Часть 11-я. Уже ничего изменить нельзя...

Наступил Новый 1984 Год. Мы сидели за столом втроём – Клара, Иринка, и я. Иринка рассматривала полученные от «Деда Мороза» подарки, а я допивал шампанское и рассуждал с Кларой о том, как давно мы не встречали одни Новый год. Мысль логически продолжалась дальше, и я завершил её: «Как бы нам весь год не сидеть одним…». Сказал, и тут же начал гнать мысли из головы…

Мама пробыла  у Муси до февраля. В феврале она заболела, чувствовала себя неважно и лишь в конце марта, после нескольких моих напоминаний, Муся написала, что мама не хочет ехать. Но если я очень хочу, то могу и сам приехать за ней. И раньше бывало, что мама по какой-либо причине отказывалась ехать с Мусей и ждала, когда я за ней приеду. Может быть, это был даже каприз. Иногда от обиды на меня. Я приезжал, если мог, если нет, в конце концов привозила её Муся. В этот раз ехать мне что-то не хотелось, и в письмах я просил маму, чтобы она приехала с Мусей.

Я не сразу обратил внимание на то, что поведение мое каким-то образом изменилось. Я начал вести себя так, как никогда раннее, забегая вперед, скажу, и в последствии, не вел. Что это, я пытаюсь притянуть события, или события меняют меня???  В последствии я попытаюсь проанализировать свое поведение, но сейчас…

Именно в этот период, когда Мама стала чувствовать себя неважно, когда она нуждалась в моей (именно в моей!) помощи, я переключил свое внимание на внезапно появившуюся на комбинате подругу…
Лаура.  Энергичная, грамотная, симпатичная – она быстро наладила работу в своем подразделении,  вписалась в коллектив, как будто росла с ним со дня основания. Лаура была личностью. На всё имела свою точку зрения. Активно отстаивала свою позицию, и даже в своём подразделении была этаким маленьким диктатором. Темпераментная – она быстро вскипала, накаляя обстановку. Могла нагрубить любому.  Её независимое суждение, открытость и прямота - привлекли моё внимание. У нас появилось много общих тем. Мы давали примерно одинаковую оценку многим событиям, принимали идентичные решения…   Была она  самоуверенна и самодовольна по натуре.
Была она трудолюбива и часто задерживалась по окончании рабочего времени. Я - наоборот, не терпел оставаться после работы, исключая случаи крайней необходимости. Но это время после работы мы часто использовали, чтобы поспорить о различных проблемах – о политике, экономике, производстве, и просто о человеческих отношениях. Ведь во время работы не поговоришь. А после – у меня семья, у неё дома дочь (с мужем она разошлась). И если нам надо было о чём-то поговорить, мы либо оставались на некоторое время, либо медленно шли пешком домой, решая все вопросы по дороге.
Необходимость в общении возрастала, и мы стали встречаться утром - по дороге на работу. Спорили мы бесконечно, и, наверное, со стороны выглядели смешными. Всё это происходило естественно, не преследуя, во всяком случае с моей стороны, каких-либо низменных целей. Однажды после работы, как обычно, мы шли пешком домой. Лаура пригласила меня к себе на чашку чая.
Когда мы уже сидели за столом, она спросила: «Хочешь рюмочку?». Она достала из шкафа бутылку, разлила в две рюмки, нарезала огурцов, сухой колбаски, сыра, и мы выпили. Разговор пошёл веселее. Я почувствовал, что это уже не просто встречи и беседа сотрудников. Это – нечто другое – беседа между мужчиной и женщиной. Уже начало темнеть и я сказал ей, что пора домой – семья.

Клара заметила, что в последнее время я стал позже приходить с работы. Кроткая и добропорядочная, она и в мыслях не допускала, что я после работы общаюсь с женщиной. То, что я бываю задумчив, не слышу собеседника, что в беседе я смотрю отсутствующим взглядом – так я всегда такой. Вот разве что начал бегать по утрам. Но и в этом она ничего не усмотрела.
А бегал я по утрам вместе с Лаурой!
Так, постепенно, я стал раздваиваться. Я уже понимал, что наши встречи не случайны. - Зачем я их продолжаю? – задавал я себе вопрос и не находил ответа. В разговорах с Лаурой я умышленно подчёркивал, что для меня семья – незыблема. Да и Клару я любил, как и прежде, в моих чувствах к ней ничего не изменилось.
В этот период, пожалуй, с Лаурой я общался чаще, чем с Кларой. Мы встречались даже в некоторые выходные. Чаще мы сидели у неё дома, на кухне, её дочь занималась в комнате. Бывало, что выходили в город. Ходили безлюдными улицами, что её раздражало. Ей хотелось ходить со мной открыто, никого не боясь. Но это могло быть, я ей говорил, только без меня. «Боишься», - зло говорила она. «Нет» - отвечал я - «я просто не хочу разрушить семью». И всё же однажды меня с Лаурой втретила Кларина подруга – Лариса.  Оказывается она знала и Лауру! Мы прошли навстречу настолько неожиданно, что никто не успел на это отреагировать. Пройдя ещё несколько метров, я оглянулся и увидел, что она также оглянулась на нас. Я понимал, что скорее всего, Лариса ничего не скажет Кларе. Зачем вмешиваться в семейные дела, не зная, к каким последствиям это может привести. И действительно, Клара ничего не узнала."


