лс197 Пушкин, Онегин и Надеждин

Самым яростным критиком Пушкина в 1830-х стал рязанец, выпускник МДА, доктор словесных наук (по специальности Поэзия!) и с 1831-го профессор МГУ Николай Иванович Надеждин (НИН), писавший под псевдонимом «Никодим Недоумко с Патриарших прудов».

В 1829-1830 Никодим Недо-умко начал атаку на поэтику Пушкина А.С. статьями в Вестнике Европы о «Графе Нулине», «Евгении Онегине», «Полтаве» и др. С позиции нормативной эстетики НИН высказал претензии к первому поэту Отечества за:
- безнравственность
- незначительность содержания.

Уже в первой своей критической статье: "Литературные опасения за будущий год", появившейся в №№ 21 и 22 "Вестн. Европы " 1828 г. за подписью: "Экс-студент Никодим Надоумко", как и в последовавших за ней разборах поэм Подолинского, "Полтавы", VII-й главы "Евгения Онегина" и проч., НИН выступил с резким отрицанием всей тогдашней литературы, находя, что в прославленных поэмах того времени нет ни тени художественного единства, нет идеи, нет лиц, ясно понятых самим автором, нет выдержанных характеров, наконец, — нет и действия: все бессвязно, вяло, бледно и натянуто, несмотря на кажущийся блеск и жар

Статьей о Полтаве Пушкин был просто поражен = об этом он написал в Путешествие в Арзруми Опровержениях на критики. По прибытии с Кавказа поэт расчехлил свое крупнокалиберное орудие залпового огня «Эпиграмма» с ковровым покрытием окопов неприятеля = Как сатирой безымянно…(1829),  Седой Свистов! (1830), Мальчишка Фебу гимн поднес (1830), Сапожник (1830) 
Что же так вывело из себя Пушкина, что он никак не мог зачехлить свое орудие и кидал поленья в бушующее пламя словозлословия?  Возьмем для примера критику НИНом романа «Е.О.» в «Летописи отечественной литературы»
 
Отмечая кризис отечественной словесности = скудость поэтической производительности, но … «не одна количественная, численная так сказать, скудость новых поэтических произведений ужасает нас в итоге истекшего полугода. В самом внутреннем их достоинстве обнаруживается крайняя бедность поэтической жизни, нерадостная для патриотов русской словесности».  Для демонстрации  этой двуликой скудости НИН в качетсве примеров избрал… два произведения АС Пушкина = последнюю главу романа «Е.О,» и Третий сборник его стихотворений.
С появлением первой главы романа молодое дарование, уже ворвавшееся на Олимп с поэмой Руслан и Людмила, … «Было время, когда каждый стих Пушкина считался драгоценным приобретением, новым перлом нашей литературы. Какой общий, почти единодушный восторг приветствовал первые свежие плоды его счастливого таланта! Какие громозвучные рукоплескания встретили «Евгения Онегина» в колыбели! Можно было по всей справедливости применить к юному поэту горделивое изречение Цезаря: пришел, увидел, победил! Все преклонились пред ним до земли; все единогласно поднесли ему венец поэтического бессмертия. Усумниться в преждевременном апофеозе героя считалось литературным святотатством; и несколько последних лет в историй нашей словесности по всем правам можно назвать эпохою Пушкина. Имя Пушкина и без прихотливого каприза моды, коей был он любимым временщиком, имело бы все права на почетное место в нашей литературе
Но теперь — какая удивительная перемена!
Произведения Пушкина являются и проходят почти неприметно. Блистательная жизнь «Евгения Онегина», коего каждая глава, бывало, считалась эпохой, оканчивается почти насильственно, перескоком чрез целую главу, и это не производит никакого движения, не возбуждает никакого участия.
— Пушкин отжил!!!.. Sic transit gloria mundi!
Что ж значит сия перемена?
Это не внезапное охлаждение той же ветротленной прихотливости моды, которая прежде баловала так поэта, или видеть в нем добросовестное раскаяние вразумившегося беспристрастия. Это закономерно …
Вроде бы  «…последняя глава показалась нам ничем не хуже первых: … та же прихотливая резвость вольного воображения и  яркая пестрота красок и цветов, то же беглое, но цепкое остроумие, везде оставляющее следы легкого юмористического угрызения; та же чистота и гладкость стиха, всюду льющегося тонкой хрустальной струею … продолжение той же пародии на жизнь, ветреной и легкомысленной, но вместе затейливой и остроумной, коей мы любовались от души в первых главах «Евгения». Тогда «…ольшинство публики в минуты первого упоения, обмороченное вероломными кликами шарлатанов, спекулировавших на общий энтузиазм к Пушкину, видело в «Онегине» какое-то необыкновенное чудо,
Но  «каждая новая глава «Онегина» яснее и яснее обнаруживала непритязательность Пушкина на исполинский замысел, ему приписываемый… становилось очевиднее, что произведение сие было не что иное, как вольный плод досугов фантазии, поэтический альбом живых впечатлений таланта, играющего своим богатством.
Напрасно самое пристрастное доброжелательство усиливалось отыскать в нем черты высшего эстетического значения: с самых первых глав можно было видеть, что он не имеет притязаний ни на единство содержания, ни на стройность изложения - поэт не имел при  нем ни цели, ни плана, а действовал по свободному внушению играющей фантазии
Явно, что Пушкин с благородным самоотвержением сознал наконец тщету и ничтожность поэтического суесловия, коим, увлекая других, не мог, конечно, и сам не увлекаться. Его созревший ум проник глубже и постиг вернее тайну поэзии: он увидел, что для гения — не довольно создать Евгения…

