм – эта “социалистическая отрыжка”, объявилась, наконец, …в форме “единственно верного” учения о построении счастливого общества, и не по волевому устремлению людей, а в силу неизбежности самого исторического развития людского сообщества».   
     ((Хилиастическая ересь (греч. хилиас – тысяча) – раннехристианское уче-ние, согласно которому концу мира будет предшествовать «тысячелетнее царство» Бога и праведников на земле – то есть земной рай; поэтому она и была отвергнута хрис-тианством. Хилиастический социализм освобождал человека от тяжкого морального на-пряжения и выносил причину мировых бед вовне, в структуру бытия, каковую надо бы-ло просто «переделать» соответствующим об-разом, чтобы сама собой «заработала» модель всемирового счастья.))
     «В том и был главный обман социализма, который постепенно принял почти рели-гиозную форму: все мировые религии благословляют стремление человека к улучшению бытия, но посредством нравственного совершенствования».
                *
  23 июня 1935-го года Правительство СССР приняло постановление, одним из пунктов которого было: «…строительство Норильского никелевого комбината признать ударным и возложить его на Главное управление лагерями НКВД, обязав его для этой цели ор-ганизовать специальный лагерь». Норильлаг был образован 25 июня 1935-го года и закрыт 22 августа 1956-го года. Сюда перебросили заключённых из лагерей на соло-вецких островах, большую часть которых составляли репрессированные по политичес-ким мотивам (ст. 58 – «измена Родине»), однако состав их был неоднороден: пред-ставители интеллигенции, учёные, инженеры, религиозные деятели, раскулаченные. Затем – власовцы, бандеровцы, финские переселенцы, поляки, литовцы, эстонцы, по-волжские немцы, украинцы… К 1941-му было уже 20 тысяч заключённых, а в 1951 – 71 тысяча; всего через Норильлаг прошло более 300 тысяч человек. Летом 1953-го года в Норильске произошло одно из самых трагических событии; – знаменитое восстание заключенных. По одной версии, возмущение было вызвано страннои; амнистиеи; 1953-го года, когда на свободе оказались матерые уголовники, а политические узники остались за решёткои;. По другои; – лагерное начальство намеренно спровоцировало вооруженные столкновения с подачи руководства госбезопасностью, опасавшегося за своё будущее, и стремившегося доказать собственную нужность в новои;, после-сталинскои; реальности. Так или иначе, восстание охватило около тридцати тысяч за-ключенных, которые выгнали охрану и администрацию за периметр, повесили над бара-ками черные флаги, и тщетно пытались обратиться к руководству страны с требовани-ями отмены пыток, облегчения условии; содержания и пересмотра дел. Штурм лагеря, состоявшии;ся в ночь на 4 августа, был коротким и стремительным. Бои;цы двух полков МВД, специально переброшенных из Красноярска, а также вооруженные комсомольцы ворвались на территорию и открыли огонь на поражение. В результате были убиты около сотни наиболее активных заключенных; остальных разбросали по тюрьмам, на-крутив им дополнительные сроки.
     Восстание стало кровавым финалом «лагерного этапа» в истории Норильского ко-мбината. После расправы над узниками стало понятно: чтобы комбинат превратился в нормальное гражданское предприятие, необходимо «всем снять лагерную форму». Од-нако желающих ехать в Норильск, где до сих пор платили по мизерным лагерным рас-ценкам, а для жилья предлагали койку в бывшем ла-герном бараке, находилось немно-го. И тогда правительство (в 1955-м году), ки-нуло клич: комсомольцам – ехать ос-ваивать Крайний Север. В первый же год в Норильск приехало 25 тысяч добровольцев («комсомольский десант»). 
      Леонид Бородин тоже поехал «за романтикой»: с ноября 1958-го года он – про-ходчик рудника 7/9 на Норильском Горно-металлургическом комбинате. Почти через 40 лет Бородин описал  славный город Норильск в «Норильском дневнике». 
                *
  В 1959-м году Бородин поступил на историко-философский факультет Улан-Удэнского пединститута, а затем перевёлся на заочное историческое отде-ление. Бородин окон-чил институт экстерном за три года, и с 1962-го года рабо-тал сначала учителем истории, а затем, с 1963-го года – директором школы-интерната на станции Гусиное Озеро в Бурятии. Здесь же учителем русского языка и литературы работала его пер-вая жена Вера Васильевна. В этой школе ранее работали мать и отчим Бородина.
  В 1965-м году Леонид Бородин приехал поступать в аспирантуру ЛГУ, но опоздал со сдачей кандидатского минимума. Чтобы иметь возможность написать диссертацию, он не стал возвращаться в Бурятию, и с декабря 1965-го года приступил к работе ди-ректором средней школы в посёлке Серебрянка Лужского района Ленинградской облас-ти.
  В 1966-м году Леонид Бородин вместе со своим другом Володей Ивойловым вступил в подпольную антикоммунистическую организацию – ВСХСОН (Всероссийский социал-хрис-тианский союз освобождения народа). На это их толкнула сыновняя любовь к Родине, и с этого момента они стали смертниками: им было не выжить в среде помощников-до-бровольцев «органов» – охотников за карьерой.
       «Программа Социал-христианского союза была написана Игорем Вячеславовичем Огурцовым в 1963-м году: он был так убеждён в крахе русского социализма, обречён-ного на загоризонтальное историческое бытие, что предсказал и обосновал его. Это был интеллектуальный подвиг человека, сумевшего за чет-верть века предвидеть со-бытия во всей их трагической полноте. Он готов был положить жизнь за правое дело; это было продиктовано верностью и любовью к России, и стремлением предотвратить национальную катастрофу, распад и развал страны – к чему как по наклонной плос-кости скатывалась власть, утратившая чувство реальности. По этим прогнозам ком-мунистический режим был приговорён к саморазрушению, с обвальными для России пос-ледствиями.  Парадокс состоит в том, что сознание моего поколения охотнее всего откликалось не на улучшение строя, но на его ликвидацию».
    Подпольная организация, изначально отстраиваемая по военному образцу, посте-пенно превращается в подпольную армию. А где взять оружие?
      Однажды Бородин познакомился с группой офицеров воинской части, летним ла-герем стоящей в окрестностях Луги, а потом побывал у них в гостях. И сам поразил-ся своему выводу-убеждению: несколько человек, имея грузовики, могли  за пару ночных часов бескровно и бесшумно разоружить пехотный полк.
    Тогда же у Бородина зародились смутные сомнения в несокрушимости нашей воен-ной мощи. И когда на Красной площади приземлился немецкий мальчишка на самолё-тике, Бородин вспомнил о своих робких соображениях: в обороне страны обнаружились дыры…
    Западные мыслители давно уже пришли к выводу, что социализм не подлежит рефо-рмированию. Можно сформулировать эту мысль и по-другому: «Социализм не может улучшаться, не подрывая при этом своих основ». Казалось бы, это – противоречие: если будет улучшаться – значит, экономически укрепляться. Но здесь имелось в виду гуманизация, либерализация режима.
    «Страна готова – мы не готовы» – принципиально ошибочное суждение И. В. Огур-цова; народу, якобы уже готовому к отказу от марксистской ереси, сообщаются во-пиющие подробности сути коммунистического диктата. Чтобы дорасти до состояния подпольной армии, способной совершить бескровный переворот, потребуется от десяти до пятнадцати лет. Предполагался захват конкретного политического объекта – пред-положим, Смольного – силами полносформированного взвода. Для этого предполагалось внедрение подпольщиков в аппарат Смольного; это было осуществимо, поскольку личные карьерные перспективы многих членов организации были достаточно много-обещающими. Это особенно видно в сравнении со шкурниками и откровенными проходим-цами: «перестройка», впоследствии, показала, какие стервятники накопились в ком-сомольских и партийных кабинетах и в их «предбанниках».
   Никаких «резких движений», способных дезорганизовать систему, программа Огур-цова не предусматривала. Создаётся Временный Государственный Совет, который из-бирает Главу государства, важнейшей обязанностью которого является обеспечение общего порядка.
      Православию – зелёную улицу, как и прочим традиционным религиям России.
     Во внешней политике – замирение с Западом, однако без распахивания границ.
     Постепенное реформирование госэкономики в экономику персоналистического ук-лада.
    И, наконец, три принципа отстраивания новой государственности: христианизация экономики, политики и культуры.
    И речь идёт не о теократии, но всего лишь о необходимости соотнесения важ-нейших аспектов общественного и государственного бытия с ориентирами, которые являются концептуальной базой сохранения человеческого рода. Пока никем, кроме марксистов, они не были оспорены.
   В программе Социал-христианского союза было ещё несколько строк, актуальных и для дня сегодняшнего. Земля должна принадлежать всему народу. Государству должно принадлежать исключительное право на эксплуатацию недр, лесов и вод, имеющих об-щенациональное значение. Энергетическая, горнодобывающая, военная промышленность, а также железнодорожный, морской и воздушный транспорт, их эксплуатация и упра-вление должны принадлежать государству. Под этими словами подписалось бы большин-ство граждан России.
     «Существеннейшим моментом нашего идеологического состояния было понимание социалистической идеи в целом как идеи не просто антихристиан-ской, но именно антихристовой. Построение Царства Божьего на земле, царства всеобщей справедли-вости, где всяк равен всякому во всех аспектах бытия, – именно это обещано анти-христом. Цена этому осуществлению – Конец Света, то есть всеобщая гибель».
    В Социал-христианском союзе было около 30-ти человек, и человек 50 сочувст-вующих. Иначе и не могло быть в тотально контролируемом обществе. Бородин, рабо-тая в школе, занимался самообразованием – становлением себя на позиции религиоз-ной философии и государственности, а на выходные уезжал в Питер, к товарищам.
    Вторая, и главная его работа заключалась в  том, чтобы выискивать, подбирать и «доводить до ума» новых соратников. Решающим обстоятельством при вербовке было отношение вербуемого к христианству как единственному нравственному катехизису. Речь шла только об отношении, но не о степени воцерковлённости. Особые взоры были  обращены на молодую, по-хорошему образованную интеллигенцию; так возникла пот-ребность «проникнуть» в Союз писателей. Леонид Бородин написал несколько расска-зов – и их напечатали в газете «Лужская правда», потом – повесть; но тут последо-вал арест.

