Корчмарь

 Виктор Матюк

Корчмарь

Пришлось мне иди сквозь дождь и тьму, чтобы осуществить давнишнюю мечту,
Тело тянулось к теплу, пришлось зайти в старую еврейскую корчму,
Там гульба и веселье, везде царит безделье, слышны соловьиные трели,
Никто в тот миг не говорил о деле, весёлую пирушку украшала пивная кружка
Из Богемского хрусталя, она привезена издалека для старого еврея корчмаря!
Он прислал к столу девицу, будто таинственную птицу для старого путника,
Который ушёл в бега, но ему помешали дождь, снег и пурга продолжить путь,
И вот ему пришлось свернуть с незнакомой стези, его сапоги по голенища в грязи,
Он вынужден был ползком ползти, обходя огромные лужи после проливного дождя,
Честь блюдя, мужик решил член на всё забить и свои потребности в корчме удовлетворить!
Как бы ему лоб до крови не зашибить?! Он дует туда, где горячо, небольшими глотками пьёт вино
Из старой бочки, ему его приносят без проволочки, стоит лишь рукой взмахнуть,
Как хрустальная кружка тут как тут! Скрежещет зуб о зуб, сужен эзотерический круг,
Но того старика нельзя взять на авось, старый барбос перегрызёт кость любому,
Даже анахорету святому  или же повесе молодому, если они попытались бы ему дорогу перейти!
Люди в корчме пировали, пели и танцевали, дожидаясь, рассвет,
Будто собирались жить ещё тыщу лет! Всуе бытия перед молодой грешницей предстал и я,
Толпа шумела и орала, вино алкала из огромной бочки, прыгала с кочки на кочку,
И без проволочки оплачивала старые долги, старый корчмарь встал не с той ноги,
Странная боль в груди не позволяла святость блюсти, Господи, грешника прости,
В хрустальном бокале терпкое вино блестит, его можно через своё нутро пропустить,
И обо всех негораздах жизни на время забыть, природа всем нам отомстит
За сомнительный быт! Старый жид едва кряхтит, он хочет до ста лет дожить,
И конец всем сплетням положить, он подходит к моему столу и воздаёт небу хвалу,
Я пристально на старого еврея смотрю, и молчу, как рыба, он старого пошиба,
Он не бросится с обрыва за женщиной любимой в миг страстного порыва,
Улыбнётся без надрыва, и попытается надыбать место то, где намедни прошла мотыга,
Она затеяла всю интригу отношений, теперь озноб валит старика с обеих ног!
Он на одно ухо оглох, у него короб грехов, есть  масса долгов,
Небесный покров распростёрся над пьяной толпой, там весь род людской
Пошёл на водопой, каждый шёл в ту старую корчму по разумению своему,
Кем-то двигала любовь, в ком-то вновь взыграла кровь, смешался холод смерти
С жаром жизни, и все мысли в ожидании зависли в сумраке земной круговерти!
Гуляли и пировали воры и вандалы, их мысли петляли по узкой стезе,
Порой сами перечили себе, жар остался в каждой душе, как в старом зеркале,
Покоится время былое, где жизнь охвачена покоем, вдалеке звёзды алые горят,
Люди кричат и шёпотом никак не говорят! Только терпкое вино по губам текло,
Но в рот не попадало, упыри и вандалы в одну шеренгу встали, нравственные путы разорвали,
И побежали по узкое стезе, пытаясь доказать самим себе, что страсть таится вовне,
Отделившись от толпы, старик попробовал избавиться от узды, увы, его усилия тщетны,
Люди алчны, подлы и жадны, смотришь на них со стороны со стороны Ариадны,
И видишь наглых и жадных, агрессивных и беспощадных! Вот тогда заплакала душа моя
Горькими слезами, появились отёки у неё под глазами, земля окропилась дождями,
Будто над ней пронёсся цунами! Где-то там под облаками мертвых душ встречают с цветами,
А здесь благоразумия нет, давно простыл его чётко обозначенный след!
Дрожа по-человечьи, будто лист пожухлого камыша, втягиваю шею в мускулистые плечи,
И жду с неба упавшую судьбоносную звезду, её милость с ориентира сбилась,
Ничего не изменилось, время тут же остановилось, а небо стремглав затмилось!
