Честные люди

Глава 1.

С самого утра Матрена кружилась по хозяйству. Встала рано, дел невпроворот. Хатка хоть и небольшая, но работы хватало. За трудодни в колхозе выпал выходной, вот и занялась по дому: постирать, заштопать, да и в огороде дел полно.

Запыхалась и присела. Вон бадылки как вымахали, пущай картошка растет, хоть чуток, а сгинуть ей нельзя, пятеро ртов чем-то кормить надо. Матрена зорким взглядом оглядывала свое не богатое, но ухоженное подворье. Меньшая Наташа в холодке сидела на лавке и увлеченно перекладывала веточки мелиссы и мяты. Приятный аромат травы понравился малышке, она нюхала, замирая от удовольствия. Мать улыбнулась, глядя на дитя.
- Дюже вкусная травка, да, милая? - ласково спросила она у дочки, а та заулыбалась в ответ, детские гладкие щечки стали такими пухленькими, что их захотелось потрепать.
- Враз пирог состряпаю! Пригоршня мучицы есть, только воды надобно наносить. И где энтот Федька шалается?

У низкой деревянной калитки показался худощавый мальчик лет девяти.
- Явился! И где ты шалалался, негодник?
Мальчуган мялся у забора, поправил темный курчавый чуб и виновато произнес:
- Мам, там батя просил помочь, - пробубнил Федя, тупя взор. Мать моментально смягчилась:
- Ладно, не гундось. Хватай цыбарку, да натоскай воды из колодца. Враз пирог состряпаю.

Федя схватил с лавки ведро и мигом помчался к колодцу. Матрена глядела сыну вслед: ”Какой пригожий хлопец растет!”
Так уж вышло, полюбила она сильно Ваню, вот и рожала ему, а в тесноте не в обиде. Жили они хоть и бедно, но дружно. Муж был хорошим плотником, для всей округи мастерил то табурет, то лавку, трошки копеечку домой нес.
Старшая Шура пасла коров, вставала с ранья, собирала скотину по дворам и гнала на луг. Маша работала с матерью в колхозе, там крупой платили, редко муки или зерна перепадало. Лиза, хоть и поменьше, но тоже помогала на птичнике, а как уборка урожая, так все в ряд работали, до ночи не разгибая спины.
Матрена зашла в сени, сняла с гвоздя передник, повязала платок и занялась стряпней.

- Мотя! Мотя! Геть сюда, - кричала соседка у калитки.
Матрена стряхнула руки от муки и выглянула на крыльцо:
- Тю! Мартыниха, ты опять погутарить пришла? Некогда мне, дел много, - махнула она рукой и направилась в кухню. В каждом поселении есть такая Мартыниха, которая обо всем знает, местное ходячее радио.
- Война началась! - крикнула соседка ей в спину.
Женщина на секунду оцепенела, маленькая фигурка ее сжалась, плечи дрогнули. Она испуганно глянула на соседку.
- Как война? - недоуменно переспросила Матрена.
- Война. Передали по радио, уже всех мужиков собирают на площади.
- А мой к себе в столярку пошел…
- Зараз прослышал. Да вон они идуть! - махнула Мартыниха в сторону улицы.

Матрена сбежала с порожка, выскочила на улицу и, не чувствуя ног, понеслась на встречу Ване. Обхватила его обеими руками, крепко прижалась к нему. Худощавая его фигура слегка согнулась.
- Ну будя, не боись, - повторял Иван гладя жену по голове.
Скинутым платком Матрена утирала слезы. Заглядывала в добрые, мягкие глаза мужа в надежде услышать, что трындычиха Мартыниха все перепутала.
- Война, Матронушка, началась, - глухо выдохнул он.
Посреди улицы стояли, обнявшись, двое: он высокий и стройный, она маленькая, чуть ниже его подмышки, жалась к нему. Темный курчавый чуб его развевался на ветру, он крепко прижимал к себе жену. Взглянул куда-то вдаль, правильные черты лица заострились и серые глаза вдруг потемнели на миг. Этим двоим, как и многим в то время, предстояло пережить страшные и тяжелые дни. Мотя и Ваня не знали, что их ждет впереди, они просто любили и верили.   

