Иероглифы. Часть 3. Песнь Земли

1

С дивана меня поднял телефонный звонок. Я лежал, закинув руки за голову, и тоскливо думал о том, что прошёл уже месяц с тех пор, как я вернулся с острова Безымянный, а мои поиски оставшихся пока оставались безрезультатными. Я размышлял, что бы ещё такое предпринять, как вдруг резко зазвонил телефон. Я подошёл и снял трубку.
— Алло!
— Привет, Алекс! — раздался в трубке голос Стаса. — Как дела? Есть у нас продвижение?
— Привет, Стас! — отозвался я. — Пока, к сожалению, похвастать ничем не могу.
— Кое-что наметилось, — как всегда, лаконично сказал Стас. — Надо бы обсудить. Ничего, если сейчас зайду?
— Конечно, заходи!
— Ну давай, буду через полчаса, — сказал Стас и отключился.
Я поставил чайник и снова плюхнулся на диван. Ночью спаслось плохо, я не выспался и чувствовал себя вялым. После возвращения с острова сны, преследовавшие меня раньше, прекратились. Но стало расти беспокойство, что найти всех в нужный срок нам не удастся.
В общежитие, где жила Светлана, я наведывался неоднократно, но ни разу её там не застал. Её соседка по комнате сообщила, что она здесь появляется редко, далеко не каждый день. На выходные уезжает к родителям в Новодвинск, а в будние дни часто гостит и ночует у подруг. Я оставил свой телефон с просьбой позвонить, но звонка не последовало. Я пытался несколько раз найти её в институте, но и это оказалось безуспешным. На занятиях она по неизвестным причинам в те дни каждый раз отсутствовала. С этой Светланой мне как-то упорно не везло, будто бы она каким-то образом знала, что я ищу её, и намеренно избегала встреч со мной.
С другими было не лучше. Мне удалось узнать только то, что люди с именами Людмила Григорьевна Саенко и Геннадий Николаевич Кочетков в Архангельске не зарегистрированы. На этом поиски застопорились. Если бы у меня хотя бы был хороший знакомый в милиции, можно было искать этих людей через адресное бюро или паспортно-визовую службу. Но в областном УВД мне отказали, мотивируя тем, что без достаточных оснований подобного рода информация частным лицам не даётся. Достаточных оснований мне представить не удалось.
 Все другие доступные мне способы поиска я уже перепробовал. Стас тоже недалеко продвинулся до сегодняшнего момента. Если хотя бы знать районы, где эти люди часто бывают! Тогда бы он смог их там просто увидеть… Но вести поиски методом тыка, наобум, на удачу, в городе малоэффективны. Население ведь без малого четыреста тысяч. Это почти как искать определённое дерево в лесу. А скорее всего, эти двое вообще в Архангельске не живут.
Оставался ещё художник Лев Добужинский, его местонахождение было нам известно. Но Стас сказал, что им мы займёмся в последнюю очередь. Я не мог не согласиться, так как понимал: если укрывательство уклониста от призыва в армию — это ещё не преступление, то для того, чтобы доставить Добужинского на остров, его сначала придётся каким-то образом вызволить из психбольницы. Вряд ли нам удастся сделать это легально, а тут без конфликта с законом не обойтись. А потом,  кто знает, может быть нам повезёт и к началу мая он уже будет выписан? 
Аркадий Семёнович тоже никак не давал о себе знать. То ли он не знал, что мы продолжаем поиски, то ли счёл, что меня можно оставить в покое, — больше на меня никто не покушался и никто мне не угрожал.
Недавно я созванивался с Айын. Она сообщила, что сможет прибыть в Архангельск устраивать свои дела скорее всего во второй декаде мая, вряд ли раньше. Я не стал рассказывать ей все подробности своих поисков. Сказал, только что побывал на острове и узнал массу интересного, о чём будет отдельный рассказ. Кроме того, дал понять, что она насчёт моего пути оказалась права. И мне ещё раз необходимо побывать на этом острове, но вместе с людьми, которых я сейчас ищу.
И ещё я сказал, что очень жду её.
Чайник на кухне закипел, я встал и заварил хорошего крепкого чая. Потом наделал бутербродов. Я знал, что Стас был неравнодушен к хорошим сортам чая, особенно если заварить покрепче. Он определённо знал в них толк.
Пока я возился на кухне, полчаса прошло, и Стас вскоре объявился. Я заметил, что за неделю, с последнего раза, как мы виделись, его лицо осунулось, он даже заметно похудел. Когда я сказал ему об этом, он только рукой махнул:
— Забегался! И дома дела навалились, и в пароходстве… С утра до ночи на ногах, кручусь, как белка в колесе. А параллельно ещё поисками этих людей занимаюсь… Я даже тренировки совсем забросил. Раньше время выкраивал по вечерам, а теперь совсем некогда.
Мы сели за стол. Стас отпил чая, удовлетворённо вздохнул и добавил:
— Вот только у тебя дома могу отдохнуть. Да ещё на острове.
— Ну, выкладывай, что у тебя нового? — нетерпеливо сказал я.
— В общем, Алекс, штука такая. Как только я узнал от тебя, что девица эта, Света, катается на выходные в Новодвинск, я просто стал дежурить по пятницам и воскресеньям на автобусной остановке.  Наблюдал там пассажиров с трёх до последнего маршрута.
— Ну ты молодец! — воскликнул я. — В принципе, я мог бы и сам додуматься…  Но торчать на улице в мороз по столько времени — не сахар. Такого я бы не стал тебе предлагать, а ты, видишь, сам… И что?
— В прошлую неделю никого не видел. Но вчера вечером мне повезло. Увидел я её среди тех, кто собирался ехать в Новодвинск. Смотрю — подошла на остановку девушка, худенькая такая. А над головой — зеленоватое свечение… Я сразу понял, что это она — и к ней.
— Поговорил с ней?
— Немного поговорили… Она сначала испугалась, думала какой-нибудь хулиган или бродяга хочет привязаться. Я вообще-то выгляжу во всех отношениях непрезентабельно, обаянием не блещу, сам знаешь… Но когда я заговорил про иероглифы, она ещё больше оторопела. В общем, я ей в двух словах объяснил суть дела, как мог. Про тебя и других рассказал,  про остров. И сказал, что как только вернётся, мы с ней встретимся. Мы с тобой, в смысле. Она вроде как сначала колебалась, но потом согласилась. Мы договорились встретиться в воскресенье вечером у неё в общежитии.
— Здорово! — обрадовался я. — Стало быть, завтра вечером идём к ней. Всё-таки хорошо, что есть ты! Теперь ещё один человек у нас в команде!
— Погоди радоваться, — остудил меня Стас. — Девушка эта, я так понял, с вывертами. Может, она вообще нас слушать не захочет. И куда-то там на остров ехать не согласится. Мы ж её насильно туда не потащим!
— Ну, конечно, насильно никого не потащим…
— Вообще, хоть я оставшихся двоих и не знаю, мне кажется, что с этой Светланой труднее всего будет… — мрачно изрёк Стас. — Даже не знаю, почему.
— Значит, если с ней сладим, то с другими и подавно, — попытался я подбодрить его. — Вот бы ещё их найти…
— А через доктора своего знакомого пробовал? — спросил Стас. — В других медицинских учреждениях области. Ведь должны же были эти люди где-то получать медицинскую помощь во время клинической смерти. И после…
— Да пробовал, конечно, — ответил я. — Всё, что Костя ещё смог узнать, — только про Игоря Векшина. Но это нам уже не надо… Обращался я и в милицию, в областное управление, в городское… Фигу они мне показали! Если ты не их сотрудник, то нужно специальное разрешение для того, чтобы получить такую информацию. Человеку с улицы не дадут. А я для них человек с улицы.
— Та-ак… — Стас задумался. — Слушай, Алекс, я тут вот чего подумал. Ведь ты же получил имена этих людей как бы ниоткуда. А на самом деле тебе их подсказало во сне твоё подсознание или я не знаю что. Хотя в обычном состоянии ты их вроде не знаешь. Но получается, что подсознательно всё-таки знаешь, так?
— Вероятно, так… Но кто его знает, — может, эти двое оставшихся вообще не имеют отношения к заданию. Может, таких людей вообще не существует! Я уже и об этом думал… Что, если их на самом деле нет, Стас?   
— Трое остальных из твоего списка существуют и имеют отношение к заданию, — ответил Стас. — Почему имена оставшихся мужчины и женщины должны оказаться в списке случайно? Не, что ни говори, а я на все сто уверен, что они тоже участники группы. Если ты сомневаешься, то поверь мне.
— Хорошо, пусть это те самые люди, которых мы ищем. Так чего ты придумал?
— Я подумал, что если твоё подсознание каким-то образом знает их имена, не может ли оно знать больше? Скажем, хотя бы район, где они живут?
— Хм, интересно… Мне такое в голову даже и не пришло. Допустим, что и это подсознание моё знает. Знает, но молчит. А как это из него выудить?
— А ты сам-то не догадываешься? — усмехнулся Стас. — Твой доктор, он же наверняка владеет гипнозом или ещё чем-то в этом роде. А под гипнозом люди много чего вспоминают. Может, таким образом попытаться?
— Стас, ты молодчина! — Я хлопнул себя ладонью по лбу. — Точно! Отличная идея! Значит, завтра мы идём на рандеву со Светой, а в понедельник я иду к Косте.
 

2

На вахте общежития нас со Стасом пропустили с трудом. Меня вахтёрша уже знала по предыдущим посещениям, а Стас бывал пару раз довольно давно. Его она не помнила и впускать не хотела. После наших длительных заверений, что мы люди вполне благопристойные,  женщина всё-таки впустила нас двоих, предварительно забрав у Стаса паспорт. Мы поднялись на третий этаж, подошли к нужной двери и постучались.
— Да, входите, открыто, — сказал молодой женский голос.
Мы вошли в небольшую комнату. Небогато обставленную, но уютную и чисто прибранную. Тихо бормотал телевизор. При нашем появлении с тахты навстречу нам поднялась девушка в джинсах и свитере. Она была в комнате одна. Худощавая, как и описывал Стас, среднего роста. Волосы длинные, светлые. Глаза карие, большие, чуть навыкате. Тонкие губы, нос с лёгкой горбинкой. Я почему-то сразу решил, что улыбка появляется на её лице не часто. Не сказать, чтобы очень симпатичная, но приятной внешности.
— Здравствуйте, Светлана! — сказал Стас, шутливо поклонившись. — А вот и обещанные мы!
Я тоже поздоровался, разглядывая убранство комнаты и её хозяйку.
— Так это вы меня всё время разыскивали? — осведомилась Света.
— Я разыскивал, — кивнул я. — Путь вас не удивляет наш визит. У нас есть что сообщить вам. Очень важное. Для вас, Света, и для нас…
— Вы от Аркадия Семёновича? — быстро спросила Света. 
Мы со Стасом переглянулись.
— Он и о ней узнал, — констатировал Стас. — Вообще-то следовало ожидать…
— Нет, — сказал я, обращаясь к Свете, — к счастью, не от него. К «Фениксу» отношения не имеем. Мы по своей инициативе.
— Ну… проходите, садитесь, — неуверенно пожала она узкими плечиками.
Мы разделись и сели к столу.
— Чай будете? — спросила Света.
— Не откажемся, только если покрепче, — согласился Стас.
Я кивнул. Света включила чайник, стала доставать какие-то печенюшки, конфеты, посуду, а я тем временем разглядывал нехитрый интерьер. Стандартная неказистая мебель; казённые, полинявшие от времени занавески, вытертый паркет, непременные полки с учебниками, старенький холодильник… Обычные атрибуты студенческого существования. Да, когда-то и я жил в общежитской комнате вот так, обходясь минимальными по нашим временам удобствами. Вернее, сейчас студенты живут получше, я-то в свою институтскую бытность и этого не мог себе позволить. Но тогда бытовые условия ни для меня, ни для моих однокурсников особого значения не имели. Было хорошо и весело без всяких на то причин. Это сейчас для радости мне нужны причины… Эх, юность!
Света поставила на стол чашки, печенье, сахар, разлила чай.
Я решил, что пора представиться:
— Меня зовут Алексей. Не обижусь, если будете называть меня Алекс. И обращаться ко мне на «ты», по-простому.
— Хорошо, — сказала Света, усаживаясь. — Ну, так что же такого важного вы имеете мне сообщить?
— Света, меня беспокоит то же самое, что и тебя с некоторых пор… — Я решил начать сразу с главного, без предисловий. Но не знал, какие подобрать слова для этой девушки, и лихорадочно соображал по ходу своей речи. — Я имею в виду то необычное, что появилось в твоей и в моей… в нашей жизни после того, как… В общем, после того, как мы вернулись оттуда, откуда обычно не возвращаются.
На лице Светы появилось удивление, смешанное со страхом.
— Откуда вы… откуда ты знаешь?
— Света, главное, не пугайся. — Я взял себя в руки и старался говорить как можно более спокойно и непринуждённо. — Нас со Стасом и того, что мы тебе расскажем, пугаться не надо. Откуда знаю о тебе — не так важно, потом расскажу… Факт тот, что таких людей, как мы с тобой, в нашей области несколько. И есть нечто важное, что нас объединяет. Одно общее дело…
По ней я видел, что мои слова у неё особого доверия не вызывают. Она по-прежнему смотрела с некоторым испугом и замешательством, переводя взгляд с меня на Стаса и обратно.
Стас тоже вступил в разговор:
— Света, ты не подумай, что мы ненормальные какие-то или разыгрываем тебя. Ты же видишь, на сумасшедших мы не похожи. То, что я тебе позавчера говорил на остановке — правда. Скоро ты и с другими такими же людьми познакомишься…
Мы со Стасом говорили попеременно и долго. Света обескуражено молчала и слушала, изредка отпивая чая. Трудно сказать, насколько правдоподобно и убедительно выглядело всё сказанное нами. Но когда наше красноречие иссякло, Света некоторое время сидела потупившись и в глубокой задумчивости.
Было похоже, что удивить мы её смогли. Но идея ехать в начале мая на какой-то неизвестный остров в Белом море воодушевления у неё не вызвала.
— Всё это интересно, но… у меня же зачётная неделя на носу будет, потом  сессия, — меланхолично произнесла она. — Я и так год потеряла, а если завалю?
Тогда я решил выложить последний козырь.
— Светлана, — сказал я как можно более проникновенно, — тебе ведь и не нужно быть там долго. От силы дней пять. Там изумительная природа, чистый воздух, тишина. Прекрасно отдохнёшь и вернёшься с новыми силами. Остров исцеляет все раны, в том числе и душевные. Я знаю, что у тебя было в личной жизни несчастье…
— Давайте мою личную жизнь оставим в покое, — нервно перебила Света.
— Конечно, конечно… — поспешно сказал я, — прости, я и не думал вмешиваться. Я просто хочу сказать, это место уникальное… Оно зовёт к себе, чтобы помочь. Я сам убедился. И наверняка тебе в чём-то поможет…
Света продолжала сидеть, погружённая в свои мысли и переживания, и ничего не отвечала.
«Да, действительно непростой случай», — подумал я.
— Пока не знаю, — наконец через силу вымолвила она. — Давайте, доживём, а потом увидим.
— Ну и хорошо, — улыбнулся я. — Тогда мы с тобой не прощаемся. Спасибо за чай… — я посмотрел на Стаса, — ну что ж, мы, пожалуй, пойдём?
Стас кивнул. Мы поднялись из-за стола.
— Вот мой и Стаса телефоны, — сказал я, оставляя у неё листок на столе. — Если надумаешь что-то узнать, чем-то поделиться, звони. А об Аркадии Семёновиче помни, что мы рассказали. Лучше на контакт с ним вообще не идти.
Мы оделись и стали выходить.
— Алексей! — окликнула она меня в спину, когда я был уже в дверях.
Я обернулся. Света стояла с напряжённым лицом.
— Спасибо, что зашли, — проговорила она тихо.
— Всего доброго. До встречи, — улыбнулся я и закрыл за собой дверь.


3

Придя домой, я позвонил Косте. Он не ожидал, но обрадовался.
— Костя, хочу тебя попросить ещё об одном одолжении, — сказал я после обмена приветствиями.
— Что, снова проблемы? — обеспокоенно осведомился Костя.
— Нет, проблем, слава богу, сейчас нет. Но помощь твоя всё же нужна, ты уж прости за беспокойство.
— Да какой разговор, Лёш! Своим людям всегда… Так что у тебя там?
— Костя, мне нужен… ну, скажем так, сеанс психотерапии. Можешь мне провести?
— Сеанс психотерапии? — переспросил Костя со смешком. — Ну ты, старик, даёшь! А какой именно? Может, это не по моей части?   
— Думаю, как раз по твоей. Мне нужно вспомнить кое-что под гипнозом. Можешь мне в этом помочь?
— Наверное, смогу попытаться… — озадаченно ответил Костя. — Но не могу дать гарантию результата. И никто не может в таких случаях. А чего вспомнить-то?
— Об этом лучше не по телефону. Ну так как, зайду к тебе?
Костя несколько секунд раздумывал. 
— Заходи, вот только завтра я буду очень занят, а вот на неделе… Давай, скажем, в среду после рабочего дня. Часов этак в шесть подходи.
— Отлично, — сказал я. — Заранее благодарен!
— Пока не за что, — опять усмехнулся Костя. — Кстати, чуть не забыл: пришли результаты обследования твоего мозга.
— И что там у меня? — спросил я с тревогой.
— Всё нормально, никаких изменений в плохую сторону не обнаружено. Но есть любопытная деталь: у тебя сильно повышена активность гипоталамуса. По сравнению со средним уровнем, конечно.
— Вот как? — озадаченно пробормотал я. — А что это значит?
— Да в принципе это много чего может значить, — ответил Костя. — Ну да ладно, ты этим не грузись. Главное, здоров и хорошо себя чувствуешь. Рад был тебя слышать. Тогда до среды! 
— До среды, — сказал я и положил трубку.
До намеченной встречи я не находил себе места. Никогда мне не приходилось добровольно подвергать себя чьему-то гипнотическому воздействию. И к тому же я испытывал волнение по поводу того, что всплывёт из моей памяти в ходе такого воздействия. Не мог я скрыть некоторого волнения и тогда, когда в назначенное время переступил порог Костиного кабинета. Он это сразу заметил и поспешил меня успокоить:
— Да ты не волнуйся, ничего страшного. Обычная процедура. Главное, чтобы ты, во-первых, оказался достаточно гипнабельным, а во-вторых, чтобы помогло.
— Не знаю, насколько я, как ты говоришь, гипнабелен, — сказал я, — ни разу не проверял. Но мне кажется, не очень.
— А вот это мы сейчас и проверим, — улыбнулся Костя. — Ну, так что ты хотел вспомнить?
— Помнишь тех людей, из списка… вернувшихся? Я в прошлый раз о нём говорил…
— Ну, как не помнить, — пожал плечами Костя. — Такое не забывается. Я и сейчас думаю, что твой случай совершенно уникальный, достойный занесения в анналы… Я как раз хотел тебя спросить насчёт этих людей — нашёл ты кого-нибудь?
— Кое-кого нашёл, о них потом расскажу, если тебе интересно. А вот чтобы найти остальных, я к тебе и обращаюсь.
Костя удивлённо задрал брови и уставился на меня. 
— Если я каким-то непостижимым образом знаю имена этих людей, — продолжал я, — то почему я не могу знать о них ещё что-нибудь? Где живут, чем занимаются? В городе они не прописаны, а больше никаких зацепок.
Костя с сомнением покачал головой:
— Ну, старик, ты решил совсем втянуть меня в свою мистику…
— Я понимаю, что выглядит моя затея по-дурацки, — быстро заговорил я, — но попытаться-то можно? А вдруг чего-то удастся вытащить? А для меня это, Костя, очень важно! Будь это всё заведомой ерундой, я бы не стал тебя беспокоить.
— Попытаться, конечно, можно… Но сразу тебе, Лёш, скажу: я очень удивлюсь, если из твоей затеи что-нибудь получится.
— И я удивлюсь, но чем чёрт не шутит? Мы ведь ничего не теряем…
— Что ж, давай ближе к делу. У меня есть собственная комбинированная методика погружения пациентов в глубокий гипноз. Моё наработанное ноу-хау, можно сказать. Давай попробуем… Пиши, как зовут этих людей, полностью, — с этими словами Костя дал мне бумагу и ручку.   
Пока я записывал, он достал из шкафа прибор непонятного назначения, из которого торчал длинный стержень с закруглением на конце, похожий на маятник. Затем усадил меня в кресло за столом, поставил передо мной прибор и воткнул вилку со шнуром от него в розетку.
— Сейчас я включу этот прибор, и вот эта штука, — с этими словами Костя показал на «маятник», — будет колебаться влево-вправо. Твоя задача — максимально расслабиться, следить за этим маятником и слушать мой голос. Ни на что другое не отвлекайся. Дыши глубоко и размеренно. Я буду считать от десяти до одного в обратном порядке. Главное — сосредоточенность на том, что я говорю.
— Постараюсь, — сказал я.
— Устраивайся удобнее. Воротник расстегни.  Лучше откинуться на спинку, ноги вытянуть… вот так. Готов?
— Готов, — ответил я.
— Поехали! — Костя щёлкнул тумблером на приборе, и маятник начал бесшумно и равномерно описывать блестящие дуги у меня перед глазами.
— Десять, — заговорил Костя тихим ровным голосом. — Твоё тело расслабляется от кончиков пальцев ног до макушки. Все мысли улетучились. Голова совершенно пустая. Ты спокоен, абсолютно спокоен, как камень… Девять. Во всём теле приятное тепло. Тёплый поток льётся на голову, стекает вниз по спине медленными, медленными волнами,  струится по позвоночнику, растекается по рукам, по ногам тёплыми ручейками… Восемь. Ты полностью расслаблен. Руки и ноги как плети. Голова тяжёлая. Спать… Хочется спать… Всё сильнее…
Я созерцал качание маятника и слышал Костин голос. Они притянули моё внимание и не хотели отпускать. На меня стало наваливаться дремотное, вязкое состояние. В какой-то момент вся окружающая действительность стала быстро уменьшаться, пока не сузилась до размеров этого тускло поблёскивавшего маятника. Теперь я видел перед собой только непрерывное ритмичное серебристое движение перед глазами. Осталось только оно, это движение. И голос, говоривший мне фразы, значимость которых возрастала по мере того, как он проникал в моё сознание и овладевал им. Я действительно ощущал, как моё внутреннее состояние с каждой фразой становится всё более пластичным и начинает послушно следовать им, как глина следует усилиям пальцев гончара. 
— Семь. Дыхание ровное и глубокое. Голова, руки, ноги наливаются свинцом. Ты чувствуешь, как голову клонит вниз. Веки тяжелеют и опускаются. Глаза закрываются… Шесть. Полная неподвижность и спокойствие. Наступают сумерки. Сумрак, тишина, спокойствие. Ты погружаешься в глубину, всё глубже и глубже… Пять. Сумерки с каждой секундой темнее. Тело всё тяжелее. Ты абсолютно неподвижен и спокоен. Ты засыпаешь. Приходит сон…
Костины слова гулким эхом отдавались у меня в голове. Постепенно и маятник растворился в небытии. Туловище было как будто из камня, оно не повиновалось мне, я его совсем не чувствовал. Не повиновались ни мысли, ни эмоции. То, что вырабатывало их внутри меня, выключилось. Весь мир растворился где-то за границами моего восприятия, в неопределённой сумеречной пустоте. В ней не было ни предметов, ни образов, ни ощущений. От пропавшего мира осталась только тоненькая ниточка, натянутая между ним и мною в этой пустоте. Она вибрировала, и вибрации где-то во мне превращались в Костины слова, которые я продолжал улавливать краешком сознания:
— Четыре. Ты глубоко погрузился в сон. Твой сон самый спокойный, самый глубокий, самый крепкий… Три. Ты растворяешься во сне. Твой сон безграничен, он всюду… Два. Ты полностью растворился. Ты в самом сердце своего сна… Один. Ты сам стал сном. Ты — это чистый сон. Ты являешься сном. Ты понимаешь, что ты сон. Ты меня слышишь, Алексей?
— Слышу, — донёсся до меня собственный голос. Я механически отметил, что одновременно сплю и отмечаю как бы со стороны собственный диалог с Костей.
—  Теперь ты абсолютно свободен и прозрачен. Никаких границ нет. Твоё сознание не знает никаких барьеров. Ты можешь вспомнить всё. Все события, всю свою жизнь, всех людей. Всё, что ты знаешь. Ты знаешь что-то и хочешь вспомнить? Ответь мне!
— Да, знаю. Хочу вспомнить. — И опять это произнёс моими губами не мой разум, а какая-то неопределённая часть моего существа, которая действительно знала. У этой части был доступ ко всем тайникам, ко всем тёмным закоулкам моего «я».   
— Сейчас я назову тебе имена двух людей. И ты вспомнишь о них всё, что знаешь. Кто они, как выглядят, чем занимаются, где живут. Ты готов вспоминать?
— Готов, — машинально проговорил мой голос.   
— Саенко Людмила Григорьевна. Тридцати восьми или тридцати девяти лет. Что тебе известно о ней?
Эти слова упали в моё внутреннее состояние, как камень в воду. Я почти физически ощущал, как от них разбегаются круги, заставляя колыхаться безмятежную гладь моего сознания. Передо мной, как в калейдоскопе, с огромной быстротой замелькали какие-то неясные, смутные образы. Это продолжалось неопределённо долго. И вдруг перед моим взором из этого мутного сонного марева на одну секунду выкристаллизовалась ясная, чёткая картинка. Она вспыхнула в моём сознании подобно мгновенному кадру, выхваченному из беспорядочной и бессвязной кинохроники. Я увидел городскую площадь, различные здания, большое скопление движущихся людей, какие-то длинные торговые ряды. Это было очень хорошо знакомое мне место в Архангельске. Потом картинка пропала и передо мной снова замельтешила бессодержательная карусель, постепенно затихая.
— Ты что-нибудь вспоминаешь, Алексей? — донёсся до меня откуда-то из недосягаемого далёка Костин голос. 
— Вспоминаю. Я видел, — ответил ему мой голос.
— Что видел? Говори, что ты видел!
Я секунду молчал, потом мой голос без всякого участия разума монотонно выговорил:
— Я видел наш центральный городской рынок.
— Что ещё ты видел? — настойчиво продолжал допытываться Костин голос.
— Ничего. Больше ничего.
— Хорошо! Дальше! Кочетков Геннадий Николаевич. Сорока шести или сорока семи лет. Что ты о нём знаешь? Вспоминай!
И снова брошенный камень команды всколыхнул тёмные воды моего сознания. На этот раз толчея образов была более сумбурной и долгой. Моя подсознательная память буквально бурлила и пенилась какими-то визуальными обрывками, далёкими интуитивными ассоциациями и осколками неоформленных мыслей.
— Что ты видишь, Алексей? — вторгся в моё слуховое пространство Костин голос. — Скажи мне, что ты видишь?
— Ничего, — ответил мой голос. Он был каким-то деревянным и безжизненным.
— Вспоминай! Ты знаешь! — требовательно повторял Костя. — Кочетков Геннадий Николаевич. Что тебе известно об этом человеке?
Я купался в кипящем море образов, которые с сумасшедшей скоростью возникали и исчезали; как в сюрреалистическом мультфильме, безостановочно трансформировались и превращались друг в друга.
— Вспоминай! — дребезжало эхо Костиного голоса внутри моей головы.
И вдруг, словно по неслышной команде, бешеная пляска остановилась. Пространство вокруг меня напряжённо задрожало. И снова, как и в первый раз, передо мной вспыхнул слайд. Яркий, объёмный и чёткий. Я увидел откуда-то сверху зимний пейзаж: обширный участок сельской местности, небольшие деревянные домики, приусадебные участки, шоссе и небольшую речку неподалёку. Судя по всему, это был какой-то дачный посёлок. Но где это находилось, ничто в пейзаже не подсказывало.
— Я вижу… — проговорил я.
— Что ты видишь? — прорезал пространство моего восприятия Костин голос.
— Вижу дачи с участками, — отреагировал мой голос.
— Где? Где находятся эти дачи?  — спрашивал Костя.
— Не знаю, — ответил я.
Пространство вокруг меня вместе начало интенсивно дрожать, контуры с картинки начали размываться. Какая-то часть меня, отслеживающая происходящее, осознавала, что картинка сейчас исчезнет.
— Ты всё ещё видишь? — говорил Костин голос.
— Вижу. Всё исчезает…
— Что там есть ещё? Какие ориентиры?
Картина бледнела и таяла перед моим взором, как льдинка на горячей сковороде.
— Смотри внимательно! Что ещё вокруг ты видишь? — загрохотал в голове Костин голос.
— Дорожный знак на обочине, — выговорил кто-то внутри меня, кто управлял моим видением.
— Какой это знак? Ты его видишь?
— Что-то написано…   
— Что написано на знаке? — не отступал Костя.
— Название. Не вижу. Далеко, — механически отвечал мой голос.
— Сфокусируй взгляд на знаке! Ты можешь видеть! Ты знаешь, что там написано! — почти кричал Костя.
— Какое-то слово. Название. Короткое.
— Читай! — загремел Костин голос.
Моё зрительное восприятие будто бы превратилось в бинокль. И я прочитал коротенькое слово за мгновение перед тем, как картина растворилась в окружающем пространстве и окончательно исчезла из виду.
— Там написано «Лая», — твёрдо сказал я.
— Что ещё видишь?
— Больше ничего.
Наступила пауза. Хаотично кишащее пространство образов вокруг меня медленно успокаивалось. Это было похоже на то, как если бы остывал кипящий суп в котле, снятом с огня.
— Алексей, ты слышишь меня? — услышал я Костин голос.
— Слышу, — откликнулся я.
— Сейчас я буду считать от одного до десяти. Когда я скажу «десять», ты проснёшься. Один!
Когда я услышал «Десять!», у меня в голове словно бы зазвонил будильник. Гулкое пустое пространство вокруг раскололось вдребезги и разлетелось во все стороны мелкими сверкающими брызгами. Я вздрогнул, открыл глаза и поднял голову. Ко мне вернулось прежнее восприятие.
Я снова сидел в Костином кабинете в кресле, моргая мутными глазами. Голова была свежей и ясной, но промежуток времени между «сейчас» и моментом, когда я сел в кресло, куда-то потерялся.
Костя сидел в таком же кресле напротив, внимательно глядя на меня. Передо мной продолжал раскачиваться маятник. Костя щёлкнул тумблером, и маятник, сделав ещё несколько качаний, остановился.
— Что, уже всё? — поёрзав застывшими плечами, спросил я.
— В общем-то всё, — усмехнулся Костя. — Ну как, что-нибудь помнишь?
— Да вроде… что-то так смутно, — признался я. — Ну, говори скорей, Костя, не томи! Удалось что-нибудь из меня вытащить?
— Кое-что удалось… Как ни странно. — Костя выговорил это с явной озадаченностью. — Результат превзошёл все мои ожидания. Имя «Людмила Саенко» у тебя ассоциируется с центральным городским рынком. Ну, у морского вокзала который.
— Вот как? Любопытно… — проговорил я.
— А имя «Геннадий Кочетков» — с дачными участками на реке Лая. Знаешь, где это?
— Ну да, конечно, знаю… Вот это да! Значит, я всё-таки о них знал… И это всё?
— Это всё, — ответил Костя. — Но и это, согласись, гораздо больше, чем мы предполагали. А какая тут связь, ты уж сам докапывайся.
— Константин, ты не представляешь, как мне помог… — пробормотал я. — С меня как минимум коньяк!
— Да ладно тебе! — усмехнулся Костя. — А впрочем, не откажусь… Ладно, рад, что смог помочь. Теперь рассказывай, как сам-то?


