В мире Красного Солнца

Часть 1. В МИРЕ КРАСНОГО СОЛНЦА


Тигр! Тигр! Жги! Гори
В чёрных чащах до зари!
Чья рука, чей вечный взор
Вещий вывели узор?

В небесах иль в глубине
Кто твой взгляд прозрел в огне?
Кто на крыльях воспарил
И рукой огонь схватил?

Чьё свивало волшебство
Жилы сердца твоего?
И, поймав его удар,
Чья рука раздула жар?

Где тот молот? Цепи где,
Чтоб твой мозг держать в узде?
Наковальня — чтоб окреп
Ужаса смертельный цеп?

В час, когда в слезах лучей
Заструился звёзд ручей,
Чем тебя благословил
Тот, Кто Агнца сотворил?

Тигр! Тигр! Жги! Гори
В чёрных чащах до зари!
Чья рука, чей вещий взор
Вечный вывели узор?


Уильям Блейк


.

О Шамс, в пучину погрузись, от высей откажись -
И в малой капле повтори морей бескрайних жизнь.

Джалаладдин Руми


***

Девочка шла по лесу. Точнее, по асфальтированной трассе давным-давно проложенной кем-то в лесу. Асфальт был старым, местами вспучивался, кое-где покрывался рытвинами и колдобинами, их заполняла вода. Девочка тщательно обходила лужи и трещины - почему-то она считала, что наступать на трещины не следует - дурной знак.

За поворотом трасса уходила резко вверх, то поднимаясь горбами, то опускаясь, но пути дальше не было. На шоссе лежал огромный серый кот.

Если бы столетие назад или чуть больше, скажем, в 20-е годы 21 века, по этой дороге шел человек, он был бы удивлен, шокирован и испуган увиденным, и это еще мягко сказано. На километры вокруг - ни души, а тут прямо перед тобой серый хищник, величиной с крупную лошадь, и ты отлично знаешь, что таких зверей на планете не существует.

Но девочка не удивилась и не испугалась. Она жила в 22-ом веке.

- Пропусти - сказала она тонким и слегка раздраженным голосом.

Кот задумчиво мотнул головой. Его шерсть была короткой, покрытой небольшими черными пятнышками, на голове и шее имелась черная грива, внезапно усиливая сходство с лошадью.

- Тебе дальше нельзя - сказал он вдруг. Он говорил, не открывая рта, слова зазвучали у девочки в голове. Ровный спокойный голос.

- Пропусти же!

Кот ничего не ответил.

Девочка подумала и спросила уже совсем другим тоном:

- Серый дух леса, почему ты не позволяешь девочке пройти?

- Здесь опасность.

- Дух леса защитит девочку от любой опасности.

- Здесь недалеко медведица с медвежонком. Она чувствует девочку. Она раздражена. Я чувствую ее. Чувствую ее раздражение. Девочке нужно возвращаться.

- Ты должен защищать меня, хранитель жизни. Прогони ее!

- Хранитель защищает все живое. Он не станет прогонять зверей.

Кот внезапно зевнул, обнажив чудовищные клыки цвета слоновой кости.

Девочка снова задумалась. Потом сказала:

- Девочка устала. Скоро стемнеет. Дорога плохая.

- Пусть девочка идет домой.

- Лорд света, донеси меня домой, зажги в темноте свои сиреневые огни!

Кот шумно вздохнул и встал. Он был большим, невозможно большим, пожалуй, даже крупнее лошади. Он лениво потянулся, сделал плавное движение и вдруг оказался возле девочки...

В закатной мгле кот неторопливо шагал по трассе, приближаясь к большому двухэтажному дому. На спине у него гордо восседала девочка. Молодая женщина стояла возле дома. Увидев девочку верхом на коте, всплеснула руками.

- Опять! Ох, Тамара! В который раз уже...

Кот подошел к ней и лег на землю, девочка спрыгнула с него. Обернулась и вдруг обхватила теплую толстую шею:

- Мой кот! Мой!

Женщина покраснела.

- Тамара, перестань! Он никакой не кот, ты прекрасно знаешь. Он - нунди. Если уж ты говоришь с ним, не называй его котом, ты уже не маленькая. Извините нас пожалуйста - сказала она, обращаясь к серому существу.

Нунди снова шумно вздохнул. Посмотрел на Тамару. Вдруг изо рта у него вылетел длинный шершавый розовый язык и лизнул девочку в лицо. Тамара закрыла глаза. А потом завизжала.

***

ЛЕВ КОГАН
.
Гудок и яркая вспышка разбудили Льва Когана в тот момент, когда он смотрел сладкий расслабляющий сон. Подробности сна мгновенно улетучились. Экран автоматически отрегулировал яркость и убрал звук, но сна больше не было.

Некоторое время он лежал в тишине, пытаясь восстановить память о событиях предыдущего дня. В такие моменты он ощущал свое сознание чем-то вроде пустой корзины, в которую быстро высыпалось содержание его жизни: времена, места, события...

Рука потянулась за чашкой холодного кофе, и тут экран снова ожил, полыхнув белым светом. Автоматическое регулирование не предотвращало экстренные сигналы.

Он вдруг ощутил нежелание. Нежелание знать, что именно случилось. Усталость накапливается годами, потом вдруг посылает сигнал. Резко. Вспышкой. Вот как экран. Не хочу. Не могу. Не могу, не хочу.

Но любопытство пересилило. Любопытство - источник силы и слабости. Все же, интересно это. Почему в 2019-м не началась ирано-израильская война? Почему так и не разразился тайваньский военный кризис? Почему в 2089-ом, а не годом раньше, пал Иерусалим?

Ну и что тут у нас?

Он смотрел на экран и любопытство постепенно улетучивалось, уступая место раздражению. Ладно, допью кофе и в душ. А потом в институт, не сидеть же дома.

... Он сидел в закусочной института, пил кофе со сливками и ел творожник, когда к нему подсела Эстер Фишман.

- Мне снова нужны от тебя статьи.

- Но я вчера все сдал.

- Ты же видишь, что происходит. Обстановка изменилась. Южная Сибирь может подождать. Сколько угодно, в разумных пределах. Восточное побережье - нет.

- Она меняется раз в неделю, если не чаще. Но мало информации. Давай подождем... ну скажем, неделю.

- Два дня, Лейба.

Коган поморщился.

- Какой смысл писать что-либо через два дня? Подожди чуть-чуть, пусть хоть что-то прояснится. Мало информации.

- Зато у общественности много вопросов.

- У меня - тоже.

- Вся Умань гудит. Вот что, Лейб. Мы должны делать то, что нужно. То, что люди, хотят. Не валяй же дурака.

-Да пойми ты, я тебе хоть десять статей сдам. Смысла нет. То, что мы получили прямо сейчас - слухи, домыслы, расшифровки этих... воплей, я бы сказал. Как ты себе это представляешь? Надо подождать.

- Три дня, Лев.

- Четыре, Эсфирь.

- Черт тебя возьми, торгаш.

- Ж..ка!

- Через четыре дня жду от тебя текст, 6 тыс знаков.

- Договорились...

Коган жевал творожник, не чувствуя вкуса еды. Пришло, видно, время звонить Андрею. Станут ли они снова делиться информацией? С другой стороны, а зачем тогда вообще они существуют? Да, канал неофициальный, но что у нас официальное... в нашем милом кибуце... А вот так. Вопрос ребром поставляю. Общественность требует. Делитесь информацией, гады. Позвонить Андрею. А потом может, самому Али. В конце концов, это не блажь. Это, даже, в сущности, не моя проблема. Это проблема общая. Не могут они мне отказать...

***

Встреча с Андреем была назначена в клубе нео-ленинистской партии. Прокуренное помещение и стариковские разговоры окончательно расстроили Когана.

Коган считал - и в этом смысле он был совершеннейшим сторонником мейнстрима! - что наличие любой или почти любой оппозиции, даже такой, полезно: пусть она обличает недостатки и общественные пороки, тем лучше, а если большинство все же когда-нибудь пойдет за ней, то так нам и надо, значит это наша вина, значит мы поступали неправильно. Но когда он говорил "мы" и "наша", он отождествлял себя с идеями и силами, господствующими в его мире, а это не могло не влиять на его оценки. И Андрей Остапенко, конечно, постоянно указывал на данное обстоятельство.

Спорить было совершенно бесполезно, все это было проговорено множество раз. Сегодня Андрей нужен был ему в совершенно иной ипостаси. Он просто протянул сигарету собеседнику и они сели на скамейку в парке.

- Ну рассказывай про Восточное побережье. Что вы знаете?

- Сразу быка за рога... какой ты быстрый.

- Не томи же душу...

- Плохо дело, Лев. Внутренники наступают с трех сторон на Нью-Йорк. И есть большое продвижение во Флориде.

- В первый раз, что ли?

- Не в первый, но как бы не в последний. Теперь все серьезно. Их силы дисциплинированы, передовые части укомплектованы ветеранами.

- Знаю.

-Ну вот. Ополченцы атакуют только на второстепенных направлениях. ЯО пока не применяется, но у них есть портативные заряды и возможности их доставки в города.

- Зачем им править радиоактивными обломками? Они хотят нормальное государство с налогами и чиновным аппаратом.

- Это - аргумент против применения ЯО, но... возможно они применят в отдельных случаях. Цель - устрашение. Разрушат часть, чтобы получить целое - Нью-Йорк. Кроме того, есть еще вариант – “так не доставайся же ты никому”.

- А что оппоненты... некро-шизики?

- Проводят мобилизацию... Лев, мы не знаем, что будет. Перспектива восстановления США, с ЯО и прочими прелестями, существует. Оценить вероятность сложно. Скажем - 20%.

-И никаких связей внутри?

- Нет. У нас есть группы, работающие под прикрытием, но... там не с кем разговаривать.

Он продолжал говорить, Коган слушал и в голове складывалась все более мрачная картина.

- Рано или поздно что-то подобное должно было случиться. Близорукая политика наша тому виной. Никто не хотел вмешиваться, ни в Пекине, ни в Дели. Про наших уманьских ж..в я уже молчу. Фракции сражаются, ну и ладно, пусть сами решают, как им обустроить Америку. Но баланс сил рано или поздно может измениться в пользу одной из них и тогда она начнет концентрировать ресурсы. А потом...

- Вот так и случилось. Лев, вы всегда были сторонниками децентрализации. Ну и чего добились. Никто не хотел брать на себя ответственность. Дели сваливал ответственность на Пекин и Шанхай, а те - на Тегеран и Стамбул. Получите, распишитесь.

***

ТАМАР ЛЕВИ

- Подойди сюда...

Тамара Левина остановилась в дверях. Голос отца застал ее врасплох.

- Ты снова идешь в лес... мама переживает из-за нунди.

- Но папа... нунди безопасны. Мне не страшно в лесу благодаря им.

Отец улыбнулся.

- Откуда ты знаешь, что безопасны?

- Они - друзья. И люди их сами создали. В Пекине. В 2083-м. Я читала об этом. Они помогали нам.

- Они помогали тем, кто их создал. В то время у них не было выбора. И они сделали так, чтобы в той войне победили их создатели. Те, кто управлял нами в Иерусалиме - проиграли.

- Но разве это плохо? Те, кто правил Иерусалимом, совершили много зла. Мы даже не называем их имен.

- Да. Да, потому что их имена стерты. Но... не все из нас были в восторге от того, что случилось. Добро и зло в этом мире причудливы. Хотя это не означает, что их нет. И тебе следует знать еще кое-что. Не думай, что люди создали нунди.

- Ты много знаешь о них. Тогда расскажи.

- Немного. Ты говоришь - «люди создали их». Но может быть, люди лишь открыли дверь. Они впустили в мир нечто, что до сих пор не могло воплотиться. И это нечто могущественно. И оно растет. Оно становится все сильнее. Когда они только появились, они не могли делать то, что делают теперь. А что будет завтра? Вы все, дети, считаете их большими умными котами. Но они не коты. И они не просто умные. Они другие.

-Они демоны? Они - зло?

- Зло? С чего бы. Тонкие миры и сущности не делятся исключительно на злых и добрых. Они - не зло. Они - другие. И они очень сильны.

- В прошлый раз они перенесли меня в мир снов. Там были деревья до небес. Река, затопившая город. Ее волны касались верхушек церквей. Нунди сказали, что эта река рассекла надвое весь континент.  А еще…  Я знаю их имена! Я могу их позвать. Всегда!

- Кто тебе назвал их имена?

- Рувим. Еще некоторые... знают.

- Может быть тебе предстоит узнать больше. Иди. Но только будь осторожна.

... Тамара стояла в лесу одна - в сером лесу, в серой предрассветной мгле. Было прохладно и зябко. Она закутала горло в платок и позвала: "Кот!"

Лес молчал. Тамара вздохнула.

- Дитя рассвета и заката, я зову тебя!

В молчании леса - ни звука, ни движения, но она уловила краем глаза красный и фиолетовый отблеск и вот уже он стоял перед ней, огромный нелепый серый призрак, будто явившийся из снов. Ровный голос раздался у нее в голове:

-Тамар Леви...

- Сегодня у меня Басмицве. Ты снова покажешь мне царство снов? Как в прошлый раз?

- Да. Нет... Не как в прошлый раз.

- Позволь мне быть с тобой сегодня, хозяин тишины.

- Тогда слушай тишину.

Некоторое время не происходило ничего. Тихо и зябко. Но Тамаре начало казаться, что тишина усиливается, становится глубже.

Тишина волнами разливалась вокруг. Тишина затопила пространство. Вошла в нее. Плотная тишина до самого горизонта. Она тонула в глубоком море и это было удивительно приятно. Она больше не была Тамар Леви из Умани. Она стала морем и солнечный свет освещал ее глубины. Ласковые волны разливались по поверхности, играя с солнечными лучами.


КОГАН

Коган шел по улице и в голове у него складывался текст будущей заметки. Впрочем, мысли его иногда разливались, превращаясь сразу в несколько потоков.

Андрей не прав. Альтернативы децентрализации не существует. У Центра могут быть только задачи координации и развития общих проектов - энергетика, университеты, транспорт - да и те автономны, Центральный Совет лишь следит за поступлением туда ресурсов. Иначе будет бюрократия, которая распоряжается самовольно общими средствами, продуктами труда. Это и есть эксплуатация — присвоение результатов чужого труда. Это и есть правящий класс. И все будут смотреть им в рот и зависеть от них. Проконтролировать снизу тысячи тысяч их распоряжений станет невозможно, да и система не позволит (согласно условиям задачи… и потому, что центр наберет гигантскую власть и вряд ли захочет ей делиться). С другой стороны, учесть из единого центра потребности миллиардов тоже невозможно. Центр просто навяжет обществу свою власть, систему эксплуатации труда, идеологию, политический курс…

Да, децентрализация имеет минусы. Да, автономным субъектам сложно договориться  о совместных действиях. И отсюда ряд проблем, включая вечный вопрос – что делать с Америкой?  Вот только, если сосредоточить основные ресурсы в центре – это уничтожит основания нашего мира. Это все равно, что лечить простуду, или положим, гайморит, с помощью гильотины… отсекая голову.

И кроме того, этот их Союз Стражей, с иранцами, - те еще фанатики децентрализации. И не в последнюю очередь потому, что они не вполне доверяют всем остальным и бьются за свою автономию. Мы же тут "неверные".

Но события в Северной Америке игнорировать больше невозможно. И главное — всем плевать! Кроме иранцев... Мы стали хорошо жить, по меньшей мере в материальном плане. И можно найти себе удобную и приятную профессию. Базовый уровень жизни в сравнении с другими эрами зашкаливает. На личном фронте вот только не особо складывается…. кое-где у нас порой... Но именно поэтому все и заняты своими делами. Работа, общая жизнь, личная жизнь. Железный треугольник. О мировой политике думают только тогда, когда она припирает к стенке. А она уже 30 лет не особо беспокоит. Нельзя так. Нельзя так, друзья.

Но с другой стороны... Вторая половина 21 века - эпоха ядерных войн, революций и Синей смерти. Две трети цивилизации как корова языком слизнула, повсюду мертвые города и пустоши, благо, хотя бы подросли леса. Человечество едва уцелело, сохранив часть населения на Великом шелковом пути... Люди создали новую цивилизацию, и это потребовало больших усилий. И может быть теперь нет ничего страшнее для них, чем угроза новой войны.

Какая-то мысль самостоятельно начала формироваться в его голове параллельно привычному потоку.

Он полез в карман куртки, достал оттуда экран, толщиной с папиросную бумагу, развернул и начал тыкать в него пальцем. На экране появилось лицо Андрея.

- Ну что?

- Послушай, познакомь меня наконец со своей Соней. Проведи меня в ее институт.

***


СОНЯ МОЙЗМАН

Андрей после разговора с Коганом отправился в Институт к Сонечке. И не только потому, что его попросил об этом Коган. Причин было много. Одна из них заключалась в том, что он хотел побеседовать Мурром. Так он называл единственного нунди, пожелавшего, после 10-летнего перерыва, общаться с людьми.

Каким было настоящее имя Мурра, если оно вообще у него имелось, никто не знал.

Соня встретила Андрея в вестибюле словами - "твоего приятеля тут нет".

- Что ж ты мне раньше не сказала.

- А если бы сказала, ты бы пришел?

- Соня, просто скажи, где Мурр.

- И почему я должна знать? Он гуляет сам по себе. Приходит когда хочет, уходит, куда хочет.

Андрей задумчиво потер подбородок.

- А давно его не было?

- Трое суток и 11 часов. И он пропустил серию тестов, которую мы подготовили. Лучшие умы планеты рвут на себе волосы. Ты не единственный. Можешь тоже порвать на себе волосы.

Институт изучения нунди был расположен в провинциальной Умани не случайно, и это был не филиал, а головное и главное учреждение, где работали исследователи со всего мира. Цивилизация нунди избрала район Умани одним из центров своего пребывания на планете - другие находились в глухих уголках Сибири и бог знает где еще.

В течение последних 10 лет институт хирел, сотрудники из него уходили, потому что нунди избегали контактов с людьми. Поговаривали уже о закрытии, но все изменило появление Мурра.

Когда Соня рассказывала о Мурре Андрею, ее глаза, обычно веселые и живые, начинали бегать. Потом они останавливались и в них появлялось задумчивое выражение, будто набегал туман, - это Андрею особенно нравилось - а порой в глубине Сониных глаз (Андрей очень любил в них заглядывать) мелькал страх.

Однажды Соня, лежа на кровати со стаканом апельсинового сока в руке, пожелала рассказать ему о том, как устроено сознание нунди.

- Я могу сколько угодно повторять - удивительное, странное существо - но это пустые слова, милый. Могу сказать - мы не знаем, и это будет правдой, но не всей правдой. Кое-что мы все же поняли.

- Что, например?

- Например, они умные. Во всяком случае, Мурр. Есть тест на логику, быстроту мышления и сообразительность. У тебя он даст результат… ну допустим, из уважения к тебе… ну, скажем, 115. У некоторых крупных ученых 150. У Мурра - 200. Сильный быстрый рациональный ум. Но это только малая часть...
Вот, например, возьмем бессознательное. Это вытесненные желания и мысли, то, что по ряду причин не получает разрядки в обычной жизни. Оно, тем не менее, влияет на наше поведение. Но кто может сказать, какое бессознательное имеется у нунди? Что такое их бессознательное? Мы не можем понять, но, например, мы знаем, что по своей биологической природе они - хищники, а значит, вероятно, сдерживают свою агрессию.
Потом, звериные чувства - запах, слух. Нунди может чувствовать запахи разных существ за несколько километров и различать их. И это помогает принимать решения.
Третье - телепатия. Они могут ощущать наши мысли и эмоции, и передавать свои. До какой-то степени. Есть указания на то, что все нунди - часть большой телепатической сети, нечто вроде интернета. Единый глобальный разум, хотя у них есть и свой автономный разум, но они могут использовать знания и опыт других нунди. Но вот вопрос, только ли нунди? Что если и лис, медведей, китов? Нас? Других? Что, если все эти знания постоянно расширяются, дополняются, растут вместе с самой вселенной?
Четвертое - интуиция, возможность мгновенно приходить к верным умозаключениям. У людей интуиция развита плохо и они пользуются ей редко. Был такой индийский ученый, Рамануджан, который интуитивно достигал результатов, решая уравнения, и сам не мог сказать, откуда он знает ответы. Для нунди интуиция - вообще основа мышления. Если представить твое мышление, милый, в виде образа, то это медленная река, которая течет по равнине, а интуиция - камни, который в нее иногда падают откуда-то сверху, образуя небольшие всплески и волны. Так вот, мышление нунди - стремительная горная река, в которую непрерывно сыплются камни, вызывая водовороты и всплески волн...

- То есть они - сверх-разум?

- Хм... я отвечу, если ты объяснишь, что это значит.

- Ну... вроде супермена из американского кино прошлого века. Или -... боги?

- Они не боги, их возможности не безграничны. Например, возможности понимания людей. Мурр не всегда понимает, чего мы от него хотим.

- И насколько они могущественны?

- Знаешь... это сложно. Они говорят, что могут очень много и очень мало. Считая себя частью единой цепи природы, они не всегда решаются поступать согласно своим желаниям.

- А с этого момента поподробнее.

- Ну... Мурр раз сказал - если бы мы хотели, мы могли бы сорвать кору с этой планеты, обнажив все до слоя магмы. Но может быть, он шутил.

- У них есть юмор? У них в моде такие шутки?

- Иногда мне кажется, что есть. И знаешь, с маленькими детьми они ведут себя как обычные домашние коты...

- Слишком сложно все это, чтобы соединить вместе.

- А кто у нас простой? Люди простые? Вселенная простая?

Андрей часто вспоминал эти разговоры. Впрочем, все это и многое другое хранилось в отчетах Института и находилось в открытом доступе. И в Советах Коммун и в Совете Стражей все это было известно. Но люди утратили интерес к разумным котам. Все привыкли к тому, что они существуют, что они никому не причиняют зла, и даже напротив, любят детей или помогают одинокому путнику в лесу, если у него возникает такая потребность. Необычное стало обычным. И потом, данные надо проверить, многое неясно. Такая беспечность иногда казалась ему чем-то ужасным.

***

Спустя пару дней он лежал на шезлонге на балконе их квартиры, пил томатный сок и пытался дозвониться до Сони. Она не отвечала. Уже третий час, хотя ее рабочий день давно закончился.

Андрей потянулся за сигаретами, но пачка оказалась пуста. Он нехотя встал и тут дверь распахнулась. Соня стояла на пороге и ее лицо было белым. Она быстро вошла в квартиру, сбросила туфли. Отняла у него телефон и принялась тыкать пальцами в экран. Потом бросила телефон на пол. Свернувшись в трубочку, аппарат с жалобным скрипом прокатился по полу, развернулся и замер. Не замечая Андрея, Соня кругами носилась по квартире, бормоча себе под нос что-то вроде "куда же я их сунула". Извлекла из ящика в шкафу другой телефон повертела в руках и тоже бросила на пол.

Андрей молча смотрел на нее. Наконец он не выдержал.

- Что с тобой?

Соня рухнула на кровать. Посмотрела на него.

- Знаешь, Андрей, а ведь Мурра убили.

***


СОВЕТ СТРАЖЕЙ

На заседании Совета Стражей Институт нунди был представлен 30-летним Рувимом Эльманом. Не смотря на свой возраст, он считался ведущим специалистом и возглавлял исследовательскую группу, работавшую с Мурром. Соню не позвали, хотя она просила, а Андрей настаивал. Зато к удивлению Андрея, на собрании присутствовал Лев Коган.

Собрание открыл шеф Андрея, член Совета Стражей, Али Карими.

-Давайте сразу к делу. Прежде всего, извещаю всех о том, что в этом деле мы ни коим образом не автономны. Коммуна Умани аффилирована с Коммуной Тегерана, и Совет города уже заявил о полном контроле над расследованием. Совет Умани так же сделал соответствующее заявление. То есть, наши оба Совета намерен самым тщательным образом следить за происходящим и, разумеется, окажут нам любое содействие. Но в виду важности дела, к нему проявили интерес так же в федерациях Советов Северной и Южной Индии, Китая, Южной Америки и Мисра. Так же и Центральный Совет Коммун будет следить. Второе. Создается группа, которая займется разными сторонами вопроса. В ее состав я предлагаю....

Последовал список имен, многие из которых были Андрею знакомы. Практически все - опытные расследователи, иранцы и уманьцы. Отводов по списку не было.
Его имя тоже оказалось в списке.  Андрей получал особое задание - независимое от других расследование по собственным каналам. Он не возражал - он не был командным человеком и все это знали. Преступлений в федерации Коммун совершалось мало. Весь аппарат расследователей по Тегерану и Умани состоял из сотни хорошо знавших друг друга специалистов. Примерно столько же работали в разведке, но ее это дело не касалось. По крайней мере пока.

- …Теперь, позвольте мне продолжить. Хотя все вы читали отчет, я подведу итоги. Тело нунди было обнаружено в лесу в 500 метрах от городской черты Умани. Смерть наступила от выстрела в глаз. Судя по пороховым ожогам - выстрел произведен в упор из пистолета - использовалось старое оружие марки Макаров (ПМ), калибр 9 мм. Можно даже сказать, что ему ткнули пистолетом в глаз и застрелили. Тело было найдено спустя 5 суток после убийства и начало разлагаться. В эти дни в городе и его окрестностях шли дожди и никаких следов убийцы не осталось. Оружие так же не найдено. Предположительно убийца был один. А теперь я передам слово доктору Рувиму Эльману, он будет консультировать группу.

Эльман начал ровным безжизненным голосом.

- То, что случилось, не имеет прецедентов. Такого события на этой планете до сих пор не было. Но событие не имеет пока рационального объяснения. С этого я бы хотел начать.
Нунди обладают нечеловеческим интуитивным чутьем на любую опасность. Он должен был ощутить угрозу за длительное время до ее реализации.
Нунди ощущают и распознают запахи за много километров. Он должен был почувствовать злость, страх или нечто подобное и как минимум насторожиться.
Реакция нунди несопоставима с человеческой. Он должен был обезвредить убийцу еще когда тот тянулся к пистолету или когда тот поднимал пистолет.
Нунди обладают телепатическими способностями. Он должен был прочитать мысли убийцы.
И... ну в общем, то, что случилось, совершенно невозможно. Версии по вашей части, но я выскажу два соображения. Первое - самоубийство с помощью человека. Второе - гипотетически, преступление мог совершить шизоидный индивид, чьи действия не могли быть предсказаны нунди... у меня все.

Слово взяла сотрудница Али, Наргез, ее настоящих имени и фамилии никто не знал - почему-то это держалось в секрете.

- Рувим, я бы хотела, чтобы вы нам разъяснили некоторые вещи. Мы не специалисты по нунди, поэтому говорите с нами максимально просто, как если бы вы беседовали с подростком. Итак: Каким образом три месяца назад нунди оказался в вашем институте?

- Он просто зашел к нам. Нунди можно увидеть только когда они сами того желают. Так было. Потом они пропали на десятилетие.

- Прежде нунди заходили в города?

- Насколько нам известно, никогда не заходили.  Они не пересекают черту, отделяющую город от леса. Исключений было мало, и все они имели место лишь на заре появления цивилизации нунди, около 4-х десятилетий назад.

-  Но Мурр пересек.

- Все так.

-А вас не удивляет, что они десять лет не контактировали с людьми, а тут сами пошли на контакт? Да еще в такой необычной форме?

- Удивляет. Но меня удивляет почти все, что с ними связано.

- Он объяснил, почему так случилось?

- Не объяснил. Все это есть в отчетах.

Возникла пауза и тут вмешался Коган. Как будто ему подали мяч, отметил про себя Андрей.

-Доктор Эльман, в вашем последнем отчете указано, что нунди, я дословно цитирую, сказал одному из ваших сотрудников, Дмитрию Зибицкеру (Коган стал зачитывать с экрана): "Если вы не сможете ликвидировать угрозу, исходящую от страны, которую вы называете Америкой, мы вынуждены будем вмешаться. Мы наблюдаем развитие болезни". Верно?

- Все так.

- Могло ли это быть шуткой или блефом?

- Могло, гипотетически, однако за все годы работы с нунди, я не замечал за ними склонности к обману или блефу, а юмор... если он и есть у них, то мы его не понимаем.

- Как по вашему мнению, они могли бы вмешаться? Я поясню вопрос. При всей своей мощи, они все-таки не более чем разумные кошки. Ну хорошо, очень умные кошки. Каким оружием кроме собственных зубов и когтей они могут располагать?

- Во-первых, они - не кошки, подобно тому, как мы - не обезьяны. Их внешний вид не должен никого обманывать. Это высокоразвитый нечеловеческий разум с неизвестными нам ресурсами. Очень возможно, что коллективный разум: по меньшей мере, нунди могут находиться друг с другом в телепатической связи и взаимодействовать. Возможно, они образуют единую нейросеть, сохраняя в какой-то мере индивидуальное сознание. Во-вторых, согласно отчетам 2089-2090 гг они ликвидировали крупные подразделения... тут Эльман запнулся и после короткой паузы продолжил - некоторые соединения Армии обороны Израиля (АОИ) неизвестным нам способом. После применения силами АОИ ядерных боеприпасов по ряду регионов Ближнего Востока, около 600 особей проникли за линии АОИ, после чего фронт был открыт. Отборные подразделения АОИ исчезли, будто испарились. Ни следов крови, ни других признаков насилия обнаружено не было.

- Но ведь предположительно, эти части дезертировали, по крайней мере, так утверждают многие историки.

- Но они дезертировали после того, как к ним пришли нунди. 30 тысяч человек исчезли, оголив фронт. И кроме того, этих военных больше никто никогда не видел.