Глава 2.
 С начала войны колхозы, заводы, всё в стране перешло в режим "все для фронта".  Стар и мал день и ночь трудились в тылу, сражаясь кто у станка, кто в поле, там, где было нужно.

Станкоремзавод быстро перепрофилировали, и Ваня вместе с братом Гришей и сыном Федей работали там без разгибу. Мужики жалели мальчишку, худенький, силенок нет, а туда же рвался, бывало прикарнет где-то в сторонке, его не трогают, умаялся хлопец. Мотя с дочерьми, Шурой и Машей, трудилась в колхозе. Лиза, хоть и поменьше, но работы не страшилась, все помочь старалась. Чаще ее за няньку оставляли с младшой Наташей, пара годков всего девчушке, вот и нянчила Лиза сестренку. Да по хозяйству хлопотала заместо матери.

В колхозе пшено перестали давать, зерно и подавно, а коль возьмешь жменьку - лет на десять посадят. Было не богато, а стало голодно. Детей кормить надо, смотрит мать на них - и душа ноет, как тростинки худые. Мотя и Ваня любой шматок домой несли. Зайдет отец в сени, а детвора гурьбой облепят его, он смеется, каждого погладит по головке и достает из-за пазухи сверток. Положит на стол, раскроет хлипкую тряпицу, а там хлеб. Разделят на всех и едят с удовольствием. Зачастую Ваня и Мотя свою порцию деткам оставляли, мол, сами опосля покушают. У брата Ивана, Гриши, корова была, так Милочка, добрая душа, молока для младшой Наташи приносила.
Дружно жили, стараясь лишний ломоть отдать, голодно порознь, а вместе оно завсегда лучше, не так тяжко.

Поначалу казалось,что война скоро кончится. Но сводки не утешали. Всей округой собирались на площади и замерев, боясь пошевелиться, слушали бархатный голос Левитана. Мужчины и старики безнадежно вздыхали, женщины плакали и тихо расходились по делам. А ежели не успел кто услышать новость, то Мартыниха тут же прилетит к калитке и расстрекочет подробно. Стали приходить похоронки, бабы кричали, убивались, Матрена глядела на них, и ком подкатывал к горлу, ноги становились ватными, прогоняя кручину, шла домой, к деткам и родному Ванечке.

Как-то вечером заходит в горницу, а там Иван держит в руках свои шаровары.
- Аль собрался куды? - покосилась на мужа жена.
-На фронт, - тихо ответил он.
Мотя вся обомлела, колени подкосились, и она присела на лавку.
- У тебя же бронь? - недоверчиво вопрошала жена.
- Была бронь, я ее снял, - спокойно ответил Ваня.
Жутким холодом, как клещами, сцепило грудь, Мотя вздохнула, пытаясь протолкнуть ком, застрявший в горле.
- Ванечка, а как же я с детками, одна?
Слезы катились по гладеньким щечкам, по белому личику. Конечно, она знала, что этот день настанет, но в глубине души молилась, чтоб война поскорей закончилась. Обессиленно она стянула платок с головы, вытирая соленые слезы.
- Мотенька, не боись!
- Мне страшно Ваня, так страшно! - рыдала она.
- Мотя, тебе нельзя бояться. У тебя дети, надо жить! Вы - моя семья, мои родные. Обещай мне, несмотря ни на что, вы будете жить!
В красных от слез глазах, еще пару секунд назад беспомощной женщины появилась почти звериная воля волчицы защитить свое потомство, чего бы ей это не стоило.

