День несбывшихся надежд

    
   
     ДЕНЬ НЕСБЫВШИХСЯ НАДЕЖД

Сбор был назначен на два часа дня в лесопарке; живописном  месте на крутом берегу реки. Неподалёку когда-то находилась усадьба писателя, покинувшего наш грешный мир сто пятьдесят лет назад. Назвать собрание праздником или народным гулянием было бы некоторым преувеличением. Всё-таки поминки. Но нетерпение прибывающего людского потока дышало такой взволнованностью, что грустная окраска мероприятия  чувствовалась слабо. Собрание большого количества людей было первым за несколько месяцев. Коронавирус гулял по миру. Общественные собрания запрещались. И, как некогда, во времена Бокаччо и Данте, обитатели городов  собирались на лоне природы, в отдалении от душного скопления людских толп. Аристократы духа стремились в прикосновении к искусствам преодолеть страх перед неведомым. Так начиналась эпоха Возрождения. Аналогия, может быть, слишком далёкая, но своя доля истины в ней есть. Карантины придуманы не зря. Они как крепости на пути эпидемий. Кроме того, способствуют собранности духа. Однако самоизоляция плохо сказывается на состоянии людей: обрывает контакты, усыпляет желания, ослабляет мысль. А без них жизнь становится сухой и скучной, время и ход истории ползут, точно сонная улитка.
Стояла ранняя погожая осень. Как почти всегда в начале сентября в средней России, солнце пекло с иссушающей силой. Небольшой ветер шевелил верхушки тополей, слегка ерошил стебли ещё сочной травы.
Небо яснело той хрустальной чистотой, которая бывает в преддверии холодов. Одно маленькое облако в виде овечьего хвостика дерзнуло, было нарушить зеркальную хрупкость лазури, но вскоре, словно испугавшись собственной смелости, растворилось в воздушном океане.
Народ подтягивался. Лавочки в тени уже были заняты. Одна только, стоявшая на отшибе под редким пологом рябины, оставалась наполовину свободной.
Антон Григорьевич как постоянный участник народных собраний, заметив знакомые лица, подошёл ближе. Его пригласили присесть. Он измерил глазами расстояние между  сидящими. Установленную дистанцию в 1,5 метра между соседями соблюсти было невозможно. Поблагодарив, он отказался.
- Мы потеснимся, потеснимся, - сказала сидевшая ближе к краю женщина.
- Кто это? - довольно громко спросила соседка.
- Аркаимов, - понизив голос, откликнулась первая.
- Кто-кто? - так же, не умеряя голоса, переспросила вторая и, получив ответ, в недоумении захлопала глазами.
Было чему удивляться. Фамилия незнакомца звучала диковинно. Говорили, что он взял её при смене паспорта в начале миллениума. Работники милиции удивились, но возражать не стали. В эпоху наступивших свобод было позволено всё, что не запрещалось. Какой была прежняя фамилия этого странного человека, все постепенно забыли. Какая разница? Не хочет человек носить фамилию своего рода, значит, у него есть на это свои причины. Образованные люди, к кругу которых принадлежал Андрей Григорьевич, знали, что был в незапамятную древность город Аркаим где-то в Приуралье. Оттуда, дескать, и ведёт начало Древняя Русь.
Соименник древнего города словно и сам был человеком из другого времени. Во всей его долговязой сутулящейся фигуре, в напряжённом выражении бледного лица и светлых глаз, даже в неторопливой походке читалось что-то нездешнее. Одиночество окружало его, отделяя от окружающих словно  облаком. С женой он давно расстался, не в силах вынести её нервности, мелочных замечаний. Она была явно не та Прекрасная дама, о которой он мечтал. Больше подобных опытов он не повторял. Некоторые в шутку, а другие даже с испугом говорили, что он заброшен на машине времени из другого измерения.
Как бы там ни было, откуда бы ни явился этот странный человек, он жил «здесь и сейчас». Казалось бы, никому сильно не мешал и даже давал повод для не всегда безобидных шуток, как один из нескончаемого ряда городских чудаков. Однако находились и такие, которых раздражало само его существование. Эти не церемонились. Зная вспыльчивый нрав этого странного человека, могли что-то сказать вслед, а то и толкнуть.