- Как и еще половину населения сионистского государства, не так ли? Трудно было обнаружить всех их после ответного ядерного удара иранских сил автономного сопротивления, не так ли?

- Все так. Но мы думаем, что нунди могли внушить военным страх или мысли о бесполезности сопротивления, повергнуть их в бегство, нагнав панику и т.д. Похожие случаи отмечены так же в Восточной Сибири.

Коган замолчал и снова заговорила Наргез:

- У меня остались три вопроса. Первый - правильно ли я поняла, что нунди предупредил о последствиях - последствиях нашего бездействия из-за событий в США - в одной из последних бесед незадолго до убийства?

- Мы записали дословно то, что он сказал. Трудно понять его иначе.

- Второй вопрос - верно ли я поняла, что нунди с высокой вероятностью находятся в телепатической связи друг с другом, а значит могут знать личность убийцы?

Эльман задумался. Потом ответил: “Я не исключаю.”

 — Выходили ли на связь с вами и с кем-либо еще другие нунди после убийства?

 — Нет.

Воцарилось молчание.

Али хотел что-то сказать, но Наргез остановила его мягким и в то же время властным жестом и опять взяла слово. В ней сочетались мягкость и сила, как в пантере. Самка нунди, подумал Андрей.

- Итак, подведем итоги - сказала Наргез. -  Мы столкнулись с беспрецедентным кризисом в истории планеты, с убийством нечеловеческого разумного существа человеком (предположительно, личностью шизоидного типа). Мотивы убийства нам неизвестны, как и возможная реакция нечеловеческой цивилизации. Этот кризис находится на стыке криминалистики, политики и неизвестной нам области, связанной с мотивами и интересами чужого разума в сложившейся ситуации. Я уже не говорю о поступках и мотивации больного человеческого разума, который тут является отдельной загадкой.
Но, с другой стороны, мы получили некоторое подтверждение мощи нунди, узнали о ней нечто важное. Угроза вмешательства в события в бывших США предполагает, что они обладают возможностями для такого вмешательства, и что они могли использовать те же инструменты против АОИ. Из этого следует, что для их культуры существуют красные линии (предположительно, применение ЯО), за которыми она начинает действовать, ликвидируя источники угрозы. Мы не можем полностью отвергнуть гипотезу, что они лгут и блефуют, но до сих пор им не были свойственны такие качества, как ложь или склонность к блефу.
Тот спор, который нам тут сегодня любезно продемонстрировали Коган и Эльман, мы ведем уже скоро полвека. Подавляющее большинство уверены в радикальном вмешательстве нунди, но доказательства мы, возможно, получили только теперь... А это означает очевидное — мощь нунди сопоставима с нашей, а возможно значительно превосходит ее. Излишне говорить, что это накладывает на нас дополнительные требования в ходе расследования. Наша задача как можно быстрее обнаружить убийцу и, в случае если речь не об одиночке, тех, кто стоял за ним. Это не только наш моральный долг. Мы обязаны сделать все, чтобы не вызвать конфликт с могущественной цивилизацией.

***


АНДРЕЙ ОСТАПЕНКО

- Ну как тебе Наргез? - спросил Коган Андрея, когда они вышли из здания - правда хороша?

Андрей остановился и внимательно посмотрел на него.
- Лев, я даже не спрашиваю, откуда ты ее знаешь. Но ты должен мне объяснить, что тут сейчас произошло.

- Ну знаешь ли! Через тебя знаком с Али, через него с ней. И вообще, Андрей, ты в курсе, почему в нашем городе головной институт изучения дистопии? Потому, что... бывшие США! У трети уманьцев там родня. А это что-нибудь да значит. Мы время от времени обмениваемся информацией со Стражами. Иногда через тебя, иногда напрямую. Не ради личной выгоды, а потому, что она совпадает с коллективной. Я пишу благодаря этому мои статьи и отчеты, они - свои, плюс они делают еще кое-что, а наши коллективы - в Иране и Умани - получают все, что хотят: информацию, обзоры, аналитику, безопасность. Все довольны. Хотя… у меня сложилось ощущение что в последнее время твои коллеги меня избегают. Ну и потом — ты же слышал. Дело перешло под контроль Советов. К которым я имею прямое отношение.

- Лев, ты попал в эпицентр. И боюсь, что ты теперь в моем распоряжении.

Коган рассмеялся.
- Вербуешь меня? Хорошая попытка. Точнее, хорошая шутка.

- Я прекрасно знаю, что в обычной ситуации у меня нет способов на тебя повлиять. Да, наш Союз Стражей автономен, да, все под защитой Совета, да, на форуме любой может на нас пожаловаться и, с учетом предубеждений против нас, дело, скорее всего закончится не в нашу пользу, кроме самых вопиющих и явных случаев - а ими-то, по общему убеждению, мы и должны заниматься. Но сейчас ситуация другая. Автономия Совета Стражей испарилась. В данный момент нас воcпринимают как вооруженную руку коллектива. Скорее всего на время расследования в руководство введут наблюдателей Советов с правом вето. Это ограничит наши возможности. Но это же, парадоксальным образом, означает, что наши возможности сильно выросли, прежде всего, в газах коллективов.
И второе... ну я просто прошу тебя кое-что выяснить. Потому что дело это для меня еще и, до некоторой степени, личное.

- Я понимаю... ты говоришь разумно. Но что я могу?

- Многое. Во-первых, ты знаком с некоторыми гешефтсманами, хендлерами, торговцами антиквариатом, говорят, даже со сталкерами, словом, со всеми, кто обожает копаться в мертвых городах. Расспроси их о встречах с нунди, о событиях последних дней, недель, месяцев, все что можешь.

- Могу.

- Во-вторых, политика. Ты - член Мувман, одной из ключевых фракций, ты знаешь многих, тех, кто знает других, а они знают всех в нашем большом кибуце. Слухами мир полнится.

- Политика? Но какая связь... Вы же ищите маньяка, психически больного.

- Лев, я очень тебя прошу, не надо мне указывать, как делать мою работу... Хорошо, поясню: а) Мы только предполагаем больного, но не знаем, точно ли так. б) Больной может быть одержим политическими идеями, противоречия нет, особенно на фоне нынешнего политического обострения. Одно может как-то добавляться к другому. 3) Это все-таки Умань. Здесь полтора миллиона переселенцев из Палестины, Америки и их потомков.

- Я снова не понимаю.

- Что ты не понимаешь? 20 лет назад выявили ячейку...

Глаза Когана блеснули ненавистью. Эта еврейская ненависть всегда поражала Андрея. Она встречалась только у активистов Мувман и Бунда, да еще у сатмаров. Ни иранцы, ни палестинцы ее уже давно не испытывали.

- Имах Шмом, - медленно произнес Коган. Да будут стерты их имена. Думаю, их больше нет. Но я сделаю все, чтобы найти, если вдруг.

- И третье...
А ведь третье - то, зачем я затеял разговор - подумал Андрей. - И может зря я коснулся больного места. Хотя, ненависть Когана направлена не на меня, так что тут мы даже союзники. И все к лучшему.
- Лейб...

Коган посмотрел на него как на сумасшедшего.
- Ну уж нет. Об этом не проси.

- Если вдруг ты узнаешь что-то необычное от Тамар...

- Тебе не стоило даже произносить это имя сейчас.

- Ладно, Лейб...

- Андрей, глупо просить меня о таком. Тем более, что она почти со мной не разговаривает. Не касайся этого.

- Хорошо, Лейб.

- Я постараюсь помочь тебе. Это дело касается всех. Это угрозы... для всей цивилизации. Именно угрозы, их несколько. И да, дело перешло под контроль Советов, а значит стало частью общей жизни. А значит, мы все должны помогать... вам. В этом деле. Но Андрей, даже для меня есть тут граница. Я так не могу. Пойми, просто не могу. И наконец, она отдалилась от меня. Скорее, она станет говорить с тобой, чем со мной. Ты ошибаешься, думая о нас с ней....

- Все хорошо, Лейб...

***

CЕРГЕЙ КУЗНЕЦОВ

Вернувшись в святой для евреев город Умань, те, кто пожелал остаться на территорию Федерации Коммун, а не эмигрировать в США, приняли новый образ жизни. Это не было слишком сложно - среди прибывших оказалось кибуцное светское ядро, имевшее определенный практический опыт и мечтавшее о возрождении кибуцного движения и говорящей на идиш цивилизации. С другой стороны, приехала масса ортодоксальных иудеев, так же говоривших на идиш и, к тому же, отвергавших сионизм. Решив, что наступили последние времена перед приходом Машиаха и что ядерный Холокост - это сбывшееся и давно предсказанное наказание Идн (так называют себя евреи на языке идиш – прим.) Всевышним за сионизм, они приняли принципы общей жизни в колонии нового Ирана, при условии права на сохранение своей веры.
И наконец, в маленькой Умани несколько сотен тысяч людей могли выжить после катастрофы только объединив все усилия в плотных тесно связанных друг с другом самоуправляющихся общинах с коллективной собственностью, общинах, основанных на взаимопомощи. Точно так же в бедной Палестине в начале 20го столетия еврейские переселенцы из Умани или Одессы могли выживать лишь в кибуцах... Теперь от всех несчастий их защищали новый Иран и дух ребе Нехмана. Около миллиона евреев остались жить на новый лад, другие расселились по необъятным просторам Азии, лучше благоустроенным, но порой слишком чуждым. Со временем большинство тоже перебралась в Умань, которая быстро росла усилиями не только местного населения, но и иранских Советов. В этом их поддержали и Пекин, и Дели, и Стамбул, рассматривая Умань как попытку продвижения новой цивилизации в обезлюдевших Украине и Европе. Перебрались в Умань и остатки русского, польского, литовского и украинского населения.
К концу 30х годов 22 столетия в городе насчитывалось больше трех миллионов жителей и он быстро рос и перестраивался. Его обитатели говорили на 4-х языках — идише, иврите, украинском и русском, в некоторых школах учили литовский, польский, а также фарси. С Черным морем Умань была связана через многонациональную колонию, которая росла на месте бывшей Одессы...

От Когана Андрей отправился к Сергею Ивановичу Кузнецову. Человек с таким именем вовсе не был в Умани пришельцем. Совершенно напротив, он был коренным местным жителем, тогда как Коган и почти все его соплеменники - переселенцами из Палестины.

Впрочем, Коган любил шутить на эту тему, мол все не так однозначно: древние трипольцы, которые тут жили тысячи лет назад, своей внешностью - средиземноморской или даже арменоидной, и коренастыми фигурами, как раз напоминали Когана. А вот Андрей, худощавый, высокий и сутулый блондин, истинный потомок более поздних переселенцев - славян. Так что, приятель, никакие твои запорожские усы тебя не сделают коренным жителем...

Сергей Кузнецов, старейший член уманьского филиала Совета Стражей, был одним из тех, кто интересовался противниками сложившейся системы. Никто не запрещал отвергать существующее и выступать за те или иные варианты либеральных или тоталитарных систем, существовавших в прошлом. Но таким людям не доверяли, поэтому коллективы допускали существование Стражей. Хотя основной их профиль был другим – расследование уголовных преступлений.

Сергей Иванович некогда взял себе прозвище, которое за ним и закрепилось - "товарищ Шариков". Шутили, что "в честь крупного революционера начала 20 века, которого бессовестно оболгал некий контр-революционый писатель". На самом деле, оно отражало темперамент Сергея Кузнецова. На окружающих он производил впечатление человека недалекого, пожалуй, даже глуповатого и грубоватого. Только вот, в действительности, он не был глупцом. И те, кто принимал его за дурака, совершали ошибку. А когда ошибка становилась очевидной, было уже поздно.

"Товарищ Шариков" принял Андрея поздно вечером. Он сразу открыл ему дверь, не дожидаясь звонка.

Они сидели на кухне и пили крепкий чай с сахаром. Т. Ш. курил свои папиросы. Андрей приготовился слушать.

-Думаю, ты пришел ко мне в надежде, что я тебе дам какой-нибудь мудрый совет. Но этого не случится.
Во-первых, честно говоря, ты теперь знаешь расклады лучше меня.
Во-вторых, вот что скажу. Дело это сложное и странное, и может быть ты совсем не подходишь для него (тут он поднял на Андрея глаза). Есть у меня неприятное чувство, что тебе не стоит им заниматься. Ты - спец. Но спец по работе с людьми. С человеками, понимаешь? Сергей Иванович махнул в воздухе дымящейся папиросой. А тут есть странное, мутное что-то, нечеловеческое.... И вот мой тебе совет, который ты не ждал - оставь это дело, возьми самоотвод. Не твое оно.
Но знаю, тебя не отговорить. И потому что ты - чертов упрямец, и из-за твоей Сони.... Ну что же, начни-ка ты со своих друзей, с либералов. Для очистки совести.

Андей засмеялся.

***

ЛИБЕРАЛЫ

Мораль новой эры не отвергала индивидуальную свободу - и в этом смысла она была анти-тоталитарной, но рассматривала личное только в рамках коллективного целого, и в этом смысле она была анти-либеральной. Для людей не существовало прав человека в том виде, в которого они сложились в либеральных капиталистических странах 19 и начала 20 столетий, потому что эта цивилизация не знала отдельного человека. Личность могла выражать себя через участие в принятии коллективных решений - политических, хозяйственных и законодательных, а также в искусстве, науке, литературе. Она могла оставаться в оппозиции, критикуя решения большинства.

Но отдельный человек, при всем уважении к его индивидуальным особенностям, рассматривался как элемент сложного целого - полиса и союза полисов - большого человеческого космоса. Считалось, что Я существует лишь благодаря тысячам нитей, связывающих его с другими Я.   Личные амбиции порой ограничивались или считались неуместными.

Люди коммунарской цивилизации поощряли таланты, заставлявшие сопереживать их творчеству или совершавшие научные открытия. Такие личности выдвигались в Советы, контролировавшиеся регулярными народными собраниями, любого делегата можно было отозвать в любой момент. В конечном счете, это сделалось мотором развития - индивидуальность обогащала коллектив и, вливаясь в него, росла вместе с ним, подобно тому, как это было в народных собраниях греческого полиса в эпоху его расцвета, или в фабричных собраниях и Советах Германии начала 20-го столетия.

Однако, новая культура имела свои особенности. Люди коммунарской цивилизации презирали то, что считали заумью, и тех, кто ее распространяет, и не доверяли индивидуалистам...

Лейб Коган не работал в Совете Стражей и мог с легкостью отказать Андрею в сотрудничестве, как и любой другой человек… но не тогда, когда Стражи исполняли задачи, поставленные коллективами городов (по крайней мере, так Андрей думал). Именно поэтому Стражи, в критически важной ситуации, получали доступ к почти любой информации. Меньшинства имели по таким вопросам свое особое мнение, но оно порой не принималось в расчет.

Много лет назад, когда Андрей поступил в Совет Стражей, его первым стажерским поручением были либералы.

Либералы? Он мало знал о них. Т.Ш. его тогда успокоил.

- Риска никакого нету. Мы называем их "Детской Площадкой". Либералы не могут сражаться. Они безопасны, если лишены власти. Они были иными на заре своего существования, но уже в 21 веке словосочетание "либеральный повстанец" вызывало смех. Они уже тогда считали, что сопротивление даже самой свирепой диктатуре может быть только мирным, и, более того, уже тогда верили, что даже мирное самопожертвование недопустимо, потому что ни одна идея не стоит отданной за нее человеческой жизни. Это говорилось в эпоху, когда сражались и добивались своих целей в борьбе с могущественными державами партизаны-хуситы и герилья Хезболлы...
Любая идея, требующая решительного преобразования общества, обретает подлинную силу, лишь если подразумевает готовности к смерти ради нее, готовность – давайте называть вещи своими именами – убивать и умирать. Даже для Ганди готовность к смерти-за-идею это было основой основ. Вы не можете изменить жизнь, если не готовы к смерти ради перемен.
Что это означает? Да то, что либералы - фрагмент деградирующей цивилизации. Если верно, что все приходит в упадок, то и мы такими станем... когда-нибудь. Такова главная причина, по которой мы их изучаем. Все рано или поздно приходит в упадок, канаты, связывающие вещи, перетираются... словом, мы должны знать, когда сами начнем впадать в старческий маразм.
...Ты вот что, парень. Прочти пару работ Фридмана и Хайека.

Изучив некоторые тексты, Андрей сказал Т.Ш., что Фридмана читать не будет - во-первых, его тексты имеют отношение только к рыночной экономике, а ее теперь почти не существует, а во-вторых, добавил он, у нас этих Фридманов по улицам ходит как собак не резанных, а займусь-ка я лучше Хайеком. Фридрихом фон.

Он выбрал две работы.
“Дорога к Рабству” заинтересовала его: многое было знакомо, прежде всего, критика государства и национализации промышленности, как мер ведущих к росту неэффеективности и, одновременно к всевластию чиновников. С другой стороны, фантазии об отказе от любого социального конструирования в “Пагубной Самонадеянности”, показались абсурдными. Что? Даже пещерные люди совершенствовали, изменяли свои коллективы время от времени... Но тем лучше - будет о чем поговорить с местными либералами. Он придет к ним с вопросами. Он не обязан со всем соглашаться.

Либерально-демократическое движение Умани насчитывало около 20 человек. Еще 10 откололись и создали Демократическую партию. Про это Андрей узнал, едва переступив порог квартиры, где проходили либеральные собрания.

Оказалось, фридманы и хайеки мало интересовали "тусовку", как они сами себя называли. Куда больше их беспокоили дебаты между право- и лево- либералами. Между ними и вышел раскол незадолго до появления Андрея. До того они как-то вместе уживались. Ничего не понимающего Андрея больно толкнули локтем в бок, когда один из раскольников нервно пробирался к двери.

Во всем этом оказалось нелегко разобраться, но через несколько дней ему вдруг пришло в голову объяснение: то были отголоски, эхо споров, которые некогда привели ко второй гражданской войне в США.
Одни обращались к опыту и идеям забытых президентов-республиканцев, Рейгана и Трампа, другие к - леволиберальным течениям, прогрессистам Демократической партии. Впрочем, в Америке некогда имелись влиятельные центристы в обеих партиях.
За конфликтом американских партий стояли различные лоббисты: ВПК, конкурирующие медиа-группы и технологические компании, но так же само общество оказалось глубоко расколотым (не взирая на классовую принадлежность) по этническому и\или расовому принципу.
По мере обострения экономического кризиса (США проиграли торговую войну Китаю) и в условиях наступления Синей смерти, борьба за сокращающиеся ресурсы обострилась. Центристские течения стали эфемерными и тогда крайности, в лице, с одной стороны, правых христиан, белых расистов и части жителей глубинки, а с другой - местных леваков, сексуальных меньшинств и черных расистов взяли верх внутри партий, после чего страну разделила гражданская война. Когда раскололась и армия, Америка запылала.
Однако... в Умани за либералами не стояли никакие конкурирующие друг с другом социальные силы, они могли расколоться, а могли не раскалываться. Дурной пример оказался заразительным? Или дело в чем-то другом? Может быть, этим людям просто нравилось ощущать себя участниками большой политики, отыгрывая сцены чужой истории, а сверх того, перенося собственные личные проблемы в странные спектакли - исторические реконструкции?
Во всяком случае, никаких иных выгод из пребывания в либеральной тусовке, ее участники не извлекали, а их идеи были полны противоречий.

Однажды, юноша с длинными сальными волосами заспорил с Андреем об экономической эффективности. Он доказывал, что капиталистическая экономика развивалась быстрее, чем сегодня в Федерации Коммун. И что это происходило благодаря рынку и конкуренции частных собственников.

Андрей возразил: “Даже если так, вы говорите лишь о некоторых развитых странах, а ведь другие стагнировали десятилетиями, и, возможно, не случайно одни процветали в то время, когда загибались другие... например, потому что первые навязывали вторым невыгодные этим вторым торговые договора.
Кроме того, как замечал русский социолог Николай Михайловский, рост национального богатства не обязательно ведет к росту народного богатства - из-за эффекта неравного распределения благ внутри страны. Нация может богатеть, но на практике богатеет только верхушка, а многие другие нищают. По крайней мере так бывает. 
И наконец, проблема в том, что капитализм систематически уничтожал созданное им богатство в результате военных, финансовых и экологических кризисов. А это сопровождалось страданиями миллиардов честно работавших людей. Такое "развитие" разрушало планету. Не думаете ли вы, что именно поэтому либералов теперь никто не слушает? После подобных разрушений что-то не хочется повторять их опыт”.

На это юноша возразил - риск был оправдан! Конкуренция благотворна, жить нужно опасно, от этого появляется драйв, энергия!

“Но, - заметил Андрей, - как же это сочетается с вашей любимой мыслью о том, что нет ничего ценнее человеческой жизни? Конкуренция ведет к разорению миллионов, не говоря о случаях, когда она приводит к соперничеству держав, к войнам или к финансовым кризисам, оставляющим сотни миллионов без средств к существованию. Получается, вы выступаете за идею конкуренции, т.е. за разрушение чужих жизней тем или иным способом, а косвенно тем самым поддерживаете конкуренцию и войны держав, но одновременно говорите, что отдельная жизнь ценнее любой идеи...”

Впрочем, среди собравшихся были интересные люди, например, пожилой профессор, историк, последователь либеральной философии, считавший современную "нео-эллинскую" цивилизацию (как он ее называл) миром несвободы. Хотя неясно, как с его доктриной соотносилось массивное присутствие в Умани верующих Идн. Андрей  как-то пошутил в разговоре с ним: “Вы преувеличиваете, профессор, мы тут - немного Афины и слишком много – Иерусалим”.  Впрочем, история знала и не такие парадоксы – Михаил Бакунин, создатель философии социалистического классового анархизма, недолюбливал евреев, и тем не менее, около половины революционеров-анархистов в начале 20-го столетия в Российской Империи, были евреями.

 …Имелось в либеральной тусовке несколько студентов, последователей профессора и его учеников, пара врачей, мечтавших о разрешении эвтаназии (в Умани под давлением влиятельных религиозных течений она была запрещена)... Окажись новый мир в кризисе, некоторые из них, теоретически, могли бы стать влиятельными людьми. Но сегодня они мало кого интересовали. Старый мир исчез в пламени ядерных войн, революций и пандемии, и кроме того... да, кроме того, от либералов просто отмахивались, неизменно отвечая им: "Вы что, хотите как в Америке?".

Через пару недель Андрею они наскучили. Он взял у профессора номер телефона, послал его студентке, Миле Розенбойм, воздушный поцелуй, и отправился домой, с тем, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

ПРОФЕССОР ДМИТРИЙ ГУРЬЕВ

... Ни на какую “тусовку” Андрей, конечно, не собирался. Он достал из кармана телефон, развернул, и покопавшись в памяти, набрал нужный номер.

Там ответили, и тот, кому он звонил, быстро вспомнил Андрея.

Профессор истории, Дмитрий Гурьев, один из немногих умных и интересных людей, обнаруженных Андреем в либеральной тусовке, встретил его в вестибюле университета и сразу же потащил в местное кафе ("у нас тут варят великолепный кофе, а можно и с коньячком!"). Он выглядел именно так, как должен выглядеть правильный русский профессор - широкая борода, очки, копна светлых волос. Он и был во всем правильным русским профессором: в начале 20 столетия в Царской России он бы сделался кадетом. Лекции его были интересными, содержательными и, одновременно, эмоциональными. Он умел ясным и простым языком излагать сложное. Университетский коллектив, включая союзы преподавателей и студентов, в нем души не чаял, не смотря на его либеральные взгляды.

- Давно мы с тобой, Андрюша, не виделись, - сказал Дмитрий Николаевич, усаживаясь поудобнее и придвигая к себе чашку черного как ночь кофе. - Раньше звонил ты мне, потом перестал, лет пять не виделись, и тут снова объявился. По моим лекциям соскучился?

- Простите, что не звонил. Лекции Ваши помню. И кстати, как Мила?

- Моя жена превосходно себя чувствует.

- Знаете, Дмитрий Николаевич, не смог все же удержаться Андрей, в 21 веке вас бы за такое уволили с большим позором и треском, из университета. В Вашей любимой Америке. О чем Вы безусловно знаете. В нашем большом кибуце вас никто пальцем за это не тронул, а вот там запретили бы работу по специальности... и да, да, за такое тоже прищучили бы (профессор вытащил сигарету и с наслаждением затянулся дымом).

- Дорогой Андрей, уж кто-кто, а Вы должны знать, что Америка 21-го века мне совершенно не нравится. Мне Америка второй половины 20-го века подошла бы. Я не люблю расистов или сторонников неравенства мужчин и женщин, кстати, теперь они контролируют половину Америки, и, кажется, скоро получат все остальное. Это плохой опасный ответ на левое безумие... но я бы не стал угождать другой стороне, которая делала себе рекламу, поддерживая черный расизм: привилегии для одних меньшинств в ущерб остальным меньшинствам, дискриминация китайцев, иранцев и евреев. (“Хорошо говорит, - подумал Андрей, - грамотно очень слова подбирает”).
И да, знаете ли, студентка - взрослая и совершеннолетняя - сама принимает решения о том, кого любить и с кем спать! Последние слова профессор произнес с особым ударением.

Андрей пожал плечами.
- Уж я-то не стану вас упрекать.

- Баланс, Андрей, баланс необходим во всем. Этот здоровый греческий принцип - чувство меры. Пока разнонаправленные силы удерживают друг друга, система работает. Когда баланс нарушается - всерьез и надолго - крайности аннигилируют друг друга, система уничтожается. Потом на ее месте возникает иная цивилизация, какой-нибудь новый баланс сил или... ничто.

- Вот-вот, Америка исчезла, и, кажется, на ее месте может теперь появиться нечто чудовищное. А наша Федерация Коммун существует.

- Да, только США простояли 300 лет. Посмотрим, как дела будут обстоять с вами...

- Ладно, Дмитрий Николаевич. А как там ваша... тусовка?

- Все как всегда. Некоторые переженились, другие разбежались, пришло несколько новых. Только знаете, на это у меня времени теперь нет. Ныне там верховодит Мила. А я... иногда лекции читаю.

Клуб по интересам окончательно превратился в семейную фирму, подумал Андрей. И задал вопрос, которые его интересовал. Превратившись в слух.

Дмитрий Николаевич был удивлен. Он только руками развел.

- Андрей, я слышал эти новости. Шокирован ими. Но... я даже не знаю, что и сказать. Люди никогда не пытались убивать нунди, кроме нескольких эпизодов гражданской войны. Они... в нашем восприятии они стали тем, чем были когда-то (а, впрочем, может и остаются) дельфины. Разумные неагрессивные нечеловеческие существа. Говорят, дельфины спасают утопающих. Не знаю, правда или нет, сам не видел, но люди в это верят. Так и здесь. Нунди помогают путникам в лесу, защищают детей… Это преступление по вашей части, дорогой мой.
Только добавлю кое-что. Видите ли, в начале 21 столетия появился "культ котиков". Это явление со временем изменилось, но можно сказать, что нунди... они стали воплощением культа в наши времена. Боги дикой природы, могущественные духи леса и одновременно друзья! Сильные, теплые, дружелюбные. Кто сможет убить такое чудо?
Я читал, что по современным представлениям они - нечто совсем иное - бесконечно сложное. Биологам и зоопсихологам виднее. Я о другом, о том, чем они являются с точки зрения современной культуры.
Я бы искал того, кто противопоставляет себя этой культуре, хочет ее сломать. Таких немало.
...Я понимаю, почему Вы пришли ко мне. Но вы же знаете наших ребят. Даже самые радикальные из них не cмогут.

- Верно, — внезапно, как эхо, отозвался Андрей — не смогут. По правде сказать, Дмитрий Николаевич, они вообще мало что могут.

Пожилой профессор грустно улыбнулся.
- Знаете, Андрей, я иногда прихожу на собрания… на тусовку, просто из чувства долга. - Вроде как расписаться и уйти...Иногда я думаю, что мы, до сих пор, неправильно использовали свои возможности. Мы не можем одержать верх над системой - я говорю сейчас с вами откровенно - но можем корректировать ее. Есть Союзы защиты личности. Возможно, нам стоило работать в них, вместо того чтобы заниматься никому не интересной пропагандой. Возможно, когда-нибудь это и случится...

Андрей слушал и делал то, чему его учили и то, чему он годами учился сам, следил за речью собеседника... заминки, оговорки, ригидность, повторы, аффекты - все имело значение. Он умел распознавать ложь, сокрытое, вытесненное. Он не обнаружил ничего. Это не было неопровержимым доказательством, но было важным знаком.
Дмитрий Николаевич понимал, с кем разговаривает. Тогда почему был откровенен? Вероятно потому, что слабая оппозиция системе в условиях терпимости к ней со стороны системы, разумно выбирает тактику открытости: смотрите, мы ничего не скрываем, все кошерно...


КОГАН

Лев Коган после встречи с Андреем, направился в Гуманитарный университетский центр Умани. Здесь располагался комплекс учебных и исследовательских институтов, а также музеи. По правде говоря, подлинников старого искусства осталось немного, зато можно было наслаждаться великолепными лазерными репродукциями полотен и образцами искусства из различных эпох в натуральную величину.

Но Лейба Когана сейчас интересовали не они. И все же какая-то сила заставила его остановиться перед двухметровым полотном Фань Куаня "Путники среди гор и потоков". Очень уж он любил китайскую живопись эпохи Сун. Да и день сегодня - обычный летний день в Умани - был жарким, так что в соседние индийские павильоны его и силой не затащить.

Коган считал, что индийские и персидские миниатюры, с их мягким бархатным многоцветьем, создают ощущение уюта. Теплый или прохладный вечер, кто-то возвращается домой, женщины о чем-то разговаривают под деревьями... Влюбленные встречаются ночью, первый гуру сикхов, Нанак, молится или бредет куда-то. Внутри этого мира хочется быть, наслаждаясь вечерами, теплым воздухом, блеском луны, пряной едой. А потом можно просто полюбоваться изображением персидского ковра - таким, что оно похоже на россыпь драгоценностей. Только они не для лета, индийские работы, слишком теплые...