4

Мы со Стасом сидели у него дома на кухне.
— Теперь уже лучше, — с удовлетворением промолвил Стас, выслушав мой рассказ о визите к доктору. — Круг поисков сильно сузился. Я ж говорил, поможет!
— Правда, место — это ещё не человек, — ответил я. — Вот если бы увидеть самих этих людей… А так — непонятно, как они связаны с этими местами.
— Чего непонятного, вывод напрашивается сам собой, —  сказал Стас. — Либо они там часто появляются, либо живут где-то в тех районах.
— Да, я тоже так думаю, но для целенаправленных поисков этой информации  маловато. Как часто бывают, где именно живут? На рынок-то ежедневно ходят со всего города. А на те дачи могут ездить и с Архангельска, и с Северодвинска, и со всех населённых пунктов между ними.
— Ну, поскольку у нас больше ничего нет, надо действовать исходя из того, что есть. — Стас задумался. — Я всё-таки думаю, что именно эти места ты видел не случайно. Эти двое не просто там часто бывают, как и многие другие. И мало ли, где эти двое могут ещё часто бывать? Именно эти места для них особенные. Эти люди каким-то существенным образом привязаны к этим местам. Понимаешь, о чём я?
— Ты имеешь в виду — что-то типа жизненных интересов, так?
— Ну да… А коли ни тот ни другой… ни другая у нас в городе не прописаны…
Тут меня осенило.
— Кажется, я понял… — пробормотал я. — Всё просто! Стас, эта женщина, Людмила Саенко, — она на нашем рынке торгует. А за товаром ездит в другой город. Она «челночница»! 
— Похоже на то, — подхватил Стас. — Самое вероятное. Тоже соображаешь! А тот мужик, как его… Кочетков, — он просто живёт там, на даче. Или большую часть года, или вообще постоянно.
— Тут не знаю… — с сомнением покачал я головой, — это обычно пенсионеры на дачах обитают постоянно. И то, как правило, в тёплое время года. А Кочеткову этому сорок шесть, может сорок семь ещё только.
— Алекс, пенсионеры-то разные бывают, — сказал Стас. — Бывший военный или милиционер в таком возрасте вполне может быть на пенсии. Особенно если он на где-нибудь севере служил, где выслуга идёт год за два или полтора. 
— Да, если он и носил погоны, то, возможно, где-то в наших краях… — согласился я. — И, скорее всего, сам местный. Элисбар ведь говорил, что все нужные нам люди должны быть местными.  Или прожить здесь достаточно долго. Даже дар они получили… то есть, мы получили, находясь сравнительно недалеко от острова.
Мы некоторое время размышляли молча.
— Стас, а с чего ты решил, что Кочетков сейчас там? — прервал я паузу. — Ну хорошо, пусть он пенсионер. Но ведь сейчас зима! Нормальные-то люди зимой на даче не живут. 
— А с чего ты решил, что он нормальный? — парировал Стас. — Все, кто причастен к заданию, немного ненормальные, сам же знаешь. Зима заканчивается, скоро потеплеет. И с чего ты решил, что там у него обязательно летняя дача? А если это хорошо оборудованный дом, в котором можно жить круглый год? Ведь и таких много. Может, он просто не хочет жить в городе, и переселился туда.
— Возможно, — сказал я. — Правда, я в том районе бывал. И таких основательных домов там не помню… Но ведь и видел не все. Так что очень может быть. По крайней мере, если так, то легче найти будет…  А что ты подразумеваешь под «ненормальным» применительно к этому человеку?
— Я имею в виду, что мы не знаем обстоятельств, при которых он получил дар.   Мы только знаем, что эти обстоятельства экстремальные, и всё. Как были и у всех нас… Может, он никакой не пенсионер вовсе, а скажем, инвалид? Скажем, врачи рекомендовали жить вдали от города, на свежем воздухе. Многие ведь так поправляют здоровье.
— Вот о таком не думал… — протянул я. — Если он, не дай бог окажется инвалидом, то это хуже… А вдруг он вообще нетранспортабелен? Или невменяемый какой?
— Невменяемый — вряд ли, — мрачно улыбнулся Стас. — Одного такого мы уже имеем. И мы знаем, где он. А вот с какими-нибудь физическими недостатками — возможно. Боюсь, что так оно и есть.
Мы помолчали ещё некоторое время.
— Во всяком случае, мы теперь знаем, где искать, — подытожил Стас. — А это уже немало. Я думаю, так сделаем: я с завтрашнего дня беру отпуск. Сначала займёмся поисками Людмилы. Просто будем бывать днём на рынке как можно чаще. Лучше каждый день. Обходить весь рынок. Я наверняка увижу.
— Хорошо, завтра и начнём, — сказал я. — А с дачником как будем?
— А с дачником поступим примерно так же. Будем объезжать на моей машине все участки на Лае, спрашивать. Думаю, если он там, рано или поздно мы его найдём. Но это после того, как вычислим женщину.
Что мне неизменно импонировало в Стасе, так это то, что он был выраженным человеком действия, а не разговоров. Но при этом его поступки никогда не опережали мыслей. Любую проблему он всегда обсуждал коротко и по-деловому, максимально заостряя внимание на сути дела и отбрасывая всё лишнее. А приняв решение, сразу брал быка за рога.
«Действительно, Элисбар прав, — подумал я. — Не может быть, чтобы такой помощник у нас появился случайно. Без Стаса мы бы вряд ли справились».
Назавтра мы со Стасом провели на рынке полдня, обхаживая павильоны и торговые прилавки раз за разом. Но женщину, которую мы искали, Стас так и не увидел. Когда мы возвращались с рынка, уставшие и разочарованные, у меня с непривычки рябило в глазах — не часто я выбирался в многолюдные места, особенно последний год. А тут сразу окунулся на несколько часов в суматоху и толчею. Но усталость для меня была пустяком по сравнению с досадой, что сегодняшние поиски прошли впустую.
— Ничего, — уверенно сказал Стас. — Наверное, за товаром поехала. Она обязательно появится. Надо только ходить каждый день.
Следующий день тоже не принёс результатов. И следующий тоже. Мы пять дней подряд толкались на рынке, слоняясь вдоль торговых рядов и оглядываясь вокруг. Главным образом озирался по сторонам Стас, а я только сопровождал его, делая вид, что меня интересуют покупки.
У меня уже начали возникать серьёзные сомнения по поводу того, достоверна ли информация, извлечённая из меня под гипнозом. Я не раз за эти дни поделился со Стасом своими сомнениями: может, мы зря теряем время?  На что он неизменно заверял меня, что мы обязательно найдём ту, кого ищем, — надо только быть настойчивыми и не опускать руки.
Похоже, он верил в моё видение больше, чем я сам.   
И на шестой день дежурств на рынке его вера подтвердилась.
Было около полудня, когда мы проходили мимо крытого павильона, где висели всевозможные шмотки — пуловеры, рубашки, куртки, спортивные костюмы. Я уже привычным взглядом скользнул по продавщице и её товару, как вдруг понял, что за прилавком стоит не та женщина, которая была здесь вчера и другие предыдущие дни. Я отметил это потому, что за пять дней уже успел присмотреться.
В этот же момент Стас дёрнул меня за руку. 
— Есть! — торжествующе воскликнул он. 
Мы тут же устремились поближе. Нам улыбнулась темноволосая, плотно сбитая женщина среднего роста. Ей было примерно лет тридцать пять.
— Здравствуйте, молодые люди, — быстро заговорила она, явно обрадовавшись потенциальным покупателям. — Не желаете ли спортивный костюм, курточку кожаную модную? Только вчера из Турции…
— Спасибо, — сказал я. — Но мы к вам не за покупками. Вы случайно не Людмила Григорьевна Саенко будете?
Улыбка слезла с лица продавщицы. Она стала какой-то растерянной и недоумённой, даже немного испуганной.
— Да, это я… — сказала она.
Я чуть не подпрыгнул на месте. «Есть!» — радостно завопил вслед за Стасом внутренний голос.
Женщина секунду продолжала настороженно смотреть на нас.
— А вы кто? — спросила она. — Из ОБЭП? Так у меня всё в порядке. И накладные, и лицензия, могу показать… 
— Нет, мы не из ОБЭП, — поспешил успокоить её Стас. — У нас просто лица такие. А если серьёзно, мы к вам по глубоко личному вопросу.
— Вот как? — тут же среагировала Людмила, возвращая на лицо улыбку. — Надо же! Давно ко мне по личным вопросам мужчины не обращались! 
Я сразу почувствовал к этой женщине расположение. Похоже, и Стас.
Я присмотрелся к ней внимательнее. Лицо почти без косметики, с правильными приятными чертами. Вьющиеся тёмно-каштановые волосы, глаза зелёные, нос чуть вздёрнут, щёки разрумянились. Стоит, бедная, целыми днями на морозе, в шерстяных рейтузах, китайском пуховике и синтетических валенках-дутиках… Наверное, в наступающей новой жизни не смогла найти лучшего занятия, кроме как промышлять «челноком»; мотаться туда-сюда за тридевять земель и стоять за прилавком днями в любую погоду, чтобы выжить самой и прокормить семью. Так же, как вынуждены поступать тысячи и тысячи других женщин на просторах всей нашей великой страны в это безвременье…    
С той только разницей, что из этих многих тысяч только она видит иероглифы.
— Людмила Григорьевна, — сказал я, — бога ради, извините, если отрываем от работы. Но поверьте, дело у нас к вам очень важное…
— Очень важное? — иронично переспросила она. — Знаете, молодой человек, мне в очень важных делах участвовать никогда не приходилось. Даже любопытно!
— Нам надо с вами поговорить, — продолжил Стас. — Вы можете уделить нам, ну, скажем, полчаса?
Женщина посмотрела на часы.
— Ну, хорошо…  Будем считать, что я ухожу на обед, — с этими словами она выглянула в заднюю дверь и сказала кому-то несколько фраз. Потом обернулась к нам:
— У нас с вами час времени. Я надеюсь, что вы действительно по важному делу.
— Давайте где-нибудь присядем, — предложил я. — Я знаю поблизости подходящее кафе. Угощение за мой счёт.


5

Наше изложение, уже опробованное по ходу дела в разговоре со Светланой, было несколько сумбурным. Однако суть дела, как мне казалось, нам удалось передать вполне доходчиво.  Рассказ мы вели со Стасом попеременно, но по нашему со Стасом невысказанному соглашению, говорил больше я, а он в основном вставлял короткие разъяснения и уточняющие замечания.
Сначала мы спросили Людмилу, беспокоит ли её последнее время что-нибудь необычное. Она подтвердила: да, есть нечто странное, абсолютно необъяснимое, что происходит с ней с тех пор, как её вернули к жизни прошлым летом.
Я решил пока не расспрашивать, как это было, а в первую очередь рассказать о себе, чтобы вызвать у женщины абсолютное доверие к нашим словам.
Людмила слушала, почти не перебивая. 
Я сказал, что  сам не так давно вернулся из-за черты и у меня то же самое. Что есть ещё группа людей, получивших такие же способности видеть иероглифы. И что эта способность связана с неким малоизвестным островом в Белом море, на котором она должна максимально проявиться. Этот остров притягивает к себе тех, кто обладает теперь такой способностью.
При этих словах на лице Людмилы появилась явная заинтересованность. Её глаза, и без того живые и выразительные, заблестели совсем по-детски. Похоже, всё услышанное привело её в восторг. Я не ожидал такой реакции. Я думал, что придётся пускаться в долгие и нудные объяснения, убеждать, доказывать. Если она вообще захочет нас слушать. А она тут же моментально загорелась интересом, как ребёнок, которому показали новую красивую игрушку.
Стас представился, как человек, тоже побывавший за чертой, и получивший способность другого рода — непосредственно видеть таких людей. Эта способность позволяет ему выступать в качестве диспетчера, задача которого — находить их, собирать вместе и координировать их совместные действия до тех пор, пока они не окажутся на острове.
Здесь внимание Людмилы переключилось на Стаса. Мне показалось, что его личность заинтересовала продавщицу не меньше, чем факт существования людей с такими же, как и у неё, способностями, и загадочного острова. Но Стас был, как всегда, немногословен. Сказав о себе несколько фраз, дальнейшую инициативу разговора он снова предоставил мне.
Я рассказал также о необычных свойствах острова, о его располагающем микроклимате и природе потрясающей красоты. Я рассказал ещё немного о единственном обитателе острова — организаторе нашей будущей встречи на острове. О том, какой это уникальный человек с необычной биографией. Я добавил, что он знает о нашей способности всё и ждёт всех нас на острове в начале мая.
В общем, как мне казалось, я выложил всё необходимое, чтобы привлечь на нашу сторону ещё одного участника. 
Я не рассказал только о самой сути задания, о попытках его выполнения и об опасностях, связанных с этим. И об инвертировании я не обмолвился ни словом.
Хотя на протяжении всего рассказа меня так и подмывало сбиться на эти не столь приятные темы. Но я понимал, что говорить об этом не надо. По крайней мере, сейчас.
И всё-таки на протяжении разговора меня не покидало противно зудящее чувство, что я отчасти обманываю Людмилу, не говоря ей всей правды. Время от времени я поглядывал на Стаса, безмолвно прося моральной поддержки, на что он отвечал мне еле заметным кивком: «Всё нормально, продолжай в том же духе».
Когда я закончил, реакция Людмилы была очень эмоциональной.
— Прямо не знаю, что и сказать… — восклицала она. — Это так здорово, что вы рассказываете! Я думала, эти вспышки, эти знаки — просто какие-то… как сейчас молодёжь говорит — глюки? А вот оно оказывается что… 
— Ну так как, Людмила Григорьевна, вы согласны провести несколько дней на этом замечательном острове? — спросил я. — Классная природа, замечательный воздух, общество интересных людей. Впечатлений будет масса! Поедемте, вы не пожалеете! 
— Я бы с радостью, да вот на кого я свой бизнес оставлю? Знаете, во сколько мне обернётся неделя простоя? А ведь ещё у меня администратор есть — вы думаете, я совсем в одиночку работаю? Не знаю, как он посмотрит…
— Но ведь отпуска у вас всё равно какие-то должны быть, — сказал Стас. — Хоть и бизнес у вас такой напряжённый, не можете же вы круглый год торговать, так? Надо иногда и отдохнуть. Мы вам отличную возможность предоставляем. Бесплатно привезём-отвезём. Жильё есть, все удобства. Ну, почти все. Затрат с вашей стороны, Людмила, — никаких.
— И главное, — подхватил я, — вы получите ответ на вопрос, что вас так беспокоит. Ответ — там, на острове, понимаете? И впечатления от этого у вас на всю жизнь останутся. Такую возможность нельзя упускать!
— Вы правы, молодые люди, — вздохнула женщина. — Так уж эта ежедневная рутина замотала, просвета никакого! Изо дня в день одно и то же, ничего интересного в жизни… Правда, хотелось бы отвлечься от всего этого. Знаете, это всё так неожиданно… Я про то, что вы так вот ко мне подошли, всё это рассказали… Как снег на голову. Даже не верится…
— Понимаю ваше состояние, Людмила Григорьевна, — сказал я. — Я тоже сначала не верил. И для меня тоже всё это было как снег на голову. Даже думал, что у меня крыша поехала. Так что вы не волнуйтесь. Всё будет хорошо. Важно только ваше согласие. И решимость.
— А за вашего администратора не беспокойтесь, — добавил Стас. — Мы  его уговорим. Отпустит он вас, никуда не денется. Что он вам, в самом деле, хозяин?
— Ладно, сама поговорю… — сказала Людмила. — Думаю, возражать не будет. Я ведь последний раз отдыхала в июне, а с того раза ни выходных, ни праздников. Кстати, на том отдыхе всё и случилось…
— Что случилось? — полюбопытствовал я.
— Ну, то, из-за чего я побывала…  как вы, Алексей, говорите, за чертой. 
— А, понятно… — пробормотал я.
Расспрашивать о подробностях я не решался, так как считал это бестактным. Так же думал, видимо, и Стас. Но мы оба выжидательно молчали, глядя на неё, и она сама заговорила:
— Раз уж мы теперь как бы братья и сёстры по несчастью, — улыбнулась Людмила, — расскажу вкратце, как это было. В июне мы с компанией отдыхали в Карелии. Поехали группой в дикие места… Я вообще люблю больше проводить отпуск на природе. У нас на севере, а не на югах. Мне уже эта Турция — вот где! Так вот, решили мы побывать на озёрах — недалеко от Кумского водохранилища есть система озёр — Энгозеро, Верхнее и Нижнее Кумозеро… представляете?
Я отрицательно покачал головой:
— Не бывал в тех местах, не знаю.
— Я примерно представляю, — сказал Стас.  — Западное побережье Белого моря, ближе к Кольскому, так?
— Да-да, где-то там. А места изумительные, заповедные. Красивее мест нигде не видела. Обязательно побывайте! Так вот, эти озёра сообщаются. Между ними есть перемычки. И по одной из них мы путешествовали на байдарках.
— О, так вы экстремальный туризм предпочитаете? — с некоторым уважением спросил Стас.
— Ну, не то чтобы совсем уж экстремальный… Но люблю активно отдыхать, а не валяться целыми днями на пляже.
— Тогда вы нам тем более подходите, — вставил я.
— Я ведь когда и студенткой была — училась в нашем педагогическом, — и спортом занималась, и путешествовала немало… — продолжала Людмила. — Это сейчас, как видите, уже не до того. Не до жиру, быть бы живу…
— Вот наше предложение вам и кстати, — ободряюще улыбнулся я. — И что же дальше было?
— Да, отвлеклась… Так вот, в этих протоках есть течение, на горных перекатах довольно бурное. И когда мы преодолевали особенно сложный порог, наша байдарка перевернулась. И меня потащило течением, представляете? Вода, надо сказать, там была очень холодная — дело было в июне, прогреться ещё не успела. Вообще-то плавать я умею. Но ноги свело судорогой, и сама не смогла выплыть, сил не хватило. В общем, я захлебнулась и пошла ко дну. Но ребята меня всё-таки спасли. Вытащили на берег, искусственное дыхание сделали. Хорошо, инструктор был медик по образованию… Возвращали они меня к жизни долго, минут пять. Но, как видите, вернули.
— М-да… — выговорил я после паузы. — Наверное, после этого ваше пристрастие к экстриму несколько уменьшилось?
Людмила засмеялась.
— Да вся теперешняя жизнь — сплошной экстрим! Так что я без особого страха это вспоминаю. Ну с кем не может такое произойти?
— Такое действительно может случиться с каждым, — согласился я. — А вот дар получают очень немногие. Так что у этой медали есть и другая сторона — лучшая. Людмила, а когда у вас проявился дар?
— Вы, Алексей, про эти… иероглифы? Пока не знаю, можно ли это назвать даром… — она задумалась. — Ну, где-то в ноябре началось. Я тоже стала думать, что со мной что-то неладно. А потом стало тянуть куда-то на северо-запад. Как будто неслышно зовёт кто-то. Я сначала думала, что это меня снова туда тянет, к тем озёрам…
— А другим вы об этом рассказывали? — осторожно спросил Стас.
— Нет, никому не рассказывала. Даже родным. И к врачу не обращалась. Думала, на смех поднимут. Или подумают, что вот, — Людмила покрутила пальцем у виска. — А таким ездить в загран за товаром никто не доверит. Так и держала всё это в себе, пока вот с вами не познакомилась.
— Правильно, и не рассказывайте, — сказал Стас. — Пусть это останется вашей маленькой тайной. И нашей, — многозначительно добавил он.
— Значит, Людмила, вы местная? — спросил я, чтобы закрепить знакомство. 
— Родом из Плесецка, — ответила она. — А сейчас в Мирном живу. Раньше работала в школе учительницей, русский и литература… Но можно ли, сами посудите, семью прокормить, когда одна? Вот пришлось в девяностом бросить школу, возить товар, продавать… Детей надо на ноги поставить: одна школу в этом году заканчивает, вторая по моим стопам пошла, в педагогическом учится, приходится и ей помогать. Хотя учительская стезя сейчас бесперспективна, сами знаете. Но попробуй им, молодым, это объясни… Вот у неё и останавливаюсь здесь.
— А супруг? Он-то кем? — всё так же осторожно спросил Стас.
— Супруг? — Людмила усмехнулась. — Я разведена. Муж из Мирного, офицер. Но совместная жизнь не сложилась. Хотя отношения поддерживаем…
Мы немного помолчали. Развивать тему не хотелось.
Людмила глянула на часы:
— Ну что ж, мне пора. Спасибо, молодые люди, за рассказ, за угощение… Ну и за предложение, конечно. До сих пор поверить не могу!
— В общем, мы на вас рассчитываем? — подытожил я.
— Да, — сказала Людмила. — Я согласна. Мне и самой необходимо побывать там. Вот мой телефон, и давайте ближе к маю будем связываться.


6

Мы со Стасом были так воодушевлены успехом, что на следующее же утро отправились на его «уазике» искать Геннадия Николаевича Кочеткова. Мы исходили из того соображения, что если кто и живёт в домах дачного городка на Лае, то с утра будут топить печки. И эти дома будут видны по дыму из труб. 
Мы не ошиблись. Таких домов оказалось не так много. Нам пришлось объехать и опросить обитателей не более десятка дач. Несколько раз нам говорили, что не знают такого, и советовали искать дальше по течению реки. Но наконец наши усилия были вознаграждены.
— Кочетков? Гена? — переспросила пожилая женщина, хозяйка добротного кирпичного дома. — Конечно, знаю! Наши соседи они. Во-он их дом, видите? — она показала на избу внушительных размеров. Из трубы на крыше вился голубоватый дымок.
Мы со Стасом торжествующе переглянулись. Я готов был заорать «ура!» и расцеловать женщину.
— А не знаете, дома сейчас он? — спросил я, внутренне напрягшись, так как в этот момент больше всего на свете хотел, чтобы он был здесь.
— Дома, дома, где ж ему быть, — закивала хозяйка. — Всяко, и жена дома. Он ведь не выходит никуда. Не может, инвалид… — добавила она с сожалением.
Мы снова переглянулись. «Я же говорил», — прочитал я в глазах Стаса. Моё радостное настроение стало съёживаться.
— Инвалид в смысле… — начал было Стас.
— Ходить, бедняга, не может, — пояснила женщина. — Он ведь был военный, подполковник. Где-то на службе с ним и случилось. И с тех пор вот…
— Понятно, — произнёс я удручённо. Наши худшие опасения оправдывались. Но это всё же было лучше, чем ничего. — Ну что ж, спасибо вам огромное!
— Вы навестите его, навестите, — быстро заговорила женщина. — А то редко кто к нему ездит. Только имейте в виду, — она понизила голос, — любит он енто дело, — она выразительно пощёлкала пальцем под подбородком. — Как стал инвалидом, так и прикладывается постоянно… А что ещё ему теперь делать?
Я посмотрел на Стаса, говоря взглядом: «Этого ещё не хватало!» Он пожал плечами, как бы отвечая мне: «И вправду, что тут поделаешь?» и сказал хозяйке:
— Очень вам благодарны, всего доброго.
Отворив скрипучую калитку, мы зашли на дачную территорию Кочетковых, обнесённую покосившимся забором. Судя по всему, здесь к дачному хозяйству давно руки не прикладывались — повсюду были явные признаки запустения. Мы подошли к большому бревенчатому дому, поднялись на крыльцо и постучались в дверь.
 Открыла нам худощавая женщина лет сорока пяти с измождённым нерадостным лицом. Визита незнакомцев она, похоже, не ожидала.
— Добрый день! — сказал я как можно приветливее. — Кочеткова Геннадия Николаевича мы можем видеть? 
На лице женщины появилось слабое подобие улыбки.
— Можете, — ответила она не слишком уверенно, — а вы кто будете? Что-то вас из его однополчан не припомню…
— Мы… если можно так выразиться, товарищи по несчастью, — ответил Стас.
— Да вы не бойтесь, мы не грабители какие, не хулиганы, — добавил я, видя некоторое замешательство на её лице. — Мы вашего супруга… скажем так, заочно знаем. Вот помочь пришли.
— Да чего уж бояться, — вздохнула женщина, — у нас и грабить-то нечего. Да и непохожи вы на грабителей. Входите, милости прошу. 
Она впустила нас в прихожую.
— Тут раздевайтесь, а я пока его позову, — сказала она, возвращаясь внутрь избы.
—  Гена! — послышался её голос. — Тут к тебе гости!
Мы сняли одежду и вошли в просторную комнату. Комнат в доме было две —  виднелся вход в соседнюю. Я огляделся: обстановка довольно скромная. Всё как обычно на дачах: печка, накрытый скатертью большой стол, старинный сервант и прочая отслужившая свой срок мебель, громоздкий чёрно-белый телевизор на ещё более громоздком комоде. Вопреки моим ожиданиям, внутри избы хозяйская рука была видна: всё довольно чисто прибрано и аккуратно расставлено.
А в углу стояла пара складных алюминиевых костылей.
— Садитесь, мужчины, — жена Кочеткова указала нам на протёртый диван у стола, — я как раз самовар поставила. Гена, ну ты где там?
— Сейчас, сейчас, — послышался густой мужской голос.
Навстречу нам из соседней комнаты, с усилием перекатившись через порог, выехала инвалидная коляска. В ней сидел мужчина примерно одного возраста со своей супругой. Почти лысый, остатки волос с сединой. Лицо небритое, со щетиной многодневной давности, глаза опухшие, с мешками. Цвет лица подтверждал сказанное соседкой. Он уставился на нас исподлобья непонимающим мутным взглядом.
— Здравствуйте, Геннадий Николаевич! — начал я.
— Мы с вами разве знакомы? — сумрачно осведомился мужчина. — Вы из дачного правления, что ли? Или из пенсионного фонда?
— Нет-нет, — ответил я поспешно. — Мы… как бы вам сказать…
В голове у меня лихорадочно завертелись возможные варианты начала разговора, и я вдруг с ужасом осознал, что ничего подходящего придумать не могу. Просто не знаю, что сказать этому человеку.
— Мы, будем так говорить, из общества взаимопомощи, — пришёл мне на выручку Стас. — Помогаем тем, кто… как бы лучше сказать, перенёс временное… временное выпадение из жизни. Вы ведь, Геннадий Николаевич, насколько мы знаем, перенесли такое?
Мужчина даже не удивился. Он как-то криво улыбнулся одними губами, но не глазами, и сказал, не меняя тона:
— Ну, перенёс… и что с того? Лучше бы не перенёс. Сами видите, что со мной, — с этими словами он кивнул на свою коляску. — И чем вы мне поможете?
Мы несколько секунд стояли и обескураженно молчали. Действительно, чем мы могли ему помочь?
— Ладно, чего стоите, садитесь, — махнул рукой Геннадий Николаевич. Голос его немного потеплел. — Всё равно спасибо, что зашли. Меня нынче редко кто навещает, так что любым гостям рады. Сейчас чаю попьём. А то и чего покрепче. Надя, как у нас с самоваром?
— Сейчас закипит, — отозвалась женщина.
— Геннадий Николаевич, — сказал я, — у нас к вам разговор есть. Касающийся лично вас.
— Да я понял, что не просто так вы зашли, — горько усмехнулся он. — По пустякам меня давно уже никто не беспокоит… Как был здоров, всем был нужен. Как стал фактически без ног — почти все забыли. Сын родной и то приезжает редко. Кому я, калека, теперь интересен?
Всё это он произносил, обращаясь даже не к нам, а куда-то в пространство. Видимо, кроме жены, наслушавшейся уже досыта подобных сетований, изливать накопившуюся горечь было некому.
Мы терпеливо ждали, когда он закончит свою тираду. Потом я сказал, стараясь говорить так, чтобы слышал только он:
— Разговор у нас будет непростой, лучше бы без посторонних…
— У меня от Надежды секретов нет, — хмуро ответил Кочетков, — всё, что имеете мне сказать, можете при ней. Знаете, моя супруга за время моей службы ко многому привыкла. Так что удивить её чем-то трудно.
Жена то ли не слышала наших слов, то ли делала вид, что не слышит, хлопоча около самовара, доставая из серванта чашки и блюдца, накрывая на стол. 
— А может, мужики, того? — Геннадий Николаевич многозначительно качнул головой. Он подкатил к серванту и достал бутылку водки. — Не желаете?
— Гена… — укоризненно протянула его супруга.
— Что «Гена»?! — раздражённо отреагировал Кочетков. — В кои-то веки ко мне люди пришли, а я и выпить с ними не могу? 
— Нет, спасибо, — сказал Стас. — Я не буду, за рулём.
— Давай хоть не каждый день. И не с утра самого, — сказала Надежда. — А то ты и без компании хорошо поддаёшь. Почти уж в алкоголика превратился! Ведь от вчерашнего не отошёл ещё, посмотри на себя!
Муж только досадливо махнул на неё рукой.
— И я не хочу, благодарю вас, — поддержал я. — Разговор такой, что лучше на трезвую голову.
— Ну, как хотите, — разочарованно вздохнул Геннадий Николаевич, пряча бутылку обратно. — Ладно, садитесь уже. Так что у вас ко мне?