На грубый тон он, случалось, отвечал слишком резко. Особенно не везло ему с этим в магазинах. Некоторых служащих торговли само его появление приводило в   столбняк. «Уж не с инспекцией ли он явился? - думали они. - Или, и того пуще, не с тем ли, чтобы что-нибудь стянуть?». На знаки недоброжелательства он сначала пытался отвечать снисходительным и смиренным дружелюбием. Но со временем устал от сыпавшихся, как дождь, обид. Нельзя сказать, что наш герой был лишён таких свойств, как деликатность и такт, но прямота и резкость - сама по себе плохой союзник в скользких отношениях. Оскорблявшие его люди не были злы сами по себе, но рядом с добротой в них жила какая-то чёрствость и грубость, как будто сердца их обросли шерстью.  Впрочем, кто может сказать, что люди добры на все сто процентов? Добро и зло в них уживаются рядом и часто подменяются одно другим. То, что кажется им хорошим для них самих, оборачивается злом для других.
Сочувствующих среди добрых и просвещённых людей, конечно, немало, но таких в сравнении с толпами  тёмных сердцем и умом всегда меньше. Стайный инстинкт травли сильнее порывов благородства. Белую ворону всегда клюют за один только  цвет её перьев.
Пока Антон Григорьевич предавался горестным размышлениям о чем-то подобном, солнце уже перевалило на полдень. Народу становилось всё больше. На скамейке неподалёку расположилась компания во главе с местной краеведческой знаменитостью, знавшей наперечёт всех родственников здешних писателей до седьмого колена. Антон Григорьевич тоже был не чужд науке о родном крае. До пенсии служил в областном краеведческом музее на должности старшего научного сотрудника. Ему точно на роду было написано интересоваться стариной, корнями предков.
Приглашавшая Антона Григорьевича на мероприятие женщина сообщила по телефону, что будет телевидение, и не скажет ли он несколько слов в камеру. Он согласился. Не то чтобы горел  желанием засветиться, но и отказываться причин тоже не было. У него нашлись бы слова для этих смутных дней, когда всё плывёт, не имеет чётких контуров. В переходное время нужно опираться на прочные ценности, на выстраданное великими умами прошлого, «золотого века». Слова эти нужны и молодёжи и пожилым, особенно в наступившей непростое время. И Антон Григорьевич умел их произносить. С недавних пор пришло к нему понимание, что в этом мире без рекламы, поддержки единомышленников мало чего добьёшься. Само собой ничего не делается. Словом, без пиара ; никуда. А с рекламой и хомячка можно сделать Нобелевским лауреатом. Оказаться в фокусе внимания, заявить миру о своём существовании, изменить жизнь хоть на вершок ; так естественно для человека, вся жизнь которого связана с публичным словом. Дело в том, что Антон Григорьевич Аркаимов был одним из видных членов Литературного общества, носившего имя великого земляка. В прежние годы его лицо довольно часто появлялось на экране местного ТВ. Голос звучал проникновенно и красиво. Дикция была безупречной. Речь построена по всем правилам красноречия. В общем, он был желанной фигурой на голубом экране, персоной грата, что называется. Ему было что сказать. И слова не падали, подобно семенам из евангельской притчи, на каменистую почву, но всходили и приносили плоды. В последнее время, правда,  фортуна почему-то поостыла к нему. Антон Григорьевич переносил эти знаки охлаждения с  внешней невозмутимостью. Но внутри переживал. Даже выражение лица его сделалось обиженным и недовольным, взгляд стал несколько отстранённым, обтекающим, как будто его обладатель не хотел больше прямых и слишком острых контактов с окружающим миром. В свою очередь и телерепортёры из молодых, плохо знавшие былых любимцев публики, стали обходить его стороной. Вина, если это можно назвать виной, лежала отчасти на самом Антоне Григорьевиче. Он ничего не делал для того, чтобы понравиться. «Никогда ничего не просите у сильных мира сего. Сами придут и сами всё дадут», ; любил он цитировать известного советского классика до тех пор, пока не понял, что за эффектной цитатой, кроме красоты фразы, ничего не стоит.
Постепенно он становился всё более угрюмым, число искренних почитателей и друзей с каждым годом уменьшалось. «И пусть, - думал он. - Бесполезно кого-то в чём–то убеждать. Глупцы уже наказаны своею собственной глупостью». Но глупцам на эти размышления нашего героя было наплевать.
 Ответив согласием на предложение ответственной сотрудницы, он  попробовал составить беглый план речи. В первые мгновения ничего стоящего не высветилось. Так, мелькали какие-то обрывки, не желавшие соединяться в длинные смысловые цепочки. Должно быть, сказывался перерыв в общении. Но потом высверки мыслей стали отчётливее, пока не превратились в словесную картину, которую не стыдно было бы представить глазам публики. Нет, он не потерял способность импровизации. Уверившись в этом, Антон Григорьевич внутренне окреп, преисполнился уверенности, но ночью почему-то спал плохо. Снились всё какие-то тревожные сны, предвещавшие несчастье. Встал с возбуждённой и расстроенной головой. Однако фразы, которыми он готовился наполнить свою речь, всё же не забылись. Альцгеймер в качестве незваного гостя, хотя и наведывался иногда, задерживался ненадолго и никогда не появлялся некстати.
