Чирандживи-Петька и отвал истории

Все, что могло пойти неправильно, пошло так. Обрушилось на головы, подпалило пятки – это как вам нравится, судари мои. У кого есть хвост, можете сказать про него. В общем, радость обернулась печалью, а сладость – горечью.

Так шло некоторое время, потом еще какое-то и еще… Наконец родились новые люди. Их тоже пожрала пропасть. И следующих за ними. И не было конца-края этому несчастью, пока однажды не явился в страну пастух, звавшийся не то Петькой, не то Чирандживи.

Нес он на плечах козлика. Козлик на чем свет блеял. А уже за ними плелся блохастый пес, звавшийся Фуфыр, – потому, наверное, что шерсть на нем жила клочьями. То есть кое-где ее не было вообще, а кое-где изобильно, словно островками над серой гладью, поросшими деревами и хворостиной.

На них жило сто тридцать блох и еще одна, неприкаянная, гонимая, шлявшаяся по голой шкуре, мертвенно-серой от многих лет, проведенных Фуфыром в странствиях. Даже и без них, вестимо, она была бы шкурой старого ворчливого пса, потому что главное путешествие происходит не дорогами, а годами.

Та блоха кусала лишь под хвостом и принадлежала к низшей блошиной касте, жила одиноко и беспросветно – вечно находясь на виду, а все ж в темноте и мраке. Бывает так, судари мои.

Выше я сказал, сколько на Фуфыре имелось блох. Кто станет пересчитывать блох, спросите вы меня? Скажу вам: другие блохи. Потому что эти были необыкновенны – имели свой устав, короля и войско, казначея, лекаря, блудных дев, философа, огородника, шута грустного и шута веселого, бочара, бродягу, ткача, топографа, поэта, мельника, пастыря (вещавшего, что дурно и хорошо, если соглашался король) и гадателя (который по росту шерсти охотно предрекал всем желающим и ни в каких согласиях не нуждался, поскольку ворожил и королю тоже).

Блохи эти зорко блюли границы и всяких чужаков – кого гнали, кого скидывали, а кого казнили на видном месте. Казнь блошиная проходила по традиции на груди у пса, где плешь была полукругом и располагала к официальности.

Город, в который они вошли, явно был в упадке. Торговлишка шла не бойко. Народ одет небогато. Кое-где мелькали демоны и дурные люди, зыркая из-под капюшонов, и было невозможно сказать – тайные они стражи или явные они воры. Явные стражи тоже были, с пиками и мечами в ножнах. Не стесняясь подходили к прилавкам и брали с них, что по сердцу. Никто их не ловил, ибо кто же сторожит сторожей?

Демонов Чирандживи-Петька не опасался, потому что под хитоном нес оберег с печатью. А с людьми, по опытности своей, был внимателен. Известно, что на человека не всякая печать действует, а только отдельных учреждений, которые не почтенны к странникам.

Чирандживи-Петька искал ночлег, ловко обходя стражу. Старый пес тащился, обнюхивая углы, брал крохи с пыльной дороги, оброненные прохожими, жевавшими на ходу лепешки. Блохи, убаюканные походом, дремали, кроме одной, от которой у Фуфыра чесалось там, где не посмотреть. Козлик страдал депрессией и уже не блеял, просил только бросить его волкам, а буде не в наличии злые волки – как-нибудь прикончить, но только с мукой, чтобы искупить свой козлиный грех.

– В чем твой грех? – спросил его Чирандживи-Петька.

– О сем не ведаю, – сказал козлик, – но чувствую: полон им.

– Хорошо, – согласно кивнул пастух, – как встречу волков – отдам тебя на поживу. А пока заткнись.

Наконец Чирандживи-Петька нашел приют. Порожнюю конюшню, старую, с разобранной крышей и кривым полом. Лошадей увели в другую, а с этой еще не решили, что предпринять – развалить или перестроить. Так она стояла во всякий день.

Хозяин пожал плечами, когда ему предложили плату, и взял медяк. За него дал ведро воды и напутствие: не ходить в темноте к отвалу.

– Что за отвал? – спросил Чирандживи-Петька.

– Вестимо, отвал истории, – ответил непонятно хозяин и был таков.

– А где он, чтоб не ходить?! – крикнул вдогонку козлик, сам не свой до острых переживаний. Было в нем, судари мои, что-то от психопата.

– Туда, – махнул, не оборачиваясь, хозяин, покидая конюший двор.

Все трое посмотрели «туда». Но ничего не увидели, кроме выбеленных солнцем мазанок и пустого переулка, вившегося промеж. Впрочем, задержав взгляд, вы бы убедились, что был он не совсем пуст: кто-то плеснул помои, открыв калитку, медленно прошла старуха с ослом, босоногий мальчик спрыгнул с одной изгороди и тут же перелез на другую. Были еще птицы и муравьи и ящерицы-песчанки, сторожившие жуков под свесами соломенных крыш. Конечно, не восточный базар, но и не пустота.

Так решили: поделить натрое лепешку, обретенную по дороге, испить воды и ложиться спать, кто где хочет. На троих, даже с сотней блох, места хоть отбавляй.

На небо выкатилась луна. Засвистели ночные птицы. Заметались нетопыри. Город успокоился. Стал слышен шелест олив и мирт, скрывающих полные птенцов гнезда.

В клочьях мрака ветер играл завитками пыли, в которых рисовались фигуры. Одна – будто согбенный монах, дремлющий у входа в молельню, другая – идущая к воде дева, третья и четвертая – суть разбойники, ждущие у дороги жертву… Прочие и прочие виделись пытливому глазу. И каждая них не была случайна.

