Иероглифы. Часть 1. Возвратившийся из темноты

               
        Миру нужно не твоё благо, но твоё участие.  Hе бойся за себя. Ты слишком дорог Миру, чтобы пропасть зря.         
                /Слова Ванталы/               
                               
               
Ослепительно белый снег лежал сплошным бесконечным покрывалом повсюду, насколько хватало глаз. Необозримое, первозданное, чистое, с лёгким голубоватым оттенком белое раздолье. Только на вершинах скалистых гор, высившихся вдали на западе, снежные шапки были тронуты золотисто-розовым. Рассвет был близок: раскалённый дрожащий краешек солнца уже выглядывал из-за горизонта с противоположной стороны.
Казалось, в мире больше не было ничего, кроме этой заснеженной равнины и навеки повисшего над ней безмолвия.  Тишину нарушал только лёгкий скрип под моими ногами, тающий в хрустальном стылом воздухе. Я брёл, с каждым шагом проваливаясь и увязая в снегу по колено. 
Шёл я уже давно, но до цели было ещё далеко. Это только издалека расстояние казалось быстро преодолимым. Я остановился, переводя дух, и оглянулся. Цепочка следов, протянувшаяся от меня через царство монотонной белизны, терялась из виду где-то вдалеке. Пройдено было немало, но и пройти предстояло не меньше.
Я не знал, что заставляло меня упорно двигаться в том направлении. Эти заснеженные вершины почему-то притягивали меня. Или, может быть, нечто такое, что скрывалось позади них. Но я знал точно: мне не будет покоя, пока я не достигну их. Или того, что за ними пряталось. 
И ещё я точно знал, что мне надо туда успеть. Иначе что-то случится. Что именно, с кем, когда… Это тоже мне было неизвестно. Но в одном не было сомнений: я должен сделать всё от себя зависящее, чтобы этого не допустить. А для этого я должен прийти туда.
 Я постоял немного, глядя назад, на свой проделанный путь и на светило, которое уже поднялось над краем земли пламенеющим полудиском. Ноги натружено гудели, а в груди всё сильнее каменела неприятная тяжесть. Да, долго стоять нельзя, можно замерзнуть. Вот только отдышаться немного, и дальше…
 Я облизал потрескавшиеся губы, протёр рукавицей слезящиеся глаза с заиндевевшими ресницами. Сделал несколько глубоких вдохов и двинулся вперёд. И вдруг понял: что-то неуловимо изменилось в окружающей обстановке.  Будто бы спящее, мирное пространство вокруг внезапно пересекло что-то тревожное. Что-то чужеродное и злое.  Я ощутил это всем своим нутром раньше, чем понял. В следующее мгновение на снегу, подобно чернильной кляксе, упавшей на чистый бумажный лист, выросла огромная тень, сразу поглотившая мою. Ни на что не похожая, она стремительно и бесшумно увеличивалась.
 Что-то летающее, возникшее из ниоткуда, бросилось на меня с воздуха. Что-то страшное и беспощадное. Всё внутри ёкнуло от сознания неминуемой смертельной опасности, но я не успел даже никак среагировать.  Даже вскрик застыл в лёгких и перехваченном горле. Я встрепенулся в последний миг, и вся эта снежная пустыня, и скалы на западе, и  этот стремительный ужас без образа и имени, — всё враз сгинуло в тартар, оставив меня лежать на смятой кровати посреди ночи, с колотящимся сердцем и пересохшей глоткой.  И главное — с неприятным металлическим чувством под ложечкой, что со мной творится что-то не то.   
Как уже было много раз за последнее время. Опять этот проклятый сон, который вот уже три месяца преследует меня с пугающей регулярностью. Теперь уже точно не заснуть. Я встал, сунул ноги в тапки, прошлёпал на кухню. Не включая свет, налил стакан холодной воды, залпом осушил. Потом тяжело сел на табуретку и стал бессмысленно смотреть в окно. На улице был предрассветный осенний сумрак.
С того времени, как я вернулся из той командировки в Нарьян-Мар, перетрясшей меня с ног до головы, прошло больше года.  *Здесь и далее упоминаются события, описанные в книге «Догоняющий радугу» /прим. авт./* Я до сих пор не вполне оправился от свалившихся на меня тогда впечатлений. Хотя некоторые воспоминания уже поблекли и даже стали казаться какими-то нереальными, быть может, приукрашенными памятью. Кто-то мудрый сказал, что память похожа на безумную бабу, которая собирает яркие тряпки, а хлеб выбрасывает.
Лично мне кажется, что память сохраняет и то и другое, однако склонна мешать всё в кучу — так, что потом не разберёшь, где что. В моём случае разобрать особенно сложно, потому что уж слишком фантастичен был водоворот событий, в который помимо воли я оказался тогда затянут. Но время и размеренный ход обыденной жизни постепенно сглаживает любые, самые острые и яркие впечатления. Хорошо это или плохо, таково положение вещей.
Я тогда встретил давнего друга Виталия, и эта встреча оказалась последней. По крайней мере, в этом мире, как он написал в своём письме (мне почему-то это выражение особенно сильно врезалось в память). Та встреча сделала главную цель моей командировки побочной и придала моим поискам совершенно иное направление. Я еще хорошо помню, как он высказал тогда уверенность в том, что я найду несравненно больше. И он оказался прав — и в прямом, и в переносном смысле.
Благодаря ему я оказался на время погружённым в экзотический, завораживающий мир шаманского знания, совершенно неизведанный и непостижимый для обычных людей. Это произошло сначала непроизвольно — во время посещения мною шаманского «места силы» — Лысой горы, и я тогда чуть не погиб. А затем осознанно — как следствие знакомства со старым шаманом Етэнгэем, наставником Виталия. Это погружение совершенно изменило меня внутренне, прежде всего, мои взгляды на мир. По крайней мере, мне тогда так казалось.
Вопреки всем препятствующим обстоятельствам, мне удалось по просьбе Виталия найти его рукопись, которую потом даже смог опубликовать. И более того — мне попутно удалось даже наткнуться на месторождение нефти, что и было задачей моей командировки, и на что я уже перестал рассчитывать.
Но самое главное, я встретил там внучку шамана — Айын, принявшую самое живое участие в моих поисках. Только благодаря ей и её деду я смог сделать то, что пообещал своему другу.
Айын была самой необыкновенной женщиной из всех, каких я когда-либо встречал. У меня к ней сразу возникла сильная симпатия, и по мере нашего общения оказалось, что она взаимна. Когда мы расставались, то договорились непременно снова встретиться в ближайшем будущем.
Я был уверен, что теперь, после успешного завершения командировки и возвращения в Архангельск, мой карьерный рост пойдет в гору. Что теперь смогу значительно улучшить свое материальное состояние. Что мне наконец-то удастся осуществить давнишнюю мечту — приобрести собственное жильё и перебраться из опостылевшей комнаты в общежитии. Что меня непременно пошлют в Нарьян-Мар второй раз, ведь я доказал начальству и коллегам, что не зря занимаю своё рабочее место. Что там мы с Айын обязательно встретимся, чтобы больше никогда не разлучаться.  И я очень рассчитывал на то, что Айын переедет ко мне, и мы начнем строить совместное будущее.
 Опять-таки не помню, кто сказал замечательную фразу о том, что если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах.
По возвращении я действительно получил на работе крупную премию за открытие нового месторождения. Конечно, никакой премии на покупку отдельной квартиры не хватило бы. А, живя в общаге, своей очереди на жильё я дожидался бы до второго пришествия. Ведь это была середина девяностых. Но ещё помогли родители, у которых грядущий дефолт не успел сожрать кое-какие сбережения. В общем, благодаря счастливому стечению обстоятельств, мне и вправду удалось совершить нечто по тем временам почти невозможное для человека моих доходов и социального положения. Мне попалось на глаза объявление о продаже крохотной однокомнатной квартирки в девятиэтажке на окраине города — хозяева спешно отъезжали и продавали почти задаром. Мне повезло, что я откликнулся на объявление первым. Чудо свершилось: я стал обладателем пусть и задрипанного, и в непрестижном районе, но своего жилища. Для меня это было подобно манне небесной. Здесь я прожил полгода, постепенно обустраиваясь и обзаводясь всякими бытовыми мелочами.
Но на этом везение кончилось, и в моей жизни наступила настоящая чёрная полоса. Словно кто-то наверху решил: хватит с тебя, парень. В Нарьян-Мар меня больше не посылали, несмотря на мои настойчивые просьбы. Но это было ещё полбеды. Не знаю, по каким причинам (вероятно, по разнарядке из главного управления в Москве), в местном управлении геологоразведки началось сокращение штатов. И я как «молодой сотрудник» не преминул попасть под него. Короче, сразу после новоселья я был уволен с какой-то невнятной формулировкой в послужном деле. Для меня остаться без работы, которую я любил, да ещё в такое время, было равносильно катастрофе. Мне пришлось ощутить на своей шкуре всю психологическую тяжесть состояния безработного — я и не предполагал, что это может действовать столь угнетающе. 
Удручало не стояние в очередях в центре занятости, где ничего путного предложить не могли; не бестолковое и бесперспективное обивание порогов разных организаций, где мне неизменно давали понять, что в моих услугах там не нуждаются; и даже не столько тривиальное отсутствие средств к существованию. Я теперь не представлял, каким образом я могу встретиться с Айын.
Пару раз мы с ней созванивались: на прошлый Новый год и как-то весной. У неё все было по-старому. В первый раз я так и не решился предложить ей бросить всё и приехать, а во время второго разговора я был безработным. Романтика романтикой, чувства чувствами, но что, кроме них, я мог предложить ей? Уверенности в будущем не было никакой. К тому же я знал, что её корни — там, и она вряд ли оторвётся от них ради меня.  Наконец, я хорошо помнил то, что сказал её дед, и что с полной ясностью осознавал сам: у нас разные миры и разные пути, и пересечься им вряд ли суждено.
В начале лета после долгих попыток я, наконец, нашёл работу, которая более-менее меня устраивала — геодезистом в одной из крупных строительных организаций Архангельска. Правда, оплата была сдельная, зарабатывал я от случая к случаю, производя систему замеров на местности. Не сказать, что получал много, но жить было можно.  И главное — вроде бы снова появилась твёрдая почва под ногами, жизнь стала обретать устойчивость.
Но тут я получил от судьбы ещё один удар. Мой отец скоропостижно скончался. Причиной был сердечный приступ. Это надолго выбило меня из колеи. Наверное, это какое-то моё персональное проклятие — терять близких после того, как всё, казалось бы, наладилось. Я неожиданно встретил Виталия там, где совсем не ожидал — и эта встреча оказалась последней. Я встретил Айын, и мне казалось, что это тот человек, с кем я хотел бы прожить всю оставшуюся жизнь. Но жизнь нас, похоже, развела в разные стороны. И теперь вот это…
Приехав с похорон, я долго приходил в себя и окончательно успокоился только через два месяца. В конце концов, как и любой человек хоть раз в жизни, я принял эту потерю и смирился с ней. Но началось что-то другое.  После переезда в купленную квартиру я начал периодически и всё чаще испытывать странное, беспричинное, трудно описуемое чувство. Не беспокойство… что-то другое, как будто весь мир как-то начал сдвигаться, и некая недоступная мне часть меня самого соприкоснулась с вестником этих грядущих перемен. Это было то же самое ощущение, которое возникло у меня после разговора с Виталием в той нарьян-марской гостинице. Смутное предчувствие, что приближается (или, быть может, созревает) нечто такое, что в очередной раз вовлечёт меня в непредсказуемые события, которые совершенно изменят мою жизнь. Это предощущение стало вторгаться в моё сознание в самые неожиданные моменты и без всякой внешней причины, на работе, на улице, в гостях… Чаще же всего оно  накатывало перед сном, и я долго ворочался с боку на бок в своей постели, вставал, шёл заваривать кофе, обливался холодной водой… Потом долго сидел в темноте и думал. Я не мог понять, что это, и не мог это контролировать, и меня это стало всё больше тревожить. 
А потом начались эти сны.
Вот этот, который я видел только что — как будто я бреду по колено в снегу к скалистым возвышениям на западе, туда мне зачем-то очень надо, надо дойти во что бы то ни стало. И будто бы кто-то атакует меня с воздуха — кто-то без образа и имени, но смертельно опасный.
И ещё один, который повторяется постоянно. Я стою посреди огромной равнины, на горизонте виднеются обветренные скалы, — где я видел подобные? Чем-то очень напоминает каньоны на юго-западе США. У нас в стране не найти такие пейзажи. Но я наверняка знаю: это отголосок того, что я пережил в своё время на Лысой горе. Это время перед заходом солнца. И вокруг меня  стоят те самые шаманские изваяния, идолы, похожие на истуканов с острова Пасхи. Их очень много, они занимают всю долину. И все они смотрят на запад, на заходящее солнце. Закатное зарево освещает резкие черты их лиц. Они безмолвны и кажутся безжизненными, но я знаю, что все они чего-то ждут от меня. И мне не уйти отсюда, пока я не сделаю то, что должен сделать. Они этого не позволят.
Последнее время я стал подумывать, не сходить ли к психиатру? У меня ведь есть один знакомый психиатр… нет, психотерапевт, всё время путаю… или даже к психоаналитику, и такие теперь появились… Но тут же говорю себе: скорее всего, ни один специалист ничем мне не поможет.  Наговорит только кучу маловразумительных фраз и терминов, суть коих сводится к тому, что я ношу в себе какую-то давнюю неосознанную проблему, которую надо вытащить на поверхность ума. Даст рекомендации, которые я сам себе и кому хочешь могу дать бесплатно.  Стоит ли мне тратить на это деньги и время?
Или скажет, что всё нормально, нет поводов для беспокойства, такое в порядке вещей. Но я-то знаю, что не всё в порядке. В остальном я совершенно здоров. Но проблема есть, и я нутром чую, что зарыта она гораздо глубже любых психотерапевтических раскопок. И главное — она относится не только ко мне лично. А такого ни один душевед не скажет. 
Наверное, лучше пока оставить всё как есть. В конце концов, разве это более странно, чем то, что я пережил на Лысой горе? И потом, когда Етэнгэй отправил меня в полёт по шаманской вселенной? 
Наверное, он мог бы мне сказать, в чём дело, подумал я. Или Айын могла бы. Точно, вот ведь дурак,  и чего сразу не догадался? Так просто, взять и позвонить. Она же телефон у себя дома установила недавно. Хороший повод, давно мы не общались. А я чертовски соскучился. Надеюсь, и она тоже…
Правда, не хочется её беспокоить из-за ерунды. Да и не люблю жаловаться, изливать свои беды другому. И ещё врать не люблю. Не люблю, когда мне врут, и сам стараюсь всегда говорить правду. Поэтому вряд ли смогу скрыть в разговоре с ней то, что в моей жизни появилась другая девушка.
С Ольгой мы познакомились этим летом. Сидели как-то в одной компании на дне рождения у одной из моих бывших сотрудниц, с которой работали в управлении геологоразведки. Её представили как подругу виновницы торжества. Как-то так получилось, что сидели за столом рядом, потом танцевали, потом вызвался вечером проводить её. Через пару дней получил от неё звонок с предложением встретиться, сходить куда-нибудь… Ну и дальше, как водится,  пошло-поехало. В общем, совершенно банальная история знакомства. Она менеджер в компьютерной фирме. Сама зарабатывает неплохо, и родители более-менее состоятельные. Не красавица — нормальной внешности, каких много.  Но при этом девушка весьма компанейская, весёлая, умная. И с выраженной деловой хваткой, которой мне вот явно недостаёт. Я и не думал, что наши с ней отношения будут так быстро развиваться. Прошло три месяца со дня нашего знакомства, а она уже делает мне более чем прозрачные намёки на то, что пора мне уже распрощаться со своей холостяцкой жизнью. В чём она с радостью мне поможет. Я вообще-то форсировать такие события не готов. Вроде о такой невесте многие могут только мечтать — возможность куда как перспективная. Но меня кое-что сдерживало.
Во-первых, то обстоятельство,  что в плане материального благополучия мы с ней не пара, и оба это понимаем. Это только в сказках принцы женятся на Золушках, а Иванушка-дурачок добивается благосклонности царевны. В реальной жизни такое не проходит. Надо быть очень наивным, чтобы верить в то, что любовь всегда оказывается сильнее всех сословных и имущественных различий. А если иной раз сказка в порядке исключения становится на место яви, то явь рано или поздно (скорее рано) возвращается и мстит за нежелание считаться с ней. Примеров — сколько угодно. Не хочу увеличивать их число.
Во-вторых, я ещё не разобрался ни со своим прошлым, ни с настоящим.  В прошлом — Виталий с его рукописью, старый шаман, Айын…  Смогу ли я когда-нибудь забыть их? И всё то, что сопутствовало нашей встрече? Всё, что я испытал и узнал там, в окрестностях Нарьян-Мара? Неужели это просто было чем-то вроде короткого приключения, которое судьба иногда подбрасывает счастливчикам, чтобы скрасить им обычный серый фон будней?  Виталий не раз говорил мне, что всякий опыт в жизни зачем-то нужен. А тот опыт никак нельзя назвать «всяким». Он был мне нужен, явно нужен для чего-то. И ещё все они сказали мне, что я оказался на пути ищущего, и сойти с него невозможно.
Похоже, этот путь включал в одно целое и те события, и моё неопределённое будущее. И настоящее, которое беспокоило меня вот этими загадочными снами и мучительной ситуацией выбора. Если я свяжу свою жизнь с Ольгой,  об Айын лучше забыть. Смогу ли? Конечно, можно иногда созваниваться, даже обмениваться письмами или поздравительными открытками на праздники… Но это не то, чего бы мне хотелось. К чему пытаться скрывать от себя, что я всё ещё продолжаю надеяться на большее?
Я не заметил, как в размышлениях просидел полтора часа. За окном начало рассветать. Дождливое, промозглое, унылое утро. Конец сентября в Архангельске — не самое жизнерадостное время.
Сегодня у меня выходной, и ещё два свободных дня впереди, а потом предстоит очередная работа за городом. А я даже как следует отдохнуть не могу из-за этих снов и раздумий. Скоро должна позвонить Ольга, мы ведь накануне договаривались съездить вдвоём на природу. Поедем на её «Тойоте». Она молодец, уже и квартиру свою купила, и машину, и водит влихую. Мне с моей нынешней зарплатой можно накопить за десять лет только на «Москвич» какой-нибудь подержанный. М-да… А стоит ли ехать в такую погоду?  Но ведь договаривались вчера — «несмотря ни на какие обстоятельства». Наверное, она хочет в очередной раз затеять разговор об этом… А я опять не готов ответить что-то определённое. Опять буду пытаться уйти от прямого ответа, отделываясь всякими шуточками и ссылками на то, что обсуждение столь важной темы следует проводить в более подобающей обстановке…  Чем в очередной раз вызову её недовольство и раздражение. Может, даже будет обижена и пару дней не звонить. А я буду испытывать досаду на себя, на неё, на чёртову жизнь…
Мои раздумья прервал телефонный звонок. Я от неожиданности вздрогнул. Рановато. Она сказала, что созвонимся в десять, в выходные ведь так хочется отоспаться. А на часах — без десяти восемь.
Я подошёл и прокашлялся, перед тем, как снять трубку. Осипшим со сна голосом как-то не хочется говорить о свидании. Телефон продолжал настойчиво трезвонить.
— Алло! Привет! Что так спозаранку? — сказал я нарочито бодрым тоном.
— Привет, Алекс, — раздался в трубке низкий бархатный голос, который я не спутал бы ни с каким другим.
— Господи, Айын, это ты!? — изумлённо завопил я.   


2

— Не ожидал? — по интонации я услышал её улыбку. — Извини, если разбудила…
— Ну о чём ты! Как я рад тебя слышать! Не поверишь, только что о тебе думал… Как ты там?
—  У меня всё хорошо, всё по-старому. Собираюсь вот в Архангельск. Будет конференция учителей всех районов области, вот и мне надо быть… так что увидимся, пообщаемся.
— Конечно, приезжай! Когда? Я тебя встречу…
— Пока точно не знаю. Может, ближе к Новому году. Или сразу после него. А сейчас я звоню не для того, чтобы поболтать. Ты, наверное, удивлён, что в такое время?
— И вправду, не ожидал, — признался я, — но я безумно рад! Мне так тебе много сказать надо…
— Давай лирику оставим на потом. У меня для тебя есть срочная весть, поэтому и звоню в такую рань, — тут я различил в её голосе странную тревожную нотку. — У моего деда — кстати, он тоже жив-здоров и привет тебе передаёт, но речь сейчас не о том… Так вот, у него вчера было видение насчёт тебя. Нехорошее видение, понимаешь?
— То есть? — я враз похолодел.
— Он не сказал точно, но сказал, что видел: тебе угрожает какая-то опасность. Честно говоря, у меня тоже на душе неспокойно. Будь осторожен, ладно? Я бы тебе вообще посоветовала сегодня и ближайшие два-три дня не выходить из дому.
— Айын, я даже не знаю, что и думать по этому поводу, — пробормотал я. — Какая опасность может мне угрожать? Я ведь не шахтёр, в горячей точке не воюю… И с геологией закончил, я тебе потом всё расскажу. Может, это вы напрасно…
— Алексей, — тут она впервые назвала меня полным именем, а в её голосе не слышалось и тени улыбки, — пожалуйста, отнесись к моим словам серьёзно. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Дед зря говорить не будет, ты ж его знаешь. Поэтому я тебе звоню, чтобы предупредить. Пообещай мне, что хотя бы сегодня никуда не пойдёшь!
— Ну… не знаю, — сказал я неуверенно, — Айын, милая, ты меня прямо огорошила…  Я, конечно, постараюсь, но… вообще-то я собирался выйти, у меня сегодня встреча с одним человеком…
«Вот сейчас ей надо всё рассказать», мелькнуло  в голове. Но я почему-то сдержался. Возникла секундная пауза.
— Лучше перенести эту встречу, — Айын словно почувствовала моё замешательство, — Каким бы это странным ни казалось, но… я тебя прошу, будь сегодня дома.
Я сразу не нашёл что ответить. Мой ум лихорадочно пытался уместить услышанное в разумные рамки.
— И ещё, — торопливо добавила она, — дед сказал, что рядом с этой опасностью для тебя открывается великая возможность. Не знаю, что он имел в виду, но он так сказал. Он это увидел. Это ему показала Земля. Но для тебя сейчас важнее миновать опасность. Поэтому прошу тебя ещё раз: береги себя, ни во что сомнительное не ввязывайся! И внимательнее смотри по сторонам.
— Ладно, хорошо, Айын, я… я тебе верю. Постараюсь, — выдавил я. Ничего более осмысленного в голову не приходило.
— Постарайся. Пожалуй, это всё, что я хотела сказать, — её голос снова стал мягким и спокойным. —  Но только на сегодня. Надеюсь, всё будет хорошо и скоро увидимся! До встречи, целую!
 — Пока… — через силу вымолвил я. В трубке раздались короткие гудки. 
Ноги были ватными и мелко дрожали. Ладони были неприятно мокрыми. В голове беспорядочно носился рой из обрывков тревожных мыслей.  Я некоторое время неподвижно стоял, обескуражено глядя на противно мяукающую трубку у себя в руках, словно она была причиной внезапно возникшего ступора. Потом положил её и плюхнулся на стул.
Опять! Опять начинается какая-то сумасшедшая катавасия!  То же самое было после встречи с Виталием. То же ощущение, что лошадь жизни под тобой вот-вот ринется вскачь в неизвестном направлении, а ты больше не в состоянии управлять ею, удержаться бы только в седле...
Какая ещё опасность? Откуда? Вот уж никак не думал, что разговор с Айын может оставить такое чувство. Но с другой стороны, разве со мной не творится последнее время что-то из ряда вон выходящее? Я бы наверняка рассказал ей о своих снах, будь у нас больше времени… Хм, никуда не ходить три дня… А сегодня эта обещанная встреча с Ольгой… Не хочется ее обижать, мол, тут позвонила одна знакомая… нет, как я ей об Айын расскажу, она же сразу сцену ревности закатит… позвонил я, я сам, знакомому  астрологу, тот сказал, что день неблагоприятный, лучше от поездок воздержаться… Нет, в газете астрологический прогноз читал… Тьфу, чушь какая, самому смешно!  Никогда в это не верил и даже всерьёз не воспринимал, а тут вдруг проникся. А Ольга — человек сугубо рациональный, в такие штуки верит ещё меньше моего. В лучшем случае на смех поднимет. Не, надо какой-то другой предлог выдумать…
Я поставил чайник и пошёл в ванную. На душе было по-прежнему неспокойно. Скоро должна позвонить Ольга, а что ей ответить, я по-прежнему не мог решить.
Нутром я понимал, что предостережение Етэнгэя и Айын нельзя просто так игнорировать. Я знал, что это были за люди, и чего стоили их слова. Но как можно быть осторожнее, если не знаешь даже, что тебе угрожает и с какой стороны? Ведь в жизни что угодно случается с кем угодно и когда угодно. Но ведь люди знают это и продолжают жить, не особенно беспокоясь. А быть постоянно в страхе перед неизвестным — это паранойя. А потом, о какой великой возможности рядом с опасностью говорил Етэнгэй?  Я ведь что-то читал об этом… А, кажется, в китайском языке есть составной иероглиф, или идиограмма, как там правильно… Он означает в целом означает «кризис», а состоит из двух отдельных символов. Один из них означает «опасность», другой «благоприятная возможность». М-да, любопытно, вот и шаман о том же… Просто ли это случайное совпадение? Или за этим прячется какой-то смысл, пока мне недоступный?
Обо всём этом я напряжённо размышлял, принимая душ, глотая затем крепкий чай с лимоном. Но размышления никакого результата не дали. Я посмотрел на часы. Было уже без пяти десять. Сейчас позвонит Ольга. Наверняка позвонит. Она девушка пунктуальная во всех отношениях, за что я её и ценю.
Но больше ли, чем просто ценю? Сам себе до сих пор на этот вопрос не могу ответить. А она хочет выжать из меня однозначный ответ. Ради него она и затеяла эта поездку, я ж не дурак, понимаю... Да чем, в конце концов, мне может грозить эта поездка? Ну, выберемся в музей под открытым небом в Малых Корелах, побродим по парку пару часов и назад. Это ж недалеко, в получасе езды от города. В три уже дома будем. Погода, правда, не прибавляет желания куда-то ехать… Может, сказать, что неважно себя чувствую, заболел? Точно! Вот это, пожалуй, идея получше.
Я поймал себя на мысли, что вроде бы пустяковый вопрос: ехать или не ехать не загородную прогулку, вдруг приобрёл для меня совершенно не соответствующее значение. Как будто от его решения зависело очень и очень многое. Как будто он был равносилен вопросу жизни и смерти.
Точка бифуркации. Такое понятие всплыло вдруг у меня в сознании. Где-то когда-то читал. Точка неустойчивости, в которой линия событий разветвляется на две или больше, и дальше эти линии расходятся друг от друга бесконечно далеко. Точка «здесь и сейчас», точка выбора, в которой решается, как потечёт моя жизнь дальше. Я знаю, что это такое. Позапрошлым летом я оказался в такой точке выбора. И это завело меня очень далеко. Вот и сейчас я нахожусь перед бифуркацией.
Чёрт, оборвал я себя. Похоже, и вправду у тебя, дружок, паранойя.
Я тоскливо посмотрел в окно. За окном было пасмурно. Моросил мелкий, нудный, противный дождь. Сама природа была сегодня против того, чтобы совершать загородные прогулки.
Телефон разразился весёлой трелью. Вот оно! Я мельком глянул на часы. Было ровно десять. До чего ж она всё-таки пунктуальная, в который раз отметил я, подходя к телефону. Сейчас… сейчас скажу… Только придать голосу вялую приглушённость и скорбную интонацию.  Иногда приходится говорить не то, что есть. А что делать, это жизнь…
Я снял трубку и прогундосил «алло».
— Ты никак проснуться не можешь? — жизнерадостно защебетала трубка Олиным голосом. — Чего такой вялый? Готов? Давай уже, выходи, я сейчас подъеду.
— Слушай, Оль, — сказал я как можно более мрачно. — Может, ну её нафиг, эту поездку? Смотри, что на улице творится. Да и мне нездоровится что-то. Давай в следующие выходные, а?
— Лёш, ну ты чего? — обиженно протянула Ольга. —  С каких это пор геолог боится мелкого дождичка?
— Бывший геолог, — ещё более мрачно поправил я.
— Геологи, как и дворяне, дружок, «бывшими» не бывают. Это пожизненно.  Тебе ли объяснять? Просто так и скажи, что тебе влом, — напор Ольгиной энергии всегда было трудно остановить. Она могла растормошить кого угодно. — Ничего не хочу знать. А ну давай, собирайся! Приедем, и на свежем воздухе вся твоя хандра пройдёт. У природы нет плохой погоды, бывает только плохое настроение.
Я глубоко вздохнул. Неважно у меня получается изображать больного. Ещё хуже умею отказывать. Особенно женщине, а уж тем паче, если она такая, как Ольга.
— Хорошо, только недолго. А то все вымокнем и простудимся. И я окончательно слягу. И на работу не выйду. И денег не заработаю. А зачем тебе с таким…
— Ну, поехал опять свою песню петь! — укоризненно перебила Ольга. — Чтоб больше такого не слышала! Вообще, давай уже закроем финансовую тему. Не всё на свете меряется деньгами.
— Спасибо, мудрая ты моя, — съехидничал я. — Если б не ты, так и жил бы, бедняга, в дремучем неведении. Ладно, сейчас одеваюсь и спускаюсь.
— Вот и умничка! — радостно произнесла Ольга. — Только капризный бываешь, ну прям как дитятко. Спускайся, я через пять минут буду. Зонтик не забудь!
— Не забуду, — пробурчал я и положил трубку.
Знал ведь заранее, что она меня уговорит. У неё это хорошо получается, и не только со мной. Профессиональное.
Я оделся, прихватил зонтик и вышел. Дождь не прекращался. Знакомая «Тойота» тёмно-синего цвета уже стояла у подъезда, двигатель приглушённо работал. «Дворники» елозили туда-сюда по лобовому стеклу, которое тут же покрывалось мелкой рябью водяной пыли. Я подошёл, открыл дверцу, сел в салон. Ольга шутливо протянула мне руку для поцелуя. На ней был длинный светло-серый плащ из непромокаемой ткани. Дорогой, отметил я машинально. Светлые волосы, обычно завитые мелкими кудряшками, были собраны в пучок.
— Ну что, едем? — всё так же жизнерадостно сказала Ольга.
— Оля, — сделал я ещё одну попытку, — смотри, как скользко на дороге. Ты ж знаешь, что большинство аварий на дорогах случается в гололёд и вот в такую погоду.
Последние слова вылетели у меня как-то непроизвольно, я сам даже об этом не успел подумать. Как будто это сказал кто-то другой внутри моей головы.
— Типун тебе на язык, чёртов пессимист! — цыкнула Ольга. —  Слушай, хватит уже хандрить, а то я всерьёз обижусь. Всё, пристегнись, поехали!
Машина мягко тронулась с места.