Я пришёл с работы и в почтовом ящике нашёл записку о том, что приносили вызов на переговорный пункт. Клара в это время была у знакомой в соседнем доме, на новоселье. Было уже поздно. Я пошёл за Кларой, и с ней мы пошли на переговоры. По телефону Муся сообщила, что мама упала и сильно побилась. (Стоим в очереди на телефон со дня получения квартиры!)

Утром следующего дня мы уже были в Днепродзержинске. Мама лежала в постели и не могла двигать ни руками, ни ногами. Осторожно переворачивая, мы её помыли, осмотрели и уложили поудобнее. Из реек я сделал специальный стул, на который Муся могла бы её накатить, для того, чтобы мама могла оправиться.
Вся спина и поясница были коричнево-фиолетового цвета. Врач приходил до нас и сказал, что нет  ничего страшного, она больше боится, испугалась – пройдёт.
Муся рассказала, что соседи нашли маму в соседнем доме и сообщили ей. Мама будто бы перепутала дома и поднималась по ступенькам. Каким-то образом она упала и скатилась со ступенек вниз. С мамой была наша комнатная собака Федя. Его мы когда-то купили Иринке, потом отдали Мусе. Когда Муся пришла, мама лежала на площадке, с ней рядом сидел Федя. С трудом Муся привела маму в квартиру.
Я многократно, вновь и вновь спрашивал маму – может, её толкнули, может, её побили. Она отвечала, что упала. Везти маму было невозможно и опасно. Невозможно потому, что к ней нельзя было прикоснуться – она кричала от боли при касании. Даже помыли мы её с большим трудом. Опасно потому, что в дороге всё могло случиться. Я боялся, что от тряски может стать ещё хуже.

Увидев меня, когда мы приехали, мама очень обрадовалась. Я понимал – её надежда была в том,  что она уедет к нам, а уж мы её спасём. Хотя, конечно, к Мусе у меня претензий нет. Муся делала всё, что могла. Но в квартире было неописуемо скверно.
Мы вызвали участкового врача. Он осмотрел маму, не нашёл никаких переломов и повреждений внутренних органов. Только сильные ушибы. Врач не счёл необходимым ложить её в больницу. На наш вопрос, можно ли её перевезти в другой город, он сказал, что недели две её лучше не трогать.
 Я начал морально подготавливать маму к тому, что сейчас ей надо перележать, не двигаться, пока хоть немножко заживут ссадины и её можно будет везти. Но мама даже не хотела этого слушать. Думая, что у нас нет денег на перевозку, мама достала из кошелька шестьдесят рублей – все, что она, видимо, хранила, и отдала их мне на дорогу. Я взял их и сказал, что беру на хранение, что деньги у нас есть, а эти отдадим ей у нас, когда она выздоровеет. Но мама повторяла своё – эти деньги на машину, и она поедет с нами.
Я предвидел трудный отъезд. На следующий день мы собрались уезжать. Оставили продукты, денег. Мама, поняв, что мы не берём её с собой, начала плакать. Она держала меня за руку и со слезами просила:  «Сыночек, я хочу с тобой, сыночек…»

Тяжело это передать. Я боялся её оставить и боялся взять. Обычно решительный, в этот раз я колебался. Я понимал, что не прощу себе, если в дороге с ней что-то случится. Ошибка в ту или другую сторону могла стоить маме жизни. Скорее инстинкт мне подсказывал, что маме нужен покой. Но был ещё моральный фактор. У нас мама увереннее себя чувствовала. Сколько раз Клара поднимала её на ноги, в том числе и после падений, правда, далеко не таких. Психологически у нас ей лучше. Даже внешний вид – чистота, порядок, тишина, не накурено, не нагажено от котов. Наверняка, при падении она могла отбить себе печень или почки, как они поведут себя в дороге.  Я прикидывал, что раньше, чем через месяц, она не поднимется; и снова начал её убеждать в том, что везти её сейчас нельзя – опасней, чем остаться с Мусей. Но как только она сможет ехать, я незамедлительно возьму машину и привезу её. Мама не слушала – ко мне и только ко мне…