Смысл организующейся речи становился всё яснее, и словесный рисунок приобретал всё более торжественный и поэтический характер. В общем, Антон Григорьевич чувствовал себя готовым к бою. И в этот раз он в грязь лицом не ударит.
Народ постепенно подходил. В основном, организованные в принудительно-добровольном порядке группы студентов и школьников. Одна из устроительниц, заметив Аркаимова, вручила ему три веточки белых роз для возложения к гранитному бюсту писателя. Долгие годы  бюст на вытянутом обелиске стоял в центре парка на открытом месте. Теперь же его окружала округлая стена можжевельника.
Между тем, возле беседки-ротонды с белыми колоннами в стиле 19 века,  приютившейся, словно ласточкино гнездо на краю обрыва, началось оживление. Подкатила тележка с телекамерой. Её вёз оператор, молодой человек чрезвычайно занятого и гордого вида, ни на кого не обращавший внимания. Однако даму-краеведа он сразу заметил. Она подошла к телевизионщику, и между ними завязался разговор на камеру.
Ни оператор, ни режиссёр (если таковой присутствовал) не искали Антона Григорьевича глазами. Интервью с женщиной-краеведом оказалось довольно длинным. Наконец оно кончилось. Но и после этого телемолодцы не удостоили  Аркаимовав вниманием. Он пожал плечами. Нет, так нет. Обойдёмся. Бывало и похуже.
Он не принадлежал к клике чиновников городской администрации, не входил в круг доморощенных олигархов, но всё же представлял личность яркую и необычную, штучной, так сказать, выделки. К тому же был уверен, что окружающие ценят духовные способности человека выше его служебного положения. Ибо что такое фаворит власти или баловень случая? Сегодня он сидит при двух, а то трёх телефонах, и перед ним заискивают, а завтра забывают.
В общем, говорили он и его недоброжелатели на разных языках. И взаимное отчуждение только росло, проявляясь в самых разных, часто незначительных, но чувствительных формах. Вот написал он хорошую рецензию на книгу одного местного автора. «Спасибо, - сказал растроганный писатель. - Ты меня поднял».
Вскоре вышел журнал с рецензией. Один экземпляр вручили Аркаимову, но бракованный (обложка и титульный лист были расклеены). И как прикажете к этому относиться? Конечно, скажут те, кого это не касается, пустяк, случайность, но если бы это случилось с ними, они бы, скорее всего, обиделись. Писатели, как и артисты, народ нервный, ранимый.
Так вот и шла жизнь нашего героя в садах местной словесности. Незаметно время подползло к тому дню, с которого мы начали рассказ.
Итак, цвет местной публики собрался.
На балюстраде над обрывом было устроено что-то вроде сцены. И на ней начались выступления. Сначала официальных лиц, потом звёзд рангом поменьше. После вступительного  слова читались отрывки из произведений классика. Скрипичный квартет выпиливал что-то элегическое. Студенты Института культуры представляли сцены из жизни высшего сословия ушедшей поры.  Антон Григорьевич приблизился к краю беседки и, заметив наделившую его букетом белых роз женщину, сказал вполголоса:
- Что-то скучновато.
- Мы решили: пусть будет в миноре. Всё-таки это день памяти, а не праздник, - сказала она.
- Да, разумно, - согласился Аркаимов.
Он ещё постоял.
Заметив в толпе поодаль  знакомую учительницу литературы подошёл.
Всегда приветливая, улыбчивая, примерно одного возраста с Аркаимовым на этот раз она посмотрела на него пустыми глазами. Сравнительно недавно её выдавили с довольно заметной должности. После тяжёлых переживаний и борьбы ей удалось восстановиться.
- Я здесь с учениками, - сказала она. И посмотрела мимо Аркаимова.
Неподалёку была ещё одна знакомая с сыном, вдова известного писателя, скончавшегося недели две назад. Антон Григорьевич поклонился.
- Моё соболезнование, - сказал он. - Сочувствую вашему горю. Подумать только, год назад почти в это же время мы были у вас в вашем загородном доме. Было так хорошо. Я надеялся, что это повторится - и вот…
Женщина сообщила, что недели через две в областной библиотеке состоится презентация последней книги её скончавшегося супруга. И поднесла платок к глазам.
- Хватит, - раздался вдруг рядом чей-то резкий голос, принадлежавший, существу в женском обличье, по всей видимости, не привыкшему иначе разговаривать, как в таком тоне.