3

Под колёсами шуршали опавшие листья,  мимо проносились ещё не облетевшие жёлтые кроны берёз, алые рябиновые  и зелёные тополиные; деревянные дома с участками вдоль дороги. Мотор ровно гудел, машина шла быстро и мощно, быстро отмеряя километры тёмного мокрого асфальта. Встречных было мало. Кто без особой надобности поедет куда-то в такую непогодь?
Я всегда любил эти места. Прежде всего — за тишину и спокойствие. Ну и за красоту, конечно. Типично русский деревенский пейзаж. С одной стороны дороги за домиками — поля, а за ними — глухая стена леса, сейчас расцвеченная осенними красками. По другую сторону — не менее живописная Северная Двина, спокойная и неторопливая, с её маленькими, пока ещё зелёными, островками и ровной линией дальнего берега. И даже шоссе, прихотливо петляющее среди холмов, органично вписывалось в местную картину. Настроение стало понемногу подниматься. В общем, не так всё плохо. Молодец всё-таки Ольга, что меня вытащила.
Спидометр показывал сто десять. Любит она, чтобы непременно с ветерком. Обычно женщины водят гораздо медленнее. Ну что делать, темперамент!
Я посмотрел на дорогу, летящую навстречу. Дождь не утихал. Стеклоочистители неутомимо трудились, сгребая капли в водяную плёнку. Домики кончились — очередную деревню мы проехали, а до следующей было ещё километра три. На обочине с моей стороны вдалеке маячила одинокая тёмная фигура. 
Вроде бы не голосует, просто стоит. Кому в этом безлюдном месте охота сейчас гулять под открытым небом?
Фигура стремительно приближалась. Я уже различал, что там стоит высокий мужчина в чёрном плаще с капюшоном. Длинном плаще, до самых пят; капюшон был надет на голову, так что лица было не различить.
— Оля, ты видишь? — кивнул я направо.
— Чего там? — спросила Ольга, не сводя глаз с дороги.
— Да вон там, с моей стороны на обочине стоит кто-то.
— Где? Не вижу там никого, — всё так же спокойно ответила Ольга.
Я знал, что её зрение никак не хуже моего.
— Ну, вон же, мужик в чёрном, метров полтораста до него. Странный какой-то тип.
— Да нет там никого, Лёш, ты чего?
Я отчётливо видел, как быстро сокращается расстояние между нашей машиной и человеком в чёрном плаще. Ледяная волна окатила меня изнутри. Из мутного от влажной мороси воздуха вырастал балахон непроницаемо-угольного цвета. И вместо лица — такого же цвета выпуклая маска, похожая на шлем для фехтования.
Та самая. Я узнал его. Это был он. Чёрный Охотник. Он стоял молча и неподвижно. Я чувствовал, что он смотрит на нас, хотя глаз не было видно.
Крик застрял у меня в горле. Я сидел в оцепенении, и мой взгляд был ещё несколько секунд прикован к зловещей чёрной фигуре, которая промелькнула в двух метрах от нашей машины.
И всё это время он тоже не отрывал от меня взгляда. Он тоже видел меня.
Моё состояние было невозможно описать. Я был уверен, что тот кошмар на Лысой горе навсегда ушёл в прошлое. Но он вернулся, и я только что это видел. Он вернулся ко мне.
Огромным усилием воли я заставил себя обернуться и посмотреть назад.
На обочине никого не было.
— Слушай, Оля, ты правда сейчас никого не видела? — выдавил я непослушными губами через горло, которое вмиг стало сухим.
— Да что с тобой? Похоже, дорогой, у тебя глюки, — насмешливо сказала Ольга. — Я же тебе говорю, надо чаще бывать на свежем воздухе!
Я ничего не ответил. В голове крутилась дикая карусель. Может, и вправду померещилось? В последнее время я сам не свой. Нет, точно нужно к психиатру.
Прошла минута. Скоро приедем, вон и деревянные маковки церквей уже видно. Я понемногу начал успокаиваться.
«Тойота» неслась, не снижая скорости. За очередным поворотом впереди на нашей полосе показалась «Нива», которая по сравнению с нами просто ползла.
— Оль, ты б чуток потише, — умоляюще сказал я, — начинается сложный участок, много поворотов, и дорога тут хуже. Мы ведь никуда не опаздываем.
— Знаю, не первый раз замужем, — быстро отреагировала она. — Кстати, у меня для тебя новость. Сразу не стала говорить, решила приберечь этот сюрприз на потом.
— Ну, и...? — Я внутренне подобрался. Что-то за последний год сюрпризы меня мало радовали.
— Лёш, я беременна. У меня ребёнок будет, — сказала Ольга, не отрываясь от управления. И добавила, видя моё онемение:
— Твой ребёнок, понимаешь?
Меня словно ударили обухом по голове. Несколько секунд я сидел, собираясь с мыслями. Для одного дня было чересчур.
— Оль, ты уверена? — ничего лучше мне в голову не пришло.
— Никаких сомнений, — заверила она. — И тест, и все признаки… Похоже, второй месяц. В общем, вот такой сюрприз. Для меня, между прочим, тоже.
Воцарилась тяжёлая пауза. Минуту мы ехали молча. Каждый думал о своём.
— Как так получилось? — наконец нарушил я молчание. — Мы же…
— «Как, как»… — передразнила Ольга. — Духом святым! Женщины тоже могут ошибаться. Хотя лично я не думаю, что это ошибка. А вот ты, гляжу, не очень-то обрадован.
— Как тебе сказать… — удручённо пробормотал я. — И что ты думаешь теперь делать?
— Как что? Рожать, конечно. А что, есть альтернатива?
— Есть, и ты знаешь, какая, — выговорил я не без труда.
— Об этом и речи не может быть, — быстро ответила она. — Я буду рожать. Я так решила.
Я знал, что она от своего не отступится, и уговаривать её бесполезно. Карусель в голове завертелась ещё быстрее. Я сидел и обдумывал, что теперь будет. Вот она, настоящая точка бифуркации! Теперь мне в своей жизни больших перемен точно не избежать. Вот только каких? Хоть наш предстоящий союз представляется мне весьма сомнительным мезальянсом, всё-таки общий ребёнок — это причина более чем достаточная. Хотя бы для того, чтобы попытаться.
Наша машина быстро догоняла идущую впереди «Ниву». Впереди был довольно крутой поворот.
— Да, всё это как-то неожиданно… — нарушил я молчание. — Если бы попозже… ну, пока бы всё не утряслось. А сейчас, ты ведь сама прекрасно понимаешь, это ни в твои, ни в мои планы не входит. Тебе надо финэк закончить, мне подыскать работу настоящую…
 — Я понимаю, что не входит, — отозвалась Ольга. — Но жизнь и состоит в основном из того, что нарушает наши планы. А тем более такое…
— Это ты хорошо сказала, — усмехнулся я. — Ты права. Я к такому повороту событий, честно говоря, не был готов. Но теперь, получается, я как истинный джентльмен, должен…
— Да-да, правильно понимаешь, — подхватила она.
— Это как в анекдоте: «Ты по любви женился? — Её папа сказал: по-любому!»    
— Ну, получается примерно так, — засмеялась она.
Мы сели «Ниве» на хвост. Ольга коротко бибикнула.
— Ну какой интерес так тащиться? — нетерпеливо сказала она, перестраиваясь  на встречную полосу и поддавая газу.
«Тойота» стала быстро обходить «Ниву».  Поворот был совсем близко — метров пятьдесят.
И внезапно из-за поворота навстречу нам вынырнул «Камаз», а за ним —  длинный прицеп, груженый лесом.
— Осторожнее! — вскрикнул я непроизвольно.
Водитель «Камаза» тут же отчаянно засигналил.
— Чёрт! Откуда он взялся! — выругалась Ольга, резко тормозя машину и выворачивая руль вправо. Грузовик стремительно приближался. Дорожное полотно было узким, разъехаться по обочине было невозможно.
Но «Тойота» не слушалась. Её задние колёса занесло на мокром асфальте, и машину резко развернуло боком, почти поперёк дорожного полотна. Здесь, как назло, сцепление с асфальтом было слабым. 
Водитель «Камаза» тоже резко дал по тормозам, пытаясь избежать столкновения. Истошный визг трущихся шин пронзил осенний воздух. Но инерция этой махины была огромна. Её продолжало стремительно нести навстречу нам.
Ольга ещё пыталась выровнять машину. Но было поздно — ситуация вышла из-под контроля. Всё произошло за две секунды. «Тойоту» потряс страшный удар.
Я только успел услышать Ольгин и собственный крик, потом хруст стекла и металлический скрежет, и увидеть, как левый бок и капот нашей машины моментально сминаются в гармошку, чтобы в то же мгновение обрушится на нас с чудовищной, сокрушительной силой. На грудь мне словно рухнула бетонная плита. В глазах вспыхнуло.
Одновременно «Тойоту» швырнуло вправо, с дороги, и она, кувыркаясь, полетела в кювет. Последнее, что я увидел, как небо и земля быстро меняются местами, перетряхивая нас, как в центрифуге. И потом — ещё один удар, который обрушился мне на голову и закончил наше падение.
Всё провалилось в тишину и мрак.


4

Мрак только сначала был монолитный, глухой и непроглядный. Потом он стал похож на кисель, сначала действительно, чёрный и густой, без малейшего просвета и звука. А потом — какой-то серый, колыхающийся. В нём гулко раздавались какие-то звуки, и я не мог понять, доносятся они издалека или их источник совсем рядом. Несколько мгновений спустя я понял, что это несколько переговаривающихся человеческих голосов. Но доносились они глухо и невнятно, как бы сквозь вату.
Я хотел открыть глаза, но не мог. Я хотел было застонать, пошевелиться, но не смог и этого. Тело не слушалось и даже не ощущалось. Я вдруг с ужасом осознал, что даже не дышу и не испытываю в этом потребности. Похоже, у меня не было тела. Однажды — когда же это было? — я испытывал такое.
«Что со мной, где я?» — мучительно пытался я вспомнить, что со мной произошло. Но эта серая пелена вокруг каким-то образом изолировала меня от прошлого, от всех воспоминаний. И от привычного мне мира.
Я не чувствовал никакой тяжести, словно бы паря подвешенным в воздухе, в этой сером мглистом пространстве. Через какое-то время, несколько секунд или целую вечность — очень трудно было отслеживать ход времени, и было ли оно? — марево стало светлеть, а голоса — становиться более отчётливыми. Серая пелена таяла на глазах, открывая мне откуда-то сверху странную картину.
Помещение с белыми, глянцево поблёскивающими стенами. Кажется, они облицованы кафелем. Довольно яркий свет. Посреди помещения — люди в белых халатах и шапочках, их пятеро. Они сгрудились вокруг стола и сосредоточенно производят какие-то непонятные манипуляции. Рядом какие-то приборы, трубки, провода. На столе лежит молодой человек — лет тридцати с небольшим, совсем голый. Он не шевелится и, похоже, не дышит. Глаза полузакрыты, под ними синеватые ободки. Изо рта торчит длинная трубка, ведущая неизвестно куда. В руку на сгибе локтя воткнута игла капельницы. Вторая рука странно деформирована. Грудь заплыла огромным багровым синяком. На голове с левой стороны корка запёкшейся, уже почерневшей крови. Но лицо различимо. Странное мучительно-тревожное чувство вдруг охватило меня. Мне очень хорошо знакомо это лицо, но откуда? 
Моё восприятие вдруг стало ясным, словно кто-то покрутил невидимый объектив и навёл для меня резкость. Если бы я мог, то закричал бы во весь голос.
Я много раз видел это лицо в зеркале. Я узнал себя в этом распростёртом бездыханном теле. Моё лицо, моё туловище.
Это была операционная. Я умирал, а врачи боролись за мою жизнь.
И одновременно каким-то непостижимым образом я находился вне собственного тела и наблюдал этот процесс откуда-то сверху, из-под потолка.
Звуки, которые я слышал, теперь доносились как-то необычно гулко и звонко, разносясь множественным дребезжащим эхом, как будто они распространялись не в воздухе, а в металле. Это было похоже на то, как если бы я приложил ухо к рельсу и слышал гул приближающегося поезда.
Врачи накрыли мою голову белой салфеткой и склонились над телом. Что они делали, я не мог разглядеть. Я различал какое-то тихое жужжание, звяканье инструментов и голоса. Выделялся один из них, мужской, периодически подававший отрывистые команды.
Был ещё женский голос, который вдруг произнёс:
— Плохо! Сердечная аритмия. 
— Как давление? — отреагировал мужской голос.
— Сорок на двадцать. Быстро падает.
— Давайте дефибрилляцию!
Наступила пауза. Потом ещё один мужской:
— Двести восемьдесят, готов!
— Разряд!
Я видел, как один из врачей приложил к моей груди две штуковины с тянущимися от них проводами. Моё тело конвульсивно дёрнулось и снова обмякло, не подавая признаков жизни.
Пауза.
— Нужно больше, — сказал мужской. — Ещё раз триста двадцать!
Пауза.
— Готов!
— Разряд!
Моё туловище резко изогнулось дугой и через секунду вернулось в прежнее безжизненное состояние.
Снова пауза. Люди в белых халатах продолжали манипуляции. Потом опять послышался женский голос:
— Пульс нитевидный.
— Давление? — тут же отозвался мужской.
— Почти на нуле. Уходит!
— Адреналин? — спросил ещё один мужской голос.
— Ещё три кубика. Но сам по себе не поможет. Нужен прямой массаж, иначе не успеем, — сказал голос, принадлежащий главному из бригады. — Скальпель, зажим! 
Пауза.
— Готовы?
— Готовы, Андрей Николаевич!
— Вскрываем! — скомандовал голос главного из врачей.
Пауза.
— Не уходи, парень! Держись! — отчётливо произнёс мужской голос, отдававший команды.
Серая пелена вокруг меня снова заколыхалась и начала густеть, наливаясь темнотой. Свет, как в кинозале перед сеансом, стал медленно гаснуть. Последнее, что я услышал, был всхлипывающий женский голос:
— Господи, как жаль! Такой молодой!
И почти одновременно — мужской. Я успел осознать, что он продолжал  обращаться ко мне:
— Не сдавайся! Ну же, давай! Борись, мать твою!
Его слова потонули в наползающем глухом чёрном мареве. Это было последним, что я услышал в операционной.
Меня снова поглотил абсолютный сумрак. Все звуки, все ощущения исчезли.
Я понял, что я умер.


5

Сначала не было ничего. Только непроницаемая темнота, которая вдруг обрела свойство всеобъемлющей субстанции. Она странным образом жила и двигалась вокруг меня. Она окутала меня со всех сторон чернильными крыльями и беззвучно шептала на ухо о том, что я теперь стал её частью, что мы с ней отныне и навсегда составляем единое целое. Я воспринимал это отрешённо, без всяких мыслей и эмоций. Ни сожаления, ни удивления, ни страха. Их просто не было. Было просто осознание и принятие того факта, что темнота проникла в моё существо, заполнила меня всего; что я слился с ней и потерял всё, что раньше выделяло меня из этой абсолютной темноты.
Но какая-то часть моего сознания свидетельствовала, что я существую и всё ещё продолжаю быть отдельным от темноты. И, кроме меня и темноты, есть что-то другое. Это тоже воспринималось совершенно безразлично. 
Неопределённое время я висел в неизвестном и непроглядном пространстве, и не мог понять: то ли я являюсь бесплотной и безразмерной точкой «Я», осознающей самое себя; то ли я распылён и развеян по всей этой непроглядной беспредельности.
Потом я уловил звук. Вернее, что-то такое вибрирующее — будь я живым в обычном мире, оно воспринималось бы как звук. Сначала негромкий, на грани слышимости, но постепенно усиливающийся. Невозможно было определить, где находится источник этого звука — казалось, он шёл сразу отовсюду. Звук подтверждал, что темнота — не единственное, что есть; за темнотой что-то скрывалось. 
В первые моменты он был похож на очень низкое равномерное гудение, настолько низкое, какое только может различить ухо. А может быть и ниже, — у меня не было органов слуха, но это не мешало мне воспринимать любой звук. Это гудение постепенно нарастало, набирало силу. Через какое-то время я различил в нём рокочущую ноту, похожую на далёкий шум прибоя.
Звук заполнил весь мир, перемешался с пространством и с темнотой, наполняя их мощной вибрирующей энергией. Теперь он уже воспринимался как грозный и мощный рокот, похожий на тот, что слышится перед извержением вулкана, землетрясением или подобным природным катаклизмом, когда земная твердь встаёт на дыбы и возвещает об этом голосом своих недр. Рокот совершено неописуемой силы, всепроникающий и подавляющий всякое воображение. Я никогда не слышал такого и даже не мог представить, что звук может быть настоящей стихией. Это был настоящий голос бездны. 
Я почувствовал, что эта вибрация заполняет то, чем я являюсь, и заставляет двигаться куда-то вверх, сквозь темноту, всё быстрее и быстрее. Странно: там, где я находился, не было ни верха, ни низа, ни вообще каких-либо направлений, но я сохранял уверенность, что неодолимая сила в виде грозного гула несёт меня куда-то вверх. Это было похоже на падение, но в сторону, противоположную земле.
И по мере ускорения моего движения темнота стала отступать. Она теряла плотность, таяла, если такое можно сказать о темноте. У меня не было глаз, то тем же непостижимым зрением, каким я видел себя в отделении реанимации, я начал различать, что темнота как бы начала разбавляться светом, шедшим ниоткуда, со всех сторон. Затем в пространстве, в котором я продолжал мчаться выше и выше, начались какие-то слабые и редкие, а потом всё более интенсивные и частые световые проблески.
Внезапно звук оборвался, и весь простор вокруг полыхнул желтоватым светом, похожим на пламя свечи.  Пространство вдруг стало ясным и равномерно освещённым. Движение стало замедляться, пока я не завис неподвижно. Я парил в воздухе на большой высоте, будто в невесомости. Солнца было не видно, но ощущение было такое, будто воздух впитал в себя солнечный свет и светится сам. Я обозревал всё вокруг, и внизу, вверху, и спереди, и сзади, словно зрение стало сферическим.
Далеко внизу была земля и скалистые возвышения. Но хотя они не были покрыты снегом, я узнал их.
Это были те самые скалы, к которым я шёл во сне. И та же долина перед ними.
Более широкий обзор показывал, что земля была островом. На берега лениво и размеренно накатывались серые волны. Вокруг до горизонта раскинулась водная гладь моря, а может, океана. Вне всякого сомнения, какая-то северная земля.
Следов присутствия человека не было видно, но я непостижимым образом знал, что на острове кто-то есть. И этот кто-то тоже почувствовал моё появление.
Через мгновение воздух перед моим взором стал сгущаться и структурироваться. Прямо из пространства напротив меня возникало огромных размеров лицо, обретая видимые очертания. Это было лицо незнакомого мужчины в годах. Он смотрел на меня и молчал. Лицо его было неподвижно. Глаза были большие и задумчивые, даже печальные. В них я читал понимание и сострадание. Словно он хотел что-то сказать мне, но не мог.
Это продолжалось две или три секунды. Потом видение растаяло в воздухе так же быстро, как и появилось.
Прежняя сила беззвучно подхватила меня и снова кинула ввысь с умопомрачительной скоростью. Остров стремительно уменьшался, пока не превратился в точку. Через мгновение и она исчезла из виду.
Небо темнело на глазах, приобретая бездонную глубину, наливаясь синевой. Земля далеко внизу виделась огромной голубоватой чашей, на поверхности которой различались неровности рельефа. Спустя несколько мгновений я увидел под собой ватные клочья облаков. А ещё через несколько секунд обозревал всю планету как голубоватый шар, окружённый туманной дымкой.
Я вышел за пределы земной атмосферы и продолжал нестись прочь от своей родной планеты, частью которой когда-то был. Синева кругом сменилась сплошным фоном черноты, на котором сияли бесчисленные точки звёзд. И только звезда, которую на Земле называли Солнцем, выделялась на этом фоне жёлто-оранжевым сияющим шаром необъятных размеров. Я видел, как бушует его раскалённая стихия; как вырываются из его глубины гигантские светящиеся языки пламени; как расцветают чудовищные огненные фонтаны на его поверхности, чтобы тут же опасть и дать место новым; как трепещет, словно живая, полупрозрачная оболочка солнечной короны, отзываясь на всё, что творилось в недрах этого пылающего исполина.
То, каким предстало Солнце теперь, показывало его в каком-то отношении существом. Оно жило! И мало того — наделяло жизнью Землю. Я отметил это, не прекращая стремительный полёт в неизвестность.
По мере движения этот вид сменился ещё более величественной перспективой всей Солнечной системы. Я видел шарики планет, такие маленькие по сравнению со светилом, которые двигались с разной скоростью вокруг Солнца  по эллиптическим орбитам. И среди них, третья по счёту от Солнца — Земля, совсем мизерная, еле заметная, просто песчинка рядом с Солнцем.
Я летел всё дальше и всё быстрее, уже оставляя где-то далеко позади (или внизу? — уже понять было невозможно) и солнечную систему. Теперь звёзды были не просто яркими точками. Передо мной раскрывалась панорама Млечного Пути. Огромное скопление висящих в бездне фонарей, только с Земли казавшееся светящейся полосой звёздной пыли. Теперь я видел, что это бессчётный рой отдельных светил, таких же огромных, как и Солнце, живущих каждое своей жизнью. Но и эта полоса по мере приближения (или уже удаления? — моё восприятие не перемещалось, а скорее, расширялось во все стороны, открываясь новым масштабам и  перспективам) оказалась малой частью ещё более грандиозного образования. Чего-то вроде рваного вихря из мириадов частичек-звёзд, застывшего в космической черноте вокруг гигантского ядра из звёздной материи, намного большего, чем любая из звёзд.
Уже вся Галактика целиком была в поле моего обозрения. Потом и она стала стремительно уменьшаться, превращаясь из целого мира в маленький светлый комочек, по форме похожий на зерно чечевицы, и уносясь в необозримую чёрную даль. Теперь я различал в этой беспредельности множество таких же вихрей — их было так же много, как и звёзд в каждой из них. Я видел тускло мерцающие шлейфы газовых туманностей, растянувшихся на сотни и тысячи световых лет. Я воспринимал из невообразимо далёкого расстояния сигналы от каких-то странных маяков, обозначавших край Вселенной. Я пропускал через себя каскады мельчайших искр энергии, выброшенных из колыбели мироздания вспышкой в начале всех начал.  Тех самых искр, которые, которые были свидетелями рождения мира и последующей космической мистерии длиной в миллиарды лет: они до сих пор неслись во всех направлениях, свободно пронизывая вещество так же, как и пустоту.
Я странствовал по Вселенной, и моему восприятию было доступно всё. Время, растянутое на миллиарды лет, вдруг сжалось и стало настоящим моментом.
Я чувствовал, что и Вселенная живёт по своим внутренним законам. Я видел, как разлетаются в стороны друг от друга с сумасшедшей скоростью галактики, как пульсируют, перекрещиваются и впиваются друг в друга их гравитационные поля.  Как сплющивается и корёжится пространство вблизи чёрных дыр, как они ловят свет в свои жуткие сети и пожирают его. Как яростно кипит и пенится межзвёздный вакуум, каждой своей микроскопической ячейкой ежемгновенно извергая и поглощая обратно вихри субатомных виртуальных частиц.  Как вещество в ядрах галактик сжимается до чудовищной плотности, раскаляется до немыслимых температур и превращается в излучение. Я ощущал, как  рождаются и умирают целые миры, как вспыхивают и гаснут сверхновые; как остывают брызги звёздной магмы, превращаясь в планеты. Как на них зарождается, потом сначала медленно, а затем всё быстрее эволюционирует жизнь, как она буйно цветёт, чтобы когда-нибудь закончиться. И положить начало новому циклу обновления.  Или… перейти во что-то другое?
Я уже не был точкой, несущейся в космосе. Нестись было некуда. Я был одновременно повсюду. Собственно, никакого «Я» уже не было — просто чистое непосредственное восприятие всего мира сразу. 
Я был всем этим сразу, и всё это было мною — и беспредельные просторы  космоса, и бессчётные огоньки, рассеянные в его чёрной необъятности, и крохотные пылинки планет и метеоров вокруг них. И маленькие существа, такие ничтожные и столь недолговечные по сравнению с этими грандиозными галактиками, такие хрупкие и уязвимые посреди этой безжизненной ледяной пустоты, но самим фактом своего существования бросающие ей вызов.
Через какую-то протяжённость — было ли это время? — не то чтобы вся Вселенная, но моё восприятие, неотделимое от неё, снова сжалось в точку. И темнота исчезла.
Теперь уже не было уже ни темноты, ни света, ни пространства, ни времени. Не было Вселенной, не было ничего. Наступила абсолютная, тотальная, всепоглощающая Пустота.
Она была до космоса, до галактических эпох, до самого бытия. Она была вне всего. И она приняла меня в свои объятия.
Это было Великое Спокойствие, где окончательно и навсегда замирало всякое движение, всякое изменение, всякая жизнь.
Великий незыблемый Берег, о который вечно плескался океан реальности.
Я достиг этого Берега. Моё существование закончилось.
Но в самой глубине Пустоты всё-таки оставалось какое-то невыразимое беспокойство. Это было не моё беспокойство. Мне было не о чем беспокоиться. Меня уже не было. И некому было о чём-либо беспокоиться. Там уже не было никого.
Там, на просторах великого Берега, — где-то там, куда нельзя было заглянуть, Что-то помнило (или Кто-то помнил?) о моём существовании.
Что-то такое без слов и без образов, что было ещё глубже, чем эта Пустота.
Что-то совершенно не поддающееся ни осмыслению, ни воображению, ни восприятию. Что-то изначальное по отношению ко всему, даже к этой запредельной Пустоте. Чему можно было бы подобрать отдалённый образ или понятие Источника всего сущего, и этой Пустоты тоже. Оно помнило, потому что Оно было Источником и того, кто когда-то в потоке земного времени называл себя «я».
Оно было самим Источником жизни и существования.
Оно непрерывно посылало тёплые, греющие, похожие на световые волны, сигналы в Пустоту, в это совершенное Ничто, пытаясь наполнить его собой и превратить во что-то или в кого-то.
И Пустота вдруг отпустила меня.
Это был неописуемый миг, когда невидимая тонкая мембрана, отделяющая Пустоту от Источника,  вдруг завибрировала и озарилась светом. Белым светом невероятной интенсивности, но не слепящим. Чудесным, мягким, наполненным каким-то всеобъемлющим Присутствием. Но это был только один миг.
На границе между небытием и бытием что-то произошло. Некий процесс за пределами моего восприятия, который вдохнул в меня новую жизнь и новое существование.
Я снова ощутил себя отдельной точкой восприятия. Отдельным существом.
В следующее мгновение в моё существо влилось что-то неопределённое, похожее на ещё один тёплый световой сигнал, как посыл вдогонку оттуда. Я почувствовал, что получил нечто такое, чего раньше не имел. Какое-то невыразимое словами значение, которое теперь стало частью меня и останется навсегда.
Новый и прежний «я» возвращался.
Это было похоже на подъём с большой глубины. Тот, кем я становился снова, по мере осознания стремительно терял способность воспринимать и этот Изначальный Свет, и эту Пустоту, и эту Вселенную во всей её грандиозной и многообразной целостности. Реальность, в которой я был на грани исчезновения, окончательного растворения, быстро погасла.  Как будто сначала в голове у меня прокрутили кино длиной в вечность, а затем разом выключили.
Я покинул темноту, но ещё не вернулся из-за черты, в свой прежний мир.
Я знал это, потому что облик реальности, прояснявшейся в моём сознании, был другим. Не таким, как тот мир, в котором я был жив.