Уроки лагерного бытия
     В феврале 1967-го года Бородин был арестован, и получил 6 лет по ст. 70 УК СССР (за антисоветскую пропаганду и агитацию). Отбывал срок сначала в мордовских лагерях, а затем во Владимирской тюрьме. В заключении им были написаны, и в пись-мах к матери отправлены первые зрелые произведения: «Пе-ред судом», «Повесть странного времени», «Вариант». Повесть «Год чуда и пе-чали» была изъята при осво-бождении.
   В этот же период Бородин написал цикл стихотворений; а вообще Леонид Иванович стихи писал с юности, но публиковал их редко и «маленькими порциями».

                Сын Василия Тёркина

                Воздух свежий, запах хвойный,
                От машины дым кольцом.
                У двери солдат конвойный
                С милым, девичьим лицом.
                Автомат при всём заряде
                Бойко держит на груди…
                Многих мог бы звать он «дядей»,
                А не: «Эй, ты, проходи!»

                Мне бы мог быть другом, братом,
                Просто встречным наугад…
                Но стою под автоматом
                И в лицо бросаю: «Гад!»
                Ни обиды, ни испуга,
                Только губу докрасна…
                Где-то ждёт его подруга.
                Где-то ждёт меня жена…

                Как же так!
                В машине узкой
                Мы по разным сторонам!
                Как же так!
                Мы оба русских,
                И одна Россия нам!
                Мне б ему иную фразу…
                Не по собственной вине
                Он однажды,
                по приказу,
                Всадит в лоб обойму мне…   

                ***
                Я России моей светлоокой
                Открывал за чертою черту.
                Мне её хоронили до срока,
                Загоняли её в немоту,
                Обкорнали,
                взнуздали
                и вздыбили,
                Гнали шпорами в дым-дымовьё,
                Полстолетия мчались –
           и прибыли,
                Чтобы выслушать слово моё…
                Но ответил я речью невнятною,
                Шелуху ярлыков теребя:

                Как любить мне тебя, непонятную?!
                Как мне мстить,
                не поранив тебя!
                ***   
       «Главное в лагерной зоне – не надломиться, не поддаться на доверительные разговоры оперативников, чтобы нечаянно не высказать личное неприязненное отно-шение к кому-либо. Русский националист-государственник мог проколоться на мар-ксисте-еврее; еврею подкидывали намек на фашистские тенденции в суждениях рус-ского или украинца; православный подлавливался на отношении к сектантам или нао-борот…
     “На воле”, кстати, было то же самое. Русско-еврейский “расклад” всегда был благодатной почвой для оперативной терапии, для контроля над обществом в интере-сах охранения марксисткой идеологии, но отнюдь не государственных интересов. Иной нюанс времён “позднего” социализма: еврейские интеллектуалы, ни в какой коммунизм давно не верящие, видели в нем защиту от эскалации антисемитизма; русские интел-лектуалы, столь же не верящие в коммунизм, марксизму подыгрывали из двух сообра-жений: как противостоянию сионизму, это, во-первых; во-вторых же – Советский Союз был единственным государством в “западном” мире, где национальный капитал не принадлежал евреям». 
      Из этого потом выросло русофобство, в том числе и у тех, кто прежде был марксистом и кондово русским. Они метили в коммунизм, а попали в Россию. Но это – полнейшая чушь: кто куда метил, тот туда и попал.
   Бородин сидел в лагере № 11, где отбывали срок Синявский и Даниэль. «Но “чисто политических” там было ничтожное меньшинство. На первом месте те, что “за войну”: полицаи, власовцы, украинские и латышские СС. Бандеровцы, “зелёные” из Прибал-тики, бериевские полковники и генералы, сектанты, бывшие воры, перешедшие, спаса-ясь от возмездия, из уголовной зоны».
     После лагеря, помимо бедствий в поисках работы, у Бородина было ещё одно ис-кушение: «ласковое» предложение эмигрировать, дабы опять не оказаться в лагере. Подобные предложения были сделаны большинству «инакомыслящих», и выбор был такой: либо – на Запад, либо – в следственный изолятор.
«Как и большинство моих бывших “соратников” по Социал-христианскому союзу, после “отсидки” за участие в нём я больше не предпринимал никаких действий по воссозданию организации. И причиной тому было не только убеждение в невоз-можности серьёзного нелегального строительства.
  При чётком осознавании неизбежности краха коммунистической государствен-ности… у меня…отсутствовало предчувствие сроков этого краха. Оно вроде бы и неу-дивительно, если даже ЦРУ пребывало в этом отношении в полном неведении. Злока-чественной опухоли в коммунистическом организме удалось законспирироваться нас-только успешно, что она, не имея конкретного центра, успешно мутировала в одном направлении.
      Всё было бы куда как проще, если бы имел место заговор… тогда бы лица или социальные организмы могли бы принять превентивные меры…
      Игорь Огурцов, создатель подпольной организации, и обозначил, и озвучил проблему, но услышан и понят не был, потому что, видимо, его прозрение было рав-нозначно пророчествам, каковые признаются только по факту свершения.
     Если социализм мог существовать исключительно в тоталитарной ипостаси – то есть при жесточайшем контроле за идеологическим состоянием народа, то и сам на-род, исповедуя социалистическую идею, был по-своему заинтересован во всякого рода чистках и зачистках идеологических нечистот. Именно такая взаимная заинтересо-ванность являлась главным сущностным содержанием лозунга о единстве партии и на-рода, ибо лишь господство единоверия могло обеспечить те великие завоевания со-циализма, каковыми и сегодня справедливо гордятся коммунисты, отделяя сами дос-тижения от способов достижения, без которых они были бы просто невозможны.   
    Коммунистическая идея, пришедшая в Россию на смену христианской (а не капита-листической или монархической), могла государственно осуществляться только в соп-ровождении постоянного насилия, поскольку сама идея была насилием над бытием, не-совершенным по природе, а сутью идеи было как раз сотворение совершенного бытия, как его понимало антихристианское сознание.
     Иначе говоря, коммунистическая идея заключалась в намерении организовать со-вершенные отношения по природе несовершенных людей – более великой, фантасти-ческой и жестокой идеи не возникало в истории человечества. ((Москва – берлога марксизма.))
      Знаменитый тезис Сталина относительно усиления классовой борьбы по мере со-циалистического преобразования общества следует считать не просто правильным, но гениальным, ибо в нём даже от самого Сталина в зашифрован-ном виде высказано ве-ликое и трагическое предчувствие, каковое полностью подтвердилось.
     Российский социал-коммунизм, в борьбе победивший и собственный народ, и тьму народов, пошедших на него войной, рухнул, пребывая в непобедимой позе, поражённый ржой мнения-сомнения-неверия-равнодушия. Экономические и геополитические причины краха можно посчитать вторичными, потому как известно, что именно вера сдвигает горы. ((Великий суррогат веры – социализм.))
     Среди значительной части русской интеллигенции и поныне в ходу концепция, согласно которой в последние годы сталинского правления советское государство превратилось в имперское – были восстановлены институты национальной имперской власти, оплодотворённые чуть ли не христианской по происхождению социальной про-граммой. Отсюда и фразеология: социалистические общины первых христиан; Христос – первый коммунист; колхоз – наследник русской общины…
     Последний постулат столь же успешно используется в русофобии, как и другой важнейший аргумент – в пользу рабско-коллективистской сути русского этноса. Как философ по образованию я рано понял, что христианство – по меньшей мере – это величайшая философия сохранения человеческого рода. Пусть христианское начало в истории срабатывает лишь на долю процента от заложенного в ней, но этой доли хватает, чтобы человечество не уничтожило себя. Словом, христианская философия несёт в себе колоссальный потенциал. В то время как иные философские концепции, созданные человеком, человеком же и опровергаются.
      Я не верю в христианский социализм. Это сладкая селёдка. Достоевский чётко сказал: социализм не прав, потому что есть Бог… Добавить нечего. А если Бога нет, то единственная правда на земле у социализма.
  Коммунизм был запрограммирован на саморазрушение. Мы подорвались на праве наций на самоопределение. Но многие до сих пор не понимают, что мы подорвались и на атеизме. Это главная мина, которая и взорвала государство. Ни у одного народа не отнимали на семьдесят лет его тысячелетнюю национальную религию. Сегодня у нас состояние смуты. А смута – это и есть повреждение пониманий. В христианстве я
увидел признаки сверхчеловеческой логики (против философии).
    Главный постулат “советских державников”: русский коммунизм есть национальный протест против торжества всемирной буржуазности.
    Интеллектуалами постсоветских времён было сформулировано моральное оправдание жертв социалистического построения. И правда о великой трагедии русского народа была отдана на откуп и извращённое потреблении кому угодно… Трагедия сведена к фарсу… «Двадцать миллионов положили, шестьдесят, сто», – выкрикивают одни. «А вот и неправда! Всего лишь два миллиона!» – возражают другие, деловито пересчитав трупы.
   Каждая нация по-своему уникальна… А у нас это усиливается нашим геополити-ческим евразийским положением, нашей громадной территорией, историей, представ-ляющей собой постоянную череду войн, преимущественно оборонительного характера… Невозможно, чтобы всё это не породило специфичности и в психологии нации, и в политических и экономических традициях. …Нас толкают на безумное копирование американской модели капитализма, без всякого учёта наших национальных особенностей. Это авантюра под стать коммунистической. 
   И здесь проскальзывает равнозначно корыстное отношение. Одним нужно оправдать криминальный капитализм, другим – криминальный социализм. Обе позиции откровенно утробны». 
     «Каждому человеку своя жизнь видится исключительной. Исключительность своей судьбы я вычислил давно, а сформулировал позднее. Смысл моего открытия заключался в следующем: жизнь ни разу не предоставила мне возможность волевого личного вы-бора.
  Не было! Всё, что случалось, случалось по стечению обстоятельств. Личный выбор предполагает наличие равных по возможности реализации инициатив. То есть субъек-тивное представление самого человека, оказавшего перед не-обходимостью выбора. Ничего подобного я в своей жизни припомнить не могу».   
                *
      «Непосвящённому человеку невозможно представить уровень того духовного на-пряжения, в котором происходила жизнь людей в лагерях и тюрьмах 1960-х. Не было ещё ни диссидентства как такового, ни западного сочувствия, ни среды сочувствия на родине. Каждый был сам по себе, и каждому предстояло самостоятельно, то есть “бесколлективно”, определиться на всю оставшуюся жизнь. Она же, жизнь, была ценой этого самоопределения. И по сей день я не услышал ещё ни одной темы, которую мы в 1960-х не пропустили бы сквозь строй суждений…
  И, безусловно, главной темой был “русский коммунизм”. Проблема формулировалась примерно так: “русский коммунизм” (“большевизм”) – это “явление русского духа” (по Бердяеву) или только состояние его?
      Если последнее, то всё проще и легче, поскольку в “состояние” народный дух впадает в силу тех или иных сложившихся обстоятельств, и способен легко или не-легко “выйти из состояния”, обогащённый опытом избавления…
    Еcли же “русский коммунизм” есть явление, то речь уже должна идти о некоем результативном продукте всего предыдущего исторического опыта народа – именно так трактовался “русский коммунизм” всеми виднейшими русофобами 1960–1970-х годов. Парадокс в том, что так же он ныне трактуется многими современными патриотичес-кими идеологами, только с иным знаком…   
      Поскольку в 1950-х и в начале 1960-х хватали и сажали “кого ни попадя”, идеологическая пестрота в лагерях скопилась несусветная. К концу 1960-х ситуация упростилась, и в основном за счёт индивидуального самоопределения по отношению к Западу. Упрощение идейной ситуации шло также по религиозной линии. Русские социал-демократы, анархисты и прочие становились ортодоксальными православными, евреи изучали иврит. Националисты, в основном при-балты и украинцы, русофобились” на глазах, формируя в своих рядах будущих духовных лидеров “самостийности”.
Русские национально-государственной ориентации, составлявшие в общей массе меньшинство, обособлялись. Каждому нужно было определиться – уйти с позиции, или остаться на ней. Речь шла о той или иной степени сопротивления и противостояния. Слово “борьба” у нас никогда не употреблялось. Речь шла о “правилах игры” в “большой зоне”: принимать или не принимать. Не было таких, кто готов был рано или поздно оказаться в “малой зоне”. Готовность таковая противоестественна. Я был в числе тех, кому такая игра, по характеру, была не по силам.
  Раннехристианская ересь – хилиастическая – про построение Царства Небесного на земле была обречена на разложение и крах с тяжкими для России последствиями. Русская “ересь жидовствующих”, отрицающих “трудную” мудрость христианской фило-софии, повенчанная с либеральной идеей прогресса, породила в начале XX века тип “жидобольшевика” – по “белогвардейской” терминологии, реализатора химерической идеи достижения абсолютной социальной справедливости посредством физико-хими-ческого оперирования с социальными классами. По мере материализации идеи испол-нитель-фанат самоуничтожался (именно так!) за ненадобностью, оставляя после себя полупродукт – человека советского, будто бы являвшего собой некий высший этап человеческой эволюции, но пребывающего на длительной стадии становления. В помощь чему, собственно, и обоснован постоянный контроль за “становлением” по времени, вплоть до всемирового торжества коммунизма, когда сам по себе исчезнет фактор дурного влияния со стороны “несозревшей” части человечества. Через денациона-лизацию русских (то есть советизацию), и посредничество относительно денацио-нализированного еврейства удалось сотворить феномен “дружбы народов”, опять же под неусыпным контролем соответствующих ведомств…»
   Противоестественность осуществляемой социальной модели напоминала опыт Роберта Оуэна (1771–1859),  которому на первых порах удалось достичь поразительных ре-зультатов как в повышении производительности труда, так и в сфере человеческого фактора. Оуэн ещё в 1810-м году разработал филантропический план улучшения жизни рабочих, и пытался осуществить его на прядильной фабрике в Шотландии. Основанные им опытные коммунистические колонии в США и Великобритании потерпели неудачу – кончился капитал. Вчерашние «добрые коммунары» словно маски скинули, возвращаясь в облики, каковыми были наделены наследственностью и эпохой.
    «У российского социализма тоже был капитал, стимулирующий идейный пафос стро-ителей коммунизма. Если Роберт Оуэн на каждую копейку роста производительности труда “незаметно” подкидывал в дело копейку из своего капитала, то “подкидная копейка” социализма российского конспирировалась куда тщательнее, ибо копейку эту вырабатывали рабы. Роль рабского труда в строительстве социализма очевидна: база так называемой оборонки, столь обожаемой нынешними необольшевиками, создавалась ведомством ГУЛАГа… Драгметаллы, а затем и ядерное сырьё, “великие стройки комму-низма” от Волго-Дона до Куйбышевской ГЭС… И наконец, великий лесоповал…
     На каждой странице сочинений сталинских соколов литературы отпечаток пальца зэка…
     Преступлением против социализма Никиты Хрущёва было не столько “развенчание Сталина”, сколько экономически не просчитанный роспуск значительной, в сути, ударной части контингента ГУЛАГа. Именно с этого момента, когда была отменена “социалистическая халява” – с этого времени отмечаются первые тревожные судороги экономической системы социализма в целом. Миллионные трудармии, предусмотренные подлинным большевиком Троцким и воплощённые в реальность другим подлинным боль-шевиком – Сталиным, в течение тридцати лет безотказно обеспечивали тылы социа-листической экономике. Хрущёв и Ельцин – вот знаковые фигуры загнивания и распада государства, сотворённого поперёк человеческой природы.
     На первом, пафосном этапе революции её вожди мечтали об обществе интерна-ционалистов, обществе Иванов, не помнящих родства, но в итоге трансформации ре-волюционных идей получили общество Иванов, молчащих о родстве. Сколько из нынеш-них “большевиков” хвастались мне, что у них вся родова выбита, и это хвастовство надо было понимать как некую супермудрость – дескать, что поделаешь, иначе бы не выстоять Великому государству… Подлинная социалистическая гражданственность – чтобы уметь обеими ногами стоять “на горле” собственных родственных чувств, и не просто стоять, но слегка приплясывать… Иначе бы не выстоять!
     Отсюда возник дивный соцконсерватизм – прямое порождение духовной смуты – реальный факт политической жизни страны. Соцконсерватизм не конструктивен, потому что не имеет позитивной программы, а базируется в основном на литературно-фило-софских эмоциях: общность и коллективизм, издревле присущие русскому народу; ан-тибуржуазность – опять же исключительно в социальном её проявлении – нестяжатель-стве как идее, но отнюдь не практике; инстинктивное отрицание западных ценностей…
Однако квартиры у всех забиты этими самыми ценностями…»
                *
       В феврале 1973-го года Бородин был освобождён, и отправлен под надзор в Белгородскую область, где тогда проживали его родители. Но работы там он не на-шёл, и с разрешения КГБ уехал в Сибирь вместе со второй женой, Ларисой Евсеевной. Устроился работать сторожем в Байкальский коопзверопромхоз; потом вернулся в Мос-кву, и работал составителем поездов на станции Очаково. В 1975-м году Бородин с женой опять уехал в Сибирь, но с работы в тайге их  выперли.  «В райисполкоме дама – неподкупный цербер коммунистической идеологии – так сформулировала невоз-можность нашего пребывания в полях невидимости: “Мы не можем позволить вам зани-маться антисоветской пропагандой среди разрозненных работников леса, оторванных от основных масс сознательного пролетариата”. Это из ориентировки, спущенной мос-ковскими оперативниками местному оперу, который наконец-то получил под свою опеку “злодея” по профилю».
  Потом Бородин работал кочегаром и дворником в Иркутском медицинском училище, а затем переехал к родителям в город Петушки Владимирской области, где работал ин-спектором санэпидемстанции. Здесь Фонд помощи им. А. И. Солженицына выделил ему деньги на дом, который затем передавали по «наследству» нуждающимся в жилье «антисоветчикам».
   В 1978 г. Леонид Бородин, в связи с окончанием срока «поражения в правах», получил обычный паспорт, и переехал в Москву. В издательстве «Посев» (ФРГ) вышел сборник его повестей  и рассказов «Повесть странного времени».
 В 1978–1982 годах Бородин работал методистом по культурно-массовым мероприятиям, сторожем, переплетчиком, «даже детективчики пописывал на заказ». Большую помощь в это время ему оказал Илья Сергеевич Глазунов. Весной 1980-го года Бородин ездил в командировку в Сибирь от журнала «Техника – молодёжи», после чего по его сценарию на Иркутском телевидении вышел документальный фильм о Тофаларии – заповеднике с уникальными кедровниками. В 1981-м году в журнале «Грани» была опубликована повесть Бородина «Третья правда», а в 1982-м –  повесть «Гологор» в издательстве «Посев» (ФРГ), принадлежавшем НТС.
    Для Л. И. Бородина это были непростые годы. С такой биографией было очень тя-жело найти работу, и за 9 лет он 16 раз менял место жительства.
    13 мая 1982-го года Леонид Бородин был арестован (в ходе зачистки Москвы от всякой «инакомыслящей» шушеры, «чужеродных» элементов), и осуждён, как рециди-вист, на 10 лет колонии особо строго режима и 5 лет ссылки, по ст. 70, ч. 2. Наказание он отбывал в 36-м лагере, в Пермской области.
   Арест и суровый приговор Бородину был за его мнимую близость к НТС – Народно-трудовому союзу – зарубежной эмигрантской организации, нацеленной на свержение коммунистического режима. «В программе НТС, как преемника русской революционной традиции, была масса неприемлемых для социал-христиан положений относительно будущего России и средств их достижения; слово “революционер” для нас было рав-нозначно слову “бес”. Русские революционеры начала XX века были для нас бесами, одержимыми сатанинской идеей воплощения Царства Небесного  на Земле исконно са-танинскими средствами».
     По второму сроку в формуле обвинения среди прочего есть строки, в которых Бородину инкриминируется призыв к советской интеллигенции осознавать себя диас-порой в чуждом ей народе. А Бородин, как раз, возражал против подобной концепции Г. Померанца, усматривая в ней русофобскую позицию.