Аркаимов взглянул на говорившую. Лицо совершенно незнакомое. Он даже не понял, к кому и чему относился этот категорический приказ. То ли к тому, что надо знать меру в скорбных разговорах и поберечь нервы вдовы, то ли к тому, что здесь не место для соболезнований. Но кто вообще мог что-то запрещать, когда разговор шёл о таком скорбном предмете? Говорил  Андрей Григорьевич тихо, выражался деликатно. Никому не мешал. Ничего важного на сцене в это время не происходило. Аркаимов отвернулся.  Приблизившись к кусту можжевельника у памятника,  положил на его протянутые лапы три белых цветка и направился к выходу.
Стоявшая на дорожке одна из местных начальниц, увидев его, поспешно сошла в траву, увлекая за собой своих подчинённых, то ли не желая оказаться слишком близко к такой фигуре, то ли демонстрируя презрение или карикатурно изображая почтение. Она проделывала это уже не в первый раз. Антон Григорьевич нашёл лучшим не заметить бездарно разыгранный фарс. Медленно, с отсутствующим видом прошагал вдоль строя, недоумевая, чем вызвал такую скоморошью реакцию.
Надежда на какую-нибудь хорошую встречу, душевный разговор растаяла. Теперь Антону Григорьевичу хотелось, чтобы его оставили в покое. Он постепенно вернётся в мир своих мыслей, где всё согласно и хорошо.
День несбывшихся надежд так бы и окончился, если бы, подходя к остановке троллейбуса, Антон Григорьевич не встретил знакомую по прежней должности женщину, изящную, хрупкую, в лёгком платье с открытыми плечами. Она и всегда вызывала у него симпатию, а в этот раз показалась особенно трогательной грациозной худобой, стройностью, бледностью и белизной кожи. Говоря, она отодвигалась от собеседника, видимо, соблюдая карантинную дистанцию.
- Не бойтесь, - сказал Антон Григорьевич. - Я не болен.
-  Нет, - ответила она. - Это я больна. Не гриппом. Нет.
Антон Григорьевич посмотрел в её большие грустные глаза.
-Что с вами? - хотелось спросить. Но вопрос застрял у него в горле.
Несколько мгновений они молчали. Налетевший ветерок шевельнул оборки её платья.
- А что там, в парке? - спросила она.
Он стал рассказывать.
- Не переживайте, - сказала она. - Что делать? Наш мир не такой, каким бы нам хотелось его видеть. Мы обижаем друг друга, часто этого даже не замечая. Люди не ценят ни свою, ни чужую жизнь, пока не прозвонит колокольчик.
Через минуту они раскланялись. Кто знает, может быть, навсегда. Но хотелось бы, чтобы болезнь, вселившаяся в эту таявшую на глазах плоть, отступила и дала хрупкой женщине возможность ещё некоторое время пожить в этом мире.
- Да, - думал Аркаимов, удаляясь от места несбывшихся ожиданий. - Жизнь надо принимать такой, какая она есть, не строя воздушных замков. Но какая она? И почему воздушные замки - не наша жизнь?
С такими мыслями подходил он к троллейбусной остановке. Но, видно, судьба не захотела оставить его со слишком уже огорчённым сердцем. Он притормозил возле овощного киоска. На прилавке была разложена ранняя зелень. Смуглый молодой кавказец с усиками, похожий на какого-то артиста из старого советского фильма расхваливал свой товар.
- Три огурчика, пожалуйста, - попросил Аркаимов, протягивая на раскрытой ладони мелочь. На его взгляд, этого должно было хватить.
  У него были и бумажные купюры, но хотелось освободиться от мелочи, которой набралось довольно много, в том числе, и металлические «десятки».
 Продавец быстро пересчитал россыпь монет и высыпал  их в ящик стола, куда складывалась выручка.
- Давайте я заплачу, - услышал Антон Григорьевич  голос стоявшей рядом женщины.
  Аркаимов несколько растерялся.
-  Зачем? - спросил он.
- Да просто я хочу за вас заплатить, - сказала женщина.
 Антон Григорьевич взглянул в лицо незнакомки. На вид лет тридцать, чуть меньше. Обычное, ничем не примечательное,  с серыми спокойными глазами. Ну, что же, бывают и такие приступы доброты в чистых сердцем людях. Лёгкая волна благодарности коснулась его души.
- Спасибо за великодушие, - сказал он. - Я расплатился. Но всё равно благодарю.
День уже не казался потерянным и тусклым, а люди равнодушными. Наоборот, воздух как будто стал прозрачнее и чище, словно из-за туч выглянуло солнце.
Дома, за обедом, правда, обнаружилось, что огурцы, сильно горчат. Но это не испортило ему настроения.