Мы уехали. На следующий выходной я привёз маме стеклянную утку. Мне показалось, что маме чуть лучше. Мы с Мусей её снова помыли. Пролежней не было – Муся её перио- дически поворачивала. В это время она была в отпуске и ухаживала за мамой круглые сутки. Я несколько успокоился. Через пару недель можно будет нанять автобус, или договориться со «скорой помощью», чтобы в дороге мама могла лежать, и увезти.
При прикосновении мама ещё кричала от боли. У неё всё болело, и как только мы поднимали её руку, она кричала. Уезжал я с таким же трудом, как и в предыдущий раз. Мама плакала, просила, молила. Я уехал и в этот раз не был уверен в том, что поступаю правильно. Где я больше рискую? В том, что оставляю её у Муси, или в дороге???


"Сейчас я пишу о самой тёмной, самой позорной стороне моей жизни. Снова наступил выходной. Клара не могла ехать в этот раз и мы решили, что я поеду один. Мы планировали, что на следующей неделе, в каком бы состоянии мама ни была, я рискну и мы привезём её к себе. Это было уже определено. Сейчас же я собирался поехать, чтобы помыть её, посмотреть, что необходимо, как она поправляется.

Человек может солгать другому человеку, даже самому близкому, дорогому, родному. Но как обманешь себя?  В эту драматическую, трагическую для меня,  когда в тяжелейшем состоянии находится моя мама, без лишних слов – самый дорогой для меня человек, Мама, за которую, без красивых слов, я действительно готов отдать свою жизнь, я еду к ней лишь на несколько часов. Еду не один. Еду тайком от мамы, тайком от Клары – с Лаурой...
Как будто не было смерти Клариного отца. Как будто не было моих слов - «для себя я отметил, что если с матерью моей что-то случится, не отойду ни на шаг, пока не поднимется на ноги. Иди знай, когда наступит именно тот момент, который требует максимальной отдачи... А надо быть начеку – возраст такой».
Катерину я оставляю возле маминого двора. Здесь она будет меня ждать, а сам захожу к маме.
Вместе с Мусей мы её помыли. Она была спокойней, вернее, я отметил – флегматичней. На следующий выходной мы её заберём, сказал я Мусе. В этот раз мама легче отпустила меня.
Уже в поезде я отметил, что в этот раз мама была менее активна. А в ушах слышались мамины слова: «Сыночек, я хочу с тобой, сыночек…»


Как бывает в жизни. Совсем недавно умер Наум Соломонович. Он умер, возможно, от того, что когда ему стало плохо, рядом никого не оказалось. После его смерти сыновья кляли себя, почему никто из них не взял отпуск, не сменил его хоть на неделю. Тогда для себя я отметил, что подобного не допущу, что я, уж если коснётся – на всё пойду.
Увы, опыт не передаётся! Опыт приобретается. Каждый раз нам кажется, что не этот момент самый решающий, что самый главный момент где-то ещё впереди. Не знаю, почему я не взял отпуск, чтобы побыть с мамой. Я даже не знал, что на четвёртой неделе маминой болезни Муся пошла на работу. Почему я не подумал, что это как раз и есть тот момент, когда надо «пойти на всё». Под влиянием слов врача, мне также подумалось, что мама просто сильно испугалась. Что ничего страшного. Боли пройдут, и я её привезу.
Я не ищу себе оправдания. Уж если я мог поехать к маме с Лаурой, этим самым наперёд определив, что маму с собой не возьму, как бы она себя ни чувствовала – одно это отрицает всякое мне оправдание! Как это могло случиться? Я это, или не я? И это я – тот самый «золотой сынок»? Это я – тот самый мальчик, который отовсюду, через десятки и сотни (!) километров бежал, чтобы увидеть и обнять маму? Сегодня в моей помощи нуждалась она – самый родной и самый близкий мне человек – моя мама.
А что же я?..

К концу недели, вечером, Муся снова заказала разговор. По телефону она сказала, что мама перестала кушать. Это был тревожный сигнал.