Но козлик, скушав хлеб, не унялся: мол, пойдем, посмотрим одним глазком, вдруг там чудо, а мы проспали – и тому подобное, что могло прийти лишь в бедовую козлиную голову. Так он будил и блеял до самой ночи, не давая спать ни пастуху, ни псу, ни блохам, ни ящерицам, глядевшим на него с укоризной. Хорошо хоть не трепался про суицид.

Может быть поэтому, уступив, добрый Чирандживи-Петька согласился наконец на пустую вылазку и усталый, сонный, пустив в авангард козла, поплелся в переулок, в сторону, куда наказывали ходить. «Авось, недалеко, – рассудил пастух. – Этот успокоится, даст поспать».

Так шли они, поворот за поворотом. Колодезь, изгородь, старый дом… Шли долго, а город все не кончался, хотя и был невелик. Ясно видел с холма Чирандживи-Петька, когда к нему подходили: не деревня, но так себе – россыпь домиков, храм, сады, безвкусный особняк мэра. И Фуфыр видел и козлик, и блохи видели (кроме той, что жила в неудобном месте).

Час к часу. Время уже к рассвету, а они все под темным небом, в котором неподвижно висит луна. Лишь одной звезде положено так висеть, для удобства странников. Явный кавардак в астрономии. И мазанки, похожие друг на друга как два яйца, стоят без единого огонька. Ни стражника, ни блудницы, ни собачьего лая…

Уже забеспокоился пес, заметались блохи, напившись его беспокойной крови, с пастуха слетел всякий сон. Лишь козлик, тварь такая, шел непреклонно, будто не заметив несоответствия.

– Странно, – сказал пастух.

– Ни малости не странно, – ответил козлик, – но интригующе.

Начали входить во дворы, вначале опасаясь, потом смелее. Стучали в ставни, стучали в двери – никто им не открыл и не показался. Город будто вымер и растянулся, и время будто застыло.

Чирандживи-Петька забрался на пустую овчарню, чтобы осмотреть местность. Крыши, кроны и темнота. Лишь в одной халупе, и то не близко, увидел он тусклый свет. Когда подошли к ней, без стука открыли дверь, готовые узреть что угодно, любую хмарь…

В доме было пусто. Масляный светильник под потолком, оставленный неизвестно кем, коптил и щелкал на сквозняке. Тени от него метались как сумасшедшие.

– Что теперь? – спросил пастуха Фуфыр.

– Останемся до рассвета здесь.

Козлик промолчал. Его счастье.

Не спали, дожидаясь рассвета. Выходили смотреть во двор, над которым луна висела колдовским фонарем, медленно оборачиваясь вокруг. Ели то немногое, что имели. Подливали масла в светильник. Казалось, прошло три дня.

Когда солнце наконец поднялось, к дому явился некто. Чирандживи-Петька сразу узнал в нем демона.

– Имя? – спросил пастух, не давая демону опомниться.

– Отчего же не представиться? – молвил демон, вовсе не растерявшись. – Управы на меня все одно нет. Мое имя Демон-Для-Дураков.

– Профессия?

– Педагог.

– Специальность?

– История, словесность, массаж.

– Как тут?

– По приглашению.

Демон достал бумажку. Пастух, увы, не читал на языке той страны – дали прочитать козлику. Тот кивнул рогами: мол, все в порядке, соответствует заявленному. И с жадностью воззрился на демона, так был любопытен и экзальтирован.

– Ты то, во что веришь сам! – выдал тот непрошенную премудрость.

– К чему сия максима? – уточнил пастух.

– Профессиональная привычка, прошу прощения. Вдруг не слышали эту глупость, я и сказал. В самом деле человек – это сумма его поступков. Мало ли во что он там верит… Нужно пояснить?

– Так понятно, – отмахнулся Чирандживи-Петька, соображая, что делать дальше. – Скажи лучше, Демон-Для-Дураков, где мы оказались.

– Охотно. Здесь – отвал истории. И не погрешу перед истиной, что выбраться из него нельзя.

– В этом ли причина несчастий места, в которое мы пришли? – спросил Чирандживи-Петька, уловив корень ситуации. Был он, судари мои, умен и прозорлив, хотя и в компании не из самых.

– В этом, так и есть, – подтвердил демон.

– Как сие прекратить?

– Стерпится-слюбится! – машинально произнес демон, прежде чем ответить: – Найти мне другое царство. Отвал истории требует много места в головах. Ибо глупость одна не ходит!

– Это ты по профессии или так сказал?

– Сам решай.

Тут Чирандживи-Петька задумался. И долго молча смотрел как бы в никуда, а зетам поглядел на пса:

– Скажи мне, честный, но неблагородный Фуфыр, все ли ты земля своим блохам?

– Как же не земля, когда изгрызли меня совсем? – пожаловался на паразитов пес. – Фатерлянд, как есть. Целое блошиное царство!

Приказал тогда Чирандживи-Петька блохам сойти с Фуфыра на клок вычесанной овечьей шерсти, оставшийся в старой прялке, которая была тут же. Блохи перешли – все кроме одной, с которой никто не захотел быть, – король, войско, казначей, лекарь, блудные девы, философ, огородник, шут грустный и шут веселый, бочар, бродяга, ткач, топограф, поэт, мельник, пастырь, гадатель…

– Будет ли тебе? – спросил Чирандживи-Петька.

– Вполне довольно, – ответил демон, посчитав блох.

– Оставишь место сие?

– Так – оставлю место сие, – согласился демон.

– Козлика в придачу возьмешь?

– Нет!

С тех пор в городе, судари мои, не стало намного лучше, но рассвет приходит вовремя – уже благо.