6

Перед моими глазами (точнее сказать, перед внутренним взором, потому что я не был уверен, могли ли видеть мои глаза) вырисовывалось огромное, слабо освещённое  пространство. Я снова видел себя непостижимым образом откуда-то со стороны, стоящим на плоской каменистой поверхности, простиравшейся во всех направлениях. И одновременно я смотрел на этот странный мир изнутри своего сознания, взглядом обычного человека. Я машинально отметил про себя, настолько узок и несовершенен это способ восприятия окружающего по сравнению с тем, чтобы просто быть им.
Вокруг меня к горизонту во всех направлениях убегала пустынная холодная равнина, а над головой висела облачность сплошной серой пеленой. Солнца не было видно, а воздух был холодный и влажно-промозглый, необычно плотный — даже не двигаясь, я ощущал всей кожей его прикосновение.
Равнина выглядела повсюду равномерно-однообразной и похожей на странную спёкшуюся корку серо-коричневого цвета. Без какого-либо ландшафта, без следов какой-либо растительности, признаков пребывания людей или животных. И только где-то вдалеке, там, где эта унылая поверхность соприкасалась с таким же унылым, хмурым серым небом, возвышалось какое-то странное сооружение. Явно рукотворное — его геометрическая форма была слишком правильной. С того места, где я стоял, оно выглядело как высокий тёмно-серый монолит прямоугольных очертаний.
Оно было единственным ориентиром в этом неприветливом пустом мире. Идти мне было некуда, и я направился к загадочному строению. Я шёл около часа, и ни разу мне не попалось на глаза что-либо, что могло разнообразить окружающую обстановку. Только то строение, к которому я шёл, постепенно вырастало и превращалось на моих глазах в огромный каменный цилиндр, словно бы выросший прямо из каменистой коричневатой почвы. Подойдя достаточно близко, я мог различить, что это нечто вроде крепости с глухими отвесными стенами — в них не было ни окон, ни отверстий — ничего, что позволяло хотя бы предположить о том, что это за здание и кто его возвёл. Стены возвышались метров на пятьдесят, а вся каменная громада, насколько можно было судить, в диаметре составляла несколько сотен метров. Она действительно была похожа на многократно увеличенный каменный цилиндрический колодец. Приблизившись вплотную, я увидел, что стены состоят из того же материала, что и твердь под ногами. Они были сплошными, словно отлитыми из серо-коричневой застывшей лавы.
Я стал обходить сооружение по окружности, надеясь найти хоть что-нибудь ещё, что выдавало бы в нём творение человеческих рук. Через какое-то время — трудно сказать, текло ли вообще время в этой реальности, — я обнаружил в стене низкую дверь.
Дверь была грубо сколочена из потемневших досок и скреплена длинными ржавыми скобами. В качестве ручки тоже торчала толстая металлическая скоба.
Всё-таки здесь присутствовало и железо, и дерево. Я отметил это про себя как-то механически, даже без удивления и радости. С самого начала, как я обнаружил себя в этом странном мире, меня не покидало ощущение раздвоенности: моё тело находится здесь, а все мои чувства, эмоции, переживания  — где-то в другом месте.
Я потянул на себя дверь за скобу. И опять не испытал ни малейшего удивления, когда массивная дверь, хоть и с трудом, нехотя скрипя проржавевшими петлями, подалась. Передо мной открылся проход на территорию, огороженную этими массивными стенами — сквозная дыра высотой в человеческий рост. Я отметил, насколько толстой была стена, по крайней мере, в этом месте — проём с внутренней стороны зиял метрах в пяти от меня. Преодолев это расстояние, я оказался на огромной круглой площадке, похожей на арену. Да, размеры сооружения я оценил верно: арена была диаметром метров восемьсот. Стены изнутри выглядели так же, как и снаружи. Крыши у сооружения не было — арена была под открытым небом и такая же пустынная, как и пространство вне стен.
Но посреди этой арены стояла одинокая маленькая человеческая фигурка. Стояла и смотрела на меня, словно ждала меня тут.
Я быстрым шагом приблизился к ней.
Это была девочка лет пяти. Она была одета в тонкое розовое платьице и сандалики. Длинные светлые волосы, на голове большой бант, тоже розовый. В руках она держала резиновый оранжевый мяч, чуть ли не больше её самой.
Девочка неподвижно стояла и смотрела на меня широко распахнутыми глазами, огромными и голубыми, как безоблачное небо. 
Весь её облик до такой степени контрастировал с окружающей действительностью, что я на какое-то время стал прежним самим собой и испытал оторопь. Я ожидал увидеть здесь что угодно, но только не это хрупкое, воздушное, ангелоподобное существо. Само её пребывание здесь было нонсенсом; в этом  угрюмом, безжизненном мире ей не было места. Её не должно было быть здесь.
Но она была. Она с обычной детской доверчивостью смотрела, как я иду к ней, не шевелясь и не мигая.   
Я подошёл к ней и присел перед ней на корточки.
— Привет! — проговорил я как можно более доверительным тоном. — Ты что тут делаешь?
— Привет, — улыбнувшись, ответила девочка мелодичным голоском, похожим на звон колокольчика. — Я тут играю. Будешь играть со мной?
Она подбросила мяч и поймала его. Я продолжал пялиться на неё, не в силах осмыслить происходящее.
— Тебе не надо здесь находиться, — наконец выговорил я первое, что пришло в голову. — Как ты здесь очутилась? Где твои мама и папа? Давай я тебя отведу к ним.
— Я не знаю, где мои мама и папа, — хихикнула она. В её голосе не было ни малейших признаков беспокойства или страха. — Я уже давно здесь. А ты знаешь, как ты тут очутился?
Я испытывал сильнейшее замешательство. Я не знал ни того, как здесь оказался, ни того, где мы вообще находимся. Я пытался вспомнить, но память не подсказывала ничего. Мне даже стало стыдно за глупость своего теперешнего состояния. Не спрашивать же об этом у ребёнка, которого собрался вести к родителям.
— Я… я пришёл оттуда, — махнул я рукой в направлении двери, через которую вошёл.
Девочка склонила набок голову и внимательно посмотрела на меня. Её бант смешно и трогательно накренился. Он ещё раз с задумчивым видом подбросила и поймала мяч.
— Я тоже пришла оттуда, — протянула она грустно. — Я хочу отсюда выйти. Но не могу.
Сердце моё болезненно сжалось. Мне вдруг стало безумно жаль этот маленький комочек человеческой жизни, непонятным образом оказавшийся и застрявший посреди этого мрачного каменного мира.
— Милая, — сказал я, сглотнув комок, подступивший к горлу, — пойдём со мной, я тебя отсюда выведу. Мы найдём твой дом и твоих родителей. Пойдём, ладно?
Я протянул ей руку. Она положила мяч и тоже неуверенно положила свою ручонку мне на ладонь. Её личико вдруг плаксиво сморщилось.
— Мне отсюда не выйти, — всхлипнула она, — я уже пробовала. Не получается…
— Там же дверь! Через которую мы вошли сюда! — Я обернулся к входу, но оторопел во второй раз.
Никакой двери не было. Перед моими глазами молчала глухая стена. Она словно срослась в том месте, где несколько минут назад был проём.
— Мой выход вон в ту дверь, — сказала девочка, показав рукой куда-то в сторону. — Но дверь закрыта. А ключа у меня нет.
Я посмотрел туда, куда она показывала. Там, в стене была ещё одна дверь, почти такая же, как та, в которую я вошёл. Я сразу издали её не заметил.
— Подожди здесь, я сейчас! — я бросился к двери.
— Можешь не бегать, я знаю, что там закрыто, — зазвенел её голосок вдогонку.
Добежав, я понял, что девочка права. Дверь не поддавалась моим усилиям. Я из всех сил рвал ручку на себя, пробовал стучать в тяжёлые доски, бить ногами — безрезультатно.  После нескольких тщетных попыток я прислонился к двери головой и стиснутыми кулаками, тяжело дыша.
— Вот видишь, закрыто, — грустно констатировал мелодичный голос у меня за спиной.
Девочка неслышно подошла, пока я неистово рвался и колотился.
— Тут на замок заперто, видишь? Вот здесь она ключом открывается, — она указала пальчиком на скважину рядом со скобой.
— Да милая, закрыто, — проговорил я, чувствуя, как подступает отчаяние. — Но мы всё равно как-нибудь отсюда выберемся.
— Ты выберешься и принесёшь ключ, — уверенно сказала она. — И тогда мы эту дверь откроем. За этой дверью свет. А тут холодно и пасмурно. Нам надо выйти к свету.
— Я бы с удовольствием вышел, малышка, — ответил я. — И взял бы тебя с собой. Но пока не вижу, где.
— Я знаю, где. Пойдём, покажу. — С этими словами она протянула мне свою ручку и взяла меня за палец.
Это было так трогательно, что я потерял дар речи. Я только успел отметить, что ко мне вернулась возможность умиляться и удивляться. Я послушно пошёл туда, куда потянула меня девочка, к какому-то ей известному месту на этой каменной площадке. Там, недалеко от стены, на фоне площадки темнело какое-то круглое пятно. Когда мы подошли ближе, я разглядел нечто напоминающее  канализационный люк. Это была массивная выпуклая железная крышка с приваренным к ней кольцом.
— Ты знаешь, что это? — спросил я.
— Там дырка в земле, — уверенно сказала девочка. — Ключ надо искать там. Мне эту крышку не поднять. Может, ты поднимешь?
— Попробую, малышка, — пробормотал я, берясь обеими руками за кольцо.
Люк оказался действительно тяжёлый — я чуть не надорвал спину, но почувствовал, что он приподнимается. Через несколько секунд мне удалось приподнять его и сдвинуть в сторону. Под ним открылось тёмное отверстие, откуда на меня дохнуло холодом и сыростью. Похоже, это бы вход в какой-то колодец или подземную шахту.
 Я оттащил люк в сторону и посмотрел на девочку. Она стояла рядом, стуча о каменную площадку неразлучным мячом.
— Ты уверена, что ключ надо искать там? —  спросил я.
Она кивнула головой, опять смешно тряхнув бантом:
— Я знаю! Чтобы выйти к свету, тебе надо пройти сквозь темноту.
Я даже не стал спрашивать, откуда она знает. Само её нахождение в таком месте было более удивительным, чем любые её знания.
Я посмотрел в открывшееся отверстие. Отверстие вело прямо вниз. Внизу не было видно ничего. Кроме торчащих из стены железных скоб-ступеней, которые терялись в непроглядной темноте.
— Может, ты тоже со мной? — спросил я.
Она отрицательно покачала головой и отступила на шаг назад:
— Нет, мне там страшно!
Я не стал её уговаривать. Мне и самому было страшно спускаться в эту тёмную неизвестность. Но делать было больше нечего.
— Ну ладно, я полез, — я постарался придать голосу бодрость. — Не скучай тут!
— Возвращайся скорее, ладно? — попросила девочка. — Я буду тебя ждать!
— Я обязательно вернусь, — пообещал я. — И мы с тобой непременно отсюда выйдем!
— Ну, тогда до свидания, — улыбнулась она.
— До свидания, милая, — проговорил я через силу и стал спускаться.
Скобы были влажные, скользкие, и ступни на них чувствовали себя неуверенно. Темнота быстро окружила меня, и скоро я стал видеть только круг слабого света над собой. Потом и он погас.
Я оказался в темноте и тишине, продолжая равномерно отмеривать скобу за скобой вниз. Я полз вниз на ощупь, полагаясь только на осязание. Шахта была, видимо, очень глубокой — она никак не заканчивалась, а когда и чем она закончится,  у меня не было понятия. Оставалось надеяться только на свою выдержку, чтобы продолжать это нескончаемое погружение в темноту.
Я спускался целую вечность, и в какой-то момент опять отметил про себя, что это действие стало каким-то механичным. Я не испытывал уже того страха, который был у меня перед спуском, перед неизвестностью.
Внезапно нога моя провалилась в пустоту вместо привычной, хоть и скользкой, но опоры. Сердце ёкнуло. От неожиданности я потерял равновесие и повис, цепляясь за скобу и болтая ногами в воздухе. Я попытался было подтянуться, но крепление не выдержало моего веса. Скоба с треском выломилась из стены шахты, и я полетел вниз. Всё моё существо сжалось в ожидании удара. Но темнота вокруг меня вдруг стала осязаемо сгущаться, как будто воздух по мере падения становился всё более густым и вязким.
Я не падал, а погружался в непроглядную чёрную субстанцию. В ту самую, в которую я попал сразу после…
Но теперь эта темнота была не такая глухая, не такая тяжёлая, абсолютная и всеобъемлющая.
Сквозь темноту возвращались звуки, и — постепенно — слабые отблески.
Я чуть-чуть приоткрыл веки, и по глазам больно резнул свет. Я тут же непроизвольно зажмурился.
Обычный дневной свет. Но такой непривычный.
Какой же он тусклый и безжизненный по сравнению с тем Светом!
Но это свет того мира, в котором я жил и, похоже, продолжаю жить.
— Наконец-то очнулся! — громко произнёс рядом женский голос.


7

Я открыл глаза во второй раз. Поморгал, привыкая к свету. Когда я видел его в последний раз? Из памяти словно бы был вырван большой кусок.
Я лежал в больничной палате. Пахло йодом и ещё чем-то таким специфическим, что позволяет лежачему пациенту безошибочно определить своё местонахождение. Рядом с койкой стояла капельница. На сгибе локтя правой руки, в окружении неприятного синюшного пятна, кусочком пластыря приклеена игла с тонкой трубкой. Череп был туго перемотан. Бинтами, надо полагать. Рука была непривычно исхудавшая, почти одни кости. «Неужели это моя?» — подумал я. Даже мысли давались мне с трудом. Посмотрел на вторую руку — она была в гипсе, в подвешенном состоянии на каком-то приспособлении.
Я попробовал пошевелиться, и боль тотчас же остро отдалась во всём теле, особенно в рёбрах и в голове. Я поморщился.
Это было так непривычно — снова ощущать собственное тело и себя, привязанного к нему!
— Лежите, лежите, молодой человек! — строго сказала женщина лет пятидесяти в халате, сидевшая рядом на табурете. Медсестра, надо полагать.— Теперь всё будет хорошо.
Она осторожно поправила повязку у меня на голове.
— Ну, как самочувствие? Говорить можете? — участливо склонилась она.
— Вроде бы, — прошептал я плохо слушающимися губами.
— Хотите что-нибудь?
— Попить, — прошептал я уже громче.
Медсестра поднесла мне ко рту стакан, приподняла голову. Вроде чай, тёплый чуть сладкий. Я сделал пару глотков. Больше не смог.
— Не двигайтесь, вы ещё очень слабый, — сказала женщина. — А я пока пойду, врача вашего порадую.
Дверь за ней закрылась, я остался один в палате. И тело, и мысли плохо слушались. Я попытался вспомнить, что произошло со мной. Да, мы поехали за город… С Ольгой. И столкнулись… Этот удар, а потом… потом беспамятство.
Кажется, прошла целая вечность. Сколько же я лежу здесь?
И главное, что с Ольгой?
За дверью раздались шаги. Дверь открылась, в палату вошли знакомая мне медсестра и врач — высокий, представительного вида мужчина в очках лет сорока пяти.
— Ну что, жив? — Он подошёл и сел, с улыбкой глядя на меня. — Молодец, выкарабкался! Значит, и мы не зря старались.
Я слабо улыбнулся ему в ответ — одними краешками рта.
— Я ваш лечащий врач. Валентин Дмитриевич меня зовут. А это Мария Михайловна. — Мужчина посерьёзнел. — Нам с вами ещё недель пять как минимум общаться. Ваша жизнь сейчас вне опасности, но состояние ещё далёкое от нормы.
— Скажите… что с Ольгой? — выговорил я.
Улыбка слезла с лица Валентина Дмитриевича. Он отвёл глаза куда-то в сторону.
— Ольга… её нет. Примите мои соболезнования. — Он положил свою ладонь, большую и тёплую, на мою. — Мы её спасти не могли. Она погибла мгновенно. Травмы, несовместимые с жизнью.
Внутри меня всё оборвалось. Мир полыхал чёрным пламенем. Сил кричать не было. Я только стиснул зубы и схватил здоровой рукой часть одеяла.
Врач, понимая моё состояние, сидел рядом со мной молча, не убирая ладони с моей. Медсестра стояла рядом и тоже молчала. В глазах у неё блестели слёзы.   
— Держитесь, Алексей. Держитесь. Ничего не поделаешь. Жизнь продолжается. — Мужчина встал, собираясь идти. Ему было самому тяжело от груза страшной новости, которую ему пришлось обрушить на меня.
— Как долго я здесь? — прохрипел я.
— Семнадцатые сутки сегодня, — сказал врач. — Первые трое суток после аварии вы находились в коматозном состоянии. Ваше состояние было критическое, на грани. Потом угроза для жизни миновала, но в сознание вы не приходили ещё две недели. 
Семнадцать суток без сознания! Я не мог в это поверить.
— Вы получили очень тяжёлые травмы, — продолжал Валентин Дмитриевич. — Сильное сотрясение головного мозга и внутричерепная гематома, которую было необходимо срочно удалять. Ушиб лёгких с обширным внутренним кровоизлиянием. Разрыв селезёнки, которую тоже пришлось удалить. Закрытые переломы четырёх рёбер и левого предплечья. Слава богу, другие жизненно важные органы, позвоночник, спинной мозг не пострадали. Крупные кости тоже целы. Так что жить будете.
— Спасибо, — вымолвил я, глотая колючий ком. Слёзы душили меня изнутри, но глаза были сухими. Ни у психики, ни у организма просто не было на то резервов.
— Не меня благодарите, я вас только наблюдаю, — улыбнулся врач. — Это Андрею Николаевичу надо спасибо сказать, и его бригаде.
— Расскажите, как это было, — выдавил я. Хотелось слушать что угодно, лишь бы заглушить рвущийся из души вопль отчаяния.
— Вас подробности интересуют? — несколько удивлённо осведомился Валентин Дмитриевич.
Я кивнул. В голове опять болезненно ёкнуло.
— Ну что ж, — врач снова сел. — Они пять часов подряд бились, чтобы вытащить вас с того света. Если честно, им это еле удалось, одной ногой вы были уже там. Когда вас привезли в реанимационное отделение первой городской, вы уже не дышали. Пришлось подключать вас к аппарату искусственного дыхания. Первым делом надо было принимать неотложные меры: вскрывать черепную коробку и проводить удаление скопившейся крови. Во время этой операции ваше состояние стало быстро ухудшаться. Мышцы сердца стали сокращаться беспорядочно. После воздействия электрическим разрядом ваше сердце остановилось. В течение пяти с половиной минут вы находились в состоянии клинической смерти.
— Пять с половиной? Я был мёртв? — прошептал я.
— Пять с половиной. Между жизнью и смертью, — повторил  Валентин Дмитриевич. — Редкий случай, тут ведь каждая секунда на счету. Обычно минуты четыре, максимум шесть, а потом… экстренные меры по оживлению уже не помогают. Происходят необратимые изменения в органах и тканях… Ваше сердце не запускалось, пока наш главный хирург не пошёл на последний шаг. Вам разрезали грудную клетку и провели прямой массаж сердца. Ну, когда его просто энергично сжимают. Непосредственно рукой, понимаете?
Мне стало не по себе, когда я представил эту картину. Моё тело без признаков жизни, с разрезанной грудью, и моё сердце, трепещущее в руках незнакомого человека.
— И в руках Андрея Николаевича ваше сердце каким-то чудом забилось. Великий человек, он многих спас. Хорошо, что была его смена, у другого могло не получиться. Так что вы везунчик, можно сказать! Ну и организм молодой, крепкий, сдаваться не хотел. Включился в борьбу со смертью, хоть и сознания не было... А теперь на поправку идёте. Ещё погуляем на ва… Простите, — тут он осёкся, явно смутившись. Он посмотрел на меня, словно хотел ещё что-то сказать, но передумал.
— Ну ладно, мне пора. Отдыхайте. Завтра наведаюсь.
Мужчина вышел.
Я лежал на койке, слабый и беспомощный, глядя в потолок. Горечь захлестнула меня с новой силой. Разум отказывался мириться с тем, что Ольги больше нет на свете. То, что произошло, было дико, противоестественно… было чудовищно несправедливо. Она была такой жизнерадостной, молодой, полной сил…
Если бы я мог, то заплакал бы, не стесняясь присутствия медсестры. Но сил не было. Их хватило только на то, чтобы попросить у Марии Михайловны ещё попить. Выпив пару глотков, я провалился в сон, похожий на забытье.
На следующий день, когда я проснулся, в палате вместе с сиделкой была моя мать. Узнав, что со мной случилось, она приехала сразу и первые дни после катастрофы буквально не отходила от моей койки. Страшно подумать, что она пережила за это время — других детей у неё не было. И потом, когда я стал подавать признаки возвращения жизни, навещала каждый день. Узнав о том, что я пришёл в себя, она хотела приехать немедленно. Но я уже спал, и она появилась на следующий день.
Как и следовало ожидать, были слёзы горя и радости, причитания, куча нужных и ненужных вещей, продукты, какие-то советы и требования обещать быть впредь осторожнее… Через полчаса я уже успел устать. Для меня и этого в таком состоянии было много. Я ещё смог успокоить матушку и заверить, что всё будет хорошо, прежде чем тяжесть во всём теле поборола моё сознание. И я снова забылся сном без сновидений.


8

Потянулись серые, скучные, одинаковые дни. Два раза в сутки меня возили на процедуры и перевязки. Спал я всё меньше, боль и усталость уже не так уверенно чувствовали себя в моём теле. Я просил читать мне вслух книги и газеты, потом, когда уже мог держать их в руке, стал читать сам. Или лежал, безучастно глядя по сторонам. Периодически накатывала депрессия и безразличие ко всему, вплоть до нежелания жить.
Однако жизнь хоть и медленно, но верно возвращалась к моему искалеченному организму. Через пару недель от меня отсоединили ненавистную капельницу, а я смог проглотить что-то съедобное в полужидком состоянии.
Ещё спустя два дня повязку с головы сняли окончательно, но рука, хоть я и шевелил ею свободно, оставалась в гипсе. Появился аппетит. Кормёжка была так себе, но для больницы вполне сносная.  К тому же мать ежедневно приносила какие-нибудь фрукты, соки и йогурты. Заходили проведать приятели, родственники, жившие в Архангельске, коллеги с бывшей и нынешней работы. Конечно же, тоже не с пустыми руками. Все выражали сочувствие, высказывали пожелания скорейшего выздоровления, короче, говорили стандартные слова, которые принято говорить в подобных случаях. Я с благодарным видом принимал всё это и заверял, что скоро буду снова вместе с ними. Даже пытался шутить.
Но в сердце поселилась горечь и опустошённость. Когда меня оставляли одного, я часами лежал в прострации или мучительно в сотый раз размышлял, почему жизнь такая жестокая, почему она так несправедливо устроена. С потерей Ольги и нашего будущего общего ребёнка я уже почти смирился. Никто (как я предполагал) не успел узнать и уже не узнает, что с Ольгой погибло две жизни, одна из которых только зарождалась…
Первая, самая острая, боль уже утихла. Но почему-то слишком много их, этих потерь, я перенёс за последнее время. Если всё, что я пережил, побывав за чертой, не игра воображения, если над жизнью есть Кто-то, — за что Он послал мне все эти испытания? Если Он дарует жизнь, то почему Он вообще допускает такое?
Я никому не решался рассказать, о том, что я испытал там. Друзья и родные при общении тактично обходили эту тему стороной. А я и сам не хотел об этом говорить. Слишком личным был этот опыт.  К тому же теперь я и сам уже был не уверен, что за ним стояла какая-то реальность.
Хотя… Вспоминая всё то, что было пережито на Лысой горе и то, что поведал мне старый шаман Етэнгэй (а я постепенно вспомнил всё), сопоставляя в часы одинокий раздумий в лежачем состоянии этот опыт и тот, я всё же склонялся к тому, что я и тогда, и сейчас соприкоснулся с Тайной. С Тайной, лежащей в самой глубине жизни, скрытой по какой-то неизвестной причине от подавляющего большинства людей. Это соприкосновение сделало меня немножко другим. Каким «другим», я понять не мог, но какое-то неясное чувство не позволяло мне в этом сомневаться.   
И ещё мне не давали покоя воспоминания о предупреждении Айын. Если бы я тогда её послушался и убедил Ольгу не ехать… И о том зловещем чёрном признаке, которого я видел в тот роковой день, перед самой катастрофой… видел ли, или это воображение сыграло злую шутку? Об этом я тоже предпочёл никому не говорить.
На двадцатый день после моего возвращения к жизни я уже смог подняться с койки и при поддержке медсестры сделать несколько неуверенных шагов. Ноги за время долгого бездействия разучились передвигать тело. Они ослабли настолько, что еле-еле поддерживали мой вес, который после выхода из комы едва ли превышал пятьдесят килограммов. Фактически я заново учился ходить.
Но на поправку я шёл быстро. Это отмечали и врачи. Гипс скоро с руки сняли; рентген показал, что кость хорошо срастается. Я начал делать дыхательные упражнения, на которые времени было предостаточно. К тому же матушка по моей просьбе принесла эспандер и трёхкилограммовые гантели, которые сначала показались мне страшно тяжёлыми. Ухитряясь так и этак, я подолгу тренировал мышцы рук и ног. С каждым днём конечности всё меньше напоминали вялые прутья, что я отмечал с удовлетворением. Потом, когда уже смог ходить самостоятельно, стал приседать — сначала по десять, затем по тридцать, и скоро по сотне раз за день.
На пятой неделе моего пребывания в больнице из областного ГИБДД пришёл следователь, который вёл дело по факту дорожно-транспортного происшествия со смертельным исходом. Собственно, дело уже было фактически закрыто, картина происшествия была ясна. Он собирался только уточнить у меня некоторые детали произошедшего. От него я узнал, что водитель «Камаза» отделался только ушибами средней тяжести, хотя его машина тоже оказалась сильно помятой. Прочитал я и материалы дела: протокол осмотра места происшествия, показания свидетелей — водителей самого злосчастного «Камаза» и «Нивы», которую Ольга попыталась обойти перед столкновением. И, конечно, заключение эксперта-автотехника о причинах аварии. Вывод автотехнической экспертизы подтверждал свидетельские показания: столкновение случилось прежде всего по вине водителя «Тойоты», который пошёл на обгон на повороте и тем самым создал аварийную ситуацию. Все непосредственные участники следствия единодушно утверждали: на сухом асфальте аварии в той ситуации можно было избежать. Даже после появления грузовика у водителя «Тойоты» было достаточно времени, чтобы уклониться от столкновения. Если бы не плохое сцепление шин с мокрым полотном.
Если бы, если бы… Всё в тот день сыграло роковую роль. Стечение обстоятельств: и этот дождь; и эта поездка, на которой Ольга настояла, — поездка навстречу собственной гибели; и этот грузовик из-за поворота, который оказался на пустой почти дороге, именно в это время и в этом месте… Если бы я попросил её притормозить до поворота — сразу, когда увидел чёрную фигуру! Опять это проклятое «если бы»…
«Жизнь состоит в основном из того, что нарушает наши планы…» — это сказала Ольга за минуту до того, как её не стало. Я это хорошо запомнил.
Я смог только повторить на свой манер картину событий. Следователь задал мне несколько вопросов, удостоверился, что по существу добавить мне нечего, и взял с меня письменное заявление, что с выводами экспертизы я согласен и претензий к водителю «Камаза» не имею. После чего распрощался, пожелав мне скорейшего выздоровления.
«Вот и всё, — подумал я, когда дверь за служителем закона закрылась. — Теперь те, кто причастен к делу, будут уверены, что неясностей не осталось, можно поставить точку».
Для них жизнь потечёт дальше. И дай бог, без подобных потрясений. Но я-то знаю: всё не так просто. За этой трагедией скрывается что-то, что не вписывается в сухие строчки протоколов и экспертиз. Что-то более тёмное и глубокое, что словами не выразить. Что-то такое, что может вторгнуться в жизнь любого человека. Или не любого?
Может, и не любого. Но оно есть, это тёмное «что-то», оно вмешалось в мою жизнь внезапно, грубо и жестоко, и мне покоя точно не даст. Я это знал. Оно было как-то связано со странными снами, с беспокойством, которые я испытывал последнее время.
У меня хватило здравого смысла не делиться этими соображениями со следователем, да и с кем бы то ни было. А не то пришлось бы иметь здесь дело не только с терапевтом.
Срок моего пребывания в больнице, намеченный лечащим врачом, подходил к концу. К тому времени я уже совсем окреп. Рука срослась и двигалась хорошо. Вес я набрал почти тот же, который был до аварии. Все показатели были практически в норме. Мне осталось до выписки от силы дня три.
Айын появилась в палате совсем неожиданно. Я лежал и читал газету. Было часа четыре. Дверь палаты открылась, и в палату вошла она.
— Всё-таки ты меня тогда не послушал, — проговорила она с мягким укором.
За год с лишним, что мы не виделись, казалось, она ещё больше похорошела. В руках у неё была объёмистая авоська, полная апельсинов.
Я вскочил и с радостью схватил её в объятия.
— Извини, что сразу не приехала, — сказала Айын после того, как эмоции по поводу её неожиданного визита улеглись, и мы уселись на кровать. — А узнала из новостей, потом подробности от твоей мамы. Раньше много было работы, как только справилась… вот, теперь здесь. На день сумела выбраться.  Завтра утром самолёт обратно.
— Айын, ну какие могут быть извинения! Я так рад… — начал я, но она не дала договорить.
— Я, безусловно, несу часть вины за то, что произошло с тобой и… этой девушкой, — печально произнесла она. — Мне нужно было тебя убедить.
Я, восторженно евший её глазами, на секунду потупился. Мне стало крайне неловко. Или я надеялся скрывать это от неё всё время? Она всё знала, но не стала делать акцент на этом; даже ни тени недовольства в её голосе не было. Какая всё-таки она молодец!
— Айын, я действительно такая сволочь, это ты меня прости за то, что я… — я собрался выдать длинную сумбурную тираду: эмоции переполняли меня. Но она быстро поднесла к моим губам палец.
— Давай об этом не будем, — сказала она просто. — Каждый имеет право на свою личную жизнь. Мне очень жаль, что так получилось… Действительно, жаль.
Я не мог ей не верить.
— Не буду в сотый раз повторять всё то, что ты уже слышал от друзей и родных, — добавила она. — Но скажу одно: жизнь продолжается, надо жить дальше!
— Конечно, Айын, ты права, как всегда,— пробормотал я, сжимая её руку.
Мы сидели ещё долго, жадно восполняя тот пробел общения, который возник между нами за всё это время. Мы говорили обо всём на свете, вспоминали, смеялись. Наконец Айын сказала, что ей пора идти. А я не рассказал ей и половины того, что хотел.
Я так и не рассказал ей о Чёрном Охотнике, о снах, о том, что я испытал, находясь там. То ли не успел, то ли не собрался с духом. Она, конечно, чувствовала, что я чего-то опять недоговариваю, как тогда в телефонном разговоре. Но торопить меня не стоит — когда-нибудь созрею для того, чтобы рассказать всё. Для этого нужно только время.
— Айын, когда ты снова будешь у нас? — спросил я, провожая её до выхода.
— Скоро, Алексей, скоро, — ответила она с загадочной улыбкой. — Возможно, через месяц-полтора. В Архангельске будет конференция, я её участница — я тебе говорила.
Точно, вспомнил я, говорила по телефону перед тем, как…
— Вот тогда уже и серьёзно поговорим, — добавила она многозначительно, чем окончательно меня смутила. Она знала, что мне есть что ей сказать.
Мы постояли ещё немного, обмениваясь всякими милыми репликами.
— Ну ладно, иди  в палату, а то простудишься, — сказала она напоследок. — А тебе не надо болеть, тебя ждут великие дела!
Мы поцеловались на прощанье. Голова у меня закружилась. Это было классно, почти как тогда… после чего я узнал, что такое Радуга Миров.
Потом Айын быстро ушла.
М-да… «Великие дела»… умеет она добавить оптимизма, думал я. Какой я всё-таки дурак, что упустил возможность быть с ней! Ничего, жизнь действительно продолжается!
После общения с ней я чувствовал себя замечательно. Впервые с того момента, как я вышел из комы, мне по-настоящему хотелось жить.
Через три дня меня выписали из больницы. Я вышел на белый свет. Всё ещё не окончательно окрепший, но исполненный той радости, которую испытывает каждый, вырвавшийся на свободу после долгого пребывания в больничном плену.   
Я переступил за порог больницы и радостно вдохнул свежий морозный воздух. Стоял уже конец ноября. По какому-то совпадению сегодня впервые этой осенью выпал снег. И сейчас белые хлопья медленно кружились в воздухе, мягко и печально оседая на землю.
Вот странно, механически отметил я. Мы с Ольгой поехали за город, и окружающий мир был полон красок. А теперь я один возвращаюсь к себе домой, и всё кругом белым-бело. Как символично...
Начиная путь туда, я стоял перед мучительным выбором, как поступить, и был в раздумьях, что будет дальше. В конце концов, я определил линию своего будущего, которая привела меня через страшный кризис сейчас вот к этому месту.
Но на обратном пути, на пути домой, моё будущее не стало более определённым. Оно стало ещё более туманным.
Однако кризис остался позади. Уже само по себе это было хорошо. О каких-то великих возможностях, ожидающих впереди, я и не думал.