7

Выслушав до конца наш рассказ, Геннадий Николаевич долго молчал, потирая лысину. Надежда тоже сидела молча, потупив глаза в стол. Молчали и мы, ожидая реакции.
— М-да, мужики, позабавили вы меня, — наконец медленно вымолвил Кочетков. Он помолчал немного и добавил, усмехнувшись:
— Надо же — иероглифы! Ничего более занятного сроду не слышал!
— Это не забава, Геннадий Николаевич, — сказал Стас. — Это всё реально, и мы предлагаем вам в этом убедиться. Самое главное — вам это может помочь. А вдруг на ноги встанете?
Хозяин дома сокрушённо покачал головой:
— Я уже два года прикован к этой чёртовой колымаге, — он похлопал по колесу ладонью. — После того случая еле выжил, а нижняя часть тела осталась парализованной. Как не моя, понимаете? Лучшие врачи области ничего не могли сделать. А ты говоришь — «на ноги»… Видимо, это уже не поправить…
Он тоскливо посмотрел в окно. Мы молчали.
— Всю службу прошёл без сучка, без задоринки, — проговорил Кочетков тихо, ни к кому не обращаясь, — оставалось-то немного до пятидесяти, а там уж собирался в отставку. И вот, поди ж ты, под конец угораздило…
— Как это случилось, Геннадий Николаевич? — спросил я, видя, что ему хочется выговориться.
— Уничтожали под моим руководством устаревшие боеприпасы. Те, что свой срок годности выслужили, положено подрывать — знаете, наверное.… Шашки тротиловые, детонаторы и прочее… И вот такая нелепая случайность. Отчасти по моему недосмотру, отчасти по халатности сослуживцев. В общем, нарушили технику безопасности. А оружие ошибок не прощает — вот и подтвердилась старая армейская мудрость. Взрыв произошёл неожиданно, раньше времени. Больше, слава богу, никто не пострадал, а я оказался в радиусе поражения. И меня вот зацепило. Тяжёлая контузия, сотрясение мозга, осколочное ранение в живот. Позвоночник задет оказался. В коме пробыл больше суток. Спасибо врачам, хоть жизнь спасли. Кишки повреждённые сшили, осколок из поясницы вынули, но подвижность ног вернуть не удалось. Ну, вылежался в госпитале, в себя пришёл. Но вышел из него уже не человеком, а половиной человека… Вот так, мужики…
Мы опять помолчали.
— Может, не всё так безнадёжно? — начал было я снова. — Сейчас такие сложные операции делают… Может, врачей у нас области не нашлось надлежащей квалификации?
Кочетков на это только поморщился.
— Из Москвы известный нейрохирург приезжал, долго осматривал — ничем не утешил. Консилиум созвали, возились со мной потом полгода. Всё равно ничего не добились. Потом медкомиссия мне вынесла однозначный приговор. Ходить, мол, товарищ подполковник, если и будете, то только под себя!
— Гена, не смешно это, — вставила Надежда.
— «Не смешно»… — угрюмо передразнил Кочетков. — Конечно, чему тут смеяться… Вы, ребята, не представляете, что это значит — не старому ещё, крепкому мужику фактически остаться без ног! И когда вдруг всем плевать на тебя стало! Вот если бы не она, — он кивнул на супругу, — я бы, уже, наверное…
— Гена, перестань, — умоляюще сказала Надежда. Я посмотрел на неё — она была близка к тому, чтобы расплакаться.   
Над столом повисла мрачная атмосфера, надо было срочно её разряжать.
— Геннадий Николаевич, — заговорил я, стараясь вложить в  голос как можно больше задушевности, — ведь вы и сами чувствуете, что с вами происходит что-то необычное. Вот эти знаки над головой, которые вы видите последнее время…
— Ну да, необычная штука, — прервал меня Кочетков. — Вот ты сейчас рассказал, и мне стало понятнее немного. Но толку-то что с них, с этих иероглифов? Лучше бы я их не видел, да ходить мог!
— Так вот, послушайте, пожалуйста, — гнул я свою линию, — иероглифы, которые видим мы с вами и ещё несколько человек… Это всё знаки того, что у вас есть шанс выздороветь. Можете не верить, но… терять-то вам нечего. Почему не попробовать?
— Пожалуй, ты прав, парень… — Кочетков тяжело задумался. — Терять мне и вправду нечего. Разве что кроме жизни. Ну, такую жизнь не особенно жалко. Это не жизнь, а так… прозябание.
— Геннадий Николаевич, давайте мы вас всё-таки отвезём на остров, — сказал Стас. — Здесь, в четырёх стенах, вы ещё наживётесь. Хотя бы на время обстановку смените… А там очень хорошо!
— Гена, ребята тебе дело предлагают, — заговорила Надежда. — Съезди, поживи там хотя бы пару месяцев! Обстановку разнообразить хотя бы, а только квартира в Северодвинске и тут вот… Кто тебе ещё такое предложит? Ребята, — она переводила взгляд со Стаса нам меня и обратно, — правда, свозите его! А то он ведь тут один совсем сопьётся!
— Надя, — Геннадий Николаевич погрозил пальцем, — я хоть и инвалид, но всё же не пацан!
Он посмотрел на нас со Стасом:
— Хорошо, допустим, я согласен. А как вы меня в таком виде повезёте? На своём горбу потащите? А как с этой коляской? Я без неё тоже не могу.
— Что-нибудь придумаем, — заверил Стас. — Главное не это. Главное, чтобы вы согласились.
— Коляска на острове вам вряд ли понадобится, — сказал я. — Вы сможете передвигаться там с помощью других людей, ну и… — я показал на костыли.   
— И без Нади я не поеду, — Кочетков посмотрел на супругу. — Ухаживать-то за мной кто будет?
— Да уж, без меня ему там будет плохо, — подтвердила Надежда. — Тогда и мне надо с ним ехать.
— Я не вижу в этом проблемы, — пожал плечами Стас. — На острове места всем хватит. А вам, Надежда, там тоже наверняка понравится. Так что я предлагаю вам сегодня собраться, а завтра поехать. Или на днях. Пока лёд крепкий, можем на снегоходах. Везу я. А то скоро оттепели начнутся, и по льду ехать будет опасно. Придётся дожидаться начала мая, когда лёд сойдёт. И тогда уж на моём катере.
— Надо нам подумать, — медленно ответил Геннадий Николаевич, посмотрев на супругу.
— Хорошо, — сказал Стас, — подумайте. Мы вас не торопим, но и затягивать с решением не надо. У нас с вами в распоряжении неделя, от силы дней десять, чтобы уехать на «Буранах». Потом лучше не рисковать.
— Ладно, мужики, заезжайте завтра, — на лице Кочеткова отобразилось некое подобие улыбки. — А мы пока над вашим предложением покумекаем.
— Тогда до завтра! — сказал я, поднимаясь. — Спасибо за угощение!
Стас тоже встал, поблагодарив за чай.
Мы оделись, попрощались и вышли.
— Да, с ними тоже не так всё просто, — заметил я. — Стас, как думаешь, согласятся они с нами ехать?
— Думаю, да, — ответил Стас. — Ведь у него почти ничего не осталось, кроме как быть в заключении здесь. А ей ничего не остаётся, как быть при нём. Всё-таки мы их хоть немного, но обнадёжили. Они не должны пренебречь таким шансом, других-то нет.
Он оказался прав. Когда мы снова приехали к Кочетковым, они сообщили нам, что принимают наше предложение и назавтра утром будут готовы к отбытию. Только Геннадий Николаевич настаивал на том, чтобы взять с собой и его инвалидную коляску.
— Где могу — там буду ездить, я уже привык, — повторял он. — А обузой лишний раз быть никому не хочу.
На следующий день мы со Стасом посадили в его «уазик» Геннадия Николаевича и его супругу, погрузили всю их поклажу; коляску закрепили сверху.  Ехали не спеша, осторожно. К вечеру без приключений добрались до Летнего Наволока. Переночевали, как и в прошлый раз, у матери Стаса, а наутро он с помощниками увёз супругов Кочетковых на остров Безымянный.
Я тоже хотел ехать на остров, но места на снегоходах всем не хватало, и меня не взяли. Я остался дожидаться Стаса и его помощников обратно.
Когда на следующий день они вернулись, Стас сообщил, что всё прошло как нельзя лучше.
— Элисбар очень доволен, — рассказывал он. — Теперь у него там хорошая компания. И им на острове понравилось… В общем, нам осталось доставить троих. Но это уже в судоходный сезон. У нас впереди самая трудная задача — художник.


8

На этом наша со Стасом поисковая активность остановилась. Мы только убедились в том, что Лев Эдуардович Добужинский по-прежнему находится в областной психиатрической лечебнице. Ничего существенного о нём узнать не удалось, кроме того, что близких родственников в городе у него нет.
Ещё от Кости я узнал его адрес в Архангельске, и мы со Стасом сходили туда. Оказалось, его двухкомнатная квартира в «сталинке» на набережной была надолго сдана молодой семейной паре. О хозяине квартиры ни от них, ни от соседей мы ничего толком не услышали. Разве только то, что он до госпитализации проживал один, вёл затворнический образ жизни и слыл у жителей дома изрядным чудаком.
«Все карты в руки Герфману, чтобы убедить врачей в его невменяемости», — подумал я.
Мы несколько раз ездили в психбольницу, пытаясь добиться свидания с Добужинским, выдавая себя за его собратьев по творческому цеху. Но нам каждый раз отказывали, мотивируя тем, что его состояние слишком далеко от нормы. На наши расспросы — когда можно ожидать, что его выпустят или хотя бы разрешат ему общаться с людьми, — служащие больницы ничего определённого ни разу не сказали. Мы пытались попасть на приём к главному врачу больницы, но и это долго не получалось. То он был страшно занят, то где-то в командировке. Мы не оставляли попыток и дождались-таки своей очереди к нему в кабинет в назначенный день.
Но разговор с главврачом не возымел успеха: тот сказал, что случай тяжёлый, лечение проходит с трудом, и когда Добужинского удастся вернуть к нормальному состоянию, один бог ведает. Мы пробовали заикнуться о том, чтобы на короткое время его выпустить и позволить пожить вне стен психлечебницы под наблюдением сотрудников и нашим, если таковое потребуется. Но главврач тут же оборвал нас и категорично заявил, что об этом и речи быть не может. Ибо данный пациент состоит на особом учёте, поведение его непредсказуемо вплоть до социальной опасности, и никакой нормальный руководитель лечебного учреждения такой ответственности на себя не возьмёт. На этом наш разговор закончился.
С момента отправки супругов Кочетковых на Безымянный незаметно миновали полтора месяца. Уже была середина апреля, солнце всё чаще появлялось и пригревало землю, всё кругом таяло, природа оживилась и уверенно поворачивала на лето. Время нашего сбора на острове было не за горами. Но больше мы ничего не сумели добиться. Ситуация с художником, похоже, была тупиковая. С остальными участниками группы до сих пор всё складывалось более или менее удачно, но здесь мы упёрлись в глухую стену. Я не видел способа присоединить Добужинского к нашей компании, и от этого было не по себе. Даже Стас, которого, как мне казалось, вывести из себя было невозможно, начал заметно нервничать.
— Видимо, и вправду осталось идти на самый отчаянный вариант, — сказал он, когда мы в очередной раз вечером сидели у меня дома и обсуждали, как нам быть дальше. — Не хотелось бы, но придётся.
— Ты имеешь в виду — всё-таки похитить его оттуда? — спросил я.
Стас кивнул:
— Иначе никак не получается. Я такую возможность с самого начала рассматривал, но как крайнюю меру. И похоже, Алекс, надо на неё решаться.
— А если не получится? Стас, ты ведь понимаешь: похищение человека, хоть и из дурдома, — это преступление. А если нас схватят? Там ведь охрана не дремлет.
— Если схватят, — невозмутимо усмехнулся Стас, — то дадут срок. Не говоря  о том, что задание не будет выполнено. Надо сделать это так, чтобы не схватили.
— Типа, организовать его побег? — уточнил я.
— Ну да, — ответил Стас. — Обставить всё так, чтобы он сам смог вырваться оттуда. Он ведь и сам наверняка сейчас стремится на свободу. Остров зовёт его, и чем ближе к делу, тем сильнее.
— Насколько я знаю, просто так оттуда не сбежишь, — скептически заметил я. — Пациенты в том корпусе под круглосуточным наблюдением. Так что, как ни крути, а без нашего активного участия ему не вырваться. Либо силой, либо обманом.
— Штурмом мы психушку не возьмём, — усмехнулся Стас. — Тут надо действовать хитростью.
Мы помолчали, обдумывая возможные варианты.
— А ведь он даже не знает, что мы его ищем, — сказал я. — Если мы хотя бы могли как-то дать ему знать… Слушай, Стас, а тебе не приходило в голову, что он сейчас действительно настолько невменяем? Я имею в виду — что уже не помнит ни про остров, ни про задание… и тебя не узнает?  Вдруг он уже вообще чувство реальности потерял?
Стас покачал головой:
— Не думаю. Я ведь его хорошо помню с того раза. Думаю, и он меня не забыл. И не мог он совсем уж свихнуться. Его с подачи Герфмана держат за сумасшедшего. А он сейчас наверняка говорит про остров, про знаки какие-то… Для врачей-то всё ясно — весеннее обострение! А он вовсе не сумасшедший. Я полагаю даже, он вполне нормален. Более того, поскольку он член группы, то вполне может допускать, что я… то есть, мы, его ищем.
— Как бы то ни было, надо что-то делать, — сказал я. — Времени у нас уже мало осталось.
Стас подумал минуту.
— Ты с остальными давно общался — с Людмилой, Светланой? — спросил он.
— На днях разговаривал с обеими. Кстати, я их познакомил. Людмила готова, в отпуск выйдет со дня на день. Света вроде как менжуется, но сказала, что в общем согласна. Только хочет, чтобы мы точнее сообщили дату отъезда и приезда.
— Так… это мы пока не можем сказать, но уже хорошо. Думаю, как только море вскроется, так сразу ко мне на катер — и рванём. Он в Северодвинске стоит на причале. А море вскроется не раньше чем через две недели.
— Я прогноз слушал, — сообщил я. — Обещают числа пятого-шестого мая.
— Да я тоже это слышал, — сказал Стас, — но они могут ошибиться. А потом, навигация возможна, только когда море совсем чистое будет. Я имею в виду, что у меня катер, а не ледокол. Так что ещё пару-тройку дней надо будет выждать.
— В общем, у нас в запасе около двадцати дней, — подытожил я. — За это время мы или вытаскиваем художника, или вообще ничего у нас не получается.
— Да. Давай думать, каким образом, — ответил Стас.   


9

Всю следующую неделю мы паслись около корпусов психиатрической лечебницы, изучая их расположение, все входы и выходы. Кое-что о режиме больницы спрашивали у персонала. Естественно, стараясь делать всё это так, чтобы не бросаться в глаза и не вызывать подозрений.
Узнали мы только то, что Добужинского держат в закрытом охраняемом корпусе, куда помещают буйных и совсем уж неконтролируемых больных. В остальных зданиях больничного комплекса правила содержания были не столь строгими. Во всяком случае, войти туда можно было беспрепятственно.
К тому же я ещё раз навестил своего знакомого доктора Костю и расспросил обо всём, что он знал о режиме и внутреннем распорядке этого учреждения.  Когда Костя подозрительно осведомился, зачем мне это, я честно ответил, что хочу проникнуть туда, чтобы поговорить с Добужинским. Это была правда, но не вся. Костя долго смотрел на меня испытующим взором, потом вздохнул и сказал:
— Не знаю, что ты там затеваешь, но смотри — ты мальчик взрослый, сам понимаешь, что делаешь. Если что, я тебе ничего не говорил. Мы друг друга поняли?
— Конечно, Константин, какой разговор! — воскликнул я. — Ты меня выручаешь уже в который раз, как я могу тебя подвести?
— Меня не столько это беспокоит, — сказал Костя, — сколько твоё состояние. Ты с этими своими заморочками сам скоро станешь похожим на того художника.
— Костя, — ответил я, — сейчас я нормален более, чем когда-либо! Но мне и ещё одному человеку увидеться с ним крайне необходимо!
Костя в ответ только хмыкнул и покачал головой.   
Ещё я выпросил у него на время два новых медицинских халата с шапочками — для себя и для Стаса. Я мотивировал свою просьбу тем, что если легально проникнуть на территорию лечебницы не удастся, ибо посторонних туда не пускают, так может быть, получится выдать себя за сотрудников.
Заверив Костю в том, что всё будет хорошо, и я в долгу не останусь, я вышел из его кабинета в приподнятом настроении. Впереди забрезжила некоторая надежда, хотя я ещё не представлял, как мы сможем вызволить Льва Эдуардовича из стен больницы. С эти настроением я пришёл домой к Стасу.
Когда Стас узнал о результатах моего визита к Косте, он обрадовался.
— Я тут кое-что придумал, — сказал он. — А эти халаты нам как раз понадобятся. Вот смотри.
Он достал лист бумаги, карандаш и стал чертить схему.
— Через вахту нам в тот корпус не пройти, это ясно. И даже если как-то зайдём, с пациентом тем более не выйти. Но ведь есть ещё один служебный выход с обратной стороны здания, вот здесь. Это где столовая и кухня на первом этаже.  Улавливаешь?
Я кивнул и добавил:
— Да. Единственный шанс — через эту дверь.
— Дальше. Территория на заднем дворе этого корпуса огорожена. Но к ней примыкает административное здание, вот здесь.
— Но там-то задней двери нет, вход-выход только один, — сказал я. — А другие корпуса с этим двором не сообщаются.
— Нам и не надо, — ответил Стас. — На первом этаже этого административного здания есть туалет.
Я недоумённо посмотрел на Стаса.
— Ты хочешь через окно, что ли?
— Ну да. Там переодеваемся и выходим из административного корпуса. Никто нас не задержит. Одежду для художника там заранее спрячем. Ну, как тебе план?
Я с сомнением покачал головой:
— Мы с тобой, может быть, с первого этажа и залезем. А ему трудно будет. Человек немолодой уже и тому же тучный, насколько я знаю. И потом, получается, мы на виду у всех будем лезть. Перед окнами двух зданий! А если в туалет кто зайдёт?
— Ну да, а что делать? У тебя есть план лучше?
Я прикидывал так и этак, но лучше ничего в голову не приходило.
— Мне кажется, Стас, такой вариант ещё есть, — сказал я наконец. — Оттуда же отходы периодически вывозят. Может, к водителю мусоровозки подкатить, когда он за ворота выедет. Думаю, с ним попроще будет. Дать ему денег, в конце концов! А он нас потом вывезет… вместе с Добужинским!
— Тоже альтернатива, — усмехнулся Стас. — Я даже знаю, как он мог бы нас незаметно вывезти. В контейнерах. Места, конечно, не бизнес-класс, но зато надёжно. Кто их будет проверять? 
— Даже не эконом-класс, — засмеялся я. — Но согласись, тоже идея!
— Замысел интересный, — сказал Стас, немного подумав, — но в нём есть изъяны. Во-первых, наш план оказывается зависимым ещё от одного человека. Неизвестно, пойдёт ли водитель на такое. А если он нас подведёт? Или вообще заложит? Во-вторых, если мы его втягиваем, то тем самым фактически подставляем. Соучаствовать в похищении человека — это уже подсудное дело. Чего ради ему рисковать? В-третьих, ты не забывай, что во дворе спрятаться негде, сам видел. Залезать в баки в любом случае придётся перед окнами. Чем это лучше?
— Ну а если в тёмное время?
— И ночевать там? Нет, спасибо. Мы  с тобой, может, и выдержим, а Добужиниский — вряд ли. А если сразу ехать, — на ночь глядя, с пустыми баками, — как минимум подозрительно для охраны. Ворота-то охраняются, не забывай! И потом, тебе не приходит в голову,  что мы все оказываемся  в этой ситуации беспомощными, как сорок разбойников в горшках — в сказке про Али-бабу, помнишь?
Я опять засмеялся, представив обрисованную Стасом картину.
— Нет, Алекс, твой план критики не выдерживает, — резюмировал Стас. — Мой надёжнее.
— Хорошо, — согласился я, — пусть так. Но всё-таки — как Добужинский залезет через окно, даже если мы его оставим открытым?
— У меня дома стремянка есть, —  сказал Стас. — Мы её оставим  в туалете. Один из нас забирается и подаёт стремянку. Или вообще её снаружи оставим, кто возьмёт? Надо только действовать очень быстро. Вся наша надежда — на быстроту.
— А сами пройдём в здание под видом электриков, — подхватил я. — И будем якобы в туалете проводку ремонтировать!
— Дело говоришь, — кивнул Стас. — И как раз табличку повесим, чтобы никто не заходил. В другой корпус сбегают. А в сумках возьмём одежду и обувь для Добужинского. Чего-нибудь подберу из своего гардероба, у нас размер почти один и тот же. Ну, у него на один побольше, так это не страшно. А нога так точно одинаковая.
— В общем, главное, чтобы открыта была внутренняя дверь в охраняемый корпус. Наверняка хоть раз в сутки её отворяют. Примерно в то время, когда готовят пищу.
— Думаю, лучше всего подходит время ужина, — сказал Стас. — К тому времени большинство сотрудников уже уходят домой.
— Значит, завтра? 
— Нет, спешить не надо. Лучше дождаться более подходящего дня. Думаю, в канун выходных или праздников. Ближайший у нас первого мая.
— Первого мая, говоришь… Время поджимает. А если не успеем?
— Должны успеть, — уверенно сказал Стас. — А пока подготовимся как следует.


10

Прошло ещё несколько дней. Весна стремительно наступала по всем фронтам. Снег чернел и с каждым днём съеживался, повсюду журчали ручьи, солнечные лучи уже ощутимо согревали землю и лица людей. С каждым днём разрастались  проталины, кое-где зазеленела первая трава, на ветвях деревьев начали проклёвываться первые робкие листочки, воробьи весело и неугомонно чирикали.
Природа пробуждалась от долгой зимней спячки. 
И всё чаще стали вспыхивать надо мной иероглифы. Это происходило если не каждый день, то через день. Остров звал меня всё сильнее и настойчивее.
Он звал нас всех — всех, кому предстояло выполнить задание. И Людмила, и Света, — я поддерживал с ними постоянную связь — говорили о себе то же самое. Обе они были морально готовы ехать и всё время спрашивали меня — когда же, наконец? От Людмилы, которая сразу охотно откликнулась на наше предложение, я ожидал такого. Но не ожидал от Светы, которая отнеслась к нему поначалу без особого энтузиазма; а вот поди ж ты — прониклась-таки!
Я отвечал им, что не знаю, не от меня это зависит. На душе мне до сих пор было неспокойно из-за неизвестности, чем закончится наша авантюра. Я вполне отдавал себе отчёт, насколько высока вероятность потерпеть фиаско. В случае неудачи не только сорвался бы замысел Элисбара, не только пошли бы прахом его многолетние усилия, но и многих других людей, в том числе и наши со Стасом. Не в последнюю очередь думал я и о том, что будет, если нас поймают при попытке вызволить художника. Ему-то, скорее всего, ничего, разве что ужесточат условия содержания, а нам придётся отвечать по всей строгости закона.
Когда я говорил о своих опасениях Стасу, он неизменно успокаивал меня. Он отвечал в том духе, что сначала занятия восточными единоборствами, а потом и общение с Элисбаром научили его тому, что всё нужно делать вовремя. Не в спешке, а именно вовремя. Смысл этого слова состоит в том, что для успеха в любом деле нужно сообразовываться с ритмами всеобщего потока, в который вовлечён весь мир. Если время для совершения конкретного дела выбрано неправильно — если оно не наступило или уже прошло, никакая подготовка и никакие усилия успеха не обеспечат.
— Наше время ещё не пришло, Алекс, — говорил Стас, — я это чувствую. Но оно уже подступает.
И перед праздниками он позвонил мне и сказал: пора. Завтра!
Часам к пяти вечера мы подъехали к зданию психбольницы. Стас предусмотрительно оставил свой «уазик» не перед входом, а за углом, так, чтобы машину не было видно из окон.
С деловитым видом мы зашли в здание. Я нёс стремянку и сумку с кое-какими инструментами на плече, Стас тоже нёс бухту кабеля и огромную сумку. В его сумке лежал самый большой костюм Стаса, рубашка, ботинки, а поверх них — наше маскарадное докторское облачение. 
Мимо вахты мы прошли сравнительно легко, пояснив дежурной бабуле, что нас вызвали чинить перегоревшую проводку. Подозрений это не вызвало. Приклеив к двери туалета снаружи листок с надписью «Закрыто на ремонт», мы распаковали поклажу, разложили складную лестницу и инструменты. С трудом открыв закопчённое окно, мы выглянули наружу.
— Пока закрыто, — констатировал Стас.
— Скоро должны открыть, — сказал я. — У них ужин в половину седьмого, так что они сейчас должны начать готовить.
Мы провели в томительном ожидании ещё полчаса, наблюдая за дверью Добужинского к свободе. За это время в туалет заглянул кто-то из сотрудников, видимо, чтобы убедиться, что тут и вправду ремонт. Но больше никто нас не беспокоил.  Наконец мы увидели, что дверь открылась. Из здания вышла женщина в фартуке с двумя вёдрами и направилась к мусорным бакам. 
— Есть! Выходим! — сказал Стас.
— Женщина! Одну минуту, подождите! — окликнул я.
Сотрудница столовой недоумённо оглянулась на нас. Я уже выпрыгивал из окна, Стас со своей сумкой лез за мной.
Минут пять нам понадобилось для того, чтобы обрисовать сотруднице ситуацию: здание напротив необходимо на время обесточить, а для ремонтных работ нужна подсветка, для чего нам требуется протянуть кабель в их здание и подсоединиться к розетке. Эту байку мы придумали заранее. Наверное, нам удалось выглядеть убедительными, потому что женщина пожала плечами и сказала: «ну, раз необходимо…» и впустила нас внутрь. Затем она провела нас на кухню, где суетились повара, звенели огромные кастрюли, поднимался пар от огромных электроплит, носились запахи приготовляемой еды. Никто на нас особого внимания не обратил, все были заняты своими делами. Женщина, которая нас привела, сказала:
— Вот здесь у нас должны быть розетки, сами ищите.
— Спасибо огромное, — сказал я, — вы не представляете, как нас выручили.
Мы быстро нашли, что искали. Стас воткнул вилку и стал разматывать длинный шнур, прихваченный нами с собой.  Я остался дежурить, якобы для того, чтобы никто не выдернул вилку по ошибке. Протянув проводку до окна, Стас вернулся.
— Порядок, — сказал он. — Теперь дверь не закроют, а стремянку я положил снаружи. Сейчас нам надо где-то переодеться, но не здесь.
Мы вежливо спросили, как нам попасть на другие этажи здания, мотивируя тем, что нам ещё необходимо проверить электрощиты. Это тоже противодействия не встретило, нас вывели из кухни, провели через столовую и показали лестницу на второй этаж. Всё шло по плану. Не теряя времени, мы поднялись. В длинном коридоре со множеством дверей по сторонам было тихо, только доносились откуда-то тихие отдалённые голоса. Мы зашли в туалет в конце коридора, быстро оделись в халаты и напялили шапочки. Стас для пущей маскировки даже нацепил старомодные очки в роговой оправе — и где он откопал такие? Глядя на него, я не мог удержаться от хохота.
— Ну, вылитый медбрат! — давился я от смеха. — Ты бы себя сейчас видел!
— А ты смахиваешь на доктора Борменталя из фильма «Собачье сердце», — добродушно ответил Стас. — Да тише ты, а то всю операцию провалишь!
— Слушай, Стас, — сказал я, успокаиваясь, — а вдруг его в столовую не приведут? Вдруг его в палате кормят? Тогда как будем?
— Это будет хуже, — ответил Стас. — Тогда придётся искать его по всему зданию и под каким-то предлогом выводить оттуда. Но я надеюсь, что он не настолько плох.
Он посмотрел на часы:
— Шесть часов. Скоро должны их повести.
— Значит, версия у нас прежняя, — сказал я. — Нам поручено ежедневно выводить его на дополнительную прогулку после ужина.
— В целях скорейшего выздоровления, — с улыбкой добавил Стас.
Мы подождали ещё некоторое время, в течение которого в коридоре было так же тихо и пустынно. Стрелка на часах подползала к половине седьмого, и я начал заметно нервничать.
— А если распорядок у них изменился? — предположил я. — Тогда придётся…
— Тс-с! — оборвал меня Стас. — Слышишь?
В коридоре раздались шаги множества ног, слабый приглушённый гул голосов. Шаги приближались, и было можно различить, что шла группа человек, наверное, не меньше двадцати. Стас приоткрыл дверь и осторожно выглянул. Потом обернулся ко мне. Его лицо сияло такой радостью, которой я никогда у него не видел.
— Есть! — гулким шёпотом воскликнул он.
— Он там? Ты его узнал? — дрожа от волнения, прошептал я.
Стас энергично закивал.
Шум шагов переместился на лестницу и стал постепенно затихать.
— Ну что, вперёд? — спросил я, чувствуя себя партизаном, закладывающим взрывчатку под рельсы, чтобы пустить приближающийся поезд под откос.
— Погоди, рано ещё, — сказал Стас. — Пускай поедят. Чтобы не вызвать подозрений. Мы же договорились: после ужина. Надо всё делать вовремя, забыл?
Мы подождали ещё минут десять. Я был как на иголках. Стас же был спокоен, как камень. По крайней мере, внешне.
— Думаю, пора, — наконец сказал он. — Пошли!
Мы спустились в столовую, через которую уже проходили, и остановились на входе. За столами сидели женщины и мужчины разных возрастов по три-четыре человека. Все они были одеты в светло-синюю униформу, больше всего похожую на пижаму. Некоторые из них о чём-то тихо переговаривались друг с другом и даже улыбались, но большинство с уныло-сосредоточенным видом ковыряли ложками то, что лежало перед ними. Присматривали за больными двое в белых халатах: женщина средних лет, видимо врач, и крепкий молодой верзила, надо полагать, санитар. Женщина стояла, а парень неторопливо прохаживался взад-вперёд в проходе между столами, посматривая на подопечных.
— Вон он сидит, — показал мне Стас, — видишь, с бородой, отдельно за тем столом?
Мужчине, на которого указывал Стас, было за пятьдесят. Внушительной комплекции, наверняка килограммов сто двадцать, не меньше. С длинными курчавыми волосами, бородой и усами. На крупном носу блестели очки. В голову мне полезли по-дурацки несвоевременные мысли, что вместо очков ему лучше подошло бы пенсне. И что если вместо этой униформы надеть на него сюртук, то он будет очень похож на какого-нибудь дореволюционного демократа-разночинца.
Вообще, этот человек, несмотря на одинаковую одежду, выделялся из всех своей внешностью, не говоря уж о том, что и сидел он поодаль от других, один. Его облик совершенно не вязался со всем тем, что сейчас его окружало.
Он тоже не смотрел по сторонам, а с задумчиво-отрешённым видом, глядя в свою тарелку, медленно ел кашу или что там у него было. Казалось, до окружающего ему не было никакого дела. Когда он отодвинул от себя тарелку и взял стакан с жидким чаем, Стас толкнул меня:
— Идём!
Мы быстро подошли к Добужинскому. Тот по-прежнему не спеша прихлёбывал из стакана, не обращая на нас никакого внимания.
Женщина и парень, которые смотрели за пациентами, удивлённо уставились на нас.
— Лев Эдуардович, — тихо позвал его Стас.
Добужинский поднял голову, и выражение его лица тотчас же превратилось из  вяло-безразличного в живое и изумлённое. Это был осмысленный взгляд, взгляд  совершенно здорового психически человека. Он сразу узнал Стаса и хотел что-то сказать, но тот мгновенным, еле заметным жестом поднёс палец к губам.   
— Лев Эдуардович, вам необходимо на прогулку, — громко сказал Стас.
— Минуточку, — строго сказала женщина-врач, подходя к нам. — Вы, вообще-то, кто такие?   
Стас невозмутимо повернулся к ней, светясь любезнейшей улыбкой, которую на его лице и вообразить было трудно.
— Как кто? Санитары, — без тени смущения ответил он. — У нас распоряжение главврача относительно больного Добужинского Льва Эдуардовича! На улице уже тепло. И с сегодняшнего дня ему назначены обязательные получасовые прогулки после ужина. Вы разве не в курсе?
Я отметил, что раньше и не подозревал о наличии у Стаса таких актёрских способностей.
— Да-да, — подал и я голос. — Предписано как пациенту с особенностями анамнеза. В индивидуальном порядке. А нам поручено сопровождать. Вот одежда, если будет холодно, — я потряс сумкой. 
Возникла секундная пауза, в течение которой женщина с недоумением смотрела на нас. Парень-санитар, услышав наш разговор, подошёл к нам. Остальные пациенты тоже перестали есть и следили за происходящим. Для них это было что-то новое.
— Первый раз слышу, — сказала женщина-врач. — Да и вас тут вижу впервые.
— Мы совсем недавно работаем, — сообщил Стас, не переставая лучезарно улыбаться. — А в этом корпусе только с сегодняшнего дня. Дежурим по вечерним сменам. Так что сейчас мы с вами, Лев Эдуардович, пойдём дышать свежим воздухом!
— Подождите, — забеспокоилась женщина, — я что-то ничего не знаю об этом. Мне надо позвонить заведующему отделением, удостовериться. Может, это недоразумение. Почему мне ничего не сказали? Где у вас предписание?
— Они правду говорят, — вдруг вмешался Добужинский громко и отчётливо. — Я уже давно просил передать Владимиру Михайловичу, чтобы меня выводили на воздух. Сколько можно мне находиться в этой душной палате безвылазно?
Он сразу всё понял и стал подыгрывать нам. 
— Сомневаетесь — позвоните, — дожимал я ситуацию в нашу пользу. — Только он уже, наверное, домой ушёл. А мы пока во дворе побудем. Вставайте, Лев Эдуардович!
Добужинский поднялся, поправляя очки.
— Наконец-то соизволили! — недовольно проворчал он.
— Чёрт знает что, — бормотнула женщина, посмотрев на своего напарника. Тот пожал плечами.
— Да вы не беспокойтесь, — убаюкивающим голосом сказал Стас. — Мне и не за такими приходилось присматривать! Погуляем и приведём его обратно. Всё будет хорошо!
Я взял за художника за локоть:
— Пойдёмте, пойдёмте. Полчаса — и в палату!
Мы прошли мимо обалдевших врача и санитара, придерживая Добужинского с двух сторон. Как только мы вышли из зала, Стас вполголоса проговорил:
— А теперь скорее на выход!
Мы прошли мимо кухни и других подсобных помещений как можно более быстрым шагом — ведь наши лица уже видели. Вроде бы кто-то из сотрудников нас всё-таки мельком заметил и удивлённо посмотрел нам вслед, но ничего не сказал.
— Я знал, Станислав, что вы за мной придёте! — ликующе воскликнул Добужинский, тряся руку Стаса, когда мы оказались во дворе. — Я знал!
— Лев Эдуардович, не время для эмоций, — ответил тот. — Давайте к тому окну, откуда кабель! Только пока не бегите, мы гуляем.
Мы пересекли территорию между двумя зданиями и подошли к приоткрытому окну, рядом с которым лежала стремянка. Стас быстро приставил её к оконному проёму, затем обернулся к художнику:
— Сначала я, потом вы. Я вам помогу влезть.
Стас забрался в окно быстро. Добужинскому же было подняться трудно. Если бы не ответственность момента, я в очередной раз не удержался бы от смеха, глядя, как лестница прогибается под весом тучного человека в голубой пижаме, взбирающегося наверх.
— Быстрее, Лев Эдуардович, быстрее! — торопил его Стас.
Пыхтя и отдуваясь, Добужинский неловко пытался перелезть через подоконник. С помощью Стаса ему это, наконец, удалось. Следом за ним я подал сумку, залез и втащил стремянку.
 — Получилось! — воскликнул я, выбрасывая наружу шнур и закрывая окно.
— Переодевайтесь, — сказал Стас, подавая художнику рубашку, костюм, ботинки. — И как можно быстрей!
Тот не заставил себя ждать. Мы тоже скинули свою маскировку. Через пару минут мы быстро шагали по коридору административного здания на выход. Костюм Стаса смотрелся на фигуре художника довольно-таки кургузо, но всё же шёл ему больше, чем больничная форма.
— Ну как, починили? — осведомилась дежурная на вахте.
— Да, всё в порядке, — с улыбкой кивнул Стас, проталкивая художника вперёд. 
Бабуля удивлённо уставилась на Добужинского и открыла рот, чтобы что-то сказать, но Стас склонился над окошечком вахты и радостно добавил: 
— Если надо, ещё звоните, завсегда готовы!
— Всего вам наилучшего! С наступающим праздником! — добавил я.
Мы выскочили на улицу и почти бегом бросились к машине.
— До последнего не был уверен, что сумеем, — произнёс с облегчением Стас, заводя мотор. — А прорвались-таки! Теперь надо побыстрее сматываться и залегать на дно до отбытия.
— Куда теперь? — спросил Добужинский.
— Думаю, лучше в Северодвинск, у меня там друг. У него на квартире поживёте с неделю. Там вас никто не найдёт. А числа седьмого-восьмого садимся на катер и уезжаем на остров.
Тут я дал волю чувствам — от души расхохотался:
— Какую комедию мы разыграли, а?
— И вправду, давно меня так никто не веселил, — улыбнулся Добужинский.
— Да, забавно получилось, — сказал Стас, тоже посмеиваясь. — Кстати, Лев Эдуардович, познакомьтесь: это Алексей, один из нас.