                О русской смуте и толковании истории
                Лагерная эсхатология
         ((Эсхатология – учение о конечных судьбах мира и человечества.))
      «Свойственно людям верить в добро, и вторично при том: само добро есть свойство души человеческой, дар ли Божий, или просто случайность…
    У добра миллионы форм. Сколько людей, столько и представлений о добре. Однако ж есть категория людей, чья мечта о добре – звук в звук, буква в букву. Имя этим миллионам – рабы! Имя добра – свобода!
    Велико счастливы люди, чьи пути-дороги нигде и никак не пересекались с тро-пами рабов! Сколь же радостно и благостно должно быть мироощущение тех, кто по-лагали, что это “простые советские люди” сотворили и Норильск, и “великие стройки коммунизма”, и железные дороги. И что и фундамент индустриализации выдолблен исключительно социалистическим энтузиазмом, и “оборонка”…
     Говорил уже и повторюсь, что развал советской экономики начался не в эпоху застоя, а когда Хрущев легкомысленно посягнул на ударную трудармию Страны Советов – на ГУЛАГ! Архипелаг.
   Комсомолец из комсомольцев, я сам впервые по-настоящему был неизлечимо ранен открывшейся мне второй стороной социалистической медали. Когда я в поисках “пол-ной правды”  попал в Норильск (1958), кого я там увидел? Прежде всего – солдат и офицеров доблестной Красной Армии; “остарбайтеров”, людей, угнанных в Германию, и “возвращённых”; жителей оккупированных областей; детей “белоэмигрантов”; “коло-сошников”. Большинство из таковых ос-тались в Норильске по доброй воле. Не в колхозы же возвращаться! Зэки были уже вольными, и трудились уже не “задарма”.
    Когда из Норильска вернулся “на материк”, приглядывался к людям: знают ли они, кто страхует их скромное благополучие? НИЧЕГО не было! Как такое возможно, чтобы одна часть народа десятилетиями упрямо делала вид, что не знает о сущес-твовании другой? Никакой самый ударный труд – бригады коммунистического труда, целина – не давал такой “дармовой” себестоимости продукции: угля, руды, золота, леса.
   Ну а что зэки тех времён, как они понимали свою “проклятость” остальной частью народа? Чего они желали народу и государству, принёсшему их в жертву?
   Я знаю про ужасное, я слышал из первых уст: мечта о третьей мировой, чтоб раз-долбали американцы своими атомными бомбами государство придурков, чтоб повздёр-гивали на кремлёвских башнях всех этих кругломордых вождей, а их помощничков да писак всяких про счастье народное сюда – в мерзлоту, в шахты и рудники, а ментов-надзирателей оставить тех же – в том самая изощрённая кара, какую только могли вообразить мозги “врагов народа”.
  Основную рабочую силу составляли мужики – и не в их головах вызревали подобные отчаяние и злоба. Но “пирамида Иоанна Кронштадского” была популярна в лагерях. Мне неизвестны доказательства того, что “пирамида-пророчество” имеет какое-либо отношение к великому подвижнику Православия. Но так она называлась».
  Суть её в следующем. На короткое время будет дана Господом воля, или попущение антихристу. Началось – в 1905-м; 12 лет смятения умов и водворения бесов – и  1917-й! Но в душах православных ещё жило противление, и через 12 лет – раскула-чивание и колхозы – 1929-й! К 1941-му году антихрист достигает своего высшего могущества, и рассылает повсюду своих агентов – коминтерновцев, чтобы пригото-виться к мировому господству.
   Да только опережает его другой бес, тоже восхотевший быть первым и единствен-ным, и начинается меж бесами война. И возопил антихрист в отчаянии: “Братья и сёстры!” Родину вспомнил – а Родина была у народа задолго до пришествия антихриста. И попятился малый бес… А тут и прочие народы, свою корысть имея, подсуетились со “вторым фронтом”.
   И вот по Божьему предусмотрению в 1953-м году лопается главная струна в анти-христовой балалайке. А прочие неглавные струны с того момента – ко во что горазд: кто в кукурузу, кто в космос. И с 1965-го года завоняло, засмердело антихристово поле. И очень скоро – конец! Открывается великое предсказание Иоанна Кронштад-ского; а там – или Пришествие Второе, или геенна огненная… Глянем ещё раз на пирамиду сию, и обнаружим число Зверя – 666!
                (1941)  6
1929      1953
1917       1965
               (1905 ) 6      (1977) 6