9

На работе я получил полугодовой отпуск в связи с временной потерей трудоспособности.  Кое-как оплачиваемый, но по тем непростым временам этой оплаты нужно было ещё дождаться. Тем не менее, меня это не особенно тревожило. Запас отложенных денег был невелик, но на жизнь пока хватало.
А самое главное — в моём распоряжении было ещё минимум полгода свободного времени, чтобы окончательно поправиться. Я гулял по улицам города, по набережной, где любил бывать во всякое время года. Общался с друзьями, жадно смотрел новости, читал книги, жадно впитывая впечатления, по которым соскучился за два с лишним месяца принудительной изоляции от мира. Жизнь постепенно стала возвращаться в свою привычную колею.
Воистину, чтобы в полной мере ощутить, как это здорово — быть живым, нужно на время побыть вне жизни.
Как-то вечером я позвонил Айын. Она обрадовалась тому, что я уже не пациент, и обещала скоро появиться.  Мы разговаривали недолго, минуты две. И опять я не решился спросить её ни о том, что сказал её дед, ни о странных переживаниях перед аварией и после. По правде говоря, мне самому хотелось всё это забыть.
Прошло две недели со дня моей выписки, прежде чем те странные сны снова начались. Опять та же снежная долина, скалы на горизонте, к которым я иду, и неожиданное нападение с воздуха. И то же множество устрашающих каменных истуканов, обступивших меня со всех сторон. Только теперь эти сны стали гораздо ярче, гораздо убедительнее, гораздо реальнее.
И к ним прибавилось ещё кое-что необычное.
Был ясный декабрьский день. Я не спеша прогуливался по набережной, слушая скрип снега под ногами и любуясь видом противоположного берега Двины. Солнце ушло в облачность, но ещё не село, и было довольно светло. Народу было мало, лишь изредка попадались одинокие прохожие и молодые мамаши с колясками. Было тихо и спокойно. Не хотелось думать ни о чём, просто вот так бродить, отпустив все мысли и эмоции. Даже беспокойство по поводу этих чёртовых снов куда-то испарилось.
И вдруг я ощутил какой-то толчок — поначалу было не разобрать, изнутри он шёл или снаружи. Что-то такое, обо что неожиданно споткнулся весь окружающий мир в моём сознании. Я застыл, как вкопанный. Вроде бы ничего вокруг не произошло, но моё восприятие действительности как-то неуловимо изменилось.
Это было похоже на то, как если бы воздух надо мной внезапно просветлел, сделался абсолютно прозрачным — ещё более прозрачным, чем он есть, и над моей головой возник (то ли спустился, то ли поднялся, то ли появился сразу) столб света, уходящий куда-то высоко в небо. Это не было похоже ни на одно ощущение из этого мира. Словами не передать, но свет, который вдруг открылся, пришёл ко мне не через зрение, а как-то по-другому. Он ощущался не глазами, а как бы всей верхней частью головы сразу. И скорее на уровне эмоций, чем на уровне визуального восприятия.
И ещё в этой световой колонне вспыхнуло что-то… что-то такое быстрое, на чём я не успел даже сфокусировать внимание. Что-то несущее смысл, какое-то значение, более точного слова подобрать не могу.
Это продолжалось всего две или три секунды. Потом мир стал абсолютно таким же, как и был. Словно на меня накатила какая-то волна, накрыла с головой и отхлынула.
Я долго стоял неподвижно, хлопая глазами. Наверное, вид у меня был дурацкий. Что это было?
Да, что-то смутно похожее на ощущения, испытанные мной во время путешествия в Верхний мир, которое я совершил с помощью Етэнгэя. Но не то.
Сейчас не было никакого чувства полёта куда-либо, никаких восторженных экзальтаций. Я твёрдо стоял на земле, и, не теряя осознания обычного мира, в то же время прикоснулся к чему-то другому за его пределами. Или что-то другое прикоснулось ко мне? 
Я пошёл домой. По дороге купил пять поллитровок пива, что для меня более чем достаточно. В этот вечер я собирался пойти в гости, но отменил визит и остаток дня просидел дома в одиночестве, осушая бутылки одну за другой. «Что же происходит со мной?» — думал я. Ответа ниоткуда не было.
Я совсем не хотел больше никаких фокусов из высших, низших или каких бы то ни было потусторонних сфер. С меня вполне хватало пережитого. Я хотел вернуться к нормальному человеческому состоянию. Но, похоже, за меня решала какая-то другая сила, и у неё относительно меня были свои планы, для меня совершенно непостижимые.
Следующие три дня прошли без фокусов. Даже сны не снились. На четвёртый повторилось то же, что и на набережной. Внезапно, без всякой причины, когда я находился в магазине.
На сей раз ощущение светового столба над головой длилось дольше и было более сильным. Я так и застыл посреди торгового зала с корзиной в руках. В этом световом пространстве, ограниченном невидимым цилиндром, вспыхнули какие-то знаки. Иначе не сказать. Какие-то невыразимые символы, несущие смысл, который нельзя было перевести в слова. Смысл, просто не имеющий эквивалента в области слов и понятий — единственное, что можно было сказать. Эти знаки призывали меня к чему-то, чего я ещё понять был не в состоянии. Они побуждали меня — я осознавал это точно — совершить что-то.
И опять меня поразило, что этот безмолвный призыв пришёл с того слоя сознания, который находился где-то над образами и мыслями.
Потом столб исчез, оставив меня совершенно ошеломлённым. Я, позабыв про покупки, поспешил к выходу.
С этого дня загадочные иероглифы, как я назвал их для себя, стали посещать меня постоянно. Раз в два-три дня. Это всегда происходило неожиданно, как молния посреди тёмного неба. И всегда застигало меня врасплох в самый неподходящий момент и в неподобающей обстановке. Хотя, какое время и место можно было бы для такого события назвать подобающими? Иероглифы вторгались в моё сознание неизвестно откуда и почему, и было ясно, что сила, заставляющая меня периодически видеть их, законам обычного мира не подчинялась.
Поначалу это явление пугало меня. Даже больше, чем зловещие сны. Но в иероглифах, в отличие от снов, ничего угрожающего не было. Они только неизменно вызывали в моей душе странный тревожный отклик, похожий на какой-то далёкий зов; неясное чувство, что я должен куда-то поехать и что-то сделать. Но куда именно поехать и что сделать, было неизвестно. Единственное, что я мог сказать определённо, они звали меня куда-то в северо-западном направлении, а почему я был в уверен, что именно туда — никакого рационального объяснения я найти не мог. Всё это вносило дискомфорт в моё психологическое состояние.
Сны, заставляющие меня просыпаться с колотящимся сердцем, тоже не хотели меня оставлять. Интуитивно я понимал, что между ними и иероглифами была какая-то неведомая мне связь. И сны, и иероглифы говорили мне о чём-то. Но при этом сны были как бы обратной, теневой стороной иероглифов. Это самое большее, что я мог сказать о тех и других вместе. Сны приходили ночью, обычно под утро, и были мрачными, тёмными, гнетущими. Иероглифы приходили днём и были светлыми и, я бы даже сказал, по-дружески требовательными. Я знал одно: их бояться нечего. Я даже понемногу начал привыкать к ним, хотя что они такое и откуда, не имел ни малейшего представления.
Разумеется, об этом никому я не сказал ни слова.
Прошёл месяц. Наступил Новый год, который я замечательно встретил в старой компании. В той самой, в которой познакомился с Ольгой. Все уже давно сказали всё возможное по поводу трагедии. Никто не вспоминал, чтобы не омрачать праздничное настроение. И я не касался этой темы даже намёком.
Всё равно всей правды о нас с ней — что погибла не одна, а две жизни — никто из них уже не узнает. И так будет лучше для всех.
Было начало января. Я почти полностью оправился и начал подумывать о том, не выйти ли мне на работу раньше срока. Дома сидеть без дела надоело, а ещё больше надоело влачить полунищенское существование. С прежней работы мне сообщили: начальство вовсе не возражает против того, чтобы я вернулся.
К снам и загадочным знакам я не то чтобы привык, но смирился с тем, что они по неизвестной причине стали частью моей жизни. И может быть, думал я, они когда-нибудь исчезнут так же беспричинно, как и появились.
Но лошадь жизни вдруг опять перешла с установившегося было ровного шага на резвый галоп.


10

В ночь с восьмого на девятое января мне приснились сразу оба сна, чего никогда до сих пор не бывало. Сначала я опять брёл по сугробам к заснеженным вершинам далеко на западе. В этот раз сон был особенно ярким и реалистичным. Снова внезапная глухая угроза, появляющаяся из воздуха. В очередной раз я вздрогнул всем существом, но не проснулся, как обычно. Пейзаж вдруг изменился, и я оказался перенесённым в долину, где толпились знакомые идолы. Но сейчас они смотрели не на запад, как обычно.
Их внушающие трепет каменные лица были обращены ко мне. Все, как одно.
Они смотрели и чего-то ждали. Меня стала бить крупная дрожь.
Я хотел тронуться с места, но ноги не слушались. Сердце стало стучать всё быстрее. Атмосфера напряжения, которую я всегда ощущал в этом сне, стала сгущаться, как сгущаются тучи перед мощной грозой.
Я посмотрел на небо — и действительно: над горными каньонами зловеще темнели свинцовые облака. Через мгновение среди них вспыхнула и, выбрасывая огненные ветви, зазмеилась яркая молния через всё небо, от одного горизонта до другого. Настолько яркая и мощная, что я невольно зажмурился и прижал к ладони к ушам, ожидая оглушительного раската грома.
Но вместо грома откуда-то сквозь плотную ткань сна прорвалась звонкая трель телефонного звонка. Я отнял ладони. Телефон снова зазвонил. 
Меня моментально выхватило из сонного оцепенения. Я нервно вскочил. Таймер показывал без десяти четыре. Чёрт, что за кретин звонит в такое время?
Я шёл к телефону, и у меня возникло странное ощущение, что проснулся я не до конца. Тело двигалось само по себе, механически, будто у сомнамбулы. Сознание было где-то отдельно; наверное, я ещё находился под впечатлением сновидения.
Я снял трубку, собираясь как следует выругаться.
— Алло?   
В трубке слышалось какое-то слабое шипение.
— Слушаю, — нетерпеливо сказал я, собираясь положить трубку. Наверное, какой-нибудь алкаш ещё не закончил праздники и ошибся с перепоя. 
— Алекс… — проговорил голос.
Меня мгновенно прошиб холодный пот. Голос был слабым, но я отчётливо различил его. Я узнал бы его из миллиона.
Это был голос Виталия.
Виталия, которого в живых уже не было.
Как это ни было чудовищно дико, но я сохранял в себе способность слышать и понимать.
— Виталя, ты…? — Я смог выдавить только это. Тело тряслось, как осиновый лист на ветру.
— Алекс… — снова так же приглушённо сказал тот, кто держал трубку на том конце. — Слушай и запоминай… запоминай имена…
Я был словно под гипнозом. Словно мозг отключился, предоставив рукам возможность действовать самостоятельно. Рядом с телефоном у меня на тумбочке всегда лежали листок бумаги и ручка. Я давно приобрёл эту полезную привычку.
Я сразу не запомнил, что сказал голос. Но руки сами, как в медиумическом трансе, взяли ручку и механически написали несколько имён. Совершенно не знакомых мне мужчин и женщин.
Потом в трубке снова раздалось тихое шипение. И наступила короткая мёртвая пауза, в течение которой я не мог вымолвить ни слова.
И затем — щелчок и короткие гудки. Там положили трубку.
Я не помнил, как оказался в кровати. Я не мог бы сказать, почему снова смог сразу уснуть после такого. Наверное, потому, что часть моего сознания — та, которая бодрствует всегда — нашёптывала мне, что это продолжение сна.
Сознание моё нырнуло в тёмное забытье, без образов, без сюжетов.
Но его пространство вдруг пересекло что-то чужое. Я остро ощутил нависшую надо мной опасность. Я хотел проснуться, но вязкая субстанция сна была очень цепкой. Она не хотела отпускать, она спеленала меня по рукам и ногам, препятствуя малейшему движению.
И кто-то, жутко знакомый, был рядом. Угроза исходила от него. Он неумолимо приближался ко мне, беспомощному.
 Я хотел закричать, но меня не слушались даже голосовые связки. Я слышал, как чужак подходит ко мне, чувствовал, как он кладёт мне руки на горло, стискивая его всё сильнее и не давая дышать.
Я узнал его, хотя и не видел. Это был снова он. Чёрный Охотник. Мой абсолютный враг. Моя персонифицированная темнота в обличье человеческой фигуры в чёрном балахоне. Откуда-то из тёмных глубин — чего? Моего собственного сознания или чего-то большего?
Я однажды вступил с ним в схватку, но сумел только отбить его нападение. Это было там, на Лысой горе. Тогда он только зашвырнул моё сознание в какие-то мрачные тёмные бездны, из которых я сумел выкарабкаться после жутких передряг.
Сейчас он пришёл, чтобы закончить то, что не сумел тогда. Я оказал ему в тот раз сопротивление. Но сейчас не мог.
Его хватка была смертельной. Удушье стало невыносимым.  Из последних сил я рванулся и…
Проснулся, жадно хватая ртом воздух.
Простыня была мокрой от пота. Сердце бухало, как копёр, забивающий сваю.
Да что же такое со мной творится, в самом деле!
Нет, точно нужно сходить к психиатру, думал я. Так жить нельзя. С этим жить нельзя. Наверняка, это последствия травмы. Наверное, медицина может сделать что-то. Лечат ведь психические заболевания.
Кошмары — понятно, у кого их не бывает. Можно ещё как-то объяснить недавними событиями. Но если человек во сне разговаривает по телефону с мертвецом… нет, к Виталию это слово неприменимо, — с ушедшим навсегда… а днём воспринимает какие-то непонятные потусторонние знаки… тут уж случай клинический, вне всякого сомнения.
Или всё-таки лучше… Лучше сначала посоветоваться с Айын, может, самому съездить к ней и к её деду. Я ведь уже думал об этом. Слишком всё странное, что со мной творится, и слишком оно связано с теми событиями в Нарьян-Маре… Такое ведь психиатру не расскажешь. А впрочем, она сама обещала скоро появиться у нас…
Я поднялся и пошёл в ванную. Приняв контрастный душ, я немного успокоился. Хотелось выпить крепкого чая, освежить голову, сходить прогуляться.
Тут мой взгляд упал на телефонную тумбочку. Листок и ручка лежали на нём, как обычно. Но листок, обычно чистый, был исписан.
Это был не сон. Ноги у меня задрожали. Я подошёл, взял листок и прочитал то, что сам написал ночью:

Игорь Анатольевич Векшин, 20 лет.
Светлана Юрьевна Трофимова, 24 года.
Людмила Григорьевна Саенко, 38 лет.
Геннадий Николаевич Кочетков, 46 лет.
Лев Эдуардович Добужинский, 52 года.

Я плюхнулся на стул. В глазах потемнело. Мне показалось, что сейчас потеряю сознание. Это было уже слишком.


11

Я долго сидел, приходя в себя. Испытанное мною потрясение было сравнимо только с тем, кое послала мне однажды судьба на Лысой горе.
Это что получается, я в придачу ко всему заболел лунатизмом? Но ведь имена эти я в первый раз вижу. И написал их, похоже, под диктовку… Продиктовал человек, которого уже нет. Человек, имевший и имеющий для меня особенное значение.
Верующий на моём месте немедленно побежал бы в церковь, на аудиенцию к батюшке. Но я себя к верующим не относил.
В той поездке мне встретились старый шаман и Айын, они помогли мне разобраться в происходящем и справиться с потрясениями. Сейчас рядом не было никого, кто смог бы оказать такую же помощь. А в помощи, я чувствовал, очень нуждаюсь. Причём немедленной.
Я стал звонить на городскую телефонную станцию, чтобы узнать, откуда был этот ночной звонок. Я ещё надеялся, что он был чьей-то глупой шуткой. А голос Виталия почудился мне спросонья.  После нескольких попыток мне удалось дозвониться. Я попросил оператора выяснить, кто звонил мне ночью.
После томительной паузы, показавшейся мне вечностью, мне сообщили недовольным голосом: никакого соединения с моим номером на узле связи прошлой ночью не зафиксировано.
«Значит, я действительно начал ходить во сне», — подумал я.
Но откуда эти имена? Не мог же я просто их выдумать! Или мог?
Посидев ещё немного, я всё же решился набрать рабочий номер своего давнего приятеля, бывшего одноклассника, Константина Сермягина. Он закончил медицинский и работал психотерапевтом в областной поликлинике. Константин был весьма удивлён и обрадован, услышав меня.
— Слушай, Костя, — начал я без предисловий. — Никогда не думал, что придётся обратиться к тебе по твоей профессиональной линии. Но у меня, похоже, возникли серьёзные трудности.
— Лёх, без проблем, заходи! Сто лет тебя не видел! — прогудел Костя. — Только не сейчас, я занят. А так… Давай на пять вечера, о кей? У меня вроде никто на это время не записан.
— Договорились, — удовлетворённо сказал я.
Хорошо иметь знакомого в сфере медицины и обслуживания. Особенно в теперешнее время. На очередь к своему штатному доктору записываться неохота, да и ничем он мне, скорее всего, не поможет. Просто не поверит или не примет всерьёз. А сеанс у платного психотерапевта обошёлся бы мне в копеечку. Тем более курс лечения, ежели таковое понадобится. Но я всё же надеялся, что до этого не дойдёт.
Другое дело — поговорить по душам с бывшим одноклассником, который воспримет твои проблемы всё-таки ближе к сердцу, чем незнакомец. И к тому же бесплатно.
На встречу с психотерапевтом я шёл преисполненным трепета, как на экзамен шёл бы студент, осознающий, что его голова не перегружена знанием предмета. У меня было неприятное чувство, что отрываю человека на работе из-за каких-то собственных пустяков. И если бы это был не одноклассник, не уверен, что быстро решился бы идти с такими вот проблемами. Беспокоило также и то, что я для себя так и не решил, что говорить ему, а о чём лучше умолчать.
Мы действительно давно не виделись. Переступив порог Костиного кабинета, я отметил, как он, и так от рождения не худенький, ещё более потучнел и посолиднел. Да, отметил я про себя, ничего не поделаешь, сидячая работа, гиподинамия и, как следствие, избыточный вес…  Но мой-то случай лучше ли?
Костя достал из сейфа початую бутылку коньяка, банку растворимого кофе, плитку шоколада и две рюмки, поставил электрочайник.
— Однако ты не позволяешь себе скучать тут, — отметил я, улыбаясь.
— И не говори, — махнул рукой Костя. — Без этого в нашем деле никак. Ты прикинь, ежедневно через тебя проходят два десятка человек. И каждый со своими проблемами. Не с обычными проблемами, заметь.
— Да, работа у тебя не сахар, — согласился я.
— А ведь каждого надо выслушать, успокоить, продиагностировать, лечение соответствующее назначить. Такое приходиться слушать иной раз — ты не поверишь. Если хоть иногда не расслабляться, то можно самому в дурдом угодить. Ну, давай уже, присаживайся. 
Мы сели, хлопнули по рюмке за встречу. Чайник вскипел, Костя подвинул мне кофе, стакан:
— Бери, у нас тут самообслуживание.
Минут пятнадцать мы посидели, попивая кофе с коньяком, болтая о том, о сём, вспоминая школьные годы и обмениваясь последними новостями из жизни общих знакомых и собственной. Моё внутреннее волнение понемногу улеглось. Я даже более или менее спокойно и вкратце изложил, как попал в автокатастрофу и еле выжил. Костя был ошарашен.
— Да, старик, надо же… А я и не знал, что с тобой такое случилось… — протянул он, выслушав меня. — Так у тебя в связи с этим проблемы?
— Не знаю, в связи с этим или нет, — ответил я. — Я к тебе и пришёл, чтобы это выясниить. Давай всё тебе расскажу по порядку, а ты уж сам решишь.
Я поведал ему о странных снах и об иероглифах. О звонке с того света. О призраке, который появился перед аварией, а потом во сне. Не стал утаивать и о своих переживаниях между жизнью и смертью. Особо я это не расписывал, но сказал, что они у меня были.
Не рассказал я только о своей шаманской одиссее, проделанной  летом прошлого года. Слишком много для одного разговора. И времени это потребовало бы намного больше, чем было сейчас в нашем распоряжении.
Костя, внимательно слушавший меня, как-то очень подобрался при упоминании об иероглифах. Но ещё больше навострил уши, когда речь зашла о том, что я испытал там.
— Так-так, а вот с этого момента прошу подробнее, — сказал он. — Меня такие случаи особо интересуют.
Пришлось рассказать ему в общих чертах всё, что сохранила моя память.
— Ну, что скажешь? — спросил я, закончив рассказ.
— Что пока могу сказать… — Костя на секунду задумался. — Похоже на посттравматический синдром. Вообще, при черепно-мозговых травмах такие осложнения бывают, в медицине описаны... Но, конечно, твой случай сложнее. Это всё ведь раньше началось, до аварии, так?
Я кивнул и добавил:
— Раньше, но теперь оно, как бы сказать… меняется и… реальнее, что ли,  становится. Будто всё на самом деле происходит, понимаешь?
Костя понимающе покивал головой. Потом сказал, что хочет меня протестировать. Он вынул из стола какие-то бумаги и в течение часа задавал мне различные вопросы, показывал картинки, записывая мои ответы и реакции.
Потом, поколдовав несколько минут над бумагами, выдал:
— Психологический профиль личности у тебя по всем параметрам в пределах нормы. Вот только уровень тревожности несколько повышен, но это, по большому счёту, пустяки… В общем, выраженных психопатологий не отмечаю, — с улыбкой подытожил он.
— Ну, спасибо и на том, — тоже усмехнулся я. — Что ж мне делать всё-таки?
Костя несколько секунд задумчиво глядел на меня, потирая подбородок.
— Надо бы тебе сканирование мозга пройти для ясности картины. Компьютерную томографию. Если какие-то органические изменения есть, то зафиксирует. Без этого мы будем искать чёрную кошку в тёмной комнате. Но попасть на такое обследование не так-то просто. Я тебе направление выпишу, но придётся подождать пару недель. Может и месяц, очередь большая. И ещё… вот тебе рецепт, принимай пока транквилизаторы. Строго как тут написано.
— Хорошо, Костя, очень тебе благодарен, — сказал я без энтузиазма, принимая розовую бумажку с печатью. Таблетки я никогда не любил глотать и без крайней необходимости этого не делал. — Понимаю, что ты сделал сейчас для меня всё, что мог. Но версия-то у тебя хоть какая-нибудь есть? 
Костя смотрел куда-то в сторону. Казалось, он о чём-то догадывался, но то ли не был уверен, то ли сомневался, стоит ли говорить. Наконец он вымолвил:
— Да, всё это очень интересно… Дело в том, старик, что случай твой исключительный, но… но в моей практике не единственный.
Теперь пришла моя очередь навострить уши.
— В каком смысле «не единственный»? — быстро спросил я. — Ты про то, что описано в книжке у Раймонда Моуди? Ну, «Жизнь после жизни» или как её…
— Да нет, я не про то, — поморщился Костя. — Книгу эту я читал, конечно. Как и всякий уважающий себя специалист в нашей области. Классика. И другие читал. Танатология, пренатальные переживания, внетелесный опыт и всё такое. Давно уже этой темой интересуюсь.
— И что ты думаешь по этому поводу? Как профессионал? — не удержался я.
— Вопрос спорный, конечно… Знаешь, хоть я был и остаюсь закоренелым скептиком, но мне кажется… здесь медицина как наука просто заканчивается. Читать об этом — одно дело, самому испытать — другое. Тут только личный опыт имеет значение. Вот у тебя теперь он есть, а у меня нет, и я не уверен, что хотел бы его получить. Хотя, — тут он криво улыбнулся, — всё равно ведь когда-то придётся…
Костю занесло несколько в сторону от темы, но я терпеливо ждал.
— В общем, штука такая, Лёш… Совсем недавно у меня была одна пациентка, тоже будущий медик, кстати, студентка. Так вот, она тоже клиническую смерть пережила. И когда вернулась, она тоже стала видеть эти знаки, как ты говоришь…
— Иероглифы, — машинально подсказал я. Костины слова будто включили миксер у меня в голове.
— Ну да, — продолжил Костя. — Может, она и сейчас их видит. Дамочка молодая, с приветом такая немного. Я имею виду, взбалмошная, — поспешно  добавил он. — У неё было то же самое. Всё, как ты рассказываешь. Света её вроде звали.
— А сейчас она где? — спросил я, сглотнув вмиг пересохшим горлом.
— Да не помню, разве их всех упомнишь? Прошла курс лечения, вроде лучше ей стало, и больше не ходит на приём. В городе где-то живёт. Если не ошибаюсь, сама иногородняя, так что, скорее всего, в общаге.
— Слушай, Костя, а можно мне её историю болезни посмотреть? — спросил я неожиданно для себя. Я почувствовал, что зацепился за что-то важное.
— Ну ты что, старик? — Костя недоумённо развёл руками. — Знаешь ведь сам, не имею права. Врачебная тайна, ты уж прости.
— Ну ладно, а как её зовут? Полное имя? И адрес? Сказать хотя бы это мне можешь? — не отставал я. У меня было странное чувство, какое, наверное, испытывает гончая, когда берёт след.
— Хочешь познакомиться с сестрой по несчастью? Ну-ну! — засмеялся Костя, и тут же, видя мою недовольную мину, оборвал сам себя: — Извини, это я так, не подумав… Ладно, это я тебе скажу, но только это между нами, о кей?
— Да какой разговор! — воскликнул я.
— Сейчас схожу в регистратуру… А погоди, она ж была не так давно, может, её карточку медсестра  не успела унести. Ну-ка… — Костя выдвинул ящик шкафа и порылся в нём. — Точно, повезло тебе, она ещё здесь… а то бы там полчаса копались. Вот, прошу любить и жаловать, Трофимова Светлана Юрьевна… Эй, ты чего так побледнел?
Мне стало страшно. Я сел на кушетку, уставившись на Костю немигающим взглядом.
— Да что с тобой? Ты в порядке? — всполошился доктор.
— Костя, — хрипло выдавил я, — мне ночью именно это имя назвали. В числе прочих.
Костя тоже сел и некоторое время молча смотрел на меня.
— Ты уверен? Во дела… А ещё какие имена? — наконец спросил он необычно тихим голосом.
— Я не запомнил, я только мельком их видел. Они у меня записаны, — сказал я. — Вот ты сейчас мне назвал одно из них, и я вспомнил.
— М-да… — задумчиво произнёс Костя. — Сюжет ещё больше закручивается. Со всяким мне приходилось сталкиваться, но с таким…
Мы помолчали несколько секунд. Костя сидел с опущенной головой  и озадаченно потирал макушку. Потом поднял на меня взгляд и произнёс:
— Раз такое дело, должен тебе ещё кое-что рассказать. Я ведь уже десятый год практикую. И вот лет восемь назад у меня был аналогичный случай. В том смысле, что человек вернулся оттуда. А потом у него начались видения. Вот такие же, как у вас с этой Светланой. Но я тогда отнёс это на счёт игры его воображения. Художник наш местный,  лет ему тогда было сорок с чем-то. Творческие натуры, они же сам знаешь, как правило, люди с тонкой душевной организацией, непредсказуемые… Я почему и вспомнил, художников-то в Архангельске не так много.
— А сейчас он как, знаешь о нём что-нибудь? — завёлся я.
— К сожалению, почти ничего. Я не особо живописью интересуюсь, как-то всё больше футболом, хоккеем… Вроде он писал что-то, выставлялся до недавнего времени… А последнее время у него состояние резко ухудшилось. Психическое, имею в виду, состояние. Наблюдал, видишь, не я, другой врач. Я-то от коллег потом узнал. И его в психбольницу положили, в областную. Совсем недавно. Кстати, какие-то люди этим случаем заинтересовались, как и ты.  Звонили, о нём спрашивали… И Светланой тоже, но это ладно, не о том речь. Так вот, насколько я знаю, этот художник и сейчас там находится.
— А имя, как его имя? — выговорил я на одном дыхании.
— Имя? Хм… кажись, такое вычурное немного… А фамилия… то ли Добчинский, то ли Бобчинский, что-то такое похожее… А, вспомнил, Добужинский! Да, точно, Добужинский, Лев Эдуардович. Только художникам такие имена и носить. Знаешь его?
Пол подо мной поплыл.
— Похоже, теперь знаю, — прошептал я. — Это второе имя из списка.