Напротив, китайские картины Сун надо рассматривать летом, в жару, чтобы сила воображения унесла в прохладные горы и леса, чтобы это искусство помогало распустить нити сознания в тихом просторе.

Живопись Сун интуитивна и мистична. Всего несколько мотивов - горы, водные потоки, лес, одинокие путники. Горы устремляются вверх, к небесам, поднимая вверх янную энергию, водные потоки падают вниз, давая жизнь лесам, несут инную энергию. В конечном счете, весь мир, в котором нет ничего кроме субстанции\энергии Ци, раскрывается подобно бутону цветка. Горы и воды позволяют лучше всего ощутить это. Отсюда сочетание изящества растений и массивности гор, наполненности и пустотности…

Эти картины - побочный продукт определенных практик, думал Коган и, быть может, дверь, ведущая к ним. Но они превратились в искусство - в поиски ускользающей прохлады и красоты природы. Как же его притягивали эти слабые, бледные цвета! Такой цвет бывает иногда у ночного неба над большими городами. Его мысли и чувства будто растворялись в этих темных далях.

С сожалением расставшись с Фань Куанем, он шел по залам современного искусства. Он очень любил его и в другой раз с наслаждением потратил бы тут несколько часов. Его восхищала современная нео-ренессансная живопись и музыка, центром которой постепенно становилась Умань - его Умань! - в то время как на просторах Китая, Индии и Ирана формировалось новое искусство Азии - синтез индо-персидской и китайской живописи.

Еврейско-славянско-литовская Умань будто ощутила себя хранителем европейского наследия и это было несколько странно - впрочем, бундовцы давно твердили, что евреи-ашкеназы - европейский народ. Религиозным это не всегда нравилось, но молодежь уверенно шла вперед, не взирая на окрики. Коган знал, что в Тегеране уже появилось много сторонников того же художественного направления.

"Ренессанс" - зовущее слово. Да, но этот зов направлен в прошлое. Силой мысли и воли интеллектуалы 14-16 веков захотели вернуть золотую античность. Теперь, в нео-эллинской цивилизации многие стремились вернуть высокий Ренессанс.

Ранее нечто подобное случилось в общественной мысли. Участники бурных событий конца прошлого века отвергли поздние политико-философские идеи как проявления упадка. Их вдохновляли Шариати, Штейнберг, Бакунин, Паннекук, Рюле, Гортер, Махайский, фрейдо-марксисты... Социально-философская мысль переживала Возрождение, а затем оно пришло и в искусство.

Мысли Когана плавно вернулись к вопросам политики. Почему новая и пока что последняя социальная революция — революция 80-90 годов прошлого века — революция забитого работника, шудры, стала относительно успешной, когда все прочие потерпели поражение? Сыграла ли в этом роль концентрация квалифицированной рабочей силы в центрах цивилизации (как когда-то, в далеком 1956 году, во время восстания в Будапеште), позволившая перейти к трудовому самоуправлению? Гортер и Паннекук согласились бы с таким объяснением. И в самом деле, ядром восстания стали рабочие Советы, все прочие формы были отвергнуты. Явочный порядок действия, самоуправство как основа, никаких сделок с начальством, никаких круглых столов...
Или все дело в сочетании этого фактора с экзистенциальными вызовами - мировыми войнами и пандемией, с растущим ощущением, что больше так продолжаться не может, ибо мир находится на грани исчезновения и терять уже нечего?
Или, может быть, работники Пояса и Пути – общей экономики двух континентов,  построенной усилиями китайской империи, - наконец-то ощутили себя единым целым?
Гипотезы не противоречили друг другу, даже дополняли друг друга, но у Когана было чувство, что он пропускает нечто важное, пожалуй, и главное. Его рассуждения оставались схемой, лишенной живого ядра истины...

Он вышел из огромного здания и остановился. Он стоял возле двухэтажного дома старинной (конец 20-го века) постройки, ощущая одновременно страх и волнение. Наконец, заставил себя войти. Прошел знакомыми коридорами - вперед и два раза налево, толкнул дверь, покрытую мягкой черной обшивкой, и оказался нос к носу с Тамар.


ТАМАР ЛЕВИ


У Когана было много знакомств в самых разных кругах. Он был вхож в мир гешефтманов, с другой же стороны знал Тамар Леви, искусствоведа - специалиста по живописи и предметам материальной культуры 20-21 веков.

То есть, Коган знал ее со многих сторон, и даже какое-то время по глупости своей думал, что знает о ней все или почти все. Он встречался со сталкерами, которые приносили из мертвых городов уникальные вещи, демонстрировал их Тамар и, иногда дело оборачивалось тем, что ее институтский Совет принимал решение выкупить их.

Не смотря на неприятие общественного устройства конца 20-го - начала 21-го веков, люди 22-го столетия испытывали особый трепет, ощущали трудно-передаваемую печаль и страдание, дотрагиваясь до материальных предметов старины - следов исчезнувшего мира, искореженного и оплавленного. Золото и камни хрупких драгоценностей пережили пламя пожаров и ужасы Синей смерти. Кое-где сохранились и старинные книги.

Даже Коган, особенно сильно не любивший старую культуру, чувствовал что-то подобное. Кроме того, ему нравилось общество Тамар. Соединяя разные фрагменты своего мира, он стремился почувствовать пульс времени, ощутить дух своей эпохи.

Он говорил Тамар: “Мы не можем представить себя в другие эпохи, то были бы не мы, а совершенно другие люди. Но что делать поколениям, не заставшим солнечные времена Фидия? Да, я знаю, те времена тоже были не сахарными, но каково людям, жившим в эпоху Черной или Синей Смерти, Третьей мировой войны, или тем, кто родился в трущобах Рио в 20 столетии - в "городе Бога"? Наша эпоха дала шанс прожить интересную жизнь, но что с теми? Ужасная неисправимая несправедливость...

Тамар, однажды услышав это, улыбнулась.

- Папа верит в гилгул нефеш. Мы все жили и будем жить опять. Таков его ответ. Если бы мы родились евреями и жили здесь, в Умани, мы бы все умерли летом 1941 года или летом 1768 года, но родились бы снова. Ты сомневаешься?

- Ну... я ничего не знаю о таком.

Теперь Лейб Коган не смог бы так говорить с Тамар. Он утратил ту легкость. Он даже не был уверен в том, что она не укажет ему на дверь.

Тамар явно не ожидала увидеть его, но быстро пришла в себя и, вместо двери указала рукой на кожаное вращающееся кресло.

Когану, который прежде сотни раз приходил сюда, вдруг впервые пришло в голову, что вряд ли случайно хрупкая светловолосая женщина окружена массивным черными и коричневыми предметами - дверь, кресло, здоровенный деревянный стол...

Он не знал с чего начать. Осведомился о том, как ее работа. Сбивчиво рассказал о последних событиях, стараясь ничего не упустить и не быть слишком нудным.

Тамар слушала. Она выглядела немного растерянной. Казалось, ей интересно, но Коган не мог бы за то поручиться. Женщина, которую он знал много лет, превратилась в загадку, стала черной непроницаемой шкатулкой с красивым узором на поверхности.

Тамар задумчиво сказала:
- Ты - в самом центре этой истории. Ты и твой приятель... Не знаю только, что тебе это даст, чем поможет и зачем нужно. И я не очень понимаю, чем я могу тебе помочь.

Тамар тщательно подбирала слова, в ее ровном голосе ощущалось напряжение, но в нем не было враждебности.

- Я хочу, чтобы ты знала. Андрей может прийти к тебе со своими вопросами. Хочу, чтобы ты была готова.

- Спасибо.

"Мне нужна ты и важен любой предлог, чтобы видеть тебя и говорить с тобой", - подумал Коган, но вслух не сказал.
-Ладно, я пойду. Он поднялся с кресла.

-Лев...

Коган обернулся.

- Я не все тебе рассказывала. Не уверена, что тебе это нужно. Но слушай, раз пришел.
Однажды они взяли меня с собой в очень странное место. Гора или холм. Она возвышалась над лесом. Вдалеке было море: зеленая вода и там виднелись необычные очень большие волны с пенными белыми гребнями. В спину нам светило солнце. Я обернулась, чтобы на него посмотреть - оно было красного цвета. Там все искрилось красным, в этом закате.

-Ты уверена, что видела реальный мир, не галлюцинацию?

- Не знаю... я все чувствовала, как сейчас, я могла наклониться и сорвать травинку. И срывала! Но дело не в этом...
Я вдруг ощутила еще что-то. Взгляд. Присутствие. Я, море, нунди - мы все стали песчинками, которые охватывал этот грозный взгляд. Страшно не было... но тот мир очень отличался от нашего, он был настолько чужим, что невозможно описать. И в то же время... знаешь, мне хотелось парить в этом бескрайнем видящем луче...
Они... они мне столько всего показали!
Мир, где ночные светила горели над черной быстрой водой, уносившей прочь от берега ставшие бесполезными тела. Мертвые тела... Там высоко в небе сверкали синие сполохи.
Помню побережья, от красоты которых захватывало дух. Я помню место, где был слышен всюду радостный шум; на поверхности моря плелись сами собою кружева солнечного света, я касалась рукой этой ткани, сотканной из воды, воздуха и света, внутри меня звучал смех...

***

Некоторые люди, - думал Коган, - похожи на темные лужи, разлитые на асфальте, - плоские мутные пятна, другие - на болотную жижу, третьи - на ручьи или реки. Есть те, кто подобен бирюзовому океану, возможно, таким был Артюр Рембо
Или, правильнее сказать, что люди погружаются во все это. Их мысле-чувства - волны на поверхности. Представьте себе другое: резкий запах гниющих водорослей, осеннее море. Там высокие серые холодные волны, от ударов которых разламывается голова. Это так больно, что вы захотите построить дамбу, если, конечно, умеете. Если приходит цунами, от него не скрыться - мутно-коричневый или черный вал. Кажется, от цунами нет спасения, но все же, рано или поздно, его ярость успокоится.
Тамар могла волноваться, порой бывала взбалмошной, но только на поверхности. В ней присутствовала спокойная глубина. И как существовать без нее Коган не знал.
Теперь, рядом с его существованием, которое ему скорее нравилось, разверзлась пропасть.  Он то и дело соскальзывал в нее, падал в нее всеми своими мысле-чувствами и эти состояния были мучительны:  жизнь в такие моменты полностью утрачивал смысл. Казалось теперь, что, если бы Тамар осталась с ним, он познал бы рай, а ныне он - жалкий изгнанник из Эдема. Это была правда, но не вся правда. В те времена, когда Тамар была рядом, он будто и не замечал ее, как не замечал собственную руку. Она просто стала частью его существования... быть может, и не самою важной. Сполна ощутив это, она оставила его, и спустя некоторое время он осознал, что превратился в безрукого инвалида. 
Многие люди, которых он знал, казались ему чем-то вроде шкафов - иногда простых, иногда с затейливой резьбой. Тамар была страной снов, что открывалась за потайной дверцей шкафа. С ее уходом из его жизни исчезло то, в чем он больше всего нуждался — волшебство.

***

Коган не хотел больше думать о ней и постарался направить поток мысле-чувств в другую сторону. Андрей… что у меня с ним общего? Не нравится мне его работа, не нравится его история. Но мало людей, с которыми я могу говорить. Была Тамар, было еще два или три человека за всю жизнь. Одного уже нет, пути со вторым давно разошлись, третий пропал…
Он вспомнил иранца, 20 лет назад приехавшего в Умань перед поездкой в другое место — куда, перс не говорил, но Коган догадывался. Он целыми ночами (днем Хушан предпочитал спать) слушал истории этого человека — о его прекрасной жене, с которой Хушан давно не виделся и о которой очень тосковал, об отце, погибшем в первые дни революции («он был фанатиком, понимаете, Лев… они отреклись от любых связей и привязанностей ради одной цели… они были безумцами, но без них ничего бы не вышло… каждое место — Кербела, каждый день — Ашура... они, словно в трансе, волнами шли на пулеметы каждые 40 дней, пока солдаты не стали сходить с ума или переходить на их сторону, и только тогда оружие оказалось в руках моего города, много оружия, 300 тысяч человек получили оружие и больше не позволили себя убивать, революция побеждала, но моего отца уже не было среди них…»), о Тегеране под ракетными обстрелами («гигантский город стоял пустой, не было ни души на много километров вокруг, и я бродил один по улицам… это невозможно представить себе, было чувство нереальности происходящего»), о шиитской мистике (о ней Хушан мог говорить бесконечно), о Руми…
Невыразимо прекрасный дух Ирана, дух Кербелы, дух дервишей и сефевидских мечетей говорил с Лейбом Коганом через этого человека. Где ты теперь, Хушан… жив ли ты…

Андрей был совсем другим человеком, воспитанным в иных (но в чем-то и схожих) традициях. Его отец стал одним из идеологов НЛП, большим поклонником идей Григория Зиновьева (Гирша Радомысльского, ехидно напомнил себе Коган) и близким другом вождя данной очень несимпатичной Когану организации.

НЛП (Нео-ленинистская партия) играла роль участницы и одновременно внутренней оппозиции в социальной революции 82-95 годов, ругалась с ее основными участниками, подвергалась иногда репрессиям, но все же выжила. История их вождя, арестованного за оскорбительные и язвительные публикации (в официальном коммюнике Пекинского Совета он был назван "злобным агрессивным параноиком" без указания имени), но, впрочем, быстро выпущенного, давно попала в школьные учебники, вместе с дискуссией, развернувшейся вокруг тех событий.
Считалось, что именно арест данного человека стал триггером второй волны революции, ослабившей влияние ее прежних лидеров и давшей жизнь совершенно новым течениям. Возможно, так оно и было, но по мнению Когана, роль самой НЛП была крайне невелика.
"Да пойми же - объяснял он Андрею - за второй волной стояла коалиция — десятки независимых группировок, сотни тысяч активистов, миллионы ополченцев. Лидирующие группы просто не могли бы установить авторитарный контроль, даже если бы сильно хотели. Не этот триггер, так другой всколыхнул бы вооруженный протест: все и так балансировало на грани. Тот мир, в котором мы сегодня живем, плох он или хорош, создан равнодействующей этих сил. События революций и их итоги - всегда результат равнодействующей разнонаправленных сил. При всем уважении к твоим старикам, не преувеличивай их роль. Это всего лишь горстка диссидентов".
Может быть, проблемой Когана было то, что, при всем его скептицизме, его собственные взгляды являлись мейнстримными для своей эпохи. А эта эпоха, ставшая продуктом самоуправления и синтеза радикальных идеологий, коммунизма рабочих советов (рэтекоммунизма), бакунизма и других, не была сентиментальной. Ее героями стали революционеры 20-го столетия, бросившие вызов не только наемному труду, но и вождям СССР, повстанцы Кронштадта-1921 и Будапешта-1956. Все, что не отвечало ее целям, эпоха отторгала, не скрывая своей ненависти и не маскируя ее. С другой стороны, эпоха все же признавала право на оппозицию и критику, и потому НЛП терпели. Но именно и только терпели, как терпели либералов.

Андрей отвечал на это так:

- Лев, ты говоришь красиво, но это слишком красиво, чтобы быть правдой. Жизнь иногда делает неожиданные повороты и сочиняет парадоксальные сюжеты. Те, кого ты считаешь ангелами, могли стать дьяволами при ином раскладе и наоборот. И кроме того... Живи ты в начала прошлого века, ты точно так же был бы сторонником существующего.

- Да с какой стати, мне противна та цивилизация, все ее силы вместе и каждая по отдельности, включая твоего Зиновьева!

- То ты сегодня говоришь.

У Андрея была та же глубина, которую Коган находил у Хушана, и стремление к переменам, которого, как думал иногда о себе Коган, он сам был лишен. Ему было слишком хорошо в своем времени, у Андрея же имелась страсть к бунту. Ментально он отчасти жил в прошлом, в героическом периоде, соткавшем их эпоху из непрочной ткани бытия. Может быть, этим отчасти объяснялся скепсис Андрея по поводу современности и выбор профессии — той, к которой большинство относились с опасением… нет, с сочетанием опасений и брезгливости.

***

АЛЕКСАНДР ГИНЗБУРГ

Профессиональные занятия Александра Гинзбурга так же не входили в число уважаемых в Умани. На периферии цивилизации находились те, кто не разделял ее ценности, а она, в свою очередь, почти не интересовалась ими. Мне, говорил Гинзбург, на цивилизацию вашу наплевать, ей — на меня и оба довольны, так и живем.

Умань окружали тысячи километров пустоты. Но эта пустота была не совсем пустой. Здесь имелись редкие обитаемые поселки, приютившие выживших в пандемии и войнах, тысячи мертвых брошенных городов и сел, а еще бескрайние леса. От вымершей цивилизации осталось бесчестное число предметов культуры. Наряду с официальными экспедициями имелись и сталкеры. Они добывали драгоценности и предметы старины. Гешефтмахеры и коллекционеры вроде Гинзбурга собирали и обменивали их. Вокруг них появился небольшой рынок. Со временем он оброс разными лавочками, производившими товары для торговцев, появились свои ресторанчики и мастерские. Лили серебряные и золотые деньги.

Одно время в Совете Умани было модно обсуждать эту тему, но потом она всем надоела. Кибуцные предприятия и научные институты города располагали более мощными энергиями и технологиями, обеспечивая высокий базисный уровень жизни, на который имели право все, работающие в системе. Частное потребление в рамках господствующей системы отсутствовало, так что дела Гинзбурга и его коллег мало кому были интересны. Мало ли чем живут несколько тысяч человек или, положим, чуть больше, в пригородах Коммуны. Скорее Совет беспокоило другое.

За пределами Умани имелись крошечные, разбросанные по опустевшему континенту поселения. Некоторые из них оказались недружелюбными. В недавнем прошлом на территории города была расквартирована бригада иранцев, с тяжелым вооружением и дронами. Впрочем, со временем их сменили местные ополченцы.

Постепенно часть местного населения перебралась в Умань. И все-таки между уманьскими сталкерами и местными порой случались конфликты, доходило до стрельбы. Город отказывался вмешиваться и в это, считая, что те, кто вне Коммуны, могут жить как хотят, на свой страх и риск.

Александр Гинзбург сталкером, конечно, не был. Он коллекционировал книги, обменивался ими и кажется, преуспевал. Находясь в пределах территории Коммуны он пользовался ее защитой. Но вот его магазинчик располагался в пригороде. Это было разумным решением – в случае конфликта с криминальными элементами, он мог перейти под защиту Коммуны, а когда гроза проходила, возвращался к прежнему ремеслу. На здании красовалась надпись на русском и идише "Книжная ностальгия".

Ты вот мне скажи, говорил он Льву, на черта мне все это нужно. Ты в твоем институте должен следить за собраниями. Это раз. Совет выбирать свой, институтский. Это два. Если что-то пошло не так, будет отзыв делегата, скандал. Фракции, группировки - они у вас везде… Это три. То же самое в городском Совете. Существенную часть своего времени ты тратишь на такую ерунду. Оно мне надо? Я просто хочу зарабатывать. Мой бизнес меня кормит, обеспечивает всем необходимым. Это как защитная оболочка. Она позволяет мне жить так, как я хочу. Это — свобода!

Лейб не желал с ним это обсуждать, смысла не было, но однажды не сдержался:
-В мире совсем недавно, еще полвека назад, правил торговец, вайшья. Но большинство не имели собственности, которой можно было бы торговать. Чем торговать, пластиковыми пакетами с мусором? Они продавали только свои рабочие руки — таким как ты и тем, кто побогаче. Вы им указывали как работать, регламентируя в приказном порядке весь ход труда, иногда доводя свою власть над ними до оскорбительных пределов, включая регламентацию одежды и время, отпущенное на походы в туалет. По своей воле брали на работу и по своей воле увольняли, выбрасывая на улицу как собак. Установили на рабочем месте настоящую диктатуру. Тем, что вы все совместно произвели во время работы, тоже распоряжались такие как ты, а не весь коллектив. Большинство получали то, что вы им соглашались отдать в виде зарплаты, разницу вы направляли себе в карман - могли вложить ее в предприятие (на своих условиях, по своему усмотрению, развивая те секторы производства, которые сами сочтете нужным развивать), а могли вывести в офшоры или потратить на предметы роскоши. Большинство были вашими рабами или полурабами, полностью зависели от вас. Самые богатые торговцы давали деньги политикам и чиновникам и получали от государства те законы и распоряжения, какие хотели. Несогласных с системой работников преследовали силовики. Некоторые чиновники и силовики наживались на госзаказах и сами открывали частные предприятия. Чиновники и крупные торговцы сливались в одну высшую касту, в то время как большинство людей были бесправны - как на работе, так и за ее пределами.
При этом некоторые из вас болтали о какой-то республике — о праве большинства работников выбрать раз в четыре года одного из двух или трех богатых людей, чтобы он правил всей страной. Другие о республике не болтали, честно предпочитая диктатуру самых богатых и проверенных личностей, без всякой ерунды вроде ваших опереточных выборов.
А хуже всего, когда эти самые люди, чиновники и торговцы, развязывали между собой войны.  Их государства сражаясь за ресурсы, рынки сбыта, за контроль над географическим пространством... и заставляли массу своих полурабов сражаться друг с другом на этих самых войнах, называя происходящее «национальным и патриотическим долгом». И еще, сидели и с важным видом обсуждали, кто из них на кого напал первыми, как будто это оправдывало творимые ими разрушение и натравливание их рабов друг на друга…
И знаешь что, оставь ты меня, наконец, в покое с этими глупостями.

...Они сидели в частном рыбном ресторанчике, куда Гинзбург позвал Когана, естественно он и платил, так как у Когана денег не было никогда.

Когана интересовали старые книги, добытые Гинзбургом, потерянные работы некоторых писателей (он увлекался научной фантастикой 20-го столетия), социологов, историков и экономистов прошлого, а еще он обожал слухи о том, что происходит на необъятных территориях за пределами города. Он даже упросил Гинзбурга, познакомить его с одной весьма выдающейся личностью, хорошо информированной о том, что там творилось.

Окрестные леса кишели зверьми и нунди. Последних видели все чаще и это было странно. Считалось, что нунди невозможно увидеть, если только они сами не захотят. Однако, сталкеров и гешефтмахеров они не интересовали.

Гинзбург, когда заходила о них речь, пожимал плечами. Ну коты. Ну и что. У меня у самого дома два кота, правда, поменьше. А нунди… если что случится в лесу, они помогут. Вроде спасательной службы. Но тоже не всегда...

-А знаешь, - сказал Коган - Тамар ходила в лес одна, ей было 12. Они ее оберегали. Всегда.

- Не знаю, что там с твоей любовницей (Коган поморщился), но лет 15 назад в лесу не было опасно. Самый пик, когда у наших ребят возникли проблемы - 10 лет назад. Нунди тогда вдруг исчезли. Ну а дальше сам знаешь, братки ваши лес прочесали, вместе с персами, ватажников дронами накрыли и все. Стало тихо. Дороги только плохие. А там… куда только наши не забирались.

- Жутко там все же. Целый мертвый континент.

- Не знаю. Я туда не хожу, не мое это. Но, наш еврейский бизнес куда угодно доберется, хошь на восток, хошь на Запад. От Москвы до самых до окраин... Парижа.

- Мы словно бы живем здесь на краю пропасти.

 - Мы - евреи, избранный народ - сказал Гинзбург - Дела гоев нас не касаются (Коган опять поморщился). Сгинули и сгинули. Теперь мы здесь. Это наша Умань. И знаешь, я книжки почитываю. И про Вторую мировую и про Колиивщину. Так вот, были гои и нету их. По крайней мере, нас теперь тут больше половины. Их нет, а мы остались. И после всего, что они нам сделали…

- Так... остановись же. У тебя жена - русская вообще-то.

 - А мне все равно, кто какой веры и нации. Чужаков только вот не люблю. -
Гинзбург тщательно вытер рот салфеткой. - Зачем они нам тут?

- Кушай рыбку, мой еврей. Кушай, мой славный.

Гинзбург рассмеялся.

- Ты вот любишь фантастику и фэнтези, - сказал Коган - ты не думаешь, что мы живем в мире, похожем на сказку?

- Сегодня, теперь?

- Нет. Всегда. Сегодня - особенно. Эти пустоши, радиация, жуть в лесах. Твои сталкеры. Город на краю пропасти, который иногда кажется мне обреченным. Говорящие звери... Допрыгались. Но если мир так изменился за столетие, что будет через десять тысяч лет? Что останется от нашей цивилизации? Даже ряби на поверхности океана не останется. Иногда мне кажется, я вижу... эти леса, реки, малиново-золотой закат - они будут теми же, что и сегодня, еще много веков, а того человечества, которое мы знаем, уже не будет. Они - словно мост, переброшенный в чужое будущее. Там все иное и потому невидимое для нас.

- Милый мой, ты начитался фантастики!

- Слушай. 5 тысяч лет назад там, где недавно были Украина, Румыния и Молдавия, на огромных территориях жил большой народ, о котором мы почти ничего не знаем и который сегодня называют "трипольцами". Ни имена их, ни язык неизвестны, но они строили города, сажали фруктовые деревья, создавали каменные и медные инструменты... вероятно, поклонялись своим богам, быть может, богине-матери.
Тот же самый лес где-то в Молдавии, те же степи от долины реки Днепр и западнее. И там поселения, по 10 или 20 тыс человек. Эти люди - чернявые, носатые - носят странные одежды, собираются в толпы, чтобы почитать Мать миров... Их почти полмиллиона, большой народ по тем временам, и это длится тысячи лет, в десятки раз дольше, чем существовали многие большие государства.
Тот же лес, те же степи и реки, но тысячи лет истории не имеют абсолютно никакого отношения к привычному нам миру. Они не знают Будду, Христа, Мохаммеда. Нет ни Украины, ни Германии, ни Рима, ни Иудеи.
Они называют эти реки и земли иначе, чем мы, произносят странные имена на чуждом языке. У них свои боги и герои, свои обычаи, они любят эти рощи и поля, привязаны к ним... или совсем не любят, мечтая о какой-то еще более древней утраченной родине за горами? Они посмеиваются над диалектами жителей соседних городов (или, может быть наоборот, считают, что смеяться над таким нельзя - табу?)...
Но ведь мир меняется все быстрее. 10 тысяч лет вперед - непредставимы, немыслимы...

- Ну и что?

- Ну и ничего...

***


ФАРИД

...Встреча с Фаридом, которой Коган добивался, произошла только на следующей неделе. Все это время часть его сознания мучительно пыталась изобрести какой-нибудь новый предлог, чтобы встретиться с Тамар, а другая часть сознания угрюмо плевалась при появлении подобных мыслей.

Коган испытывал интерес к таким людям как Фарид, но прежде с ними не встречался.  Этот человек был в большом авторитете у сталкеров Умани, а до того, как переселился в Умань, занимался тем же самым, что и они.  Но, в дополнение к этому, он, будучи еще и ватажником, отнимал добытое у других сталкеров.  Он сохранял старые связи и, до некоторой степени, был осведомлен о том, что происходит в дебрях континента, превратившегося в непроходимые чащи, степи и пустыни.

А у Фарида были свои причины для знакомства с Коганом.

Фарид оказался высоким рыжим мужиком, коротко постриженным и небритым. Он выглядел именно так, как по представлениям Когана, должен был выглядеть бандит эпохи Великой Криминальной революции в Российской империи 1990-х годов.

Они сидели в том же ресторане, где сутки назад встречались с Гинзбургом. Фарид не выглядел удивленным. Он воспринимал Когана как представителя местной власти, а с властью, как он полагал, следовало дружить. И это было в данный момент на руку Льву Когану. 

Интересно, подумал вдруг Коган, он бы мне предложил взятку золотом, если бы нуждался в чем-то или опасался преследований?  Очень может быть… Но брать золото или древние драгоценности Коган не собирался, его интересовало другое. Он начал с того, что попросил Фарида рассказать о себе, и во время разговора задавал дополнительные вопросы, нащупывая интересные для него темы. И это не составило труда.

- ...Мы не так уж часто применяли оружие — говорил Фарид. — Это вы тут напридумывали разное. Будто мы — вроде ковбоев Дикого Запада. Когда хотели, просто приходили в село или город, и местные нас кормили. Иногда давали чистую одежду. Стирали наши вещи, мы могли ночевать в их домах. Редко кто возражал.  А если доходило до возражений, тут уж у кого нервы крепче.  Всякое случалось, но если стреляли, то в воздух.

- Почему?

- Ну как почему... Кому же охота воевать. И потом, если ранишь или убьешь кого-то, потом станут тебя искать. Зачем это надо?

- То есть, иными словами, пострелушек настоящих не было?

- Были...  Разное случалось. У меня друг из леса не вернулся. Потом его нашли… с прострелянной башкой. Кто, почему — неизвестно. Из леса если кто не вернулся, почти всегда причина — люди. По-моему опыту — всегда.

- А призраки? А нунди?

- Истории про призраков сочиняли мы и такие как мы. Чтобы отвадить остальных от нашего ремесла. Нам конкуренты не нужны. Вот пусть боятся. Люди с песьими головами, оборотни, ага. Ну расскажи мне.  Нунди? Причем тут они? Нам до них дела нет.

- Я еще вернусь к этой теме.  Пока мне интересно другое. Насчет столкновений. Как, почему, из-за чего?

- Жадность. Вдруг ты несешь разные вещицы. Мы такое находили… в старом мире - бесценное. Да и сегодня. Вот смотри: вокруг вашей Умани рынки, сталкеры. Но это не просто так. Люди много чего сюда везут. И отсюда тоже. Это часть сети. Здесь многое сходится. И многие. И в Иркутске тоже самое, уверяю тебя.