Что-то с мирозданием стряслось, сумасшествие по родным пригоркам понеслось
Под откос мирского бытия, чужаком здесь выгляжу я, в другие времена солнечная сторона
Деревянной корчмы во время студёной зимы могла шутки ради седыми сделать чёрные пряди
 Мужских волос. Мысли неслись вразброс и вместе, иногда потоптавшись на месте,
Вставали в позу протеста, но никто не помышлял об инцесте, даже алкаши в глубине души
Не пытались сойти с проторённой намедни стези! На ночном сумасшедшем концерте,
Кто-то крикнул, что старость опаснее смерти, не верите – проверьте?!
За окнами наземь сыпался белый и пушистый снег, в души вошёл хмель.
Никто в тот  миг не вспоминал потерь, они, как метель на дворе:
Пришла, отбушевала и прочь ушла, бог весть куда, закусив удила!
Могучей когда-то была эта земля, плодоносили сады и поля,
А виноградная лоза давали дивный сок, им можно впрок
Страждущей душе помочь встать с пятки на носок, видит бог,
 Что кое-кто даже в старой корчме проповедует ложь,
Что посеешь, то пожнёшь! Поддатые люди меж собой, как сизари воркуют,
Носом в тарелки клюют, и водку большими глотками пьют! Все семь дней недели
Во время пурги и метели гости в корчме просидели, там пили и ели,
Их никто не выставлял на задворки, они не сидели взаперти,
Спали на приставных стульях внутри, на стул бросался овчинный тулуп,
Словно на лошадиный круп протёртый до дыр старый зипун!
Бывали розни и скандалы, когда люди за разными столами бухали,
Люди роптали на жизнь, у одних она теряла смысл, для других – роковая мысль
Выносила собственный вердикт, она в память вонзалась, будто стих из слов наивных и простых,
Когда под рукой не было других! Семидневная пьянка не могла закончиться добром,
Язык становился помелом, ему не писан закон, только призраки былого говорили снова
С разумом, о чём? Практически ни  о чём, теоретически речь шла то о том, то о сём,
Кое-кого старый корчмарь выносил на руках в бревенчатый сарай, потому что пьянь
Куда ни спрячь, не будет тихо и спокойно спать! В том сарае оконные проёмы без стекла,
Жалость охватила старика, когда вечерняя мгла заставила грызть удила  деревенского мужика,
Сгоревшего дотла от избытка алкоголя, принятого вовнутрь, через десять минут исчезла дурь,
Мужик попробовал глубоко вдохнуть, и мертвецким сном до утра уснуть, но там стынь такая,
 Что душа простая пьяницы – расстегая, на людскую жалость уповая,
Вдруг в тебе алкаша не признает? Корчмарь хоть и был стар, и постоянно вдыхал пьяный угар,
Он легко переносил своей судьбы удар то в бровь, то в глаз, то в пах, вот и сейчас
У толпы на глазах молодой кидала не стал ему платить за сносную еду и быт!
Убойный удар между рыскающих глаз стремглав погасил нарастающий скандал,
У одного – фингал под глазом, у другого – ссадин на кулаке много, но лишь одна кровоточит,
Им взгляд слепит! Ему нельзя забыть о том душу щемит, и она в ночи немыслимо болит,
Не выплачен кредит местному кредитору, взгляд тянется в гору,
Поставщик поставляет гнилые помидоры, люди орут хором,
Что когда-то они здесь пили только белое вино, его нет уже давно,
И в долг налить корчмаря просили, а их на руках из корчмы выносили!
Вот так и жили, вдоволь ели, вдоволь пили, но вдруг к власти пришли большевики,
О****енели местные мужики, те одним движением руки вскрывали чужие сундуки,
«Кто ты, чтобы еврея сажать в клеть  на нары, ты – сам еврей и в душе твоей иудейский инстинкт
Тебе велит никогда не брать долги кредит?!» Время подхватила слова ветхого старика,
Его жена посудомойкой работать пошла, дочка стала секретуткой, то есть проституткой,
В местном райкоме, в доме воцарился бардак,
Даме в белой панаме приказали комсомолкой стать,
Нацепили на старый еврейский лапсердак красно-алый бант, выдали мандат,
Что она по доброй воле на сторону Советов перешла, а корчма была сожжена!
Бедный корчмарь взял в руки Талмуд, читал тридцать или сорок минут,
Но не вник в истину в суть, решил передохнуть, ведь сруб империи большевики срубили,
Белую гвардию перебили, кого не успели истребить, успели на нары посадить!