12

Я шёл домой, не чуя под собой ног. Я был охвачен знакомым до боли чувством, что меня неумолимо втягивает в какой-то неизвестный водоворот. А я не только не могу этому противодействовать, — я даже понять не могу, что происходит.
Но кроме меня, в этот водоворот втянуло и незнакомых мне людей. Тех людей, которые испытывают то же, что и я.
Я был уверен, хоть и не имел доказательств, и каким бы диким это ни казалось, что все имена из списка принадлежат реально существующим людям. Адрес Светланы у меня уже есть, местонахождение этого художника тоже известно.
И мне необходимо разыскать всех этих людей. Всех пятерых. В этом ключ к разгадке всего, что творится со мной последние полгода.
Вот только когда это всё действительно началось?
Не с той ли командировки, когда мне было дано ясно понять, что моя жизнь необратимо изменилась? Что я — на пути ищущего, и путь этот может завести очень далеко?
Но что именно я искал, по-прежнему оставалось для меня самого тайной за семью печатями.
С Костей мы договорились, что вечером я сообщу ему остальные имена, а назавтра он поищет карточки этих людей в регистратуре.
И ещё… от волнения я не придал значения сказанной Костей вскользь фразе о том, что людьми из списка интересовался ещё кто-то.  А сейчас вспомнил. Кем были эти люди? Не из этого ли списка? Или ещё кто-то?
 Придя домой, я наскоро поужинал и набрал номер Айын. Хотелось рассказать ей последние новости. Да, в конце концов, просто поговорить. Но трубку никто на том конце не поднимал.
 Мало ли какие у неё могут быть дела. Ладно, попозже позвоню, решил я.
Но и следующие попытки дозвониться не достигли успеха. Дома её не было. Она могла быть где угодно и отсутствовать сколько угодно времени.
Вот чёрт, как назло, подумал я. Её не было в то время, когда мне более чем когда-либо нужен был её голос, её поддержка. 
Вдруг телефон зазвонил.
Резко, требовательно, заставив меня от неожиданности вздрогнуть. Я поймал себя на мысли, что звонки уже стали пугать меня.
— Слушаю, — сказал я, весь внутренне напрягшись.
— Алексей Романович? — осведомился незнакомый мужской голос. Не  слишком уверенный, высокий. Голос принадлежал человеку не старше моего. Пожалуй, даже помоложе.
— Да, да, я. Слушаю вас, — повторил я. Напряжение не проходило. Какие ещё сюрпризы? 
— Алексей Романович, мы с вами незнакомы… Меня Игорь зовут. Я про вас узнал от врачей… Вы извините, что так поздно… Вам может это показаться странным, но… надо нам с вами встретиться и поговорить.
Мне уже ничего не казалось странным.
—  Это по поводу того, что я… моих… м-м, переживаний? — выговорил я, пугаясь собственного спокойствия, с каким я это сказал.
Мой собеседник, казалось, был даже удивлён, что я так сразу перешёл к сути. На пару секунд он замолк, потом торопливо заговорил:
— Ну да, видите ли, со мной тоже такое было… Я имею в виду, побывал, можно сказать, мёртвым. А сейчас вижу такое… Вот узнал, что и вы…
— Рад, что я не одинок в своём горе, — усмехнулся я. — Вообще-то таких людей хватает. Это я только сегодня узнал. Странно, не находите? 
— Вот и я о том же. А про остров Безымянный вы что-нибудь знаете? Это название у него такое.
— Первый раз слышу, — удивился я. — Какое он имеет отношение к нашему разговору?
— Самое прямое имеет. Я как раз хотел об этом с вами…
— Хорошо, давайте встретимся. Где, когда? Я человек свободный.
— Ну, давайте, скажем, завтра… в час дня у кафе «Олимпия». Знаете, где это?
— Знаю, — ответил я. — Хорошо. Давайте в час у «Олимпии». У входа. Как я вас узнаю?
— Я такой э-э… среднего роста. В синей куртке буду. В шапочке спортивной, в очках.
— Понял, не разойдёмся. Тогда — до завтра? — Я собрался положить трубку, но потом спохватился. — Погодите, Игорь, а как ваша фамилия?
— Моя? — переспросил Игорь. — Векшин, а что?
Всё сходится, подумал я, всё сходится!
— Да так, завтра расскажу, — пробормотал я. — Об этом тоже лучше не по телефону.
— В общем, договорились, — сказал Игорь, и в его голосе послышалось какое-то облегчение. Похоже, на этот звонок он решился с трудом. Но я его понимал.
— Да, кстати, Алексей Романович, — поспешно проговорил Игорь. — Вам фамилия Добужинский ни о чём не говорит?
— Художник? — машинально спросил я. — До сегодняшнего дня — ни о чём не говорила.   
— И с ним было то же, я узнал. Вам надо обязательно его картины увидеть! Это касается нашего с вами разговора. 
«Настырный парень, — подумал я. — Похоже, он узнал больше моего».
— В выставочном зале на Обводном как раз сейчас выставка его работ, — продолжал Игорь. — Непременно сходите, хоть завтра с утра! Время ведь у вас есть? 
— Хорошо, Игорь, спасибо за информацию, — промолвил я, испытывая головокружение от новостей. — Значит, до завтра?
— До завтра, — сказал Игорь и отключился.
События нарастали, как снежный ком.
Лучшее, что можно было сделать в нынешнем моём состоянии — немедленно лечь спать. Или проснуться.
Я выбрал первое. Но перед этим звякнул Косте и сообщил остальные имена. Они оказались ему совершенно незнакомыми. Спросил я и про людей, проявивших интерес к тем, кто стал видеть иероглифы. На что Костя сказал, что никто их этих людей ему лично не представился. Но кто-то из них якобы сказал, что состоит в какой-то общественной организации, в какой — не запомнил.
Ложиться спать мне, по правде говоря, было страшновато. Я ожидал опять каких-нибудь кошмаров. Перед сном я даже изменил своим правилам — проглотил пару таблеток, которые купил по Костиному рецепту в аптеке по дороге домой. Но ночь прошла спокойно, сон был крепким и долгим.
Наутро Костя позвонил мне сам.
— Ничем, Лёш, порадовать не могу, — грустно констатировал он. — Кроме этих двоих, не было у нас таких пациентов.
— Ну что ж, и на том спасибо огромное, — вздохнул я. — С меня идёт!
— Да ладно, пустяки, — усмехнулся Костя. — Главное, сам будь здоров. Ну и лекарство пока принимай. А так, если что, заходи. Всегда рад. Но у меня другая есть для тебя новость: сегодня с утра один тип про тебя спрашивал.
— Про меня? А кто это был? — встрепенулся я.
— Не знаю. Мужик какой-то незнакомый. Себя он не назвал. Но сказал, что в той самой организации состоит — типа общества взаимопомощи тех, кто, как и ты… ну, ты понимаешь.
— Первый раз слышу про такую организацию, — вымолвил я. 
— Ты не поверишь, старик, я тоже, — хмыкнул Костя. — Хотя вроде бы по долгу службы знать должен. Ну, сейчас время такое, каких только обществ нет. Рождаются, как грибы. Если есть партия любителей пива, то почему бы и такому вот не быть?
— И вправду… — мне даже стало забавно. — Клуб вернувшихся с того света! А чего он спрашивал-то? И как он вообще про меня узнал? И про то, что я на приём к тебе ходил?
— Узнать не проблема при желании, — сказал Костя. — Ведь все документы, справки и прочее в архиве любой больницы остаются. Такие случаи достаточно редкие, твой так вообще уникальный…
— Я безумно горжусь этим, — вставил я.
— …а то, что ты у меня вчера был — не знаю, откуда он в курсе, сам удивлён, — не обращая внимания на мою самоиронию, продолжал Костя. — У меня только одно предположение: телефон у меня рабочий или домашний прослушивается. Но кому, зачем это надо — ума не приложу. Я только скромный незаметный доктор. Но меня, если честно, больше удивило не это. Меня удивило, что его не столько состояние твоего здоровья интересовало, сколько твои переживания.
— Вот так, значит? И чего ты ему сказал?
— Естественно, я рассказывать не стал. Сказал, что и тебе вчера: есть такая вещь, как врачебная этика. Секреты, мол, не мои, лучше вы у него самого это спросите, захочет — расскажет. Адреса твоего я не знаю, номер телефона вот только дал, ничего? Надо будет — сам позвонит.
— Да, любопытно всё это… — задумчиво пробормотал я. — И даже как-то подозрительно. Ладно, Костя, спасибо тебе ещё раз! Погодя зайду.
— Будь здрав, боярин! Не пропадай! — отозвался Костя и положил трубку.


13

«Чем дальше, тем интереснее», — подумал я.
Одно за другим стало происходить что-то такое, что совершенно не укладывалось в нормальную логику. Одно за другим — вслед за этим приснившимся мне ночным звонком, так странно проникшим в реальность.
Мне уже не терпелось встретиться с Игорем. Выставку того художника, Добужинского, я тоже решил посетить, но попозже. Разговор с человеком, который имел непосредственное касательство к моей проблеме, представлялся куда более важным.
«Да, и ещё ту девицу, Свету, надо найти», — вспомнил я, собираясь на встречу с Игорем. Судя по адресу, она действительно жила в общежитии медицинского института. Тем легче её будет найти. Но не сегодня, решил я, завтра. Почему-то я был уверен, что после этой встречи впечатлений мне на сегодня хватит.
Я подошёл к кафе «Олимпия» без десяти час. Никого похожего по описанию на Игоря рядом не было. Я постоял десять минут, двадцать, полчаса, внимательно разглядывая прохожих, входящих и выходящих посетителей кафе. Заглянул внутрь здания. И там тоже не увидел кого-либо, кого можно было принять за Игоря. Я начал испытывать досаду.
Думать можно было всё, что угодно. На улице стоял свежий морозец, и минут через десять ноги начали замерзать. Не рассчитывал я долго ждать на улице, а так бы потеплее обувь одел, раздражённо думал я, притопывая по хрусткому снегу.
Я решил, что покараулю ещё минут пять, от силы десять, и пойду восвояси. Приличные люди, назначая незнакомцам встречу, на столько не опаздывают. Без уважительной причины. А если причина уважительная… Чёрт, не догадался его телефон спросить. Ну ладно, можно опять-таки через городскую службу телефонной связи узнать. Или по справочнику.
Никто похожий на Игоря так и не появлялся. Я уже хотел было тронуться в обратный путь, как чей-то голос негромко окликнул:
— Алексей Романович?
Передо мной стоял незнакомый мужчина в длинном кашемировом пальто и норковой шапке. Явно не Игорь. Среднего роста, лет под пятьдесят, особенно ничем не выделяющийся. Глаза его были глубоко запавшими, тёмными и пронзительными.
— Мы с вами знакомы? — удивился я.
— Пока нет, — сдержанно улыбнулся мужчина, — Но только пока. Я представляю общество, как бы лучше сказать… побывавших за чертой. И вернувшихся.
— Так это вы обо мне спрашивали? — я сразу почему-то подумал именно так.
— И я тоже спрашивал, — сказал незнакомец. — У меня к вам разговор есть. Может, зайдём? — Он кивнул на вход в кафе.
— Я бы с радостью, но жду одного человека… — начал было я, но неожиданный собеседник остановил меня жестом.
— Игорь не придёт, — сообщил он. — У него возникли неожиданные проблемы. Он просил меня извиниться за него. Я пришёл встретиться с вами по его просьбе.
— А что с ним? И кто вы-то будете? — механически спросил я.
— С ним ничего страшного, — поспешно сказал мужчина, — в смысле здоровья. А вот в смысле закона есть проблема. Он призывник, понимаете, а в армию идти не хочет. Косит, говоря нынешним языком. Вот и забрали его.
— Куда? В армию? — глупо спросил я. От свалившихся новостей голова соображала туго.
— Да нет же, ну что вы, — усмехнулся незнакомец. — Сейчас ведь не те времена, чтобы человека просто так вот схватить на улице и препроводить в военкомат. Да и сезон не призывной. Сначала им милиция будет заниматься. Ну, внушение сделают на первый раз. Вернее, это не первый уже. Но думаю, с ним вы ещё когда-нибудь увидитесь. 
— «Когда-нибудь?» — пробормотал я. Это было уже скверно.
— В общем, считайте, что теперь я за него. Меня зовут Аркадий Семёнович, — он снял перчатку и протянул длинную узкую ладонь.
Я пожал, собираясь было сказать «очень приятно», но промолчал. Приятно не  было ни в каком отношении. Пальцы были нервные и холодные. На одном пальце был тяжёлый перстень с печаткой.
— Ну так как, Алексей? Зайдём? Нам с вами есть что обсудить, — продолжал мужчина.
— Давайте, зайдём, раз уж такой поворот, — ответил я, открывая дверь в кафе и пропуская его вперёд.
В зале народу было мало. Мы выбрали столик в углу, где было совсем пусто,  и уселись. Новый знакомый заказал котлету по-киевски и двести граммов водки «Абсолют». Мой заказ был скромнее: жаркое из трески и кружка тёмного пива. Не в моих правилах устраивать пирушку в обществе человека, которого впервые  видишь. И распахиваться вот так сразу перед первым встречным не люблю, даже если человек к тому располагает. А этот почему-то не очень располагал.
— Ну что, за знакомство? — Аркадий Семёнович поднял рюмку.
— За знакомство, — кивнул я и отхлебнул пиво.
Минуту мы были заняты каждый свои блюдом. Аркадий Семёнович завязывать разговор не спешил.
— Вы так и не сказали, кем Игорю приходитесь, — напомнил я наконец. Надо же с чего-то начинать.
Аркадий Семёнович поднял на меня глаза и опрокинул ещё рюмку. Взгляд не то чтобы неприятный, но какой-то пронизывающий. Как будто он знает обо мне нечто такое, чего я тщательно скрываю от окружающих и даже от самого себя.
— Игорю Анатольевичу я никем не прихожусь, — ответил он. — Я вам уже сказал, что есть такое общество людей, которые пережили клиническую смерть и вернулись к жизни. Вам-то объяснять не надо, что это категория людей особенная?
Я кивнул:
— Пожалуй. Правда, я об этой организации никогда не слышал.
— Ничего удивительного, — улыбнулся Аркадий Семёнович, ловко орудуя ножом и вилкой, — это не партия общественных активистов и не клуб автолюбителей. То, что объединяет нас, — целесообразно ли афишировать, сами-то посудите?
— Так вы тоже… — начал я.
— Да, и я тоже побывал там, — поспешно сказал мой собеседник. — Скажем так, это объединение людей международное. Есть представительства в Европе, — там, кстати, организация эта и родилась под эгидой международного Красного Креста. После перестройки и в нашей стране возникло представительство, и у нас нашлись энтузиасты. Ну и в Архангельской области тоже в восемьдесят девятом году появилось. Я, если так можно выразиться, стоял у истоков создания местного филиала. И в настоящий момент являюсь её… ну, будем считать, председателем.
Я с интересом воззрился на человека, сидевшего напротив меня, и разглядел его более тщательно. Высокий лоб с залысинами; чёрные волосы аккуратно пострижены и зачёсаны назад. Густые, почти сросшиеся брови, нависающие над глубоко сидящими тёмными глазами.
— Да, интересно… — пробормотал я. — Никогда бы не подумал, что можно создать организацию, основанную на… э-э, вокруг такого. Воистину, люди — это существа, создающие организации.
— Да, друг мой, даже вокруг такого, — подтвердил Аркадий Семёнович, ничуть не смутившись. Казалось, моё замечание его даже обрадовало. — Жизнь-то продолжается! Но должен вам доложить, что наше общество очень даже неформальное. В каком-то смысле подпольное, можно сказать.
— Ну, ещё бы, — усмехнулся я, — неформальнее некуда! Так вы хотите мне предложить вступить в него?
— Считайте, что предложение сделано, — снова улыбнулся Аркадий Семёнович, расправляясь с очередной порцией.
— Ну, я пока не готов ничего сказать, это так неожиданно… — неуверенно протянул я. — Мне хотя бы знать, что это у вас за общество, чем вы занимаетесь…
— Да я вас и не тороплю, Алексей. Все удивляются, узнав про нас… А чем мы занимаемся, — ну, скажем так, помогаем таким же, как мы, занять своё место в новой жизни. Согласитесь, цель-то более чем благая, вполне оправдывающая существование нашей организации. Ну и много чего другого… Например, связи с религиозными, правозащитными, благотворительными организациями, с деятелями науки, литературы, искусства. Со средствами массовой информации активно сотрудничаем. Также участие в научных, в медицинских исследованиях… Ведь опыт таких людей, как мы с вами, уникален, согласитесь?
— Трудно спорить, — кивнул я. — Но я всё же пока воздержусь от обещаний. Собственно говоря, серьёзных проблем у меня пока нет — таких, чтобы сам не справлялся… А помогать кому-то — тоже не настолько влиятелен. Ну кто я такой, сами посудите?
— Подумайте, подумайте, — Аркадий Семёнович продолжал спокойно и убедительно; похоже, это он умел. — Но, каков бы ни был ваш ответ, вы можете рассчитывать на нашу поддержку в жизни. Поддержка и взаимопомощь — это главная задача и смысл существования нашей организации. Мы способствуем социальной реабилитации человека после, так сказать, возвращения — во всех аспектах, используя разные каналы. Помощь оказываем и медицинскую, и психологическую, и даже материальную — особо нуждающимся. Даже с трудоустройством и жилищным вопросом помогаем. Так что подумайте над моим предложением, оно того стоит. И мы очень заинтересованы в сотрудничестве с вами. Лично с вами, — многозначительно добавил он, глядя мне в глаза.
— Спасибо за предложение, Аркадий Семёнович, — сказал я, — но я пока не готов вам сказать что-то определённое. Мне, вообще говоря, претит состоять в каких-то обществах и партиях. Последняя организация, в которой я состоял — комсомол, ну вы же понимаете, никуда не деться было. А потом куда-либо вступать никогда потребности не возникало. Я всегда считал, что нормальному человеку это ни к чему.
— Может, вы и правы. Дело, конечно, ваше, — пожал плечами мой собеседник. — Но в том-то и суть, что понятие «нормальный человек» к нам с вами применимо, как бы лучше сказать… не совсем. В хорошем смысле слова. Вы ведь видите нечто такое, чего не видят другие, так?
— Да, вижу, — сказал я. — Какие-то знаки. Я не знаю, что это такое. Я называю это иероглифами.
И тут же пожалел, что сказал.
«Чёрт, ведь говорил же себе, что больше не буду рассказывать об этом никому! Это всё пиво», — подумал я. Но тут же успокоил себя: «Похоже, этому человеку можно».
— А поподробнее можно? — тут же среагировал Аркадий Семёнович.
У меня возникло неуютное ощущение, что именно ради того, чтобы это узнать, был затеян и весь этот разговор, и эта встреча. Но я тут же отогнал от себя такую мысль. Даже стало несколько неудобно. Человек ко мне со всей душой, а я…
— Не могу я этого объяснить, Аркадий Семёнович, — сказал я лучшее, что пришло в голову после короткого раздумья. — Как будто кто-то рисует в пространстве над моей головой светящиеся знаки. Они вспыхивают и пропадают. Периодически. А как я их вижу, — у меня нет слов, чтобы передать. Но это не зрение, это что-то другое.
— Понятно… — выговорил мой собеседник, думая о чём-то своём. Потом его внимание быстро вернулось к разговору:
— А ещё что-нибудь необычное?
— Например? — уточнил я.
У меня снова возникло неприятное чувство, как будто я находился на допросе с пристрастием.
— Ну, скажем, э-э… некий остров?
— А почему вы спросили именно про остров? — осведомился я осторожно. Как-то не хотелось мне уж совсем входить в роль испытуемого перед незнакомым человеком. Тем более что я на такую роль заранее не соглашался.
— Ну, видите, по нашим данным, в последнее время среди… вернувшихся, так их будем называть, появились случаи резкого ухудшения психического состояния. В основном у тех, кто имел проблемы с душевным здоровьем, до того, как они… побывали за чертой. Потом возникали рецидивы… Но штука в том, что и у нормальных тоже было не всё в порядке. В общем, у всех тех, кто видел некий остров. Естественно, я имею в виду всех, о ком мы знаем. Мы же отслеживаем… но все случаи знать не можем, при всём желании... А один случай оказался совсем тяжёлым, человека пришлось отправить в психиатрическую лечебницу.
— Это Добужинский Лев Эдуардович, художник? — вырвалось у меня.
На секунду взгляд Аркадия Семёновича стал удивлённым.
— Да… Откуда вам-то известно?
— Вам ведь обо мне тоже кое-что известно, — усмехнулся я. — Судя по тому, что вы меня так легко нашли, даже больше чем кое-что. А про художника мне доктор знакомый рассказал. Потом ещё Игорь вчера. Тот самый, которого я здесь дожидался.
Мне показалось, что по лицу моего собеседника мелькнула какая-то лёгкая тень и тут же исчезла.
— Вот такой странный феномен, — задумчиво изрёк он. —  Относитесь к этому как хотите, но факт имеет место. Считаю своим долгом просто предупредить… Так что если вдруг вы тоже видите нечто подобное…
— Не вижу я никакого острова, — не дал я ему договорить. — То, что вижу, я вам рассказал.
Большим усилием воли я удержался, чтобы не сказать про сны и видение во время странного полёта, когда моё тело лежало в операционной. И про список людей, написанный мной то ли во сне, то ли наяву, лучше пока умолчать, решил я.  Внутренний голос подсказывал мне, что спешить с откровенностями не стоит. А я с некоторых пор стал доверять ему.
— Ну хорошо, хоть с вами порядок, — произнёс Аркадий Семёнович с удовлетворением. Но мне показалось, что он имел в виду порядок совсем не с моим душевным здоровьем, а с чем-то другим.
— А что вы сами слышали про этот остров, Аркадий Семёнович? — изображая искреннее любопытство, спросил я.
— Да так, в общем ничего конкретного… Думаю, это просто фикция, продукт коллективного воображения, — быстро ответил мой собеседник. — А на самом деле не существует никакого острова, соответствующего этим… э-э, образам. Это просто какой-то распространённый архетип. Возможно, характерный именно для сознания жителей Поморья. Некий сигнал из скрытых слоёв нашей психики об имеющемся или надвигающемся нарушении. Хотя, сложно тут говорить однозначно, подсознание — штука сложная… Я, видите ли, сам психолог по образованию, мог бы долго на эти темы говорить… Но вам вряд ли интересно будет слушать, да и времени для этого у меня нет.
Он многозначительно замолк. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Словно он ждал от меня ещё каких-то признаний, а я — от него.
— Ну ладно, — наконец нарушил паузу Аркадий Семёнович, — приятно было познакомиться и побеседовать. Я, пожалуй, пойду. Дела! — его лицо расплылось в извиняющейся улыбке.
Он подозвал официанта, чтобы рассчитаться.
— Вот моя карточка, — с этими словами он достал из портмоне визитку и протянул мне. Визитка была выполнена со вкусом, явно не в рядовой типографии. — Моё предложение остаётся в силе. Так что если надумаете, звоните. В любое время.
— Спасибо, — сказал я, принимая карточку. — Я подумаю. А кстати, Игорь состоял в этой вашей организации? И художник этот?
— Нет, Игорь не успел вступить, — ответил Аркадий Семёнович, одеваясь, — у него всё ещё впереди. Если глупостей делать не будет. А Лев Эдуардович вступил. Но, к сожалению, ему мы смогли помочь только с бесплатным лечением. Мы, хоть люди и особенные, но не боги. Ну, будьте здоровы!
Он пожал мне руку на прощанье и ушёл, оставив сидеть меня одного с недопитой кружкой.
Я повертел в руках его карточку. Золотистыми буквами на чёрно-синем фоне было напечатано: «Герфман Аркадий Семёнович. Председатель Архангельского добровольного общества «Феникс»».
Чего-то он недоговаривал. Но чего именно, почему? Что он в действительности от меня хотел?
Я посидел ещё немного, переваривая полученную информацию. Потом расплатился и пошёл домой.
По пути надо мной опять вспыхнули иероглифы. Но на этот раз они были не золотисто-белыми, как обычно, а с необычным оранжево-багровым оттенком.
Они были какими-то тревожными.


14

Пару часов я не находил себе места. Неизвестный водоворот, захватив моё существо, гнал меня с периферии к центру. Это я чувствовал.
Что-то должно было произойти. Что-то назревало.
Что-то такое, что расставит всё на свои места. Но я был далеко не уверен, что хотел этого.      
Я был на пике своего беспокойного состояния, как вдруг в дверь мне позвонили. Трижды, коротко. Я вздрогнул. Звонок сигнализировал о том, что звонивший не сомневается: мы непременно должны пообщаться. 
Я никого не ждал. И не звал. Мне хотелось побыть одному.
Кто ещё намерен присоединиться ко всей этой мистической свистопляске вокруг моей персоны?
Я открыл дверь. И обомлел. Это была Айын.
На ней была длинная меховая куртка с капюшоном и джинсы. На плече висела небольшая сумка. Она стояла передо мной и улыбалась, — как всегда, сногсшибательно эффектная. Из-под вязаной шапочки выбились длинные иссиня-чёрные волосы, с блёстками капелек от растаявших снежинок.
Я не верил своим глазам. Даже дар речи потерял на секунду, стоял и смотрел на неё, остолбеневший от радости и неожиданности.
— Ну что, так и будем стоять? — засмеялась она.
Я с какими-то дурацкими восторженными возгласами схватил её в объятия.  Через пять минут мы уже сидели на кухне и пили чай.
— Айын, ну что ж ты меня не предупредила, что прилетаешь? Я бы встретил, — укоризненно сказал я.
— Решила тебе сделать рождественский сюрприз, — улыбнулась она. — Надеюсь, получился, и приятный.
— Ещё как получился! Приятный — не то слово! — я просто сиял от радости, даже про свои проблемы враз позабыл.
— Я и сама ещё позавчера не знала, что поеду, — сказала она. — Конференцию долго откладывали, и вот созрели. Всё спонтанно получилось, пришлось спешно собираться. Я всего на два дня. Вот, держи, это тебе от нас с дедом…
Она достала из сумки странный сувенир — пластинку из желтоватой кости, сделанную в форме капли и до блеска отполированную. В верхней части была просверлена дырочка, в которую была продета цепочка.
— Спасибо, Айын! Как здорово! Что это, медальон? — воскликнул я, недоумённо разглядывая подарок.
— А ты приглядись повнимательнее, — таинственно улыбнулась она.
Я повертел пластинку и заметил, что на гладкой, глянцевой поверхности аккуратно вырезано очень мелкими, еле заметными буквами:

Да пребудет с тобой Сила.
Да не оставит тебя Дух.
Да придёт к тебе Мудрость.

— Считай, что это шаманский амулет, — пояснила Айын. — Предмет силы. Дед его сам изготовил из моржового бивня. Специально для тебя! Эксклюзивно, как сейчас принято выражаться. А цепочка серебряная, подобрали в ювелирном магазине. Носи его, может быть, пригодится. В нём — часть силы деда. И моей тоже.
— Классно! — восхитился я, как ребёнок новой игрушке. Вещица и вправду была выделана искусно, даже не верилось, что вручную. — А что это за пожелание он вырезал?
Айын рассмеялась. Какой замечательный смех у неё, в который раз отметил я.
— Это что-то вроде молитвы шамана добрым духам о другом человеке. И Белому Свету, — пояснила она. — Шаманы, идущие путём знания и свободы, произносят это тем, кого посвящают. Мы тебя не посвящаем, но пожелание оставляем. Оно годится для каждого.
Я повесил амулет себе на шею.
— Идёт мне?
— Очень идёт! — кивнула Айын. — Будто с ним и родился!
— Нет, всё-таки как здорово, что ты приехала! Просто не верится, что  ты — у меня в гостях! — повторял я. — А я тебе звонил, не застал. Тут со мной такое…   
Я начал излагать всё странное, что произошло за последние дни. Айын внимательно слушала. Всё было почти как в тот летний день, когда я пришёл к ней с визитом. С той разницей, теперь не я сидел у неё на кухне, а она у меня.
Но проблемы всё так же были у меня.
Я рассказал обо всех перипетиях своей жизни за то время, пока мы не виделись. О своих странных снах; о видении призрака перед аварией; о своих переживаниях там, за чертой; об именах, записанных мною то ли во сне, то ли в трансе, и о людях, которые носили эти имена; о таинственном обществе «Феникс» и встрече с его председателем. Ну и, конечно, об иероглифах.
Когда я закончил, она подумала и резюмировала:
— Да, интересно… Объяснить это всё я не берусь, но совершенно определённо могу сказать три вещи. Во-первых, все эти события, включая катастрофу на дороге, — звенья одой цепи, начавшейся с твоего посещения Лысой горы. Кстати, я там тоже побывала…
— И ты? На Лысой горе? — вытаращился я. — Айын, но ведь ты могла…
— Как видишь, всё закончилось хорошо, — успокоила Айын, не дав мне выразить свои эмоции, — рано или поздно мне необходимо было там побывать. Необходимо, ты ведь знаешь, — мягко добавила она.
— И что там… с тобой было? — загорелся я любопытством.   
— Как-нибудь расскажу, но не сейчас. Мы ведь о тебе говорим, так? Во-вторых, в конце этой цепи тебе предстоит что-то сделать. Вместе с теми людьми, имена которых каким-то образом тебе были сообщены. Не знаю, что именно, но… что-то важное.   
— Для кого важное? — обалдело вымолвил я. — Для страны?
— Для Земли, — сказала Айын совершенно серьёзно. — Да-да, не улыбайся. Дед мне сразу это сказал — помнишь наш разговор по телефону? А сейчас я и сама это чувствую. Я ведь тебя вообще хорошо чувствую, даже на расстоянии, — тут она загадочно улыбнулась. — Вот только ты сам этого пока не осознаёшь.
— И когда осознаю? — спросил я. — И вообще, почему ты думаешь, что я? Я ведь просто обычный простой смертный. Не такой, как вы с дедом, не такой, как был Виталий.
— Почувствуешь скоро, — заверила Айын. — Эти твои знаки… иероглифы, да? — они скажут. Я так полагаю, это знаки сил из Верхнего мира. А может, и выше. А почему именно ты… — ну, не знаю, но насчёт «обычного простого смертного» ты скромничаешь. Мы же обсуждали эту тему, помнишь?
Я с улыбкой кивнул. Такое не помнить было невозможно. Особенно те обстоятельства, при которых это обсуждалось. 
— А в-третьих, хоть ты и избежал смерти, чему я невероятно рада, опасности окончательно ты не миновал. Возможно, для тебя в каком-то смысле главные опасности ещё впереди. Как это ни печально, но я должна тебе это сказать.
— Что ты имеешь в виду, Айын? — проговорил я испуганно. — Разве мне и так не хватило? Неужели ты чувствуешь, что меня ждёт ещё что-то… неприятное? 
— Боюсь, что да, — вздохнула Айын после паузы, в течение которой мы молча смотрели друг на друга. — Я чувствую, что самая главная опасность осталась в прошлом, но тебе предстоит сделать что-то. Что-то такое, что сопряжено с серьёзными трудностями и, возможно, даже с угрозой для жизни. Ведь всё, что с тобой последнее время происходит, подтверждает это.
Я удручённо молчал. Я и сам интуитивно чувствовал приближение какой-то грозной неизвестности.
— Алекс, ты оказался на пути ищущего, — она вдруг стала серьёзной, и я понимал, что к её словам сейчас надо отнестись соответственно. — Но он отличается от того, который прошёл Виталий и которым следуем мы с дедом. Я с радостью сделала бы всё, чтобы помочь тебе на твоём пути, если бы была твоей попутчицей. Но он твой, и тебе нужно идти по нему самостоятельно. По крайней мере, попутчики у тебя другие.
Слышать это было больно. Я сидел, кусая кубы и не зная, что сказать. Наконец, выдавил:
— Айын, а может, нет никакого пути? Может, это всё выдумки? Я не ищу для себя никакого особого пути и не собираюсь совершать никаких подвигов. Я не супермен, не герой боевика и не желаю им становиться. Я хочу быть просто нормальным человеком. И я хочу, чтобы мы были вместе, понимаешь?
Айын помолчала немного. Потом тихо произнесла:
— Я не знаю, и никто не знает, кто или что, в нас или вне нас — выбирает наш путь. Но он есть, и пройти его — наше предназначение. Можно, конечно, отказаться, так проще жить. Не хочу говорить банальности… однако ты и сам знаешь не хуже меня: каждый несёт ответственность за последствия своего выбора. Перед собой в первую очередь. Я не хочу тебя никуда наставлять, но… сам подумай. Легче ли тебе будет жить с осознанием того, что ты отказался от своего предназначения, а значит, от себя? Виталий сказал бы тебе то же самое. И дед тоже.
Я тяжело вздохнул. Она говорила всё то, что уже давно ворочалось у меня в сознании, но признаться себе в этом я никак не решался.
— Но у меня сложилось впечатление, что ты свой выбор сделал, — продолжила Айын. — Ещё прошлым летом в Нарьян-Маре. Думаю, ты понимаешь, о чём я.
Она замолчала, глядя на меня своими большими шоколадными глазами.
Меня сильно тронули её слова. Она была, пожалуй, единственным человеком, который понимал меня по-настоящему. Единственным человеком, которому я мог полностью довериться и перед которым мог полностью раскрыться.
И она была той единственной женщиной, с которой я хотел быть вместе.
Несмотря ни на что. До самого конца.
На меня нахлынули разом все эмоции, которые я испытал от понесенных потерь последнего года; которые столько раз кидали меня в бездну отчаяния за последнее время. Вся горечь и тоска, что скопились у меня внутри за время разлуки с ней, сейчас выплеснулась наружу. Я не мог больше сдерживать себя.
Я горячо заговорил о том, как я отношусь к ней, как мне хочется быть с ней, что  готов отдать ей всё. Я просил у неё прощения за свою недалёкость и потерянность, за слабость и нерешительность; за то, что позволил обстоятельствам оказаться сильнее меня. Я уверял, что только теперь по-настоящему осознал, насколько ценным подарком судьбы для меня была встреча с ней. Как я раскаиваюсь, что в какой-то момент готов был отказаться от такого подарка. И насколько я благодарен ей за поддержку; да просто за то, что она снова появилась в моей жизни… Сама…
Я сказал, что такой женщины, как она, больше никогда не встречу. И не хочу встречать.
Моя речь была длинной, эмоциональной и сумбурной. Я осознавал, что утратил самообладание и выгляжу в её глазах полным идиотом, но и сдерживаться больше не было сил.
Айын слушала меня, не перебивая. Она понимала, что мне нужно выговориться, что только ей я могу излить всё, что накопилось в душе.
Когда я выдохся, она подошла ко мне и молча обняла меня. Я сидел, обхватив её руками и прислонившись к ней головой, чувствуя, как уходят печаль и боль.
Когда я успокоился, мы занялись приготовлением ужина. И затем снова долго говорили. Нам было что сказать друг другу.
Было уже за полночь, а мы никак не могли насытиться общением. Нам вдвоём было замечательно.
А потом была горячая, безумная, нескончаемая ночь почти без сна. И это было ещё замечательнее.


