Отец

    Наверное, старческая сентиментальность подвигла мою сестрицу найти и поставить на пианино этот портрет моего отца. Его я не видел лет шестьдесят, и теперь, глядя на это знакомое и незнакомое лицо, мне почему-то на память пришли пушкинские строки:

                Цветок засохший, безуханный,
                Забытый в книге вижу я;
                И вот уже мечтою странной
                Душа наполнилась моя:

                Где цвел? когда? какой весною?
                И долго ль цвел? и сорван кем,
                Чужой, знакомой ли рукою?
                И положен сюда зачем?

     Конечно, портрет - не цветок, забытый в книге, но мысли навевает те же, и так же печалит и пробуждает полувопросы и щемящие душу сожаления, сожаления, что отца я так никогда и не видел, и очень мало знаю о нём.
     Он умер за два месяца до моего рождения. Молодой (37 лет),  здоровый, под метр восемьдесят ростом, отец попал в больницу с ангиной и ушёл из жизни через несколько дней от заражения крови.
     Для меня, в память о нём, остались лишь две фотографии: эта, висевшая когда-то на стене нашей комнаты рядом с портретом моей мамы и траурная, где отец покоится в гробу в окружении знакомых и незнакомых мне людей со скорбными лицами и потухшими глазами.
     Я так с младенчества привык, что у меня нет отца, что и не задавал любопытных вопросов о нём. Воспоминания о нем приходили, когда по церковным праздникам после посещения церкви  Петра и Павла, что на Солдатской улице, мы с мамой шли на Введенское кладбище к его могиле.  Бронзовые буквы на тогда еще белой  мраморной плите лаконизмом трёх строк напоминали, что жил на земле с 1901 до 1938 года некий Кадыков Григорий Никитич. И всё!
     Я где-то читал, что полевая структура (читай – душа) человека живёт, пока её помнят на земле. Может быть, эта плита (дай бог, чтобы она долго стояла) и будет гарантом жизни души отца, даже когда и мы – его дети тоже уйдём из этой жизни.
     Так что я знаю о своём отце? Знаю, что родился он в селе Дмитриевка Тамбовской губернии, рано приобщился к строительному ремеслу (мужики из села уходили на заработки).               
     Где он учился помимо сельско-приходской школы, мне до сих пор не понятно. А как стал строителем? Ведь в Дмитриевке даже в 54-55 годах прошлого века, когда я ездил туда на каникулы, не было ни одного каменного дома, а только бревенчатые, под соломенными крышами.
      В гражданскую войну отец служил в Красной армии пулемётчиком. По возвращении домой, чуть не был расстрелян за, якобы, участие в Антоновском восстании. Спас сослуживец по Красной армии, убедивший чекистов, что мой отец красноармеец.
     Где был отец с 1921 года до приезда в Москву в 1930 году почти ничего не знаю. В последние годы жизни отец работал прорабом в ряде строительных организаций. Иногда, проезжая район Авиамоторной улицы, смотрю на дом, построенный, как мне говорила мама, с участием моего отца. Как хорошо, что человек, после себя что-то оставил для людей.
     Не сомневаюсь, что не случись с ним такой трагический уход, я бы сейчас шёл с его портретом в Бессмертном полку по Красной площади Москвы.
     И каждыё раз, уже сейчас, приходя на Введенское кладбище и стоя перед надгробной плитой моих родителей, я прошу прощения у своего отца за то, что не стал таким же, как мне кажется, сильным, как он.