На озере

Она нажимала на вёсла вполсилы, чтобы не вспотеть слишком. Последний день июня клонился к вечеру, но ещё тянул нагретым в полях ветерком. Восточный берег озера, пологий, заросший рогозом и осокой, раскинулся по правую руку, оттуда начали появляться нудно зудящие насекомые. Пожалуй, пора возвращаться.

Полина затабанила левым веслом, другим ударила несколько раз, отчего лодка развернулась почти на месте. Сидящая напротив неё Зиночка, всю прогулку не поднимавшая глаз, вдруг встрепенулась, огляделась, словно очнулась от забытья.

— Мы, что, уже всё? — голос её звучал глуховато, как будто отчуждённо.

— Ещё немного, и нас сожрут, одни косточки останутся! Слышишь, армада собирется на пир?

Зиночка не улыбнулась шутке, посмотрела в лицо Полине:

— Тогда поплыли по той стороне, под нашими ивами?

— Хорошо, как скажешь...

Лодка взяла правее, быстро пересекла узкое в этом месте Змеиное, пошла вдоль слегка обрывистого, поросшего лесом берега. Огромные купы ив образовали подобие шатров, нависающих там и сям над тёмной гладью. Их нижние ветки касались воды, а в верхних заливались дрозды. Целый хор, достойный филармонии!

Приходилось немножко пригибаться, чтобы не испортить причёски, не запятнать вечерние платья. Наверное, вид довольно забавный: две наряженные, как на бал, девицы, в утлой посудине посреди ряски и кувшинок. Две сбежавшие из дворца золушки? Почти так, исчезли с именин племянницы губернатора. Но никто и не увидит. В такой глуши, кроме лешего и русалок, живой души не встретишь, а те всякого на своём веку нагляделись!

Под одним, особенно густым деревом, Зиночка внезапно привстала с лавки, раздвинув ветви, бросилась на грудь Полины, вцепилась в её руки, так, что та отпустила вёсла, и зашептала отчаянно:

— Я не хочу возвращаться туда, слышишь? Останемся здесь, как обычно, как всегда прежде, столько раз, прошу тебя!

— Зина, милая, что за вздор! Мы в праздничных платьях, вырвались немного подышать воздухом... К тому же, в семь часов за мной приедет дядюшка, отвезёт на станцию к поезду, ты ведь знаешь!

— Но до семи ещё столько времени, два или три часа! Нас никто не хватится, кому мы там нужны? И наряды наши, чай не приём у английской королевы, эка важность! –  Зиночка ещё теснее, жарче прижалась к Полине, ищущим ртом ткнулась в шею, плечо, потом снизу устремила взгляд:

— Поличка, душенька, ну, ещё разик всего! Или я прямо тут брошусь в омут!

— Золотая моя, откуда здесь омут? Право, ты как маленькая, вот подай тебе на блюдечке! — но сама она задышала чаще, ощутила жар на лице. Мысли, образы прошлых встреч, под этими купами, в сплетении дрожащих листьев, и сами они, сплетённые и дрожащие, нахлынули яркой волной, лишили всякой воли с рассудком.

Полина сомкнула веки, подчиняясь сладкому напору, и уже вожделея сама. Чья-то словно в замедленном сне рука взяла её кисть и потянула вниз, и вздрогнуло от предчувствия сердце, когда пальцы Полины коснулись голого девичьего колена, и двинулись вверх, чуть дрожа, по гладкому бедру, сначала движимые, а потом с хищным усилием сами, а губы слились с губами в безумной жажде...

Время вышло из оков, секунды смешались с веками, мир встал. Лишь лёгкое течение влекло лодку, которую некому было привязать к дереву, и вот Полина ощутила, что шумящий полог над ними исчез, и сверху воссиял безжалостный свет. Но никакая сила, человеческая или природная, не смогла бы разорвать слияние двух тел, двух душ воедино. Последним краешком ума Полина догадалась упасть на дно лодки, потянув за собой Зиночку. Покрасневшее, пухлое солнце готовилось сесть за пильчатым краем леса, в зеркале озера отражались лёгкие облака.

Через час, или позже, они сидели в той же лодке, приткнувшейся к причалу. Ветерок сделался свежее, но девушки не замечали холода. Тишина обволакивала округу, вязкая, словно овсяной кисель. Зиночка произнесла тем же трагическим голосом:

— Ты сегодня уедешь, и больше никогда не вернёшься, я знаю!