- Так основная причина убийств — жадность?

- Бывало и хуже. Есть селения, между которыми кровная вражда. Мне было 20, когда сестра стала встречаться с парнем из маленького города, с жителями которого моя семья враждовала. Потом сестра с ним сбежала. Что делать? Отец нас собрал и сказал — убьем их мужчин и отымеем их женщин. Но женщин убивать нельзя, так что выбьем им передние зубы. Чтобы потом никто из наших на такую не наткнулся.
Мы сидели в засаде. Но их дом хорошо охраняется... Решили перенести на другой день. Узнали потом, что эта семья, из которой парень, настолько богатая, и они могут нанять много людей, чтобы с нами разобраться, в лёгкую… они только ждут повода... А потом я вообще из тех мест уехал.

- В лесу страшно было?

- Ко всему привыкаешь. Это жизнь.

- Так нунди никто из ваших не боялся?

- Нет.

Фарид откинулся на спинку кресла и затянулся сигаретным дымом.
- Я тебе вот что скажу. Это нечисть или нежить.  Только мы везучие. Им нет до нас дела. Пока нет.

- Нежить?

- Слушай. Их много стало в лесах. Иногда целыми табунами ходят, как лошади.  А теперь смотри. Ты себе представляешь, сколько такому коту надо мяса? Это сколько ж надо скота перерезать, лосей всяких, косуль, оленей, чтобы прокормить такую громадину!

- Ну и что?

- А то, что никто никогда не видел, как они охотятся. И вообще, едят. Домашний скот не трогают, лосей не задирают. Не охотятся они!  Я тебе говорю. Волк — охотник… Тигры теперь в наши края забредают, те охотятся. Нунди не охотятся. Здоровые как буйволы, силой так и пышут, весят, наверное, тонну, и ни черта не жрут. Как такое может быть? А вот тебе еще зацепочка. Никто никогда не видел мертвого нунди. Медведей видели, зайцев, лосей, волков. Тигра один раз ребята застрелили… для шкуры. Но мертвых нунди не бывает.

- Вообще-то бывают. Видели тут недавно. Мертвого нунди. У нас. И кстати, обычное живое существо — сердце, легкие, печень. Мозг большой. Пожалуй, ненормально большой. Тело большое. Но ничего такого удивительного нет.

- Слышал. Знаешь, я удивлён. Я реально удивлен. Я вообще не думал, что их можно убить.  Ну вот посуди сам. Не охотятся, не едят, не умирают. Нежить.

- Как видишь, они из плоти и крови. Их можно убить.

- Невероятно. 

- Если бы я спросил, мог ли такое сделать кто-то из ваших людей, что бы ты ответил?

- Исключено. Во-первых, мы не убиваем без причины. Нунди нет до нас никакого дела. Зачем нам их трогать? Во-вторых, наши считают их нежитью. Кто же станет с таким связываться? Говорят, раньше были те, кто думал на них поохотиться, и умерли они страшной смертью.
...Слушай. Иду я раз по дороге, возле озера. И навстречу мне твоя серая лошадь. Грудь огромная, как у буйвола, глаза большие умные… Обычно тварей не видно, а этот прет прямо на меня. Может задумался о чем-то или что там у него вышло, не знаю. Я посторонился. Он мимо меня прошел, чуть не задел. И кажется, извинился потом! Буркнул что-то… или мне показалось. За то, мол, что согнал с тропы, извините. Вежливая тварь. И знаешь, я не труслив, но душа в пятки ушла...

АГЛАЯ

Лето было уже на исходе, в жизни Когана ничего нового не происходило.  Наступление на НЙ в очередной раз захлебнулось и противники проводили перегруппировку.  У Андрея и его коллег дела тоже шли неважно.

Когда Андрей в очередной раз посетил его и сказал, что едет в Сибирь к Аглае,  Коган очень удивился. С Аглаей Андрей расстался еще год назад. Но расследование совсем забуксовало, раз он отпросился в отпуск и получил согласие. У Когана сложилось впечатление что стражи не вполне понимают, что делать дальше.

Коган часто говорил себе, что жизнь не любит умников. Еврейские профессора и инженеры, уверенно объяснявшие всем, почему Третий рейх их не тронет (кто же станет резать курицу, которая несет золотые яйца!) попали в печи крематориев и расстрельные рвы вместе со всеми остальными. Социалисты, убеждавшие всех в 1918 году, что волна народного гнева скоро сметет большевиков (действительно, рабочие, возмущенные голодом и развалом экономики, стали повсюду вышвыривать ленинистов из Советов) ошиблись на 70 лет.

Реальность оказалась сложнее. Некоторым влиятельным ведомствам рейха, осваивавшим большие средства, оказалось выгодно реализовать свои «проекты» геноцида. Революционная активность русских рабочих стала затухать из-за голода и потому, что они вынуждены были скитаться по стране в поисках работы,  и они смирились с диктатурой Ленина, не смотря на ненависть к ней.

Трудно предсказать заранее, чем все закончится. Это — крайние примеры, и при том, так сказать, широко-политические, но они показательны.

А он, Коган, часто вел себя как умник. Большая глупость.

Например, думал о себе, что разбирается в людях. И совершал ошибки. Одной из таких ошибок была Аглая.

Они познакомились на курсах психоанализа. Аглая была на 15 лет моложе, ее интересовали политика и психология, и Когану стало любопытно, чем живет симпатичная молодая девушка, обладающая схожими с ним интересами. Кроме того, сыграло роль их совместное посещение выставки картин второй половины 20 столетия, обнаруженных как официальными экспедициями, так и сталкерами. Через приблизительно 15 минут Аглая попросилась на воздух, а затем спросила Когана, что, по его мнению, случилось с людьми во второй половине 20 века, когда они разучились рисовать и е..сь. Аглая никогда не употребляла русских матерных выражений и все по совокупности произвело на Когана сильно благоприятное впечатление.

Он ответил, что случилось многое. Изобразительное искусство стало предметом спекуляций. Подобно тому, как спекулянты раздували финансовые пузыри на бирже и строили финансовые пирамиды, чтобы обмануть доверчивых людей, они стали делать то же самое с живописью, превратившейся в предприятие аферистов. Наемные искусствоведы помогали им (за хорошую плату) придумывать объяснения того, почему эти странные предметы являются искусством и клеймить всех, кто думал иначе. Государство поощряло подобные выставки в музеях, так как само участвовало в спекуляциях и еще потому, что было заинтересовано в распространении в обществе вкусов и ценностей (деградирующего) правящего слоя. Всех, кто думал иначе, обвиняли в фашизме.

-Почему именно в фашизме? — спросила Аглая

-Потому, что это удобно – ответил Коган - германские фашисты тоже критиковали спекуляции и псевдоискусство, хотя они записали в последнее вообще все, что не нравилось их вождю по тем или иным причинам. И при этом демонстрировали поистине дьявольскую жестокость. Когда же они проиграли войну, США - одна из стран-победителей, создали со временем экономику казино, основанную на безудержных спекуляциях, и поставили псевдоискусство на поток. Затем то же самое произошло в Европе. Позднее правящие круги стали записывать всех, кто не согласен с ними, в фашисты, поскольку последние отныне сделались символом абсолютного зла. Такая вот культурная война.

Аглая слушала. Потом сказала:
- Знаешь, современное искусство, от которого ты, кажется, в восторге, мне тоже не нравится.

-..?

- Современные художники  стремятся к красоте и гармонии, как во времена Ренессанса. Но во-первых, мир не гармоничен и не думаешь ли ты, что это — ложь, такая же, как искусство 20 столетия? Во-вторых, разве не Бакунин говорил, что на следующий день после того, как будет построено общество социалистического самоуправления, он все разрушит? Зачем поддерживать гармонию?

- Искусство в моем понимании — это стремление к красоте или стремление к истине бытия через красоту. Можно показать, иногда даже необходимо показать ужасы жизни, но так, чтобы они воспринимались как часть космической трагедии, безумной и бесстыдной мистерии, в которой все же есть своя грозная красота…
Коган собирался ответить и на вторую часть, но задумался и ничего не сказал.

У Аглаи была своя жизнь, не типичная для людей его поколения. Это вызывало сочувствие как у Когана, так и у Андрея, с которым он ее познакомил.  Ее родители были верующими христианами, весьма консервативных взглядов. Увы, Аглая сильно не соответствовала их стандартам. Она родилась мужчиной и с определённого возраста стала считать себя женщиной. Родители ее не приняли и перекрученная жизнь стала трагедией — со скандалами, бегством из дома, скитаниями и попытками суицида.

Общество 22-го столетия проявляло терпимость к подобным  людям, но для самостоятельного выбора пола надо было достичь совершеннолетия. Кроме того, таким как Аглая был закрыт доступ в общественные женские пространства. Все вместе наложило на нее отпечаток.

Однажды она сказал, что колебалась между выбором пола и одно время хотела стать правильным мужчиной. А для этого требовалось выбрать ислам.

Коган хмыкнул — уж что-что, а ислам - не проблема, на твой выбор: шиито-алевисткая культура Тегерана и Стамбула, индийский суфизм…

- Нет, - возразила Аглая, - такой ислам мне не подходит. Во-первых, это скорее про равенство полов, а я тогда нуждалась в чем-то ином, в подчеркивании мужественности, доминантности. И кроме того, как бы объяснить… Этот ислам — не то, что мне нужно, он какой-то теплый, женственный, нежный. А мне нужна была железная твердость. Салафиты мне бы подошли.

Коган специально нашел и показал ей отрывок из Анри Корбена: "Бог не тождествен с миром, с творением. Принятие такого взгляда ведет к имплицитному принятию язычества и пантеизма. В то же время, он не отгорожен от мира непреодолимой стеной. Признание такого средостения приведет нас к признанию лишения мира творения всяческой ценности. В западной версии это привело к иудейско-протестантскому тренду техницизма и капитализма. В Исламе та'тил получил наиболее яркое выражение в теологии салафизма и ваххабизма, приведшего своих последователей к интеллектуальному тупику и застою, а также к политическому экстремизму и конфликтогенному отношению к окружающему миру."

- Что для вас тупик — ответила Аглая — для меня спасение. Хотя, потом я от этого отошла…

Ее слова вызвали у Когана неприятные ощущения. В его мире верующие и атеисты соотносились в пропорции приблизительно 50\50, например, Андрей был убежденным атеистом.  У самого Когана было своеобразное отношение к вопросам религии, полностью противоположное тому, о чем говорила Аглая.

“Когда я общаюсь с религиозными людьми, - сказал ей Коган - я вспоминаю суфийского мистика 8 века, Рабию аль-Басри. Когда ее спросили, что она думает о рае, она сказала, что понятия не имеет о том, что это такое, и что ей нужен сначала сосед, а потом дом. Это интерпретируется так, что ей нужен бог, а не рай. Мне понятны вайшнавы, Рамакришна или суфии. Мне понятны и атеисты – им бог не нужен. Меня удивляют некоторые верующие авраамисты, чуждые подобным вещам. Если я спрашиваю о личном опыте, не о том, был ли он, а о том, стремятся ли они к нему, они смотрят на меня с удивлением, они не понимают, о чем я. Еврейка стала говорить, что все это очень далеко от нее и она опасается думать о таком. Мусульманин-ваххабит стал доказывать, что суфии - вообще не мусульмане. Католик признался в том, что знает о подобных практиках у христиан, но не следует им. Я не хочу спорить о том, кто мусульманин, а кто - нет. Но вот чего я не понимаю: как можно считать, что бог существует и не стремиться погрузиться в его любовь, свет и простор? Зачем тогда он вам вообще нужен?”

Андрей, познакомившись с Аглаей, влюбился в нее без памяти. Причиной, как считал Коган, была именно эта внутренняя жесткость, общая для них (она его отталкивала от обоих), а так же бунтарство. Оно, впрочем, было у двух его друзей слишком разным. Они то встречались, то расходились, часто ссорились. Андрей пытался свести ее со своими  сотрудниками из числа Стражей и устроить на их курсы, но что-то там не срослось (может она рассказала им про салафитов?). Приглашал ее на встречи с друзьями своей семьи и единомышленниками — но и там вспыхнули скандалы. Неуживчивый нрав Аглаи разрушал любое общее пространство, неизменно превращая ее вчерашних друзей  во врагов.

Постепенно Когана она тоже стала раздражать. Переменив пол, Аглая примкнула к небольшой секте сторонниц радикального феминизма. Теперь во всех своих несчастьях они видели руку «мужской цивилизации».

Аглая закончила университет по специальности «биоматематика» и хорошо себя зарекомендовала  в одном из уманьских НИИ. Похоже, дело было не в ее социальном положении, просто ей требовалось участвовать в какой-нибудь секте, стоящей в резкой оппозиции к реальности.

В очередной раз, услышав про тайные и скрытые привилегии мужчин, Коган рассказал ей историю, которую раскопал один из его знакомых историков.

Во времена Второй Мировой войны в Польше действовала организация анархо-синдикалистов. Они ушли в подполье, пытались бастовать на заводах, издавали свою газету, имелись у них и вооруженные отряды.  Они сражались с нацистами не за независимую Польшу, а за самоуправляющуюся федерацию коммун и советов («как у нас примерно» — добавил Коган, подумав про себя, что он вовсе не уверен в этом), но было их всего несколько тысяч, переломить ход истории они не смогли.  Один из них, Жачек Врублевский, владел квартирой в Варшаве. И однажды поселил там бежавшего из Варшавского гетто молодого еврея, Александра Гринбаума. Жачек носил ему еду до конца войны.  Война закончилась, Гринбаум, благополучно пережив все ужасы, уехал в Палестину.  Спустя годы Жачек узнал, что его знакомый пишет статьи в газету, принадлежащую ультраправой партии Менахема Бегина, да в них объясняет, почему  в стране Израиля сладко дышать, когда там нет палестинских арабов. Жачек очень удивился и написал своему приятелю в Палестину письмо примерно такого содержания: «Как же так, Александр, ты же сам был жертвой подобного обращения, как ты можешь…?» Тот ответил, между ними завязалась переписка. И вот, пишет ему тот самый Гринбаум, мол, именно опыт Второй Мировой войны убедил меня в том, что только так и можно… и еще то убедило, что ты меня сильно разочаровал. — Да чем же? — А помнишь, я хотел поднять на митинге в 1948 году израильский флаг, а ты стал меня отговаривать, мол не стоит отделять евреев от неевреев в общественных движениях? Вот тогда-то я и понял, Жачек, что ты — антисемит, даже ты!». Нехорошее чувство, должно быть, посетило Жачека в ту минуту, когда он прочел письмо, и переписку он оборвал. О его дальнейшей судьбе мы ничего не знаем.

- Да, сказала Аглая, тот поляк — антисемит.

- А ты — идиотка — подумал про себя Коган, но вслух ничего не сказал. На том они и расстались.

Теперь, когда Андрей начинал ему рассказывать про Аглаю, Коган старался прекратить беседу, ссылаясь на неотложные дела. Аглая стала ему противна. Ему было жаль времени, которое он потратил на общение с ней.

- Это, говорил он Андрею - чудо в перьях, ходячее недоразумение, ошибка космоса.

-Тебе что, не жаль бедную девочку?

- Она уже давно никакая не бедная девочка, у нее своя жизнь, работа, даже наука, в математике и биологии она, видимо, разбирается.

- У нее была трудная судьба.

- И что теперь?

- Она такая красивая, рыжая, тонкая…

- О, я рад за вас обоих…

- После последней истории нет никаких нас. Увы. Знаешь, что она сделала, когда я гостил у нее и ее подруги? Так вот…

- Прошу, умоляю, позволь мне про это не знать…

К сожалению, Андрей мог говорить об Аглае бесконечно...

Иногда, Когану казалось, что в присутствии Аглаи умные глупеют, спокойные выходят из себя и даже страшно было вообразить, что должно происходить с глупыми и раздражительными. С другой стороны, можно было бы воспринимать ее как человека-провокацию, своего рода ловушку, которая призвана была научить все живое обходить ее стороной. И, наконец, она была человеком, а значит имела право занимать свое место в мироздании.


РЕБЕ НАХМЕН НОВОБРУКЛИНСКИЙ

В последние дни августа Стражи, с которыми говорил Андрей, казались встревоженными и в то же время были сосредоточены. Они занимались чем-то совсем иным: та работа, которую взял на себя он, их почти не интересовала. Иногда даже ему казалось, что к нему относится с пренебрежением, что его отстранили.  Он гнал о себя эти мысли.  Он занимался своим делом, они - своим.

Он решил посетить выступление ребе Нахмена Новобруклинского.

Знаменитый ребе, если верить семейной легенде, происходил из некой полумифической секты, эмигрировавшей, спасаясь от преследований сионистов, из Бруклина в Иран и обосновавшейся там в горах Загрос.

По другой версии он был потомком ингерманландского шамана, проживавшего в Петербурге в середине 20-го столетия, тайно принявшего иудаизм и сумевшего с помощью изощренного проклятия сгубить правившего Россией тирана, когда тот стал злоумышлять против евреев.

Говорили, что, перебравшись в Бруклин, сын этого шамана женился на чертовке, которая чуть было не извела его своими заклинаниями, и якобы именно это привело к эмиграции в Иран. Поскольку сам ребе Нахмен был известен большим трактатом о детях чертей и евреев, и чуть меньшим по размерам трактатом о гномах, к этим слухам некоторые набожные уманьцы относились очень серьезно.

Особого желания слушать знаменитого ученого у Андрея не было, но вдруг он, неожиданно для самого себя, увлекся и даже законспектировал начало лекции:

С чем связно отрицание сионизма или исламского государства в Иране (велаят-э-факих) у традиционных иудеев и шиитов?
Традиционный шиизм роднит с традиционным иудаизмом подозрительное или откровенно презрительное отношение к земной власти. До создания сионистами государства Израиль в 1948 подавляющее большинство ортодоксальных иудеев были противниками сионизма, поскольку создание еврейского государства человеческими руками подрывает веру в сверхъестественное мессианское избавление.
Именно это, а не светский характер государства, лежит в основе наиболее распространенных форм еврейского религиозного антисионизма, хотя в истории известны и религиозные критики сионизма слева, из общечеловеческих этических соображений, порой считавшиеся себя культурными сионистами, сторонниками создания еврейского мирового культурного центра в Палестине при соблюдении равноправия палестинцев и без попытки загнать в Палестину всех евреев.
Но основной вектор антисионизма среди правоверных иудеев во многом напоминает русское староверие. Даже поставленные перед фактом создания государства Израиль, многие хасидские группы, включая самую многочисленную в влиятельную, Сатмарскую, отказались признать идеологию, которая до 1948 года почти повсеместно считалась ересью. В результате ряд антисионистских групп придумали даже свои обычаи: пост и траур с сожжением сионистского флага 5 числа месяца Ияр, запрет употребления словосочетания "Мединат Исраэль", специальные комментарии к молитвенникам, призывающие мысленно молиться за мирное расформирование государства, объявление языческими капищами всех синагог, где висит сионистский флаг, объявление государства царством сатаны. По аналогии с русскими старообрядцами возникли даже толки, бежавшие из Канады в Гватемалу из-за давления сионистов.
Итак, отправной точкой еврейского староверия стал конец первой половины 20-го века. Отправной точкой русского староверия были, как известно, реформы Никона в 1666 году.
Шиизм можно считать своего рода исламским староверием, отправной точкой которого стала кончина Пророка, после которой среди мусульманских лидеров началась жестокая борьба за власть. Зять Мухаммеда, Али, самый продвинутый и святой его ученик, которому тесть предписал возглавить мусульман после своей смерти, оказался на обочине исламской истории. Али и его потомки, тоже выдающиеся мистические личности, были один за другим зверски убиты, зарублены и отравлены особым змеиным ядом, вызывающим перед смертью ощущение сожжения заживо.
Как и в традиционном иудаизме, для шиизма характерно трагическое отношение к человеческой истории. Пока не пришел Мессия, праведный имам Махди из рода Пророка, лучшие люди страдают, а верные святым имамам шииты пребывают в изгнании и рассеянии.
Именно поэтому далеко не все шииты признали позитивным явлением создание Исламской республики в Иране в конце 20 века. Некоторые сравнивают ее с сионизмом, поскольку в данном случае сверхъестественный мессианский процесс был тоже замещен профанной земной властью. Впрочем, надо заметить, что иранцы не захватывали чужую землю, не стремились выгнать всех немусульман (хотя элементы дискриминации безусловно имелись) и боролись по вполне понятным причинам против марионеточного правительства шаха.
В отличие от катаров, богомилов и других гностических течений манихейского толка, космическая драма в иудейском и шиитском гнозисе обусловлена конкретными историческими событиями. За грехи людские был разрушен Храм, а евреям было приказано до прихода Мессии собирать по всему миру искры божественности. Дом пророка был истреблен, но где-то в таинственной земле Хуркалия живет настоящий Имам со своим войском, готовый в нужный момент освободить мир от несправедливости.
Исторически обусловленная гностическая драма предусматривает космополитический взгляд на мир и, следовательно, активную борьбу за справедливость…

...Ребе продолжал говорить, но внимание Андрея привлекло зашифрованное сообщение, поступившее на его телефон. Андрею следовало отправляться в Иркутск, город, который он не слишком любил. Похоже, Стражи все-таки что-то нашли.

Но он дождался окончания лекции.

...Много лет назад они также прогуливались здесь, в центральном парке Умани. Как давно это было… ребе Нахмен тогда стал его незаменимым консультантом, проводником в мир, где евреи составляли больше половины населения.

...Ребе стал уже совсем седым. Впрочем, голова его мыслила ясно.

- Ну, молодой человек, что у вас ко мне на сей раз?

- Позвольте спросить. Вы не замечали в городе в последнее время что-либо странное, необычное?

 - Вы знаете, я не люблю ходить вокруг да около. Что вас интересует?

- Секты, слухи… все что могло бы вывести нас на преступника в известном всем деле.

 - Ничто не могло бы, из того, о чем я знаю.

- У вас есть древний и сильный враг.  И хотя этот враг сегодня исчез, уверены ли Вы в том, что ему не суждено возродиться? В конце концов, каждый верующий еврей произносит слова «В следующем году в Иерусалиме!» . Не означает ли это, что для врага вашего всегда остается лазейка?

- Ах вот вы о чем!

Они присели на скамейку. Андрей приготовился слушать.
-Будущий мессианский небесный Иерусалим -  сказал ребе - имеет мало отношения к одноименному земному городу. Сатмарский ребе писал, что Мессия первым долгом не оставит камня на камня от всего построенного его злейшими врагами, сионистами. Вы повторяете распространенное заблуждение о, якобы, отсутствии у иудеев представлений о Небесном Иерусалиме. Настоящий исконный иудаизм считает сионизм сатанинской ересью, а сионисткое образование - дьявольским наваждением. В первую очередь именно из-за Талмуда, в котором четко объясняется, что любые попытки выхода из рассеяния до чудесного мессианского избавления строжайше запрещены. Именно поэтому иерусалимские евреи точно также желали друг другу "в будущем году в Иерусалиме".
Небесный Иерусалим в иудаизме безусловно есть, помимо всяких мистиков, как духовный прообраз Иерусалима в высших мирах. Или наоборот: земной город - отражение небесного. Стандартные мидраши часто упоминают ;;;;;;; ;; ;;;; - буквально Горний Иерусалим.
Разногласия есть только о возрождении физического храма в будущем и понимании физического в мессианском контексте. О существовании параллельного небесного города споров нет - совершенно стандартная традиция, частный случай общего принципа "что вверху, то и внизу" (;;;;;; ;;;;; ;;;; ;;;;;; ;;;;;;). Хотя некоторые рационалисты ее толкуют как аллегорию.
Нельзя не учитывать так же эзотерических учений, бытующих у хасидов. Согласно множеству известных мидрашей, нерукотворный храм (по мнению некоторых, он размером чуть ли не во всю солнечную систему), спустится на обновленную Землю, где не будет больше ни смерти, ни страданий. Каббалистические и особенно хасидские мистики продвигают эту тему в направлении, очень напоминающем христианский небесный Иерусалим. Сотрется граница между духовным и материальным, весь мир растворится в Боге как капля в море, Земля Израиля будет представлять собой некую духовную субстанцию размером 400*400 фарсангов (примерно 1600*1600 км), парящую в мистическом океане.
Мошиах при этом - сущностный свет самого Бога, поставленный в ставшее божественным тело человека. Он придет в живых и мертвых. Это не христианство, но слова первых 6 хабадских ребе. Последний Любавический ребе еще радикальней и ближе к христианству.
При этом далеко не все хасидские цадики считали, что в будущем будут возрождены жертвоприношения и будет вообще нужен храм. К примеру, в это не верил Радвилер Ребе, сын Злочевского Магида. Как многие другие цадики, он развивает упомянутый в Талмуде сценарий отмены физических заповедей в мессианскую эпоху...

Андрей поднял руки вверх
 — Сдаюсь, сдаюсь, ребе. Только объясните мне, разве нельзя вывернуть наизнанку любую идею?

- Можно, конечно. Но современное состояние иудаизм очень отличается от того, что было еще столетие назад. То, что Вам интересно, могло бы возникнуть скорее среди атеистов или инаковерующих….



***

СОВЕТ УМАНИ

Встречи\собрания делегатов Совета иногда проходили в сети.  Биомолекулярные технологии, сменившие электронику, обеспечили использование искусственного интеллекта, способного отслеживать реплики выступающих и суммировать близкие точки зрения. Это было эффективнее простого собрания и позволяло быстрее принимать решения, но иногда люди уставали от мелькания цветных пятен на экране и собирались ради живого общения и\или в виду важности обсуждаемого вопроса.

Полукруглый зал быстро наполнялся людьми и скоро был битком набит. Коган постоянно озирался в поисках знакомых лиц. Очень скоро, впрочем, он перестал это делать, осознав, что ищет Тамар…

Рядом с ними сидел Меир Рубин и это было странно. Меир - специалист по древним культурам, чей интерес к посещению таких мероприятий был еще меньше, чем у Тамар.  Он не принадлежал ни к одной из фракций и никогда не выбирался делегатом, в отличие от Когана. Здесь он присутствовал в качестве наблюдателя. По его словам.

Через полчаса Коган себя обнаружил на трибуне, в списке выступающих он был третьим.

- Концентрация сил  внутренников, - говорил он, - растет на главных направлениях.  Рано или поздно их операции могут закончиться успехом, так как инициатива на их стороне.  Умань должна  потребовать разработки и проведения операции нейтрализации, пока не поздно. Умань должна способствовать этому решению. Умань должна принять на себя обязательства для выделения средств и для подготовки ополчений к операции. Времени у нас мало. Речь идет не о восстановление старых Штатов. Речь о создании ультранационалистического режима военных, режима, для которого мы все — нечто вроде рептилоидов. Обладая ядерным оружием и ресурсами целого континента, режим внутренников, не смотря на все разрушения, способен на многое.

Поднялась молодая женщина, Шуля Кадури, представлявшая энергетиков и Бунд.

- Коган, вы во что нас втягиваете? Это война и вы сами, лично вы,  в ней участвовать не будете. Вы и группа Мувман уже не первый раз поднимаете этот вопрос.  Планета разорена, больше половины населения погибли, часть нашего мира занята нечеловеческой цивилизацией, о которой мы ничего не знаем, — таковы результаты прошлой войны, революций и пандемии.  Вам мало? А как насчет ответных ударов внутренников по Умани? По Тегерану? По Пекину? Обычные средства, т.е. высокоточные ракеты? Как насчет ЯО? А нейтронные излучатели? Нервно-паралитическое излучение? Наша цивилизация располагает этими средствами, откуда вам известно, что у них такого нет?   Вы можете поручиться?

- Я могу поручиться вот за что. Согласно военным аналитикам,  иранцы способны нанести удары высокоточными боеприпасами по центрам их промышленности, энергетическим системам, узлам связи и ряду военных объектов. Если удар будет быстрым и массированным, с вероятностью 75% они не смогут ответить нам вообще или их ответ будет очень слабым.  Их запасы ЯО по нашим сведеньям ничтожны и могут быть уничтожены нашими ударами. Их главной целью станет выживание в борьбе с силами внешних — силами Побережья, им будет не до нас. И даже эту борьбу они с высокой вероятностью проиграют.
Другой вариант - использование нейтронных излучателей для уничтожения командных центров и наиболее подготовленных частей противника. Противник этим видом оружия в настоящее время не обладает. Наша задача может рассматриваться и как недопущение появление у него этого оружия и ликвидация врага до того, как он сможет угрожать нам с помощью этого оружия.
После ликвидации его боеспособных подразделений и штабов потребуется зачистка силами десантов, которые нам необходимо подготовить.  В частности, они будут необходимы для поиска ОМП.

- Вероятность 75%… слабые ответные удары... Я не нахожу слов, это безумие!- выкрикнула в гневе Шуля.

- Вы закончили? - спокойно  спросил спикер. - Еще вопросы?


- Ян  Смулянский, пищевики, западное объединение кибуцев. Высокий бледный светловолосый человек средних лет пристально уставился на Когана.
 - Послушайте, мы уже не первый раз все это обсуждаем тут. Сейчас вы, вероятно, рассчитываете на смену настроений и перевыборы Совета. Думаете, после ваших пугающих отчетов обстановка изменилась и коллективы начнут отзывать делегатов. Думаете, раз нам все равно придется согласовывать решение с коллективами, то они согласятся с вами. Так вот, Лейб Коган,  мы провели вчера голосование по этому вопросу в наших коллективах, 81% против  военных операций . Какой результат даст голосование в других районах? Нас тут 300 делегатов. После голосования во всех 300 районах — я почти уверен в этом - вы проиграете. Чтобы мы здесь не решили — он повысил голос, стараясь перекрыть поднявшийся шум, вы проиграете! Попробуйте инициировать голосование местных собраний прямо сейчас — проиграете!