        1905,1941,1977.
       Теперь сложим эти цифры. 1905. 1+9=10. Ноль не в счёт. 1+5=6.
      1941. 1+9=10. 1+4+1=6.
      1977. 1+9=10. 1+7=8. 8+7=15. 1+5=6. 
   Ошибка в дате краха Союза всего лишь в десять лет. Червонец. Средний срок для “среднего” зэка! Пустяк!
    Неизбежность краха коммунистического режима в зонах была вещью бесспорною. Спорными были только сроки. И не удивительно! Вокруг себя зэки видели только са-мих себя – и в немыслимом количестве – величиной с иное государство. Говорят, всё “усатый” закрутил, дак не вечен же он, сдохнет когда-нибудь! Пусть не свобода, но хоть послабление для жизни непременно настанет».
   И вот, на свердловской пересылке, Бородина поселили в полуподвальном этаже для «смертников» – другого положенного помещения не нашлось. И здесь он услышал байку о том, что ещё в 1980-м году было откровение уголовнику: скоро в русском царстве один за другим подохнут подряд три царя. А четвёртый придёт меченый. И тогда всему… марксистскому придёт… Тогда и готовься на свободу.
  «Подавляющее число зэков моего времени не сомневались в том, что ко-гдато режим рухнет, дружба народов сменится резнёй народов, ибо все границы искусственны, что нищета обрушится более прочего на Россию, “сосущую кровь из покорённых народов”…». Но никто не называл сроков. А эта байка была известна и другим.
  Я говорю здесь о “лагерной эсхатологии” в пику тем, кто склонен отмахнуться от темы как от некоего эпизода в истории “Великого государства”. Но без этого “эпи-зода” невозможны были бы ошеломляющие успехи в промышленном развитии страны, ни Великая Победа, ни скорое послевоенное восстановление.
   Причины трагедии Советского государства многоаспектны, но одним из этих аспек-тов является факт использования огромной части своего населения в качестве рабов. Отсюда – неприязнь к А.И.Солженицыну…
     Борьба за элементарное выживание требовало от заключённых максимального на-пряжения физических и духовных сил; но “лишок” оставался, и шёл он на грёзы о свободе.
    Даже не грёзы, а бред о свободе через чудо. Будь то атомная бомба, или кос-мические пришельцы, или мифические американские ледоколы, будто бы курсирующие в нейтральных водах от Воркуты до Колымы. К сожалению, мои собратья по перу приложили немало усилий, чтобы ассоциировать в общем сознании “истреблённый на-родишко” с “детьми Арбата” и Дома на набережной. Эта лукавая неправда не даёт мне покоя, возбуждает недобрые чувства к тем, кто искренне надеется повторить в Рос-сии социалистический опыт, не пуская в дело “мясорубку”, но пользуясь ей акку-ратно, исключительно по справедливости, и при этом корыстно тасует прошлую колоду так, чтобы в раздачу попали одни “короли”, которым так и надо – лишь по вине отдельных “нечистых” мы в итоге рухнули в яму».
                *
     «Российский коммунизм изначально был запрограммирован не только на само-разрушение, но и на разрушение своего пространства. Элементы взрывного механизма по отдельности давно опознаны политологами. Право наций на самоопределение – иначе не заманить ту же Украину в царство социализма.
    Начало 1990-х – то было наисмутнейшее время за все годы новой русской смуты. Русский парламент почти единогласно голосует за развал… Миллионы русских на Украине почти единогласно голосуют за самостийность… К суверенитету рвутся ли-деры, которые этого слова выговорить не могут… Русские патриоты-литераторы, вдруг возжелавшие политической роли, с треком проваливаются на выборах: простота и кон-фетообразность демократических лозунгов вы-игрывает в сравнении с кашеподобной советско-просоветской патриотической пропозицией…
   Известно, что в 91-м поклонники “великой советской цивилизации” (цивилизации существуют несколько больше, чем семьдесят лет), имели реальный шанс на реванш. Они им не воспользовались. И не потому, что испугались. Они были равноправными микробоносителями смуты.
    А смута – особое состояние сознания народа, когда он в силу обстоятельств утрачивает системное представление о бытии. Слово “смута”, строго говоря, поли-тическим термином не является, но в том и видится его преимущество перед прочими характеристиками эпохи, что оно схватывает самую суть случившегося: утрату наро-дом высшего, надличностного смысла бытия. “Осиротел народ русский, и сиротству своему ужаснувшись, пустился во все тяжкие”. О духовном сиротстве речь…
     Но в слове “смута” как бы заложен и немотивированный оптимизм, как в слове “болезнь” – излечение.
  Началом духовного возрождения в смуте XVII века, как это ни покажется странным, была присяга русских людей чужеземному царевичу Владиславу, потому что это уже была присяга “по закону” в то время, как прежде того беззаконие, “воровство” через самозванство измочалило души русских людей до фор-менного непотребства. Боярство “легло” под “тушинского вора” не просто добровольно, но с каким-то бе-совским азартом – чем ниже пасть, тем шибче сласть! Вариант же с Владиславом – начало образумления. Годунов и Шуйский в каком-то смысле тоже самозванцы.
   Конечно же, не обманщик Владислав символ изживания смуты, но усталость от “воровства” и тяготение к законному государственному бытию – вот он, момент рус-ского похмелья. В любом случае присягавшие Владиславу русские люди были куда как менее корыстны, чем, положим, гвардейские полки, через полтораста лет присягавшие “чужеземке” Екатерине.
      И к чему бы это я всё?
    Да к тому, что оппозиционное состояние сознания, когда оно становится сутью бытия человека, когда оппозиционность превращается почти что в профессию, и более того, хорошо ли, но кормит, и ещё хуже, если она ненаказуема – такое состояние чрезвычайно чревато искажением, повреждением души. В случае изменения ситуации в положительную сторону… человек оказывается неприспособленным к иной форме су-ществования…, и самым потаённым инстинктом начинает противиться тому времени, на которое работал. На уровне инстинкта берутся на вооружение лозунги: чем хуже, тем лучше; всё или ничего…
     Нормально русскому человеку уважать власть и при этом постоянно ворчать на предмет её несовершенства – в том, возможно, и есть “рабочее” состояние госу-дарства. Но при том должна быть зрима тенденция на улучшение и общенародного, и собственно государственного состояния.
  И берусь категорически утверждать, что всякая идеологическая установка, хотя бы самым краешком близкая к революционной, в итоге своём противоестественна чело-веческому бытию, потому что рождён человек для созидания жизни и продолжения её посредством любви…
   Наши маститые социологи, сами большей частью продукты смуты, пытаются успех В. Путина объяснить политическими кознями и махинациями бюрократии. Но как бы там ни было, но “служивые люди”, и значительная часть народа проголосовала за совершенно определённый “образ”, как он был народу подан, – в том несомненное свидетельство начала изживания смуты.
    Люди с уже устоявшейся диссидентской, оппозиционной психологией ныне с явным сладострастием отыскивают, и, конечно же, находят в действиях нового президента массу несоответствий между заявлениями и поступками. Но невозможно не заметить и других: кто почти “рад”, что опять всё плохо, что снова можно “против”, потому что быть “за” – это же так банально…
   Что ж, они, “вечные диссиденты”, тоже нужны, как некое постоянно бдящее и в меру влиятельное меньшинство, но именно когда они – меньшинство».
                *
 «Похвальное слово» «органам» Леонид Бородин высказывал не раз – сказался богатый личный опыт «общения» с его представителями. Отметил он и творческий момент в деятельности пятого управления КГБ – по борьбе с политической оппозицией в стране.
   «Объектом борьбы “органов” были носители некоммунистических (к примеру, рели-гиозных), или откровенно антикоммунистических взглядов. Тот или иной человек мог быть заслуженным работником, но если он позволял себе маломальский люфт в отно-шении к партийной догматике, то, попав в поле зрения “органов”, тотчас становился объектом соответствующих инициатив. Трагический фактор их деятельности: всей мощью своего аппарата “органы” защищали не государство Российское в его истори-ческом значении, но исключительно идеологию, народом уже фактически не испове-дуемую.
   Ныне широко известна докладная записка председателя КГБ Андропова в Политбюро об опасности “русизма” (1981): “Главная забота для нас – русский национализм; диссиденты потом – их мы возьмём за одну ночь”.
    И даже если люди из “органов” испытывали симпатии к русским патриотам, они обязаны были соблюсти обряд – исполнить функцию пресечения ереси.
((Антисемитизм – так же, как и русофобия – хороший бизнес.))
   Слово “застой” не только неверно, но и лживо. То была эпоха общего гниения ор-ганизма, когда лицемерие и двоемыслие стали нормой. Красиво и умно выиграв игру у диссидентов, “органы” проиграли страну, и не социалистическую, но страну исто-рическую.
    (Резкое суждение о В. Солоухине: сей мужик писать научился раньше, чем “по-русски плакать”.)
   Русофобство… Каждый человек 70-х годов, приехав в столицы из регионов –  Баку, Сибирь, – прежде всего сталкивается с русофобией “образованцев”, и возникает адекватная реакция в виде общества “Память”, РНЕ. Суть философского русофобства: русские никогда в истории не были народом религиозным, а, следовательно, и культурным. Но только втёмную-суеверным. То есть всуе-верным. Суть – бескуль-турным язычником (были культурные – Эллада).
   Религия – продукт культуры;  отсюда следует, что интеллигенция, как носитель подлинной культуры, антиприродна, то есть – антинародна по существу и диаспорна по мироощущению… “Жуки в муравейнике” – как со скорбным достоинством свиде-тельствовали братья Стругацкие. Сегодня задача всякого интеллигента – определить себя вне так называемого русского народа… Отсюда и кухарки, призванные к управ-лению культурой. “Прозападно оттопыренные интеллигенты” на радио “Свобода”.
                *
    “Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке” – знаменитая песня Булата Окуджавы. Мы понимали это совсем иначе: не от власти ставили стенку “шестидесятники”, а от нас, способных спровоцировать их на поступки.
                *
«В конце 1980-х, во время моей первой  поездки по стране с группой известных со-ветских писателей, зашёл разговор о возможных сепаратистских потугах прибал-тийских народов. Я тогда сказал, что главной нашей головной болью будет не При-балтика, а Украина. Советские писатели дружно подняли меня на смех в том смысле, что почти у каждого из них половина родовы на Украине, что они почти каждый год там бывают, что знают обстановку из первых рук, что да, несколько полупсихов га-личан действительно мутят воду, но все хохлы их дружно ненавидят и презирают и при том и малейших помышлений не имеют об отделении от России, потому что…ну, это вообще невозможно представить! Да куда ж денутся все эти хохлацкие поэты и писа-тели, которые только через русский язык и вышли более или менее на мирового чи-тателя. А что до прибалтов, то они через пару месяцев сами приползут к нам, опухнув от голода, потому что мы их кормим…».
  Примерно также рассуждали писатели о перспективах Средней Азии: без русских эти чучмеки упадут в каменный век – они держатся за нас, как телёнок за коровью сиську.
     «Парадоксально, но все эти рассуждения вовсе не подпадают под графу велико-державного шовинизма, но единственно под графу недомыслия…».
    Так рассуждали и советские чиновники, вооружённые передовой теорией марк-сизма-ленинизма. И начали навязывать освобождённым от фашизма народам колхозы, поскольку они – начало тропы в светлое коммунистическое будущее.
  «Так уж получается, что мы, русские, с помощью наших русских евреев и революцию сварганили, и режим установили соответствующий величайшей задумке человечества – коммунизму, мы же и государство, как оказалось, самовзрывное отгрохали, проведя неслыханную селекцию населения (и тут уж без оглядки на национальность)... А ког-да обрушилось столь самоотверженно построенное здание семьи народов, стали мы враз несчастными, потому что …остались одни с нашими евреями, каковые, как всегда, выпали в осадок жертв, оставив нам право быть единственно виноватыми.
   И если, оставшись одни, мы не сумеем с достоинством восстановиться на мировой арене, то всё дурное, когда-либо и кем-либо сказанное в наш русский адрес, ока-жется правдой. Нынешние же вопли о восстановлении Союза (или империи) – сви-детельство страха, бессилия, беспомощности и безыдейности. Ничего, кроме през-рения и злорадства, это со стороны отпавших от нас народов не вызывает».
                *
«Замечу по ходу, что… во главе ведущих националистических организаций в первые годы смуты стояли бывшие политзэки. До вождей они доросли именно в лагерях. Антирусские настроения их обрели программность в немалой степени “с помощью” перевоспитателей – мы, русские, видели и порой на себе испытывали результаты кагэбистской работы с националистами».
    «Моисей выводил евреев не из Египта через Синай, а из Киева через Сиваш». Эта фраза была написана ещё в 1969-м году.
                *
В спорах со многими «официальными» писателями, в частности, с Куняевым, и в раз-мышлениях о советском времени Бородин приводит стихи Ярослава Смелякова, напи-санные им в лагере в 1953–1955 гг.
Но я встречал в иных домах
Под сенью вывески советской
Такой чиновничий размах
Такой бонтон великосветский
Такой мещанский разворот
Такую бешеную хватку
Что даже оторопь берёт
Хоть я неробкого десятка.
     А, между тем, кандидатура Леонида Бородина рассматривалась Большим советом Союза писателей на должность «своего Вацлава Гавела».
    Полемика эта периодически то вспыхивает, то затухает, а для Бородина (как он сам признаётся), тема – коммунизм и Россия – главная в жизни, сквозная и стер-жневая.
                *
                Запад: соблазн любви и ненависти
     «Действительные идейно-политические “западные ценности” справедливо пред-ставляются русскому человеку как кодекс вопиющего лицемерия… Ещё век тому назад русский человек почувствовал опошление культурного пространства, идущего с край-него Запада, наступающего на Запад срединный, на Европу, с которой до опреде-лённого времени у России культурное поле было одно – о том говорил Достоевский…
     Но, знать, что-то особое, неевропейское, вызрело в недрах… американской ци-вилизации, и опошление сперва внутреннего пространства, а затем и агрессия пош-лости – лишь следствие мимикрии или мутантирования самой сути бытия бывших евро-пейских переселенцев.
   Советское бытие, положим, по своему политическому сечению тоже было пронизано пошлостью, двусмысленностью и попросту ложью. Но в силу необходимости… российский коммунизм вынужден был хотя бы и сквозь цензурное сито, но возвратить и “запус-тить в оборот” значительную часть русского культурного наследия.
    Жизнь по определению не может быть счастливой, если она рано или поздно кон-чается. Значит, всё дело в мгновениях счастья. Мне в жизни фантастически везло. С тем же писательством. Я никуда никогда не ходил. Ни разу в жизни. Рукописи не но-сил. Всё шло помимо меня. Я был то в одной, то в другой конъюнктуре. Когда писал в лагере и между лагерями, рукописи, не спрашивая меня, перевозили на Запад и там печатали… Та диссидентская конъюнктура кончилась – Запад меня наглухо забыл. Я это понимал уже тогда. В начале перестройки у нас началась конъюнктура: полити-ческий заключённый, лауреат международных премий – тоже начали активно печатать. Книги выходили сами собой. Но и это кончилось… Мода на зэков прошла.
    Я ни разу нигде не подписался “писатель”. Если и есть в чём-то особенность моя, она в том, что собственно писателем я никогда не был. Для меня писательство всегда было отдыхом. Я писал только тогда, когда хотел, писал очень мало и очень медленно. Трудом литературным я никогда не занимался. Писатель едет в Передел-кино, сел – и создаёт нетленку. Этого у меня никогда не было. Более того, я считаю, что я – среднепишущий литератор».      
                *
В 1983-м году Л. И. Бородину присуждена премия «Свобода» французского ПЕН-клуба. ((ПЕН-клуб – сокращённо от англ. poets – поэты, essayists – очеркисты, novelists – романисты.)) В 1986-м году Бородин был заочно избран членом английского и французского ПЕН-клубов.
   В 1987-м году Л. И. Бородин был освобождён по амнистии, а затем реабилитиро-ван. На тот момент он оказался единственным писателем среди политзаключённых. В том же году появились первые публикации на родине – рассказы в газете «Литера-турная Россия».
    В 1988-м году Бородин побывал в Англии по приглашению английского ПЕН-клуба.
   В 1989-м году Бородин получил премию им. Бориса Полевого за рассказы, опубли-кованные в журнале «Юность» (№ 11).
   В 1991-м году Л. И. Бородин – заведующий отделом прозы редакции журнала «Моск-ва», затем, в 1992–2011 годах – главный редактор, генеральный ди-ректор журнала «Москва».
      2006 –2008 гг. Бородин – член Общественной палаты РФ первого созыва.
   В 1996-м году Л. И. Бородин награждён Всероссийской Пушкинской премией «Капи-танская дочка». В 1997-м – литературной премией «Умное сердце» имени Андрея Платонова. В 2001-м – премией им. Г. Н. Гарина-Михайловского (премия «Роман-га-зеты»). В 2002-м – орденом Сергия Радонежского III степени, в том же году – ли-тературной премией Александра Солженицына. В 2004-м – «Большой литературной пре-мией России» Союза писателей России. В 2007-м – литературной премией «Ясная Поляна». 
    24 ноября 2011-го года Л. И. Бородин скончался в Москве.
    Произведения Л. И. Бородина переведены на английский, французский, немецкий, итальянский, испанский, китайский, португальский языки.
                *
                Интервью, беседы
                *
                Последний из диссидентов?
               «Комсомольская правда», 1990, 24 апреля
          Вопрос о готовности к перестройке
         – В этом смысле мы все потерпели фиаско. Сейчас кто-то пытается гово-рить, что он предвидел перемены, я в этом сомневаюсь. Мы потерпели фиаско, потому что не могли предвидеть, что какие-то могут быть изменения в самой партии.
Поскольку мы такого варианта не предвидели – значит, весь анализ специфики строя был не верен. Мы считали, что реформация строя начнёт со стороны оппозиции. Тем более что приход к власти Андропова был воспринят нами как свидетельство очередного ужесточения режима. 
 Комментируя заголовок материала, Л. И. Бородин выразил сомнение: «Последний ли?»
                *
                Неофициальный человек
                Интервью газете «Подмосковье», 1992, 21 марта
Об интеллигенции
       – Интеллигенция – мозг нации… Но вся беда в том, что для нашего интелли-гента нет ничего страшнее, чем ответственность за что-либо. Больше всего совет-ский интеллигент боится занять твёрдую позицию, окончательно определиться.
         ((Экзистенциализм (от лат. Exsistentie – существование) – философское направление, в основе которого – человеческое существование, как оно предстаёт в непосредственном переживании своего «бытия-в-мире» – в актах заботы, страха, любви, ненависти, раскаяния, отчаяния, решимости, надежды и т. д.))
    Это – любимая философия нашей интеллигенции. Согласно этой концепции, интел-лигенция – нечто самоценное, самосуществующее, не связанное ни с чем никакими корнями социальное образование. И всегда-то она, несчастная, между молотом и наковальней (деспотическая власть и необразованный, серый народ), и везде её преследуют и унижают, и бродит она по истории, как Вечный Жид, и несёт с собой своё неизбывное страдание!..
     Мне эта философия всегда была чужда, поскольку при переносе её на нашу соци-альную почву образуется весьма подленькая идейка… Интеллигенты – неотделимая часть нации. И потому интеллигенция имеет не только права, о которых не устаёт напоминать, но и обязанности, о которых она вспоминает почему-то гораздо реже или вообще вспоминать не хочет. Подобное игнорирование, противопоставление себя на-роду очень типично для нашей интеллигенции. Эта концепция одинаково опасна как для нации в целом, так и для самой интеллигенции, поскольку кастрирует её, обре-кает на вырождение.