— С чего ты взяла, дурочка? Я сдам экзамены, и через месяц вернусь, потом до октября мы сможем наслаждаться свободой, а дальше посмотрим...

— Так все говорят, но никто не возвращается!

— Господи Боже, кто эти все? Снова вздор, Зина!

— Во всех романах так происходит, они прощаются  ненадолго, а получается, расстаются навсегда!

— Золотая моя, не верь этим книжкам, их пишут унылые господа, которым нравится огорчать юных девушек! Через месяц, не позже, я вернусь, и всё будет прекрасно!

— Почему-то хочется тебе верить... Буду каждое воскресенье приходить сюда, и ждать. Но если ты не появишься через месяц, нет, через полтора, я точно утоплюсь, вот тебе крест! Честно-честно!

— Ну, не будь ребёнком, Зинаида, жизнь есть жизнь, но я обещаю — вернусь!

Она не вернулась через месяц, и даже через два. Прямо после экзамена Полину Горскую вызвали в деканат. Трое почтенных, седобородых профессоров, словно сошедших с фронтисписа монографии, донесли до неё важное решение: она срочно командируется в экспедицию по Северному Морскому пути, взамен заболевшего сотрудника, причём поезд до Архангельска отходит этой ночью, а моторная шхуна уже заждалась в порту. Ничего тут не скажешь, неимоверная ответственность, высокое доверие, отказать невозможно, случай выпадает только раз...

В тот вечер, закидывая вещи в чемодан, Полина лихорадочно соображала. Послать телеграмму, но куда? Адрес Зиночки ей неизвестен, они познакомились на даче Иоланты, соседки по снимаемой комнате, которой, как назло, в городе нет. Как предупредить? Но есть, есть выход! Написать письмо, и записку Иоланте, чтобы передала, когда будет снова на даче. Успокоенная, Полина отправилась в командировку.

Она пробыла на Севере неполных три месяца. Набралась впечатлений, заодно материалов к будущей дипломной работе. Вернулась из начинавшейся зимы в золотое бабье лето. Ворвавшись в комнату, застала соседку.

— Иоланта, милочка, ты передала письмо, которое я просила?

Недоумение в глазах, ужасное, как приговор:

— Какое письмо, я ничего не видела! Вон, вся твоя корреспонденция на столе лежит...

Они уставились в одном направлении, где на письменном столе возвышалась стопка разных полученных сообщений. И среди них то, не отправленное.

Полина вышла из вагона на скучный перон, оказавшись единственной приезжей в это октябрьское воскресенье. Дачный сезон кончился. Горожане двинулись к благам цивилизации, в свои уютный квартиры с паровым отоплением и электричеством. До следующего мая обратно никого не жди. Зато и одинокий водитель жёлто-грязного “Паккарда” охотно согласился подбросить барышню до посёлка. Вернее, до озера Змеиного, что находилось примерно в версте от оного.

Вокруг причала раскинулась заметно пожелтевшая чаща. Но ещё дремала летняя ленивая усталость, реяли стрекозы, проносились, как тени, ястребы. Почти ничего не изменилось. Те же лодки устроились на тёмной воде, носами уткнувшись в настил. Только одной нет, той самой, ими выбранной из прочих...

Сердце вздрогнуло тревожно, хотя, конечно, напрасно. Вздор ведь, детские сопли: никто не возвращается, утоплюсь! Се ля ви, всякое бывает!

Вдруг её слух разобрал неясные звуки, вроде бы, тихое пение, где-то рядом, наверное, за соседними купами. Подчиняясь странному зову, Полина двинулась туда заросшим берегом, раздвигая туфлями суховатую траву. Там, в вытащенной на берег лодке, расположилась парочка. Две девицы в простых светлых платьях, обе каштановолосые, стройные. Одна из них положила другой голову на плечо, видно, дремала. А та напевала знакомую песенку.

Полина едва не вскрикнула — Зина! Но с кем это она? Значит, все её бросают, но барышня долго не грустит?

Она резко развернулась, собираясь убраться как можно скорее, но громкий возглас заставил обернуться вновь:
 
— Полина! Ты вернулась?

Зина, вскочившая во весь рост (отчего её подруга смешно растянулась на лавке), смотрела с невыразимым сиянием в глазах.

— Полина, ты вернулась! — и увидев тень замешательства во взгляде пришедшей, добавила, улыбаясь:

 — Познакомься, моя младшая сестра Евгения... — и зачем-то подняла лицо к небу...