Я отрезвел. Я понял – совершил страшную, преступную ошибку. Теперь, во что бы то ни стало, надо всё изменить. Завтра же, в любом состоянии, маму привозим к себе.
Весь вечер я просидел возле аквариумов. Утром, проснувшись, начал вспоминать - снилось ли мне что-нибудь. Нет, ничего. Обычно сны мне предвосхищают события. На электричку опоздали. Позвонили Мусе, она сказала, что маме немного лучше. Иринку на выходной мы всегда забирали из интерната. Следующая электричка отъезжала в 12 часов. Мы ходили по вокзалу. Наконец, объявили посадку. Приехали  в Днепродзержинск в шестнадцатом часу. Сели на автобус и доехали до маминой улицы - Глаголева. Идём вдоль дома мимо подъездов. Мамин подъезд в конце дома. Нам навстречу идут Муся и её подруга Надя Чмырь. Я их даже не видел – весь в мыслях. По дороге я почувствовал, как Клара взяла меня под руку обеими руками. Я не заметил, что Муся и Надя одеты в чёрном.
- Как мама – спросил я. Клара меня дёргает за руку, а Муся говорит: - Мама умерла, - сделала паузу и добавила – в 12 часов дня.

Весь бесконечно громадный мир сузился до моих физических пределов, и я почувствовал всю тяжесть его гигантской массы. Я остался один. Я и узкая полоса света, за пределами которой мрак и вечная пустота.
Освободив руку, я подошёл к подъезду, остановился и закурил сигарету. Как-то не курилось. Я выбросил её и мигом взбежал на третий этаж, распахнув двери квартиры. Надо было убедиться. Может быть, это летаргический сон. Может, ещё что-то другое. Может, ещё произойдёт какое-то чудо. Ну не знаю, какое и что, но что-то такое, что опровергнет Мусины слова.
Я вбежал в комнату. На столе лежала мама. Я прикоснулся губами ко лбу, он мне показался ещё не холодным. Я смотрел маме в лицо, и вдруг потоком полились слёзы. Я не мог успокоиться. Это был какой-то приступ. Я ходил взад, вперёд, а когда заходили люди, отворачивался к окну или уходил в другую комнату.
Клара пошла к родственникам из Днепродзержинска, одолжила ещё 150 рублей, и вместе с Мусей и её подругой пошли оформлять необходимые процедуры.
Уходил последний день маминой жизни – 7апреля 1984 года. Больше никогда, никогда и нигде мамы не будет.

В воскресенье 08.04.84г., вечером в 16 часов, угол гроба с мамой, у её изголовья, я облокотил на моё плечо, и вместе с другими мы понесли маму от квартиры, от подъезда, из двора. Вместе с другими я взял верёвку и опускал гроб у изголовья в яму. В последний раз, в раствор ямы я посмотрел на гроб мамы, и вместе со всеми взял лопату и бросал землю до самого конца. Я бросал землю в одном ритме, не чувствуя усталости.
 Когда я бросил последнюю лопату земли, посмотрел на могилу, тихо сказал:
- Всё мама, следующий – я.

Мы ехали в Кривой Рог электричкой, и мысли длинной нитью обгоняли меня, возвращая в воспоминания ушедших лет. Я снова вижу маму живую, молодую, энергичную. Какую тяжёлую жизнь она прожила. Как много трудностей ей пришлось преодолеть. Как нелегко ей давался каждый шаг, в этой, от начала до конца, несправедливой жизни. Сознание бунтовало, восставало против, но ничего не изменить. Никому не дано остановить время. Моя милая, дорогая мама – повторял я молча про себя. Боже мой – «какое сердце биться перестало», - вспомнил я известные строки, как они подходили сейчас. Для меня не было человека более честного, более справедливого, более любящего, более преданного. Мама была для меня эталоном чистоты, на фоне которого я сверял свои поступки.
Что же я наделал. Как это могло произойти? Мама так всегда надеялась на меня. Она верила и доверяла мне. «Мой любимый сынок, золотой сынок» - говорила она всем.
Нет, здесь речь идёт не об оправдании. Вина моя тяжкая, непростительная и неизгладимая. Как я буду жить с этой виной? Её уже ничем не искупить, даже ценой собственной крови.  Мне нет прощения…

Клара не отходила от меня. Напротив сидела Иринка, немного похожая на мою маму. За окном электрички убегало пространство, и мысли бежали синхронно с ним. Ирина не смотрела в окно. Своим детским сознанием она ещё не понимала, какая трагедия произошла. Ей не сиделось на месте, ей хотелось играть, хотелось задавать вопросы и получать на них ответы. Её жизнь ещё вся впереди.