Вернуть бы времена старые, но как, в Чека забирают даже баб, им бы детей рожать,
Но их заставляют сеять и пахать, трещат кнуты над головами, попов изгнали из храмов,
Евреев превратили ни во что, в сущее дерьмо, им на Россию плевать,
Семья не должна мыкаться и горевать! Накренясь в сторону Кремля,
Кресты на братских могилах лежат, жизнь превратилась в кромешный Ад,
Но голос подонков продолжает вещать, в нём есть и присвист, картавость и жесть,
Изношена иудейская совесть и честь, жидов здесь никогда не любили,
Новые власти их тоже не хвалили, приближали вечно гонимых и нелюбимых
К глубокой могиле, на исходе мощь и силы,
Бывшие вурдалаки и упыри к власти  надолго пришли!
С каторги неоднократно бежали, грабили и убивали,
 А мы не смогли сбежать с богом проклятой земли! Путеводная звезда сияет вдали,
Сузился зрачок, он всегда смотрел женщинам между статных ног, теперь взгляд изнемог,
Над ним навис смертельный кипарис!  Жизнь устремилась вниз по выжженной дороге,
До крови разбиты старые и больные ноги, юмор загнан в углы, Ленин умер, но его дело живёт,
Плачет народ и ждёт, когда же другое поколение к власти придёт? Грехам властей потерян счёт,
Что такое – не везёт и как с ним бороться? Прошлое назад уже не вернётся, и потому закрой рот,
Втяни живот и резину долго не тяни, на исходе дни всеобщей любви! Живая душа,
Припугнуть желает врага, её мешают то дождь, то стынь, то пурга,
Только деревенский печник – не лыком шит, он на всю округу кричит,
Что он – большевик, народ пожимает плечами и не желает общаться с алкашами,
Но тот, кто росточком невелик и букву «Р» не говорит, неказист и лысоват
Направил баб в собственный авангард, они должны подставлять свой зад
Под утехи толпы, но они не настолько глупы, чтобы терпеть народные укоры!
Оставив споры в стороне, свои секреты не доверили стране, уж лучше путеводной звезде
Тихо пару фраз сказать и бежать и бежать, куда глаза глядят, оставив кромешный ад загнивать!
Слегка картавя, власть обращается к толпе, стоит на броневике и говорит о мирской суете,
Кто же тот большевик, что самовольно влез на броневик?
Он простую кепку тоже носит и императора поносит,
Денег в германцев просит, все буквы не произносит, слегка гундосит,
Но он добрый и простой, он не предвещал стране застой, кто такой отобрал у толпы покой?
Тогда лютая стужа бала, когда его смерть унесла частицу нашего тепла, но не звонили колокола,
Пухом ему земля, его память была светла, но не всегда, раком встала страна, закусив удила,
Покоряла Сибирь и Дальний восток, неужто Бог её на такие напасти сам обрёк?
Камень на камень, кирпич на кирпич, будем и мы пить магарыч: умер Ильич,
Он когда бросил клич: землю крестьян, заводы рабочим, а сам, между прочим,
Не видел воочию, как люди камни ворочают, когда их отправляют в тайгу?
Там вырос Шойгу, теперь под плач жидков и вой гудков, он тоже готов
Похоронить нового миссию, дабы спасти Россию от залпов пушек и мортир!
Страж Московии навытяжку застыл, шаманским посохом чело осенил,
И уста в студёной воде окропил, его бы унизила собственная речь,
Если бы он нагло сбросил тяжкую ношу с плеч, над его головою
Небо тёмно-голубое, в стране изгоев и ****ей жить стало немного веселей,
Нет овощей для кацапских щей, везде царит разруха, гудит голодное брюхо,
А над ухом зудит голодная муха,  ей плевать на могучий и великий язык,
При его воспоминании она дрожит, как осенний опавший долу пожухлый лист!
Инстинкт самосохранения влияет на поведение толпы, пусть проведение
Нам дарит вдохновение, а власть тюремные башмаки без шнурков,
Лязг пут и оков доносится с дальних окраин страны, стучат стаканы,
Гуляют сатрапы, их обслуживают статные моложавые бабы,
Попраны законы древней старины, все мы грешны,
Плач каждой строфы при свете ущербной Луны
Напоминает о назначении шестой графы,
Звук падающей долу слезы старого корчмаря
Остановить не смогла багрово-красная заря!