Но лучше ли от того нашей словесности?

При ее крайнем убожестве, блестящая игрушка, подобная «Онегину», все, по крайней мере, наполняла собой ужасную ее пустоту.

 Видеть эту игрушку разбитою руками, ее устроившими, и не иметь, чем заменить ее, — еще грустнее, еще безотраднее.

Не легче  было на душе скачущего на Кавказ Пушкина и от критики НИНом его Третьего сборника стихо-ний:

«…Третью часть его стихотворений  содержит в себе произведения трех последних лет, с 1829 по 1831 г; и сии три года показались нам печальной лествицей ощутительного упадания поэта. Не то чтобы дарование Пушкина дряхлело и истощалось в силах: напротив, оно напрягается иногда до исполинского, заоблачного величия … но … не оскудевая в силах, талант Пушкина ощутительно слабеет в силе, теряет живость и энергию, выдыхается. Его блестящее воображение еще не увяло, но осыпается цветами, лишающимися постепенно более и более своей прежней благовонной свежести. Напрасно привычным ухом вслушиваешься в знакомую мелодию его звуков: они не отзываются уже тою неподдельно-естественною, неистощимо-живою, безбоязненно-самоуверенною свободою, которая в прежних стихотворениях его увлекала за собой непреодолимым очарованием
Прочтя книжку, »…мы нашли одно принужденное усилие, tour de force могущественного, но безжизненного искусств и в итоге  в Третьей части стихотворений Пушкина мы увидели ряд неудачных попыток таланта, разочарованного в юношеских своих мечтах и не умеющего найти опоры для своих зрелых помыслов и вдохновений.

Поэзия наша решительно не двигается вперед, но, обращаясь в одном и том же круге, только что повторяет сама себя в более и более тускнеющих отражениях.
У Пушкина были притязания на имя русского народного поэта, и он долго считался таковым; но его народность ограничивалась тесным кругом наших гостиных, где русская богатая природа вылощена подражательностью до совершенного безличия и бездушия. Отсюда непрочность его успехов и славы.
Такое впечатление, что мы в ритуальном траурной части, что сразу за отделом разводов и регистрации смертей…
 
Справка
НАДЕЖДИН Николай Иванович [1804, с. Нижний Белоомут Рязанской губ.–1856 Петербург] – русский литературный критик, философ, историк, этнограф, журналист. Окончил Рязанскую семинарию и Московскую духовную академию, где написал магистерскую диссертацию «Исследование ценности и выявление недостатков системы Вольфа». Защитив докторскую диссертацию «О происхождении, природе и судьбах поэзии, называемой романтической», стал профессором по кафедре теории изящных искусств Московского университета (1831–36). Одновременно был редактором журнала «Телескоп», где в 1836 опубликовал первое «Философическое письмо» Чаадаева, за что был сослан в Усть-Сысольск и Вологду. После возвращения из ссылки в 1838 жил в Одессе и Петербурге, занимаясь научной деятельностью. Этим закончилась деятельность Н. как критика и публициста.
Начав писать в журнале Каченовского, который находился тогда в полном пренебрежении, считался защитником всего устарелого и бездарного в литературе, врагом всего современного и даровитого, — Н. приобрел репутацию зоила и педанта, сделался предметом едкой критики Полевого и колких эпиграмм Пушкина ("Притча", "Мальчишка Фебу гимн поднес"). Вскоре, однако, Пушкин понял, что в злейшем его враге кроется преданнейший друг, и поместил в "Телескопе" известную полемическую статейку под псевдонимом Феофилакта Косичкина. "Телескоп" продолжал развивать идеи, выраженные Н. в его ранних статьях, но имел только ограниченный успех: критика его долго не проникала в публику. На крупное значение Н. в истории русской литературы впервые указал лишь в год его смерти Чернышевский ("Очерки гоголевского периода русской литературы", в "Современнике" 1855—56 гг.; отд. изд., СПб., 1892), приписывающий ему значение учителя и образователя Белинского.
Надеждин Н. И. Летописи отечественной литературы. Последняя глава «Евгения Онегина». Сочинение александра пушкина Стихотворения Александра Пушкина.