Утром все округа столпилась на площади.
Было шумно - кто плакал, кто смеялся, парочки поодаль целовались. Знакомые и малознакомые лица мелькали в толпе, все провожали отцов, сыновей и мужей на фронт.
В сторонке стояла и Мотя с детьми, рядом Милочка с детками, тоже провожала Гришу. Оба брата сняли бронь, нечестно сидеть в тылу, когда идет война, а работать и бабы смогут. Вон какая ватага детворы подрастает, они подмогут матерям, справятся. Отец держал Наташу на руках, а постарше, Шура, Маша и Лиза, стояли рядом, каждый из них пытался приобнять отца. Федя схватил его за руку, боясь отпустить. Грянула команда строиться. Федя вцепился ещё крепче, а девчонки по очереди кидались ему на шею. Мотя обнимала мужа, слезы душили, голова гудела, казалось, она вот-вот грохнется.
- Мотя, ты мне обещала! -ровный Ванин  голос привел в чувство, она взяла себя в руки.
- Я помню. Не беспокойся, я справлюсь. Мы выживем, обязательно. Ты только себя береги, возвращайся!
И Ваня передал матери на руки Наташу, как великую ценность.

Рядом Мила прощалась с любимым Гришей. Слезы застилали глаза. Кроме как Милочка и Гришенька, они никогда не звали друг друга.
Призванных построили в шеренгу, звонкий голос скомандовал: ”Нале-ево!”, и длинный строй двинулся в путь. Площадь гудела, дети кричали вслед, махали отцам руками, те оборачивались, махали в ответ, уходя все дальше и дальше. Вдалеке уже маячили спины двух братьев. Мотя глядела вслед заштопанной, такой родной рубашке, про себя помолилась и вскрикнула: ”Заради Христа! Вернитесь!”

Им не дано было знать, что подготовила судьба, заранее это никому не известно. Они надеялись на лучшее, и не знали, что Иван пройдет всю войну и погибнет от шальной пули под Будапештом. А Гриша будет сражаться, попадет в плен, и фрицы его отправят умирать в концлагерь. Но он выживет, и вернется домой к детям и любимой Милочке. Моте и ее детям будет всегда помогать, за себя и за брата.

Глава 3.

На ухабистой улице виднелась ватага ребят, мал мала меньше. За ними медленно плелись простоволосые миловидные женщины. Проводив мужей на войну, они проклинали поганого фрица. Сколько уже жен получили похоронки, а сколько еще получат?! Так это одному Богу известно. Шли бабоньки и тихо молились за  мужей.

- Я своему Ване в котомку ладанку пихнула. Нехай будет! - поделилась с сестрами Мотя.
- А я в рубаху зашила, - оживилась Мила.
- И я в узелок засунула, - подхватила Нюра, горько улыбнулась, и добавила: - Ну что, бабоньки! Будем чаяться, пусть лихо обойдет наши хаты.
Брели пеши и думали, как без мужиков, одним, растить такую ораву. У Милы и Нюры трое, а у Моти аж пятеро.
- Эх! Перещеголяла нас Матрена, - усмехнулась Нюра.
Бабоньки, хихикая, переглянулись. Беленькие Мотины щеки слегка зарделись.
- Да будет вам! Балаболки, - отмахнулась она.
Бабоньки воспряли духом и продолжили беседу. Нюра, сестра Моти, работала на бойне, коль перепадал какой шматок, делила с сестрами. У Милы была кормилица, Зорька - умница, а не корова! Молоко давала,а Милочка удоем делилась. Летом полегче, травка растет, а вот зима - пора лютая. Мотя тоже кусок за пазухой не прятала, в лихое время горсть кукурузы - огромное богатство.
Обнялись горячеводские казачки на прощанье, утерли слезу и разбрелись по хатам.

Дома Мотя рассадила детей по табуреткам и лавкам, которые смастерил Ваня. Глядит на них, а душа рвется. Взяла себя в руки, помня, что должна быть сильной. И сказала им:
- Наперед сего, дети мои, вы должны меня слушаться беспрекословно. Жалиться и подсобить нам некому. Отец на фронте, мы с вами должны выжить. Запомните: я теперь за себя и за батьку! Разбираться мне не с руки, кто прав, кто виноват. Ясно?
- Да, мама, - хором пробубнили все, от старшой Шуры до младшой Наташи.