15

Наутро Айын отправилась в Поморский университет на свою конференцию, а я пошёл в выставочный зал. Максимум, что я рассчитывал сделать сегодня ещё — попробовать разыскать Светлану Трофимову, студентку мединститута.  Но этим заняться было лучше в общежитии и во второй половине дня, после занятий.
Но вообще-то заниматься поисками посторонних для меня людей было лень, голова была тяжёлая от недосыпа.  А тем более меня ждал ещё один вечер с женщиной, общество которой было мне желаннее любого другого.
Выставочные залы я посещал не очень-то часто — любителем и знатоком изобразительного искусства я никогда не был. Последний раз я был в Доме художника, когда учился в школе, — не помню, классе во втором или третьем нас водили туда на экскурсию. И, если бы не вереница последних событий, вряд ли оказался бы там когда-нибудь ещё раз.
Но сейчас ноги сами привели меня к зданию с высокими стеклянными витринами, массивными двустворчатыми дверями и табличкой над входом «Выставочный зал. Архангельский областной союз художников». А рядом красовались афиши с именами местных живописцев, которые мне ни о чём не говорили. Все, кроме одного — оно сразу бросилось мне в глаза посреди остальных:
«Добужинский Лев Эдуардович. Пейзажист. Цикл «Поэзия Беломорья»».
Сердце у меня учащённо забилось. Игорь говорил правду.
Я вошёл в здание, разделся, купил недорогой билет. По ходу дела отметил удивлённые взгляды гардеробщицы и кассирши. Понимаю вас, уважаемые дамы, отметил я про себя. В наше смутное время интересы молодых здоровых мужчин, как правило, лежат очень далеко от всяких там художеств. Да и я просто так, из праздного любопытства, сюда не пришёл бы. Знали бы вы, что меня привело…
Народу в зале было мало, как и следовало ожидать. Пожилая благообразная степенная пара с мальчиком лет пяти-шести, скорее всего, внуком;  какой-то старичок в очках и берете набок — судя по всему, сам художник или критик; да ещё девушка лет двадцати — смотрит, что-то старательно записывает; вероятно, студентка какого-нибудь художественного училища.
Я подошёл к стендам и стал рассматривать картины. На творения Льва Эдуардовича Добужинского  я наткнулся почти сразу. Они занимали заметное место среди этой выставки.
Конечно, я вполне отдавал себе отчёт, что мои познания в живописи минимальны; да и чувство художественного вкуса, наверное, тоже оставляет желать лучшего. Но и я не мог не заметить мастерства художника Добужинского. Раньше мне тоже доводилось видеть полотна выдающихся маринистов. Почти всякий, кто вырос в России, хоть раз бывал в Третьяковской галерее, в Русском музее,  в Эрмитаже. Доводилось, конечно, бывать и мне. Изображения морской стихии каждый раз производили на меня сильное впечатление. Особенно — работы Айвазовского.
Не могу сказать, что можно сравнивать с ними картины, которые были передо мной сейчас. Но это тоже были работы мастера, который по-своему замечательно видел и передавал красоту моря и вообще северной природы. Даже я мог сказать, что у него был свой, особый, неповторимый взгляд и стиль. В его изображении моря, волн, скал, неба, облаков, солнца — было что-то неуловимо мистическое. Я невольно подумал, что если бы кто-то писал книги в жанре «фэнтези», действие которых происходило бы у нас на Беломорье, то лучших иллюстраций к ним было бы не подобрать.
Я переходил от одного стенда к другому, подолгу разглядывая морские пейзажи, иногда восхищаясь, иногда поражаясь, как точно художник уловил и передал какие-то оттенки, детали, нюансы окружающего мира, — хотя  вряд ли можно было бы сказать, что написаны картины в реалистической манере. И вдруг моё внимание привлёк какой-то странно знакомый вид. Я остановился, вгляделся внимательнее и замер.
На картине было изображение того самого острова. Того, который я видел в снах. Над которым я пролетал в том видении, когда оставил на время собственное тело. Я узнал его, это был тот остров, в этом не было никаких сомнений.
Та же до боли знакомая заснеженная равнина, чуть тронутая рассветными лучами. И те же скалы на горизонте.
Под картиной была подпись: «Остров Безымянный».
Я тут же вспомнил то, что сказал мне Игорь Векшин по телефону. Он упоминал это название.
Совпадений было слишком много.
В зале было тихо и спокойно, как в келье у монаха, но меня охватило сильное волнение. Аж дрожь пошла по телу. Наверное, это волнение передалось и другим присутствующим, потому что я ощутил на себе чей-то взгляд. Я оторвался от картины и огляделся. Те, кого я видел в зале раньше, так же неспешно продолжали знакомиться с экспозицией, не обращая на меня внимания.
Правда, в зале появился ещё один посетитель, вошедший вслед за мной незаметно для остальных. Он тут же отвёл взгляд, делая вид, что рассматривает картины, и я понял, что он-то и смотрел на меня только что. 
Это был довольно толстый мужчина среднего роста, лет под сорок, в свитере грубой вязки, неглаженых брюках и не слишком ухоженных зимних сапогах. Волосы у мужчины были длинными и спутанными, какими-то дикорастущими, а щетина на лице свидетельствовала о том, что бритва не касалась его дней пять. Смотрелся этот тип здесь, посреди цитадели искусства, мягко говоря, не совсем обычно. Интересно, подумал я, почему многие люди с избыточным весом не проявляют избыточной заботы о своём внешнем виде?
Окинув взглядом странного посетителя, я перешёл к следующему стенду.
Там тоже были картины художника Добужинского, и на нескольких из них, судя по названиям, тоже был изображён остров Безымянный, но в других ракурсах и в другие времена года, в том числе летом. Вид острова с моря, летом, покрытого зеленью и освещённого солнцем на безоблачном небе, смотрелся особенно эффектно. Датированы работы были по-разному: одни были написаны шесть или семь лет назад, другие — совсем недавно, в прошлом году.
Одна работа особенно поразила меня. Она называлась «Песнь Земли». На ней был изображён тот же остров, но вид был сверху. И при этом скалы и земля острова были нарисованы как бы полупрозрачными, а где-то в глубине, под землёй, словно бы распускался огромный огненный цветок, от которого во все стороны исходили лучи света. Этот цветок как будто пробивался сквозь землю, наружу, чтобы обрадовать своим появлением весь мир.
Я стоял, заворожено глядя на эту композицию. Она была последней из работ Добужинского. И самой потрясающей. Так увидеть и изобразить мог человек, обладающий не только большим талантом и профессиональным мастерством, но и, безусловно, неординарным видением мира.
Я оторвал глаза от картины и снова успел поймать пристальный, цепкий взгляд толстяка, тут же переключившийся с меня на картину перед ним. Мне стало ясно, что странного типа интересовала не выставка, а моя персона.  Он явно следил за мной, хотя делал это неумело. Понятно, что начал следить он на улице, но интересно, с какого момента? И главное, кто он и что ему нужно?
Радужное состояние, которое вызвала у меня картина «Песнь Земли», тут же сменилось неуютным, тревожным чувством. Я, не подавая виду, бегло просмотрел остальную экспозицию, хотя она меня уже практически не интересовала. Дойдя до конца, я быстро вышел, оделся и быстрым шагом, петляя дворами, пошёл по направлению к набережной.
По дороге я несколько раз оглянулся. Но не заметил, чтобы кто-нибудь за мной шёл. Скорее всего, толстяк понял, что я заметил, и оставил слежку.
Я до сих пор не понимал, чем заслужил такое внимание разных незнакомых мне людей. Но нутром чувствовал, что это как-то связано и с островом, в существовании которого я уже почти не сомневался, и моими странными иероглифами. И меня это очень беспокоило. Когда за тобой начинают следить незнакомцы, вряд ли для тебя это может означать что-нибудь хорошее.
В общежитие медицинского я решил пойти позднее. Светлана сейчас, скорее всего, в институте. Найти её я всегда успею. А у меня возникла другая идея.
Я направился в областную научную библиотеку, чтобы узнать что-нибудь об острове Безымянном. Вообще, я полагал, что Архангельскую область географически знаю достаточно хорошо — как-никак, профессия геологоразведчика к тому обязывает. Но об острове со странным названием «Безымянный» я узнал впервые.
Не без труда я упросил библиотекаря  позволить мне залезть в архивный отдел. Я провёл достаточно много времени, перебирая старые подшивки местной периодики. Наверное, я бы ничего не нашёл в огромных ворохах старых газет и журналов, если бы не вспомнил, что когда-то в главной областной газете «Правда Севера» была рубрика «Непознанное». Там печатались разные интересные сведения, необычные факты, не нашедшие подтверждения гипотезы. И, как ни странно для советского времени, даже тогда — не всегда строго научно обоснованные.
Часа три я просматривал газеты, делая упор на заметках с подзаголовком «Непознанное». Наконец, моё терпение было вознаграждено: в газете восьмилетней давности на глаза мне попался неброский заголовок: «Остров Безымянный охраняет свою тайну». Я жадно прочитал небольшую статью, даже скорее заметку.
В нескольких скупых строчках сообщалось, что есть такой почти не обитаемый остров в Белом море, расположен ближе к Кольскому полуострову, в стороне от морских путей сообщения. Является выступом карельской подводной гряды и известен как пункт гидрометеорологических наблюдений. Но больше славится как живописное место, привлекающее перелётных птиц, которые во множестве там гнездятся, и орнитологов, которые их изучают. А также художественно одарённых личностей, которые восхищаются видами этого острова и черпают там образы для воплощения в своих произведениях. Первые люди, посетившие остров и построившие там гидрометеостанцию, отмечали его особую атмосферу. По свидетельству одного их научных сотрудников станции, там находится какая-то аномальная зона, изменяющая обычное человеческое восприятие. Вскоре после вступления метеостанции в рабочий режим, писал автор статьи, при невыясненных обстоятельствах погиб один человек, а причина его смерти так и осталась загадкой. Ещё один пережил некое сильное воздействие на психику, которое оставило его невменяемым.
Здесь я прервал чтение. Я был ошеломлён. Это очень напоминало историю с Лысой горой, которую я сам пережил в Ненецком округе полтора года назад. Но настоящее удивление ждало меня впереди.
Через восемь лет после того случая, сообщал дальше журналист, на остров отправилась группа из шести человек.  Целью визита было (тут я поморщился — вот тарабарщина!) «…исследование особенностей протекания биофизических процессов в локальных участках земной поверхности, характеризующихся значительными отклонениями в параметрах геомагнитного поля, а также их возможного влияния на функционирование центральной нервной системы человека». Возглавлял группу седьмой человек — научный сотрудник метеостанции, имя которого осталось для автора секретом. В числе группы были известный в области учёный-психолог А.С. Герфман и не менее известный художник Л.Э. Добужинский.
Вот это была для меня новость. Я перечитывал абзац раз за разом, не веря своим глазам. Почему Аркадий Семёнович Герфман так старался разубедить меня в существовании этого острова?
Однако ещё больше меня удивило то, что и на сей раз при исследовании «аномальной зоны» на острове один человек из группы сошёл с ума, а ещё один чуть не погиб и чудом остался в живых. И опять причина столь странного воздействия на людей оказалась неизвестной. Ни медики, ни органы следствия, ни сами оставшиеся в живых участники группы не могли сказать что-то определённое, что пролило бы свет на эти и предыдущие события.
Этот остров, подытожил автор, хранит какую-то мрачную тайну, которую, возможно, человеку и не стоит пытаться открыть. Во всяком случае, на острове нет ничего настолько важного с научной, промышленной или военной точки зрения, за что бы стоило ещё расплачиваться человеческими жизнями.
«М-да, вот на этой оптимистической ноте мы и закончим наше повествование», — заключил я за автора статьи.
Больше нигде и ничего об острове Безымянном мне в архивах найти не удалось. Да и не хотелось уже более ничего искать.
Я посмотрел на часы. Пора было идти домой. Скоро должна была вернуться Айын, и к тому же я почувствовал огромную усталость. Даже не из-за того, что практически не спал ночью, а из-за того, что успел узнать за сегодняшний день.
Я покинул библиотеку и пошёл домой.
 
               
16

Айын должна была вернуться часам к пяти вечера. У меня ещё было полтора часа свободного времени.  Я решил его понапрасну не терять и сел за телефон.
Сначала я связался с управлением геологоразведки и спросил одного из бывших сотрудников. С этим человеком меня связывали на работе хорошие приятельские отношения, и к тому же он досконально знал географию области и имел быстрый доступ к сведениям по данной теме.
После недолгого обмена репликами, приветственных и просто «за жизнь», я попросил узнать как можно больше об острове Безымянный, сославшись на служебную необходимость. Коллега с удивлением сказал, что ничего о таком острове не слышал. Я сообщил то немногое, что узнал сам, и тот пообещал покопаться в базе данных и через полчаса перезвонить.
Затем я позаимствовал у соседей телефонный справочник и стал обзванивать все квартиры, владельцы которых значились в справочнике под фамилией Векшин. Мне повезло с третьего раза. Ответила пожилая женщина, судя по всему, мать Игоря. Она подозрительно осведомилась, кто его спрашивает. Я поспешил успокоить, что это не из военкомата и не из милиции. На настойчивые расспросы женщины, кто же я такой и что мне нужно, пришлось соврать и сказать, что я из молодёжной городской организации. Лучше в голову ничего не пришло — ведь про Игоря я не успел узнать практически ничего, кроме того, что ему двадцать, что он избегает призыва и пережил то же, что и я. 
После того, как женщина успокоилась, она сообщила мне, что Игоря дома нет, и он вторые сутки живёт где-то у друзей. Когда ему вздумается вернуться, сказала она, неизвестно. «Всё-таки не доверяет», — подумал я, но оставил свой телефон, назвался  и попросил перезвонить сразу, как появится.
Сразу после разговора с матерью Игоря раздался звонок из управления геологоразведки. Бывший коллега с грустью констатировал, что ему удалось узнать немногим больше того, что я рассказал ему. Сведения по острову Безымянный очень скупые — вероятно, из-за того, что он был засекречен.  Сам остров достаточно большой для Белого моря, километров до пяти длиной. Не то чтобы очень большой, как, скажем, наиболее крупные острова Соловецкого архипелага, но заметный. При этом обозначен только на специальных картах. Там в пятидесятые якобы был сооружён некий стратегический объект, то ли станция радиолокационного слежения ПВО, то ли какая-то военная лаборатория. Через пару десятков лет этот объект был демонтирован, и на его месте была оборудована метеостанция, которая действовала более десяти лет. Но в настоящее время практическое значение она утратила. Вроде бы там никто сейчас не живёт и никаких работ не ведётся. Однако данные сведения, добавил коллега, могут быть неточные или устаревшие. Вот, в общем-то, и всё.
Мне осталось только сердечно поблагодарить бывшего сотрудника. И остаться опять наедине со своими неразрешимыми вопросами.
Посидев ещё немного, я набрался решимости и достал визитную карточку, которую дал мне Герфман. Некоторое время я колебался, стоит ли звонить ему; я ведь даже не очень представлял, что, собственно, хотел сказать или спросить у него. Что-то внутри говорило: не стоит этого делать. Этот звонок, скорее всего, не решит моих проблем, а добавит новых. Но одно я знал точно: у этого человека есть ключи к пониманию всего, что происходит между мною и этим злосчастным островом.
Там произошло что-то такое, участником чего он был. То, что касается меня. В чём я тоже, вероятно, должен стать участником.
Наконец я собрался с духом и набрал номер, указанный на карточке.
Я ожидал услышать мелодичный голос какой-нибудь секретарши. Но из трубки раздался спокойный и уверенный голос самого Аркадия Семёновича:
— Алексей Романович? Добрый день! Наконец-то созрели? Слушаю вас.      
«Эге, у него автоматический определитель номера! — подумал я. — Это не рядовая шарашкина контора какая-нибудь. Похоже, организация-то посерьёзнее, чем я предполагал».
— Здравствуйте, Аркадий Семёнович, — начал я, стараясь не дать понять, что удивлён.  — Я не по поводу вступления в вашу организацию. Я просто хотел бы знать, почему… почему вы мне сказали неправду.
В трубке ничего не было слышно. Похоже, мой собеседник держал паузу, ожидая от меня продолжения.
— Насчёт острова Безымянный, — добавил я. — Я узнал, что остров такой есть. И вы сами там были. Что скажете?
Аркадий Семёнович выждал ещё несколько секунд и глубоко вздохнул.   
— А вы дотошный человек, Алексей, — констатировал он наконец то ли шутливо, то ли удивлённо. — Хотите докопаться во всём, как писал поэт, «…до корней, до самой сути». Наверное, это хорошее качество. Я и сам таким был, поэтому ценю и понимаю. Но вы ещё достаточно молоды. А я пожил на свете больше вашего и знаю, что голая истина может быть опасной для того, кто её открывает. Докапываясь во всём до корней, можно выкопать себе беду. Дерево без корней может упасть на голову, понимаете? Как сказал один древний мудрый китаец: «Утром познав истину, вечером можно умереть».
Он опять замолчал, видимо, ожидая ответной реакции.
— Что-то я вас не совсем понимаю, — сказал я как можно спокойнее, хотя внутри всё задрожало. — Можно без метафор?
— Хорошо, будем без метафор, — мягко согласился Герфман. — Просто есть вещи, в которые не нужно соваться, а лучше вообще про них не знать. Примерно как не стоит лезть на высоковольтную линию, если вы не электромонтажник. Вот сейчас вы, Алексей, пытаетесь влезть в то, что вам знать совершенно не нужно. Вы даже себе не представляете, во что пытаетесь ввязаться, и насколько это опасно. Я понимаю, не совсем ещё выветрившийся юношеский авантюризм… Вы не обижайтесь, я ничего дурного лично про вас не хочу сказать. Говорю, сам прошёл когда-то через страсти такого рода. И очень сильно обжёгся, поверьте. Вы мне симпатичны, потому советую вам чисто по-дружески: оставьте это… Живите себе спокойно, занимайтесь своими делами. Семью, наконец, заведите, ведь пора уже… А если требуется помощь, то на нас можете всегда рассчитывать, я ведь уже говорил и повторяю.
— Я, конечно, очень тронут такой заботой с вашей стороны, — сказал я тоже после паузы. — Но всё-таки хотелось бы знать, в чём причина того, что вы столь ревностно оберегаете меня от всего, что касается этого острова. Даже сознательно пытались меня дезинформировать. Может, вы там клад зарыли?   
— Очень остроумно, — протянул Аркадий Семёнович. — Ну что ж… Действительно, я был откровенен с вами не до конца. Остров есть, глупо отрицать, раз уж вы нашли способ убедиться. Но, во-первых, и вы, будем объективны, мне правду не сказали. Об острове вы и раньше каким-то образом знали. Так что тут мы квиты.  А во-вторых, и это главное, говорю ещё раз: лучше никому вообще и вам в частности об этом ничего не знать. Это именно тот случай, уверяю вас, когда меньше знаешь — лучше спишь и дольше живёшь. Простому предостережению вы бы не вняли, поэтому я и сказал вам, что острова нет. В ваших же интересах сказал, так что даже не извиняюсь. Но ведь вы на этом не успокоились, вот в чём проблема.
— Для кого проблема? — спросил я, внутренне напрягшись.
— Да для вас, Алексей Романович, для вас же! — в голосе моего собеседника зазвучала нотка нетерпеливости. — Давайте на этом закончим. Я надеюсь, мы друг друга поняли?   
— Не хочу вас разочаровывать, но я ничего не понял, — ответил я. — Ничего, кроме того, что вы неизвестно почему хотите скрыть от меня нечто важное. Что-то такое, что касается меня лично. Не хотите, не говорите. Но я ведь всё равно узнаю.
— Не стоит, — голос Аркадия Семёновича прозвучал тихо и как-то зловеще. — Не стоит, Алексей, влезать на высоковольтную линию. Может убить. Пожалуйста, поймите это. Зачем вам заканчивать жизнь в таком молодом возрасте?
Это было произнесено так, что я не нашёлся что ответить. Я держал трубку у уха и ошарашенно молчал. Такого поворота событий трудно было ожидать.
— В общем, счастливо оставаться, — добавил Герфман. — И, пожалуйста, не забывайте того, что я вам сказал.
В трубке раздались короткие гудки.
         
       
17

Некоторое время я сидел неподвижно, пытаясь как-то осмыслить разговор с председателем общества «Феникс». Аркадий Семёнович беспокоился не о моём здоровье, теперь это было совершенно ясно. Я ступил на какую-то территорию, куда простому смертному ступать не дозволялось. Но кому и каким образом я мог перейти дорогу, просто интересуясь никому не известным островом, даже и предположить было трудно.
«Может, оставить всё это к чёртовой бабушке? — подумал я. — Куда и зачем я, правда, лезу? Мало, что ли, и без того проблем?»
И, словно в ответ на эти мысли, надо мной вспыхнули иероглифы. Раньше они никогда не приходили ко мне дома. Но сейчас световой столб пронизывал привычный мне потолок и уходил куда-то вверх, в бесконечность.  А хоровод огненных знаков в нём был как никогда ярким и впечатляющим. Я даже почувствовал настоящее давление — такое сильное, что по телу пошла дрожь и возникло трудно преодолимое желание идти, бежать, действовать. Это было похоже, наверное, на какой-то древний инстинкт хищника, не позволяющий ему оставаться на месте — быть активным, стремиться, действовать любой ценой и несмотря ни на что. Но куда стремиться, для чего, — ясности не было.
Был только призыв — властный, зовущий, непререкаемый; его невозможно было игнорировать, ему невозможно было сопротивляться. 
Это продолжалось несколько секунд, но настолько интенсивно, что ещё минуту после я не мог прийти в себя.
Я понял, что это был ответ оттуда на мои мысли.
Иероглифы давали мне понять, что останавливаться в своих поисках мне нельзя.
Я сидел в полной тишине и напряжённо размышлял, как мне быть дальше.
Скоро вернулась Айын с множеством всяких вкусностей и даже с бутылкой вина. Я знал, что спиртного она не употребляет совсем. На моё удивление она отреагировала в том духе, что вино она купила для меня. Но я пьянел от одного её присутствия.
Наскоро приготовив ужин, мы уселись за стол. Айын вкратце рассказала мне о том, как прошёл у неё день, сопровождая это забавными комментариями. Мне доставляло огромное удовольствие просто глядеть на неё и слушать её чарующий голос, даже особо не вникая в то, что она говорит. Но она быстро закончила, и настал мой черёд поведать обо всём произошедшем.
Когда я стал рассказывать о том, что мне удалось узнать об острове Безымянный, Айын стала особенно внимательной. Повышенный интерес у неё вызвал и мой разговор с Аркадием Семёновичем. Когда моё красноречие иссякло,  она после непродолжительной паузы вымолвила:
— Я так и знала. Алекс, это место силы, подобное Лысой горе. И оно зовёт тебя через эти твои  иероглифы.   
Я оторопел.
— Айын, ты хочешь сказать… мне действительно надо там побывать?
— Не только побывать. Но и что-то совершить там. Всё, что происходило с тобой у нас, под Нарьян-Маром, подготавливало тебя к этому. Считай, что это была тренировка, или если хочешь, тест, который высшие силы заставили тебя пройти.
— Тренировка? — мне стало на душе совсем неуютно. — Для чего?
— Не знаю. Я думаю, ты узнаешь это сам, и не раньше, чем появишься там. Я могу только предполагать, основываясь на сигналах из Верхнего мира и собственной интуиции. Так вот, они мне подсказывают: в том, что ты должен сделать на этом острове, состоит твоё предназначение на Земле.
— А потом можно и умирать со спокойной совестью? — попытался перевести я разговор в шутку, хотя на самом деле мне было совсем не до шуток. Если уж то, через что мне пришлось пройти там, было всего лишь тренировкой или испытанием прочности, — что же должно было меня ждать на этом острове?
— Ну конечно, нет! Потом ты только и начнёшь жить в полном смысле этого слова, — улыбнулась Айын. — Тем более ты один раз уже умер, а дважды не умирают.
— Спасибо, милая, утешила, — пробормотал я.
— Я, конечно, понимаю, что это не тема для шуток, — добавила Айын, посерьёзнев, — но даже то, что с тобой произошло… эта авария и возвращение оттуда, — это всё часть испытания тебя на прочность. Прежде всего, на прочность духа. Можешь верить, можешь не верить, но это так.
— И что же, получается, то, что я чудом выжил, — это показатель того, что я прошёл испытание? Типа, результат теста положителен? Но ведь мало ли кто после чего выживает. Таких, как я — много…
— Вся штука, что ты не просто вернулся. Ты принёс с собой нечто оттуда. Приносит далеко не каждый. И то, что ты принёс, сделало тебя другим. Способным на большее. Помнишь, дед тебе рассказывал о том, что человек с точки зрения трёх миров напоминает дерево?
— Конечно, помню, — кивнул я. — Я вообще ничего не забыл. Разве такое можно забыть?
— Так вот, твои корни, ствол и крона чуть было не отделились друг от друга после той аварии. Но жизненная сила твоего дерева этого не позволила. Мало того, на кроне твоего дерева в результате появились плоды.  Скажем так, это испытание заставило твоё дерево плодоносить!
— Ты имеешь в виду эти… иероглифы?
Айын кивнула.
Я сидел, погружённый в размышления. Было от чего задуматься.
— И ещё, я должна тебе сказать одну вещь… — вывел меня из задумчивости её голос. — Тут явно замешаны какие-то человеческие интересы. Этот Герфман… он не тот, за кого себя выдаёт. По крайней мере, не совсем тот.
— Это я уже понял, — уныло протянул я. — Вот только бы знать, почему? Что у них на острове произошло с этим художником и с третьим, кто с ними был?
— Знаешь, Алекс, — задумчиво проговорила Айын, — мне почему-то кажется, что вот этот загадочный третий и является ключевой фигурой в понимании всего, что связано с этим островом. Ты ведь мне рассказывал о том, что видел кого-то на острове — тогда, в состоянии комы?
Меня осенило.
— Точно, Айын, какая ты молодец! Как я сам не догадался! Наверняка это он! Правда… — тут я сник, — это мало что проясняет.  Ну, пусть это он, так что из того?
— В общем, загадку эту придётся тебе самому разгадывать. Мне и самой стало интересно, но тут я помочь тебе не могу, — с сожалением вздохнула Айын. — Тем более живу я от тебя далеко. Пока далеко, — добавила она с улыбкой.
— Пока? — переспросил я.
Тут Айын рассказала мне, что её приглашают работать в Архангельск. Моему ликованию не было предела. Моя мечта на глазах сбывалась. Я даже забыл про остров и всё, связанное с ним.
— Но я должна ещё минимум полгода отработать у себя в школе, — остудила Айын мой восторг от новости. — А потом, думаю, с трудом, но отпустят.
— Да конечно отпустят, куда ж денутся! — воскликнул я, чуть не приплясывая.
И тут раздался телефонный звонок.
Я посмотрел на Айын, а она на меня. Я стал уже бояться звонков. И, кроме того, уже на сегодня не хотел никаких звонков. Она поняла это. Но сделала мне знак глазами: «Подойди».
Я подошёл и снял трубку.
— Алло!
— Алексей Романович? Это я, Игорь Векшин, — бодро произнёс высокий молодой голос.
Я перевёл дух.
— Игорь? Рад слышать! Ну, когда теперь мы с вами встретимся?
— А вы можете ко мне домой прийти завтра? — осведомился Игорь.
— Давайте, приду завтра, — сразу согласился я. — Диктуйте адрес!
Записав, я добавил:
— Надеюсь, милиция не утащит вас на моих глазах.
— Я тоже думаю, что на сей раз никто не помешает пообщаться, — засмеялся  Игорь. — Приходите днём, около двух. До завтра!
Он отключился.
— Видишь, всё хорошо, — улыбнулась Айын. — Вот и нам сейчас никто не помешает.

