На подступах к Берлину. 9 мая День Победы Над Фаши

Эх надо же, так не повезло. Болдинская осень 1975 года стала осенью Патриарха. А кто Патриарх – конечно я. Потратить 10 лет на изучение психоанализа и Гельштата, и на тебе. В союзе же все под запретом. И Фрейд, и культуризм, и даже сюрреализм и йога, не говоря уже об астрологии.
Я занялся изучением психоанализа. И кому он нужен в этой скучной поликлинике, где понятия не имеют об Эриксоновском гипнозе и нейролингвистическом программировании. А я все изучал, и изучал.
Ты же ничего не сделал, говорил мне пациент, напоминающий интеллектом папуаса.
Ну говорил, говорил, а лекарство не дал и аппаратуру не применил. И как ему объяснить, что я поменял его сознание, используя философию Оша. Я молчал, молчание золото, говорили индусы или арабы. Но я уже думал о другом.
Дверь моего кабинета медленно открылась, так наверное открывалась пещера Али-Бабы и сорока разбойников. Но то ,что я увидел, заставило меня оцепенеть от ужаса.
Нет, слово ужастик или кадры из фильма Альфреда Хичкока
, который был мастером страха, вряд ли на меня бы так подействовали.
Передо мной стоял настоящий Гуимплен, человек, который смеется, или даже Скорцени, человек со шрамом, но наверное намного хуже. Нет, если описывать его лицо, которое было изуродовано, используя термин шрам, то это было бы сюрреалистическим или абстрактным понятием. Я вспомнил изуродованное лицо с маской льва, которые обречены нести прокаженные больные, но и здесь мое эйдетическое воспоминание не привело бы в такой ужас.
Вошедший старик улыбнулся лицом, который не смог бы описать сам Лафонтен.
Заходите, садитесь, сказал я, вспомнив, что я врач-психиатр.
Старик сел и торжественно произнес
- Я инвалид Отечественной Войны и пришел на перекомиссию.
- Травма головы – заключил я, мой диагноз подтвердил бы Снежневский или Корсаков.
- Да, да – подтвердил пациент, которого я в душе уже назвал английским пациентом, вспомнив нашумевший голливудский фильм.
Но пациенту было не до шуток.
- Извините, но все-таки это взрыв гранаты или огнемет или еще что? Просто я как врач спрашиваю, такой травмы я раньше не видел.
- И не увидите, заключил английский пациент.
- Почему?
- Почему – повторил он – да все очень просто.
Это было под Киевом. Мы отступали от немцев. А они культурная нация арийцы и прагматики великие. Ницше ведь не даром для них теорию сверхчеловека выдал.
- Как прагматики?
- А очень просто. Танками, когда наступали, то патроны на наших было жалко тратить. Вот и сбивали нашу отступающую армию танками.
- Вот танком и сбили.
Английский пациент превратился для меня в несчастного инвалида Отечественной Войны, и я подумал о том, что вряд ли наш инвалид получает наравне с американскими ветеранами, которые были участники Второго Фронта. Но это вопрос экономики, а я слабый в законах Рикардо и прибавочной стоимости, решил не углубляться в этом вопросе.
Я вдруг представил весь ужас Второй Мировой Войны – жертвы, концлагеря, Холокост, сотни замученных людей.
Да, двадцатый век был жестокий.
И вдруг я представил. Я видел то, что не знали многие. Но я уже был в виртуальном мире.
Передо мной предстал жаркий аргентинский город – Рио-Негро, прекрасный в своей красе и своими людьми. На улице улыбались южане своими неповторимыми улыбками, а я думал о Борхесе и Хулио Кортасаре.
- Да - заключил я. – Без этого солнца Борхес вряд ли создал свою Вавилонскую башню, а Кортасар «игру в классики”.
Да, солнце и гений две неразрывные вещи, рассуждал я.
Недаром в астрологии это основная планета.