В колхозе шла уборка урожая, техники мало, исправную отправили на фронт. Из лошадей только клячи остались. Мужиков нет, одни бабы, дети да пара стариков. Тяжелого ручного труда всем хватало. Сельская ребятня пахала, сеяла, сажала, наравне со взрослыми. Летом наступала самая жаркая пора - полевая страда в колхозе. В каждой семье дети помогали матерям, многие оставляли учебу - сил не хватало, падали замертво. Их не просили, они шли сами, просто знали одно - Надо. В военное время был указ на бумаге: детей допускать до работы на несколько часов, но в реальности все по-другому. Как и все, Мотины работали с утра до ночи. Девочки - Шура, Маша и Лиза трудились с матерью в колхозе. Бывало, доплетутся и засыпают прямо на голой скамье.
Старшим четырнадцать-пятнадцать, а Лизоньке семь, худенькая, бледненькая. Легла как-то в холодок отдохнуть на минутку и уснула. На беду узрел бригадир, отругал девчушку и лишил горсти жмыха. От обиды разрыдалась несчастное дите, мать приголубила.
- Не боись, не пропадём! - успокоила она.
Федя, как единственный хлопец в доме, хватался за все. Работал на молотилке, таскал снопы, стоговал сено, убирался на скотном дворе и плотничал. Этому ремеслу его отец научил. Жили тяжело, но дружно. Мать слушали, наказ ее старались не нарушать. Но дети есть дети, кто-нибудь да и нашкодит. Тогда мать не разбирала, кто виноват, каждого хворостиной отхаживала. Иной раз спрячутся под кровать, в надежде, что по заднице не получат. Сидят тихо, а в хате-то две лавки, стол да  кровать, особо не спрячешься.
- Ах вы ироды! Ах вы черти! Мать твою! И где вас шукать?
Возьмет она кочергу и давай каждого выгребать из-под кровати.
Кричит, ругается, а хворостиной хлещет.
- Я вам дам чертей! Паразиты! Будете мать слушать!
Опасались они ее, маленькую, но бойкую женщину.

Работали много, недоедали, кушать хотелось всегда. Бывало, принесет мать горсть дробленой кукурузы, наварят кашу, макитру поставят на стол и едят дружно. Маленькую Наташу оставляли то с Милыными детьми, то с Нюрыными, то кто-то из родных сестёр сидел в няньках. Милочка давала молоко для малышки, Мотя делила его на всех.
 После уборки урожая ходили по полям, собирали остатки овощей, зерна или пшена. Раз как-то пошли Маша и Федя на поле, набрали горстку овса, а тут из неоткуда сторож! Испугались дети, похолодело все внутри. Страшно, посадит ведь, иль пальнет из ружья. Стоят перед грозным дядькой, руки трясутся, ноги подкашиваются. Чумазые, в дерюжку одетые, глаза испуганные.
-Дять, ну прости! Прости нас, дять! Нас пятеро у мамки, а батя на войне. Прости, а, дять?
На счастье, попался им добрый сторож, отпустил с миром и зерно не забрал. А бывало по-всякому. Бежали храбрецы до хаты, довольные, что добычу принесли. Гадали всю дорогу, когда война кончится, так хотелось батьку обнять, прижаться к нему или сесть на коленки. Не знали они, что война будет долгой и трудной.

Глава 4.

Перебивались чем могли, мать умудрялась из всего готовить. По осени собирали с полей уже подмороженную свеклу, картошку. Детские ножки наматывали километры, ходили пеши в дырявых калошах, почти босиком, по грязным дорогам. Собирали картофельные очистки, мать промывала, готовила их и ели. Время шло, подросла Наташа. И как-то раз Лиза пошла на птичник с сестрой. Чистит клетку, а она узкая, пролезть вглубь не получается.
- Уди, дай я!
Твердо заявила малышка и проворно запрыгнула в клетку. Маленькая, юркая, шустро прошлась скребком по углам. Бригадирша порадовалась, дала пару яиц и просила еще приходить. Вот так и Наташа стала работать на птичнике. Приносила в дом свою лепту, гордо отдавала матери честно заработанное.