      
18

Утром Айын ушла на свои занятия. Я в очередной раз был удивлён, сколько у неё жизненной энергии. Казалось, и в отдыхе она почти не нуждалась.
Я проспал ещё три часа, и только после этого, всё же ощущая голову тяжёлой, выпил лошадиную дозу крепчайшего кофе и отправился по адресу, который дал мне Игорь.
Его дом находился от моего достаточно далеко, на другом конце города. Я всегда гораздо больше любил ходить пешком, чем ездить на транспорте.  Кроме того, сознавал, что необходимо как можно больше двигаться после долгой вынужденной неподвижности. Поэтому почти весь путь проделал на своих двоих.
Я уже подходил к панельной пятиэтажке, как вдруг сзади послышался скрип шин по снегу. Я и опомниться не успел, как рядом с обочиной притормозил внушительных размеров «джип». Из него выскочили два здоровых парня в спортивных куртках и в два шага оказались рядом со мной, преградив мне дорогу.
— Ребята, в чём дело? — миролюбиво осведомился я. — Вы меня спутали с кем-то?
На «джипах» разъезжала в основном бандитская братва, которой по всей стране тогда расплодилось предостаточно. Но моя скромная персона вряд ли могла оказаться объектом их интереса — к предпринимательству я не имел никогда ни малейшего отношения, капиталами не располагал, и вымогать у меня было нечего.
А кроме того, эти двое не были похожи на обычных вымогателей. Я понял это, посмотрев на их лица. Ну явно не бандитские.
Один их них лениво усмехнулся.
— Вы Алексей Ведов? — спросил он без предисловий.
Точно не бандиты, отметил я. Обычный браток не стал бы обращаться на «вы».
— Ну я, а что? — сказал я как можно спокойнее.
— Вы-то нам и нужны. Надо бы с нами проехаться. Ждут вас в одном месте.
— А вы кто вообще и почему я должен с вами куда-то ехать? — спросил я, сохраняя спокойную интонацию.
— Вас к себе Аркадий Семёнович приглашает побеседовать, — объяснил парень. И весомо добавил, глядя на меня: — Настоятельно приглашает.
Вот оно как, пронеслось у меня в голове. Я думал, что вчера по телефону — это был наш последний разговор. Ан нет. Всё серьёзнее обстоит.
— Передайте ему, пожалуйста, мою благодарность за приглашение, — сказал я как можно вежливее, — но как-нибудь в следующий раз. Меня сейчас ждут в другом месте.
С этими словами я попытался обойти их, но они тут же передвинулись, снова не давая мне пройти.
— Вам туда не надо, — тихо, но не допускающим возражения тоном, сказал второй, и я понял, что мне действительно сегодня не суждено встретиться с Игорем.
«Не драться же мне с ними», — подумал я. Их двое, каждый из них явно здоровее меня, тем более что я всё ещё слаб после аварии. И к тому же они могут быть вооружены не только кулаками, кто их знает.
— Ну, раз не надо, тогда я домой пойду, — я пожал плечами с деланным равнодушием, собираясь повернуться, но первый схватил меня за рукав.
— Вы с нами поедете, хотите или нет, — бросил он не допускающим возражений тоном. — Так что давайте лучше без глупостей.
— Ладно, хорошо, — я попытался иронизировать, хотя внутри всё нехорошо заныло. — Если уж Аркадий Семёнович так жаждет пообщаться со мной, не могу отказать ему в удовольствии.
— Садитесь на переднее, — указал второй, открывая дверцу «джипа».
Я забрался в салон. Парни тоже сели. Автомобиль тронулся с места и поехал прочь от того места, куда я направлялся.
Мы ехали весьма долго, миновав пределы центральной части города. За это время никто не проронил ни слова. Пытаться разговаривать с этими ребятами бессмысленно, если предстоит беседа с тем, кто их послал за мной. Место, куда «пригласил» меня Герфман, оказалось в тихом и отдалённом от центра пригородном районе, среди новостроек, в которые изредка вклинивались особняки новоявленных местных нуворишей.
Джип притормозил возле трёхэтажного кирпичного коттеджа, с черепичной крышей и подземным гаражом.  Подобных в Архангельске ещё не успели много понастроить. Парни сопроводили меня к двери, на которой висела латунная табличка с выгравированными словами «Архангельское добровольное общество «Феникс»».
«Добровольностью как-то не очень пахнет», — подумал я.
Один из сопровождающих набрал номер на домофоне рядом с входом. Через пару секунд из микрофона донёсся хриплый треск и голос, который мне был уже знаком: «Да?» 
— Всё в порядке, Аркадий Семёнович, — сказал парень. — Доставили!
Дверь открылась. Мы поднялись на третий этаж и подошли к двери с табличкой «Герфман Аркадий Семёнович. Председатель». Один из парней осторожно, даже как-то боязливо, постучал.
— Да, да, входите! — раздался из-за двери знакомый голос.
— Прошу, — сказал сопровождающий, распахнув дверь.
Я вошёл и оказался в небольшом уютном кабинете. Вдоль стен стояли шкафы с книгами и папками. У окна стоял большой письменный стол с монитором, парой модных телефонов и роскошным органайзером с канцелярскими принадлежностями. Герфман сидел за столом в глубоком кожаном кресле и что-то набирал на клавиатуре персонального компьютера. Он был одет в чёрный кожаный пиджак и чёрный же свитер с высоким глухим воротником. Они на удивление шли ему.
Аркадий Семёнович оторвал глаза от экрана и откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы на животе.
— Добрый день, Алексей Романович, — приветливо сказал он, как ни в чём не бывало, даже чуть улыбнувшись. — Рад вас видеть у себя в офисе!
— Чем я заслужил такую честь? — спросил я, не скрывая недовольства в голосе.
— Видите ли, мы с вами вчера поговорили, и мне показалось, что мои слова вы приняли к сведению и отнеслись к ним серьёзно… Да вы проходите, садитесь! — он показал мне на стул напротив себя.
— Спасибо, постою, — буркнул я. — Мы же недолго будем говорить?
— Ну что ж вы такой упрямый? — досадливо поморщился Герфман. — Вы ведь не подросток в пубертатном периоде, в самом деле! Садитесь, прошу вас.
Я подошёл к столу и сел.
— Так вот, я полагал, мы договоримся, — продолжил он, — но, к сожалению, ваше поведение свидетельствует, что я ошибался. Вот и решил пригласить вас в гости, чтобы всё-таки ещё раз попытаться образумить.
— Пригласить? — ехидно переспросил я. — Интересная у вас, однако, манера приглашать! По-моему, в гости ходят по своей воле.
— Согласитесь, по своей воле вы бы ко мне пришли не скоро, — ответил Аркадий Семёнович, сохраняя подобие улыбки на лице. — Вы ведь не хотите вступать в наше общество? А поговорить необходимо.
— Аркадий Семёнович, давайте не будем играть в прятки, — сказал я. — Не знаю, чем вы тут занимаетесь, и не собираюсь выяснять. Мне это совершенно не нужно. Но я понимаю, что всё это — прикрытие для чего-то другого. Для чего — мне тоже не очень интересно. Вы мне скажите, чем я вам помешал?
— Пока ничем, — его благожелательный тон вдруг сменился на жёсткий. — Если бы помешали, то и разговор был бы другим. И с другими последствиями для вас. Но мне бы не хотелось, чтобы дело приняло такой оборот. Поэтому и хочу, чтобы вы не мешали. Мало того, мы готовы сами вам помочь, я уже устал это повторять. Хотите, например, хорошую работу найти? И не здесь, а в Москве или в Питере, скажем? Или можем беспроцентный кредит вам предоставить из фонда нашей организации. Для улучшения жилищных условий. Вам ведь их улучшать надо, не так ли?
— Не знаю, откуда у вас такие связи и возможности, — ответил я. — Но не верю я в безвозмездную помощь незнакомых людей. Особенно в нашей стране и в наше время. Бесплатный сыр сами знаете, где бывает. Работу я свою люблю, переезжать никуда не хочу. Меня и здесь жить вполне устраивает. В чужих подачках, слава богу, не нуждаюсь. Так что давайте эту тему оставим. А мешать я никому не собираюсь. Я только хочу выяснить, что это за остров и какое он имеет ко мне отношение. И почему вы мне в этом препятствуете.
Герфман разочарованно пощёлкал языком.
— Вы же умный человек, Алексей. Поймите, пожалуйста, что есть много такого, чего не должны знать многие. Знакомы вам выражения «военная тайна», «государственная тайна»? Ну ведь в армии-то вы служили, так не должны вас удивлять такие вещи.
— Военная или государственная тайна? Ого! — усмехнулся я. — Не предполагал, что обороноспособность страны может так пострадать из-за моего интереса. По-моему, вы мне льстите. И неужели вы хотите сказать, что ваша организация имеет какое-то отношение к секретам такого рода? Мне кажется, у нас в государстве служб, которые их охраняют, и без вас хватает.
— Вы правильно поняли: в сферу интересов нашей организации входит не только помощь… вернувшимся. И вы опять-таки правы: если не хотите быть с нами, знать вам о нас всё совсем ни к чему. Поймите и ещё одну важную вещь: всё, что касается острова — не ваше дело. Не суйтесь в это. Не ищите ни сведений, ни людей, которые могут что-то знать об этом. Я говорю сейчас совершенно прямо, как вы вчера изволили выразиться, без метафор. Теперь, надеюсь, вопросов у вас не будет?
— Вопрос у меня один, — сказал я, чувствуя, как внутри сжимается какая-то пружина. — А если я продолжу поиски?
Герфман развёл руками.
— Тогда вы точно найдёте неприятности, — невозмутимо ответил он. — И большие неприятности. И наверняка пожалеете, что меня не послушались. Если вообще останетесь живы и здоровы.
— Даже так? — спросил я, стараясь придать вопросу ироническую интонацию. Но получилось не очень.
— Не советую это проверять, — отрезал Аркадий Семёнович.
— Ну, если у вас ко мне всё, то я пойду? — спросил я, вставая.
— Не смею больше вас задерживать, — сказал Герфман. — Верю в ваш здравый смысл и что к этому разговору больше нам с вами не придётся возвращаться. Ребята вас отвезут в центр. Всего наилучшего!
С этими словами он нажал какую-то кнопку на столе. Дверь его кабинета открылась,  заглянул один из тех, кто меня привёз.
— Оставьте Алексея Романовича там, где взяли, — распорядился Герфман.
Я, ни слова не говоря, вышел.
Минут через сорок парни высадили меня возле дома Игоря и остались в машине. Сейчас уж точно идти с визитом к нему не стоило. Я, не оглядываясь, быстрыми шагами пошёл по направлению к собственному дому.
«Чёрт, во что же такое я вляпался?» — крутилось у меня в голове.


19

Сначала я решил пойти домой. Ведь эти ребята, которые заодно с Герфманом, наверняка следили за мной. Ведь поймали они меня у самого дома. Или прослушали наш вчерашний разговор с Игорем. Вот только чей телефон прослушивается — мой или его? Или, может быть, оба?
Оглядевшись по сторонам, я никаких признаков слежки за собой не заметил. Улица была малолюдной и тихой. Немногочисленные прохожие не обращали на меня никакого внимания. Изредка проезжали машины.
«Действительно, зачем мне всё это нужно? — эта мысль опять исподтишка заползла в голову. — Может, действительно не стоит лезть на рожон? А стоит всерьёз подумать о возможностях, которые предлагал Аркадий Семёнович?»
Но тут же я вспомнил вчерашний разговор с Айын. И позавчерашний. И все события, внутренние и внешние, которые предшествовали нашей встрече.
И осознал с предельной ясностью, что не смогу жить так, как будто ничего этого не было.
Я должен был что-то сделать со всем этим. Невзирая ни на чьи запугивания и несмотря ни на какие препятствия.
Иначе мне не стоило возвращаться оттуда.
Просто нужно быть осторожнее, если некто взял мои попытки под контроль и намерен чинить мне препоны.
Немного поколебавшись, я решил всё-таки позвонить Игорю с таксофона. Обещал человеку прийти, а сам делся куда-то; он ждёт, нехорошо получается. Надо в двух словах объяснить, в чём дело, и перенести встречу.
Игорь сразу поднял трубку. Не вдаваясь в подробности, я объяснил Игорю, что сегодня побеседовать не получится, ибо беседа у меня состоялась с другим человеком, и вовсе не по моей инициативе.
— Герфман? — сразу спросил Игорь.
— Да, он, — ответил я, отметив сообразительность парня.
— Понятно, опять он… — сокрушённо пробормотал Игорь. — Когда теперь?
— Не знаю, — сказал я, — сегодня уже не получится. Они, скорее всего, за вашим домом наблюдают. И телефон прослушивают. Может, и сейчас. Я к вам лучше погодя наведаюсь, или вы ко мне. Скажем, через неделю. Мой адрес тоже запишите.
Я продиктовал свой адрес.
— А со Светланой Трофимовой вы знакомы? — спросил Игорь. — Ну, у которой… то же самое.
— Да, Игорь, из вас хороший следователь бы вышел или оперативник, — усмехнулся я. — Нет, пока не удосужился познакомиться. Но собираюсь.
— Она в общежитии медицинского живёт, ну, рядом со швейной фабрикой, знаете, где это?
— Знаю, спасибо за информацию, — поспешно проговорил я, стараясь как можно меньше оставить для ушей потенциальных посторонних слушателей. — Тогда до встречи.
Я отключился. Если слушали наш разговор, пускай думают, что я приду через неделю. А я приду через две. Или, скажем, завтра. А сегодня, пока есть время, попробую найти Светлану. Надо только подождать, пока она вернётся из института.
Некоторое время я просто гулял по городу, сходил в кино, посидел в кафе. И всё время внимательно смотрел по сторонам. Никого, кто бы ходил за мной следом, не заметил.
На часах было половина четвёртого. Скоро начнёт темнеть.
Не такая я важная персона, чтобы за мной следили круглосуточно, решил я. Да и, в конце концов, этот «Феникс» не настолько мощная организация, чтобы обеспечить круглосуточное наблюдение за кем-либо. Аркадий Семёнович, вероятно, решил, что приглашение к нему на беседу произвело на меня достаточно сильное впечатление, чтобы отбить желание действовать дальше.
Вот уж дудки. Только теперь я буду осмотрительнее.
У меня ещё было время до прихода Айын — часа два. Наверное, Светлана уже вернулась с занятий в институте. Может, за домом Векшина они продолжают наблюдать, но откуда им знать, что у меня на уме? А мне вот сейчас взбрело на ум найти эту девицу. Всё равно ведь придётся.
Если уж я вознамерился довести до конца то, что начал. По крайней мере, сделать всё от себя зависящее. 
Я направился к общежитию, где студентку мединститута Светлану Юрьевну Трофимову сейчас было найти наиболее вероятно.
Пройдя через центральную часть города, я остановился на перекрёстке. Совсем недавно я был здесь, на выставке. Осталось только перейти проспект Обводный канал. Общежитие находится за кладбищем с названием «Вологодское». Старое, оставшееся в черте города, в это время малолюдное. Мне нужно было пройти через парк, который к нему примыкает.
Я огляделся по сторонам. Вроде бы ничего подозрительного. Вроде бы…
На светофоре загорелся зелёный. Я перешёл дорогу и оглянулся ещё раз.
На той стороне маячила знакомая толстая фигура. На мужчине была короткая куртка, не скрывающая внушительной комплекции. Руки он держал в карманах. На голове зимняя кепка, козырёк надвинут на глаза. Но я его сразу узнал.
Тот самый толстяк, который следил за мной на выставке. И сейчас он находился здесь не случайно, сто процентов.
Значит, всё-таки следят. Как им это удаётся?
И главное, теперь-то что делать? Домой поворачивать? Сделать вид, что иду совсем не туда, куда задумал?
И тут же над головой вспыхнули иероглифы. Такие же оранжево-багровые, тревожные, какие я видел после знакомства с Герфманом. Они полыхали очень недолгое время, несколько секунд. Я даже не успел остановиться, как они прекратились. Это было предупреждение оттуда — я понял.
Ладно, решил я, всё равно пойду, куда шёл, а там посмотрим. Дорога слишком пустынная, чтобы можно было идти за мной и себя не обнаружить. Если окажется, что он шпионит, я просто сверну и пойду в другом направлении.
Я быстрым шагом двинулся по протоптанной дорожке между рядами заснеженных кустов и тополей. Пройдя метров сто, обернулся. За мной по дороге никто не шёл. Навстречу тоже. Место было совсем глухое. Я прибавил шагу.
Уже смеркалось, свет уличных фонарей сюда почти не доставал. Здесь было довольно-таки темно. До общежития было идти ещё минут пять.
«Ладно, может, он здесь и вправду случайно оказался, — попытался я себя успокоить. — Может, он живёт в этом районе».
Неожиданный шорох заставил меня вздрогнуть. Из ближайших зарослей наперерез мне молча метнулись три мужские фигуры. Я успел заметить, что все среднего роста, одеты в спортивные куртки и вязаные шапочки. Как и те двое, которые утром привезли меня к Герфману. Но эти были моложе.
Я даже не успел испугаться. На меня раньше никто из людей никогда не нападал. Как-то обходилось. Конечно, обстановка на улицах городов в те годы была очень даже неспокойная в криминальном отношении. Как всякий нормальный человек, я осознавал, что такое в принципе может произойти с любым. Но не со мной.
По крайней мере, не так, как сейчас. Обычно хулиганью или грабителям всё равно нужен какой-то повод, чтобы прицепиться к одинокому прохожему.  Даже если делают своё чёрное дело в таком глухом и безлюдном месте, как это. Всё равно перед этим просят или закурить, или добавить на выпивку, или ещё что-нибудь в этом роде.
Но это нападение было внешне совершенно не мотивированным. Оно было  целенаправленным и заранее организованным. Оно было стремительным и внезапным, как прыжок пантеры из засады. Нападавшие не были простой уличной шпаной. Они знали, на кого и почему нападают. Они ждали меня здесь. Лучшего места было не найти.
Первый налетевший схватился за отвороты моей куртки, пытаясь свалить меня на землю. Это у него не получилось, потому что я инстинктивно среагировал и, удержав равновесие, наотмашь ударил нападающего кулаком в лицо. Удар был не нокаутирующим, но довольно сильным. Парень дёрнулся, охнув, но хватки не ослабил и повис на мне, продолжая тянуть вниз. 
Падать мне было нельзя, потому что я знал: это конец. Лежачего запинать, забить ногами гораздо легче. Я бешено задёргался, пытаясь оторвать от себя первого и освободиться. Но в это время подоспели второй и третий.
Я получил чем-то твёрдым такой удар в переносицу, что искры посыпались из глаз. Наверное, в руке у того, кто ударил, был кастет или что-нибудь подобное. Я инстинктивно закрыл лицо руками и наклонился, пытаясь увернуться от тяжёлых частых ударов, которые посыпались на меня с обеих сторон. Тут же сильный удар ногой под дых заставил меня скрючиться в три погибели и рухнуть на колени в сугроб. Ещё один жестокий удар по затылку опрокинул на спину. Силы были слишком неравными.
Плохо дело, мелькнуло в голове. Я понял, что сейчас они будут бить ногами.
Я видел, будто в замедленной съёмке, как один из нападающих, которого я успел ударить,  заносит назад тяжёлый кованый ботинок, чтобы обрушить его мне на голову. И как вдруг его вторая нога вылетает из-под него, чтобы нелепо взмыть в воздух.
Парень со всего маха грохнулся спиной на дорогу от толчка или удара сокрушительной силы. Я даже слышал, как он непроизвольно хакнул, выпуская воздух из лёгких.
Через меня перескочила знакомая толстая фигура в кепке. Толстяк, непонятно откуда взявшийся, оказался лицом к лицу с двумя остальными нападавшими.
Для них это было, похоже, такой же неожиданностью, как их атака для меня.
На мгновение они опешили. Затем один из них, тот, что был ближе, широко размахнулся. Толстяку хорошо бы досталось, если бы удар достиг цели. Но он двигался с удивительным проворством и быстротой, которые трудно было предположить, глядя на него. Рука парня ударила в пустоту. Мой неожиданный помощник, молниеносным движением увернувшись от кулака, летящего ему в лицо, перехватил руку и рванул на себя, крутанувшись на месте. Парень по инерции пролетел вперёд и с треском врезался в кусты головой.
Второй, на руке которого блестел кастет, удивлённо бормотнул: «Ах ты, сука!» и попытался ударить толстяка ногой в пах. Но тот опять сделал ловкий поворот в сторону, почти не двигаясь с места. Одновременно он поймал ногу парня, задержав её на весу, и резким пинком под колено вышиб из-под него вторую. Парень рухнул в снег, тут же рванулся, чтобы вскочить, но толстяк в один прыжок оказался перед ним. Резкий, разящий удар снизу вверх, в подбородок, на мгновение буквально подбросил парня вверх. Я даже услышал, как лязгнула челюсть. Это был хорошо поставленный апперкот, какие я видел в исполнении тренированных боксёров. Получивший его всем телом, навзничь рухнул в снег и остался лежать неподвижно, раскинув руки. 
Не вставал и тот, который упал первым. Он вяло ворочался на дорожке, и не выказывал желания подняться, видимо, сильно ушибив грудную клетку.
Не теряя времени, толстяк обернулся к тому, который сейчас выбрался из кустов и снова собрался броситься в нападение. В руке он уже держал выкидной нож, на лезвии которого тускло блеснул отсвет дальнего фонаря. Но смог только бестолково махнуть рукой и ткнуть ножом воздух перед собой: толстяк опять увернулся, сделав шаг в сторону. Его реакция была мгновенной, движения — удивительно быстрыми и отточенными, ни одного лишнего.
И опять его левая рука с непостижимой скоростью перехватила запястье руки с ножом, и с силой дёрнула вниз, отчего напавший потерял равновесие и всем телом шатнулся вперёд. А правая синхронно нанесла встречный удар, быстро и коротко, без замаха. Я даже не заметил, как именно — похоже, ребром ладони по горлу. Парень захрипел и тяжело, как куль с соломой, завалился набок. Больше он при мне не шевелился.
Всё это произошло на моих глазах меньше чем за минуту.
Толстяк подобрал нож, выпавший из руки нападавшего, сложил и сунул себе в карман. Потом подошёл ко мне и помог подняться.
— Ты как, нормально? — без лишних слов спросил он.
— Да вроде, — сказал я, зачерпнув горсть снега и прижимая к расшибленной переносице. В голове гудело от полученных ударов, а рёбра ныли и горели. Нога тоже была больно ушиблена.
— Идти можешь? — так же коротко спросил мой неожиданный спаситель.
— Могу, — выдавил я, морщась от боли. 
— Подожди, — бросил толстяк.
Он подошёл к единственному из нападавших, кто остался в сознании, и склонился над ним. Тот всё ещё валялся на снегу. Толстяк взял его за грудки, приподнял, встряхнул.
— Приводи своих дружков в чувство, и валите отсюда. И не вздумайте ещё раз на этого человека нападать. Ты понял? — негромко, но внушительно сказал он.
Парень промычал что-то нечленораздельное.
— Ты понял?! — повторил толстяк громче и требовательнее. 
— Понял, — нехотя ответил парень.
— Я надеюсь, — сказал толстяк, отпустив его.
Тот остался с обескураженным видом сидеть на снегу. Наверное, он так и не сообразил, что произошло.
— Пошли, — обратился ко мне толстяк.
Я подобрал и надел свою шапку, отлетевшую в сторону.
Толстяк подставил мне плечо, я опёрся на него. Прихрамывая, с поддержкой незнакомца, я побрёл из парка.
— Спасибо, что помог, — выговорил я, тяжело ворочая языком. — Ты кто?
— Хороший вопрос, — иронично произнёс толстяк. — И закономерный. Начну с самого малого. Меня зовут Станислав, можно просто Стас.
— А меня зовут Алексей, — представился я. — Можно просто Алекс.
Толстяк кивнул.
— Я как бы диспетчер, — продолжил он, — это моя функция.
— Не понял… какой диспетчер? — спросил я.
— Давай найдём хорошее место, там и поговорим, — сказал Стас. — Мне нужно тебе многое рассказать.
— Я уже догадался, — кивнул я. — Тогда лучше всего ко мне домой. Тут минут двадцать идти.
— Хорошо, веди, — коротко согласился Стас. Похоже, и в словах он был столь же экономен, как в движениях.
Некоторое время мы передвигались молча. Говорить мне было трудно. Я то и дело наклонялся, чтобы набрать снега и приложить к носу и лбу. Один глаз заплыл и плохо видел.
— А я сначала думал, что ты один из них, — признался я. —  Особенно когда заметил, что ты за мной идёшь.
— Потому и шёл, что ожидал чего-то подобного, — спокойно пояснил Стас. — Оказалось, не зря.
— Это уж точно… Не знаю, как тебя, Стас, и благодарить… Если б не ты, отделали бы они меня на всю катушку. Как ты с ними лихо расправился! Ты что, занимался чем-то таким?
— Да, было… — сказал Стас неопределённо. Потом после короткой паузы добавил:
— Имею пятый дан по айкидо. Вроде бы форму пока не утратил.
— Это точно. А с виду и не скажешь, — улыбнулся я разбитыми губами, которые сейчас опухли и были похожи на оладьи. Языком ощупал зубы: слава богу, все целы.
— Ну, с виду мало ли чего о ком не скажешь, — невозмутимо ответил Стас. — Вот про тебя никак не скажешь, что ты видишь что-то такое, чего другие не видят. Так ведь?
— Откуда ты знаешь? — пробормотал я изумлённо.
— Да я про тебя много чего знаю, — сказал Стас, — и про других, подобных тебе, тоже. Работа у меня такая.
— Что за работа-то? — настойчиво спросил я.
— Вот придём, сядем, и всё расскажу, — терпеливо проговорил Стас.
— Ну, хорошо, а почему эти… люди, — подобрал я самое мягкое слово, которое пришло на ум, — напали на меня? И почему ты меня отбил?
— Почему напали? — переспросил Стас. — А ты сам, что ли, не догадываешься? Ведь Герфман тебя предупредил утром? А ты опять за своё. Вот и нарвался. Хорошо, что Игорь мне сообщил, что ты сюда собрался. Вот я и решил тебя подстраховать.
— Слушай, Стас, а может, милицию вызвать? Я сразу чего-то не сообразил.
— Не вижу смысла. Может, сразу и стоило, чтоб этих подонков забрали и привлекли за лёгкие телесные. Но патруля мы бы долго дожидались. А потом ещё пришлось бы ввязываться во всю эту канитель с протоколом, разбирательством, судом и так далее. У нас времени нет на это.
— Так может, сейчас заявить?
— А сейчас тем более глупо заявлять. Они уже наверняка смылись. Попробуй теперь их поймай и докажи. А если и докажешь — ну, тут просто хулиганство обычное. Они же только шестёрки, исполнители. А главная фигура, имею в виду — организатор, всё равно за кадром останется.   
— Я понимаю, что эти парни по его указке действуют, — сказал я, — но неужели я во что-то настолько серьёзное впутался?
— Ещё какое серьёзное, — ответил Стас. — Поэтому-то без моей помощи тебе не обойтись.
 