11

Отвезя художника в Северодвинск, Стас вернулся и сказал мне, чтобы я по возможности меньше бывал на улице, а лучше находился дома. Наверняка, сказал он, теперь в психбольнице переполох. Наверняка о побеге заявлено в милицию, и теперь будут искать и сбежавшего пациента, и его сообщников. Не исключено, что в ближайшее время наши приметы будут по показаниям свидетелей описаны и переданы всем милицейским подразделениям.
Всё это я и сам понимал. Понимал я и то, что как только весть о побеге дойдёт до Аркадия Семёновича, он сразу догадается, чьих рук это дело, и поможет розыску быстро выйти на нас. Или сам предпримет что-нибудь, чтобы сорвать наши планы.
Я поделился своими опасениями со Стасом. Тот сразу озаботился:
— Точно, про Герфмана-то я и забыл. А он — сейчас главная наша помеха. Тогда планы у нас меняются. Надо срочно эвакуировать из города и Свету, и Людмилу, и тебя. Настало время спешить! Сегодня же собираемся. Самое позднее — завтра.
— А где будем жить, Стас? Ведь квартира твоего друга всех не вместит!
Стас немного подумал.
— Сделаем так: завтра я везу вас всех к себе в Наволок. Там вы живёте у матери в избе до седьмого-восьмого. Я тем временем возвращаюсь в Северодвинск, мы с помощниками готовим катер. Как только море позволит, берём художника и открываем навигацию к Наволоку. Там подбираем вас и прямым ходом на Безымянный! 
— Да, это самое разумное, — кивнул я. — Тогда поехали за ними. Главное, чтобы Света в Новодвинск опять не укатила.
— Не должна, она же обещала на майских быть в общаге, — сказал Стас.
— Обещала, но мы ж её знаем… — ответил я. — Вот за Людмилу я спокоен, она сейчас у дочки и готова в любой момент поехать.
— Тогда вперёд!
Нам повезло: Свету мы застали в общежитии. Узнав, что надо срочно ехать, да ещё предстоит провести неделю в деревне, она поначалу надула губы и заявила, что не готова жить неизвестно где, что в её планы такое не входило. Пришлось долго объяснять ей, что так складываются обстоятельства, что это необходимо, иначе вообще поездка может сорваться. Нам пришлось проявить немало настойчивости и терпения, чтобы убедить девушку, что всё будет замечательно и ей там понравится не меньше, чем на острове. Я даже пообещал, что в случае согласия с меня будет ценный подарок на её выбор. Это возымело действие, наконец мы её уломали, и она сказала, что согласна. Но сегодня уже никуда не поедет, потому что не готова ни психологически, ни физически. Ей ещё надо собраться, и только завтра утром она будет готова к отбытию. Мы сошлись на том, что заедем к ней, как только общежитие откроется —  часов в семь.
После этого мы поехали к Людмиле. Та тоже оказалась по указанному адресу. Она нисколько не удивилась новому предложению, скорее даже обрадовалась возможности пожить в сельской местности. Посидев немного у них с дочерью в гостях, мы также договорились, что заедем завтра утром.
— Ну что, завтра последний рывок? — сказал я, когда мы вышли на улицу. Я чувствовал душевный подъём: мы сделали то, что казалось мне совсем недавно почти невозможным.
— Предпоследний, — поправил меня Стас. — Я буду спокоен только тогда, когда мы все окажемся на острове. И то не совсем…
Я понял, что он имел в виду, но ничего не ответил. Обсуждать опасности, непосредственно связанные с заданием, не хотелось. Со всеми этими хлопотными поисками нужных людей я и сам начал забывать то, что рассказывал Элисбар. Да и до главных событий было ещё далеко. Нам действительно нужно было сначала благополучно добраться до цели.
— Тебе, Алекс, лучше у меня переночевать, — сказал Стас. — Если Герфман о побеге знает, — а я почти уверен, что его уже известили, — он сегодня или завтра пришлёт к тебе своих людей. Или сообщит в милицию, что ты причастен к побегу и где тебя искать. Где живу я, он не знает, как и моё полное имя-фамилию. Вряд ли он меня вообще помнит с того раза.
— Пожалуй, ты прав, — ответил я. — Тогда сейчас завернём ко мне, я быстро соберусь, и поедем на твою хату. 
— Давай, только быстро.
— Слушай, Стас, — вспомнил я, — мы забыли, что Герфман и про Свету знает! И что она член группы, и где она живёт. Он ведь наверняка примет меры, чтобы и её тоже как-то задержать в городе.
— Думаю, мы его опередим, — сказал Стас. — Сейчас общежитие уже закрыто, посторонних не пускают.  А утром мы её заберём. Главное — завтра нам всем выехать из города. А там нас уже не достанут. Куда мы направляемся, и где стоит мой катер, никто не знает.
После того, как я захватил дома кое-что из вещей, мы отправились к Стасу. Встали рано утром, наскоро подкрепились, и в семь часов уже подъезжали к общежитию, где жила Света.
На улице было тихо, прохожих почти не было. Недалеко от общежития был припаркован «джип». В нём сидели два человека.
— Не нравится мне это, — озабоченно проговорил Стас, кивая на них.   
— Думаешь, это они? — с тревогой спросил я.
— Не знаю, — ответил Стас. — Как бы то ни было, поворачивать не будем. И вот что, Алекс: будь готов действовать быстро и решительно. 
Мы проехали мимо и остановились у самого входа в общежитие.
— Ты оставайся, а я за ней сбегаю, — сказал я.
— Давай, жду вас, — ответил Стас. — Постарайтесь не задерживаться.
Он был явно встревожен. Я знал, что зря он беспокоиться не будет, и его обеспокоенность передалась мне.
Света, как и обещала, была готова. Она быстро оделась, я закинул на плечо её объёмистую дорожную сумку, и мы вышли из её комнаты. В руках у Светы была её дамская сумочка.
— Знаешь, Алексей, мне как-то неспокойно, — призналась она, когда мы спускались на лифте. — Я ночь почти не спала.
— Ничего, Света, это всегда так перед дальней поездкой, — я попытался её приободрить. —  Вот увидишь, всё будет замечательно!
Но и сам я был на взводе.   
Когда мы шли к выходу, надо мной вспыхнули иероглифы. Они были не золотисто-белыми, как обычно, а цвета горящей неоновой лампы. Вспыхнули и через пару секунд погасли.
Третий раз за всё время, как я их видел, они были такими необычными.
Я застыл, как вкопанный. Я уже знал, что это было некое предупреждение. Два раза так оно и было.
— Ты что? — взглянула на меня Света. 
Возвращаться уже не было смысла. Не было смысла и стоять на месте, неизвестно чего выжидая.
— Ничего, — быстро проговорил я, — пошли скорее.
Мы вышли из дверей общежития и направились к машине Стаса. Я сразу же заметил, что «джип», который мы видели, уже стоит рядом, сразу за «уазиком».  Те двое сидели там же. И смотрели на нас.
Моё сердце учащённо заколотилось, хотя я старался не подавать виду.
Стас приоткрыл дверцу и крикнул:
— Алекс, сумку давай в багажник! Света, ты садись на заднее!
Я открыл крышку багажного отделения и водрузил внутрь сумку. Света взялась за ручку дверцы.
Сзади резко щёлкнули распахивающиеся дверцы «джипа».
— Э, алё! — грубо окликнул мужской голос. — А ну, стоять!   
Я обернулся. Из «джипа» одновременно выскочили двое. Здоровые, рослые парни в кожаных куртках. Были ли это те самые, которые однажды отконвоировали меня на рандеву к Герфману, или другие, сказать трудно — я их лиц тогда не запомнил. Скорее, другие. Вроде бы эти оба по комплекции были внушительнее. И их физиономии теперь вполне сошли бы за бандитские.
Стас хотел выскочить из машины, но один из них в два счёта оказался перед дверцей. Я с ужасом увидел у него в руке пистолет Макарова, направленный Стасу  в лицо.
— Сидеть на месте! — рявкнул он. — А то башку снесу!
Света испуганно замерла у полуоткрытой дверцы. Я, как истукан, стоял у раскрытого багажника, чувствуя, как внутри всё обрывается.
«Неужели это конец?» — пронеслось в голове. 
Другой не спеша приближался к нам. В одной руке у него были сложенные нунчаки, и он лениво постукивал ими по ладони другой. Он был раза в полтора шире меня в плечах и на полголовы выше. Я видел, что мне с ним не справиться, а он понимал, что я это видел, и ухмылялся. Вид его был спокойный и самоуверенный. Вид разбойника, который сейчас будет грабить беспомощную жертву.
— Ну чё, доигрались? — спросил он, подойдя почти вплотную и глядя мне в лицо сверху вниз, с наглым прищуром.
— Слушайте, мужики, — забормотал я, всё ещё надеясь неизвестно на что, — нам не нужны проблемы! Давайте…
— Заткни пасть, — оборвал парень сквозь зубы.
Одновременно сноп искр вспыхнул у меня в глазах, а мгновенная боль от удара по лбу отдалась во всём теле. Судя по всему, стукнул он меня не со всей силы, потому что я удержался на ногах, хоть и пошатнулся.
Света испуганно ахнула, но парень не обратил на неё никакого внимания.
Видя, что от нас сопротивления ожидать не стоит, он сунул нунчаки под мышку. Потом всё так же не спеша достал радиотелефон из чехла, висевшего у него на поясе, и набрал на нём номер.
Я тем временем глянул на второго. Тот держал Стаса на прицеле через открытое боковое стекло. Стас сидел, положив руки на руль и откинувшись на спинку сиденья, и безразлично смотрел прямо перед собой.
«Да, против пистолета никакое айкидо на поможет», - мелькнуло в голове.
— Аркадий Семёнович? — сказал в трубку верзила, не спуская с меня глаз. — Да, оба голубчика здесь. И студентка тоже… К вам? Хорошо. Сейчас привезём.


12

Я переглянулся со Светой. Она молча стояла, нахмурив лоб, и нервно теребила свою сумочку.
Парень запихнул телефон в чехол и бросил нам, кивнув головой на «джип»:
— Вы двое — быстро в машину!
— А с этим чего? — спросил второй, продолжая стоять у дверцы и держать Стаса на мушке.
— А на этого пока браслеты надень, — сказал первый, отводя взгляд от меня. Похоже, он был из них двоих главный. На Свету он даже и не смотрел. — Его ментам сда…
Он не договорил. Света вдруг бросилась к нему, выбрасывая руку вперёд. Я только успел увидеть, что она сжимает в руке маленький баллончик, и услышать короткое «пш-шик!»
— А-а, тварь! — взревел парень, согнувшись и хватаясь за лицо обеими руками.
Второй повернул голову в его сторону. Он отвлёкся только на секунду, но этого хватило, чтобы Стас молниеносно среагировал. Он схватил руку парня с пистолетом и прямо через окошко рванул внутрь салона, выгибая её вверх и отводя дуло в сторону от себя, — так, что тот потерял равновесие и всем телом шмякнулся о дверцу. Он тут же рванулся назад и бешено задёргался, пытаясь высвободить руку. Но я видел, что Стас захватил руку намертво, выкручивая её и пытаясь вырвать оружие.
Дальнейшие события разворачивались стремительно, но мне казалось, что всё происходит как в замедленном фильме. Или, как говорят многие, в такие минуты мозг работает с огромной скоростью, во много раз превышающей обычную? И режим восприятия резко ускоряется?
Как бы то ни было, но моё тело оценило ситуацию и среагировало быстрее, чем разум. От себя я никак не ожидал такого. Даже не успев подумать, что делаю, я подскочил к верзиле, который всё ещё выл, не отнимая ладоней от глаз. И ударил.
Я вложил в этот удар всю силу, на которую только был способен. Мой кулак врезался парню между виском и щекой. Так, что не только его, но и мои кости хрустнули. Мне показалось, что я сломал себе кисть.
Я даже не мог предположить, что способен свалить такого амбала с ног. Парень пролетел метра два и тяжело рухнул на тротуар. Нунчаки вылетели у него из-за пазухи и с лёгким стуком откатились в сторону.
Но даже такого удара было недостаточно, чтобы оглушить этого здоровяка. Упав ничком, он пару секунд лежал неподвижно, но потом мотнул головой, как раненый бык, и стал медленно подниматься, опираясь на руки.
Света после своего отважного поступка стояла в некоторой растерянности и смотрела то на меня, то на Стаса, то на парня, которому от неё досталось.
В салоне шла ожесточённая борьба: выкрутив руку второго у самого плеча, Стас вырывал у него пистолет. Но пока не мог: парень тоже был здоровый, под стать первому, и не отпускал. Он стоял, изогнувшись в нелепой позе у дверцы, изо всех сил дёргаясь и мотаясь в стороны.
Стасу нужно было срочно помогать. Но перед этим необходимо было обезвредить первого.
Меня всегда учили, что лежачего бить нехорошо. Но ситуация не располагала к тому, чтобы вести себя по-джентльменски. Я осознавал, что верзиле нельзя позволить подняться и собраться с силами. В один прыжок я оказался перед ним и с размаху припечатал ногой. Опять, со всей силы, под подбородок. Так бил когда-то только по футбольному мячу. Парень, не успев встать на четвереньки, перевалился набок и остался лежать неподвижно. Всё-таки нокаутировать можно любого.
В этот момент утреннюю тишину разорвал выстрел. И тут же второй. Тот, с пистолетом, то ли непроизвольно, то ли намеренно нажал на спусковой крючок.
Светлана громко взвизгнула. У меня перехватило внутри.
Я схватил нунчаки и бросился ко второму, успев заметить, что схватка между ним и Стасом продолжается. Был ли Стас ранен, я не мог разглядеть, но на бегу видел, как он, не отпуская руку парня, раз за разом лупит его дверцей машины, толкая её ногой.
Ещё я увидел, как дверь общежития открылась, и из-за неё высунулось испуганное лицо вахтёрши, мимо которой мы проходили пару минут назад.
Я что было силы на бегу заорал ей:
— Вызывайте милицию, скорее!
Женщина тут же исчезла.
С разбега я саданул второго по голове нунчаками, держа их вместе, как дубину. По-другому я не умел. Потом, видя как он обмяк, ещё и ещё, пока ноги его не подогнулись и он не сполз на асфальт. Потом, схватив за воротник лежащего с закрытыми глазами парня, оттащил в сторону и распахнул дверцу. На меня тут же пахнуло кислой пороховой гарью.
Всё водительское сиденье было залито кровью. Стас сидел, сильно побледневший, скорчившись от боли и стиснув ладонями правую ногу выше колена. Между пальцев сочилась тёмная, густая кровь, которая уже пропитала всю штанину. «Макаров» валялся между сиденьями.
Я стоял, глядя на него в бестолковом ступоре. Я не знал, что делать.
— Господи, — простонала Светлана за моей спиной, — вы ранены!
— Ничего, — сквозь зубы прокряхтел Стас, — кость не задел, только мышцу прострелил навылет, гад! И пол продырявил…
— Стас, тебе в больницу надо срочно, — только и смог выговорить я. — Я сейчас скорую вызову!
— Никаких больниц! — жёстко ответил Стас. — Некогда! Только перевязать надо…
Он помотал головой. Я видел, что ему было очень больно.
Света оттолкнула меня:
— Давайте я. Я всё-таки будущий врач. Необходимо остановить кровотечение. Брюки снимайте.
— Вот уж не думал, что ты когда-нибудь мне это предложишь, — через силу вымолвил Стас, стаскивая джинсы.
Я невольно восхитился им. Он находил возможность и сейчас шутить. Но скорее, делал это для нас, чтобы убедить, что ничего страшного не произошло.
— Возьми пока пушку, разряди, — сказал он мне. — Умеешь обращаться?
— Умею, — ответил я, подбирая пистолет.
Только теперь я начал чувствовать последствия стресса от схватки. Ноги и руки начали предательски и мелко дрожать. Но всё же это не помешало мне действовать, как учили на военной кафедре в институте: вынуть магазин, затем, передёрнув затвор, извлечь патрон из канала ствола, потом сделать контрольный спуск и поставить на предохранитель. «Оружие ошибок не прощает» — это Кочетков верно тогда сказал, да и преподаватель по огневой подготовке любил это повторять. Я бы и вообразить тогда не мог, при каких обстоятельствах мне придётся это вспомнить.
Света тем временем достала из своей сумки белую простыню (запасливая, отметил я) и оторвала от неё несколько полос. Затем, приказав Стасу лечь на спину и поднять простреленную ногу, стала туго бинтовать её. Получалось это у неё довольно ловко. Повязка тут же на глазах бурела и набухала.
— Алекс, — сказал Стас, наблюдая за её действиями, — займись этими гадами, руки им свяжи до приезда милиции. Ремнём или ещё как. А то очнутся, придётся опять их успокаивать.
— Да, это точно, — ответил я. — Надо на время ограничить их в правах.
Я наклонился к тому,  который лежал рядом с машиной, не подавая признаков жизни. У меня ёкнуло сердце: не убил ли я его ненароком? Но потом убедился: ничего, жив, дышит. Ну ничего, отлежится, придёт в себя. Сам виноват. Я обыскал его одежду и нашёл то, о чём сказал первый — наручники. Кое-как скрепив его руки, я с трудом оттащил его на обочину и прислонил к их автомобилю. Затем подошёл ко второму. Хоть он тоже не шевелился,  но приближался я с некоторой опаской, держа наготове его же нунчаки, чтобы при случае воспользоваться. Этот бык мог прийти в себя в любой момент. Но приложился я хорошо — парень был оглушён и не шевелился, только тяжело сопел полуоткрытым ртом.
У него на поясе тоже висели наручники.
«Хорошо они подготовились к встрече с нами! И нам повезло, что их было всего двое!», — подумал я, защёлкивая стальные браслеты на его запястьях.
Затем, оттащив к машине и его, я забежал в общежитие.  Вахтёрша была насмерть перепугана: белая, как мел.
— Ну что, милицию вызвали? — спросил я.
— Вызвала, вызвала, — закивала головой женщина. — Сказали, сейчас приедут! Что там случилось-то? Убили кого?
— Нет, никого не убили, — ответил я. — Всё хорошо, успокойтесь.
— Господи, время-то какое страшное! — запричитала она. — На улицах прямо стреляют!
— Вон там у машины два бандита лежат, — показал я, не обращая внимания на  её эмоции, — они в наручниках. Мы их оглушили. А вот их оружие, — добавил я, выкладывая на стол перед вахтёршей нунчаки, пистолет и отдельно магазин с патронами.
— О, господи, — ещё громче запричитала и замахала руками женщина. — Уберите это, молодой человек, ради бога, от беды подальше! 
— Да вы не бойтесь, он разряжен, — сказал я. — Милиция когда приедет, пусть их заберут. А это, — показал я на «макаров», — предъявите им как доказательство незаконного ношения оружия. И ещё скажите, что этими бандитами командует глава организации «Феникс». Организация «Феникс», запомнили?
— Запомнила… а вы? — спросила женщина.
— Мы, к сожалению, должны срочно уехать. Извините, не можем дожидаться!
С этими словами я повернулся и пошёл к выходу.
— Молодой человек, подождите! — отчаянно закричала мне вслед вахтёрша.
Но я, не оборачиваясь, выбежал из здания. Я пронёсся мимо парней, которые по-прежнему валялись на земле у кустов, и заглянул в «уазик».
Света уже успела перевязать Стасу ногу, а он надел запасные брюки. Кровь в салоне они более-менее вытерли. Только обшивка сидений осталась запачканной.
— Как дела? — задыхаясь, спросил я.
— Порядок, — через силу улыбнулся Стас. — Бывало хуже, но реже.
— Сейчас здесь будет милиция, вахтёрша вызвала, — сообщил я.
— Надо сматываться, — ответил Стас.   
— Ну, куда вы такой поедете? — спросила Света.
— Ничего, — отрезал Стас. — Машину вести могу. А вот с милицией нам связываться никак нельзя. Если нас застанут, разборок не миновать. Надо срочно уезжать.
— Станислав, вам же надо рану продезинфицировать и зашить! — воскликнула Света. — Какие сейчас могут быть путешествия?
— Поехали, Света, садись! Всё будет хорошо! — непререкаемым тоном сказал Стас. — Обо мне не беспокойся!
— Стас, ты точно можешь сейчас ехать? — спросил я.
— Могу! А вот если промедлим, то точно никуда не уедем! Давайте, садитесь! Нам ещё Людмилу надо забрать!
— Ничего себе начинается наша поездочка, — пробормотала Света, залезая на заднее сиденье.
— Да, Светлана, если бы не ты… — сказал я. — Как ты ему вовремя из своего баллончика! Всегда с собой носишь?
— Всегда, — кивнула Света. — Мало ли… Жизнь теперь такая. Оказалось вот, не зря!
— Света, ты молодчина! — подхватил Стас. — Не думал, что ты отчаянная такая! С меня тоже подарок!
Я сел на переднее и захлопнул дверцу. Стас завёл мотор, и «уазик» рванулся с места.


13
 
Когда Людмила села в машину, она сразу поняла, что произошло что-то не очень приятное. Пришлось рассказать Людмиле о стычке. Тайну нашего противостояния с «Фениксом» скрывать ни от неё, ни от Светланы скрывать уже не было смысла. Дальше по дороге я вкратце посвятил их в то, что мы со Стасом до сих пор держали от них в секрете.
Я сказал, что есть такой весьма влиятельный в городе человек, который очень не хочет, чтобы мы оказались на острове. И всячески этому препятствует, прибегая для этого к услугам даже криминальных элементов.
— Так это и есть Аркадий Семёнович? — спросила Света.
Я подтвердил. Объяснить, почему он так делает, оказалось гораздо труднее. Тут Стас, не отрываясь от управления машиной, пришёл ко мне на выручку. Он коротко пояснил, что этого человека знает давно. В своё время Аркадий Семёнович имел виды на использование тамошних природных ресурсов. Но постоянный обитатель острова, к которому мы едем, не позволил. И с тех пор организатор «Феникса» мешает другим бывать там из простой мстительности.
Не знаю, сколь правдивой показалась эта байка женщинам, но они больше ничего не расспрашивали. Людмила только ахала и качала головой, а Света обиженным тоном заметила:
— Могли бы и сразу рассказать, что всё обстоит сложнее.
«Знала бы ты, милая, насколько!» — подумал я, но вслух сказал:
— Светлана, ты уж нас прости. Но тогда бы ты точно не согласилась быть с нами.
До Северодвинска мы доехали нормально. Стас сказал, что надо зайти к другу, проведать, как там Добужинский. И заодно обработать и перевязать рану.
Я посоветовал Стасу всё-таки обратиться в местный травматологический пункт, на что он ответил:
— Да ты что, Алекс? Сразу же поймут, что это огнестрельное ранение, и всё равно сообщат в УБОП. Причём немедленно. Не знаешь разве, что они обязаны докладывать о таком куда надо? Придётся объясняться, а времени у нас в обрез.
— Но и ехать дальше тебе опасно. Я помню, какое там бездорожье. А ехать часа четыре!  Рану растрясёт, и опять начнётся кровотечение. А ты и так крови много потерял!
— Станислав, Лёша прав, — вмешалась Света. — Я как без пяти минут врач говорю. Вашу рану надо обязательно промыть и обеззаразить, а потом зашить. Нельзя так оставлять, а то может быть сепсис. Как только к вашему другу приедем, я вашей раной займусь.
Людмила тоже категорично высказалась в том духе, что рисковать здоровьем не стоит.
— Ладно, уговорили, — сказал Стас. — Тогда у нас планы меняются. Всех вас в Наволок кроме меня везти некому. Да я и сам, честно говоря, в таком виде не хочу матери показываться, расстраивать её. Придётся нам останавливаться в Северодвинске. Хотя бы на пару дней. У моих помощников поживёте, согласны?
Никто из нас не возражал.
— А сейчас навестим одного их нашей группы, я вас познакомлю, — сказал Стас, оборачиваясь к женщинам. — Он известный художник.
Мы подъехали к дому, где жил друг Стаса, и поднялись в его квартиру. Стас шёл, хромая — на простреленную ногу он ступать не мог. Каждый шаг давался ему с большим трудом, и нам приходилось  поддерживать его с двух сторон.
Добужинский по-детски обрадовался, когда увидел нас. Он вообще в своих проявлениях чувств был непосредствен, как ребёнок. Это сразу располагало к нему.  Я до сих пор недоумевал, как такого человека держали в психбольнице на особом учёте. Аркадий Семёнович действительно очень умён и влиятелен, если сумел убедить врачей, что художник нуждается в таком режиме.
Мы представили его Людмиле и Светлане.
— Очень, очень рад, уважаемые дамы, — приговаривал он, раскланиваясь.
Когда он узнал, что Стас ранен, он долго возмущался и изливал негативные эмоции в адрес Герфмана.   
— Кто бы мог подумать… — сетовал он. — Надо же, такой с виду интеллигентный человек! Да, и я пережил тогда сильный стресс… Но это же не причина для такого вот…
Хозяин квартиры и помощник Стаса по морским перевозкам Виктор, парень лет тридцати, тоже был в шоке от известия.
— Никак не думал, что у тебя  в Архангельске настолько серьёзные дела! — недоумевал он.
— По-всякому бывает, Витя, — ответил Стас. — В такие времена живём. Но в общем ничего страшного. Если не возражаешь, мне Светлана окажет сейчас медицинскую помощь. И ещё такая просьба у меня будет: вы с Женей, если сможете, наших гостей как-нибудь распределите на пару дней.
— Думаю, сможем, — ответил Виктор. — У Женьки трёхкомнатная, так что всё будет нормально.
— Ты уж извини за неудобства, — сказал Стас, — и что мы вот так неожиданно…
— Да ладно, мне ли привыкать, — усмехнулся Виктор.
— С катером у нас как? — спросил Стас.
— К открытию навигации готов, — ответил Виктор.
— Отлично, — кивнул Стас. — Первый рейс будет на Безымянный. Всех этих людей надо туда отвезти. Как только сможем плыть, так сразу.
— Сделаем, командир, без вопросов, — бодро сказал Виктор.
Стаса уложили на кровать, и Света стала хлопотать над ним. Через пару часов его рана была зашита, а он крепко спал, выпив обезболивающих таблеток.
Потом Виктор отвёл женщин к своему напарнику и объяснил ему ситуацию. Напарник Евгений и его жена любезно согласились поселить у себя на время двух женщин. После этого мы прожили три дня в относительном спокойствии.
Рана у Стаса понемногу затягивалась, но ходить самостоятельно он не мог и был ещё довольно слаб. Он уже сам осознал, что ему везти нас в Наволок и трястись по ухабам не стоит. Поэтому он уговорил своих помощников, чтобы они потерпели незваных гостей, то есть нас, ещё дня три-четыре.
Мы и так старались не создавать людям лишних хлопот и почти всё свободное время проводили в прогулках по Северодвинску, а к хозяевам приходили только ночевать. Мы со Львом Эдуардовичем, Света и Людмила каждый день собирались вчетвером и ходили по улицам, паркам, набережной. За это время мы более-менее хорошо узнали друг друга и даже подружились.
Женщины навещали Стаса каждый день. Света делала перевязки. Но особенно беспокоилась о его здоровье Людмила. Она была явно неравнодушна к этому внешне не очень привлекательному, но столь живому и деятельному мужчине.
Весна тем временем полностью вступила в свои права. Погода стояла тёплая, снег повсюду сошёл, земля парила. Везде зеленела трава и первые листья. И море с каждым днём оживало. Серые льдины растрескивались на мелкие тающие куски, которые расходились всё дальше, прочь друг от друга, открывая чёрную гладь и унося в прошлое осколки зимней стужи. Наконец, когда наша компания в сопровождении Виктора в очередной раз вышла на набережную, он постоял на берегу, глядя на воду, повернулся к нам и объявил:
— Думаю, уже можно! Завтра отправляемся!
Это было седьмого мая.
На следующий день Лев Эдуардович, Людмила, Света, Стас и я подходили к частному сектору морского причала в Северодвинске.
Стас ходил ещё плохо, хромал, и мы с художником поддерживали его. Но рана его хорошо заживала, и чувствовал он себя вполне бодро.
— Вот он, наш дредноут, — сказал Стас с некоторой гордостью, показывая рукой. — Видите, дымит?
Его собственность не слишком выделялась из длинного ряда судов размерами поменьше и побольше, стоявших на рейде. Это действительно был морской катер, рассчитанный человек на пятнадцать пассажиров. Видавший виды, но, судя по всему, содержавшийся в порядке, недавно выкрашенный светло-серой краской. На палубе деловито суетились Виктор и Евгений. Труба выбрасывала клубы чёрного дыма, а двигатель громко тарахтел.
— О, кажись, всё готово к отплытию, — удовлетворённо промолвил Стас. — Молодцы ребята, не подвели!
— Вот на этом и поедем? — спросила Светлана. Похоже, она ожидала увидеть нечто другое.
— Ну, что есть, — улыбнулся Стас. — Не яхта класса люкс, не океанский лайнер, но доехать можно. Кстати! Про Льва Эдуардовича знаю, а к остальным вопрос: вы качку нормально переносите?
Женщины ответили, что нормально.
— Никогда не испытывал проблем, — ответил я. — Да и море вроде бы спокойное.
Погода действительно была ясная, ветерок был небольшой; волна ленивая и невысокая.
— Шторма вроде не намечается, — подтвердил Стас, — но море есть море. Бывает, что ведёт себя непредсказуемо.
Ребята перекинули трап, мы прошли на палубу.
— Можете спуститься в пассажирский салон, подремать, — предложил Стас. — Путь-то неблизкий, на месте будем ближе к вечеру. А я в рубку к себе, вахту блюсти. Ну что, товарищи, отдаём швартовы?
Катер отчалил от берега и лёг на неизвестный нам курс.
Минут пятнадцать мы глазели на проплывающее мимо побережье и однообразную, слабо волнующуюся морскую воду. Потом женщины спустились вниз. Чуть погодя спустились и мы с художником. Ветер на палубе был холодным и пронизывающим. Да, зима уже прошла, но было ещё и не лето.
Я снял обувь и, накрывшись курткой, вытянулся на сиденьях, обтянутых кожей. Равномерный гул двигателей и лёгкое покачивание быстро сморили меня. Сон был крепким и без сновидений.
Проснулся я оттого, что Добужинский настойчиво тряс меня за плечо. Двигатель уже не работал, катер никуда не двигался. За иллюминаторами виднелась изогнутая береговая линия. Людмила и Света стояли уже одетые.
— Что, уже приехали? — моргая мутными спросонья глазами, спросил я.
— Приплыли, Алексей! — ответил художник. — Наконец-то!