Шли раз девочки с птичника и увязалась за ними собака. Небольшая такая, рыжая, гладкая и худая, как жердь. Лиза погладила ее, Наташе стало жалко бедолагу. Так и пришли все втроем к дому. Мать отругала:
- Вас кормить нечем, ироды, вы зачем собаку приперли? На что она? Вон пошла! Пошла вон!
Мотя гнала, но несчастное животное не уходило. В войну плохо и людям, и зверям. Дети украдкой, по кусочку, подкормили измученную собаку. Она улеглась у печи и уснула.   
Вечером зашла Нюра и поставила макитру на стол.
- Вот, попробуй детей покормить. Я своих кормила. Не шибко вкусно, но коли выбора нет?
- Смекалка завсегда выручит, - согласилась Мотя.
Откинула тряпицу, а там темно-красная жижа.
- Че энто?
- Говяжья кровь. На бойне сегодня коров забили. Это все, что смогла. Закипяти, посоли. И вот еще колобашка.
Мотя развернула белую тряпицу, а там - темный хлебец круглой формы.
- Спасибо тебе, Нюра, - расчувствовалась Матрена. Грудь сдавило, ком перехватил горло.
- Ну что ты, родная моя! Перестань, зазря не надо. Мы же бабы, все стерпим.

Женщины обнялись на прощанье, Нюра убежала домой, а Мотя стала собирать на стол. Разрезала хлебец пополам, часть убрала, другую разделила поровну. Кровь сделала, как научила сестра, поставила макитру на стол и вернулась взять черпак. Когда зашла обратно, увидела у собаки в зубах кусок хлеба.
- Вот зараза! Сволочь! - орала разгневанная мать, лупя то тряпкой, то рукой воровку.
Дети плакали, кричали, просили не бить собаку. Шум поднялся жуткий, громче всех рыдала меньшая Наташа. Загнанная и испуганная собака, поскуливая, вжалась в угол. Мотя на секунду замерла и устало упала на лавку. Из угла на нее горько смотрели печальные собачьи глаза, в них было столько боли, что казалось, она тихо плачет. Сердце сжалось. И впредь, Мотя стала делить еду на семерых.

Мартыниха принесла весть, что в госпитале выкинули старые матрасы. Маша, Федя и Шура притащили пару окровавленных полосатых тюфяков. Содрали с них ткань, Федя натаскал воды, замочили, отстирали и иглой-цыганкой пошили платья и рубахи. Дети радовались обновкам, новое платье - всегда праздник. Почтальон принес долгожданное письмо от отца, мать перечитывала его несколько раз, прижимая к сердцу. На радостях Мотя понеслась к Нюре поделиться.
- Нюра! - крикнула она, подбегая к изгороди.
На крыльце показалась худощавая женщина, на ходу она заматывала в пучок  длинные, чёрные, как смоль, волосы.
- Мотя, че случился? - спрашивала она сестру, вставляя очередную шпильку в тугой пучок.
- Ваня письмо прислал!
- Радость-то какая!
Нюра подскочила и обняла Мотю. Они так и стояли у калитки, оживленно разглядывая треугольный конверт, пока не услышали звонкий голос деда Ефима. Старичок ехал на бричке, груженной дровами, горланя вовсю:
 - Ветры дуйте, ветры войти,
Буйные кружитесь
По станице еду я -
 - все посторонитесь!