20

Через полчаса мы со Стасом сидели у меня на кухне. Чайник готовился закипеть, а я, прикладывая лёд из холодильника к разукрашенному лицу, постепенно приходил в себя.  Айын должна была появиться с минуты на минуту.
— В общем, Алекс, дело такое, — сказал Стас. — Тебе сейчас нужно на время исчезнуть из города.
— Исчезнуть? Куда? — удивился я. — Неужели из-за этих…
— Не столько из-за них, сколько для того, чтобы всё понять. Всё, что с тобой последнее время происходит.
— Так куда же? — повторил я.
— На остров Безымянный, — ответил Стас, пристально глядя на меня.
Я сидел, хлопая глазами, не в силах вымолвить что-либо.
— Тебя там ждёт один человек, — поспешно добавил Стас. — Он меня за тобой и послал. Он тебе всё объяснит.
Я перевёл дух и стал разливать чай по чашкам.
— А ты пока мне ничего не объяснишь?
— Я пока могу сказать только то, что ты вернулся оттуда с заданием.
— С заданием? Каким ещё заданием? — я изумлённо вытаращился на Стаса.
Тот не спеша отхлебнул из чашки.
— Хороший чай, — одобрил он. — Так вот, это задание, если хочешь знать, дал тебе тот, кто дал нам и жизнь. Я понятно объясняю?
— Интересно… Тот, кто дал жизнь… ни больше, ни меньше! — оторопело пробормотал я. — А ты, Стас, случайно не фантазируешь? Как-то уж очень пафосно это звучит.   
— Да ничего пафосного, — спокойно ответил Стас. — Ты ведь и сам чувствуешь, что пришёл назад с неким поручением свыше. Как ты сказал — иероглифы?
— Ну да, — кивнул я. — Стас, неужели всё это правда?
Стас довольно ухмыльнулся.
— Правда бывает подчас невероятнее любого вымысла. Тебе ли объяснять? Но это малая часть правды. Большая часть правды состоит в том, что с тем же заданием вернулись и все, кто в этом твоём списке. Это задание — общее для вас и касается острова Безымянный.
— Хорошо, допустим, я верю. В чём состоит это задание? — спросил я, присоединяясь к чаепитию.
— Я тебе вряд ли как следует объясню. Говорю же, тебе необходимо встретиться с человеком, который живёт на острове. Он — главный из тех, кто вернулся с заданием. И он сейчас ждёт тебя. Пока только тебя. О нём тебе пока необходимо знать, что его зовут Элисбар. Ему семьдесят шесть лет. 
— Ого! Старик уже, — удивился я. — И имя такое необычное… А откуда он обо мне узнал?
        — Всем бы старикам быть такими, — загадочно усмехнулся Стас. — Это великая личность. Думаю, он отследил твой, как бы лучше сказать… выход из тела. Как и тот факт, что ты — один из тех, кто вернулся с заданием.
Я был потрясён.
— Как это — «отследил»? Он что, ясновидящий?
— Не то чтобы ясновидящий… Но он видит не только иероглифы, но и многое другое. Скажем так, из всех вас, кто видит иероглифы, он самый сильный.  У тебя не столь выдающиеся способности видеть больше, чем другие люди, но тоже достаточно развитые. Поэтому он мне и сказал, что вы с ним визуально знакомы.
— Так это тот человек, которого… я видел над островом? Тогда, во время комы?
Стас неопределённо пожал плечами.
— Не знаю, кого ты видел, но, вероятно, это он и был. 
— А ты, Стас, тоже вернулся с таким же… заданием?
— Нет, моя функция в другом. Я тоже когда-то побывал за чертой, и тоже по возвращении получил задание. Хотя прошло много времени, прежде чем я осознал сам факт этого. И ещё больше прошло, прежде чем я понял, в чём оно состоит. Я понял это только после того, как судьба свела меня с Элисбаром. Этот человек круто изменил мою жизнь. Но это история отдельная… — тут Стас сделал паузу, вспоминая что-то. — Долго рассказывать. Потом как-нибудь. Пока скажу только, что лично моё задание состоит в том, чтобы помогать Элисбару находить таких, как ты. И формировать из них команду. Как диспетчер, понимаешь? Вот ты и ещё некоторые люди видят иероглифы, а я их не вижу. Но зато я вижу людей, которые видят иероглифы.
— Да, просто невероятно… — я был ошеломлён. — Значит, по ним ты меня и нашёл?
— Ну да, по ним и нашёл. Хотя, конечно, и обычными способами тоже пользуюсь. Но моё видение — главное, чтобы быть уверенным, что это именно тот человек, которого я ищу. Я вычислил тебя давно уже, месяц где-то. Кого-то даже и раньше. Вот Игоря, например. Не всех ещё, правда… Но нужно всегда удостовериться, вот поэтому я за тобой некоторое время наблюдал. И с другими было примерно так же.
Голова у меня снова стала мутной и тяжёлой, но на сей раз не от побоев, а от всего услышанного.
— Я тогда на выставке принял тебя за соглядатая какого-то, — сказал я. — Ты уж прости, Стас.
Толстяк пожал массивными плечами.
— Да пустяки, нормально всё… Откуда ж тебе было знать?
— Ну да, в общем-то… А как ты их… то есть нас, видишь?
— Хм, как вижу? Ну, как бы особый ореол над головой у человека. Похоже на пламя свечи, только бледнее и цветом зеленоватым, понимаешь? Такое слабое свечение, как на метках компаса в темноте. Это для меня знак. Вот после того как вернулся оттуда пятнадцать лет назад и выжил, так и вижу. Конечно, такие люди попадаются очень редко. Я за три года всего несколько раз встретил таких. И то только потому, что часто бываю в многолюдных местах. А когда двенадцать лет назад познакомился с Элисбаром, я и узнал, что это такое. Тогда он мне помог здорово, жизнь спас… Я сразу понял, что это особенный человек, потому что он видел иероглифы. У всех, кто их видит, свечение над головой разное по интенсивности в зависимости от силы дара. Так вот, оно у Элисбара было самое яркое из всех, у кого мне доводилось встречать… Ну и потом он мне объяснил, что именно я вижу и в чём моё задание. С тех пор я ему помогаю. Ищу таких людей целенаправленно.
— А чего ты мне сразу не открылся? Ну, тогда, на выставке?
— Говорю же, я ещё сомневался, тот ли ты человек, который нужен Элисбару. Мало ли кто ещё может видеть иероглифы. Нужно было ещё понаблюдать за тобой, навести кое-какие справки о тебе, чтобы убедиться. После выставки, кстати, я почти уверен был, что ты там оказался не случайно. Я и хотел тогда подойти, но ты ж сам быстро смылся. Ну а когда Игорь мне сообщил, что ты после визита к Герфману собрался Свету искать, я понял, что нужно действовать и пошёл за тобой следом. Когда эти отморозки на тебя набросились, у меня все сомнения отпали. Ну и пришлось вмешаться, конечно.
— Стас, я всё-таки до сих пор не понимаю, что это за задание такое. Ты мне можешь хоть в общих чертах рассказать? И почему Герфман со своими людьми так на меня ополчились?
Стас на некоторое время задумался. Я тем временем достал из холодильника ещё льда и снова поставил чайник.
— Задание такое, что его может выполнить только команда людей. Причём особых людей —  таких, как ты. Семеро. Почему семеро — не знаю. Пятеро — это те люди из списка. Шестой — ты. Элисбар — седьмой. В чём суть, повторяю, я не знаю. Знаю только то, что для его выполнения требуются ваши совместные усилия на этом острове. Моя задача — вас всех разыскать и привезти на остров. С этим ясно?
— Ясно, — кивнул я. — Ну, а с теми, кто мешает?
— Герфман тоже видит иероглифы. Он тоже когда-то был в команде. Вторым после Элисбара. По силе, я имею виду. А потом что-то случилось, и он стал против задания. И даже организовал сопротивление под видом целого общества. Теперь ты второй, понимаешь?
— Вот это фишка… — присвистнул я. — Всё гораздо сложнее, чем я думал…
— Да, Алекс, всё куда сложнее. Но посвящать тебя в тонкости — не моё дело. Моё ближайшее дело — сделать так, чтобы ты оказался на острове.
Я сидел и молча переваривал то, что узнал. Мысли тяжело ворочались в ушибленной голове.
— Знаешь, Стас, я тебе верю, — наконец сказал я. — Даже не потому, что ты меня выручил. Просто всё, что ты рассказал, не то чтобы мне проясняет картину, но более-менее складывается. Как пазлы, знаешь? Правда, многих пазлов не хватает, но контуры общей картины просматриваются.
— Вот чтобы была общая картина целиком, тебе необходимо встретиться с Элисбаром, — убеждённо сказал Стас. 
Тут раздался звонок в дверь. Стас обеспокоенно посмотрел на меня.
— Это Айын, — сказал я, — сейчас я вас познакомлю.
— Хорошо бы, если она, — ответил Стас, поднимаясь. — Не думаю, что они посмеют сунуться к тебе в квартиру, но всё-таки буду рядом.
Я ничего против не имел. Но это и вправду оказалась Айын.
— Боже мой, Алекс, что это с тобой? — сразу вымолвила она, глядя на мою разбитую физиономию.
— Айын, всё хорошо! Просто упал… не без помощи добрых людей, — поспешил я успокоить, впуская её в прихожую и целуя в щёку. — Познакомься, это Станислав!
— Можно Стас, — добродушно поправил тот, старомодно поклонившись и поднося её руку к губам для поцелуя. — Какая красавица! Алекс, прими мои поздравления!
Он как-то сразу весь преобразился и даже как будто стал меньше. Похоже, при виде Айын он оторопел и даже немного смутился.
«Есть от чего смутиться всякому нормальному мужику», — подумал я,  вспомнив впечатление от первой встречи с ней.               
Айын не осталась в долгу у галантного кавалера и шутливо изобразила реверанс.
Потом ещё два часа мы сидели на кухне. Я получше представил своих гостей друг другу, потом торопливо рассказал Айын о визите к Герфману и о неожиданной схватке, которая благодаря Стасу для меня закончилась относительно благополучно. Затем пришла очередь Стаса повторить то же, что он рассказал мне.
Айын внимательно слушала. По ней было видно, что всё происходящее её крайне заинтересовало и обеспокоило. Стас же явно вызвал у неё симпатию. Я знал: кто попало не вызвал бы.
— И вправду детективная история, — резюмировала она. — Ещё похлеще нашей в Нарьян-Маре. И, пожалуй, опаснее. Алекс, тебе действительно лучше сейчас покинуть Архангельск, Станислав правильно говорит. Я-то завтра утром уезжаю и вернусь сюда через полгода. Постараюсь раньше, но не гарантирую, что удастся. А тебе необходимо встретиться с этим вашим Элисбаром. Уверена, это человек с большим даром, как и мой дед. Но просто его дар другой.
— Предлагаю прямо завтра и отправиться, — подхватил Стас. — Айын проводишь, и поедем.
— Согласен, — сказал я, — как туда люди добираются?
— Когда лёд ещё не встал, я езжу на своём катере. От Северодвинска километров двести…
— У тебя ещё и катер есть? — удивлённо отреагировал я.
— Я же моряк с двадцатилетним стажем, — улыбнулся Стас. — Раньше в Северном морском пароходстве работал, в загранку ходил штурманом. А потом, когда вся эта заваруха началась, называемая перестройкой, платить стали мало, я ушёл. Хорошо, успел приобрести несколько акций пароходства… Потом на них по дешёвке катер подержанный выкупил для морских пассажирских перевозок. Его уже списали как изношенный и собирались на металлолом отправить… Я вовремя подсуетился, убедил начальство этого не делать, а продать мне. Отремонтировал его, привёл в нормальный вид, помощников нашёл. Лицензию получили на право самостоятельных перевозок… С тех пор промышляем частной деятельностью — на острова и обратно на континент людей возим. В судоходный сезон, разумеется… Ну и почту тоже, товары, передачи, грузы разные. И людям польза, и нам заработок. Ведь это здорово — ни от кого не зависеть, согласитесь?
— Да, Станислав, вы молодец, — сказала Айын, — немногие бы на это решились. Вот на таких людях всякое нормальное государство и держится. 
— Да ладно, — махнул рукой толстяк, — Айын, вы, право, преувеличиваете. Просто делаю, что могу, вот и всё. Кстати, давайте уж на «ты».
— Если бы каждый делал всё, что мог… — заметил я. — Так когда отправляемся? И как доберёмся?
— Зимой мы с ребятами перебираемся на остров на снегоходах, — ответил Стас. — Только не от Северодвинска, как летом на катере, а с самой северной точки Онежского полуострова. Там деревенька есть небольшая, Летний Наволок. В ней мои родственники живут, ну и друзья детства. Родом-то я оттуда. До тех мест, правда, надо на машине добираться. И довольно долго — из Архангельска часа четыре по зимнику. Но другого пути нет. Даму на самолёт посадим — и вперёд с песней. Айын, когда у тебя самолёт?
— В десять двадцать, — сказала Айын.
— Та-ак, — протянул Стас, — значит, завтра засветло на Безымянный не успеваем. Ну, ничего страшного. День задержки ничего не решает. Тогда план у нас, ребята, такой: завтра я на своём уазике вас подброшу до аэропорта. Заеду в восемь, будьте готовы. А потом сразу с тобой, Алекс, двигаем к нам в Летний Наволок. Там ночуем, а на следующий день садимся на снегоход и переправляемся на остров. По прямой линии оттуда примерно восемьдесят километров. При хорошем раскладе на «Буране» доедем часа за два. Ну что, идёт?
— Никогда по замёрзшему морю на снегоходе не ездил, — сказал я. — Но попробовать любопытно.
— Тебе понравится, — усмехнулся Стас. — Ощущения незабываемые! Но должен тебя предупредить: одевайся теплее, иначе продует насквозь. Особенно лицо надо беречь, обморозить можно запросто, когда поедем. Да и на самом острове ветры дуют почти постоянно. Так что имей в виду. Лучше меховое что-нибудь одень типа шубы. На голову — обязательно шапку-ушанку, ну и рукавицы там, валенки или унты…
— Хорошо, понял, — сказал я. — Стас, спасибо! Как здорово, что ты нам встретился!
— Да, со Стасом тебе повезло, — добавила Айын.
— Это пустяки, — отозвался Стас, благодушно глядя на неё. — С тобой ему повезло больше.
Мы засмеялись. Стас тоже улыбнулся, что делал, видимо, редко.
— Ну, хорошо, привезёшь ты меня туда, — спросил я, — а сколько мне придётся там пробыть? Ну, чтобы узнать всё, что нужно? И что там за условия?
— Конечно, не такая квартира, как у тебя, — пояснил он. — Но жить вполне можно. Там метеостанция и жилой комплекс рядом. Насчёт одежды я тебе сказал. Продуктов возьми дней на десять. Потом я тебя отвезу обратно. Может, раньше, через неделю, — как вернусь… Ладно, пора мне.
Он встал из-за стола, собираясь идти. Напившись чая, он сейчас выглядел добродушным и ленивым, как коала. Даже не верилось, что этот грузный и неповоротливый с виду человек, просто какой-то увалень, недавно действовал столь быстро и жёстко и демонстрировал такое владение своим телом.
— В общем, ребята, до завтра! Спасибо за чай. Приятно было  познакомиться! тут Стас снова шутливо поклонился Айын и поцеловал ей руку.
Он оделся и ушёл. Мы с Айын остались вдвоём.
— Отличный мужик, — сказал я.
— Точно, — подтвердила Айын. — У него хорошая энергия. Светлая.
— Почти как у тебя, — ответил я, обнимая её.


21

Вставать утром отчаянно не хотелось. Но я понимал, что вставать надо.
Стас, как и обещал, заехал в восемь. Машину он вёл быстро и уверенно. До аэропорта мы добрались без приключений.
Мы со Стасом проводили Айын до выхода на посадку. Прощаясь, она сказала:
— Алекс, я чувствую, что всё должно закончиться для тебя благополучно…
— Для меня? — переспросил я. — А для других?
— Для других… не знаю, — сказала она. — Ничего не могу сказать. Дело, в котором вам предстоит участвовать, трудное и опасное. Но на сей раз я тебя отговаривать не буду, — она улыбнулась.
— И не надо, — ответил я. — Я ведь должен до конца пройти свой путь, ты сама мне не раз говорила…
Айын понимающе кивнула.
— Очень рассчитываю на то, что сумею навестить тебя раньше, чем закончу работу у себя в школе. Может, на весенние каникулы выберусь… Смотря сколько дел будет.
— Айын, чуть не забыл: вот тебе мои запасные ключи, — я протянул ей брелок с двумя ключами, — Можешь приезжать в любой момент. Вдруг меня не будет дома… Моя квартира в твоём распоряжении.
— Хорошо, спасибо, пригодятся, — улыбнулась она, пряча ключи.
— Не хочется тебя отпускать, — вздохнул я, продолжая держать её руки в своих.
— И мне уезжать не хочется…
Мы некоторое время постояли молча, прижавшись друг к другу. Я слышал, как бьётся её сердце. Стас терпеливо ждал, стоя поодаль и тактично глядя по сторонам.
— Ну, ладно, мне уже пора. — Айын взглянула мне в глаза. — Амулет, что я тебе дала, носи! Не забывай, что в нём часть нашей с дедом силы.
— Он здесь, со мной, — я нащупал маленькую костяную пластинку на груди под одеждой. 
— Береги себя! — сказала Айын.
Мы поцеловались, и Айын пошла к выходу.
Я смотрел ей вслед, пока её ладная фигура не исчезла в дверях. На губах остался вкус её поцелуя. На душе было тоскливо. Когда мы снова увидимся, думал я? И какие ещё испытания мне судьба приготовила перед этим?
— Наверняка скоро увидитесь, — сказал Стас, прочитав мои мысли. — А сейчас надо ехать, не будем терять времени.
Мы сели в машину. Дорога до Летнего Наволока действительно оказалась длинной и непростой. Асфальтовое шоссе за Северодвинском быстро закончилось, сменившись грунтовкой. По ней машина шла относительно легко, но после поворота на Наволок началось настоящее бездорожье. «Уаз» то и дело подпрыгивал на ухабах и буксовал в сугробах, но упрямо пёр вперёд.
— Да, воистину, у нас в российской глубинке дорога — это место, где можно проехать, — проговорил я после особенно сильной встряски.
— Теперь ты понимаешь, почему у меня такая машина? — весело отозвался Стас. — Сейчас ещё по снегу хорошо идёт, а летом ты бы видел, что здесь творится! Ни одна иномарка, из тех, что по телику рекламируют, здесь бы не прошла. А уазик — самое то! Незаменимая вещь!
Сегодня он был куда менее сумрачным и сдержанным, чем вчера. Казалось, поездка забавляет его. Про свою миссию он словно забыл. Он всю дорогу шутил, травил анекдоты и рассказывал разные занимательные случаи из своей морской практики. Я тоже рассказал ему о нелёгкой судьбе геолога и историю своего знакомства с Айын, чем тоже его немало удивил.
Выслушав длинный рассказ о моём экскурсе в шаманизм, он долгое время молчал, обдумывая услышанное. После чего вымолвил:
— Да, интересные ты вещи пережил. Я даже завидую. Не каждому такое выпадает. Видимо, как-то тебя судьба отметила. Не зря Элисбар считает тебя вторым в команде.
— Чёрт его знает, Стас, почему меня в такие переделки втягивает, — сказал я. — Вот и сейчас неизвестно куда с тобой еду… Я ведь по натуре вовсе не авантюрист, сам приключений не ищу, во всякие сомнительные заварухи стараюсь не ввязываться. Каким-то особым себя не считаю. Ну вот получается так…
— А ты что, жалеешь об этом? — спросил Стас, усмехнувшись.
— Нет, не жалею, — честно сказал я. — Наверное, без этого жить было бы неинтересно.
— В том-то и дело, — подтвердил Стас. — Я вот даже представить себе не могу, что жил бы тихой размеренной жизнью, ходил бы ежедневно в контору какую-нибудь  или на завод. Был бы рядовым обывателем, примерным семьянином с парой детишек… А по вечерам диван, газета и телевизор. И так каждый день. Тьфу! Не по мне это. Мне надо всё время в движении быть. Только так я и могу существовать. Как акула, понимаешь?
— Отчасти тебя понимаю, — заметил я, — но только отчасти. Неужели тебе никогда не хотелось семью завести, детей? Чтобы близкий человек был рядом? Одному же плохо всё время.
— Была когда-то по молодости жена, — ответил Стас, слегка нахмурившись, видимо, вспоминая не самые лучшие страницы своей биографии. — Но ждать меня по пять-шесть месяцев в году не захотела… Знаешь, у моряков так часто бывает…
Я молча кивнул, прикусив губу. Мне стало досадно за то, что затронул неприятную для него тему.
— …И нашла себе другого, — продолжил Стас после некоторой паузы. — Детей не успели завести. Может, оно и к лучшему. А потом уже мне второй раз и самому не захотелось начинать… Скорее всего, вышло бы то же самое. В общем, остался одиноким волком. Но мне так нравится, привык уже, — добавил он уже веселее. — Друзей, знакомых хватает. Дел тоже. Так что скучать не приходится. А потом, как сказал один умный человек, одному быть не страшно. Вот когда никого и не может рядом быть — это по-настоящему страшно.
— Тут я  с тобой полностью согласен, — кивнул я. — Такой человечище, как ты, от одиночества никак страдать не может. 
— Это уж точно, — подытожил Стас.
Когда мы приехали, я отметил, что дорога с остановками на отдых заняла пять с половиной часов. Уже было темно.
Оказалось, что у Стаса в деревне жила мать. Мы зашли в избу, где нас встретила ещё крепкая и подвижная старуха лет семидесяти, такая же дородная, как и Стас. Годы хоть и немного высушили её, сморщили лицо и руки, но стати не убавили. Порода, с улыбкой отметил я, наблюдая медвежьи объятия сына.
Она нисколько не удивилась тому, что с сыном приехал незнакомый человек, и одинаково радушно встретила нас обоих. Видимо, такое происходило довольно часто. Её вообще не интересовало, кто я и кем прихожусь Стасу. Она ничего не сказала по поводу моей физиономии, с которой ещё не сошли следы вчерашнего нападения. Главное, это был гость. После недолгих приветствий и процедуры знакомства она сразу же усадила нас за стол, сунула в печку чугуны,  поставила самовар.
«Какие же всё-таки у нас на Севере гостеприимные и деликатные люди», —  думал я, хлебая уху и уплетая румяные шаньги с хрустящей корочкой.
За неспешными разговорами мы просидели часа два. Разморившись от тепла в избе и горячего чая, я захотел спать. Хотелось ещё расспросить Стаса о многом. Но я предпочёл послушаться бабусю, которая лучше нас знала, как мы устали с дороги. И улечься, куда она указала. Стас ещё пошёл к кому-то, наверное, навещать знакомых, а я просто вырубился.
Когда проснулся, печка уже была затоплена, а мать Стаса ловко орудовала ухватами. Да, жизнь в деревне испокон веку приучает вставать рано, отметил я. Мне к такому образу жизни пришлось бы привыкать очень долго.
Старуха пояснила мне, что Стас с друзьями во дворе выводят снегоходы из гаражей и снаряжают их для переезда.
— А тебе, милок, поесть надо перед дорогой, вон какой худой, — убеждённо сказала она, усаживая меня за стол и ставя передо мной полную миску гречневой каши.
Я не заставил себя упрашивать. Мало что может быть вкуснее обычной гречки, приготовленной в русской печке и сдобренной настоящим деревенским маслом. Вскоре в избу вернулся Стас. Присоединяясь к завтраку, он объявил, что два «Бурана» готовы.
— С нами ещё два моих помощника поедут, — пояснил он. — Поклажи много, да и подстраховываться всегда надо.  «Буран» — штука надёжная, но всякое в пути может быть.    
Действительно, думал я, невесело застрянуть посреди морских льдов в снежной пустыне, на морозе и ветру, за десятки километров от людей, от всякой помощи… А ведь на пути ещё возможны полыньи, да просто тонкий, непрочный лёд! Ухнешь вместе с машиной в ледяную воду, и выбирайся, как хочешь, — помочь некому! Меня даже передёрнуло, когда я представил такую картину. Это пострашнее хулиганов на улице. Всё-таки не робкого десятка Стас и эти ребята. 
Признаться, я испытывал сильное волнение. Отъезжать было страшновато, и в то же время не терпелось отправиться в путь. Меня не покидало чувство, что этот день должен стать особенным днём в моей жизни. Мне вспомнился тот день в Нарьян-Маре, когда мы с Айын отправились к её деду. День, который круто изменил траекторию моей жизни. С которого начался отсчёт какого-то другого качества моего существования. Не люблю этого дурацкого слова, но кто-нибудь другой назвал бы тот день «судьбоносным».
Сегодняшний день обещал быть для меня именно таким.
Мы оделись. Стас дал мне спортивную шерстяную шапку с прорезями для рта и глаз. Он пояснил, что перед тем, как надевать свою ушанку, надо натянуть это на лицо, иначе обморожение неизбежно. Сам натянул такую же. Глядя на него, я невольно улыбнулся. Выглядел он теперь как налётчик, да и я аналогично.
Поблагодарив мать Стаса за радушный приём, я взял свой рюкзак и вышел вслед за Стасом во двор. Там уже наготове стояли два снегохода, каждый  с прицепленными сзади санями. Помощники Стаса уже ждали нас. Это были два парня, лет по двадцать пять. Стас коротко представил меня как своего городского друга. Лишних вопросов парни не задавали. Видимо, для них перевозка незнакомцев на остров была обычным делом.
 К саням уже были привязаны какие-то объёмистые тюки и сумки. Мой рюкзак привязали тоже. Стас посмотрел на часы.
— Полдесятого, — сказал он. — Прогноз вроде был хороший, так что к полудню должны быть на месте. Поехали, ребята!
Он сел за руль одного из снегоходов, я устроился рядом  с ним. Помощники тоже заняли свои места.
— Эхма! — задорно воскликнул Стас и завёл мотор.
Старт мы взяли первыми. Двигатель взревел, вокруг взметнулось облако снежного крошева. В лицо резко ударил ледяной ветер. Мы устремились по накатанной колее в белый простор. 
«Бураном» Стас управлял так же хорошо, как и машиной. Он был прирождённый водитель. Машина шла по снежной дороге, потом просто по сугробам, мощно и ровно. Иногда на пути попадались торосы, но объехать их не составляло труда. Пожалуй, «уазик» вести было труднее. Парни не отставали, их снегоход шёл позади.
Стас был прав: если бы не маска, лицо у меня скоро покрылось бы ледяной коркой. Но в целом переезд на снегоходе по замёрзшему морю в реальности показался мне не таким уж страшным, как в воображении. И ощущения были действительно незабываемые — мчись по снежной равнине с любой доступной скоростью — и никаких тебе ограничений! Мечта всякого русского человека… 
Через два часа гонки на горизонте показался тёмный силуэт куска суши, возвышающийся над снежной ровной гладью вокруг.
У меня усиленно заколотилось сердце.
— Это он и есть? — прокричал я на ухо Стасу сквозь тарахтенье моторов.
Тот, не поворачиваясь, кивнул.
Остров вырастал на глазах. В общем-то ничего в нём особенного с виду не было. Пологие берега, скалистое пустынное побережье, сейчас заснеженное. Огромные гранитные валуны, базальтовые глыбы, кое-где заросли хвойных пород, в основном сосна. Таких островов в Белом море, да и в других северных морях, немало. И тишина, опустившаяся на эту безлюдную мёрзлую землю.
Тишину разорвал только громкий треск наших снегоходов, один за другим въехавших на берег. Мы пронеслись ещё около километра по ровной прибрежной территории и остановились у линии, где началась скалистые возвышенности.
— Фу, наконец-то прибыли, — сказал Стас, слезая с сиденья и растирая ободки инея вокруг прорезей своей маски.
Я тоже слез, с интересом озираясь по сторонам.
— Ну что ж, добро пожаловать на остров Безымянный! — сказал Стас с улыбкой.
Остров действительно был не так велик — отсюда было  видно, что линия суши километра за два загибалась в обоих направлениях. Здесь росли редкие сосны и ели, какие-то кустарники. Было тихо и пустынно. Только ветер с тихим шелестом мёл белую позёмку.
Мы со Стасом сняли с саней поклажу и двинулись в глубь острова по узкой тропинке, протоптанной между валунами. Она уходила куда-то вперёд, к скалам, заросшим хвойными породами. Я тащил свой рюкзак; Стас взвалил себе на плечи здоровенный тюк — раза в два больше, но нёс его без видимого напряжения. За нами шли помощники, бодро переговариваясь между собой. Каждый из них тоже тащил большую сумку.
Честно говоря, свою встречу с островом Безымянным я себе представлял несколько по-другому. Я думал, что всё будет как-то… романтичнее, что ли. Никаких признаков того, что тут живут люди, в пределах видимости не было.
— Как-то уж совсем пустынно здесь, — сказал я, озираясь по сторонам и ёжась с непривычки от ветра, который, несмотря на тёплую одежду, всё же пробрал меня до костей.
— Да, кроме Элисбара, никто тут постоянно не живёт, — подтвердил Стас. — Вот мы периодически наведываемся. Ну и ещё… некоторые люди, — добавил он многозначительно.
— По первому впечатлению сейчас не особенно уютное место, — заметил я. — Как тут вообще можно жить? Тем более одному?
— Живут же люди на полярных станциях, на зимовке во льдах, в каких-нибудь палатках или на судне! — ответил Стас. — А тут целый жилой дом со всеми удобствами при метеостанции. Гостиница, можно сказать. Отапливаемая — кочегарка рядом на угле, да и с печками. Были бы продукты и топливо, которые мы сюда возим. А потом, это только зимой здесь может показаться неуютно. В тёплое время года здесь здорово, особенно летом.
— Не сомневаюсь, — согласился я. — Острова в Белом море летом вообще замечательные. Одни Соловки чего стоят, или Кий тот же. Только вот этот почему-то мало известен.
— Я бы сказал, совсем неизвестен широкому кругу, — поправил Стас. — Место стратегически важное, засекреченное было одно время. И название ему придумали соответствующее.
— Да уж… — пробормотал я. — А где ж эта станция-то?
— Да вон, за поворотом, уже близко, — Стас показал рукой.
И вправду, мы сделали ещё несколько шагов, и из-за мшистых еловых лап показалось небольшое прямоугольное здание. Одноэтажное, из белого кирпича, с одним входом. Такое в городе можно принять за какое-нибудь швейное ателье или прачечную. Над плоской крышей торчали две трубы, обложенные кирпичом.
Недалеко, как и говорил Стас, виднелось строение с высокой железной трубой (кочегарка, догадался я) и два деревянных помещения рядом — вероятно,  подсобки или хранилища. Подойдя поближе, я убедился, что так оно и есть — возле одного из них валялись куски каменного угля.
Из-за жилого помещения высилось строение более внушительных размеров. По нескольким высоким ажурным мачтам и полусфере телескопической антенны над крышей я понял, что это и была метеорологическая станция. Ещё дальше виднелись вышки двух ветровых электростанций. На вершинах вышек вращались огромные трёхлопастные винты.
— Вот мы почти и пришли, — сказал Стас.
Мы подошли к жилому зданию. Я отметил, что оно возведено достаточно давно. Вероятно, годах в семидесятых. Силикатные кирпичи, из которых было сложено здание, скорее серые, чем белые, по углам уже выщерблены, раскрошены ветрами и временем.
— Надеюсь, он дома. — Стас поднялся по ступенькам невысокого крыльца и громко постучал.
Через несколько секунд раздались шаги, и дверь открылась.
Навстречу нам вышел пожилой человек, одетый в тёплые шерстяные брюки, рубашку и меховой жилет.
Это был он. Я сразу узнал его.
Именно его лицо я видел, когда, оставив на время своё безжизненное тело, отправился в неизвестность.
Старик широко улыбнулся, они со Стасом обнялись.
— Слава богу, наконец-то приехали! — сказал он. Голос его был бодрый и звучный. Не видя, можно было предположить, что говорит ровесник Стаса.
Я смотрел на загадочного старика во все глаза. Вот он какой вблизи…
Выше среднего роста, сухопарый. Длинные, но аккуратно постриженные светло-русые волосы с проседью. Серо-голубые внимательные глаза под тяжело нависшими веками. Лоб большой, выпуклый. Короткая вьющаяся борода и усы такого же, как и волосы, пшеничного цвета. Лицо — не поймёшь, вроде славянское, но в его форме, строении что-то есть такое неуловимо… восточное или кавказское, что ли. Худощавое, со впалыми щеками, даже какое-то аскетичное немного. Я подумал, что этому человеку очень подошёл бы плащ с капюшоном, в каких ходили средневековые монахи. Взгляд мудрого человека — участливый, понимающий. Вокруг глаз морщины, да и лоб прорезан двумя глубокими бороздами от переносицы. Наверное, немало человек повидал и испытал на своём веку…
Этот взгляд, эти глаза я запомнил тогда на всю жизнь.
— Первый из команды прибыл, — объявил Стас. Затем, оборачиваясь ко мне, торжественно произнёс:
— Прошу любить и жаловать! Элисбар, человек-легенда!
Элисбар протянул мне руку.
— Добро пожаловать на остров, молодой человек! — повторил он слова Стаса. — Алексей, если не ошибаюсь?
Я кивнул и промычал что-то типа «да, это я и есть», пожимая старику руку.
— Я вас давно жду, — произнёс Элисбар, глядя на меня так же заинтересованно, как, вероятно, и я на него. — С тех пор, как вы вернулись из темноты.