Спикер железным голосом принялся наводить порядок.

 — Светлана Бердичевская, центральный округ, НИИ транспорта… фракция Мувман. Я за операцию. То, чем  вы тут занимаетесь — это перекладывание проблемы на плечи наших детей. Вы играете на наших страхах. Но у нас еще есть время. Позвольте, я расскажу вам анекдот. Он родился на земле, которая сегодня отравлена и утрачена для всех, он родился во времена правления тех, чьи имена стерты (Имах Шмом).  Так вот. Два бедуина идут по рельсам. Сзади едет поезд, чух-чух, знаете, такие звуки издавали старые поезда, но они не обращают внимание.  И поезд убивает одного из них. Второй молча возвращается домой, грустно садится на ковер в своем шатре. Его жена приносит кипящий и фыркающий чайник, который издает похожий звук, только потише — чух-чух. И тогда бедуин с криком выхватывает у нее чайник и бросает на землю. Хватает палку и начинает молотить чайник со словами — «их надо убивать, пока они маленькие!»  Вам смешно, да?  Только вот что я скажу, Вы пытаетесь выставить нас в роли того бедуина.  Но это не смешно. Потому что у нас действительно есть шанс решить эту проблемы до того момента, когда она явится к нам сама во всей своей красе...

- Сергей Вишневский, центральный округ, НИИ планирования, фракция анархо-коммунистов. За то, чтобы отклонить предложение сейчас, но изучить вопрос и вернуться к нему после поступления новых данных. Детализировать вопрос о возможной военной операции, провести повторное изучение вопроса, на следующее заседание Совета по указанному вопросу пригласить специалистов по обороне, представителей всех Коммун и ЦС федерации...

- Исроэль Кацман, архивариус, заведующий городского архива.
Я, знаете ли, беспартийный, и даже не делегат, но в качестве наблюдателя здесь от Союза защиты прав. И к тому же, меня просили выступить друзья из Бунда. Вы вот анекдотец изволили рассказать… У меня есть другой, получше. Знаете, кого вы мне напоминаете, люди из Мувман? Совсем не бедуинов, нет. Вы похожи на еврейскую маму из 19-го столетия и ее сына. Собирает она сына на войну с персом….(Кацман покашлял), ну или, положим, с турком. И мама наставляет сына и говорит ему — сынок,  когда ты убьешь своего первого турка, ты прицеливайся точнее, но не напрягай глаза сильно, а то у тебя глаза заболят и ты испортишь зрение. Когда ты убьешь своего второго турка, ты не высовывайся из окопа, а то ветер там сильный и ты можешь горло простудить. И когда ты убьешь третьего турка, ты целься получше, а то он, раненный, сможет до тебя доползти и проткнуть кинжалом. А сын спрашивает — «Мама, а меня-то за что?» 
Так вот...

***

  … Коган стоял на улице и курил с довольным видом.

- Что улыбаешься, спросила Света, подходя к нему. Ее лицо было покрыто таким густым бронзовым загаром, а волосы были такими черными, что ее можно было принять за персиянку. Коган откровенно ей любовался. Ему льстило, что эта красотка в числе соратников.

- Как что, мы гораздо ближе были сегодня к победе, чем прежде. Соотношение сил меняется в нашу пользу.

- Вижу, Лейб, но такое может длиться долго... годами!

Меир Рубин остановился рядом с ними и внимательно посмотрел на Когана. Потом сказал — вы сегодня были ближе к успеху. Намного ближе. Думаете, успех возможен?

- Вполне. Да, можем опоздать. Но так ведется работа. Изменения есть и в Китае, и в Северной Индии. Все обеспокоены.  Когда гиганты изменят свою позицию, многие переменят мнение и здесь.  Никто не сможет игнорировать интересы 2\3 населения планеты.

- Вы, Лейб, любите политику, задумчиво сказал Меир. Интересно, нашлось бы для вас место в… Кнессете?

Коган засмеялся.

***

МЕИР РУБИН

Они молча шли по скверу — в этой Умани так много скверов! — Меир зачем-то решил проводить Когана. Они давно знали друг друга и мало общались, никакой близости между ними никогда не было, как, впрочем, и вражды. Меир был старше, на что указывал его лоб с высокими залысинами. Он носил очки в массивной роговой оправе и замшевые пиджаки. Его холодноватый тон как бы ставили его над собеседниками и Когану это не нравился. Кроме того, он не очень понимал, о чем говорить. Но инициатива совместной прогулки не от него исходила. Ладно, подумал он, говорить будешь ты…

И действительно Меир вскоре нарушил молчание.
- Внутренники располагают в десятеро меньшим населением и все же одерживают верх. Вы не находите это впечатляющим явлением?

- Да, конечно. Хотя, их ресурсы по ряду параметров сопоставимы с внешними, плюс они контролируют важные коммуникации. Но да, Вы правы.

- Как Вы это объясняете?

Коган пожал плечами.
- У них более эффективная военная организация. У них все подчинено одной цели — победе. Все общество на нее работает.

- А у внешних?

- Они так не могут. Власть их правящего класса основана на более мягких принципах, а пропаганда - на том, что они считают себя наследниками старой Америки. Впрочем, внутренние говорят о себе тоже самое, но обращаются к более раннему периоду.  Внешние считают себя наследниками свободы и многообразия, хотя и ввели тотальный контроль над речью, уничтожив свободу слова под предлогом борьбы с хейт-спич. Но во всем остальном стараются поддерживать прежний способ и уровень жизни. Легитимность их правления основана на этом.
И отсюда, первая причина их поражений — комплекс политико-экономических факторов. Есть влиятельные корпорации, которые стоят за сохранение существующего положения, потому что не хотят терять доходы (или, что более вероятно, потому, что уже согласились с победой внутренних и зарабатывают себе место в мире будущего). Поэтому тотальной мобилизации не происходит.
Второе… Культура внешних основана на подавлении агрессии — это краеугольный камень. Они пытаются сегодня это изменить, но невозможно за несколько лет исправить то, что делалось в течение последнего столетия. Главное в их культуре, ментальности, картине мира — называйте как угодно — подавление агрессии. Была такая феминистка в конце 20 - начале 21 века, Камилла Палья, которая об этом предупреждала. Агрессия — часть реальности человека, но люди способны ее контролировать и использовать там и тогда, где и когда это необходимо. Если контроля не будет, человек превратится в буйнопомешанного и будет убит или изолирован, что справедливо. Однако, если пережать с контролем, постараться максимально уничтожить агрессию, это сделает человека вялым, не способным даже к самообороне. Собственно, к такому результату они и пришли. Палья задавала вопрос — если вы полностью уничтожите агрессию, откуда вы возьмете морскую пехоту для защиты интересов США? В те времена Америка была мировой империей и ей нужны были солдаты — понятно для каких целей. Постепенно США перестали быть мировой империей. Дальше Вы знаете.

- И прибавьте сюда, Лейб, что у внешних нет ничего качественного в их цивилизации. Ничего прочного.

- В каком смысле?

- Во всех. Позвольте я Вам расскажу одну историю. Я знаю одного профессора, специалиста по Византии, из Нью-Йорка. Он прекрасно изучил эту страну, эту древнюю эпоху. Меня, помню, поразил один эпизод из его лекции. Он рассказывал о византийских легендах, об их представлениях о мире. Там было история про крестьянина, который мечтал оскопить своего сына. Зачем? Для того, чтобы потом, выучив его грамоте, отправить в чиновники. Евнухи в Византии быстрее всех продвигались по службе, вот он и хотел…
Однажды, крестьянин нашел на базаре кошель с золотом, но не присвоил его себе, а стал искать владельца и, отыскав, вернул. Это был богатый купец, он щедро одарил того крестьянина. На полученные деньги, мужик нанял врача, который оскопил его сына, затем нанял учителей, они выучили сына грамоте. Сын стал отличным чиновником, и затем щедро одарил своего отца. Вот такая история. Интересно, правда? А самое интересное то, что ведь грек был праправнуком тех самых эллинов, убивавших тиранов, устанавливавших власть народных собраний, слушавших речи Гераклита и Сократа и т.д и т.п. 
Я не удержался, и спросил профессора — неужели ему не симпатична античная Греция и почему его привлекает такая отвратительная цивилизация, как византийская. А он ответил, что классическая Греция, конечно, симпатичнее, а своим делом он, профессор, занимается ради карьеры и денег.
...И такое у них все. Их церкви и синагоги давным-давно стали  клубами по организации бизнеса и люди туда приходит прежде всего для этого. Искусства тоже нет, оно превратилось в безобразие, вроде испражнений «художника» на сцене.  Военно-политическая сфера деградируют — отчасти по причинам, которые вы назвали, а кроме того, благодаря системе квот, которую они повсюду ввели, включая армию и спецслужбы. Если человека назначают не за знания, а потому, что у него нужная раса или ориентация, это приведет к очевидным результатам — такой военный проиграет сражение более компетентному специалисту. Это не цивилизация, а какая-то хлипкая дрянь, слякоть.  Дегенеративная культура, одним словом — вы знакомы с работами Макса Нордау?  То, что они создали, нежизнеспособно, и потому скоро исчезнет, смею надеяться. Вот увидите, они еще введут квоты для нейроразнообразных и назначат психа директором ЦРУ или главнокомандующим. Тем все и закончится.

- Дорогой Меир, я что-то ничего не слышал об искусстве у внутренних штатов…

- Неважно. Эти, по крайней мере, верят в то, о чем говорят, и с агрессией у них все нормально. Они умеют и хотят воевать, умеют подчинять себя определенным целям, умеют терпеть боль и преодолевать препятствия. Это вам не культура снежинок, с их «безопасными пространствами», где запрещаются шутки про блондинок.

 Коган промолчал.

- Или, возьмите некрофилию. Это символ. Да что символ, сама суть культуры внешних. Положим, было время, когда они несколько ослабили контроль над сексуальным, безжалостно подавляемым в предшествующие эпохи. Во второй половине 20 века, когда это было сделано, их цивилизация стала свободнее, позволив себе некоторые в прошлом запрещённые формы сексуальности. Но что началось потом? Они объявили именно эти формы привилегированными и стали подавлять остальные. Запретили мужчинам смотреть с вожделением на женщин, как самые настоящие протестанты... но не на других мужчин. А затем открыли дверь для всего больного, извращенного, чудовищного, объявив его святым, а потом, конечно, еще и коммерциализировали, наполнив этими образами свой кинематограф. Когда ваши единомышленники попытались поговорить с ними, что было? Первым делом, они стали интересоваться, как вы поступаете с телами мертвых. Получив ответ, спросили, как, в таком случае, вы удовлетворяете потребности некрофилов в сексе. А узнав, что некрофилию научились лечить психоаналитики, назвали ваших людей «фашистами». Потом они объявили нормой инцест — мол, современная генетика позволяет ликвидировать вредные последствия...  Это — не цивилизация, а то, чего не должно быть. Теперь воинствующие протестанты покончат с ними.  Да, установят военно-клерикальный режим, но по крайней мере люди перестанут трахать мертвую плоть собственных матерей.

Коган молчал.

- Вы молчите, потому что понимаете, что я прав. Так вот, Лейб, я все хочу Вас спросить.  Не думаете ли Вы, что культура и принципы нашей исторической родины, скорее были похожи на цивилизацию внутренних?

- Возможно.

- Тогда почему такие люди как Вы негативно относятся к этому опыту? Была предпринята попытка создать своего рода еврейских викингов, еврейских воинов, завоевателей. Ну и что? Все народы проходили через такой опыт, почему нельзя нам?

- Главным образом потому, что такие рассуждения игнорируют ядро общественной системы, ее подлинное устройство. Большинство жителей «сионистского образования» были никакими не воинами, а обычными людьми, которые подчинялись указаниям начальников на работе, политиков — в государстве, офицеров — в армии. Бесправная дезориентированная масса людей. Эксплуатируемые забитые полурабы, которыми правила — как и везде в то время — известная всем троица: олигарх, чиновник и полицейский... или военный.
Ну и потом... Так воины или завоеватели? Вы поставили эти слова в один ряд, а между тем, они не тождественны друг другу. Любая социально-политическая идея только тогда становится реальностью, когда люди готовы ради нее умирать и убивать. Да, культура снежинок нежизнеспособна. Но завоевывать чужие земли, колонизировать их и подавлять миллионы людей там, обращая их в рабов и обителей гетто — плохая идея. Совершать этнические чистки — плохо. Накба — это плохо. Оккупация — плохо. Это означает не свободе служить, а ее противоположности. С воинами у евреев все было хорошо и без сионистов, однако анархо-коммунисты и эсеры-максималисты Белостока никого не обращали в рабов. Совершенно напротив, они сражались против тех, кто это делал.

- Но другие народы тоже поступали так, как сионисты, не правда ли?

- Народы вообще никак не поступали, если вы имеете в виду осознанное свободное поведение. У подавляющего большинства просто не было власти, чтобы выбирать, как им поступать. Они поступали так, как им приказывали. Большинство людей с детства учили исполнять приказы, а за их неисполнение их подвергали наказаниям силовые структуры. Идеологи правящих кругов осуществляли контроль над их убеждениями с помощью систем образования и СМИ. В тех редких случаях, когда представители трудящегося большинства выходили из-под контроля и устраивали классовые восстания, их убивали или отправляли в тюрьмы. 
И, наконец, что за аргументы!  Да, бостонский душитель был серийным убийцей, как и Джек Потрошитель. Я не в силах понять, как преступления одного могут оправдать преступления второго...

- Таков был мир в те времена. Наши предки поступали как все народы, а в чем-то были лучшими. Крошечное государство полтора столетия громило армии мусульман. Вы не можете отрицать этот факт. И вот вы заговорили о правах массы. Да и черт с ней! Даже с массой евреев. Они - только пыль в этом жестоком мире. Трудящиеся почти всегда служили интеллектуалам, воинам или, если те и другие проваливались, торгашам. Вы думаете, что коммунитарный мир, который вы строите, отличается, но даже в нем… даже здесь люди, подобные вам, имеют большое влияние. Вы скажите, что наиболее важные вопросы решаются собраниями работников. Пусть так, не стану спорить. Надолго ли? В древней Греции тоже так было, одно или два столетия, а что потом? Византия. Сколько простоит ваша самоуправляющаяся республика шудр? Ваши вольные непартийные автономные, или как там еще, Советы (которые, к слову, не такие уж и непартийные)? Вы создали не более чем историческую аномалию, которая до сих пор кажется мне чем-то нереальным.

- Вы что-то очень откровенны сегодня, Меир. Я уже лет 15 ничего подобного ни от кого не слышал. Но ваш проект провалился. Сионистского государственного образования больше не существует.

- А Вы не думаете, Лейб, что история еще не окончила течение свое? Скоро в Америке победят те, для кого собирание евреев в Палестине — святое дело. Тогда мир снова начнет меняться.

- Забавно. У меня два вопроса. Первый — в Палестине радиация, там жить никак невозможно. И, второй - мне-то зачем Вы все это рассказываете?

- Первое: сначала еврейское государство можно создать и не в Палестине, а там видно будет. Второе: у нас свобода слова. За слова не наказывают, у нас не Америка.
… Вот что, Лейб. Просто задумайтесь над моими словами. Вы — один из тех, кто оказывает влияние на эту общину. В ней собралось сегодня много евреев. Очень много.


ИРКУТСК

Перелет до Иркутска  на гиперзвуковом ракетоплане составлял около часа. Удобно устроившись в кресле, Андрей развернул экран и принялся читать знаменитую книгу ребе Нахмена Новобруклинского. Пропустив предисловие и с десяток страниц, он прочел:

«В Талмуде упоминаются некие человекоподобные дельфины или "дети моря". Раши (известнейший комментатор 11 века) утверждается, что это сирены, которые рождаются от совокупления человека и рыбы. Обычное для того времени западноевропейское представление. У ашкеназов Восточной Европы, особенно у литваков, по полной программе был позаимствован и развит местный фольклор про русалок как демонических существ. Если белорусы во время прогулок к озеру считали, что русалка - это умершая некрещеной девочка, которую можно избавить от этого подвешенного состояния обрядом крещения, то почему бы не сделать обрезание сыну еврея и русалки? Истории про обрезание сыновей еврея и чертовки есть во вполне известных восточноевропейских еврейских религиозных книгах.
Еще в начале 21 века некоторые суеверные сатмарские хасиды не хотели в числе своих родственников иметь хасидов из клана семьи Лефкович, потому что уже 200 лет ходила байка, что основательница этой семьи зачала ребенка от суккуба. Более того, за попытку шантажа в связи с этой фамилией заведующего одной синагоги переехали грузовиком! Он выжил, с переломанными костями... Для кого-то это не шуточки, черти и русалки...»

Андрей задремал и проснулся в тот момент, когда ракетоплан приближался к городу.

Иркутск, окруженный с севера и запада пустотой, чем-то напоминал ему Умань, будучи передним краем цивилизации. Но если Умань находилась под опекой Ирана, Иркутск считался форпостом федерации китайских коммун.

Впрочем, Китай был уже не вполне Китаем. После революций, войн и пандемии страна открыла свои города-коммуны для остатков населения юго-восточной Азии. Единственным, но непреложным условием стало принятие новых принципов общей жизни.  Во всем остальном китайские самоуправляющиеся коммуны напоминали гигантский плавильный котел, где вьетнамцы соседствовали с тайцами, индонезийцами, бирманцами, филиппинцами и кхмерами, хотя в общении преобладал язык путунхуа.

Чудом сохранивший славянское население Иркутск оставался последним островком прежнего мира в бескрайнем быстро поднимающемся азиатском море.

Умань славилась своими невысокими двух-трех этажными строениями в стиле 19-начала 20 веков и росла  в ширину, нечто подобное происходило в Иркутске. 18-миллионный Хай Шень Вэй, бывший Владивосток, где стремительно росло китайское, вьетнамское и корейское население, вытягивался вверх. Тонкие небоскребы невероятных размеров, похожие на осколки зеркал, на миражи, отражающие дрожащий свет - многие находили очаровательной их асимметрию - были самостоятельными коммунами - со своими энергетическими установками, предприятиями и агропромышленными фермами; их объединения контролировали городские Советы. То была новая форма общественного бытия, доминировавшая в Китае, Индии, Мисре. Умань, Иркутск, как и многие регионы Ирана и Турции, пожелавшие сохранить свой уникальный прежний облик, шли иным путем.

Андрей прогуливался по улицам этого древнего города, где сохранилось множество зданий 19-го столетия.

Его предыдущий визит в Иркутск оставил тягостные воспоминания. Было такое чувство, что холод поселился в его душе с того момента и не думал никуда уходить.

Началось с того, что Аглая на 40 минут опоздала на встречу с ним. Пролетев 5 тыс километров, он ждал ее возле аэропорта, осознавая уже, что его визит сюда был напрасным, ненужным, излишним.

Потом они бродили по городу, Аглая рассказывала о всевозможных сектах, собрания которых она посещала, и Андрея это раздражало. Но куда больше поразила ее холодность. Не такой были их последние встречи в Умани.

Он пытался шутить, но Аглая вдруг сказала, что у нее отсутствует чувство юмора, а к тому же выслушивать его ироничные суждения о феминистских группировках ей неприятно. Согласно ее новому мировоззрению — оно у нее регулярно менялось — высшим достижением левого движения и анархизма стали американские и новоевропейские левые радикалы начала 21 столетия, особенно хорошо разбиравшиеся в темах, к которым он, Андрей, совершенно равнодушен, а именно - в феминизме и ЛГБТ.

В зоопарке, куда они зашли, Андрей любовался играющей парой лигров и поймал себя на том, что испытывает к ним зависть. Пиком унижения стала сцена, когда ему пришлось спать на полу в доме Аглаи, в то время, когда она спала на кровати в обнимку со своей девушкой. Позже ему пришло в голову, что у Аглаи не было цели его оскорбить или унизить, просто у нее отсутствовала эмпатия и она не осознавала, что он чувствует.

Перед отъездом она позволила себя обнять и даже немного поплакала, но сказала ему, что его план переселиться в Иркутск ей не нравится, так как он — неоленинист по взглядам, а ей такие люди в городе не нужны. Андрей вряд ли был неоленинистом, в отличие от своего отца, но это уже не имело никакого значения.

В конечном счете он остался доволен, по крайней мере он пытался себя в этом уверять. В их отношениях была поставлена точка.

***

Многие современники Андрея опасались, что региональная автономия и разница между культурами приведут со временем к фундаментальным цивилизационным разрывам. В бывшем Китае и Южной Азии — самом густонаселенном и развитом в научном отношении регионе планеты, господствовала сциентистская и атеистическая культура, хотя в последнее десятилетие неожиданно и мощно стал набирать силу тантрический буддизм, многие считали, что за ним будущее. Почти миллиард жителей северной индо-мусульманско-суфийской Индии отличались от жестко-атеистического Юга, где, впрочем, сохранялись влиятельные религиозные индуистские центры. Шиитского-алевитско-суфийская цивилизация Ближнего Востока шла своими путями.

Общий Центральный Совет обеспечивал координацию в области крупных инфраструктурных и научных проектов, связывающих регионы в одно целое. Но различия между большими объединениями городов-коммун росли и влияли на выбор глобальных решений.

Китай стоял за освоение космоса и терраформирование, сложные научные эксперименты, создавал новые источники энергии. Именно в Китае с его наиболее технически продвинутой культурой еще во времена империи КПК была создана вакцина против Синей смерти. Империя смогла, а скорее всего, захотела, распространить вакцину лишь в зонах своего влияния — на Великом шелковом пути - таким образом использовав ее в качестве инструмента биополитики; повезло, впрочем, и Иркутску.  Другие регионы планеты пали жертвой неолиберализма - сокращения расходов на научные исследования и медицину (такая линия проводилась с невероятным упорством даже не смотря на неприятную историю с более ранней пандемией 20-х годов 21 века). Впрочем, несколько позже США все же смогли создать свой вариант вакцины…
Современный Китай, свергнув режим Компартии, сохранил устремленность к научно-техническому развитию.

Северная Индия предлагала сделать упор на радикальных переменах в области мышления, образования, искусства — этот путь вел вглубь, а не вширь.

Иран требовал скорейшего решения северо-американской проблемы и проведения в этой области красных линий, выступая за тотальное ядерное разоружение всех группировок на территории бывших США. В этом его решительно поддерживал Союз Коммун Бразилии, Перу и Мексики, а также, неожиданно, Южная Индия. Поговаривали, что иранцы давно готовы к масштабной силовой операции, но без согласия двух крупнейших центров цивилизации - Северной Индии и Китая - не хотят проводить ее, ибо не рискуют подставлять остальных.

Родина человечества, Африка только поднималась из руин, и в этом ей оказывали помощь все союзы коммун планеты. Некоторые утверждали, что именно у африканского континента великое будущее. Другие полагали, что цивилизация сконцентрируется лишь в районе величайшего из городов планеты, Миср, протянувшегося на тысячи километров вдоль реки Нил...

Коган хвастался тем, что его фракция, Мувман, старейшее течение, стоявшее у истоков революции, на всем пространстве от Багдада до Сан-Паулу, сшивала цивилизацию в одно целое, но это, мягко говоря, было преувеличением. И в любом случае, даже самые влиятельные старые фракции постепенно уходили в прошлое. На их место шли совершенно новые идейные группировки, связанные с острыми современными проблемами, научно-промышленными проектами, региональными интересами…

Андрей считал, что внутри цивилизации постепенно растут глубокие трещины, вызванные сочетанием двух факторов — региональной хозяйственной и политической автономией с одной стороны, и растущими культурными различиями с другой. Для Когана и его единомышленников тут проблемы не было — растущее многообразие не повредит планете, напротив, сделает цивилизацию более разносторонней, в то время как обмен опытом и общие хозяйственные центры по-прежнему будут соединять ее в единое целое...

Тем временем, Периферия стала еще одной самостоятельной культурой, постепенно отделяясь от ядра.

***

Он шел по улице поселка с деревянными домами. Здесь располагалась одна из многочисленных примитивистских общин. Их жители, отвергавшие современные технологии и научно-технический прогресс, жили своим укладом. Если на периферии Умани существовали элементы старого торгашеского мира, то окраины Иркутска были плотно забиты примитивистскими поселениями; впрочем, как ни удивительно, и тут процветала торговля.

Здесь имелись самые разные общины - от атеистов до христианских и шиваитских сект. Бурная история предшествующей эпохи стянула всю эту массу людей в Сибирь и время от времени к ним присоединялись различные секты и группы диссидентов из Азии. В глубине Сибири имелись и другие поселения, впрочем, весьма редкие, уцелевшие во время пандемии. В них так же пользовались влиянием экзотические группировки. В конечном счете, на периферии большого мира формировалась какая-то совсем другая культура. Между жителями общин иногда случались вооруженные конфликты.

Длинноволосый человек, встреченный им в окрестностях Мошково, взялся довести Андрея до места назначения. По дороге разговорились.

-Ну как мы живем тут? Обычно. Но всякое случается. На днях пропал пёс. Старый, пятнадцатилетний заслуженный кобель, покрытый шрамами, без одного клыка, уже почти слепой и глухой, но ещё ориентировавшийся, благодаря нюху. Рыжий, как лиса, но с повадками волка. Вчера утром с аппетитом поел, вечером заглянул в дом, а сегодня с утра его никто не видел. Часов в пять стали искать, искали, пока не стемнело. Убежать никуда он не мог. Мог где-то заснуть, но уже бы проснулся. Неужели помер? Не хотелось бы.
У соседа околела овца. Чтоб не приманивать её трупом бродячих собак, которые и без того у него другую овцу заели, он эту предложил нашим.
Сразу её взять у нас руки не дошли, взяли мы её на третий день, когда она, не смотря на относительно холодную погоду была уже зелёная и вонючая. И потащили полцентнеровую тушу на железном самодельном двухколёсном драндулете сперва к поломанному мосту, потом - через него, потом по узкой дороге к холму, а потом - на холм. Прямиком такое на него не затащишь, везли в обход по старой уличной дороге, от которой давно остались только следы автомобильных колёс. По бывшей колее, так сказать. Потом содрали с неё руно и вскрыли. Вскрытие показало, что она околела от тимпании, а сверх того имела только одну почку, сплошь забитую камнями. Вторая уже развалилась. Ягнёнок в ней был только один, но большой и уже почти готовый. Разрубили всё это добро и пошли руки мыть, чтоб самим не околеть. Зато собаки теперь ходят довольные, сытые. Им такое яство - просто объедение. Это ж надо было человеку себе такого непохожего на себя друга найти! Человек привычен к теплу, собака - к холоду. Человек от тухлятины, только ее понюхав, ноги протянет, собаке она - деликатес. Что одному - здорово, то другому - смерть. И наоборот.

- Как соседи-то, не беспокоят вас? — спросил Андрей.

-А чего им нас беспокоить, удивился собеседник. Тут кого только нет. Привыкли как-то друг к другу.

— Ага. Детей много в поселении?

- Мало. У нас мало. А вообще, у кого как. Школы у нас свои. Правда языки разные, с этим трудности. Но знаешь, здесь все по-русски учатся говорить. Русские-то здесь учителя в основном. А работе больше в семье учат. Как и должно быть. Народу тут странного много. С некоторыми лучше и не говорить. С другими говоришь и без толку, они тебя не замечают. Но большей частью нет такого. Люди как люди. А хочу я спросить, в Умани вашей, или у китайцев, школы какие? Труду там сразу учат или как?

- Учат. С 14 лет. Детям дают самостоятельные задания, чтобы слушали лекции и вместе готовили ответы. Учат работе в команде, самоуправлению. Потом университет. Туда идут почти все. На заводах теперь больше роботы, хотя есть и люди — наладчики, инженеры... Работа у нас в НИИ, в медицине, на транспорте. Университетов совсем мало. Во всех коммунах всего несколько десятков наберется. На 3,5 миллиарда человек. Любой может слушать там лекции лучших специалистов планеты. А практика будет в местных НИИ, на заводах, в больницах — несколько лет обязательно. Для любой профессии. Многие всю жизнь учатся. Берут разные профессии, курсы…

- Зачем?

- Не знаю… наверное потому, что это интересно. А чем еще заниматься? Базовые услуги доступны всем, с жильем, одеждой, едой, медициной, транспортом проблем нет. Зачем жить? Есть те, кому интересны познание и интеллектуальное творчество. И когда-нибудь это даст результаты… мы полетим к звездам или откроем параллельные миры, быть может, научимся управлять временем, чтобы устранить все зло, совершенно в прошлом. Другим интереснее искусство или медитации… но тоже надо учиться всю жизнь. Те, кому не хочется и этого, отправляются сюда, к вам. Их много. Ничтожно мало в пересчете на наши миллиарды, но много все же…

- Выходит, вы не обязаны работать?

- Сложный вопрос. Можно бездельничать. Но рано или поздно на тебя обратят внимание. У нас люди вместе управляют своими районами, городами. Плотная среда… не как в 20-м веке… все знают всех и решают вопросы вместе. Если ты ничего не делаешь, это увидят. И рано или поздно спросят, почему так? Значит ли это, что ты пользуешься результатами нашего труда, но ничего не хочешь нам отдавать? Выходит, ты нас не считаешь равными себе людьми, достойными уважения? Если да, то последствия могут быть плохими.

- Какими?

- Мир велик, отправляйся на все четыре стороны, мы живем в другой галактике, здесь тебе места нет.

- А если я, к примеру, сочиняю музыку, песни?

- Послушают тебя. Скажут, нравится им или нет...

- А если не нравится?

- Найди себе другое занятие, полезное обществу и соответствующее твоим желаниям и способностям.

- А если не захочу?