Но я уже открывал дверь Фюрера, там, где жил великий диктатор, Адольф Гитлер.
Фюрер сидел в маленькой комнате и смотрел телевизор. Спутниковая антенна показывала немецкий канал, и идеолог фашизма не обращал на меня внимания. Я улыбнулся великому душегубу, но пусть простит меня история, как иначе разговаривать с вершителями судеб, ведь по другому они не войдут в диалог.
- Мой Фюрер – уважительно произнес я, так кажется говорили члены нацистской партии.
- Да уж точно, партия была великая, по крайней мере, почище коммунистической, а те врали и врали, а моя хоть искренне вершила свои дела.
- А вы кто? – спросил Фюрер.
- Русский эмигрант – произнес я – бывший офицер белогвардейской армии, жил во Франции, а теперь здесь.
- А ко мне зачем? – резко спросил диктатор.
- Логично – заключил я – ну просто так, с исторической точки зрения. Не каждый раз увидишь завоевателя, да еще такого, как Вы.
- Понятно – заключил Гитлер – хотите кофе?
- Нет, спасибо.
- Вот смотрел Германию, ведь 30 лет прошло с войны, а немцы опять гегемоны в Европе. Но я ведь знал, что так будет, знал, просто не понял, что нельзя это делать огнем и мечом, а экономически надо, как сейчас.
Я не знал, что сказать, раскаивающийся Гитлер напоминал плачущего крокодила, но ведь Адольф был искренним, и мне оставалось только верить.
В комнату вошла молодая симпатичная женщина.
- Это Ева, моя жена.
- Здравствуйте, фрау Браун – вежливо поздоровался я, и вспомнив о немецкой педантичности, вежливо поцеловал ей руку.
- Хотите кофе?
- Нет, спасибо – проговорил вместо меня диктатор, и я подумал о том, что так великий Фюрер решал судьбу всей Европы, а иногда и человечества.
- Молодой человек оказал любезность составить нам компанию – произнес Гитлер.
И очаровательная Ева Браун, ничуть не хуже Марлен Дитрих или Дины Дурбин села недалеко от нас в кресле.
А Гитлер продолжал свою пафосную речь.
- Ну скажи, ведь благие же намерения были, ну немцев поднять хотел, ну ей богу, ну не меньше чем ваш Ленин или Сталин народу угробил.
- Но сейчас пишут, что фашизм или коммунизм – это схожие идеологии, но методы разные, а сущность одна.
- Ну историки всегда валят на кого-нибудь и на что-нибудь – защищался Гитлер – ну что я мог поделать, голодная Россия все равно начала бы войну, как она это сделала в Афганистане или Вьетнаме.
- Но я только ускорил этот процесс, но все равно немцы поднялись, я знал, что они арийцы, я знал, что они первые в Европе.
А тут у вас там и криминал высокий, и экономика не та, куда России до Германии.
- Опять лидеры, согласен.
Я молча кивнул, хотя за державу было обидно, но где она, история наша, может пока не воспряла.
Я вспомнил расстрелянного Николая, его жену Марию, дочерей. Эх жалко Настю, но кого не жалко.
- А знаешь, сколько солдат погибло, защищая рейхстаг?
- Сколько? – наивно спросил я.
- Миллион человек, а ты говоришь фашизм.
- Фанатизм и фашизм всегда рядом.
- Ну ты понятно, российский офицер, потому и свою линию гнешь – заключил диктатор, - но есть, кто до сих пор празднует мой день рождения.
Я подумал о том, что вождь нацистов родился 20-го, а Ленин 22-го. Наверное, это не просто совпадение, подумал я , но виртуальный мир уже исчез и из знойного аргентинского лета я попал в свою осень, а пациент терпеливо ждал, когда я допишу медицинский документ, который так или иначе напоминал о войне, которую он тоже выиграл, как тогда на подступах к Рейхстагу.