Старый ишак медленно тащил повозку, дед развалился на возу, удерживая стремя.
- Тпр-р-р! - крикнул возчик, и ишак послушно остановился.
- Бабоньки, дрова нужны? Я сегодня добрый!
- Где же ты набрался, добрый дед Ефим?
- Цыц! Нечего мне тут зазря напраслину наводить.
- Мы тебя не урекаем, может и сами не прочь!
- А че так? - дивился  старик такому обороту.
- От Вани письмо пришло, радость у нас, - поделилась Мотя.
- Праздник - это хорошо! Нынче все не до веселья, радоваться нечему. Можно только с горя. - разглагольствовал дед.
- А дрова куда везешь? - спросила Мотя.
- Да куда придётся! Хошь,тебе отдам?
- Давай, коль не шутишь!
- Токо все не отдам, самому мало.
Забавный старик рассмешил, и вдруг на душе посветлело. Сестры решили устроить небольшое застолье у Нюры во дворе. Соседки притащили летние дары из скудных хозяйств, стол получился не богатый, но весёлый. Дед Ефим, хихикая в усы, растянул гармонь и запел частушки:
- Раз на деда тень упала,
Столько девок набежало!
Разойдися - дед кричит!
Это шашка так торчит!
-У-у-ух!
Бабоньки выпили по рюмочке, скинув чувяки, пошли в пляс.  А дед знай себе, давай наяривать:
- Всю неделю не спалось,
Не пилось, не елося…
Эх, девчонкам уж давно
Поплясать хотелося.
-У-у-ух!
Старик заметил, что все пляшут, одна только Мила тихо сидит в уголке. И Ефим решил  встряхнуть молодуху, пущай посмеется. Так бодро запел частушку, подмигивая Миле, будто только что сочинил:
- Две оглобли под дугой..
Милку сватает другой!
Зря носил я под полой
Леденец ей золотой!
-У-у-ух! 
Утирая усы, дед подмигнул Миле, грусть исчезла с ее лица, и она расхохоталась. Разудалый звук гармошки вперемешку с задорными частушками дарил праздник, которого так давно не было. Женщины согрели души, и, пусть не надолго, но сбросили с себя тяжелый груз, чтобы завтра начать все заново.

Глава 5.

Несмотря на упорное сопротивление наших войск, фронт приближался. На подступах к городу шли ожесточенные бои. Ранним утром Мотя с Машей и Шурой собирали с поля картошку, вдалеке показалось зарево, жуткий грохот и взрыв.
- Так близко стреляют. Страшно! - вздрогнула Маша, кидая клубень в цыбарку.
Начались налеты, во время бомбежки прятались в погребе. Заслышав гул самолета, неслись в укрытие. Раз как-то побежали в подвал, когда закрыли крышку, заметили - нет Наташи! Мать кинулась наружу, там грохочет, дети в голос ревут. И душа рвется! Мотя обняла их, сползла по стене и заплакала. Когда закончили бомбить, побежали искать. Нет нигде! От страха Наташа залезла под кровать, забилась в угол и сидит, как мышь. В бомбежку погибла собака, сильно горевали. Федя под старой грушей выкопал ямку, там и закопали любимого Шарика.

Бомбёжки продолжались. На улицах шли бои, дети слышали свист пуль и звук автоматной очереди. Бойцы Красной Армии, совсем мальчишки, вчерашние курсанты, стояли насмерть. И все же в августе сорок второго началась оккупация. Город изменился, улицы опустели. Безликие люди жались к стенке, боязливо озираясь по сторонам. Фашисты пришли со своими порядками и согнали людей на площадь.
- Кто хочет у нас служить? -  с наглой улыбкой спрашивал эсэсовец.
Ответ был очевидным, но, к удивлению односельчан, нашелся доброволец.
- Я!
Из толпы вышел Мотин сосед, через пару домов напротив. Площадь загудела в негодовании.
- Молчать!  - орал фриц на своем, за ним вторил толмач.
- Ах ты ж негодник! Ирод проклятый! Че творишь?! Пацаном голопузым гойдал, а теперя в полицаи подался! Портки фрицам лизать! Сволочь! - ругался из толпы дед Ефим.
- Я жрать хочу!
Фриц одобрительно усмехнулся сопляку, кивнул автоматчикам и те мигом вытащили деда на площадь. Народ, замерев, слушал немецкую речь.
- А ты жрать не хочешь? - перевел толмач.
- Нет, я сытый!
Немец посмотрел старику в глаза. Ефима знали как балагура и любителя заложить за воротник. Сейчас перед народом стоял иной Ефим, он гордо и бесстрашно глядел в упор на эсэсовца. Уверенным и жестким взглядом дед будто пытался уничтожить фрица на месте. Односельчане встревожились.
- Russisches schwein!
Брезгливо произнес немец и хлестнул деда по лицу белым платком. Отошел в сторону, махнул автоматчику, и тот нажал на курок. Посреди площади, в луже крови, лежал дед Ефим. От неожиданности толпа попятилась назад. Бабы завыли. Мотя не успела прикрыть детям глаза. Все стояли в оцепенении, дети плакали. Немец отчеканил на своем, и полицай произнес:
- Так будет с каждым, кому не нравится наша власть!