14

Да, в мае остров Безымянный был куда более приветлив, чем зимой. Здесь природа ещё быстрее и активнее откликалась на тепло и солнце, чем в тех местах, откуда мы прибыли. Я понял это, как только мы ступили на берег. Снега нигде уже не было. За песчаной косой прибрежная территория весело зеленела, их сосновых зарослей доносилось птичье щебетание. Воздух был густо напоён запахами моря, сосновой и можжевельниковой хвои. Этот воздух, казалось, можно было пить. Несколько чаек носились над морем, оглашая пространство радостным клёкотом. И даже скалы и валуны не казались такими угрюмыми, как в первый раз, когда я посетил остров.
— Ну, как вам? — обратился Стас к женщинам.
— Как здорово! — озираясь, восхищённо сказала Людмила.
— Да, мне тоже здесь нравится, — кивнула Света. — Только очень уж безлюдно.
— Так это ведь хорошо! — улыбнулся я. — Неужели ты ещё не устала от городской суеты?
Добужинский стоял на песке, раскинув руки запрокинув голову и полузакрыв глаза. Лицо его выражало блаженство.
— Наконец-то я снова здесь! — воскликнул он. — Здравствуй, остров!
— Я вас понимаю, Лев Эдуардович, — засмеялся Стас. — После той палаты номер шесть…
— Как я вам благодарен, друзья, что вы меня оттуда вытащили и привезли сюда! — с чувством сказал художник.
— Ну что, ребята, пошли? — сказал Стас. — Элисбар нас ждёт, и остальные тоже!
Мы двинулись гуськом по годами протоптанной тропинке, которую талые воды уже не могли размыть. Стас с моей поддержкой шёл впереди, а его помощники замыкали шествие.
Я шагал, оглядываясь по сторонам, и не переставал удивляться, как остров преобразился за три месяца. Как он успел оживиться и одеться в зелёные тона. То и дело из травы весело подмигивали ярко-жёлтые цветки мать-и-мачехи и менее яркие подснежники. Здешняя природа радовалась свету и теплу, и казалось, нам тоже.
Мы подходили к жилому комплексу, и я видел, что над одной из труб поднимается дымок. Во дворе здания я уже различал две человеческие фигуры, одна из них была в хорошо знакомой мне инвалидной коляске.
Игорь Векшин лихо колол дрова — возле него уже возвышалась изрядная горка поленьев. Геннадий Кочетков находился неподалёку.
Когда вся наша процессия показалась из-за зарослей, они нас увидели.
Игорь оставил своё занятие и широко улыбался, наблюдая, как мы выходим на лужайку перед зданием. Геннадий Николаевич тоже выглядел совсем не таким, каким мы его застали на даче. Он издал какой-то радостный возглас, потом повернулся к зданию и крикнул:
— Надя, Элисбар! Наши приехали!
— Ну, как вы тут, Геннадий Николаевич? — спросил я, подходя к нему.
— Не поверите, мужики, пальцы на ногах чувствую! — сообщил Кочетков, пожимая мою руку, потом Стаса. — И даже могу шевелить!
— Наконец-то! Давно вас ждём! — радостно сказал Игорь, подходя. — Все?
— Привет, Игорёк! — хлопнул Стас его по плечу. — Всех привезли!
Через несколько секунд в дверном проёме появилась супруга Кочеткова. Она тут же с приветствиями бросилась нам навстречу. За ней вышел Элисбар. Он секунду постоял на крыльце, глядя на разношёрстное сборище и улыбаясь, потом тоже спустился и направился к нам.
 — Чем порадуете? — сразу спросил он, после того, как поочерёдно обнял Стаса, Льва Эдуардовича и меня.
— Вот, вся команда в сборе! — отрапортовал Стас.
— Отлично, молодцы, — негромко сказал старик. Глаза его светились радостью.
Женщины, приехавшие с нами, с интересом разглядывали остальных обитателей острова. Они были немного растеряны и смущённо улыбались. Супруги Кочетковы что-то наперебой говорили им. Игорь и Лев Эдуардович тоже весьма эмоционально беседовали и смеялись.
— Теперь у нас всё получится, — сказал мне Стас.
Я кивнул, улыбаясь.
— Друзья, прошу всех в дом! — громко объявил Элисбар, прерывая общее оживление. — Там уже ближе познакомимся!
Нас было всего одиннадцать человек,  но всё же за столом нашлось места всем. Как и в первый мой приезд на остров, Элисбар знал о нашем приезде заранее (Стас сообщил по рации) и приготовил огромный казан плова. Вновь прибывшие тоже выложили свои припасы. Первая зажатость, какая обычно бывает при одновременном знакомстве нескольких людей, быстро прошла и сменилась атмосферой непринуждённости. Обстановка к этому очень даже располагала, и все подключились к разговору. Через полчаса все присутствующие друг друга знали, и казалось, что уже сто лет. Всем было весело и здорово. После короткого рассказа каждого о себе перешли к обсуждению того, как они оказались на этом острове. Когда мы со Стасом стали рассказывать, как вытаскивали Добужинского из психбольницы, веселью присутствующих не было предела. То и дело компания разражалась громовым хохотом. Правда, пришлось упомянуть и о том, что под конец всё чуть не сорвалось из-за вмешательства Герфмана и его команды. И чем это обернулось для Стаса. Все бурно принялись выражать свои эмоции по этому поводу. Но в конце концов пришли к общему согласию, что и этот инцидент разрешился в нашу пользу, а могло быть хуже.
— Здесь они нас не достанут, — сказал Элисбар, когда компания немного упокоилась. — Теперь мы можем спокойно поговорить о том, зачем мы все здесь находимся.
Эти слова сразу переключили общее внимание на него.
Элисбар говорил минут пятнадцать. В общем он повторил то, что знали все, кому предстояло выполнить задание. Он сказал, что в силу совпадения множества причин каждый из нас, побывавших за чертой и вернувшихся, оказался обладателем уникального дара. Этот дар передан нам для того, чтобы преподнести его всему живому на Земле. И сделать это можно только в это время здесь, на этом острове, затерянном в Белом море, и только всем вместе. Именно поэтому этот остров звал нас сюда столько времени. И все мы внутренне готовы, потому что нашли в себе достаточно разумной и доброй воли откликнуться на его зов. И если мы сделаем то, зачем здесь собрались, может быть, Земля по-своему отблагодарит нас, — с этими словами Элисбар посмотрел на Кочеткова.
Элисбар говорил ярко и проникновенно. Все, в том числе и помощники Стаса, которые, наверное, в первый раз слышали о задании, заворожённо слушали. Никто не перебивал. 
Элисбар суть задания обрисовал коротко, но полно. Только ничего не сказал о самом конечном этапе. И об инвертировании. Я понял, что в эту сторону дела он так и не посвятил никого из группы, кроме меня. Только ещё Стас и Лев Добужинский имели о ней представление. И то — я не знал, насколько хорошо. Как-то не решился я ни разу серьёзно поговорить об этом ни с тем, ни с другим.
В конце своей речи Элисбар обвёл глазами присутствующих и сказал:
— Нам предстоит сделать то, что никто ещё не сделал. От каждого требуется только сделать последний шаг. Надеюсь, никто не пойдёт на попятную?
Над столом вдруг повисло озадаченное молчание. Потом Людмила нарушила тишину:
— А что от нас всё-таки требуется? Какие действия?
— Просто всем вместе прийти в одно место на этом острове, — спокойно объяснил Элисбар. — Потом посмотрел на Кочеткова и поправился: — Прошу прощения, Геннадий, прибыть.
— И всё? — недоверчиво спросила Света.
— И всё, — подтвердил Элисбар. — Но повторяю: всем вместе. Я предлагаю прямо завтра утром и отправиться.
— Конечно, завтра, — сказал Кочетков. — Чего тянуть!
— А потом отметим день Победы! — поддержал Добужинский. — Завтра ж девятое мая! Полвека — это такая дата!
— Есть у кого возражения? — спросил Элисбар, опять оглядывая нашу компанию.
Все молчали, глядя друг на друга и на него. Никто не имел ничего против.
— Значит, идём завтра! — подытожил Элисбар.
Я увидел в его глазах яростную решимость, которую видел однажды.
Зимой, в зоне свершения.
Ему действительно остался последний шаг долгого пути.


15

После ужина Элисбар занялся распределением гостей по комнатам. Ему активно помогали Игорь и Надежда — они уже вполне освоились и в жилище, и вообще на острове. Я с удовлетворением отметил, что супруга Геннадия Николаевича здесь стала выглядеть совсем по-другому, чем зимой: поправилась, с лица исчезли тени под глазами и вообще тяжёлая печать озабоченности. Она даже улыбаться стала. Сам Кочетков тоже был куда менее угрюм, чем во время нашего первого визита. И вид у него был свежее, здоровее. Похоже, с тех пор, как он появился на острове, он не прикладывался к алкоголю.
Да, атмосфера Безымянного действительно оказывала благотворное действие на всех, кто на нём находился.
Я бросил свои вещи в той же самой комнате, в которой жил в прошлый раз, и отправился к берегу. В здании царила шумная, оживлённая суматоха, а мне хотелось побыть одному. Слишком много всего произошло за последнее время. Я чувствовал какую-то эмоциональную вымотанность. Мне сейчас было просто необходимо остаться наедине со своими чувствами и мыслями.
Я пересёк лужайку и побрёл прямо через заросли, не особенно разбирая дороги, по направлению к морю. Было уже около десяти вечера. Заходящее солнце ещё продолжало приветливо светить из-за деревьев. Истекал тёплый и тихий день, почти летний.
«Неужели завтра-послезавтра всё закончится?» — думал я, шагая по ковру из белого мха, прошлогодних листьев и опавшей хвои между сосен, карликовых берёзок, кустов папоротника.
Почти восемь месяцев прошло с того столкновения, которое перевернуло всю мою жизнь. Тот роковой поворот, на котором всё тогда произошло…
Он оказался и поворотом в моей судьбе.  Если бы я только знал, что ждало меня за тем поворотом!
Такой поворот был у каждого из тех, кто приехал сюда, чтобы выполнить задание.
Как странно, размышлял я, линии жизни — моя и ещё шестерых доселе незнакомых мне людей, таких разных, каждого со своей непростой судьбой, — закручиваясь по немыслимо сложным траекториям, пересеклись здесь, на этом острове. И что будет дальше — пересекшись на короткое время здесь, они пойдут дальше, каждая своим путём? Неужели это вправду больше чем игра того, кто нас вернул? Неужели это правда — всё, что мне рассказал Элисбар? Неужели всё должно произойти, как он предсказывал?
Я одновременно испытывал страх, тревогу перед неизвестным и странную тягу поскорее броситься в него с головой, как в омут. Это было похоже на то, как если бы я стоял на краю пропасти и боролся с желанием прыгнуть вниз.
Уже скоро. Скоро всё разрешится.
Но как это произойдёт?
Последние полгода я постоянно жил предвкушением этого события, сознательно или неосознанно. Всё, что я делал, так или иначе вращалось вокруг него. Мне пришлось узнать столько нового, в том числе и о себе самом.
Но я по-прежнему ничего не знал о последнем шаге.
И это вселяло в мою душу сильное беспокойство. Оно шло даже не столько от ума, сколько было каким-то инстинктивным. Наверное, вот такое чувствуют птицы перед бурей, животные перед землетрясением.
Незаметно для себя я вышел из зарослей и оказался на песчаной отмели, местами загромождённой гранитными валунами. Было похоже на то, что в этой части острова его обитатели бывали редко или не бывали совсем.  Я выбрал камень поудобнее, — он был чуть тёплым, ещё не успел остыть от солнца.  Уселся и стал смотреть на волны, лениво и размеренно лижущие песок. На солнечные блики, которые плясали тут и там. И на чаек, выписывающих в синей вышине плавные медленные круги.
Кругом было спокойно и безмятежно, почти полная тишина. Только доносился тихий шелест волн, да лицо обдувал ласковый ветерок. Небо было почти безоблачным. Солнце тяжело погружалось в море, отбрасывая по воде от линии горизонта мерцающую оранжевую дорожку. Я смотрел на морской пейзаж, и на душу постепенно опускалось спокойствие, даже умиротворение. Все беспокойные мысли улетучились, у меня почему-то возникла уверенность, что всё будет замечательно.
Неожиданно сзади раздался шорох. Я вздрогнул и обернулся.
Ко мне с извиняющейся улыбкой приближался Добужинский. По какому-то непонятному совпадению он прошёл примерно тем же маршрутом, что и я.
— Отдыхаете, Алексей? — спросил он. — Не помешаю?
— Да что вы, Лев Эдуардович, — усмехнулся я.
Художник остановился рядом и вздохнул, глядя вдаль:
— Эх, красота-то какая!
— Да, красиво, — согласился я.
— Я вот тоже решил прогуляться. Смотрю — вы тут… Не боитесь?
— Здесь? А чего здесь бояться?
Добужинский смущённо откашлялся.
— Я имею в виду, того, что нам предстоит завтра…
— Честно говоря — да, немного не по себе, — признался я. — А вы?
— Как вам сказать… — замялся художник, поправляя на носу очки. — Не то чтобы был страх, но… Я ведь, видите ли, уже в таком участвовал…
— Я знаю, — кивнул я. — Элисбар мне рассказывал.
— Я хочу, Алексей, сказать… будьте осторожны. То, что произошло тогда с Аркадием Семёновичем после того, как… ну, вы понимаете. Так вот, это может случиться с каждым из нас. Кроме самого Элисбара, я думаю. 
— Думаете, со мной может? И с вами? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.
— Хотелось бы верить, что минует нас чаша сия, но тут такое дело… Ни в чём нельзя быть уверенным. Я, конечно, очень надеюсь, что нам с вами такое не грозит. В вас я почему-то почти уверен. Даже больше, чем в себе. Однако… Герфман тоже ведь не думал.
— Знаете, Лев Эдуардович, — сказал я, — знать о себе наверняка мы с вами не можем. Как-то предотвратить — тоже. Мы же не можем биться с тенью! Лучше об этом просто не думать. Но быть начеку.
— Возможно, вы правы… — задумчиво произнёс Добужинский. — Давайте об этом не будем. Хорошо ещё, что остальные ни о чём таком не подозревают. Вы ведь никому не рассказывали?
— Я никому не рассказывал, — признался я. — Полагаю, и вы тоже?
— И я не рассказывал, — ответил Добужинский. — Хотя, кто знает, может, и стоило бы… Во всяком случае, пока я, как говорится, в здравом уме и твёрдой памяти, хочу вас, Алексей, попросить об одном одолжении.
— Меня? — удивился я. — О каком же?
— Если это произойдёт со мной… ну, будем говорить, если вообще со мной что-нибудь здесь произойдёт, чтобы вы… Ну, одним словом, позаботились о моей квартире. У меня сын, они с моей бывшей супругой живут в Москве, помните, я вам позавчера рассказывал… Хочу, чтобы квартира здесь не пропала, им досталась, понимаете? И чтобы им всё обо мне рассказали. Я вам адрес дам…
— Хорошо, Лев Эдуардович, — пообещал я. — Я вас понял. Но всё же надеюсь, что такая моя помощь вам не потребуется.
Художник кивнул, тряхнув гривой. Мы помолчали, смотря вдаль, на горизонт, куда опускалось закатное солнце. Там огромными пламенеющими лоскутами сгущалась облачность.
— Лев Эдуардович, — нарушил я молчание, — давно хотел спросить: почему вы так необычно назвали вашу последнюю работу? Я имею в виду «Песнь Земли».
Добужинский улыбнулся:
— Вы не первый, кто спрашивает… Я и сам не могу точно объяснить. Словно подсказал кто-то. Так же, как всегда автору подсказывается сюжет произведения.  Или, скажем так, главная идея. Ведь не просто вдруг, ни с того ни с сего, из головы всё берётся. Это вам любая творческая личность скажет. А что касается моей картины — вот таким образом я представляю, как Земля воспримет наш дар, говоря словами Элисбара. Или, если хотите, как я это чувствую…
Мы ещё немного помолчали, занятые своими мыслями.
— Завтра будет дождь, — проговорил он, задумчиво глядя на закат. — А может, и гроза.
— С чего вы так подумали? — спросил я.
— Видите, какое красное зарево? Верная примета, что погода испортится.
Солнце скрылось, а с моря подул ветер. Становилось прохладно.
— Ну что, пойдёмте спать, Лев Эдуардович? — сказал я, поднимаясь с камня. — Завтрашний день должен преподнести нам сюрпризы! Надо отдохнуть, чтобы быть готовыми.
— Да, — отозвался Добужинский. — Сюрпризы будут. Надеюсь, только хорошие… Вы без меня идите, Алексей. А я, с вашего позволения, ещё немного тут побуду. Мне, как художнику, визуальные впечатления необходимы. Особенно после такого длительного перерыва. 
— Ну, счастливо вам оставаться, — сказал я и пошёл назад.


16

Художник оказался прав — утро выдалось пасмурное. Небо затянуло серыми плотными тучами. Дождя пока не было, но он собирался скоро пролиться.
Когда я проснулся и вышел из своей комнаты, Элисбар был на ногах. Он всегда вставал рано, в чём я уже убедился. Проснулись уже и супруги Кочетковы: Надежда уже хлопотала на кухне, поджаривая котлеты. Запах разносился по всему зданию. Геннадий Николаевич помогал накрывать на стол в гостиной, невзирая на то, что был в коляске.
Бывший военный даже на пенсии долго не спит — привычка, подумал я.
— Ну, как настроение, Алексей? — бодро спросил Элисбар, увидев меня.
— Готов к труду и обороне, — улыбнулся я.
— Тогда буди остальных, завтрак почти готов. Быстро поедим — и в путь! Как вспоминал, просыпаясь, Сен-Симон: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!» 
— Графов среди нас нет, — ответил я в тон ему, — но дела нас и вправду ждут большие!
— Станислав и его помощники пускай спят, — распорядился старик, — а остальных поднимай.
Минут через сорок все члены группы сидели за столом. Несмотря на хмурую погоду, настроение у всех было приподнятое.  Все обменивались шутками и весёлыми репликами.
— Друзья, сегодня особенный день, — вставая, обратился ко всем Элисбар, когда завтрак был закончен. — Я ждал этого дня почти четверть века. В жизни каждого из нас бывают моменты, когда мы понимаем, что это наш момент истины. И сегодня такой момент для каждого из нас наступит.  Все мы воспримем его по-разному. Но думаю, что он будет иметь особенное значение для каждого… И ещё. Случайно или не случайно, этот день совпал с днём пятидесятилетия нашей победы в самой страшной войне за всю историю. Для начала разрешите поздравить вас всех с этой великой датой!
— Элисбар, это ведь и твоя победа, — вставил Кочетков.
— Да, друзья, — подхватил Добужинский, — это один из тех людей, благодаря которым мы выстояли и победили!
— Наверное, какая-то микроскопическая толика есть и моего вклада, — сдержанно кивнул Элисбар. — Но сегодня речь не обо мне. Нам нужно одержать ещё одну маленькую победу. Это победа совсем другого рода, но она тоже по-своему важна. А потом устроим настоящий праздник.
— А у меня сегодня к тому же день рождения, — сообщила Людмила со смущённой улыбкой.
Все радостно и наперебой загомонили, высказывая поздравления.
— Что ж вы раньше об этом молчали? — возмутился Добужинский. — Мы бы вам подарок приготовили!
— И сами бы приготовились, — добавил я. — А так только чай!
— Для меня подарок уже то, что я оказалась в таком замечательном месте, в обществе таких замечательных людей, — ответила Людмила. — Но с меня кое-что причитается!
С этими словами она вышла из гостиной и быстро вернулась с тремя бутылками шампанского. Её появление было встречено одобрительными возгласами и аплодисментами.
— Ну, вот это другое дело! — улыбнулся Кочетков. — А покрепче ничего нет? 
Надежда толкнула его в бок:
— Гена, мы же договорились, что здесь ни капли!
— Ничего, по такому случаю не грех, — встал на его защиту Игорь. — У меня с собой привезена пара бутылок водки. Специально этого дня дожидались.   
Компания опять радостно загалдела.
Элисбар хлопнул в ладоши:
— Ну что ж, теперь предлагаю выступить в поход!
Спустя несколько минут вся группа стояла на лужайке перед зданием. Дождя всё ещё не было, но тучи над нами были беременны ливнем: сгустились, потемнели, посвинцовели.
— Жаль, не захватила сюда зонтик, — сказала Света,  поглядев на небо.
— Ничего, от первого весеннего дождя только подрастёшь, — пошутил я.
— Лично я дождя не боюсь, — сказала Людмила.
Оказалось, зонтов никто с собой не взял. Только у четы Кочетковых оказались полиэтиленовые плащ-накидки. Но ни у кого не возникло предложения пережидать непогоду.
— Геннадий, до леса можно будет ехать на коляске, — сказал Элисбар, — а потом придётся с нашей помощью. По зарослям на ней не проедешь.
— Да я понимаю, — отозвался подполковник. — Ладно, как-нибудь справимся. Мужиков-то вон сколько.
— И вы с нами хотите? — спросил Элисбар его жену.
— Даже не знаю… — замялась та. — А моя помощь там понадобится? Гена, ты как?
— Я думаю, Надя, не понадобится, — ответил Кочетков. — Ты лучше займись на кухне, приберись, посуду вымой. И остальных разбуди, а то они полдня проспят.
— Действительно, Надежда, тебе туда идти незачем, — поддержал его Элисбар. — Дорога не близкая. А мы действительно справимся. Правда, ребята?
— Конечно, какой разговор, — уверенно сказал Игорь.
— Света, возьмите тогда мой дождевик! — сказала Надежда, снимая свой балахон и протягивая Светлане. — С богом!
— Ну что, в путь? — сказал Элисбар, трогаясь с места.
Остальные потянулись за ним.
Надежда, недолго постояв и проводив нас взглядом, повернулась и пошла в здание.
Наша компания из семи человек двинулась по направлению к сосновой роще. Элисбар шёл первым, Кочетков катился за ним. Следом шли мы с Игорем, несли его костыли и следили, чтобы его транспортное средство не опрокинулось. За нами шествовал Добужинский с обеими дамами под ручку, и что-то увлечённо рассказывал им, от чего они негромко хихикали. 
Когда мы достигли лесополосы, Элисбар повернулся к нам и сказал:
— Коляску оставим здесь. Геннадий, теперь будешь двигаться с помощью Игоря и Алексея.
Мы помогли Кочеткову выбраться из коляски и встать на костыли. Поддерживаемый нами с двух сторон, он мог понемногу передвигаться. Движение нашей процессии сильно замедлилось: нам, здоровым, перешагивать через бугры, ямы, кочки, поваленные стволы не составляло труда, но для Кочеткова они были серьёзными преградами на пути.
«Да, действительно, как тяжело жить, когда ноги не работают!» — в который раз думал я, помогая вместе с Игорем преодолевать Кочеткову очередное препятствие.
Кочетков не роптал и мужественно переносил все трудности пути.
— Ничего, — подбодрял его Элисбар, — скоро уже выйдем на равнину, а там будет легче.
Наконец мы вышли из зарослей и остановились отдохнуть. Равнина, уже хорошо мне знакомая, была покрыта изумрудной зеленью с отдельными жёлтыми россыпями весенних цветов. Вдали на западе чернели скалы.
— Кроме наших дорогих девушек и Геннадия, все уже здесь бывали. Светлана, Людмила, — Элисбар повернулся к ним, — полюбуйтесь: вон там наш пункт назначения! — он показал рукой.
— Ой, как красиво! — восхищённо выдохнула Людмила.
— А сколько мы там пробудем? — спросила Света. — Я уже устала, а ещё назад идти!
— Светлана, я вас готов на своих плечах нести, — вальяжно произнёс Лев Эдуардович, хотя по нему было видно, что и ему прогулка давалась не без труда: пот катился с него градом, он то и дело отдувался.
— Лев, такая самоотверженность ни к чему, лучше понесём по очереди, — посмеиваясь, сказал Элисбар. — Света, не думаю, что мы там будем долго. Всё зависит от нас.
— Вы как, Геннадий Николаевич? — спросил я.
— Нормально, — ответил тот, вытирая вспотевший лоб.
Мы посидели на траве, собираясь с силами. Дождя, слава богу, пока не было.
— Ну что, дорогие мои, последний рывок? — сказал Элисбар, поднимаясь.
Мы помогли Кочеткову встать и опереться на костыли. Встали Людмила и Света. С некоторой натугой поднялся Добужинский. Я видел, что он сильно волнуется, хотя виду старается не подавать. У него уже был опыт инициирования, он знал, что это такое. У меня не было, но было и мне неспокойно: я не забыл, что нам предстояло испытать нечто исключительное.
Игорь, Людмила, да, пожалуй, и Света воспринимали происходящее гораздо легче и где-то беспечнее, — для них этот поход был частью интересного приключения, связанного с эти островом.
Кочетков в этом походе боролся со своим недугом, со своей немощью. Для него преодоление собственной слабости в данный момент было самым главным.
Что было в душе у Элисбара, я мог только догадываться.
Во всяком случае, он выглядел самым бодрым из нашей компании, хотя был старше всех. Он был просто заряжен на то, чтобы идти вперёд.
Я подошёл к нему вплотную и тихо, чтобы остальные не услышали, спросил:
— Элисбар, ты уверен, что все нормально это перенесут?
Он пристально посмотрел на меня.
— Уверен, что перенесут, — так же тихо ответил он. — От этого ещё никому плохо не становилось. Вот что будет дальше, часов через десять…
— Я тебя понял, — сказал я. — Я всё помню и готов ко всему.
Элисбар удовлетворённо кивнул.
— О чём это вы? — спросил Игорь, подходя к нам.
— О том, что надо успеть до того, как нас вымочит до нитки, — ответил Элисбар. — Трогаемся?
Мы встали рядом с Кочетковым и взяли его под руки. Наша группа потянулась медленным шагом по направлению к скалам.