Вышел старый жид на тот большак, где каждый божий раб
Когда-то тискал молоденьких баб, теперь они спешат
Вспоминать тот многолюдный тракт, страсть взяла антракт,
Пусть любовь сто раз обманет, день нравственного суда когда-то настанет,
И грянет колокольный перезвон, но и он не заглушит боль и стон,
Затмится небосклон, не зазвонит телефон, старый еврей не полезет на рожон,
Он рождён был у моря, с ветром и волнами споря, пережил немало горя,
Такова еврейская доля: бежать и былые долги возвращать.  Защищая каждую пядь земли,
Где были взращены дети, они здесь росли, от этих мест никуда старику не деться!
Он привык с каждой травинкой дружить, как на свете без любви прожить?
Млечный путь завис над головой, взгляд, омытый горькой слезой
Упёрся в небосвод голубой, его тянет домой, но там царит разбой большевиков,
Ход ручных часов напоминает старому горемыке, что  беды великие ждут впереди!
Как не суди, как не ряди, идёшь по колено в грязи, не можешь любить – сиди и дружи!
Тащи свой воз на себе, покорившись року и судьбе, небось, никогда не кончатся твои скитания,
Через годы, через расстояния на чужой дороге, в стороне другой,  ты не скажешь до свидания
В своё оправдание рухляди старой, вы когда-то были замечательной парой, а теперь
Стоите на коленях перед карой небес, бывшая белошвейка и старый балбес – еврей,
Вас судьба гонит взашей с вотчины своей! Чем больше мы женщину любим, тем меньше она
В нас влюблена! Грешница моя, как вспаханная земля одному верна, на вид невинна она,
Хотя если пристально взглянуть в её выпученные глаза, из них брызнет горькая слеза,
Взять её в руки нельзя, не бывает дыма без огня! В орлянку мы с бабой играли,
Кричали и стенали, едва все деньги не проиграли, потом на ноги встали,
Даже оказавшись в опале, попытались избежать розней и скандалов!
В компании молодых шакалов бытие прошло, им ещё повезло,
Жизнь уходит прочь, над чужим подворьем нависла холодная ночь!
Только господь им чем-то сможет помочь, им некуда уже спешить,
Хочется жить и посмешищем не быть! Надо огород городить среди новых руин,
Но старый жид – не один, старая еврейка рядом с ним, между ними ни один конфликт
Не был бисером расшит, каждый был одержим сокровенной мечтой, она исчезла само собой!
Прошлое, наглое и дотошное, лижет тебе истоптанные ложью подошвы,
Прижмёшь его ногой, мысли понесутся вразнобой, споря с роком и судьбой
О суете мирской, вот-вот начнут огрызаться, скулить и кусаться,
Трудно принять решение простое немощному изгою,
Он привык идти за своею путеводной звездою,
Пока её свет не перекроет горная гряда
Из столетних глыб  пакового льда!
Горе и страдание скрываются за спиной молчания,
У старика нет особого желания понести наказание
За молодости грех, судьба разделала его под орех!
Инстинкт любви и инстинкт самосохранения
Полны презрения к бедной еврейской семье,
Им покой, и счастье снятся только в глубоком сне,
Чем ближе к весне, тем быстрее дни жизни летят и летят
Свирепой дорогой по направлению в кромешный Ад!
Стёкла в съёмном доме дребезжат, поезда свистят,
Колёса о рельсы стучат: тик-так-тик-так, будто автомат,
Привыкший без пауз стрелять! Низко пасть, лицом в асфальт
Еврею ни к лицу, он молится Творцу и просит помочь ему, судя по всему,
Никто уже не поможет ему! Никого не сужу, себя всегда стыжу,
И бегу без удержу, пока голову замертво не сложу на могильный холм,
Крест давно уже стоит на нём, себе давно не принадлежу, вот так и живу,
Нет, доживаю собственный век, как всякий грешный человек замедляю бег
На месте, человек – без совести и чести и все, кто с ним вместе, стремятся туда,
Где во все времена тлена и сгорала  душа в потёмках земного бытия! Грешен я, господа,
Честна жена, когда она была жива, по ней не звонили колокола, жизнь должна быть,
Как натянутая нить между двумя влюблёнными телами, конец не за горами,
Здесь благословенный свет сияет грешникам вослед уже немало лет, из них каждый
Умер не от переохлаждения и жажды, голубь бумажный лишил их души харизмы,
С тех пор странные катаклизмы не уходят из невзрачной жизни толпы,
На которую большевики набросили путы и кандалы, а злые языки
По этапу ушли за тридевять земель, редкая оттепель вызывает капель!