            В чём, по-вашему, главное достоинство диссидентства?
  – Диссидентство продемонстрировало возможность к действию, к подвигу, к жертве. Советской системе противопоставлялся человеческий материал, с которым она уже от-выкла иметь дело. Казалось, все способные на противостояние перерезаны поголовно, но вот с какого-то времени они появились опять.
       Что такое диссидентство вообще?.. Это открытое противостояние власти, пос-ледовательность слова и дела. Например, правозащитники считали, что главное – не-прикосновенность прав человека, и по мере своих возможностей защищали тех, кто, по их мнению, был ущемлён в правах. Это – «демократическое» течение, их лидер академик Сахаров во главу угла ставил права человека. Диссиденты-государственники полагали, что эта проблема важна, но частична, что главное – судьба нации в це-лом, и тоже пропагандировали свои идеи как могли. «Патриоты» с их духовным вождём Солженицыным первое место отводили национально-государственным интересам. Отсюда методы и формы действий. С одной стороны – ставка на разрушение государственных структур, с другой – идеологическое противостояние, опора на национальные тради-ции. Это, пожалуй, основная линия водораздела, хотя оппозиционное движение, ко-нечно, сложное, богаче оттенками и нюансами. Но чем диссиденты отличались от дру-гих, кто, возможно, думал сходно (а таких было очень много)? Отличие одно – соот-ветствие слова и дела. Диссиденты – как левые, так и правые – имели убеждения, то есть то, что побуждает к действию, а у громадной массы официальных людей, которые могли думать точно так же, были лишь мнения – вещь, ни к чему не обязывающая.
      (Знаменитый спор Сахарова с Солженицыным по поводу прав человека. Сахаров говорит: «Евреям не дают выезжать из СССР – нужно за это бороться». Солженицын: «У нас десятки миллионов крестьян живут без паспортов».)