И начался сущий ад. По улицам носились легковые и грузовые машины с номерами ЕК-12-СД - одного из двенадцати карательных отрядов. Людей грузили сотнями в душегубки, возили по городу, пока не задохнутся, а трупы сбрасывали в котлован за кирпичным заводом. Мать наказывала детям - в ту сторону ни ногой. Колхозных коров угнали, забрали всю живность. Пришли и в Мотину хату. В доме ничего не нашли, зато фриц в огороде, набрал цыбарку помидор. Мотя кинулась к двери.
- Не дам! Не пущу!
Немец с автоматом, а против - маленькая женщина с кулаками, фриц  дернул затвор. Дети замерли в ужасе. Маша кинулась закрыть собой  мать.
- Киндер фюнф! Киндер фюнф! - кричала она, на ломанном немецком умоляя не трогать мать.
Помог случай. Подъехал мотоциклист, что-то крикнул и фашист уехал, прихватив цыбарку с собой. Позже Мартыниха рассказала, что в тот день партизаны обстреляли немецкую часть.

  Фашисты расстреливали сотнями, искали евреев и комиссаров. Соседку Моти забрали, кто-то донес и больше ее никто не видел.
Лихо настало. В хате стыть жуткая, сожгли все, дров не осталось. И на рассвете вчетвером:  Шура, Маша, Лиза и Федя пошли за хворостом. Путь не близкий, набрали связки - и обратно. Глядь, а рядом - немцы! Схоронились под большим камнем. Низина, как на ладони, и видно, фрицы пленных к оврагу гонят, а они в лохмытах, телешие, чумазые. Больно смотреть. Автомат как затараторил, а Лиза как вскрикнет! Автоматчик резко повернулся…
- Тикаем! -  кричит Федя.
Подпрыгнули и понеслись без оглядки. Пули летят следом, ветки трещат под градом свинца.
- Ложись!
Упали и ползли, а автоматчик упорный, без остановки поливает. Грохочет на весь лес. Маша чуть поднялась, и пуля просвистела над ухом. Думали - все! Но тут начался склон, и дети кубарем покатились вниз, будто клубки от снеговика. Прислушались,тихо!
- Лечу и думаю: “Все, налыгнулась Манька!” - Маша нарушила тишину, и сразу все оживились.
- Я дюжа перепугалась, - призналась Шура.
- И я, - вторил ей Федя.
- Ты же горланил нам! - усмехнулась Лиза.
- Горланил-то одно, а вот пойду в сторонку, чтоб штаны не замочить.
Девчонки переглянулись, хихикая. Собранные вязанки второпях побросали, хворост пришлось набирать заново. Возвращались по темному. Шли околицей, чтоб на фрицев не нарваться. Идут тихо, говорят шепотом. Подходят до кладки, глядь -  а там мать стоит. Кинулась к ним, давай обнимать, целовать:
- Родимые мои! Хорошие мои! Пригожие мои!
Причитает, а слезы катятся. Обнялись и побрели до хаты. Услыхала она, что фрицы на Машуке расстреливают. 
- Как держала горшок в руках, так и выпустила! Не в чем больше кашу варить, - горевала мать.
- Так у нас и каши нет, - вспомнила Лиза.
Переглянулись и дружно рассмеялись. Пережитый страх прошел, лишь утром увидели - волосы у мамы побелели.