- См. пункт, который начинается со слов «Мир велик...».

Они добрались, наконец, до нужного места.

***


Семен Иванович Колесников оказался тем самым, нужным Андрею, человеком. Он был очень стар, но физический труд закалил его тело, а преподавание в местной школе сохранило разум. Они пили китайский чай из граненых толстых стеклянных стаканов, сидя на веранде. Андрей угостил собеседников сигаретами, закурил сам и стал слушал...

- Раньше тут троебожники были повсюду. Но и наших христиан тоже немало. От иных вреда не было, но, когда мор прошел и власть потерялась, они совсем озверели. Мы же для них еретики, понимаешь. А тут еще китайцы вошли... Но и мы тоже не мальчики для битья. Но погоди, все не сразу случилось.
Он затянулся сигаретой, собираясь с мыслями.
… Помню смешное. Затопили мы баню и их туда набежало. Заспорили. Я и говорю, что за троица? Эта что ли? (старик сделал неприличный жест). Они давай плеваться, а мы ржем как лошади.
Потом китайцы пришли. Нас они не тронули, мы им что, так, песчинка. Троебожников тоже, но те взялись за оружие. Мы, говорят, сибирские партизаны. Ладно. Партизаны, ну и партизаньте себе, наше дело - сторона. Но как стали нас те партизаны грабить — они ж в лесу сидят, кушать им хочется, - в общем, как стали они нас грабить, тут и мы стволы взяли. А потом попросили китайцев помочь. Ладно, отбились. Поначалу.
...Тут раньше большое село было, сгорело оно все тогда. Там наши христиане жили. И как троебожники на них напали, мы и оглянуться не успели, ополченцев не собрать, кто в поле, кто где. Пока бежали по соседним селам, наших собирать, они такое натворили. Страшно сказать, что. Но мы своих привели и стали выбивать их. Стреляли. Потом пришли китайцы. Ну китайцы, они и есть китайцы, даром что ополчение, дисциплина железная, стволы новенькие, сверху дроны.
Только пока бой шел, село уже не горело даже, а догорало.
Взяли мы оставшихся в плен. И как взяли мы их в плен, я их спрашиваю, вы зачем это все устроили, нехристи?
И вот что мне их старший рассказал: «Сидим мы в лесу. Только стали наши партизаны пропадать. Шлем разведчиков, не возвращаются. Ставим часовых, исчезают. Стали мы наблюдать. И вот как-то раз на рассвете, в серой утренней мгле, видим — выходит из леса серый кот, величиной с лошадь. А здоров — как бык! Грива черная, но не как у льва, как у коня…  Схватил часового, тот и пикнуть не успел, и в тайгу унес. Поняли мы тогда, что коммунары и еретики сговорились с самим Диаволом и подняли то чудище из бездн ада. Видно, совсем бог нас забыл, раз такое дело сделалось. И решили уходить из леса, все равно демоны нас тут истребят. И в последний бой пошли, в трудный самый...»

Семен Иванович вздохнул.
Мы пленных не расстреливали. Разве мы не христиане? Но этих троебожников никак нельзя было не расстрелять, после того, что они с нашими сделали. Китайцы в стороне стояли, мы им сказали, отойдите, мол, не ваше это дело. Грех большой я взял на душу, в первый и в последний раз в жизни, скомандовал нашим ребятам: «По врагам единого бога и единого человечества, огонь!»
К нам не все троебожники тогда нагрянули. Их еще много по лесам пряталось, и партизан, и бандитов всяческих, бог знает. Никого не осталось. Ни души. Всех наши котики растерзали. И знаешь что… тут старик понизил голос — ни следа от тех извергов не осталось. Ни пятнышка крови, ни косточки, ни лоскута одежды. Мы потом сами леса обыскивали, мы их места знали. Ничего не нашли. Никого не нашли… Вот так.
Он поставил на стол пустой стакан.
Говорят их в Пекине создали, в лаборатории. Вырастили из генов какой-то редкой африканской кошки. Наделили разумом. Создали им мозги больше человеческих.
Некоторые звери охотятся днем, другие ночью, а нунди — он себе добычу выбирает в сумерках, на рассвете или на закате. Оттого он и серый. Мы одно время так их и звали — рассветные коты.
А так-то они, нунди, милее домашней кошки. Четверо их у нас когда-то жили. Они добрые, пушистые, ласковые. Дети им прохода не давали. Как войдет кот в село, дети за него хвать. Все кричат — «рассветный кот пришел!». Он и туда, и сюда. Бывает фыркнет на них, а они смеются. Эх, а только война… видишь, как оно на войне бывает…

Они долго молчали.

Много их в лесах? — спросил Андрей

Их там как грязи. От Иркутска до Гибралтара людей теперь почти нет. На тысячи километров никого, кроме вашей Умани. Если маленький поселок встретишь, очень повезет. Некоторые оттуда к нам ушли. Это теперь земля нунди. И я вот что скажу. Нечего там людям делать. Говорят, они не только нас спасли, а много кого еще. От больших бед спасли. Только теперь у них своя земля есть. Вот пусть там и живут. Добрые они, робкие. Божьи твари, пусть и в пробирках выращенные, плодитесь и размножайтесь!

***

УМАНЬ

Вернувшись в Умань, Андрей сразу же направился в нужное место.

Наргез, которая на время расследования поселилась в Умани, имела вид кошки, довольно облизывавшейся после поедания свежей рыбки. Она молчала, переводя восторженный взгляд с одного участника собрания на другого. Казалось, она вот-вот замурлыкает. Такой ее Андрей еще не видел.

Все они не скрывали удовольствия от сделанной им видеозаписи.

Выслушав отчет Андрея, Али Карими сказал — какая интересная личность эта ваша Аглая. Кажется, ни одной секты не пропустила. Салафиты, антитринитарии, примитивисты… наверное, у либералов тоже успела побывать?

- Успела. Разругалась с ними, конечно. Потом перешла к феминисткам, но и там начались конфликты и расколы. У них есть две группировки, ТЭРФы и ТИРФы. Первые за недопуск трансов в женские туалеты, а вторые – за допуск, и ненавидят первых.

А что ж Аглая?

Как ни удивительно, примкнула к ТЭРФ.

Участники совещания весело переглянулись.

Рувим Эльман, который хранил мрачный вид с момента их первой встречи, был погружен в свои мысли.
-Вы, Наргиз, - сказал он вдруг, обращаясь к ней, - кажется, многое понимаете или вы так думаете, а вот я понимаю чрезвычайно мало.

Али Карими предостерегающе поднял руку.
- У меня есть вопрос к Рувиму. Были ли со стороны ваших с сотрудников попытки общения с нунди в последние дни?

- Нет. Это совершенно бесполезно. Я уже неоднократно говорил Вам. Общение устроено так, что они сами выбирают место и время. Вы можете дойти пешком до Иркутска, вы можете исходить всю тайгу и за всю жизнь не встретить ни одного нунди. Или встретите, и они не захотят с вами говорить. После первого же нашего совещания мы предприняли попытки. Разумеется, тщетные. Мы зря тратим время. Я устал повторять одно и тоже.

Поднял руку молодой иранец, которого Андрей не знал, и заговорил на фарси. Эту речь Андрей плохо понимал, кажется, иранец настаивал на том, что нужно действовать немедленно, как и предлагает Наргиз, указывая, что коллектив по этому вопросу разделился пополам и нужно прийти к общему мнению до начала операции.

- При всем уважении к Вашему опыту, Наргиз, — заметил Эльман, - мне ваш план представляется рискованным и непродуманным.

Тут Андрей заметил, что все смотрят на него. Наконец Наргиз сказала - дорогой Андрей, сейчас вы должны нас покинуть. Мы не станем нарушать принцип параллельного расследования. Думаю, Вам есть, чем заняться.

Андрей поднялся и вышел.

***

КОГАН

День 2 сентября  Коган запомнил до конца своей жизни. Ночью шел дождь. Рано утром он проснулся и ощутил волны свежего прохладного воздуха, вливавшегося в комнату через открытую балконную дверь и окна. Он вдохнул этот воздух поглубже, закутался в одеяло и тут же снова уснул. Во сне он видел спокойной неяркий свет.

Он проснулся около 11.  После душа и кофе вышел на балкон. Лазурное небесное сияние мягко укутало его.  Небо было чистым, глубоким, местами на нем виднелись маленькие белые облака. Он вспомнил стихотворение:

Кажется будто
стала просторней земля
и небо глубже —
после дождя прояснились
необозримые дали…

Стихи японского поэта Татибана Акэми, точнее, их переводы на русский, Коган помнил, но как звучат они по-японски — забыл.  Он мечтал когда-нибудь побывать там, в Японии, и это было делом вполне реальным, но всякий раз другие дела  останавливали его.  А ведь некоторые  люди проводят часть жизни в путешествиях…

Японские стихи, с их простотой и прозрачностью, казались ему указанием на нечто такое, чего он был лишен. Его сознание - стена или, скорее, дверь, к которой он прикован, а они — то, что указывает на огромность пространств, скрытых за этой дверью. Подчеркивая мимолётность и грусть бытия, такие стихи освобождали его от оков на краткие мгновения.

Вечный мой дух,
со вселенной неразделимый,
только на миг
бытия в этом мире
оболочку плоти приемлет…

Такие мысли и стихи с утра! Коган улыбнулся. Я не контролирую свои мысли и не отвечаю за них. Я лишь могу направить поток на нужные мне цели, ничего больше.  Все, что поднимается вверх из царств бессознательного, мне не принадлежит.

Он шел по улице и мысли не принадлежали ему. Они плавно возвращали к событиям и диалогам, которые были ему особенно дороги.

...Это были хорошие дни. Болезнь, мучившая год, тогда оставила его и он почувствовал себя свободным. В те дни он приходил к Тамар в кабинет каждый день, обычно к моменту окончания ее работы, а потом возвращался с ней домой летними вечерами и вечерний свет казался ему медовым.  Коган мешал ей работать, если приходит раньше, но ему было плевать.

Он как-то сказал Тамар, что не понимает, зачем она выбрала такой странный период, такую специализацию - искусство второй половины 20 — первой половины 21 столетий.

- Почему это тебя удивляет? — спросила она.

Коган сел на край ее стола, подумал с полминуты. Потом сказал:

- Лет в 12 мама повела меня в музей с целью, приобщить, так сказать, к культуре. Там были женские портреты - работы старых мастеров; некоторые показались очень красивыми. Помню и картины с природными ландшафтами, старинными городами. Мое сознание как бы заходило в эти объемные, солнечные или мерцающие звездами просторы, находя там покой и красоту.
Потом меня привели в залы, где хранились произведения искусства 20-го века, может быть что-то, начиная с 20-х годов. Лучше бы мама этого не делала. Почти все увиденное казалось тяжелым, грязным, удушающим, отвратительным, бессмысленным. С темного полотна на меня смотрел портрет, кажется, женщины. Ее безобразное лицо едва угадывалось в расплывающихся контурах. В нем имелось и нечто угрожающее: подобное я видел, наблюдая бесформенные пятна на мебели, где вдруг обнаруживал чьи-то лица - это меня очень пугало. Помню, как тоскливо бродили мы по залам. Ничего, кроме депрессии, усталости, одиночества, чувства абсурда и бессмысленности происходящего я не испытывал. Потрясенный, оглушенный этим хороводом отвратительных призраков, я еще не осознавал, что передо мною лики современной цивилизации.
Много позже мне пришло в голову, что это тоже сделано мастерски, как и картины старых подлинных художников, вот только цели были противоположны. Они не искали истину и красоту, они транслировали свои неврозы и душевные пороки - то, что следовало бы трансформировать и изменить - вместо того, чтобы выставлять на всеобщее обозрение. Художники стали похожи на нищих, которые суют другим в лицо свои раны, дабы вызвать у безразличных прохожих хоть какие-то чувства...

Тамар внимательно посмотрела на него. 
- Лев, там не все таким было. Ты знаешь. Но дело еще и в другом.  Темный период, да, но... это была темнота в ожидании рассвета грядущих сил. Может быть, жизнь должна была напитать себя соками темной земли. Потом старые одежды были сброшены. В Северной Индии поднялась новая цивилизация — иллахи, дав начало новому существованию. Мы сегодня можем наслаждаться ее творениями. В других местах тоже...  Но я хочу понять, что произошло тогда.  Очень хочу. Как из пустоты могло родиться ТО, другое...

Как можно любить такие разные вещи?

Тамар пожала плечами
- Почему бы и нет. Мне, например, интересны Индия и Иран. Любить можно по-разному. Индия — мать. Иран — любовник!

- Да, сказал Коган, да, ты общаешься со своими суфийскими шейхами-индусами, ты учишь персидский… Но как можно одновременно любить божественного Руми и заниматься картинами 20-го столетия!

- Но мне интересно!

- Может тебе еще и эти нравятся…

- Чего?

- Ну эти… вот же я пальцами щелкаю… троебожники!

- Как тебе не стыдно их так называть. Твой друг был одним из них.

- Но я…

- Молчи!

- Но моя сеньора...

Тамар встала из-за стола, подошла к нему и вдруг резко обняла его и крепко прижалась всем телом.

Все поплыло перед глазами...

...Он брел  на улице, ничего не видя вокруг и улыбаясь, когда ему позвонили.  К его удивлению, на плоском полностью развернутом экране красовалось лицо Шули Кадури. Что ей от меня надо?

- Коган!

Голос Шули чуть не оглушил его — она настроила звук на полную мощность.

- Звоню уже час. Вы не отвечаете даже на экстренные сигналы!

- В чем дело?

Дело в том, что через 15 минут начнется заседание.  Надеюсь, вы успеете, а если нет — ваши трудности.

- Совет? Сегодня? Почему, зачем?

- Вы совсем свихнулись?

- Ммм…

- Над городом висят  19 тяжелых иранских дронов.

- Иранских?…

Шуля дала отбой.



***

Неделю Умань лихорадило. Город наполнился слухами. Совет заседал непрерывно, Андрею Коган дозвониться так и не смог. Он и Шуля были делегированы на встречу с Наргез и ее соратниками. Коган старался не смотреть в сторону Шули, он не понимал, что делать. Наверное, впервые за долгое время по-настоящему растерялся.

Их встреча транслировалась в прямом эфире. Наргез была в черном свитере и белых брюках, волосы цвета воронова крыла дополняли картину. Коган в тайне ей восхищался, но в то время время что-то отталкивало в ней. Слишком властная. Стальной кастет в бархатной перчатке.

- Садитесь, пожалуйста, сказала Наргез.

Она улыбалась, но в ее улыбке  Коган приметил нечто нехорошее, болезненное, натянутое. Рядом с ней сидели пятеро иранцев, включая Али Карими, и несколько уманьских стражей. К удивлению Когана, Андрея  не было.

- Друзья мои, от имени Совета Стражей приношу вам извинения за внезапность нашей операции. Но мы просто не могли действовать иначе, ибо не видели другого выхода. Все, о чем я могу вас просить — выслушать нас и понять.
После того, как Советы Умани и Тегерана дали нам право на проведение операции, мы действовали. Наши действия на последних этапах должны были стать неожиданностью для противника.
Итак.
Мы с самого начала считали, что люди, которых мы ищем, должны быть очень хорошо спрятаны, интегрированы в общину.  Как мы позже узнали, они избрали тактику организации, существовавшей в Италии и Европе в 20 и 21 веках, она называлась Ндрагента. Они не имели к ней никакого отношения, но они были хорошо информированы о ней, умны и изобретательны. 
Существует система, при которой опыт, знания и идеология передаются через семью. Основная ячейка этой структуры — семья. Итальянцы (точнее, калабрийцы) называли ее «ндрина». Это децентрализованная система, но у каждой семьи есть глава. Главы семей образуют руководство Ндрагенты.
Такие люди в Италии занимались рэкетом. Но они направляли своих сыновей и дочерей во все структуры старого общества.  Дети бандитов становились профессорами, медиками, журналистами, полицейскими, чиновниками. Они вступали в браки только друг с другом. У них была полная свобода выбора образования и профессии, но выйти из системы они не могли никогда. Раскаявшихся и отступников было мало, поскольку речь шла о родственниках.
Они прорыли множество ходов в старом обществе, глубоко вросли в него, были прекрасно информированы обо всем, что происходит, и практически неуязвимы. Свои капиталы они вкладывали в официальные предприятия и политиков, становясь с каждым годом все сильнее. Они были чем-то вроде паразитов, успешно приспособленных к организму-носителю.
Структура нашего общества иная, и цели тех, кто создал похожую систему у нас, были иными. Они собирали информацию и искали возможности для реализации своих планов.

Наргез остановилась. Затем махнула рукой в сторону Али.

Тот снял очки и задумчиво сказал:
— Прозвучит странно, но они сами не вполне понимали, как им действовать. Они лишь наметили общие линии.  Их не интересовали маргиналы — торговцы, сталкеры, салафиты. Они хотели глубокой интеграции в базовую структуру общества.
Сначала их заинтересовала политика.  Но это оказалось бесполезно, потому что их идеи не пользовались популярностью. Лет 20 назад они отказались от этой затеи.
По-видимому, их проект с того момента состоял в том, чтобы занять прочные позиции в научно-технической сфере.  Мы не вполне понимаем, почему. Может быть, они видели, что авторитетные специалисты порой способны влиять на общество сильнее, чем политики. А возможно, собирали научно-техническую информацию; впрочем, одна цель не противоречит другой.
Они не делали ничего, что могло бы привлечь к ним внимание. Понимаете? Они просто встраивались в систему. Они считали, что на этом этапе их невозможно обнаружить. И были почти правы…

-Почти - снова вмешалась в разговор Наргез. - Они не учли, что мы в Иране привыкли к таким сектам, ибо они существовали у нас столетиями. У нас они действовали для того, чтобы сохранить в чистоте и защитить от преследований свои религиозные и социальные доктрины. И мы сразу стали двигаться в этом направлении. Мы искали то, что надежно спрятано, не вызывает подозрений, ничем не выделяется… почти ничем.
Не может быть, чтобы они не выделялись. Все оставляют следы.  Какая-нибудь незначительная, не бросающаяся в глаза деталь, нечто странное, но не ужасающее, нечто нелепое, но не слишком заметное — должно существовать. Мы искали любые совпадения, странности… и нашли!
Они боялись леса. Точнее, они боялись нунди. Для нас нунди - друзья, для них — страшный враг, погубивший их цивилизацию, разрушивший государство. Но самое главное, они знали, что нунди способны читать мысли. А им очень не хотелось, чтобы их мысли прочли. И поэтому они никогда не ходили в лес и запретили делать это своим детям. Мы смогли…  мы обнаружили семьи с такими традициями. Во всем остальном они были самыми обычными. Ученые, инженеры, врачи… Ничего особенного. И мы обнаружили, что все эти семьи находятся в родстве. Всего 32 человека.
Конечно, это могла быть секта, не имеющая к нашему делу никакого отношения. Но потом мы узнали, что они подготовили специалистов по ядерной физике. Некоторые из них работали в Тегеране. Другие готовились к переезду туда. Из пяти физиков трое занимались нейтронными излучателями, а еще двое работали в смежных областях.
Мы долго откладывали операцию. Мы понимали негативные последствия. Но все же отправили дроны… висеть над вашим городом. Да, тяжелые дроны, способные нести нейтронные излучатели. Мы знали, что они поймут, что это за дроны. Мы наделись, что они предпримут нечто.
Они были очень осторожны и в первые дни не сделали ничего. Но через два дня некоторые стали выезжать из Умани. Двое физиков улетели в Иран для того, чтобы поближе познакомиться с коллегами. Еще две молодые пары отправились путешествовать в Индию. И наконец, еще один — он обращался к некоторым из вас с пространными речами - выехал к тете в район бывшей Одессы.   Умань ежедневно покидают сотни людей, но — 7 из 32… почти четверть интересовавших нас. И подчеркну, все они — все! — находились в родстве с остальными.

- Если я правильно понимаю, - сказала Шуля, - вы задержали и изолировали 32 жителя Умани? Ведь в противном случае, вы бы не стали рассказывать нам об этом здесь и сейчас.

Наргез кивнула.

- У вас нет, не будет и не может быть судебных полномочий. А нам, чтобы судить их, нужны твёрдые доказательства. Все, о чем вы сейчас рассказали — любопытно. Но в чем они виновны? За взгляды мы не наказываем, за изучение ядерной физики  — тоже. Все остальное может быть простым совпадением, а даже если и нет, нам не в чем их обвинить.

Наргез снова кивнула. И сказала — у нас есть их признание.

?...

- Восприятие диктует действие. Пытки запрещены и это правильно, но никто не запрещал оказывать моральное давление. И мы поступили просто. Предложили им прогуляться в лес...

Коган рассмеялся.
-Вы хотите сказать, что смогли раскрыть тайную сеть Моссада потому, что они боялись котиков?

- Да!

- И они признались в том, что убили нунди? И кстати, как бы они это могли совершить?

- К сожалению, все не так просто. Мы получили всего два признания. Справедливости ради — остальные оказались мужественными людьми и не испугались. Но двух признаний достаточно, чтобы представить себе масштабы их деятельности…

Воцарилось молчание.

Шуля подняла руку. 
-Проясните нам насчет убийства нунди.

Али Карими извлек и кармана сигарету, закурил и ответил
— Мы знаем только то, в чем признались двое. Это совпадает отчасти с рассуждениями философствующего маньяка, Рубина. Мы, кстати, думаем, что он был их идеологом или чем-то вроде того.
Они рассчитывали на перемены в США. Как вы знаете, внутренние являются сторонниками восстановления сионистского режима, для них это принципиальный вопрос веры, часть их религии. К тому же визит нунди в город вызвал у наших друзей шок.  Они ощутили опасность. Одновременно, события в бывших США давали им новые возможности. И тогда они решили действовать.
Они хотели использовать единственный шанс — пусть небольшой — вызвать небывалый кризис, столкновение нашей цивилизации с цивилизацией нунди. Или, как минимум, попытались создать проблемы между нашими культурами. Не исключаю, что им это удалось. Ведь после убийства ни один нунди не вступил с нами в контакт.
Они понимали, что шансы не велики, но считали, что раз нунди стали входить в города (это явление не наблюдалось десятилетиями), то обнаружение их группы — только вопрос времени, а потому надо действовать.
Дальше, они рассуждали также, как мы — нужно найти психически нездорового человека, чьи телепатические сигналы сложно или невозможно вычислить, и направить его на цель. Это крайне сложно. У них есть два психоаналитика и один психолог - очень известный. Им поручили найти соответствующую личность и провести с ней нужную работу.
Увы, нам известно далеко не все. Мы не обнаружили в их файлах ничего, что указывало бы на то, что они исполнили задуманное. Кроме того, произошло ужасное событие, которые может нам сильно помешать.

Возникла пауза и Коган обнаружил вдруг, что все собравшиеся в комнате иранцы смотрят на него.

АНДРЕЙ

Впервые за многие годы Коган увидело зрелище, которое не видел в Умани никто со времен русско-украинского конфликта — тройной кордон охраны.  Здесь были не только уманьцы, но и китайцы, индийцы, иранцы и даже мексиканцы. Небольшой комплекс зданий и прилегавший к нему парк были окружены белой стеной.  Сотни вооруженных людей окружали парк по периметру. Для того, чтобы пройти туда, требовалось специальное разрешение Совета Умани, согласованное с представителями ополчений и Стражами.

Но больше всего поражали барражирующие над районом тяжелые дроны и пилотируемые аппараты. С нейтронными излучателями? — подумал он. Обтекаемые хищные контуры этих аппаратов вызывали ассоциации с инопланетными тварями. Бедные американцы, подумал он. 

Стражи опасались, что будет предпринята попытка отбить арестованных.  Уманьская история вызвала небывалый политический кризис.

Впрочем, Когана интересовали не те, кого тут охраняли. Андрей тоже находился здесь, но в отдельном небольшом здании на территории парка. Это здание было отсечено от остальной территории бывшего лепрозория изгибом белой стены — когда-то тут жил обслуживающий персонал.

Коган постучал в дверь и Андрей вышел через пару минут, он был в куртке и свитере — в городе похолодало. Ничего не говоря, они присели на скамейку, в тени все еще зеленых лип. Коган передал Андрею пакет с его любимыми черничными пирожками.

Коган наконец нарушил молчание идиотским вопросом
— Ну как тут все?

Андрей улыбнулся.
- Что ты имеешь в виду? Кормят вкусно, как и везде. Телефон, как видишь, оставили. Только на него могут звонить лишь два человека, а я — никому.

Коган закурил и закашлялся.

- Ты что?

- Теперь мало курю. Либо ничего, либо 3 сигареты в день. Но сегодня лимит будет нарушен.  Держи — он протянул Андрею плоскую фляжку с коньяком. Будешь пить из горла, а мне наливай сюда — он указал пальцем на металлический стакан-крышку.

Пригубив коньяк, они снова помолчали.

- Когда будет суд над ними? - спросил Андрей.

- Не знаю пока.  Много споров. И потом, собрать 500 присяжных трудно.  Жеребьевку у нас не используют, все же тут не Афины. Ну… не совсем Афины.

- Их вина доказана?

- Все очень сложно. На мой взгляд, доказаны лишь некоторые вещи, а именно: кто они и чего хотели. Закон — главный свидетель. Не меньше, но и не больше. Хороший врач лечит больного, а не болезнь. Правильный суд будет судить людей, а не преступление.

- А когда будет суд надо мной?

- Только после суда над ними.  Кстати, если ты чего-нибудь хочешь или тебя что-то не устраивает, это можно исправить. Меня уполномочили…

- Ничего не нужно.

- Могу ли я спросить — осведомился Коган — зачем ты это сделал?

- Кто спрашивает?

- Я. Но я не могу поручиться за то, что разговор сейчас не пишут.

- Это понятно.

Андрей глубоко затянулся сигаретой и его лицо заволокло дымное облачко. Глаза у него слегка слезились и он прищурился.

- В общем, было так. Пригласил я ее прогуляться в лес.  В то самое место. Когда мы пришли, сказал, что знаю, кто убил нунди. Что это сделала она.

- И что же Аглая?

- Солнышко мое ничуть не удивилось. Да, говорит, конечно. Я сама хотела тебе рассказать. Думала, ты сразу догадаешься, а ты все не приходил.

- Погоди минуту — Коган пытался собраться с мыслями.  — Как ты узнал?

- Я не знал. Были лишь подозрения.

 - Как она нашла нунди? Она что, следила за ним?

- Она не искала. Он, говорит, сам меня нашел. Гуляли мы тут с ним.

- Постой, Андрей… сам нашел… голова идет кругом у меня от всей этой чертовой истории... Что значит сам. Люди пытаются с ними поговорить десятилетиями и результат равен нулю. Только с детьми и только много лет назад они вели себя иначе. Хотя, Мурр... Он что, показывал ей картинки эти свои?

- Да ничего он ей не показывал. Он задавал вопросы. Вы, говорит, очень отличаетесь от людей.  У Вас другой запах, нечеловеческий. Вы не излучаете эмоции. Ваш поток мыслеобразов скручивается вокруг двух центров. Расскажите о себе.

- Скручивается, значит? Вокруг двух центров. Что это значит?

- А то и значит. Слушай, я вот тебе передаю слова Аглаи, которая передала мне слова Мурра. Откуда мне знать?

- И что потом?

- Ну гуляли так. Рассказала она ему про себя.  Гуляли день.  Условились встретиться на том же самом месте на следующий день. Она снова пришла. С пистолетом.

- …

- Он, говорит, не отреагировал никак. Когда я в него стреляла. Мне было его жалко. Это существо не сделало ничего плохого мне. Но я приняла решение.

- Почему?

- Она искала нечто такое, что могло бы все разрушить. “Дух разрушающий есть созидающий дух”. Хотела стать песчинкой, которая, попав в хорошо отлаженный механизм цивилизации, остановит его ход.

- У этой фразы есть продолжение, которое обычно забывают.  “Отрицательной страсти далеко не достаточно, чтобы подняться на высоту революционного дела; но без неё последнее немыслимо, невозможно, потому что не может быть революции без широкого и страстного разрушения. ”
Насчет запаха любопытно. Они принимала синтетические гормоны. Два центра… У нее было несколько личностей? Шизофрения?

- Такого медицинского диагноза у нее не было.

- Ладно… а ты? Ты - зачем?..

- Зачем? Ты бы послушал те разговоры о разорванных людях в лесах. Думаешь ей бы сошло с рук? Я еще не все записал. Не все, что мне там рассказали.

Коган вытащил из пачки вторую сигарету и сунул ее в рот. Он сказал:
- Не думаю, что те люди были разорваны. И израильтяне не были.

- И что же, по-твоему, с ними стало?

- Тамар говорила, что однажды нунди показали ей страшный мир.  Они сказали, что он находится совсем рядом с нашим. Причем, если обычно они путешествовали с ней по разным мирам, то, на сей раз, наблюдали его как бы со стороны. Они сказали, что даже в этом мире люди могут выжить. Если, конечно, у них много оружия и они умеют прятаться.

 - Вот значит что. Ну пусть так. Это ничего не меняет.

- Они бы, по крайней мере, оставили ей шансы выжить. Ты не оставил.

- Шансы, говоришь… провести остаток недолгой жизни в аду, это шансы?

- Может и не там. Может быть, в других мирах...

- Я этого не знал. И в любом случае, уже не важно. Что сделано, то сделано.

Коган хотел сказать что-то резкое, но остановился.

Он сказал:
 - И все же, в этой истории многое не сходится.

- Что, например?

- Где в ней они? — Коган показал большим пальцем на белую стену. Из-за стены раздавались возбужденные голоса, судя по звукам, там играли в волейбол.

- Может приложили к этому делу руку. Например, если она общался с кем-то из них. Или лечилась у их психологов.

- Судя по их записям и признаниям, не общалась и не лечилась.