      Как вы относитесь к тому, что большевизм – русское национальное явление?
     …Каждый понимает большевизм по-своему. Для меня это явление не столько по-литическое, сколько психологическое. Большевизм – это способ мышления. Любой ан-тисоветчик может быть большевиком по психологии… Большевизм в политике – это то, что сейчас называют непопулярными мерами, доведёнными до результата (особенно с помощью насилия). …Чингисхана, Людовика XIV, Петра Первого в равной мере можно назвать большевиками. По этой схеме Варфоломеевская ночь, отстрел индейцев в Америке и уничтожение евреев в Германии – самые настоящие проявления больше-вистской психологии. Так что когда большевизм приписывают исключительно русским как их национальную особенность, то это несерьёзный, дилетантский разговор.

         Вопрос о разделении русского патриотического движения
    – Делить их не надо, они сами разделились по нескольким признакам. И первый пункт – отношение к религии. Есть группы патриотического толка атеистические по своей сути и христианские. Второй принцип разделения – по отношению к государ-ству, империи. На мой взгляд, монархия – самая красивая форма государственного правления. Но на сегодняшний день реальности возрождения монархии не существует. Одни, например, считают, что русским нужно первым делом отделиться от всех и обустраиваться на своих исконных территориях – узенькой полоске территории с запада на восток, а дальше видно будет. А другие, чьи убеждения обычно называют имперскими, выступают за сохранение нынешнего пространства для выполнения тех геополитических задач русской нации, которые, может быть, ещё и не ясны, но рано или поздно проявятся. На низшем уровне здесь, возможно, и присутствует имперский шовинизм, но от него не застрахована ни одна метропольная нация – ни англичане, ни немцы, ни американцы.

                *
               «Последняя правота» неустроенного мира
             Газета «Россия», 1993, 24–30 марта, № 13 (123)
           Вопрос о борьбе против тоталитарного режима
    – Прежде всего, определим, что есть борьба. По всей видимости, это система неких осознанных действий, определяемых чёткими идеями, программными установкам, дисциплиной, ну и так далее. В моём случае ничего подобного не было. Скорее умес-тнее говорить о противостоянии, вызванном моим несовпадением с параметрами су-ществующего строя. Выпадение из строя, несоответствие ему. Это несоответствие вызвало противодействие государственных структур, что и определило мою дальнейшую жизнь. Главным, как я сейчас понимаю, для меня была не борьба как таковая, а по-пытка сохраниться в естественном, нравственном и духовном состоянии, которое по-чему-то не устраивало официальные власти, вызывало с их стороны достаточно ак-тивное противодействие. Что, конечно же, не могло не привести к конфликту с го-сударством. Сознательной установки на борьбу с тоталитарным режимом не было. Само понятие тоталитаризма – понятие не политическое, скорее эмоциональное, литературное. Было ощущение, что существующий строй ненационален, что он фиксиру-ет, насаждает чуждые народу по духу формы и принципы бытия, что он грозит различ-ными формами катастроф, которые, конечно же, конкретно не могли быть предвидены. Думалось о пробуждении национального самосознания, о формировании, развитии, вы-колачивании права на существование национального мировоззрения. Грубо говоря, я хотел жить так, а государство хотело, чтобы я жил по-другому. Собственно, это очень близко к литературе. Сущность литературы – действие. Писатель пишет, потому что не может не писать. Проблема необходимости литературы сродни проблеме проти-востояния действительности. Оценка того или иного литературного произведения, как и оценка того или иного противостояния, выявляется ретроспективно, по прошествии времени.

      Откуда, на ваш взгляд, происходит нынешняя неприязнь к России в среде как бывших политзаключённых, так и  бывших коммунистов, возглавивших ныне независимые государства?
     – Главное преступление социалистической идеологии заключается в том, что она подавила естественный национально-государственный патриотизм, свойственный всем людям, народам всех стран, подменила его патриотизмом социальным, то есть пре-данностью не стране, не народу, а общественно-политическому строю. У нас возник новый тип патриота – социал-патриот. Когда наши социал-патриоты разочаровались в идее, в которую верили, за душой у них не оказалось ничего, их нормальные чело-веческие инстинкты оказались до предела вычищенными официальной пропагандой. Ну а в пустоту, как известно, всегда вторгается ненависть. Отсюда экзистенциональная истерика современной интеллигентной мысли, все эти причитания, что интеллигенция опять оказалась между молотом и наковальней, что никто её не понимает, что она всегда страдает, власть её давит, а народ топчет и так далее.