17

— Вон там, у той палки, начинается зона инициирования, — Элисбар остановился и показал на длинный кол, торчащий из травы метрах в пяти от нас. — Я специально на днях вколотил. Так что, друзья мои, уже подходим.
— А что это такое — зона инициирования? — полюбопытствовала Людмила.
— Это участок площади, в котором Земля воспримет наш дар, — пояснил Элисбар, улыбаясь. — Знаете, если её сравнить с храмом, то это наподобие алтаря. Сейчас сами почувствуете. Четверо из нас уже знают, что это такое. Но тебя, Геннадий, и вас, милые дамы, должен предупредить: ощущения будут сильные.
— Ой, я боюсь, — протянула Света.
— Да не пугайся, Светлана! — добродушно усмехнулся Элисбар. — Я же не сказал, что это неприятные ощущения. Я сказал — сильные!
— Светлана, я могу подтвердить, тут бояться нечего, — поддержал я его. — Ты же того бандита не испугалась! Так это нисколько не страшнее, поверь.
— Света, к зубному врачу идти страшнее, — добавил Игорь. — Я подтверждаю!
— Нам всем вообще нечего бояться, после того, что с каждым из нас случилось, — сказал Кочетков. —  Так что, ребята, вперёд! 
— Милые дамы, если всё же страшно, возьмитесь со Львом Эдуардовичем за руки, — предложил Элисбар. — Можете и со мной. Мне будет приятно.
— Лучше с вами, — сказала Света. — Вы всё-таки здесь самый опытный.
Она вцепилась обеими руками в правую руку Элисбара, как перепуганный ребёнок.
— Ну и ладно, а я составлю компанию нашему уважаемому художнику, — сказала Людмила.
— Вот и чудно, — отозвался Добужинский, галантно беря её под руку.
Я видел, что это больше было нужно ему самому, чем Людмиле, но он держался молодцом.
Мы с Игорем встали к Геннадию Николаевичу с двух боков. 
— Готовы? Идёмте! — сказал Элисбар, шагнув навстречу зоне. Света семенила за ним, не отпуская его руки.
Следом двинулись Лев Эдуардович с Людмилой.
А за ними — мы с Игорем, поддерживая Кочеткова, орудующего костылями.
Элисбар со Светой первыми перешагнули невидимую черту, на которой стоял знак. Они продолжали шагать вперёд. И через пару секунд я услышал, как Светлана визгливо и громко ойкнула, как будто её окатили ледяной водой.
Я видел, как она скрючилась и повисла на руке Элисбара, не переставая  издавать высокие нечленораздельные звуки.  Всё её худощавое тело тряслось и билось, как в конвульсиях. Элисбар наклонился к ней, зажав её голову между ладонями, и что-то говорил.
Людмила и Лев Эдуардович, видя эту картину, замерли у знака, как вкопанные. Элисбар оглянулся на них.
— Всё хорошо! — крикнул он. — Не бойтесь!
Они переглянулись, лицо Людмилы было немного растерянное. Добужинский глубоко вдохнул и зажмурился, как перед прыжком в воду.
Я слегка подтолкнул их, и они синхронно шагнули.
Света перестала визжать, она как-то безвольно прислонилась к Элисбару, её голова, плечи, руки продолжали мелко трястись, будто через неё шёл ток. Я увидел, как старик легко шлёпает её по щекам, приводя в чувство.
Тут же Людмила издала громкий возглас то ли испуга, то ли неожиданности. Они с художником остановились, пройдя метра два за палку.
И её, и Добужинского тоже сотрясала сильная частая дрожь.   
— Вот это штука! — изумлённо проговорил Кочетков, глядя на них.
— Наша очередь, Геннадий Николаевич! — сказал я.
И, сделав шаг вперёд, потянул его за собой. Игорь сделал то же самое.
Кочетков оттолкнулся костылями, перенося вперёд тяжесть своего тела. И ещё раз, и ещё. Мы шли рядом и крепко держали его за плечи, не давая упасть. 
— Ну, как вы? — окликнул нас Элисбар. Он подошёл к Людмиле и художнику, а заодно подтащил Свету, которая была почти без сознания и хватала ртом воздух, как рыба на берегу. Те стояли и тоже приходили в себя, им было не до нас.
— Ничего, ребята, пока не чувствую, — проговорил Кочетков.
Одновременно с его словами меня над головой вспыхнул факел. Почти однородный желтовато-белый сноп света, в котором бешено кружились, как искры от костра, огненные символы.
Я не испытывал действия точки давно, и успел отвыкнуть от потока иероглифов такой силы. Меня заколотило, как в лихорадке, по всему телу побежали огненные мурашки. Но я не отпускал Кочеткова, который вдруг тоже судорожно встрепенулся и выкрикнул:
— А-а, чёрт!
Костыли попадали на землю. Его затрясло ещё сильнее, чем меня. Парализованные ноги безвольно болтались, елозя по траве кроссовками. Хорошо, что Игорь перенёс воздействие более или менее стойко. Если бы не он, мы бы потеряли равновесие и свалились на траву. Игорь с окаменевшим лицом, тоже подрагивая всем телом, продолжал крепко удерживать Кочеткова, который, в свою очередь, мёртвой хваткой вцепился в меня.
Подполковник пытался ещё что-то выговорить, но происходящее с ним не позволяло. Его лицо исказилось судорожной гримасой, зубы были стиснуты, губы беспорядочно дёргались. 
— Держите его крепче, сейчас будет ещё сильнее! — крикнул Элисбар.
— Господи, что же это такое? — воскликнула Людмила.
Света громко всхлипнула.
Что-то вспыхнуло у меня внутри головы, на миг лишив меня способности воспринимать происходящее.
А потом я увидел иероглифы не только над собой, но и над каждым из нас. Я видел это тем же зрением, которым воспринимал иероглифы до сих пор. Но теперь это особое чувство во мне стремительно обострялось и усиливалось, вытесняя все другие ощущения.
Я видел, как столбы света над головой у всех семерых секунду горели, как свечи, а потом, не прекращая бешеной пляски иероглифов, вдруг одновременно начали расширяться, превращаясь в конусы, подобные расходящимся лучам прожектора.
И одновременно я увидел, как из-за скал, оттуда, где была котловина, поднималось к небу искрящееся жемчужное зарево. Как будто на дне этой котловины зажёгся гигантский яркий светильник.
— Вот оно! Началось! — услышал я торжествующий крик Элисбара.
Зарево росло и вверх, и во все стороны. Словно повинуясь единой команде, одновременно с ним и световые конусы над нашими головами продолжали расти, устремляясь навстречу друг другу. Иероглифы в них возникали и исчезали уже в сумасшедшем темпе — их нельзя было уже различать по отдельности.
И теперь уже не мурашки, а настоящие электрические разряды проскакивали между моим телом и окружающим воздухом. Я уже не видел, что испытывают остальные. Я уже не видел и не слышал их самих. Воздух вокруг нас превратился в какую-то светящуюся субстанцию, и в ней потонул весь окружающий мир.
Я только совершенно отчётливо ощущал, как смыкаются, сливаются воедино в  недосягаемой вышине световые снопы над нашими головами и этот огромный мощный поток света, повисший между землёй и облаками. И как вся эта масса почти осязаемого света где-то наверху закручивается в плотное вихревое кольцо, эпицентром которого была наша маленькая группа, стоящая посреди долины. Как этот циклон всё быстрее и быстрее вращается, непрерывно вспыхивая тут и там особенно яркими разрядами, похожими на маленькие молнии.
Это было грандиозно. Настоящая световая буря бушевала над нами.
Я ощущал, что маленькие частички пламени, носителями которых мы были, сейчас воссоединяются с этим огромным пламенем, вырвавшимся из недр Земли и бьющим в заоблачную высь.
И как что-то во мне открывается.
Как я становлюсь чем-то большим, чем я был до сих пор. Как несётся через моё тело, от макушки до пяток, этот сияющий поток, просветляющий и очищающий, выжигая на своём пути то, что раньше мешало ему.
Я чувствовал, что эта мучительная конвульсивная тряска была не чем иным, как сопротивлением моего собственного тела этому потоку.
Мой организм действительно ни разу не испытывал такого. Это было для него уже на грани возможного. Сознание было там, в этом потоке, заодно с ним. Но тело кричало, что оно сейчас будет распылено извергающимся сверху огненным водопадом. Я набрал полную грудь воздуха, чтобы издать вопль, но мышцы гортани не хотели повиноваться.
И вдруг всё кончилось.
Исчезли иероглифы над нашими головами. Распался в воздухе на отдельные обрывки пламени, а затем бесследно растаял в воздухе огненный вихрь, секунду назад круживший над долиной. Воздух над нами перестал вспыхивать мириадами искр, он стал обычным прозрачным воздухом.
Я всё-таки стоял на ногах. Удержался. Игорь тоже. Он удивлённо крутил головой, моргал глазами, пытаясь что-то выговорить, но челюсти его не слушались.
Элисбар стоял рядом, обняв за плечи прижавшуюся к нему Светлану. Её голова была опущена, глаза полузакрыты. Всё её тело обмякло, она была близка к обмороку.
Добужинский сидел на траве, запрокинув голову и тяжело дыша. Он всё ещё не отпускал руку Людмилы, которая стояла рядом. Выражение её лица было трудно передать, но более всего оно выражало изумление, перемешанное с восторгом.
И тут только я осознал, что никого не поддерживаю. Я повернулся к Кочеткову.
Он стоял рядом со мной.
Сам, на своих ногах. Без посторонней помощи.
Он тоже смотрел на меня. Его глаза были какими-то дикими, рот открыт и перекошен.
— Геннадий Николаевич? — окликнул я. 
— Что… что это было? — тихо произнёс он. И вдруг, словно его кто-то ужалил, полным ликования голосом завопил на всю долину:
— Я же стою! Я чувствую ноги!
Он сделал неуверенный шаг в мою сторону, но колени его тут же подогнулись, и он чуть не упал. Я поспешно поддержал его. Ноги, отвыкшие за два года от ходьбы, были слабыми и плохо слушались его.
Но слушались.
— Понимаете? Я их чувствую! — ещё раз прокричал Кочетков так, что эхо отозвалось от скал.
Все смотрели на него. Даже Света, которой, казалось, было совсем не до того, подняла голову и уставилась мутными глазами на Кочеткова. Добужинский неотрывно смотрел на него, приоткрыв рот и задрав брови.
— Боже мой, — ошеломлённо пробормотала Людмила, — это же чудо! Настоящее чудо!
— Ну, вы даёте, Геннадий Николаевич! — воскликнул Игорь.
Элисбар широко улыбался.
— Помните, что я говорил? — сказал он. — Земля отблагодарила нас за тот дар, который мы ей принесли. Поздравляю вас, товарищ подполковник!


18

Впечатление от метаморфозы, произошедшей с Кочетковым на наших глазах, было огромным. Оно затмило даже буйство стихии, свидетелем которого мы были несколько минут назад.  Нашему общему ликованию не было границ. После Элисбара Кочеткова наперебой бросились обнимать и поздравлять все.
Он переминался с ноги на ногу, поддерживаемый нами, всё ещё не веря в чудо, глубоко дышал и улыбался. Раньше такой улыбки я на его лице не видел.
— Вы не представляете, — повторял он снова и снова, — как это здорово — снова почувствовать себя целым! Да я словно заново родился!
— Вот видите, Геннадий Николаевич, а вы ехать не хотели, — сказал я.
— Мужики, у меня просто слов нет, чтобы сказать, как я вам благодарен! — с чувством говорил тот, поочерёдно глядя то на меня, то на Элисбара. — Вы ж меня просто к жизни вернули! А как Надя обрадуется!
Казалось, он готов был всех расцеловать. Угрюмый ипохондрик, которого ничто в жизни не радовало, каким я его видел всё время, куда-то исчез, испарился, будто его и не было. А на его месте появился жизнерадостный, крепкий мужчина.
— Мы здесь почти ни при чём, Геннадий, — сказал Элисбар. — Здесь просто такое место. Просто Земля помогла тебе. Ты не первый, и, наверное, не последний.
— Ну что же мы стоим? — воскликнула Людмила. — Надо возвращаться и скорее садиться за стол! Такой день сегодня, такой день! 
Словно в ответ на её слова с неба хлынул дождь. Крупный, частый, холодный.
Первый дождь в этом году.
Он зашелестел по траве и кронам деревьев, дробно застучал по гранитным валунам и базальтовым глыбам, торчавшим кое-где из-под земли. Враз похолодевший воздух заколыхался вокруг нас серой пеленой. Плечи и волосы у всей нашей компании стали быстро намокать.
Света поспешно надела свою накидку и прокричала сквозь шум хлещущих струй:
— Я тоже думаю, надо назад идти! А то простынем!
Кочетков снял свою накидку и протянул Людмиле:
— Людочка, накройтесь! А мне нипочём! Мне теперь всё нипочём!
— Да, пойдёмте быстрее в дом, — сказал Игорь.
— Друзья, вы возвращайтесь, а я пойду дальше, — объявил Элисбар, надевая на голову капюшон своего плаща.
— Куда это вы? — оторопело посмотрела на него Людмила.
Остальные тоже замерли в немом изумлении.
— Элисбар, да ты что? — воскликнул Кочетков. — Куда ты ещё собрался идти в такой дождь?
Элисбар поглядел на меня, потом на Добужинского.
Я молчал, Лев Эдуардович тоже. Он стоял и протирал свои очки носовым платком.
Элисбар повернулся к Кочеткову и Людмиле и мягко улыбнулся:
— Я должен сходить вон туда, — он показал рукой на скалы, — а потом вернусь и присоединюсь к вам. Я кое-что там оставил, надо найти. Я не промокну, у моего плаща ткань прорезиненная.
— Элисбар, ну правда, как мы без вас? — сказала Света. — Вы же тут главный. Мы без вас не пойдём!
— Это точно, никуда без тебя не двинемся! — поддержал её Кочетков. — Слушай, может, позже сходишь, а? Ну, смотри какая непогода! Выбрал тоже время для прогулок! А у нас у всех праздник. И у тебя, и у Людмилы. А уж у меня какой праздник!
Элисбар покачал головой. Я мучительно раздумывал, на чью сторону стать.  Вроде бы всё говорило в пользу того, чтобы всем сейчас же возвращаться и сообща отмечать чудесное исцеление Кочеткова, праздник победы, день рождения Людмилы.
Но я знал, что Элисбар должен пойти туда, чтобы завершить начатое. И я, наверное, был единственным из компании, кто понимал, почему идти лучше сейчас, не откладывая. Это было бы, вероятно, самым надёжным способом опередить того, кто станет главным препятствием, но пока даже не подозревает об этом.
Я смотрел на компанию счастливых недоумевающих людей, стоявших под дождём и думал: кто же?
Кто из нас уже начал незаметно для всех и себя самого превращаться — и скоро превратится — в иное существо? В кого-то, кто будет готов на всё, чтобы помешать Элисбару сделать то, что он собирается?
А может быть, всё это ерунда, домыслы? Вдруг Элисбар ошибается? Может, ничего такого ни с кем не произойдёт?
Но ведь я на своей шкуре испытал противодействие конкретных людей. И руководил ими тот, кто вот так когда-то тоже стоял здесь, в этой долине, пережив то же, что и мы все недавно.
Возможно, Добужинский тоже вполне всё это осознавал. Но он сложил очки в футляр, и, откашлявшись, промолвил:
— Элисбар, может быть… действительно отложить это на потом? Скажем, на завтра? Это же никуда не убежит.
— Ну правда, сейчас не время для дел, — сказал Игорь, — Элисбар, пойдём! Видишь, мы же все тебя уговариваем!
Я наконец решился. Подойдя вплотную к Элисбару и взяв за руку, я отвёл его на несколько шагов в сторону. Затем проговорил так, чтобы никто, кроме него, не слышал:
— Элисбар, ведь ждать-то долго! Ты же сам говорил — десять-двенадцать часов. И ты всё это время будешь там один, под дождём? А мы за столом без тебя?
Элисбар кивнул:
— Ты же сам понимаешь, Алексей… Я шёл к этому без малого четверть века.
Конечно, я понимал его. С другой стороны, мне передалось всеобщее радужное настроение, да и не мог я без Элисбара представить сейчас нашу компанию.
— Слушай, у меня есть идея, — высказал я то, о чём думал ещё до нашего общего визита к точке. — Давай завтра с утра устроим для всех гостей морскую прогулку на катере вокруг острова. Все, кроме тебя, наверняка поедут. А ты как старожил не поедешь. Зачем тебе эта экскурсия, если ты и так каждый камень тут знаешь? Ты пойдёшь туда. И никто тебе не помешает. Просто не сможет физически.
Элисбар усмехнулся:
— Что ж, неплохо придумал! И вправду хороший тактический ход. Как бы военная хитрость…
— Ну да, — торопливо заговорил я. — Никто не откажется. А если кто-то вдруг будет отказываться, или как-то поведёт себя подозрительно, то мы сразу вычислим, что это он инвертирован. И как-нибудь его… изолируем. Ну как?
Старик посмотрел на часы.
— Сейчас два часа дня… Вся штука, что это случится ночью.
— Я понимаю, — сказал я, ёжась от холодной воды, стекающей за шиворот, и отфыркиваясь. — А мы заранее примем меры. У тебя же теперь тут есть ружьё, ты сам говорил. И я спать не буду на всякий случай. К тому же здесь Стас со своими ребятами… Я уверен, бояться-то нечего, мы в любом случае справимся.
Окружающие нас не слышали. Но видимо, почувствовали, что я говорю что-то важное, и никто в наш разговор не вмешивался. Я видел, что старик ещё не принял окончательного решения. И мне казалось, что я нашёл хороший компромиссный вариант, поэтому продолжал его убеждать:
— Элисбар, пойдём с нами! Такой замечательный день сегодня! В конце концов, я согласен с Геннадием: это твой праздник. Тебе сегодня надо быть с нами, а не одному ночью под открытым небом! А «час икс» подождёт до завтра. Думаю, Лев Эдуардович прав: точка никуда не убежит. Время ещё есть. А завтра мы всех перехитрим! У нас всё получится!
Мы некоторое время смотрели друг другу в глаза.
— Ладно, уговорил, — махнул он рукой. — Но вечером мы ещё обсудим ситуацию.
— Ну что там решили? — нетерпеливо выкрикнул Кочетков.
— Всё хорошо, — сказал я, поворачиваясь ко всем, — Элисбар идёт с нами.
— Ура! — воскликнула Людмила. — Правда, Элисбар, вы идёте с нами?
Старик кивнул. Компания разразилась дружными одобрительными возгласами.
— Алексей, что же ты такое ему сказал? — улыбаясь, спросила Света.
— Это мой маленький секрет, — усмехнулся я.
— Возвращаемся, друзья! — объявил Элисбар.


19

Вернувшись, насквозь вымокшие и уставшие, но счастливые, мы увидели, что оставшиеся тоже зря времени не теряли: их совместными усилиями был приготовлен замечательный праздничный стол. Печь в гостиной весело потрескивала, было теплю и уютно, особенно нам после пребывания под дождём.
Надежда обрадовалась исцелению мужа, наверное, ещё больше, чем сам Кочетков. Когда ей сообщили об этом, она долго не могла поверить. Она убедилась только тогда, когда сам Кочетков без посторонней помощи сделал несколько неуверенных шагов по коридору. Её реакция была такой, что она чуть не упала в обморок, а потом зарыдала, прижавшись к груди супруга.
Стас и его помощники тоже не верили своим глазам.
— Ну и дела… Я ожидал, что на острове произойдёт нечто из ряда вон, но такое… — проговорил Стас. — Значит, не зря всё-таки мы привезли его сюда!
— Это уж точно, — подтвердил я.
— Мне надо было пойти с вами, — полушутя сказал Стас. — Может, и у меня нога зажила бы быстрее.
— Не хотели вас будить, — объяснил я. — А потом, неизвестно, как бы ты выдержал такую прогулку. Тебе сейчас надо воздерживаться от ходьбы.
— Пожалуй, марафон мне сейчас не пробежать, — согласился Стас. — Но я чувствую, что иду на поправку. Ладно, рассказывай, как там всё прошло?
Скоро вся компания сидела за столом. Вечер действительно выдался на славу. Все пребывали не просто в радостном настроении, а в настоящей эйфории. Тосты за здравие и прочие сыпались один за другим. Больше всего поздравляли Геннадия Николаевича, так неожиданно обретшего свободу от инвалидной коляски. Но тот постоянно старался переключать общее внимание на Элисбара, который в ответ только сдержанно улыбался. Кочетков не уставал подниматься с места и повторять, что благодаря организаторскому таланту этого человека и усилиям ещё двоих славных товарищей (тут он кивал на нас со Стасом) мы оказались здесь, со всеми замечательными для него последствиями.
Ему хотелось вставать, садиться и снова вставать, постоянно убеждая себя и присутствующих, что его немощь осталась в прошлом.
Звучали тосты за победу, за именинницу, за здоровье всех присутствующих. За этот изумительный гостеприимный уголок природы посреди Белого моря, обладающего такими чудодейственными свойствами, и снова — за его постоянного жителя. За весну, тепло и солнце.
Все казались друг другу почти родственными душами, все улыбались и смеялись, все говорили друг другу хорошие слова.
Всё было замечательно.
А ненастье не проходило. Дождь продолжал хлестать за окнами, щедро орошая весеннюю почву. Стучать в стёкла, барабанить по крыше, шуршать по земле и сосновым ветвям.
— Видите, Элисбар, что творится? — сказала Людмила. — А вы собирались сейчас гулять где-то один!   
— Я бы не хотела сейчас остаться там. Бр-р! — передёрнула плечами Света.
— Да, милые дамы, — улыбнулся старик. — Хорошо, что мы сейчас все вместе!
Народ продолжал веселиться.
Для них, пожалуй, всё было закончено. Но они не знали, что задание ещё не выполнено. Они вообще не знали, что произошедшее с нами было только подготовительной операцией. Только заряжанием орудия.
Оставалось сделать ещё кое-что — выстрелить.
Поставить последнюю, окончательную точку.
Главную точку, без которой задание так и останется невыполненным.
Мы с Элисбаром переглянулись. Я видел, что он читает мои мысли.
Я видел, что он думает о том же самом, ничем не выдавая своих мыслей и не прекращая при этом весело общаться со всеми остальными.
Но, возможно, он думал ещё более напряжённо, чем я. Я знал, какое огромное значение для него имело поставить эту точку.
И как важно успеть это сделать.
Наконец, когда компания уже начала успокаиваться, он хлопнул в ладоши и объявил:
— Дорогие мои, а завтра утром я предлагаю проехаться на катере вокруг острова. Стас, ребята, сможете устроить? — он посмотрел на Стаса.
— Какой вопрос, конечно, — сказал Стас, поглядев на своих помощников. — Как, мужики, покатаем честной народ?
— Без проблем, — ответил Евгений. Виктор кивнул.
Предложение было встречено всеми с восторгом.
— А если будет такая же погода, как сегодня? — засомневался Добужинский.
— Тогда будете не на палубе, а внизу, в салоне, — ответил Виктор. — Это всё же лучше, чем сидеть в здании.
— Значит, завтра с утра собираемся и едем! — провозгласил Стас.
Некоторое время мы ещё сидели за столом, разговаривали, смеялись, пили чай. Дождь понемногу утих. За окошком уже начало темнеть. День, который принёс всем столько радости, подходил к концу.
Компания стала понемногу расходиться из-за стола. Игорь, Евгений, Виктор и Света пошли во двор покурить. В гостиную доносились обрывки их разговоров и раскатистого смеха. Надежда и Людмила стали убирать со стола. Геннадий Николаевич заковылял к выходу, сказав, что хочет подышать свежим воздухом. Его  сопровождали художник и Стас, который сам всё ещё сильно хромал.
За столом остались мы с Элисбаром.
— Ну что, Алексей, — сказал он,  — пойдём к тебе, поговорим с глазу на глаз.
— Пошли, — отозвался я, поднимаясь из-за стола.
Мы зашли в мою комнату и закрыли дверь.
— Всё прошло хорошо, и даже лучше, чем я предполагал, — резюмировал старик. — Я бы сказал, слишком хорошо…
— Я слышал о внезапных исцелениях, — согласился я, — но чтобы это вот так произошло, на твоих глазах!
— Однако завтра должно совершиться ещё одно маленькое чудо, — сказал Элисбар. — Не столь заметное, но, возможно, более важное, потому что оно важно для всех живущих. Сейчас наша главная задача — не дать инвертированному помешать нам. Если ничего страшного за ночь не случится, то завтра действуем по твоему плану. Все заходят на катер и отъезжают, а я иду в зону свершения. Надеюсь, так и будет. До конца инициирования осталось… — он посмотрел на часы, — часа три, от силы пять. Я уже чувствую. Вижу иероглифы постоянно с тех пор, как мы сели за стол. Кстати, ты сам чувствуешь что-нибудь необычное?
— Нет, — признался я, — пока ничего не чувствую. 
— Странно, — проговорил старик, — если я в тебе не ошибся, то уже бы должен. Наверное, это выпитый алкоголь мешает. Я-то, если ты заметил, почти не пил. Ну да ладно, думаю, что тебе не придётся делать последний шаг. Всё-таки сделаю его я.
— Элисбар, а может, пойдём вдвоём? — возбуждённо сказал я. — Для большей безопасности. И чтобы наверняка. А кроме того, мне страшно интересно!
— Можно и вдвоём… — согласился он. — Но не забывай: это очень опасно. Я-то старик уже, своё пожил, умирать не боюсь…
— Да что ты такое говоришь, Элисбар! — возмутился было я, но он остановил меня жестом и продолжил:
— …хотя и не собираюсь пока. А ты ещё молодой, даже детей завести не успел. Мне бы не хотелось, чтобы ты без крайней необходимости рисковал собой. Вот подстраховать меня ты можешь. Скажем так, сопроводить до зоны свершения. И быть там, пока всё не кончится. Пожалуй, это наилучший вариант.
— Давай так и сделаем! — поддержал я. — Значит, завтра все, кроме нас с тобой, едут осматривать местные красоты. А мы…
— Это решили, — сказал старик. — Теперь насчёт того, как обезопасить себя ночью. Твоя каморка закрывается изнутри на щеколду. И моя тоже. Окна закрыты. Так что ночью никто не проникнет. Кухонные ножи и всё, что может служить оружием, я спрячу. Но ты можешь на всякий случай чем-нибудь вооружиться. Палку возьми потяжелее какую-нибудь. А лучше кочергу из кухни, пока она там. И если что, сразу поднимай шум.
С одной стороны, я вполне серьёзно относился к его словам, но с другой словно бы изнутри кто-то подзуживал рассматривать сложившуюся ситуацию чуть ли не в комическом свете. Я всё-таки не мог до конца поверить в то, что кто-то из присутствующих нам будет настолько угрожать. Подумать только: взрослые разумные люди, которые принимают меры предосторожности в совершенно мирной обстановке неизвестно от кого. Прямо как дети, играющие в страшилки…
— Элисбар, — сказал я, подавляя в себе желание сказать что-нибудь шутейное по этому поводу, — а не преувеличиваем ли мы опасность? Мне кажется, что это чересчур. Ну, сам посуди: кто из них может тебе или мне так навредить? Женщины? Вчерашний инвалид, который и ходить пока самостоятельно не может? Субтильный близорукий студент? А добродушного Добужинского с его одышкой и деликатными манерами я вообще не могу себе представить в роли маньяка, одержимого желанием убивать.   
— Понимаю твою иронию, — ответил Элисбар. — Наверное, если бы я пытался выполнить задание в первый раз, то сам бы воспринимал ситуацию таким же образом.  Но вспомни, что я рассказывал. В первый раз такое незнание стоило жизни одному человеку и чуть не стоило мне. А во второй раз я просто проявил непростительную беспечность, дав Герфману возможность опередить себя. И хоть непосредственной угрозы жизни не было, но задание выполнить уже не мог. Поверь, Алексей, инвертированный среди нас — это не шутка. В третий раз мы не должны повторить этих ошибок.
— Хорошо, Элисбар, в принципе я осознаю, что это надо принимать всерьёз, — кивнул я. — А ружьё у тебя исправное?
— Ружьё, я думаю, не понадобится, — сказал старик. — Это уж совсем на крайний случай. Оно вместе с патронами лежит у меня в каморке, в металлическом ящике, а ключи надёжно спрятаны. Один раз стрелял, когда пристреливал. Это было год назад и хочу верить, последний раз.
— И Стасу надо обязательно сказать, чтобы был наготове, — напомнил я.
— Стас в курсе, но я его предупрежу ещё раз. И скажу, чтобы его ребята тоже были начеку. 
— Элисбар, — с трудом спросил я то, что с самого прибытия на остров не давало мне покоя. — Всё-таки, как ты сам думаешь, кто из них?
— Из нас, — поправил он. — Не знаю. Если бы можно было знать заранее… Даже никого не подозреваю больше других. И не думаю, что здесь можно кого-то конкретно подозревать. Ведь ещё ничего не случилось.
— Так может, и не случится? — с надеждой в голосе спросил я.
Элисбар ничего не ответил, только пожал плечами, как бы говоря: «Хотелось бы верить». Мы помолчали. 
— А ведь художник тоже с нами захочет идти, — заметил я. — И для него это очень важно, ещё с прошлого раза.
— Захочет, — вздохнул Элисбар. — Но ведь так все остальные захотят. К тому же, для него это ещё опасней. Он же сердечник, гипертоник. Ему не надо рисковать здоровьем, одного раза тогда уже хватило… И потом, в нём я не до конца уверен. Так что идём вдвоём: ты и я. Больше никого не берём.
— Значит, договорились, — подытожил я.
— Ладно, я иду к себе. Сейчас ещё Стасу скажу пару слов и буду укладываться. Тебе тоже советую. День предстоит трудный.
— Тогда спокойной ночи, — сказал я.
— Пожалуй, это наилучшее пожелание для нас обоих, — улыбнулся Элисбар. — До завтра, Алексей!
Он вышел и закрыл за собой дверь, оставив меня наедине с томительно-тревожным чувством, которое осталось от разговора. 