- Записи и признания могут быть неполными. Ну или, значит, не общалась.

- Но как тогда объяснить такое совпадение с их задумками?

- Понятия не имею. Могу предположить – додуматься до такого способа убить нунди и тем самым повлиять на ход событий, было довольно просто.

- Почему нунди не покарали ее сразу после убийства?

- Думаю, не смогли расшифровать ее телепатические сигналы. Если бы я арестовал ее, я привлек бы их внимание к ней.

- Все равно не сходится. Почему нунди позволил ей стрелять? С чего ты взял, что в их этике вообще присутствует идея наказания? И, наконец, с чего ты решил, что она сказала тебе правду? Она была достаточно безумна, чтобы сочинить эту историю.

- По совокупности. Лев, не учи меня, как проводить расследования.


НАРГЕЗ

Коган удивился, когда к нему пришло приглашение на встречу с Наргез. Удивило и место, избранное ей — частный ресторан Периферии. В трех километрах от границы Уманьской Коммуны.

...Они сели за столик, официанты подали несколько блюд, выбранных Наргез, и испарились. В зале не было ни души.

Коган сказал:
- Вам, уважаемая, придется платить за меня. У меня нет серебра или золота.

Наргез рассмеялась.
- У меня — тоже. Платить не нужно.

Коган налил себе чаю и положил в рот кусочек рыбы.

- Ну рассказывайте, - сказала Наргез.

- О чем именно?

- Например, обо всей этой истории. Я уже выслушала десяток специалистов.  Теперь хочу послушать вас. Раз уж ваша Тамар отказалась со мной беседовать.

- Я не криминалист.

- Просто интересно ваше мнение. Почему Андрей стрелял? Вы не находите мотивы, изложенные им, сомнительными?

- Без комментариев. Позвольте, я не буду обсуждать это.

- Да я понимаю.  А почему нунди позволил стрелять в себя?

- Я не специалист по психологии нунди. Но… поскольку вы спросили, выскажу свою собственную гипотезу.  Нам неизвестны случаи смерти нунди. Что, если до этой истории они вообще никогда не умирали? Что, если они хотели познать смерть?

- Ага. Почему бы и нет.

- Увы… это единственное, что приходит мне в голову.

 Хорошо. Лев, я позвала вас не за этим. Мне важна сейчас ваша поддержка. Важна, как никогда. Нам необходимо провести операцию. Мы делаем все возможное. Эти события показывают, что ждать больше нельзя. Теперь все стало меняться, но слишком медленно.

- Раньше я бы с вами во всем согласился. Соглашусь, пожалуй, и теперь. Но с двумя оговорками.

- Слушаю.

- Во-первых, не приходило ли вам в голову, что нам не стоит ничего делать?

- То есть как?

- Вообще ничего. Нунди сказал, что, если мы ничего не сделаем, они вмешаются. Так может, пусть вмешиваются? Под Иерусалимом у них все получилось неплохо. Пусть отправят в ад этих чертей.

- Под Иерусалимом мы делали основную работу. Они вмешались в критический момент.  И потом… Вы предпочитаете, чтобы другая, непостижимая для нас цивилизация вершила судьбы планеты? Судьбы людей? Где тогда окажемся мы сами? Наши дети?

- Я знал, что вы это скажите. И ваш ответ отражает мои представления о вас.

- То есть?

- Вы - сильный и властный человек. Не из тех, кто пускает дело на самотек.  Но – берегитесь. Мы живем в мире, где большинство людей политически активны. Они хотят сами вершить судьбы человеческой вселенной, как это было в  Афинах… или в Будапеште в 1956-ом. Заводские собрания Будапешта не любили делегатов Советов, которые слишком много на себя брали. Афинское народное собрание изгоняло слишком влиятельных политиков.

- Лейб, наши родители в Мувман и других группах не боялись брать на себя инициативу. И потом, мы можем лишь предлагать, убеждать, действовать примером. Решения принимают все. Мы – не правящая партия.

- И все же, будьте осторожны, Наргез!  В той мере, в которой мы повторяем путь Афин, путь прямой демократии, мы встречаем те же опасности, с которыми сталкивались греки. Афины одерживали блестящие победы, но судьба победителей порой была плачевна. И аргумент, который привел сейчас я, приведут и другие. Зачем борьба, если есть могущественные силы, которые смогут сделать за нас всю работу?  Эти мысли не повлияют на мое решение помогать Вам. Но именно теперь велика вероятность того, что мы проиграем.

- А вторая оговорка?

- Вторая… честно говоря, я все больше ощущаю себя в стороне от всего. Как бы это объяснить. Мир становится далеким и чужим. Весь мир.

- Поясните.

Внезапно для самого себя Коган рассказал ей многое о себе.

Теперь была удивлена Наргез.

- Я думала, у нас будет разговор о политике. Вот как… Постойте, почему вы мне все это рассказываете?

- Почему бы и нет. И знаете что? Мне уже некому больше о себе рассказывать.

Наргез молчала. Потом улыбнулась.

- У нас тысячу лет назад жил великий человек, Шамс Тебризи. Он сказал: "Когда каждый пытается быть кем-то, ты будь ничем." Вы все время падаете в пропасть, и, для того, чтобы не упасть, пытаетесь держаться за что-то. Почему Вы так боитесь падения?

ЭПИЛОГ

Коган стоял в темноте, в лесу, его светящиеся часы показывали время - 4 часа утра. Он сам не вполне понимал, зачем сюда пришел. Он выкрикивал одно за другим имена - все имена, которые узнал от Тамар. Ничего не происходило. Лес был пуст. Никому здесь он не был нужен. Его крики неуместны. Какая-то глупость. Что ж, этого и следовало ожидать. Попрощаемся с последней надеждой.

Уходя, он мысленно прочитал стихи, которые были ему знакомы с детства и которые всегда отзывались эхом в его сознании:

В область сна вошли мы, словно
В очарованные страны.
О, веди нас прямо, ровно
Сквозь леса и сквозь туманы...

Яркая фиолетовая вспышка ударила по глазам. Духи леса обступали его со всех сторон. В черных небесах высоко над ним таяли красные огни.

- Лейб Коган...

- Здрасьте.

- Зачем ты пришел сюда?

- Покажите мне свои страны, хозяева снов.

- Все страны?

- А что, их много?

- Им нет числа. И они тебе сейчас не нужны.

- Тогда... Дай мне то, что мне действительно нужно, мастер желания!

Стало тихо. Когану казалось, что он окружен темными неподвижными валунами. Вокруг него появились мерцающие нити. Нет, не вокруг него. Они проходили сквозь него, связывая между собой камни, листья, травы. Они поднимались до небес, стремясь к звездам. Световая паутина дрожала и переливалась огнями. Он подумал о звездах и вдруг ощутил смертоносную тяжесть и далекое жаркое пламя. Осознав его мощь и то, что оно способно превратить его в пепел, он постарался отдалиться от него. Он ощущал биение жизни в мышиных норах и гнездах птиц, легкое безразличие ветра, холодную неподвижность земли. Он слышал бархатный шелест павшей листвы и чувствовал ее запахи. Он видел далекие огни городов и движения людей, их мысле-чувства - примитивные и сложные - причудливый узор, несовершенный танец. Он мог бесконечно перемещаться по дорогам, связывающим все вещи, скользя вслед за нитями световой паутины. Нервная живая вселенная лежала на его ладонях. Он подумал, что существа, окружившие его, дали ему самое драгоценное, что у них было - самих себя. Он видел, как они наливаются светоносной силой, которая стекается к ним со всех сторон, и осознавал их хрупкость. Они - тут он вспомнил Поля Клоделя - были чем-то бесконечно слабым, невинным, безоружным. Их спасала от боли - да, в том числе физической боли! - лишь широта космоса, которая принимала их в себя и растворяла в себе страхи, тревоги, несчастья, сомнения. Они желали исправления всех вещей потому, что были ими.

Потрясенный, оглушенный всем этим человек опустился на землю. Он долго сидел так, прислонившись к дереву и не видя вокруг себя больше ничего.

КОНЕЦ



***



Часть 2 МЕХАШЕФОТ (ВЕДЬМЫ)

Я не умру. И разве может быть,
Чтоб — без меня — в ликующем пространстве
Земля чертила огненную нить
Бессмысленною, радостного странствия.
Не может быть, чтоб — без меня — земля,
Катясь в мирах, цвела и отцветала,
Чтоб без меня шумели тополя,
Чтоб снег кружился, а меня не стало!..

Довид Кнут


Бежит весна топтать луга Эллады,
Обула Сафо пестрый сапожок,
И молоточками куют цикады,
Как в песенке поется, перстенек.
Высокий дом построил плотник дюжий,
На свадьбу всех передушили кур,
И растянул сапожник неуклюжий
На башмаки все пять воловьих шкур.

...О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мед, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба
И колесо вращается легко?

Осип Мандельштам


Он проснулся в прохладной утренней тишине. За окном еле слышно звучали чьи-то голоса, но вскоре и они стихли. "Я здесь" - мысль, промелькнувшая в голове, стала нитью, потянувшей за собой ворох имен, событий, обязательств. Реальность буквально обрушилась на него и это было неприятно.

Нечто иное, увиденное во сне, стремительно отступало в дальние дали. Он попытался остановить его, схватить - тщетно. Остался только слабый оттиск на песке, видение целого мира - огромного, прекрасного, трагичного и сложного.

Лео Коган встряхнул головой и проснулся окончательно. Он был дома и над городом скоро должна была разгореться заря нового дня. И нужно было вставать и идти на работу. Правая рука потянулась за чашкой кофе. Ах да!

Он встал и направился к холодильнику. Достал оттуда высокий круглый стеклянный стакан с ледяным кофе, долил молока, вернулся на веранду и уставился в окно, откуда лился свежий воздух.

Прохлада - вот спасение и отдых. Впереди проклятая жара проклятого города. Раскаленный асфальт Яффо.

Он включил компьютер, проверил почту. Стал одеваться и перед тем, как выйти, написал и отправил в личку сообщение - "Томар, где ты, в каких мирах?"

***

Рабочий день близился к концу, но мусорное ведро было полупустым и тележка катилась легко. 6-часовой рабочий день, прошу заметить! И всего 4 дня в неделю. Коган в очередной - уже который по счету раз! - благословил Нидаля. Повезло же, что минагель (начальник - прим.) - мусульманин. И просто хороший человек.

Нидаль и его двоюродный брат брат, Рами, владелец фирмы, были пофигистами. Они платили рабочим гроши, а большую часть денег, которую направляла им мэрия, клали в собственный карман. Иногда они задерживали зарплату неделями, вкладывая деньги в какие-то махинации, и Коган считал, что однажды это плохо кончится. Но они не слишком наседали на рабочих, в отличие от начальников-евреев, с которыми Коган работать не мог. К тому же он был в хороших отношениях с Нидалем. Здесь, в Яффо, городе, протянувшемся вдоль побережья почти до самого Тира, повсеместно господствовали иудеи, тогда как христиане и мусульмане оставались угнетенным меньшинством. Когану не нравилось происходящее, взгляды свои он не скрывал, и это, в свою очередь, пришлось по душе Нидалю.

- Ну где Рами?, - спросил подъехавшего к ним Нидаля пожилой хасид.
- А что?
- Возле подъезда грязно, мусор не вывозят третий день.
- Рами трахается.
- Что?
- Он трахается. Что ты хочешь?
- Ты ненормальный.
- Точно .

Коган, давясь от смеха, плюхнулся в машину.

- Лео.

- Что?

- Ты из коэнов?

- Так считается. Высшая каста у евреев. Под нами левиты и простонародье, исраэлим.

- А твоя подруга тоже коэн?

- Нет, она - леви.

Нидаль задумался. Потом спросил - так твоя подруга под тобой?

- Молодец, догадался.

Нидаль рассмеялся.

- Лео, ты мишуга, я тебя люблю.

- Когда свадьба?

- Чья?

- Наша с тобой.

- Лео, ты долбаный псих.

- Давай сигарету.

Нидаль ударил босой ногой по педали, сделал поворот и притормозил. Коган полез наружу.

- Лео.

- Что?

- Вот сигарета. Слушай. Завтра большая инспекция. Приезжает властительница Делия. С самого Лесбоса. Работайте, махайте метлами. Чтоб все было хорошо.

- Сделаем.

Коган развалился на скамейке в тени большого кипариса, вдохнул его запах, и только потом закурил.

Может быть, вечер будет прохладным и медитация - удачной. Но мысль о медитации и прохладная тень кипариса уже погрузили его в то особое состояние, которое предшествовало наступлению тишины. Он замер, держа в руках сигарету, затем бросил окурок в песок под ногами. Это неправильно - пришла мысль, но ее быстро смыло. Тишина нахлынула сверху и изнутри. На сей раз пришла особая тишина, полная очарования, легкой радости... с редкими всполохами солнечного света. Он сидел, почти не двигаясь и не обращая внимание на время - время, которого больше не было.

***

Огненный закат сменился темнотой, зажигались вечерние огни, но перед глазами все еще плыло бесконечное оплавленное жарой месиво зданий - унылых бетонных коробок, серых и желтых, бесконечных улиц, неизменно заполненных транспортом. Автобус немыслимым образом лавировал между электромобилями, бусиками и мото, проходя буквально в сантиметрах от них, никого не задевая. Здания, люди, машины, острые лучи солнечного света, больно бившего прямо в глаза, сливались в сплошную раскаленную пеструю массу, в то, что в далекой Индии назвали бы словом "Пракрити"...

Коган прикрыл глаза. Он собирался писать статью, но это оказалось невозможно, слишком устал. Он уже почти спал, когда автобус остановился в нужном месте. Слиха, рэга... он встал, осторожно протиснулся между пожилой марокканкой и двумя девушками в хиджабах и наконец покинул душный автобус. Еще триста метров, теперь сюда, направо... ноги сами несли его.

Он поднялся на третий этаж ничем не примечательного дома, позвонил в ничем не примечательную дверь и стал ждать. И заключил в объятия Томар.

***

Он очнулся, выбрался из сладкого тумана, лишь спустя несколько часов. После душа. Вернулся к Томар и осторожно лег на край большой кровати. Подальше от нее.

Томар улыбнулась.

- Помнишь, я рассказывал тебе сон о лабиринте? Вчера ночью было кое-что посерьезней.

- Что же?

- О, целый мир. В нем почти все было таким, как я хотел. Дело, устройство планеты... Мне показалось, он был даже лучше, чем мы заслуживали... мы все. И еще, в нем главными были не люди.

- А кто?

Коган указал рукой на соседского кота, который временно жил у Томар, а в настоящий момент спал на тумбочке, свернувшись калачиком.

- Вот они!

- Они и сегодня руководят.

- Да, только они были в 20 раз больше и, пожалуй, в 1000 раз умнее.

- Чего же там тебе не хватало?

- Тебя, дорогая... Прости, но без тебя я не могу… Вот я и сбежал. Но потом мне очень захотелось туда вернуться.

- Ах вот значит как!

- Нет, я не то хотел сказать... то есть... дело вовсе не в этом... ну... я...

- На колени, раб!

Коган встал на колени и обнял ноги Томар. Она взмахнула простыней и обернула ее вокруг него и себя, как плащ.

- Я - Дана выжженная, властительница Ойкумены! Я - Деметра созидающая, следящая за ростом злаков! Я - Калипсо - та, что скрыта и скрывает, та, что видит ваши тайные дела и мысли! Я - дух Артемис - богини справедливости, суда и охоты!

- Теперь ты нагнала на меня настоящей жути...

Тамар плюхнулась на кровать и сказала: Давай смотреть персидское кино.

***

Четверг был для него выходным. Вся ойкумена упорно трудилась в этот день, а Коган ощущал себя вне сумасшедшего мира, погруженного в бесконечную работу. Чувство приятное – он любил этот день.

Поцеловав спящую Томар в голую руку, он оделся, отхлебнул холодного кофе и направился в город. На углу улицы Тхият Исраэль его уже ждали. Двое молодых мусульман в полосатых рубашках, потертых джинсах и фесках. Ничего не говоря, они двинулись вперед, и Лео Коган поплелся за ними. Утренняя прохлада еще держалась, ибо солнце не успело ее растопить, и он дышал полной грудью. Но в маленьком кафе перед мечетью оказалось неожиданно душно. Духота усилилась, когда охранник закрыл двери.

Он сел возле окна и сразу же придвинул к себе крохотную чашку с восхитительным горячим кофе и тарелку с арабским печеньем. Потянул из кармана сигарету. Теперь ему стало комфортно, все было на своих местах. Насколько возможно в данной ситуации.

- Уважаемый шейх Раид, Салям.

- Салям, Лео.

Немолодой мужчина, плотный, чернобородый, с проседью, уселся напротив него.

- Как здоровье внуков?

- Слава богу, живем. Младший вот только болеет. Отправили его в больницу вчера.

(Там его будут лечить врачи-геи – подумал Коган, но вслух этого не сказал).

- Надеюсь, ничего страшного?

- Врачи говорят, он там проведет пару недель. Иншалла, выкрутимся.

- Иншалла.

- Как твоя газета?

- Не жалуюсь, статьи берут, платят неплохо. Однако…

- Что?

- В последнее время цензура усилилась, и это не от редакции. Идет с самого верха.

- Не удивительно.

- Что скажет об этом уважаемый шейх?

- Что тебе сказать – шейх заговорил на иврите – скоро станет жарко.

- В Персии или здесь?

- Везде, я думаю.

- Вот оно как…

- Лео, сам ты что думаешь?

- Ну что… ненависть народная на прежнем уровне, прибора для измерения у меня, конечно, нет, но на уровне ощущений перемен не вижу. Это если про низы и их отношение к ведьмам. А если про лиц духовных, лиц, так сказать, решительного склада… много стало ваших на всех позициях. Очень много. Ровно то же самое у иудеев. Христиане, правда, в стороне. Но ведь не вчера началось. Радикалы прут вперед по всем направлениям.

- Верно. Не вчера. У иудеев тот же путь. Вчера встречался с ними.

- Рабанут? (Раввинат – прим.)

- Тебе лучше не знать. Встреча была. Не верят они нам. Сопротивление растет, но нам не доверяет. К сожалению. Ты знаешь, я верю, мы должны держаться вместе. Бог у нас один. Дело одно.

- Подробности?

- Нет.

- Как бы вы все не ненавидели ведьм, раскол между иудеями и мусульманами, похоже, непреодолим, не так ли?

- Пока… но потом посмотрим. Надвигается война. Настоящая война.

- А вот в это я не верю. Недавно писал. Это невозможно.

- Все говорят. Будет война. Ведьмы на этот раз не отстанут от Персии.

- И прежде говорили, 8 лет назад, а кончилось, как всегда. Рейды свободы и «Зона освобождения в горах Загрос”. С чего бы что-то поменялось. Они негодяи… точнее негодяйки, но не идиотки. Они не осмелятся развязать большую войну с большой соседней страной.

- Лео, Лео, Лео… я читал твою статью. Все вроде логично. И других читал, тех, кто пишет то же самое. Почти теми же словами. Но что-то мне шепчет – “он ошибается”.

- Вопросы веры не обсуждаю, твоя вера остается при тебе. Тут ничего не могу сказать. По всей логике большой войны не будет, а вера – не по моей части. Со мной Аллах не беседует.

- Вот и я говорю. Не беседует он с тобой, хабиби.

- Скажи, что теперь можно писать о твоих делах, а что - нет?

- Ничего нельзя. Совсем ничего.

- Насколько все далеко зашло!

- Иншалла, Лео, грядут новые дни, трудные дни. Вернутся старые добрые времена. Даже иудеям место найдется…

***

Коган вышел на улицу и не смотря на гнетущую жару, ему стало легче дышать. Чем дальше, тем меньше он мог общаться с ними. Раньше любопытство и профессиональные интересы брали верх, но теперь его тошнило. Почти физически. Из-за них. Или нет.

Он остановился. Чувство страха, медленно поднимавшееся снизу, из глубин подсознания, вызвавшее тошноту, было связано не столько с уважаемым шейхом, сколько с усилившимися слухами о войне. Кажется, он сам начинал в них верить. Да ну. Ухо от селедки (он вспомнил фразу из старинного польского фильма). Именно так. Ерунда. Чушь. Пропаганда.

Мысли медленно отступили, и он ощутил голод. Так. Ароматная фалафель, хумус, жаренный картофель, овощи.

…Коган испытал гастрономический оргазм, вместе с ним и жажду, отхлебнул горячего чаю. Он очень любил эту еду. На севере, на родине предков, не умели готовить, и лишь здесь, на Ближнем Востоке, его семья, как говорили, обрела теплую родину и вкусную пищу. Насчет теплой родины он бы поспорил – он не выносил жару и сионистов. Но вот насчет еды, тут, товарищи, мы вынуждены согласиться.

Впрочем, сионисты давно исчезли, остались только исторические реконструкторы - любители поиграть в правительство Бен-Гуриона. Масса религиозных ортодоксов - харедим буквально затопила сионистское светское меньшинство. И не удивительно – 10 детей в традиционной религиозной семье плюс достижения медицины 21 века сотворили демографическое чудо. Позднее череда войн подорвала могущество Израиля, а потом… много всего случилось потом, включая резню 5 ияра (знаменитые 5\2, о которых сочинили позднее целые кабалистические трактаты), когда были разгромлены последние оплоты светских евреев… И совсем уже потом Сестринство установило власть над всем Средиземноморьем, переименовав его в Ойкумену. Столицей стал остров Лесбос, Иерусалим – в который раз в истории! - превратился в дымящиеся руины, где лишь теперь, спустя 30 лет евреям разрешили строить поселения из отливавшего золотом иерусалимского камня. Вся жизнь сосредоточилась на Побережье. Пан-эллинистическая цивилизация Сестринства (как называла она себя) или ведьм (как называло их большинство населения) вновь господствовала на всем пространстве от Тулузы до Дамаска, как в древние времена, но ее сторонников оказалось ничтожно мало…

Коган вздохнул. Его собственное движение было давно разгромлено. Идея многонационального восстания народных низов за коллективную собственность и самоуправление - прямую трудовую демократию не находила поддержки в современном мире. Имя Фра Дольчино мало что значило для современников, как и имена Михаила Бакунина и Отто Рюле. Человеческая вселенная раскололась из-за противостояния религиозных общин – иудеев, мусульман и христиан… Это была эпоха победившего религиозного фундаментализма, ультраконсервативных сект. Классовое разделение не находилось в центре внимания в мире, который всегда стоял в шаге от межконфессиональной резни и погромов. Интернационализм стал непонятен. Интегральные учения, мечтавшие об единстве вер – исавиты, симавиты и другие, были уничтожены. Бесправное большинство трудились на небольших фабриках и агрофермах, но его представители ненавидели друг друга больше, чем своих хозяев. Хозяева же финансировали духовенство, которое зачастую состояло из их собственных отпрысков.  Религия оказалась ничем иным, как продолжением экономики и власти.

Коган любил вспоминать старинную историю времен греко-турецкой розни. Проводник вел ученого мимо заброшенных поселений на Кипре. Он заботливо предлагал уставшему путнику отдых, угощал его вкусными лепешками и фруктами, гладил и целовал своего ослика. Ученый спросил, кому принадлежали в прошлом эти брошенные здания. И проводник удивился: “Какие здания? Ах эти… тут жили свиньи, мы выгнали их”. Добрый проводник просто не замечал строений, некогда принадлежавших другому - ненавистному народу, словно они были для него невидимы. Весь Ближний Восток в одной истории.

Церкви, мечети и синагоги, где определялась картина мира необразованного населения, оказывали своим беднякам поддержку. Кто же откажется от бесплатного мешка риса, от муки и, особенно, от сахара… У нас все, как в Персии. За одним исключением.

Над этим мрачным миром, твердо сцементированным “духовными скрепами” и раздираемым смертельной враждой, возвышалась террористическая власть Сестринства. Невообразимо далекая от 99% населения группировка управляла Средиземноморьем с помощью насилия, опираясь на огромное научно-техническое превосходство.  Их вера в науку, их странная псевдо-эллинистическая религия и не менее странные сексуальные ритуалы были чужды и непонятны большинству жителей Ойкумены.  Впрочем, кто-то считал их возрожденным греческим полисом, и уж, конечно, они сами так о себе думали: “Мы – Спарта и Афины!”

***

Он достал ноутбук, открыл свои тексты в сотый раз и вдруг, отбросив колебания, послал их Томар:

...Я вижу лица друзей и твое лицо в тихом сумеречном пространстве. В душных мегаполисах Азии, в прохладном вечернем Иерусалиме, в строгих европейских городах, под каменными покровами зданий происходят миллионы событий и почти беззвучны движения губ. Печаль и радость разлиты в мире.

...Сквозь оконные стекла я вижу распахнутое пространство. Где-то холодно, где-то дует теплый ветер и жалобно скрипят качели, и бегут поезда по светлым пыльным просторам, где-то читают газеты и вяжут шерстяные чулки, и играют на гитаре, и вдыхают запахи ночи, и просто смотрят на звездное небо.

...Белый мир новостроек. Летом ветры поднимают пыль и бросают ее в подъезды домов. В полдень проходим мы по немноголюдным городским кварталам. С голубых небес к нам тянутся солнечные лучи. Стуча ботинками по исчерченным меловыми рожицами мостовым, мы пытаемся спрятаться от пустоты, разъедающей нас изнутри. Ибо она там - за теплым дневным пространством.

...Мы знаем, как блестят волны в светлом море и как дни становятся короче и наполняются радостным ожиданием, и вот, наконец, мы легко отрываемся от земли и парим в плотном воздухе. А потом покидаем песчаные отмели. Мы летим к островам и ветер покорно струится вокруг наших тел.

...В голубом вечернем небе разливается мягкое желтое сияние. О чем думают люди в эти минуты? О работе своей, о горящих в ночи кострах, о будущем. Когда же радость, с таким трудом обретенная, коснется, наконец, их лиц?

...Жить в домах с черепичными крышами, в городе, окруженном лесами. Видеть скользящие по небу облака, видеть в разрывах облаков голубые просветы.
Холодными вечерами собираемся мы на террасах и обмениваемся нашими дневными впечатлениями, и ждем наступления ночи, и радостно вглядываемся в угольно-черную тьму, сквозь которую проступают незнакомые созвездия. И приходит забвенье и начинается новая жизнь.

***

Он вернулся домой, когда совсем уже стемнело, она что-то делала на кухне, а он сразу же отправился в душ. И только потом, свежий и чистый, предстал перед Томар.

Не говоря ни слова, она поставила перед ним чайник и полупрозрачный стеклянный марокканский стакан с красно-золотым узором - его любимый , но потом, быстрым движением, будто спохватившись, сама налила ему зеленый чай - тонкой струйкой.

Придвинула блюдце с пахлавой.

- Ешь, пей.

- Ты такая щедрая.

- Ты... ты написал это сегодня?

- Нет. Очень давно.

- Ты не показывал. Почему?

- Я... не мог. Понравилось?

- Свежее дыхание, свет... много воздуха.

- Спасибо.

- Твоя госпожа счастлива сегодня...

- Но?

- Ты написал это давно. И не мне.

- Неважно.

- Почему неважно?

- Потому что ты - моя последняя и единственная женщина. И знаешь... Вдруг я усну и снова окажусь в каком-нибудь другом месте, там, где не будет ни тебя, ни всего другого – всего, что мне близко? Я не хочу просыпаться.

- Разве ты был несчастлив в том, другом мире? Ведь он был создан для тебя.

- Это было менее половины от настоящего счастья. Теперь мы живем в ужасном месте. Но у меня есть ты. Место, где у меня нет ни тебя, ни мира - ад.

***

Утро следующего дня оказалось прохладнее, чем обычно и свежий ветер с моря ласково дотрагивался до лица Лео Когана. Когда-то в этом море плавали триеры из земли Яван – благословенной Ионии.  Теперь на горизонте мелькали порой многоярусные транспортные и военные корабли Сестринства, но он не хотел о них думать. “В греках было больше света, чем в христианах, обративших их в свою веру” – слова Ауробиндо Гхоша сами всплыли вдруг из глубин памяти.

Легкий голубой свет, падавший с неба, вдруг наполнил его. Будто само небо опустилось вниз, приняло в себя. Просторная тишина, разливавшаяся вокруг, стала ответом на его вопросы, утоляла его желания. Бесконечная трепетная полнота заговорила с ним на беззвучном языке. Наваждение длилось несколько минут и пропало.

Он встряхнул головой. Если бы только он мог жить в световом просторе! Беда в том, что часть его существа вовсе не желала этого. Она хотела постигать вещи, изучать политику и экономику, любоваться красотой древней живописи, помогать переменам в духе близких ему социальных идей, любить Томар и дарить ей слова. Она хотела привычных радостей, тончайших или грубых наслаждений, с которыми свыклась. Он был надежно прикреплен к миру множеством цепей, не хотел разрыва и потому не мог ринуться вперед, в открывшийся впереди светлый океан. Он был обречен странствовать на Побережьях.

И еще ему хотелось есть.

… Нет, рано. Он  зашел в небольшую лавку, выдал продавцу-подростку несколько шекелей и взял стеклянный конический стакан с ледяным тутовым соком. Рубиновая жидкость стремительно утоляла и голод, и жажду и в этом тоже пребывали восторг и бьющийся пульс жизни, пусть и не столь возвышенной.

Он направился было к остановке автобуса, но тут одернул себя – теперь не до скупердяйства! Времени мало… Остановил электротакси и, плюхнувшись на переднее сидение, сказал шоферу – “Дворец правосудия, Храм Артемис”.

*** 

Теоретически, следовало заранее позвонить и договориться о встрече, но Коган предпочел этого не делать. Он решил, что дверь в покои Хюлии откроет наглость, а не вежливость.  И еще ее любопытство, конечно.