Наконец пришел день, когда немцы отступили. Как все радовались! Заглянул военный, сказал, что Ваня Климов в госпитале лежит. Мотя накинула платок, забежала к Миле, наказала за детьми глянуть, и понеслась искать Ваню. В городском госпитале Вани не было, сказали, он может быть в другом городе. Дело в том, что в военные годы Кавминводы были одним большим  госпиталем. Раненых много, да и фамилия не редкая. Вот Мотя и ходила из одного города в другой. Домой вернулась разбитая. Климова она нашла, но не своего Ваню. Сестры, как могли, утешали.

В оккупацию Нюра приютила девочку еврейку, ее родителей убили фашисты. Назвали ее Нюся.
 Работали трудно, но вместе полегче. Милыну корову угнали наглые фрицы, но проныра Мартыниха где-то отыскала приблудную козу. Все были счастливы, жизнь налаживалась. 
Однажды теплым утром Мотя кружилась на кухне.
- Мотя! Мотя! - кликала Мартыниха за калиткой.
- Ну чего тебе? Балаболка, опять пришла языком почесать.
- Война закончилась! Мужики наши вернутся!
Мотя скинула платок и присела. Услышав новость, дети выскочили на улицу. Радовались, прыгали, сигали, кричали от счастья!
Односельчане прям на улице накрыли длинный стол, не богато, но от души. Пели песни, плясали и смеялись.
Вскоре стали приходить эшелоны с фронта, дети всей гурьбой гойдали на вокзал. Стоят в сторонке и смотрят, как другие обнимают батю, кидаются ему на шею, он хватает девчушку, такую же, как Наташа, подкидывает ее, а она звонко хохочет. Эшелоны шли, но отца все не было. Детки посмотрят со стороны, и тихо бредут домой. 

Как-то утром у калитки остановился почтальон. Пострелята на радостях кинулись к матери:
- Мама! Мама! Там почтальон пришел!
Мотя выбежала на улицу, развернула бумагу... Ее жуткий, истошный крик перепугал всю округу. Прибежала Нюра, за нею Мила, сбежались соседки. Мотя упала без чувств. Бабы затащили ее в хату, вокруг бегали встревоженные дети, не понимая, что случилось. Мила взяла листок и прочла, как приговор: “Пропал без вести”.
Соседки разошлись, а сестры еще долго беседовали. Скоро дети стали замечать, что мать продолжает ждать отца, говорит о нем так, будто он ушел вчера и скоро вернется.
Мотя была молода, недурна собой. И однажды к ней постучал сосед Мишка, недавно вернулся с фронта, его семья погибла при бомбежке. Но делать нечего, надо жить дальше.
- Мотя, может, чаем напоишь? По соседски!
- Нема у меня чая! - буркнула хозяйка.
Сосед стал захаживать, то дров нарубит, то гостинцев детям принесет. Бабы судачить стали. Мотя сердилась на них:
- Цыц! Балаболки!
Заходит как-то Михаил на порог, а она его веником как погнала:
- А ну геть отседа! Повадился! Жаних нашолси! Пошел отседа! Сам запомни, и другим накажи, шоб неповадно было. Я своего Ваню двадцать лет ждать буду. А ты иди в другую хату счастья искать.
Словно ниоткуда появилась Мартыниха:
- Мотя! Мотя!
- Че орешь, як глашенная?
- Куда жениха подевала?! Дюжа гарный хлопец! - ехидничала баба.
- Налыгнулся жених! Был и сплыл! Иди, куда шла!
Мотя махнула рукой и зашла в хату. Случай не остался незамеченным, бабы долго судачили. Но Мотя, не обращая на толки и пересуды, продолжала ждать своего Ваню. Сядет у окна и смотрит на дорогу. Иной раз подойдет, откинет занавеску и выглядывает, не идет ли Ваня.
Время шло, дети выросли. У всех Мотя гуляла на свадьбе, весело, с шутками да прибаутками. Нальет себе стопочку, скажет слово, и со всего маху бац! - рюмку об пол. На счастье!