Я выбросил из своей жизни Лауру. Дома я рассказал Кларе всё, как было, ничего не утаив. Клара меня простила. И мы решили, что будет у нас сын. А если дочь, назовём её именем моей мамы – Роза.
В это время и решилась судьба будущего ребёнка, в чём мы колебались все эти годы. Я хотел, чтобы сын родился в сентябре, чтобы 13 сентября. Он должен сменить меня и быть чище меня. Мы с Кларой решили, что вернёмся к этому разговору в декабре 1984 года.

Я раскрыл мамин чемодан - мы никогда в него не заглядывали. В нём хранились все мамины документы, письма, фотографии, газеты, в которых печатали обо мне, журнал на еврейском языке, чулки, инструменты для стрижки и бритья; и её не свершившееся желание - уехать в Израиль.
Я обнаружил, как мало интересовался маминой жизнью. Всё лежало в отдельных тряпочках, перевязанных верёвочками. Лежали верёвочки про запас, они были скручены в рулончик. Вот свёрток с фотографиями. Разбираю их и обнаруживаю на обратной стороне фотографии маминого брата Шаи, погибшего на войне, надпись. Теперь надписи, сделанные её рукой, для меня – память.  Читаю: «Вспоминай его для меня». Для кого эта надпись? Кому предназначалась? Конечно, мне. Нахожу письма. Мама все мои армейские письма хранила. Теперь в своих архивах я ищу письма от мамы, адресованные мне, и не нахожу. Нашёл лишь несколько писем и конвертов с её подписями. Сейчас они для меня дороже золота. А сколько их было?! Почему мы не учимся на чужих ошибках, почему все чувства любви и боли ощущаются только с уходом родного или близкого человека?

Обязательно сделаю памятный альбом. Собираю все её фотографии. Увеличиваю их, печатаю новые снимки. И опять мне становится стыдно за себя. Мама до смерти смотрела на маленькие фотографии своих любимых и родных, не доживших до наших дней. Неужели раньше я не мог их увеличить? Неужели мама должна была умереть, чтобы я всё это понял?
От этих мыслей становится жутко. Мама так хвалила меня, гордилась мной перед знакомыми и друзьями. А что я для мамы сделал? Я только сейчас схватился за всё. А ведь внимание нужно живым. Любить надо живого человека, думать надо о человеке живом. Грустно это осознавать сейчас, и горько, что не приходило это в голову раньше.
11 апреля я вышел на работу. Поднимаюсь на седьмой этаж, и уже на подходе вижу на доске объявлений белый лист ватмана, обрамлённый чёрной рамкой. Читаю текст, написанный чёрной тушью: «Коллектив ПКО выражает глубокое соболезнование Фельдману Г.Р. по поводу смерти его матери».
Клара взяла на работе в КВП 300 рублей на памятник маме. Я приготовил временную табличку на могилку, потому что холмик остался, ничем не отмеченный.


Как же случилось, что я не поехал за мамой когда Муся писала, что она ехать без меня не хочет? Да, такое было не раз. В результате или я все-таки приезжал, или Муся все же ее привозило. А поехал бы  я — этого не случилось бы… И врачи… Как они могли сказать что она просто испугалась, что нет повреждения… А почему мы с Кларой не настояли, что бы  ее отправить в больницу?
Много таких «почему»…

Уже сегодня, как-то мы с Кларой разговорились (я решил записать 15.01/2022) в воспоминаниях о маме, и Клара как-то обычно сказала:"Видимо врачи ждали что мы им уплатим. Тогда, очевидно, они бы вызвали скорую и забрали маму в больницу..."  Я как-то тогда об этом не подумал. Мы с Кларой какие-то не настоящие. Нет в нас ни хитрости, ни смекалки современной жизни. Что обыкновенным людям просто- для нас неразрешимая задача... Ну конечно! Конечно оии ждали что мы их вознаградим!!! А мы как дураки поверили, что ничего особенного... Так кто же сволочи? Мы с Кларой, или они- врачи???
Разумеется, это всего лишь наши предположения...

Но есть одно «почему» которое невозможно объяснить никакими словами. Как случилось, что я, как мужчина любящий свою жену, раннее не слишком увлекавшийся женщинами, закоренелый технарь… вдруг увлекся в самый неподходящий момент и, как только умерла мама, это «увлечение» улетучилось… Это была защитная реакция организма??? Это я ищу оправдание своим поступкам? Мы с Кларой оказались крайне непрактичными…
Сегодня мне понятно, что в результате падения, без интенсивной медицинской помощи у моей мамы не было шансов на выживание, что никаким образом не оправдывает меня.

  08.04/1984