    Было время – казалось, народ воспрянет, обратившись к православию. Не кажется ли вам, что вместо веры мы пришли к полнейшему атеизму?
    – В моей жизни настал момент, когда… я  понял: любого, даже самого могучего философа как Гегель, к примеру, можно одолеть, постичь. Чтобы постичь тексты Евангелия – человеческой жизни не хватит. 
   В сущности, прежняя атеистическая пропаганда работала против самой себя. Она была настолько тупа, неграмотна, что действовала только на самых примитивных лю-дей, остальных же отталкивала от атеизма. Отход от атеизма и в то же время неспо-собность слиться с православием – вот то межеумье, в которое угодило общество. Сейчас свободу действовать получили и атеисты, и верующие. Обе идеи имеют реаль-ные шансы выявить себя во всей полноте. Естественно, легче и проще сделать эту концепцию отрицательной, разрушительной.
     Между прочим, мы предвидели это ещё в те годы, когда только зарождался так называемый национал-большевизм. Он ориентировался на доправославную, языческую Русь, всевозможные мифические культы, былины, фольклор. То есть предпринимались попытки создать религиозную традицию, не связанную с христианством. Мы относились к этому явлению с понимаем. Это был искренний, не содержащий в себе мерзостей морального плана порыв. Это была попытка атеистов, осознавших неполноценность своего атеистического бытия, как-то компенсировать его. Не победив свою антипатию к действительно сложным христианским положениям, они попробовали сформулировать в сознании нечто иное, что могло бы явиться трамплином для социального и культур-ного творчества. Эта тенденция жива и сегодня, и это, в общем-то, объяснимо.
    Другое дело, как использует открывшиеся возможности Церковь. У нашей Церкви, в отличие от католиков и протестантов, не оказалось под рукой даже мало-мальски социальной доктрины, и она словно подсказывает политикам, что не прочь ограни-читься ролью благословителя народных действ и поверий, а не веры, ибо религия с неизбежностью вырождается в некую совокупность поверий, если не становится стержнем и цементом общества. С другой стороны, если Церковь чересчур активно участвует в политической жизни, она тут же начинает ломать безусловно верные до-гматы христианства, подделываться под неустойчивые, меняющиеся, как в калейдо-скопе, ситуации в обществе. И всё же хотелось бы от служителей Церкви большего, что ли, миссионерства. ((У батюшек два  соблазна: политика и литературщина.))
     Пришёл ли я к вере логическим путём? Это достаточно интимная и тонкая тема, субъективная материя. Встретились люди и сложились обстоятельства. ((Крестился Л. И. Бородин в 1974-м году.)) Главное, кончено, люди. Вслух об этом всё-таки нужно размышлять, но это задача Церкви, которую она пока что не берёт на себя, не вы-полняет и даже подчас не заикается о ней. Церковь продолжает работать (условно говоря), как сто лет назад. Она не учитывает того, с каким народом имеет дело. А примером надо бы брать христианских миссионеров в самом начале нашей истории, потому что сегодня – фактически – Церковь имеет дело с народом-язычником. Хуже того – порой не с язычником, а с прямым атеистом. В язычестве всё же наличествует момент веры…».

                *
                «Писать для меня – это как привычка курить»
          Встреча в Русском клубе в Шанхае, май 2006-го года.
– Кредо журнала «Москва»: ставки на то, что заведомо вечно, заведомо ис-тинно. Это государственность как условие бытия. Государство как способ само-организации народа. Ну и вторая догма, которую мы приняли – это православие. Не-важно, каков процент верующих в стране – их… быть может, всего пять про-центов. Но мы считали нужным, несмотря на все эти вихри свободомыслия, а иногда и просто словоблудия… утверждаться на идеях православия. 

        Александр Солженицын писал: «Благословение тебе, тюрьма!» Он много раз повторял, что, если бы не годы, которые он провёл в заключении, из него бы не вышел тот человек, который в итоге получился. Можете ли и вы вслед за Солжени-цыным (это) повторить?
     – Нас не убивали, нас не били, нас не морили голодом, как это было в ста-линские годы. Есть такое понятие, чисто лагерное – «придурок». «Придурками» в лагерях называли тех, кому в силу обстоятельств как-то удалось пристроиться, например, в пекарню, в столовую, в прачечную. Вся наша лагерная литература – это литература «придурков». Солженицыну тоже повезло. Он несколько лет провёл на шарашке и только потом попал на лесоповал. Если бы лесоповал случился у него в начале его срока – он бы вряд ли выжил. Кроме того, почти всегда, даже среди са-мых жестоких людей, находится вдруг неожиданно кто-то, от кого можно было полу-чить поддержку или помощь. Я мог бы назвать имена людей, бывших в числе моих охранников, перед которыми я преклоняюсь. Два, три, четыре имени могу назвать. Кому-то повезло. Но есть пример Шаламова, который проклял тюрьму. Но вот он не «придурок». То, что он выжил и донёс до нас весь этот ужас, – это уникальный случай. Если начать вспоминать имена авторов, написавших самые известные произведения о лагерях, мы увидим, что... Гинзбург – это полный «придурок»… в хорошем смысле. Я в классическом понятии о «придурках» говорю: это человек, кото-рому повезло. Это слово не несёт в себе такого смысла, как «ссученный», «завер-бованный», «стукач». Вовсе не обязательно, хотя и это не исключено. Просто повезло, попал под хорошего начальника отряда. Когда вышел «Один день Ивана Дени-совича», Шаламов сказал: «Появилась ещё одна фальшивка о лагерях». Они так и не нашли с Солженицыным общего языка. Шаламов остался жив, вышел на свободу случай-но. Что касается меня, то, безусловно, я полностью к солженицынским словам при-соединяюсь. Мой первый срок – это школа, которой я по гроб жизни обязан. Я не знаю, какая бы сволочь из меня могла выйти, если бы я не попал в лагерь. Я был очень энергичен. Я работал директором школы. В 23 года под моим началом была школа, в которой училось полторы тысячи человек. Начальство меня любило. Я мог как угодно построить карьеру. Судьба меня хранила, потому что я попал в лагерь. Я встретился там с фантастическими людьми, зэками всех родов: власовцами, бериевскими генералами, полицаями, верующими, которые сидели по сорок лет. Мне с моим жалким 6-летним сроком при них было стыдно. Вот второй мой срок был уже лишним. 

                *
                Страничка главного редактора
      Если бы некий инопланетянин завис в «тарелке» над нашей территорией, и по передачам телевидения попытался бы представить национальный состав страны, то на первое место он всё-таки поставил бы русских. На втором, безусловно, негры. В любое время суток включите «ящик», и хотя бы по одному каналу там непременно бу-дет завывать уроженец или потомок уроженцев чёрного континента. На третьем месте в стране, конечно же, еврейская проблема, и третий по численности народ, безу-словно, пребывает в самом тяжёлом положении.
      Если бы «тарелочный  гость» проанализировал радиоканалы…, то он определённо решил бы, что общепринятый язык исследуемого континента – английский, а …реклам-ные объявления на русском – это для иностранцев, обладающих большой покупательной способностью.
       Рейтинга у русской культуры, может быть, и нет, но спрос есть.  (Журнал «Москва»,  № 12 , 1993)

                *
     Русский националист? Нет. Не люблю это слово. В большом народе нет нацио-нализма. Я просто русский – и всё. Русский националист – это масло масляное.
    Как прежде, так и сейчас я пытаюсь осмыслить два абсолютно самоценных и свя-занных между собой понятия: национальная религия и государственность.   
*
         Для русских людей больная тема – возрождение России на началах Правды.
                *
Вопрос к Л. И. Бородину на круглом столе в редакции:
        – Когда в газетах стали писать, что есть, мол, такой, писатель-одиночка, сам по себе – так ли это? Или это очередной миф?
– Если иметь в виду какие-то литературные течения, в этом смысле, может быть, они и правы. Ни к каким течениям, направления я не принадлежу. Скажем, к «деревенщикам» меня трудно отнести, да и сам я таковым себя не ощущаю. Хотя писа-телей этого направления ценю и уважаю… Может быть, меня можно назвать одиночкой в том смысле, что я появился в литературе как бы сбоку, не проходя пути, общего для всех писателей в советский период.
                *
(Здесь с Леонидом Ивановичем я бы не согласился. Когда у нас собирают писателей, достойных упоминания, в обойму, имени Бородина среди них нет. Тогда возникает вопрос: а что же ещё нужно для чтения на русском языке? Если мы хотим видеть весь спектр русской прозы последней четверти XX века, без Бородина нам не обойтись. Нельзя вырвать одно звено из цепи – цепь разорвётся. Для меня особен-ность ситуации состоит в том, что я сразу получил (кроме некоторых, прочитанных ранее произведений), всё Собрание сочинений Бородина (через 8 лет после его смерти), и поэтому у меня сложилось впечатление, что на моих глазах рождается Литература. На самом деле это был, конечно, долгий путь, но Леонид Бородин занял свою нишу, вернее, создал её силою своего таланта. Ни замолчать, ни заменить творчество Бородина другими именами не получится: у него не грех поучиться рус-скому языку.)
                *
      – Я ни разу публично не назвался, – говорит Бородин, – и не представился писателем, и слово «творчество» применительно к себе не употреблял. При всём том слово «писатель» душой воспринимается так же, как, положим, «художник» или «ком-позитор», то есть как явление особенное, обязывающее к уважению. Сам себя рядом с этими «особенными» ощущаю любителем, экспериментатором. Радует и удивляет, что кому-то нравится то, что пишу. Но всегда, когда радуюсь и удивляюсь, как душ холодный – сравнение с кем-то, кто действительно ПИСАТЕЛЬ.
       Но жалеть о жизни – это уж совсем пошло и банально. И потому – слава книге как странному и дивному продукту человеческой культуры. Слава!