20

Подождав, пока затихнут многочисленные шаги и голоса в коридоре, я вышел и завернул на кухню, чтобы почистить зубы. Там никого не было. К печке был прислонён кусок стальной арматуры, загнутый на конце, предназначенный для того, чтобы ворошить угли. Возвращаясь к себе, я прихватил его с собой, как советовал Элисбар. Коридор тоже был пуст. Со двора через полуоткрытую входную дверь доносилась оживлённая речь и смех. Похоже, все находились там. Люди никак не могли остыть от сегодняшних впечатлений.
«Как бы я хотел тоже выбросить из головы все тревоги и заботы!» — подумал я.
Выходить наружу и присоединяться к компании не было уже никакого желания. В голове у меня крутилась только одна мысль: скорей бы наступил завтрашний день! Мы сходим туда и всё наконец-то закончится. По-настоящему. И для меня, и для Элисбара. А потом можно будет по-настоящему расслабиться.
Он сказал, что у него уже началось… Этот процесс инициирования.
Приведения энергетического потенциала в боевую готовность. Нашего общего потенциала, к которому он сейчас имеет доступ. И, по его словам, имеет каждый из нас. Но распорядиться которым может, вероятно, только он из всей нашей компании.
Возможно, и я тоже. Ведь он сказал, что уверен во мне.
Хм, но я действительно ничего не чувствую.
Да, то, что мы сегодня пережили — там, в зоне инициирования, — это было потрясающе. Одно из самых сильных и необычных ощущений в моей жизни.
Но оно прошло, как будто его и не было. И сейчас я ничего такого не ощущаю — ни иероглифов, ни чего-то другого.
Может, он и вправду ошибался насчёт меня?
Ладно, завтрашний день всё покажет. Мне уже и неважно, есть у меня такой особый дар, о котором он мне говорил зимой, или нет. Главное, у него-то есть! Поскорее бы всё завершилось благополучно.
Я проверил окно, форточку — всё закрыто. Закрыл дверь на шпингалет, проверил, подёргав — надёжно, никто сразу не вломится. Свои электронные часы с будильником я поставил на семь.
«Странно, — вдруг подумал я, — почему ни мне, ни ему не пришла в голову такая простая идея: встать и уйти, когда все ещё будут спать. Или ему пришла, но почему-то не понравилась? Ладно, теперь уже менять план не будем».
Потом разделся и лёг. 
Сон долго не шёл: в голове, как в калейдоскопе, мелькали впечатления сегодняшнего дня и беспокойные мысли о завтрашнем. К тому же народ начал расходиться по своим комнатам, и в коридоре то и дело раздавался говор, шум шагов, хлопанье дверей.
Наконец всё затихло, и я начал погружаться в дремоту. Усталость взяла верх — я погружался в вязкое марево сна без образов глубже и глубже, как батискаф в морскую пучину. Там царила тишина, темнота и спокойствие.
Я пребывал в этом состоянии неопределённо долго, как вдруг ощутил всем своим существом резкий толчок. Откуда он шёл: изнутри, снаружи? Произошло что-то непонятное, что вторглось в пространство моего сна. Будто бы где-то очень глубоко, на самом морском дне внезапно пробудился подводный вулкан и дал о себе знать обитателям глубин.
Я отрыл глаза. Мой внутренний сторож, который никогда не спал, после разговора с Элисбаром стал особенно чутким и бдительным. Было тихо, но я знал, что секунду назад нечто нарушило мой сон. Я лежал в кровати с колотящимся сердцем, и напряжённо вслушивался в окружающее пространство.
Звук. Да, это был какой-то звук. Я понял это за миг до того, как звук повторился. Он послышался рядом с дверью моей комнаты.
Лёгкий шорох, потом еле слышный скрип.
Кто-то стоял за дверью и пытался открыть мою дверь, потянув ручку на себя.
Это продолжалось всего секунду. То, кто стоял по ту сторону двери, понял, что она закрыта изнутри, и отпустил ручку. А потом снова наступила тишина.
Я рывком приподнялся, сел и неподвижно замер, борясь с желанием сказать: «кто здесь?» или просто подойти и открыть. На меня накатила волна липкого, обволакивающего страха.
Потом я всё-таки пересилил себя, осторожно спустил с кровати дрожащие ноги и коснулся босыми ступнями пола, стараясь делать это бесшумно. Правой рукой нащупал под кроватью и сжал холодную ребристую поверхность кочерги. Но подойти к двери не решался.
За дверью было тихо. Так тихо, что мне показалось, что я слышу, как бухает собственное сердце и кровь пульсирует в висках.
Потом раздались крадущиеся шаги, удаляющиеся по коридору в сторону выхода. Тот, кто там был, старался неслышно выйти. Похоже, он шёл на цыпочках. И действительно, тихо скрипнула петлями, открываясь, входная дверь.
Потом снова в здании наступила мёртвая тишина.
Я перевёл дух и глянул на часы: половина третьего. Скоро начнёт рассветать.
Кто это был? Что он хотел?
Но заставить себя выйти было выше моих сил.
Теперь, подумал я, мне точно не заснуть. Господи, скорей бы утро!
Но больше никто меня не беспокоил. Полежав ещё с полчаса и поворочавшись с боку на бок, я всё-таки снова уснул. Сон был похож на тяжёлое забытье.
Проснулся от назойливого писка своих часов. За окном было светло. Похоже, сегодняшний день обещал быть менее пасмурным.
Я быстро оделся и вышел из комнаты.
Из кухни уже раздавались запахи чего-то жареного и звуки: звяканье посуды, шум воды. Я заглянул. Там уже хлопотала Надежда.
— Доброе утро, Надежда, — сказал я. — Вы прямо чуть свет, и уже на ногах!
— Доброе утро, Алексей! — приветливо отозвалась она. — Привычка, знаете ли! 
— А супруг ещё спит? — поинтересовался я.
— Уже одевается, — сказала Надежда. — Встал без моей помощи! Сейчас придёт.
— Видите, как хорошо всё получилось, — улыбнулся я. — Приехал сюда инвалидом, а уедет здоровым человеком!
— Ой, сама поверить не могу! — счастливо рассмеялась женщина. — И ведь никто не поверит, ни сослуживцы, ни врачи, ни родственники! Какие вы всё-таки со Станиславом молодцы!
— Ладно, это не мы… — сказал я. — А вы Элисбара с утра не видели?
— Нет, не видела, — ответила Надежда. — Обычно он ещё раньше нас встаёт. Наверное, спит ещё.
— Ладно, — пробормотал я, выходя из кухни.
Я подошёл к комнате Элисбара и постучал. Никто не ответил.
Я взял за ручку и потянул. Дверь тут же распахнулась, она была не закрыта.
В комнате никого не было.
Его кровать была прибрана. Не было ни сапог, ни плаща, в которых он ходил с нами вчера. 
Я стоял, оторопело уставившись перед собой.
Он не стал дожидаться меня и ушёл ночью. Один.
Наверное, это он и подходил к двери. Проверял, сплю я или нет. А потом, убедившись, что сплю, отправился в ночь.
Но почему?
Дверь комнаты, в которой поселились Кочетковы, открылась. Оттуда вышел Геннадий Николаевич. Увидев меня, он широко улыбнулся.
— Привет геологам! — сказал он. — Ты чего тут?
— Доброе утро, Геннадий Николаевич, — отозвался я. — Да вот смотрю, Элисбар ушёл.
— Ушёл? — удивился Кочетков. — В такую рань? Куда? 
— Не знаю, — сказал я, — но догадываюсь. Туда, куда вчера собирался.
— И чего он там забыл? — хмыкнул подполковник, заворачивая на кухню.
Я услышал, как он открывает кран и моется, фыркая и отдуваясь.
«Это никак не может быть он», — подумал я.
— Геннадий Николаевич! — окликнул я.
— М-м? — откликнулся тот, энергично наяривая зубы щёткой.
— Я пошёл за ним, найду его.
— Лёш, подожди! — недоумённо отреагировал Кочетков, сплюнув. — Мы же все вчера договаривались ехать на катере! Ещё ты куда-то пропадёшь!
— Да все ещё спят! Пока все проснутся, мы уже назад придём. Вы не будите никого, пусть выспятся, хорошо?
— Ну смотри, долго-то там не задерживайтесь, — сказал подполковник.
— Хорошо, постараемся, — отозвался я как можно более успокаивающе.
И выскочил из здания. Меня снова охватила какая-то необъяснимая тревога. Что-то пошло не так. Не знаю почему, но я это чувствовал.
Ноги сами понесли меня знакомым, хоженым уже не раз маршрутом. Чем дальше, тем быстрее.
Лужайка перед зданием, блестящая и мокрая от вчерашнего дождя. Нагромождения гранитных глыб, от которых начинается протоптанная извилистая тропинка. А дальше — стена хвойных зарослей. Дальше тропинка прихотливо петляет между торчащими разлапистыми корнями вековых елей и сосен, то и дело попадающихся валунов, кустов можжевельника и папоротника. 
По лесу я уже бежал. Ветви хлёстко стегали меня по лицу, сверху то и дело орошало градом холодных сверкающих капель. Но я не обращал внимания, и, как хищник, преследующий добычу, мчался вперёд.
И вдруг резко остановился, чуть не растянувшись с разбега, тяжело дыша.
Я увидел его.
Он лежал на земле лицом вниз, в кустах, в нескольких шагах от тропинки. На нём был тот самый плащ и резиновые сапоги. Если бы не эти чёрные сапоги, бросившиеся мне в глаза, я бы пронёсся мимо.
Он лежал в какой-то странной неудобной позе, подвернув под себя руку. Неподалёку валялся его ночной фонарь. Он всё ещё тускло горел.
Я понял, что случилось что-то ужасное, прежде чем подбежал к нему.
Вокруг его головы растеклась лужица крови. Она была красно-бурой, влажная земля ещё не успела впитать её.
Всё во мне оборвалось. Я бросился к нему.
На его затылке зияла огромная глубокая рана. Его сильно ударили сзади чем-то тяжёлым и острым. А когда он упал, оттащили в сторону зарослей.
Я перевернул его лицом к себе, приподнял голову.
И сразу понял: Элисбар был мёртв.
Вокруг было очень тихо, только где-то высоко в ветвях попискивала ранняя птаха. На кустах вокруг переливались капли. Лес ещё дремал.
И посреди этой тихой идиллии лежал человек, который ещё вчера был живым.
Человек, который столько дал мне.
Человек, который за короткое время стал для меня одним  из самых близких.
Один из самых замечательных людей, кого я знал когда-либо. 
Он лежал убитым посреди тихого утреннего леса, и это было настолько дико и чудовищно, что я ещё несколько мгновений сидел рядом с ним на корточках, держа в руках его безжизненную холодную голову, глядя в его полузакрытые невидящие глаза. Всё ещё не веря своим глазам и не в силах осознать то, что произошло.
А потом я выпустил из рук его голову. Я упал на колени рядом с его телом.
Из моей груди вырвался и разнёсся над островом исступлённый, протяжный, звериный вопль.


21

Стас, Геннадий Николаевич, Надежда и я стояли рядом с телом Элисбара. Надежда плакала, уткнувшись в плечо мужа и вздрагивая всем телом. Кочетков подавленно молчал. К нему вернулась прежняя угрюмость. Стас тоже молча хмурился и кусал губы, не сводя взгляда с трупа.
Я не помнил, как стремглав нёсся назад, чтобы сообщить страшную весть тех, кто уже встал. Поднять Стаса, для которого этот человек был, вероятно, ещё более близок и дорог, чем для меня. Я не помнил, как мы вчетвером, не мешкая и так быстро, как смогли, пришли на место жуткой драмы, случившейся ночью.
Только сейчас я вернул себе способность мыслить здраво. Но моего здравого смысла хватало только на то, чтобы ещё и ещё раз мучительно прокручивать в голове произошедшее. И клясть себя последними словами.
Элисбар погиб буквально в шаге от того, чтобы поставить окончательную точку. Человек, который не погиб на фронте, каждый день глядя в лицо смерти. Человек, перенесший ужасы фашистского плена, а потом — концлагеря. Человек, который смог выстоять, оказавшись один на один с зимней тундрой.
Человек, которого не сломили и не ожесточили ни человеческая несправедливость, ни потери близких, ни самые трудные и безнадёжные ситуации.
Человек, который столько раз был на грани. И один раз даже перешагнул через неё, чтобы всё-таки вернуться.
Человек, который всегда выходил победителем из любых переделок, наперекор всем обстоятельствам. И всегда шёл к своей цели. Он не дошёл совсем чуть-чуть.
И вот сейчас он был убит. Жестоко, подло, предательски.
В мирное время, посреди этого замечательного уголка природы.
Ему так и не удалось закончить свою войну.
Он столько сделал для того, чтобы завершить свой потрясающий проект!
Но кто-то не дал ему сделать последний шаг. Кто-то из нас, кто оказался инвертирован.
Убийца знал, что Элисбар пойдёт этой тропинкой, и подстерегал его здесь, за деревьями. Или догнал и напал сзади. Так или иначе, он добился своего. Наш отряд был обезглавлен.
Ведь я мог не допустить этого, стоило мне пойти с ним!
Как он был прав в своих предосторожностях! Какой я был идиот, что позволил себе посмеяться над ними!
Если бы я ночью не струсил, если бы выглянул из комнаты!
Я никогда не прощу себе того, что позволил ему уйти одному.
Он предусмотрел, казалось бы, всё. Но это только нам казалось.
Он был прав: тот, кто это сделал, и то, что стояло за ним, оказалось хитрее и коварнее, чем мы предполагали. Мы недооценили врага. Он опередил нас.
Я в сотый раз задавал себе вопрос: почему, почему Элисбар передумал и не стал дожидаться утра? Почему он решил действовать один на свой страх и риск? Конечно, он знал остров как свои пять пальцев и пришёл бы в зону свершения один, в полной темноте. Даже без фонаря. Даже с завязанными глазами.
Неужели он в последний момент засомневался во мне?
Я вспомнил, как он удивился тому, что со мной ничего не происходит после начала инициирования.
Вероятно, он подумал, что он во мне ошибся, и что я не обладаю необходимым даром. И не смогу ему помочь.
Или вдруг, с ужасом пронзила меня догадка, вспомнив историю с Герфманом, он подумал, что инвертирован буду всё-таки я? Что мне уже нельзя доверять? Ведь я тоже был второй после него!
И я вспомнил, как он поправил меня: инвертирован не один из них, а один из нас. Я тогда не придал значения этой брошенной вскользь фразе, но её зловещий смысл начал доходить до меня только сейчас.
Мы оба допустили в последний момент роковую ошибку: я усомнился в серьёзности угрозы, а он — в том, что я на его стороне.
Тогда действительно ему ничего не оставалось, как обмануть меня. Слишком был высок риск и высока ставка.
Как бы то ни было, я уже никогда этого не узнаю.
Я стоял и смотрел в землю в тупом оцепенении.
— Господи, да что же это такое? — в который раз проговорила Надежда сквозь слёзы и всхлипывания.
— Значит, ночью… — проговорил Стас, обращаясь ко мне. — Как ты думаешь, кто?
— Не знаю, — сказал я. — Можно только гадать. Кто-то из нас… из четверых оставшихся. Я вот что думаю: Элисбара убили топором. Рана сто процентов от острия топора.
— Топор на острове один — колун для дров, — сказал Стас.
— Я пока ничего не утверждаю, — заговорил я после паузы, — но смотрите: женщины, скорее всего, отпадают. Я о такой возможности даже думать не хочу. А наш художник наверняка отродясь колуна в руках не держал.
Мы посмотрели друг на друга. Никто не решался договорить за меня.
— Геннадий, ты ночью что-нибудь слышал? — спросил Стас.
— Нет, спал как убитый, — покачал головой Кочетков. — Надя не даст соврать.
— Да вам-то мы верим, — сказал я. — Надежда, а вы?
— Я… — пробормотала женщина, вытирая слёзы, — Да, слышала. Мне долго не спалось, успокоиться не могла. Из соседней комнаты кто-то выходил. Кажется, из той, что направо.
— А когда? Время не заметили? — продолжал я.
— Нет, время не заметила. Может, часу во втором или в третьем. Но ещё темно было.
— Та-ак, — протянул Стас. — Ваши соседи — Витя с Женькой слева, Игорь справа.
— Витя с Женей ни при чём, мы же с тобой знаем, — сказал я. — Это Игорь.
— Да, всё указывает на него, — согласился Стас. — Он колол дрова, когда мы приехали, помнишь? Он знал, где колун лежит.
— Правда, Элисбар мне накануне сказал, что всё спрячет, — сказал я. — Всё, что может служить оружием.
— Может, он просто забыл про топор, — предположил Стас.
— Нет, не мог он забыть, — покачал я головой. — Он убрал всё в кладовую и закрыл её на замок, а ключ спрятал.
— Мужики, точно, ведь студент при мне постоянно упражнялся по утрам, колол чурки, — подал голос Кочетков. — Он знал, что колун лежит там, где все инструменты: в кладовке. И где ключ от неё, тоже знал. В конце концов, замок при большом желании и сорвать можно кочергой. Или камнем сбить с петель.
— Наверняка это он, — кивнул Стас.
— Да, никак не ожидал от этого очкарика…— проговорил Геннадий Николаевич. — Я только одного понять не могу: почему? У него что, с головой что-то случилось?
— Ведь парень-то такой хороший, дружелюбный! — добавила Надежда. — Как он мог?
Мы со Стасом переглянулись.
— Да, Элисбар говорил, что могут быть такие побочные следствия, — через силу выговорил я. — Вот у вас произошли хорошие, а у него вот какие.
— Как бы то ни было, надо его, мужики, скрутить, — заключил Кочетков. — А то он ещё кого-нибудь укокошит.   
— Надо… — повторил Стас. — Идёмте скорее назад. Может быть, он уже не спит, а где-то бродит. Сейчас он очень опасен для всех. Может, придётся ружьё доставать.
— Когда Алексей нас позвал, все ещё спали, — сказал Геннадий Николаевич. — По крайней мере, я никого больше не видел и не слышал.
— Вероятно, он вышел ночью вслед за Элисбаром или ещё до него, — предположил я. — Убил, а потом вернулся и, как ни в чём не бывало, лёг спать. И сейчас спит.
— Всё равно надо торопиться, — сказал Стас. — Пойдёмте назад!
— Я пойду к точке, — проговорил я.
Остальные удивлённо уставились на меня.
— Да ты что? — резко отреагировал Стас. — А если он где-нибудь и вправду поджидает тебя с топором? Вот так же, как его? Не хватало нам ещё одного трупа!
— Пожалуй, ты прав, Стас, — пробормотал я.
Только сейчас я осознал, что, бегая по лесу в поисках Элисбара, я тоже подвергал себя смертельной опасности. Что мешало убийце прикончить заодно и меня, если он был неподалёку?
— Надо его сначала найти и обезвредить, — продолжал Стас. — Для этого надо держаться вместе. Я сейчас мало боеспособен, но всё же… А ты, Алекс, найди себе какую-нибудь дубину. И все срочно идём назад, поднимаем народ.


22

Мы со Стасом выходили из зарослей. Стас приволакивал ещё не зажившую ногу, но старался идти так быстро, как мог. Сзади, держась под руку, шли Кочетковы: Геннадий шагал тоже пока не слишком уверенно и опирался при ходьбе на жену. У меня в руках была увесистая суковатая палка, которую я подобрал в лесу. Наша процессия, наверное, представляла собой странное зрелище.
Солнце вышло из-за облаков и пригревало, оно уже успело высушить лужайку перед зданием. У входа стояли Игорь и Лев Эдуардович. Они о чём-то мирно беседовали. Художник, как обычно, рассказывал что-то забавное, Игорь улыбался и стряхивал пепел с сигареты.
Добужинский ещё не знал, что случилось, и кто стоит перед ним. Никто из оставшихся в здании ещё не знал.
— Вот он, голубчик! — негромко сказал Стас. — Даже искать не надо. Сейчас мы его оприходуем.
— Может, сразу по голове его стукнуть? — спросил я.
— Нет, не надо, так скрутим, — ответил Стас. — Просто повалим и свяжем. Он же без оружия, так что справимся. Палку свою выбрось.   
Увидев нас, вышедших быстро приближающихся, они прервали разговор. Добужинский, вероятно, увидел по выражению наших лиц: что-то не так, потому что в его глазах отразилось недоумение.
— Друзья, вы где ходите? — воскликнул он. — Все уже проснулись! Мы вас потеряли…
— Лев Эдуардович, отойдите в сторону, — сказал я, быстрыми шагами преодолевая расстояние между ними и собой.
Игорь тоже удивлённо смотрел на нас со Стасом, идущих прямо на него. Его рука с сигаретой замерла на полпути к губам.
— Я знаю, кто ты такой! — выпалил я Игорю в лицо и схватил его за грудки.
Игорь даже не успел никак отреагировать, как рядом с ним оказался Стас. Здоровой ногой он сделал быструю подсечку, и Игорь оказался лежащим на земле. Его очки отлетели в сторону.
Мы тут же вдвоём навалились на него, выламывая ему руки за спину.
— Мужики, вы чё, охренели? — возмущённо закричал Игорь, отчаянно дёргаясь.
Но мы вцепились в него мёртвой хваткой.
— Друзья, да что случилось? — воскликнул Добужинский, взирая на эту сцену. Представляю, какой дикой она ему казалась.
— Потом объясним! — процедил Стас, затягивая запястья Игоря своим поясным ремнём.
Игорь продолжал выкрикивать что-то нечленораздельное и брыкаться, лёжа на животе и мотая головой.
— Не дёргайся, а то получишь по мозгам! — гаркнул я.
Наверное, это получилось грозно, потому что Игорь тут же затих.
— Теперь порядок, никуда не денется, — сказал Стас, поднимаясь со спины Игоря. — Надо бы ещё ноги ему связать чем-нибудь.
— Лев Эдуардович, Элисбар убит! — сообщил я. — Это он сделал!
— Что? — прошептал Добужинский, остекленело глядя на меня.
Я ни разу не видел, чтобы человек бледнел так быстро — почти мгновенно, как он сейчас. Его лицо из румяного за секунду стало по цвету как бумага.
— Его убили сегодня ночью топором, — повторил Стас. — Он в лесу лежит.
Добужинский молча смотрел на нас. Его бескровные губы шевелились, но выговорить он ничего не мог. Выражение его лица было трудно передать.
Кочетковы тоже стояли чуть поодаль и не вмешивались.
— С чего вы взяли, что я? — опять закричал Игорь, поворачивая лицо в нашу сторону.
— А кто ещё? — выкрикнул Геннадий Николаевич.
— Кроме тебя, больше некому! — сказал я. — Люди слышали, как ты ночью выходил! Правда, Надежда?
— Да я только покурить вышел! — не успокаивался Игорь. — Вы совсем, что ли, рехнулись? Развяжите меня!
— Лежи тихо, сказано тебе! — заорал я.
Художник продолжал стоять как столб и смотреть на всё происходящее округлившимися глазами.
— Как же так, — пробормотал он, — этого не может быть…
— Лев Эдуардович, где все остальные? — оборвал его Стас.
— Ваши помощники ушли катер готовить… — ошалело произнёс Добужинский. — Хотя какой теперь катер, какие прогулки… Свету не видел, может быть она спит ещё… А Людочка сказала, что пошла погулять на берег, окунуться в море…
Его большие руки мелко тряслись, лоб вспотел, очки сползли на нос. Он то и дело приглаживал свою львиную гриву. Похоже, он ещё никак не мог осознать то, что произошло.
— Стас, надо вызывать милицию, — сказал я. — Рация работает?
— Работает, — ответил он. — Но я не уверен, что надо их сюда вызывать таким способом. Опергруппа будет здесь через три дня, не раньше. А скорее всего, значительно позже. Если честно, я даже не знаю, в ведении какого райотдела милиции этот остров находится. Вот ты знаешь?
— Понятия не имею, — ответил я. — Не удивлюсь, если вообще ни к какому. Ведь здесь нет населённого пункта! И вообще, я не уверен, к Архангельской ли области Безымянный относится. Может, это уже Карелия или Мурманская? И куда теперь нам обращаться.
— Ясно одно: никто сразу не возьмётся за расследование. Его, — Стас показал на Игоря, — доставим в ближайший отдел до разбирательства. Наверное, в Соловецкий придётся. А остальным лучше оставаться здесь до поры до времени. Как свидетелям.
— Стас, ты представляешь, что это значит для всех нас? — сказал я. — Ведь никто уже не захочет здесь оставаться.
— Представляю, — кивнул он. — А что делать? Ситуация сложилась такая.
— Думаю, Станислав прав, — поддержал его Добужинский. — Нам больше ничего не остаётся.
— В общем, давайте так, — сказал я. — Вы с помощниками готовьтесь к отплытию на Соловки. Этого пусть пока постоянно кто-нибудь из нас охраняет. Куда-нибудь запрём его. Лев Эдуардович, займитесь, пожалуйста, поисками Светы и Люды. Возьмите вот Геннадия Николаевича в помощь, пусть он им всё объяснит. А я иду туда. В то место. Теперь мне уже никто не помешает!
— Да в какое место? Зачем? Объясните, наконец, что тут происходит! — с болью в голосе воскликнул Кочетков, слушавший наш разговор.
— Я должен, Геннадий Николаевич, — сказал я. — Понимаете, должен сделать то, что хотел сделать Элисбар, но не успел. Хотя бы попытаться.
— Алексей, я с вами, — сказал художник.
— Лев Эдуардович, вы же знаете, что это опасно, — ответил я. — Для вас тем более.
— Я тоже должен быть там, — тихо, но твёрдо повторил он, глядя мне в глаза, и я понял, что он не отступится. — И ещё я должен увидеть его. Я хочу проститься с ним.
— Тогда идёмте сейчас же, не мешкая! — сказал я. — И имейте в виду: вы сами захотели идти со мной. И если что, я вас дожидаться не буду.
Я выговорил это жёстко и непререкаемо, сам от себя не ожидая такого тона. И вдруг почувствовал в своём теле мелкую дрожь и какое-то странное психологическое возбуждение. Оно стало быстро нарастать. В области сердца возникло какое-то слабое пульсирующее жжение. Моя рука непроизвольно потянулась к груди и нащупала маленький медальон на цепочке. Тот самый, который подарила мне Айын. Я носил его, почти не снимая. Я уже привык к нему и не чувствовал его, но сейчас он будто ожил и дал о себе знать. Я сжал его в кулак.
От него шло слабое тепло — несомненно, шло!
Я достал его и прочитал древнее шаманское заклинание, вырезанное на нём:

Да пребудет с тобой Сила.
Да не оставит тебя Дух.
Да придёт к тебе Мудрость.

«Как это мне сейчас понадобится!», — подумал я, пряча амулет обратно.
Все остальные столпились и молча глазели на меня. Никто даже и не подумал возражать мне. Видимо, все почувствовали, что со мной происходит что-то исключительное. Что-то важное, и не только для меня.
И тут надо мной вспыхнули иероглифы. Это было так неожиданно и мощно, что я встрепенулся всем телом. Световая колонна полыхала над моей головой необычно ярко. И на этот раз это сопровождалось совершенно неизведанным чувством, что внутри головы зажёгся огонёк. Он стал быстро разгораться всё сильнее, пока не стал нестерпимо ярким, как дуга от сварочного аппарата. Я зашатался, но удержал равновесие. На пару секунд я даже перестал видеть.
— Алекс, ты в порядке? — встревоженно спросил Стас, подходя.
— Нормально, — отозвался я, глубоко дыша и приходя в себя.
Огонь внутри горел, не переставая. Иероглифы бешено крутились надо мной, и во всём теле я чувствовал лёгкие покалывания. Энергия, рвущаяся через меня, звала меня туда. В зону свершения.   
— Вот он, «час икс», — выдохнул я.
— Что? — переспросил Добужинский.
— Идёмте! — сказал я.
И, сорвавшись с места, быстрым шагом устремился по направлению к зарослям. Уже в третий раз за сегодняшнее утро.


23

Я почти бежал по лесу, не оглядываясь, перепрыгивая через корни и валуны, продираясь через ветки, пересекавшие путь. Добужинский пыхтел где-то сзади, но надо отдать ему должное — не отставал.
— Алексей, где он лежит? — выкрикнул он сзади.
— Да скоро уже должен быть, — обернувшись, ответил я.
Судя по времени, мы должны были вот-вот достичь места, где лежало его тело.   
Мы прошли ещё минуты две-три, но никакого тела не было.
— Чёрт, не могли же мы… — начал было я и осёкся.
Я резко остановился, так, что Добужинский налетел на меня со спины.
Да, это было то самое место, где мы его оставили. Вне всякого сомнения. Я сошёл с тропы и осмотрел место. Трава была примята, на земле виднелась лужица крови. Уже почти почерневшая и впитавшаяся в землю.
Но самого тела Элисбара не было.
— Да что же это! — вырвалось у меня.
Меня пробрал холод. Я обернулся и посмотрел на художника. А он оторопело смотрел на меня, тяжело дыша.
— Видите, Лев Эдуардович? — воскликнул я. — Вот здесь это произошло! Видите кровь?
Он наклонился.
— Да, вижу, — сказал он, выпрямляясь. — А где ж он сам?
— Его кто-то утащил, — ответил я. — Тот, кто его убил.
— Постойте, — выдохнул художник. В его голосе отчётливо зазвучал страх. — Вы, Алексей, хотите сказать…
— Я хочу сказать, это не Игорь, — непослушными губами ответил я.  И добавил, срываясь на крик, потому что и мне снова стало страшно: — Убийца не Игорь, вы понимаете?! Мы ошиблись!
— Н-но… ведь и не мы с вами, правда? — проговорил художник, поправляя дрожащей рукой очки. Он смотрел мне в лицо. Его взгляд был испуганным, как у затравленного зверька.
— Вы меня подозреваете? — зло бросил я. — Я его и нашёл!
— Ну, что вы, Алексей, как можно… — заговорил он.
— Да ладно, — махнул я рукой. — Его далеко оттащить не могли. Смотрите!
Дорожка примятой травы тянулась ещё дальше в лес, к густым зарослям папоротника. Там, где никто бы с тропы уж точно никто не увидел тело.
Вероятно, убийца не знал, что труп мы уже обнаружили. Ночью, в темноте  далеко утащить не мог. И пока никого рядом не было, дождался светлого времени и вернулся на место преступления, чтобы уволочь тело ещё дальше в лес и спрятать его понадёжнее. 
Я снова очертя голову бросился туда, Добужинский за мной.
Он лежал там, посреди кустов, в углублении, забросанный хвойными ветками и прелой листвой. Тропы отсюда было уже не видно. Тот, кто это сделал, хорошо понимал, что здесь его найти будет гораздо труднее.
— Боже мой, боже мой! — с отчаянием в голосе воскликнул Добужинский, склоняясь над распростёртым телом и разбрасывая то, что было навалено сверху. Я тоже нагнулся, надеясь увидеть что-нибудь, что помогло бы прояснить произошедшее.
И тут столб света с иероглифами, которые горели надо мной ровным и непрерывным огнём, вдруг полыхнул багровым, тревожным пламенем.
Я мгновенно распрямился. Я знал, что это означает.
Раздался хруст ломающихся веток. Сбоку из-за ближайшей сосны к нам, размахивая колуном, бросилась Светлана Трофимова.
Хрупкая студентка, которая, как мне казалось, и держать его могла с трудом.
— Это ты… — только и смог произнести я.
Я успел только различить её странно застывшее, искажённое злостью лицо. И сильно расширенные зрачки.
— Осторожно, Лев Эдуардович! — крикнул я, дёргая его.
Художник вздрогнул. Он тоже успел выпрямиться и увидеть, как на нас бежит девушка с поднятым топором. Лезвие топора было испачкано запёкшейся кровью.
Кровью Элисбара.
Удар предназначался мне, однако художник стоял впереди меня, на шаг ближе к ней. Он как-то странно, по-птичьи вскрикнул, съёживаясь и выставляя перед собой руку для защиты от удара. Вряд ли его когда-нибудь в жизни кто-то бил колуном.
Он всё-таки вовремя инстинктивно среагировал. Это его и спасло.
Лезвие топора, скользнув по руке, врезалось ему то ли в плечо, то ли в грудь. Я услышал треск ломаемой кости и сразу же его дикий, полный боли и ужаса крик.
Колени художника подкосились, и он стал неуклюже заваливаться на землю.
Я видел, кидаясь вперёд, как колун взмыл над его головой ещё раз, чтобы опуститься на его блестящий от пота лоб. Наверное, это и случилось бы, но я всё-таки успел.
Успел в броске толкнуть, даже не толкнуть — ударить её обеими руками до того, как лезвие топора успело закончить свою страшную траекторию. Колун вылетел из её рук, больно саданув меня по плечу.
Она опрокинулась на спину, раскинув руки. Из её губ вырвался странный, не свойственный молодой девушке звук, похожий на горловое рычание. Её лицо подёргивалось и было совсем не похоже на человеческое — столько в нём было звериной, безумной ярости.
Я какую-то секунду с ужасом смотрел на неё.
Это была не Света. 
Элисбар говорил мне, что во время инвертирования человек перестаёт быть в полной мере человеком, он превращается в какое-то другое существо.
Это существо сейчас каталось по земле, остервенело царапая её ногтями, рычало и собиралось снова вскочить и броситься на меня.
И ещё я вспомнил: Элисбар сказал, что инвертированным становится тот, кто добровольно впустил в себя частицу смерти. Как это случилось с Герфманом.
Она когда-то пыталась покончить с собой. Именно эта попытка самоубийства отправила её за черту. Что-то в ней согласилось на то, чтобы уйти туда, и чтобы впоследствии быть инвертированной.
Я мог бы догадаться раньше. И Элисбар тоже, если бы придал большее значение обстоятельствам, следствием которых стала её клиническая смерть.
Существо, которое сейчас находилось передо мной, — или может быть, та сила, то тёмное начало, которое стояло за ним и управляло им — знало, что в энергетической схватке оно бы не выстояло ни против меня, ни тем более против Элисбара. Даже если бы первым вошло в зону свершения. Оно было всё равно слабее нас обоих. Оно бы проиграло.
Тогда оно решило действовать самым прямым, примитивным и страшным образом — ликвидировать нас обоих. Сначала его, а сейчас и меня, — оно почувствовало, что во мне тоже идёт процесс инициирования.
И почти достигло успеха.
Но только почти.
Она рванулась с земли в сторону упавшего топора, но я оказался возле него раньше и наступил ногой на топорище. Она с хриплым криком бросилась на меня, метя мне в глаза ухоженными наманикюренными ногтями, на которых чернела налипшая земля.
Не знаю, что бы я сделал, чтобы справиться с этим существом. Наверное, нанёс бы сокрушительный удар. Или много, сколько понадобится. В лицо, в висок, куда угодно. Я был готов к этому. Как тогда возле общежития.
Женщин бить нельзя. Но это существо не было женщиной. По крайней мере, в тот момент. Я собрал все силы и размахнулся.
Однако Добужинский, лежавший на земле между нами и корчившийся от боли, избавил меня от этого. Он вдруг привстал, выбросил руку и обхватил её лодыжки. Она пошатнулась, потеряв равновесие.
Я перехватил обе её руки. Вдвоём мы повалили её на траву. Добужинский всей своей не маленькой тяжестью навалился на ноги, а я скручивал руки. Она бешено сопротивлялась, и из её рта непрерывно извергалось нечленораздельное рычание, как у одержимой бесами.
Она извивалась, царапалась и кусалась, как разъярённая тигрица. Она до крови прокусила мне ладонь и исцарапала до крови всю левую половину лица. Досталось и Добужинскому в добавку к ранению, и без того серьёзному.
Наконец, мы всё-таки совладали с ней. Она продолжала неистово биться,  закатив глаза и мотая головой, как эпилептик во время припадка. На губах у неё выступила пена. Я никак не мог предположить, что в её худеньком теле может быть столько силы.
Да, Элисбар был прав: инвертирование забирает все физические и психические резервы организма.
Но теперь ноги и руки у неё были туго стянуты ремнями от брюк — моим и Льва Эдуардовича. А рот был перехвачен его большим носовым платком.   
— Вы сильно ранены, Лев Эдуардович? — спросил я, отдуваясь и приходя в себя после схватки.
Добужинский сидел на траве, морщась от боли и держась за окровавленное плечо. Его правая рука бессильно болталась, как макаронина.
— По-моему, ключица сломана, — прокряхтел он. — Боже, как больно!
— Хорошо, по голове не досталось, — сказал я. — Ни мне, ни вам.
— Да… — проговорил художник, стараясь не смотреть в сторону Светы, лежащей на земле, — Теперь я ваш должник, Алексей.
— Да и вы мне хорошо помогли, — ответил я. — Всё-таки вы пошли со мной не зря! Но дальше вам со мной лучше не ходить. По-моему, вам лучше на базу. Всё расскажете. Плечо вам перевяжут, шину наложат.
— А с ней как будем? — спросил художник, кивая на Свету, которая всё ещё дёргалась и рычала сквозь кляп, но уже не так яростно.
— Даже и не знаю… Наверное, оставим пока здесь. Не тащить же вам её. Вы дойдёте, расскажете всем, что и как. Игоря развяжут. Они со Стасом и его помощниками сюда придут, отнесут и её, и… я посмотрел на тело Элисбара.
— Хорошо, Алексей, — кивнул Добужинский, поднимаясь. — А вы?
— А я должен завершить наше общее дело. Я пойду в зону свершения.
— Жаль, что я не буду свидетелем такого события, — сокрушённо проговорил он. — А я так хотел услышать песнь Земли… Может, всё-таки подождёте меня?
— Нет, Лев Эдуардович, — отрезал я. — Извините, но ждать не буду. При всём к вам уважении.
— Ладно, — вздохнул художник, — тогда я пошёл назад. Сейчас вот отдохну немного…
— Возьмите топор с собой, — сказал я. — На всякий случай. Мало ли, вдруг она сумеет освободиться… Сможете унести?
— Смогу, — кивнул Лев Эдуардович.
— Ладно, тогда до скорой встречи, — я повернулся и зашагал по тропе.
— Удачи вам! — крикнул Добужинский мне вслед.