Теперь отсель грозить мы будет бывшему соседу, путь он празднует победу
И подобно сердцееду каждый вторник и среду приглашает нищих к обеду,
Гаснут в сумраке ночи обидные слова про старого и невзрачного корчмаря.
Он, уходя, вдыхал смесь ветра и дождя, сейчас его жизнь вне земного бытия,
Он сам для себя и учитель, и судья, где-то там осталась прапрадедов земля,
А здесь она – ничья, как и песня степного соловья у извилистого широкого ручья!
Ночь прячет ключи и мысли от степного костра, без них жизнь старого жида пуста,
Долу падает крупная слеза, он плачет не зря, здесь шумит вековая тайга,
Из неё без потерь выбраться нельзя! Можно легко столкнуть слабака далеко вниз,
И это сделал еврей-большевик, он к житейским проказам привык, смеясь, свой путь пройдя,
Он понял, что в голове нет царя, вокруг одна вода, не осталось ни кола, ни двора!
Пришло время узнать имена собственных врагов, и почему шла война среди жидков?
Человек тратит себя ради великой цели, а на деле останавливается вблизи половой щели!
В русской купели, как в одесском борделе, умные люди охуели, большевики вконец обнаглели,
Озвучены высокие цели, уже листья давно пожелтели, а от повседневной карусели бытия
Не могу отмыться ни я, ни вся моя семья! Знающие люди говорят, что рукописи не горят,
А кромешный Ад продолжает протестовать и рядом шагать, отвлекая каждый раз
С помощью заученных фраз нищий духом класс, он без лишних тирад  идёт наугад,
До самой смерти ищет клад во глубине сибирских руд, но его нигде давно уже не ждут!
Искажена истина и суть земного бытия, к делу не пришить слова, петляет стезя между трёх сосен,
Не успел оглянуться, легкая проседь обозначила золотую осень на твоём пути,
Мимо неё не проехать, не пройти, остался в памяти лишь невзрачный звук,
Отбившихся от рук и губ, простых на вид фраз и слов, смысл тайн – в них,
Потом и он затих, исчез среди привольных равнин и глубин морских!
Велико мы видим издали, а вблизи оно неуловимо, мы проходимо мимо.
Не замечая интригу собственного жития, а она, как два звена,
Выпавших из цепи событий, мы жаждем открытий и действуем по наитию,
Нам природа отвечает взаимностью, но с оглаской не торопится,
Жизнь не станет сказкой для тех, кто рассчитывает на сиюминутный успех!
Один – за всех и все – за одного, вот и пошло к душе тепло, видать время подошло
Оставить беззаботное естество от детища своего! Лжив зов фраз и слов лишает любовь
Иллюзорных дворцов, цокота высоких женских каблуков, но множество грехов
О себе напоминают вновь и вновь, пролита кровь за отчизну и вот ты встал на тропу тризны,
От прежней жизни остался отблеск один, но ты не достиг заповедных вершин,
Состарившийся кретин взял в руки молот и клин, клин вышибается клином,
В порыве едином ты стал Гражданином! Избавил небесную синь от собственных морщин,
Принял теофедрин, стал глубже дышать, и божья благодать вынырнула из небесных пучин,
Чтобы простой гражданин, как сизокрылый Серафим вновь в небе парил и парил,
И даже оставшись без сил, не впал в глубокое раздумье, чтобы в душе не вернулось безумье!
Оно непонятно мне. Разум при мне, но жизнь пролетала, как в летаргическом сне,
В тиши, во мраке заточенья рождалось вдохновенье, из переплетенья слов
Рождалось множество стихов, уменье пережить очередное паденье,
Дано не всем, а зачем? Всё – тлен, всё – суета, после тебя не останется  ни травинки, ни куста.
Будет зиять с утра  одна и та же пустота на месте скопища греха! Ты же ещё не калека,
Так что живи и в порыве всеобщей любви во благо Отечества твори,
Поспешно иди впереди  грядущего века и душу свою не застуди!
Жизнь прожить, не поле перейти! Неисповедимы Господние пути!

г. Ржищев
14 октября 2021г.
18:04