26

 Я мчался по лесу, как гончая по следу. Все эмоции, связанные с гибелью Элисбара и схваткой с инвертированным существом, улетучились. Их сжёг тот огонь, который пылал у меня где-то внутри черепной коробки. Это был тот самый огонь, из которого состояли иероглифы. Они непрерывно кружились надо мной и опускались сверху, внедряясь в самую сердцевину моего существа и поддерживая это горение.
Теперь что-то во мне само не давало им гаснуть и пропадать бесследно, как всегда было раньше — я это чувствовал. Энергия, извергавшая на меня сверху световые каскады с иероглифами, теперь аккумулировалась во мне, не давая погаснуть живому внутреннему факелу.
Этот факел, этот огненный шар солнечного цвета с центром, ощущавшимся мной чуть ниже макушки, заставлял меня бежать вперёд и вперёд, без устали, не чуя земли под собой.
Та самая сила, что притягивала меня туда,  к тому самому месту, уже полгода.
Но сейчас это был не просто слабый, неясный, безотчётный зов, как в самом начале. Это была властная, почти не подконтрольная мне сила, на уровне самых основных, коренных жизненных инстинктов.
И при этом однозначная и безусловная, как притяжение Земли.
Теперь на этом острове никто не мог меня остановить.
Я миновал лесные заросли и теперь бежал по зеленеющей долине, к тем самым скалам на западе.
Ветер разогнал утренние облака, солнце уже взошло достаточно высоко, освещая местность, и теперь эти каменные пики выглядели издали, как позолоченные.
Моя цель была там, за ними.
По сравнению с ней для меня уже ничего не имело значения.
Я всё это время знал, что когда-нибудь мои тревожные сны окажутся явью — что я окажусь на пути туда.
Они были очень реалистичными, те сны, будто бы слайдами из будущего. А теперешняя реальность очень напоминала те сны своей фантасмагоричностью.
Нельзя сказать, чтобы я двигался, как лунатик, не осознавая, что и зачем делаю. Но в то же время весь мир, вся реальность сейчас для меня сузилась в тоннель, конца которого я должен был достичь. Во что бы то ни стало. 
Свет в конце тоннеля был за скалами.
Свет, ради которого надо мной горели эти иероглифы.
Я бежал, не останавливаясь. Долина полого, почти под незаметным углом поднималась к скальному массиву. Всё чаще попадались базальтовые глыбы и огромные округлые валуны. Двигаться становилось всё труднее.
Но причиной этому был не подъём равнины. Когда я миновал границу зоны инициирования, я почувствовал то, о чём рассказывал Элисбар.
Сопротивление.
Это действительно было похоже на встречный ветер. Но не тот ветер, который дул в лицо. Это было что-то другое, что-то противоположное притяжению точки. Оно находилось вне обычной реальности и действовало в этом мире оттуда. Я чувствовал, что оно мешает мне двигаться, уплотняясь с каждым моим шагом. 
Это был ветер не по отношению к моему физическому телу, а по отношению к огню, который горел внутри меня. Этот ветер стремился задуть его.
Я поднимался по склону вверх, к подножию скал, в нескольких метрах от которых начинался каменный гребень, а за ним спуск в котловину. Я ощущал это давление почти физически. Как если бы я двигался через толщу воды.
Но я карабкался и карабкался наверх, падая и поднимаясь, обдирая в кровь колени, локти, пальцы. Я уже не обращал внимания на эти мелочи.
И когда я наконец забрался на самый верх, то увидел, что было источником сопротивления. Прежде всего, залезая на ровное место, за которым зияло воронкообразное углубление, я отметил, что вижу теперь уже весь окружающий мир тем самым необычным, объёмным зрением, которым я видел иероглифы.
Только иероглифы были яркими, светоносными. А всё остальное — земля, скалы, деревья, море вдалеке — как бы прозрачными, светящимися разными приглушёнными тонами. Я уже когда-то воспринимал мир подобным образом — когда путешествовал по просторам Нижнего мира с помощью старого шамана.
А потом передо мной предстало зрелище, заставившее меня замереть; зрелище, от которого у меня перехватило дыхание.
Вся котловина была заполнена тёмной, аморфной, как желе, колышущейся субстанцией. Она поднималась и вспучивалась над поверхностью котловины, подобно гигантской выпуклой крышке, накрывающей сковороду. 
Она с незапамятных времён была здесь. Она миллионы лет заполняла эту впадину, накапливаясь в ней, как гной в ране. Я был много раз здесь, но раньше она была недоступна моему зрению, как и зрению всякого обычного человека. Только сейчас я мог её видеть.
Она была вроде бы неподвижной, но я чувствовал, что она живая, по крайней мере, более живая, чем камни. Я видел, как в ней что-то пульсирует и сокращается,  тускло мерцает, вспыхивает и гаснет; что внутри неё на непроглядной глубине протекают какие-то непонятные процессы, отдалённо напоминающие те, которые можно наблюдать в микроорганизмах под микроскопом; те, что текут во всём живом. По крайней мере, примерно так это выглядело.
Так вот оно какое, это образование, эта заглушка. Та самая энергетическая опухоль на теле Земли, мешающая ей дышать. Тромб, закупоривший один из каналов её жизненной энергии.
Я видел, что из этой тёмной полупрозрачной массы тянутся два жгута, подобные щупальцам исполинской медузы. Они были толщиной с пожарный шланг, прозрачные и ячеисто-дымчатые внутри, тоже как бы живые, наполненные каким-то внутренним клубящимся и пузырящимся движением. Один из них раскинулся через всю долину и тянулся в лес, в сосновые заросли.
Проследив его направление, я понял, где он заканчивался. На том конце этого жгута находилось существо, бывшее недавно Светланой.
А второй жгут уходил вдаль, и терялся из глаз за морем, за линией горизонта.
По направлению к Архангельску.
Я содрогнулся. Оно доставало Аркадия Семёновича отсюда.
И ещё я видел, что как сверху на эту тёмную массу струится откуда-то из  заоблачной выси тот же самый жидкий свет, что и на меня сейчас сверху.  Только этот световой поток был гораздо более объёмным. Он был рассеянным и не таким интенсивным, как сейчас у меня над головой, но тёплым и животворящим. Он непрерывно и мягко опускался на эту выпуклую поверхность и растекался по ней далеко во все стороны равномерным потоком, медленно тающим и гаснущим, будто бы уходящим в землю. Я понял: именно этот тёплый поток встречал нас на границе зоны инициирования.
Этот поток призывал нас всех сюда на помощь. Этот поток сигналил нам, вернувшимся из-за черты с даром.
Я видел дыхание Земли, её нисходящую энергию, на пути которой выросла эта страшная, уродливая штука.
Я смотрел на этот то ли нарост, то ли организм, то ли какой-то гигантский сгусток энергетической протоплазмы, и меня то и дело передёргивало от накатывающих волн ужаса и омерзения. В какой-то момент мне показалось, что я не выдержу, и меня сейчас стошнит.
Оно было паразитом, и, как всякий паразит, выглядело отвратительно. И вместе с тем — устрашающе.
Оно не имело права быть, но было.
Оно вселилось в Свету, вытеснило из неё разум и убило Элисбара её руками.
Так же, как восемью годами раньше оно проникло в Герфмана и сделало его своим инструментом. Очень эффективным в борьбе с нами на таком расстоянии.
А ещё раньше оно завладело сознанием ещё одного человека, который, как и Света, превратился в монстра.
Оно вытаскивало из глухих тайников моего сознания самые застарелые страхи, придавая им форму. Таки способом оно чуть не свело с ума Добужинского.
И сейчас оно чувствовало моё присутствие.
Так же, как и я — его присутствие. Чёрное, глухое, враждебное.
«Ну что же, наступает момент сведения счётов», — сказал я то ли сам себе, то ли этой штуке.
Мне показалось, что оно меня услышало. В его тёмных мрачных глубинах что-то заклубилось и затрепетало быстрее, чем прежде.
«Боишься, гадина! — подумал я. — Правильно!»
Я подошёл к самому краю котловины. Перед моими ногами вздымалась почти на половину высоты скал громада, тёмная, как дёготь, но при этом светящаяся и переливающаяся изнутри странным, неприятно-обволакивающим, тусклым сиянием. Да, своим новым зрением я убедился, что и свет может быть чёрным и липким.
Оно скрывало от меня площадку внизу — там, где находилась точка. Но я знал, что мне надо в центр зоны свершения, куда стремился световой поток сверху.
Я постоял немного, собрался с силами и сделал шаг по склону внутрь впадины. Прямо в жидкий, густой мрак.


27

Продвижение вниз по склону было ещё более трудным, чем наверх.
Обычное зрение почти не работало. Оно словно отключилось в пользу другого — того, посредством которого я видел иероглифы. Они горели надо мной, как свеча в темноте, освещая мне путь вниз.
Я пробирался почти на ощупь и почти на карачках. Дышать становилось всё тяжелее, как будто сам воздух в котловине становился всё и всё менее пригодным для дыхания. Я чувствовал, как темнота сгущается вокруг меня, стремясь изолировать и вытолкнуть меня, как инородное тело.
Эта штука реагировала на моё присутствие. В своё время она заставляла меня испытывать смертельный страх, когда ей удавалось залезть ко мне в подсознание. А теперь, вероятно, она сама испытывала нечто подобное, если могла. Я был не только инородным телом, я сам теперь был для неё носителем смертельной угрозы.
Спуск казался мне бесконечным. Было похоже на то, как если бы я погружался в морскую пучину. Вокруг меня, внизу, вверху колыхалось чёрное дымчатое марево. Только сверху всё-таки сюда проникали еле заметные отблески, которые тут же тонули в этой непроглядной темноте. И они становились всё слабее и слабее по мере того, как я продвигался вниз. Если бы не шлейф вспыхивающих иероглифов над головой, я бы не видел совсем ничего.
Элисбар говорил: то, что мы собираемся сделать, вероятнее всего, ещё никто не сделал. Когда я бежал по долине, то от осознания этого мне было не по себе. Мне пришлось преодолевать не только сопротивление энергетического колпака, но и собственный страх, который был побеждён не окончательно: он всё-таки продолжал гнездиться где-то в тёмных, недоступных уголках моего сознания. Сейчас я понимал, что если бы не тот мощный зов, неизвестно, хватило ли у меня бы духа на то, чтобы идти до конца в одиночку.
В обычном состоянии — наверняка моих душевных сил на такое бы не хватило. Я бы повернул на полпути или вообще бы не решился.
Но сейчас я уже не думал о том, что меня ждало там, внизу.
Я стал одним горящим желанием — достичь того места. Что бы потом ни случилось. Опасения за себя не было. Никакого.
Наверное, первый раз в жизни я совершенно ничего не боялся.
В этой клубящейся, грозной и чужеродной темноте я впервые испытал чувство абсолютной свободы от страха. Возможно, такое же чувство испытывали камикадзе, отправляясь в свой последний полёт.
Фактически, в те минуты я себе уже не принадлежал. Я выполнял задание, данное тем, кто вернул меня из-за черты.
Это было состояние полной отрешённости перед решающей битвой. Оно не покидало меня ни во время спуска, ни в тот момент, когда мои ноги почувствовали не наклонную, а горизонтальную поверхность.
Я достиг дна. Я стоял на площадке, там, где находилась точка.
Я направился к центру.
К этому моменту двигаться и дышать стало совсем трудно. Сердце тяжело молотило изнутри грудной клетки. А сверху навалилась вся эта огромная тёмная масса. Если бы она состояла из вещества, то я сейчас был бы раздавлен, как букашка.
Но иероглифы надо мной не гасли, а, словно бы почувствовав близость цели, разгорались всё ярче, всё интенсивнее.
Я видел, что световой столб наливается светом, а иероглифы из огненно-жёлтых становятся белыми и яркими, будто бы раскаляясь.  Как тлеющий уголёк под направленной на него струёй кислорода.
Это сопровождалось сильным жаром внутри головы. Жар нарастал по мере того, как я продвигался к центру. Он гудел в голове и распространялся по всему телу, всё ниже, опускаясь в гортань и лёгкие, растекаясь огненными ручейками по позвоночнику и рёбрам, по диафрагме и животу. Я уже ничего не видел и брёл, повинуясь тянущей меня в центр непреодолимой силе.
И одновременно сгущалась темнота вокруг меня. Она стала физически ощутимой, вязкой, как смола. Она сдавливала меня со всех сторон, стремясь задушить, разорвать, расплющить. 
Оно сопротивлялось изо всех сил. 
Удушье стало невыносимым, а пламя в голове уже едва можно было терпеть. Жар превратился в настоящее жжение. Ощущение было такое, словно вся голова превратилась в пылающий огненный шар. Но я продолжал автоматически переставлять ноги. Они не подчинялись голове, она уже не контролировала ситуацию. Но они сами знали и сами несли туда, где всё должно было случиться. 
И вдруг что-то меня остановило. Последним усилием мысли я осознал, что достиг центра.
Секунду я стоял, неподвижно замерев, задыхаясь и уже ничего не соображая и не воспринимая. Я знал только одно: я сделал всё от себя зависящее и теперь дело за той силой, которая звала меня сюда.
И она пришла.
Моя голова будто бы взорвалась, вспыхнув во все стороны свет, ослепительно-белый, как магниевая вспышка. Столб света, искрясь иероглифами, рванулся вверх, прорывая и прожигая на своём пути нависшую надо мной плотную завесу черноты. Я стал на секунду вулканом, выбрасывающим из своих недр огонь, долго копившийся и ждущий своего часа. 
Мгновение спустя навстречу этому огненному столбу сверху ринулся настоящий ливень из стрел такого же жидкого и плотного света, но неизмеримо более мощный и массированный. Он устремился со всех сторон к огню, пылающему на месте моей головы, как будто тот был центром притяжения бушевавшей сверху огненной стихии.
Это было воздействие, по своей мощи и интенсивности превосходящее всё,  что я когда-либо испытывал раньше.
В последние мгновения, пока ещё сохранялась способность воспринимать, я успел ощутить, что становлюсь проводником для сокрушительного потока энергии, извергающегося с непостижимой высоты и сфокусированного на мне. Я превратился в канал, по которому с бешеной скоростью нёсся огненный смерч с неба, стремительно разрастаясь и сметая всё на своём пути, как река во время разлива, прорвавшая плотину. 
Я ещё успел увидеть, как пунцово накаляется, а потом, как от взрыва, распыляется на микроскопические частики плотная темнота, окружавшая меня. Как она разлетается во все стороны миллиардами тлеющих крупинок, похожих на искры от ночного костра.
Всё моё тело полыхало белым яростным пламенем. Я чувствовал только спазматические, судорожные корчи, похожие на предсмертную агонию.  Я слышал отчаянный безмолвный крик каждой клетки тела, охваченного огнём. В голове мелькнуло, что это конец, сейчас я буду просто испепелён.
А световой водопад всё бил и бил из заоблачной высоты. Ему уже ничто не мешало, и Земля отзывалась ликующим возгласом.
Да, я слышал это возглас. Он действительно был похож на песню.
На гимн жизни, свету, существованию. 
Последнее, что отпечаталось в моём сознании перед тем, как я потерял сознание, — мой собственный крик, захлебнувшийся в световом ливне.
И ещё — сознание того, что земля и небо соединились.
Я всё-таки сделал это.
Потом свет погас, оставив меня в полной темноте.


28

Темнота была долгой и непроницаемой. И всё же, когда зрение привыкло к ней, я стал различать слабый, еле заметный проблеск света откуда-то издалека и сверху.
Похоже на тусклый дневной свет.
Я задрал голову и всмотрелся.
Это было отверстие люка. Того самого, в которое я когда-то спустился, чтобы найти ключ и выйти из каменного мешка. И вывести кого-то, кто в нём находился.
Я нашёл этот ключ. Мои поиски были долгими и мучительными. Но теперь они были позади, и я возвращался.
Металлические скобы, торчавшие из каменной стены колодца, были влажные, холодные и скользкие. Ползти по ним вверх было непросто.
Когда моя голова показалась над краем колодца, я облегчённо вздохнул. Последним усилием подтянулся и вытолкнул своё тело из тёмной, пахнущей сыростью шахты.
Вокруг ничего не изменилось. Всё та же серо-коричневая каменистая поверхность. Глухие высокие стены, отгораживающие эту круглую площадку от всего окружающего мира. Промозглый, холодный воздух. И хмурое, неприветливое небо над головой, готовое в любой момент пролиться дождём. 
А посреди этой площадки стояла девочка с бантом на светлой головке, одетая в розовое платьице и сандалики. Рядом с ней лежал всё тот же резиновый оранжевый мяч. Увидев меня, она заулыбалась.
— Привет! — сказал я, подходя к ней. — А вот и я!
— Привет, — прозвенела она своим тоненьким голоском, тряхнув чёлкой. — Ты чего так долго? Я заждалась…
— Прости, детка… — пробормотал я. — Пришлось долго искать.
— Ты нашёл? — спросила девочка, с надеждой смотря на меня огромными, голубыми, как васильки, глазами.
— Да, милая, — улыбнулся я, — я же обещал. Вот он!
Я разжал ладонь и показал ей большой, тяжёлый, блестящий ключ.
— Сейчас мы с тобой откроем дверь и выйдем отсюда, — сказал я. — Пойдём!
Я взял её за руку, в другую руку взял мяч, и зашагал к двери. Девочка семенила за мной.
— А тебе правда было трудно? — спросила она, заглядывая мне в лицо снизу вверх.
Я глубоко вздохнул и стиснул зубы.
Это действительно стоило мне больших усилий. Я потерял за последнее время людей, ставших частью моей жизни. Я сам чуть не ушёл вместе с ними.
Нашими общими усилиями было сделано то, зачем вернулись из-за черты и я, и ещё шесть человек. Но очень уж дорогой ценой досталось это свершение.
Слишком много я заплатил, чтобы начать это путешествие через темноту к свету. Выбрал бы я его, зная обо всём заранее?
Не знаю. Я до сих пор не был в этом уверен.
Я столько пережил и понял за это время.
Но этих людей уже не вернуть. Ни Ольги, ни Элисбара.
Боль от осознания этого нахлынула с новой остротой, и на сердце навалилась тяжесть. Глаза становились горячими и влажными, но я не мог и не хотел больше сдерживаться.
Я только кивнул головой в ответ, чувствуя, как слёзы катятся по моим щекам. 
— Почему ты плачешь? — не отступала девочка, участливо теребя мою руку.
Я ещё сильнее замотал головой, унимая волну захлестнувших меня эмоций.
— Ничего, малышка. Всё хорошо, пойдём, — сглатывая комок в горле, через силу проговорил я и чувствуя, как боль постепенно стихает.
Мы наконец подошли к массивной двери из шершавых, потемневших досок.
Я вставил ключ в скважину и с усилием повернул. Раз, другой. 
Замок со скрежетом открылся. Я потянул на себя ручку.
В глаза мне ударило яркое солнце. Такое яркое, что я непроизвольно зажмурился. Его нельзя было ожидать в этом мире.
— Ух ты, как здорово! — воскликнула девочка.
Я открыл глаза.
И замер, потрясённый открывшимся мне видом.
За дверью начинался покатый каменистый спуск. Серо-коричневая поверхность заканчивалась в нескольких метрах от нас. А за ней начинался бесконечный цветущий летний луг, раскинувшийся во все стороны. Он был освещён тёплым ласковым солнцем, которое весело и щедро сияло на голубом и совершенно безоблачном небе.
Повсюду была изумрудная, сочная трава, а из неё тут и там возвышались красные, оранжевые, жёлтые соцветия. Где-то вдалеке, у самого горизонта, играла бликами на солнце водная гладь — то ли озеро, то ли речка.   
Я несколько секунд стоял неподвижно, впитывая глазами это великолепие. Это был другой мир. Насыщенный теплотой, светом, яркими красками, безмятежным спокойствием. Это был мир, наполненный радостью существования.
Наполненный самой жизнью.
Я всегда знал, что этот мир есть. И вот теперь видел его.
— Что ты там стоишь? — окликнула меня девочка.
Я и не заметил, когда она успела выскочить из мрачного каменного амфитеатра. Она со своим неразлучным мячом стояла у самой линии, где начиналась трава, и, обернувшись, глядела на меня.
— Ну, чего ты? Пошли! — ещё раз нетерпеливо сказала она. — Здесь нет темноты! Здесь её никогда не бывает!
— Я не могу, милая, — вздохнул я. — Мне ещё надо остаться. Я отсюда выйду, но потом. Позже.
— Мы с тобой ещё встретимся? — грустно спросила она.
— Обязательно встретимся! — заверил я.
— Ну, тогда пока? — хихикнула она, махая мне ладошкой.
— Счастливо! — сказал я, помахав ей в ответ.
— Спасибо тебе! — крикнула она, повернулась и побежала по лугу.
Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. Потом захлопнул дверь.
Я знал, что моё время уйти туда, где нет темноты, ещё не пришло.
Я запрокинул голову. Надо мной была тоскливая, светло-серая хмурь.

               
29

Я вглядывался в вышину, и небо под моим взглядом постепенно преобразовывалось. Оно вдруг как-то странно побледнело, словно выцвело, стало низким, приобрело какую-то странную шершавую фактуру.
Я поморгал, потом прищурился. И понял, что это было не небо.
Это был потолок.
Я лежал на кровати, уставившись в побеленное потолочное перекрытие.
Я пошевелился. Во всём теле чувствовалась тяжесть.
— Ну, как самочувствие? — спросил Стас.
Я приподнялся и повернул голову. Он сидел рядом со мной на табуретке и улыбался, глядя на меня. Я привстал и огляделся.
 Рядом стояли Геннадий Николаевич, Надежда, Игорь и Людмила. Все они смотрели на меня.
— Где мы находимся? — выдавил я через сухое непослушное горло.
— У нас, в нашей северодвинской квартире, — ответила Надежда.
— Очнулся, слава богу! А то мы уж думали, придётся тебя снова реанимировать, — добавила Людмила.
— Нет, хватит одного раза, — криво улыбнулся я, окончательно приходя в себя и усаживаясь. — Давно я тут?
— Со вчерашнего дня, — сказал Стас. — Вчера мы вернулись с острова. В этот же день, как всё случилось, собрались и уехали… Ты был без сознания всё это время. С того момента, как мы тебя нашли в той воронке. Решили принести тебя пока сюда. И если сегодня не придёшь в себя, везти в больницу. Но ты оклемался, молодец!
— А где художник? — спросил я.
— Льва Эдуардовича мы доставили в травматологический пункт, — сказала Людмила. — Ему гипс на плечо наложили.
— Сказали, долго держать не будут, — добавил Кочетков, — а ключица быстро срастётся. 
— И даже рисовать будет лучше прежнего, — вставил Игорь, и все засмеялись.
— А… Света? — спросил я. — Она где?
— С ней не так хорошо, — помрачнел Стас. — Она сейчас тоже в больнице. Обширный инсульт. Мы и её привезли без чувств, еле дышала. Но врачи говорят, жить будет. Сегодня утром пришла в сознание, но ничего не помнит.
— Может, оно и к лучшему, — пробормотал я. — Ей самой не надо этого помнить.
— Думаю, то, что с ней случилось, это следствие того, что ты… завершил наше общее дело, — сказал Стас. — Мы все почувствовали, правда? — он обернулся к остальным.
— Да, да, — закивал Кочетков, — как будто какая-то волна накатила!
— И перетрясла нас всех, — добавила Людмила. — Как в долине, только ещё сильнее.
— Но она ещё легко отделалась, — продолжал Стас. — А вот нашему общему приятелю повезло меньше.
— Ты о чём? — удивился я.
— Вот, читай, — Стас протянул мне газету.
Я вгляделся. Это был сегодняшний номер «Правды Севера». Стас ткнул пальцем в маленькую заметку, набранную маленьким шрифтом.
Мои глаза с трудом фокусировались, но всё же я разобрал:
«…с глубоким прискорбием сообщает о том, что десятого мая…   скоропостижно скончался видный учёный и общественный деятель, Аркадий Семёнович Герфман… причиной смерти, по заключению врачей, стало внезапное кровоизлияние в мозг… выражаем глубокое соболезнование…»
Я опустил газету и несколько секунд молчал. Потом выговорил:
— Ну что ж, простите, Аркадий Семёнович… Я этого не хотел.
— Да, в общем-то, и никто из нас не хотел, — кивнул Стас. — Хоть он нам и насолил здорово.
— Лучше ему было уехать из зоны притяжения, — сказал я. – Для всех нас лучше.
— Наверное, — отозвался Стас. 
Мы помолчали.
— Игорь, — выговорил я, поворачивая к нему голову, — ты уж меня прости… и Стаса, что мы с тобой так…  Мы думали, это ты…
— Да ладно, ерунда, — усмехнулся Игорь и махнул рукой. — Проехали уже! Мне сейчас даже забавно это вспоминать!
— Я уже извинился за нас обоих, — поспешно добавил Стас.
— А с Элисбаром что? — спросил я.
— Похоронили мы его на острове, — тихо сказал Стас. — Там, где он и хотел… Он в своё время просил меня, если что-нибудь случится… У него же тут никого нет, кроме нас. Хоть я и не думал, что мне когда-нибудь придётся…  Но вот пришлось.
Было видно, что эти слова дались ему с большим трудом. Все некоторое время молчали.
— А в милицию так и не сообщили? — спросил я.
— Нет, не стали, — покачал головой Стас. — Посовещались и решили этого не делать. Как бы мы им всё рассказали? Кто бы нам поверил?
— А девчонке зачем жизнь ломать? — добавил Геннадий Николаевич. — Ей бы хоть сейчас выздороветь без последствий!
— Наверное, вы правильно решили, — согласился я. — Никому из нас лучше бы от этого не стало. А что касается жизни Элисбара и задания, на которое он нас всех подвигнул… Я лучше книгу об этом напишу. Кто захочет, тот поверит.
— Вот это правильно, — одобрил Стас.
— Можешь всех нас взять в соавторы, — добавил Игорь.
— Элисбар ещё рассказывал, что у него есть дочь… — начал я.
— Мне тоже рассказывал, — Стас не дал мне договорить. — Мы с тобой обязательно съездим и найдём её. И всё ей расскажем… вернее, почти всё. Она должна знать.
— Да, это надо сделать, — кивнул я. — Может быть, это будет легче, чем разыскать и собрать нас всех.
— Думаю, мы все теперь не расстанемся? — неуверенно высказалась Людмила.
— Конечно, после всего, что мы вместе пережили, не расстанемся! — уверенно произнёс Игорь. — Разве такое можно забыть?
— Да, остров нас всех сблизил, — сказал Кочетков. — А меня так даже и вылечил! Я предлагаю как-нибудь всем к нам на дачу. Может, в эти выходные? 
— Гена, ты опять хочешь взяться за своё? — строго произнесла Надежда.
— Теперь он не будет, — встрял я, — правда, Геннадий Николаевич?
— Не буду, — торжественно изрёк тот. — Слово офицера!
Все опять засмеялись.
— Ну что же, — сказал я Стасу. — Наверное, надо бы нам домой?
— Куда вы, Алексей, такой слабый поедете? — засуетилась Надежда. — Придите в себя, наберитесь сил, отдохните!
— Я уже отдохнул, спасибо, — сказал я, вставая.
— Тогда хотя бы поешьте, чаю попейте, — настаивала она. — Сейчас все сядем!
— Это с удовольствием, не откажусь, — ответил я, так как ощущал сильный голод. Да, чтобы выполнить задание, мой организм затратил много сил.
В этот же вечер Стас отвёз Людмилу, Игоря и меня в Архангельск.
Мне нужно было выходить первому.
— Я думаю, расстаёмся ненадолго, — сказал я, перед тем, как вылезти из машины и отправиться домой. Я уже почти любил этих людей.
— Конечно, — отозвался Стас. Игорь кивнул, а Людмила засмеялась:
— Скоро увидимся!
К своей квартире я летел, как на крыльях, несмотря на увесистый рюкзак за спиной. И по своему уголку я тоже успел соскучиться.
Как только я вошёл в квартиру, то сразу почувствовал, что в ней кто-то есть.
«О, чёрт! — подумал я. — Неужели неприятности ещё не закончены?»
Дверь в прихожую отворилась. Это была Айын.
Она стояла, прислонившись к косяку, и улыбалась. Точно, я ведь отдал ей ключи!
Я обалдело стоял, опять не веря себе и чувствуя, как меня переполняет солнце. Она озорно глянула огромными сияющими и смеющимися глазами и произнесла своим неповторимым бархатным голосом:
— Ну, здравствуй, путешественник!