Поднявшись на второй этаж Дворца, он прошел мимо мраморных бюстов семи величайших властительниц и остановился перед массивными деревянными дверьми. Перед ним стоял рослый полицейский в черной кожаной форме, усатый, мускулистый – все как полагается.  В его внешнем виде присутствовала какая-то злая ирония, издевка, насмешка, но Лео, остро ощущавший это, никогда не мог понять, в чем тут дело. Форма как форма. У основной массы населения она вызывала не улыбки, а ненависть – геев, охранявших порядок в городах Ойкумены, защищала от немедленного физического уничтожения лишь военная и научно-техническая мощь Сестринства, чью власть они в свою очередь обеспечивали. Для властительниц они были не вполне мужчинами, и потому отчасти (но лишь отчасти!) людьми, для простонародья – извращенцами и предателями, изменившими вере отцов, прислужниками язычниц и коллаборационистами.

Полицейские, мелкие чиновники, врачи, инженеры, преподаватели в училищах и светских школах - геи стали средним сословьем в этом странном мире. Многие из них вовсе не спали с мужчинами, фактически имели жен и заводили с ними детей, все знали об этом, разумеется, но с некоторых пор Сестринство перестало обращать внимание на столь вопиющие отклонения от нормы. Слово “геи” все больше ассоциировалось с социальным положением, а не с сексуальной ориентацией. Как ни странно, это только усиливало ненависть простонародья к ним.

- Вам что?

- Лео Коган пришел на встречу с властительницей Далией. Просто передайте ей, что я здесь.

- Ждите.

Коган не слишком надеялся на результат, и все же не удивился, когда спустя 5 минут его позвали.

***

Властительница, одетая в серые джинсы и розовую футболку, сидела на стуле, закинув ногу на ногу.   Увидев Когана, поправила очки.

- Здравствуй, дорогая Хюлия!

- Лео, я много раз просила не называть меня этим именем.

- Он подошел к ней вплотную и поцеловал в губы.

- Какая мерзость! - Она демонстративно вытерла рот тыльной стороной руки. - Я запрещала тебе целовать меня в губы, а ты все время делал это!

- Ты все время что-то запрещала. Но тебя возбуждало, когда я нарушал некоторые запреты.

- Садись.

Она указала на стул. Сказала смягчившись, немного плаксиво, тоном, каким иногда говорят с детьми: “Ну что ты хочешь?”

Коган уселся рядом, и достал сигарету.
- Разрешишь?

- Кури.

- Хюлия… Прости, что называю тебя этим именем, но я не в силах обращаться к тебе официально. Я пришел с вопросом. В конце концов, я - тоже часть этого мира, в каком-то смысле даже часть твоего личного мира. Даже теперь… Просто скажи мне, что происходит.

- Что ты имеешь в виду?

-Ты поняла меня.

Хюлия задумалась, а Коган стал вертеться в поисках пепельницы, обнаружил блюдце с чашкой недопитого фруктового чая, переставил чашку, взял в руки блюдце и использовал в качестве пепельницы.

Хюлия сказала: “Все должно измениться. И на сей раз перемены будут более радикальны, чем в прошлом. Мы преобразуем мир.”

- Причем тут Персия? Вы же хотели строить новые типы Т-реакторов, летать на Марс. Ну летите. Зачем вам Персия?

- Само существование иранского государства  - оскорбление Сестринства. Власть мужчин над страной-гигантом, власть патриархальной религии над 150 миллионами наших сестер – это позор, унижение. Персия несовместима с нами. Или они, или мы. Пока они существуют, мы не будем в безопасности. Их уничтожение – вопрос дней.

- Минуту. Ты… ты хочешь сказать, что вы правда собрались на войну? Не рейды свободы с похищением девочек, не помощь партизанам-езидам в горах Загрос, а настоящая большая война, оккупация Персии?

 Хюлия высокомерно сказала – “Ты выглядишь таким удивленным”.

-Еще бы.

- А мои слова настолько неожиданны?  Разве все наши идеи и практики Сестринства не подтверждают их? Не вели к ним? Разве ты не знаком с нашим учением?

- Одно дело - учение, идеология, другое - реальность.  Вы не сможете принять такое решение, поскольку оно невыполнимо. Следовательно, не примите его.

- Много ты о нас знаешь!

-Ты серьезно?

-Что несерьезного в моих словах?

-Все.

-Так. Если продолжишь в том же духе, придется указать тебе на дверь.

- Хорошо. Если ты думаешь, что это стоит объяснять, могу объяснить. Я только не могу поверить сейчас в то, что ты… у меня появилось ощущение, что ты издеваешься. Черт возьми, Хюлия! Вас, сестер всего 2,5 миллиона!

- Не в моих правилах издеваться. Ну говори, говори, если сильно хочешь…

Коган откинулся на спинку стула, затянулся сигаретой:

- Во-первых, соотношение сил. Ваши вооруженные силы со всеми резервами насчитывают не более 200 тыс. Ибо ваши энергетические установки, коммуникации, заводы, научные эксперименты столь велики и сложны, что требуют множество людей… точнее сестер… не смотря на роботизацию. Ваша военная каста, состоящая из профессионалок - контрактниц, не слишком велика, остальные воевать не могут, не умеют, не хотят. Их порадует лишь война на экранах, пока она их не затронет… Вы силой забираете у народов Средиземноморья самых талантливых девочек, мобилизуете их в Сестринство, обучаете и продвигаете вверх наиболее талантливых. Однако, не более 10 процентов становятся военными, остальные не умеют держать в руках оружие. Мобилизация, следовательно, будет малоэффективна, даже если вы решитесь ее объявить. Между тем, население Персии – 300 миллионов и она занимает гигантские территории от Междуречья до Герата.  Нечего и думать об оккупации. Даже Средиземноморье с его 200 миллионами вы контролируете с трудом.  У вас нет военных, людских, экономических ресурсов для удержания такого гигантского региона.

Во-вторых, население Персии вас ненавидит, точно так же как народы Средиземноморья. За ваши нападения, угрозу войны и тайные убийства, за вашу ненависть к их вере, за ваше язычество и лесбийские оргии, и, в особенности, за ваши похищения девочек. Даже если вы сможете победить их армию, вам придется иметь дело с герильей, партизанщиной.  Это означает расходы и потери таких масштабов, что выгоды для вас будут ничтожны, а риски – огромны. Никто за последние столетия не мог покорить Персию. Даже одно только Междуречье, в прошлом Ирак, не смогла покорить в начале 21 века тогдашняя сверх-держава, США. Спустя годы, американцы отказались от борьбы и ушли под натиском партизан, потеряв столь много, что их международное влияние серьезно ослабело, а финансы были подорваны. Даже США с их невероятной для своего времени военной и экономической мощью, потерпели военное поражение от рук герильи… и еще - интеллектуальное поражение, не сумев установить над Междуречьем полноценный контроль большой длительности. То же самое случилось с ними в Афганистане. Результатом стала геополитическая катастрофа, последствия которой мы наблюдаем до сих пор, спустя почти полтора столетия! Багдад перешел под контроль врага США, Персии и ее союзников… вашего врага. И вот теперь вы - 2,5 миллиона сестер - намерены покончить и с Междуречьем, и с Персией, и с Афганистаном, ставшими единой державой? Оккупация, полное подчинение? Смешно, немыслимо, невозможно!

В-третьих, ваша пропаганда трубит о скором и быстром взятии Багдада – экономической столицы Персии. От Кербелы до Багдада тянется сплошная полоса жилых кварталов – 100 км. Я не могу постичь, как вы намерены взять такой город, точнее городскую агломерацию, да еще в короткие сроки! Бой в условиях города – тяжелое испытание, ваши технологии вам мало помогут, в вас будут стрелять из каждого окна. Затяжная война истощит ваши силы – см. пункты 1 и 2. Я спрашивал военных экспертов – у вас нет сил для того, чтобы окружить и взять штурмом 20-миллионный город. Вы можете, конечно, его разрушить. Но какой вам толк в руинах?

В-четвертых, армия.  Персы располагают регулярной армией в миллион человек, их резервы практически безграничны. Согласен, в военном и научно-техническом отношении превосходство за вами. Вы опередили их на полвека, у вас преимущество в технике, в ее качестве и количестве. Но ведь их много. У них есть свои разработки… Они отстают от вас, но они – не идиоты, у них есть наука, есть оборонная промышленность. 

В-пятых, тыл. Ваша империя с трудом удерживает контроль над покоренными народами Средиземноморья. Если вся ваша армия застрянет в Персии, как вы намерены удержать в повиновении эти народы?  Еврейские фанатики Кирены и Яффо, исламистское восстание в Египте и бунты в Анатолии – вот что вас ждет. Вспыхнет все Восточное Средиземноморье, а это 100 миллионов. Никакие геи, вооруженные старинными автоматами, эту массу не удержат.

В-шестых… ну в общем, это военная и политическая авантюра.  Ваше руководство не глупее меня и на такое не пойдет.

Хюлия улыбнулась.

- Ну хорошо, ты высказал свое мнение. Я тебя не просила. Ты же так любишь говорить. Как все мужчины.

- В моих словах есть ошибка? В чем она?

 - А ведь на самом деле я тебе уже все сказала. Ты мог бы сделать все надлежащие выводы, если бы хотел. Но ты не слышишь меня. В тебе нет умения слушать, нет душевной тонкости, нет терпимости и открытости к чужому мнению. Поэтому ты не понимаешь нас.

Коган стряхнул пепел на блюдце и раздраженно сказал:

- То, что я услышал, - сплошная идеология, то, во что ты веришь.  То, о чем говорил я  - реальность.  Невозможна практическая реализация идей, если для этого нет материальных ресурсов. Да и нематериальных тоже.

- Сестринство существует для реализации мечты – мечты о свободе женщины, которая 5 тысяч лет была вашей прислужницей и рабой. Мы – воплощение свободы. Если бы мы не могли сделать то, для чего предназначены, наше существование не имело бы смысла. И мы превосходим вас во всем, наша техника опережает всю планету. Не стоит мужчинам нас недооценивать. Мы захватим Багдад – сердце персидской экономики. Покорим Кербелу и Неджеф, их священные города. А потом разрушим Тегеран – их политическую столицу, гнездо интриг, центр исламизма. Мы воткнем нож в сердце патриархата.

 - Ну да. Воплощение свободы. Не вы ли сожгли Коммуну Тулузы полвека назад, место, где братство свободных мужчин и женщин установило систему самоуправления на фабриках и Т-станциях? Вы терроризировали Средиземноморье годами, устраивая криптии – убивали самых выдающихся представителей христиан, мусульман и иудеев. Вы – цивилизация-паразит… прости, паразитки, в чьи руки попало волею судеб наследие погибшей европейской культуры, ее знания и технологии, созданные общим трудом мужчин и женщин. Теперь вы паразитируете на нас, собирая налоги с 200 млн… и, кажется, намерены поработить еще 300 миллионов, чтобы потом грабить налогами их. Ваш режим – диктатура, которая опирается на террор. А ваша идеология, этот ультра-феминизм – обычный национализм, почти нацизм, только в гендерной форме, как говорил один мой друг, ныне покойный. “Мы самые лучшие и, одновременно, самые обиженные и несчастные, нас все веками обижали, так что теперь нам все позволено, оторвемся над недорасой мужчин!”.  Что-то подобное говорили в прошлом все националисты.
Тонкости нет во мне… Не знаю, что ты там называешь тонкостью, но мерзость, которую ты тут мне излагала, плавает в морях лицемерия.

- Вот и поговорили. Превосходно, как всегда. Вон!

- Надеюсь, властительница Дана, в отличие от тебя, хотя бы в состоянии трезво оценить свои возможности. Все же вы отбираете своих вождей по способностям.

- Властительница Дана уже приняла решение. Она прекрасна, наша Дана выжженная!

Коган, направлявшийся в этот момент к двери, остановился.

- Ты делишься со мной подобной информацией?

Хюлия поправила очки. Пожала плечами.

- С кем ты можешь поделиться этим знанием? Со своими мусорщиками – тупыми потными мужиками? Они каждый день рассказывают друг другу байки про сестер-лесбиянок. Одной больше, одной меньше.

- Что, если я  напишу в газету? В Джерузалем Пост? У нее много читателей, причем, не только в Ойкумене.

- Не напишешь.  Редактор не пропустит. И вообще, давно пора закрыть вашу фирму. Чем я и займусь.  Хорошо, что напомнил.

- Не жалко? Все же, старейшая газета на Святой Земле.

- Значит, пора ей, старушке, на покой.

***

Он сидел на скамейке, в саду, под длинной тенью кипариса – вокруг не было никого. Достал планшет и набрал адрес человека, с которым можно было связаться только по специальной секретной линии.  Вопреки словам Когана, Ясер Альтарахони, автор той самой цитаты об ультра-феминистках, а также, серии книг об истории Египта, переводов на арабский язык работ Чарльза Рива и маленькой запрещенной брошюры о Парижской Коммуне (в ее описании слишком угадывались симпатии к Коммуне Тулузы), был жив и здоров. И хотя Лео Коган не питал никаких надежд, он все же поведал активисту самой крупной из известных ему групп единомышленников – в ней было в самом лучшем случае полсотни людей в Каире и дельте Нила – о своем последнем разговоре. Другая группа их общих друзей, Аль-Коммонах, находилась в Багдаде…

***

Он возвращался домой вечером. Потемневшее небо тяжелым куполом накрыло кварталы старого Яффо, а ведь недавно еще полыхали здесь огненные закаты. Несколько крошечных капель коснулись лица, налетел порыв свежего ветра, но тем все и кончилось – дождя не было. 

Коган бережно сжал дорогущий планшет, укутанный в два пластиковых пакета,  присел под тентом в одном из прибрежных кафе. Убедившись, что кругом сухо, достал  его, нашел нужный текст и отправил Томар:


На исходе летнего дня удлиняются тени, солнце больше не выглядывает из-за спин многоэтажных зданий. Из глубины улиц, из глубины дворов, укрытых густой зеленой листвой, звучат голоса детей, где-то шумит, сбиваясь на хрипы и, наконец, умолкает мотор...
Раскрываются вечерние небеса.

***

Пусть уступчивое время приходит в каждый просторный дом, принося забвенье. Пусть проходит за месяцем месяц, за годом год. Вернутся поезда на старые вокзалы и небо будет мерцать в вечерние часы.

***

Дымные и светлые поля нашего города. Мы - голые осиротевшие зимние деревья, бенгальские огни в руках ребенка, желтые фонари в ночном круговращенье, слипшиеся комья снега на грязных мостовых. Мы - узор на холодных камнях, мы -весеннее тепло, мы - закатное вечернее летнее пламя.

***

Город: каменные строения, ленты шоссе, парки. Голоса из глубины улиц. Память хранит встревоженное прошлое и неведомое будущее, чьи-то надежды, чье-то детство и старость. Все здесь - все, что было и будет, - все покоится в своем собственном неуничтожимом ложе. Мы распахиваем окна и неяркий дневной свет падает на наши лица.

***

Школа, skola, вырезанный на парте лиственный узор. Покрытая цыпками рука сжимает шариковую ручку. Диктант. И огромное голубое небо за окном, крыши домов, заваленные снегом. Через залитые светом пространства я вижу твои глаза, твои черные вьющиеся волосы. Сколько еще тайн рассыпано в мире?

***

В шуме ветра угадываем мы голоса людей. О чем они рассказывают нам? О тех, других, кто, как и ты, блуждает здесь по ночам, о времени, течение которого не прекращается? В распахнутые окна дома вливается тьма, затопившая мир. Будь же, как прежде, ты желанна и пусть ночные светила горят, как и прежде, на черных небесах.

***

ЗОЛОТО
Краткий миг встречи, которой не было. Этот момент несуществования - самое острое воспоминание из всех. Чудес, говорят, не бывает, но все же они порой случаются. И тогда из темного золота земли поднимаются на наших глазах каменные города.
…Отплывают корабли, а тем временем город готовится встретить новые морские караваны. Наши украшения из светлого золота отыщутся спустя тысячелетия и народы будущего поместят их в свои жилища. Мы этого уже не увидим. Но сегодня мы живы, мы приносим дары к подножию кносского храма и женщины в желтых и голубых одеждах, вздувшихся от ветра, принимают их. Яркий полдень.

***

Огни Лахора проступают за окнами купе - световые пятна, ясно видимые с возвышенности. Дорога более не кажется уходящей в бесконечность и приобретает ясную цель. Толпы пассажиров суетливо перепаковывают чемоданы. Это их ждут поддернутые дымной пеленой вокзалы, миллионы теплых городских огней, приветливо распахнутые двери домов.
Древние, как сон, цивилизации давно растворились в небытие. Но отличались ли те люди от нас?

***

В чередовании дней и ночей волнами накатывается пространство: равнины, густые леса, освещенные слабым электрическим светом тревожные вокзалы. Холодный темный воздух льется в комнату сквозь распахнутые окна.
…Я вижу пустынные морские побережья, залитые солнцем улицы городов. И ты отдаляешься, уходишь в неизвестность, и вот, твоя тень истаивает в плавном течении дней и ночей.

Когда он вернулся домой, Томар  уже спала.


***

Душераздирающий женский крик разбудил его. Голос снизу, или может быть, из соседнего  дома? Крик затихал, переходил в плач и возобновлялся с новой силой.  Послышались глухие удары в дверь.  Крики умолкли.

Коган встал и прошелся по комнате. Ему не хотелось зажигать свет. Он умылся, налил себе холодного кофе и вышел на балкон. Было свежо, до зари оставалось еще часа два.  Он ощутил вдруг сильное возбуждение, иногда предшествовавшее работе мысли, и сделал то, чего обычно не делал с утра – вытащил сигарету.   

Сколько  у нас времени? Хюлия не стала бы ничего говорить, если бы начало атаки не было близким. Возможно двое-трое суток…  Вечером в Багдаде было спокойно…

Его поразило откровение Хюлии. Именно поэтому он надеялся на то, что предстоит всего лишь очередной “рейд свободы”, нечто банальное, к чему все привыкли. Постреляют по пригородам столиц, высадятся в какой-нибудь деревне, заберут девочек. Возможно, поддержат огнем партизан-езидов в горах Загрос. Все остальное – информационный шум, пропаганда.  Ну, положим, приняла Дана решение о том, чтобы провести не один рейд, а целую серию. Для отвлечения внимания персидской армии устроят пострелушки где-нибудь в Багдаде.

В соседнем дома, кажется, в той самой квартире, где кричала женщина, зажегся свет, раздраженно забубнили голоса. 

Он достал планшет и стал смотреть новости – ничего интересного. Зашел на официальный сайт Сестринства. Там, вместо картинки с беломраморными статуями богинь и официальными заявлениями, он увидел герб Исламской Республики Иран и повторяющуюся надпись на всех языках  Средиземноморья: “Дочери Иблиса, вам конец! Аллах велик!”.


***

Утро было серым и влажным. Он позвонил Нидалю, сказал, что заболел и придет только через неделю. Махать метлой в ситуации, когда привычный жизненный ритм нарушался, не хотелось. Он официально числился мусорщиком лишь потому, что, не будучи геем, не имел права заниматься интеллектуальным трудом, Сестринство запрещало это. В то же время он был обязан работать (или, по крайней мере, числиться где-нибудь) – Сестринство запрещало безделие.

Он писал статьи под псевдонимами, тогда как многие его коллеги были геями и писали открыто, но и они часто скрывали свои настоящие мысли. Цензура в последнее десятилетие ослабела, но в последние месяцы, напротив, резко усилилась, что стало косвенным признаком, указывающим на подготовку к большой войне. Впрочем, ведьмы не слишком интересовались патриархальной прессой и сами не вполне осознавали, что именно стоит запретить, исходя из интересов власти, а что – нет.  Со своей стороны, цензоры-геи не слишком зверствовали. И все же запреты – на те или иные слова, идеи, изображения – сыпались как из рога изобилия. Удивительно, но сестры смыкались с исламистами и иудейскими фанатикам в некоторых вопросах, выступая за запрет на демонстрацию обнаженного женского тела.

Потенциально этот процесс был направлен на уничтожение даже имитации свободных СМИ, что для Когана означало потерю работы – заниматься распространением пропаганды он не мог. Еще одна причина продолжать махать метлой, может это – вообще единственное, что ему остается.

Если остается. Ибо закручивание гаек с высокой вероятностью означало, что Сестринство рано или поздно вернется к практике террора, к возобновлению криптий – тайных убийств выдающихся представителей мужского пола. И слово “выдающийся” тут не было, как правило, синонимом гениальности, имелось в виду нечто, выходящее за рамки обыденного. Мужчина, гетеросексуал, еврей и при этом публицист, тайно размещающий свои тексты в официальных издания вопреки законодательству – идеальная мишень.

Отсюда, между прочим, вытекало, что грядущая война (и только она!) несла Когану спасение. В случае гибели Сестринства и торжества Персии, он остался бы в живых. Если, конечно, его бы не убило персидским термобарическим снарядом.

Сердце хотело немедленной гибели Сестринства. Правление подруг Хюлийи ему смертельно надоело. Цензура, вечные унижения, угроза жизни, преследования его единомышленников и друзей, идиотская назойливая идеология - нацизм в гендерной форме… Вот бы твари передохли, все до одной!

Однако, интеллектуально и в смысле собственного политического выбора он сдерживался. Исламская Республика Ирана была суровой диктатурой клерикальных кругов и военных, шиитского духовенства, армии и богатых получиновников-полубизнесменов, владельцев компаний - родственников и друзей силовиков. Странный гибрид капитализма и средневековых дикостей теократии, невероятной, доходящей до гротеска коррупции и, одновременно, фанатизма некоторой части про-режимных силовиков и идеологов, симбиоз непотизма и возможности сделать стремительную карьеру в боевых частях… В их тюрьмах тоже убивали его единомышленников и он знал некоторых убитых лично. В их прессе тоже не было свободы слова.  Как бы он смог поддержать их… Невозможно…

А что, если бы обе партии уничтожили друг друга? К сожалению, война двух чудовищ вела к гибели в лучшем случае тысяч, а в худшем - миллионов обычных людей, никому не сделавших ничего дурного, нищих рабов или полурабов. И к тому же, обе стороны владели ядерным оружием, пусть и в небольших количествах, а это означало угрозу тотального уничтожения.

Приветствовать такую войну Коган был не в состоянии, по тем же причинам, по которым не мог заниматься пропагандой для одной из сторон. То была бойня, остановить которую способны лишь массовые протесты лишенного власти и собственности населения – главной жертвы будущей войны – забастовки и восстания по обе стороны от линии фронта. Но настроения по обе стороны границы исключали подобное развитие событий в обозримом будущем. И потом, неясно, что бы он мог сделать - в Яффо у него даже не было своей группы. Он мог лишь писать статьи для своих единомышленников в Каире, Багдаде, Милане, Тулузе…

К тому же, он не слишком верил в успех персидской армии. Все же они сильно отставали от Сестринства в плане военной техники.

В прежние времена отстраненность и отвращение к обеим сторонам даже помогали ему работать - писать статьи в стиле “Слон белых пошел на g6”. Но теперь, когда реальность конфликта вторглась в его жизнь, Когана накрыла волна страха. Серая безысходность подступала к горлу, превращаясь в физическую тошноту, мешая думать и чувствовать.  Чувство страха трансформировалось в ненависть к Сестринству.

Он заставил себя сесть за компьютер, перевести пару заметок из персидской прессы, а затем большую статью, написанную марсельским специалистом по Ирану.

Он уже встречал это имя – Метин Каракая, судя по имени, турок. Марсельская школа полит-экономии… что там еще… Он порылся в сети. Диплом историка, Персия, ну конечно… дальше… диплом военного – ого! Военный – мужчина?  Как это… А, вот что, - Силы специальных операций – подразделения, созданные из геев, для разведывательно-диверсионной работы в глубоком тылу противника…  Фото семьи… что?! Фотография демонстрировала Метина Каракая рядом с красивой молодой женщиной и ребенком. Ну да, “я и моя племянница с дочерью”, как же… Не стесняясь, мужчина из касты геев открыто живет с женщиной и заводит с ней детей. Много им позволяют… Ну и нравы у них в этом Марселе…

Он нашел еще один текст того же автора, огромный, 32 тысячи знаков, и с удовольствием погрузился в процесс изучения.  Его удивило сочетание свободы мысли, ее глубины, и подробностей, которые мог знать лишь специалист разведки. Удивительным человеком был Метин Каракая.

Закончив, он вышел на балкон и зажег сигарету.  Ему захотелось пересказать статьи Метина своими словами, но он осознавал, что в них есть проблемы. Их автор слишком увлекся деталями. В то же время ему не хватало более широкого контекста, учитывавшего состояние персидской  экономики (прямо скажем, весьма плачевное). Потом, многое было написано так, что мог понять лишь специалист, а значит, пришлось бы изложить простым языком… и сжато. Ведь ясность и простота должны лежать в основе любого текста. Говорить о сложном нужно так, чтобы каждый понял, разъяснять все на пальцах.  И еще нужен сюжет, движение “от пролога к эпилогу”, текст должен рассказать историю, увлечь. Метин слишком академичен… и должны быть примеры, иллюстрирующие мысль, живая жизнь, изюминка…  впрочем, с примерами у него все превосходно… Их мы используем в качестве цитат из Метина… и стоит мне с ним списаться… Да, но у начальства моего, у цензора моего, могут появиться вопросы, кое-что ему не понравится. А и пусть! Надоели вы мне… и вы все равно сдохните скоро, сестрички… нет, это только мечты, мои глупые мечты, которые, конечно, не исполнятся. Вряд ли персы выиграют…

Коган вздохнул.  В истории были момент, когда люди, владевшие словом, играли важную роль в инициации социально-революционных, классовых восстаний. Да, но он - не Фра Дольчино и не шейх Бедреддин Симави, он – обычный человек, а время совсем другое, народ слушает мулл, попов и раввинов, а не еретиков-революционеров… Надеюсь, группа в Багдаде эвакуировалась. Хюлия могла солгать, желая распространить дезинформацию, но лучше перестраховаться…

***

Он писал статью для Джерузалем пост, одновременно прикидывая близкий по смыслу, но не тождественный текст для другого издания (Томар позднее переведет его на персидский). Время от времени выходил на балкон и смотрел в серо-желтое мутное небо.

Ему пришло в голову, что по непонятной причине во времена сионистов здесь не строили нормальные балконы и только много лет спустя научились это делать. Власть равината, иудейская теократия, заменившая режим сионистов, была малоприятным учреждением, но все же при ней жизнь стала чуть удобнее. Как будто бы все вернулось в привычное для Иудеи (Палестины? Ближнего Востока?) русло. Не смотря на массу запретов, харедим больше ценили уют. Архитектура стала человечнее, еда - вкуснее, из речи ушло бесконечное израильское хамство – “хуцпа”. Повседневная жизнь в сионистском государстве Израиль, ныне покойном, была немыслима без двух вещей – во-первых, истерии и стресса (вызванных катастрофами и бесконечными войнами) и во-вторых, мошенничества. Но войны ушли в прошлое (как оказалось, лишь на время) и жизнь сделалась спокойней.  Несколько меньше стало мошенников – не потому, что люди вдруг превратились в честных и правильных, а потому, что среди харедим невозможно спрятаться – все на виду у всех – и некуда уехать (евреи жили лишь в нескольких районах Средиземноморья, опасаясь выходить за их пределы).  Когда сионисты исчезли окончательно, стало легче дышать, будто мир покинуло какое-то враждебное жизни и несовместимое с ней зло.

Затем Сестринство установило свою власть над Ойкуменой, но оно мало интересовалось архитектурой патриархальных регионов. Их собственные затейливых форм небоскребы из синеватого фантастического материала, “сапфирного стекла”, поднялись в Афинах и на Лесбосе…

Он закончил статью, допил кофе с молоком, еще раз прошелся по тексту, потом еще раз и отложил на вечер – с тем, чтобы внести правки в третий и последний раз на свежую голову. Отправил письмо Метину и, наконец, понял, что в голову больше ничего не лезет. Нужно прогуляться.

Он набрал номер Мазаль Муалем и хотел договорился о встрече – было уже около 6 вечера – но она не отвечала.

Напряжение стало спадать. Мало ли что может случиться. В конце концов, жизнь непредсказуема, так что теперь переживать из-за этого?

Тяжело навалился сон - так резко и внезапно, что он еле добрался до кровати. И все же, какая-то сила заставила его вернуться к компьютеру, отправить Томар очередной текст:

Как темно вокруг. И непроницаемы воды реки, скрывающие глубину.

В сон погружаемся мы, в миры, полные радости. И вот уже колышутся кроны деревьев и склоняются над нами лица людей...

Время, утраченное прежде радостных снов. Мир - таинственно-желанный, где танцуют реки и шумят моря. И везде, куда падает взгляд, царит удивление.

…Он, наконец, сумел добраться до кровати и буквально рухнул на нее.

Сновидения быстрым потоком уносили его прочь.

Ему снился безграничный лес, полный прохладного воздуха, купол звездного неба, обступившие его существа и обращенная к ним мольба.

***

Лео!

Томар трясла его за плечо.  Он с трудом открыл глаза.

- Что случилось?

- Лео, не спи, Лео.

-Но сейчас чертова ночь. Он сердито посмотрел на нее, точнее захотел это сделать и не смог – кромешная тьма вокруг.

- Ну что такое!

- Лео, ты должен знать.

Она поднесла лэптоп прямо к его лицу, чуть ли не вплотную. Он раздраженно отстранился, почти оттолкнул рукой экран, но в последний момент остановился.

- О боги…


***

Мазаль Муалем пила апельсиновый сок, искусственный, из магазина,  тогда как Коган наслаждался ледяным виноградным соком, настоящим, свежевыжатым, смешанным с кубиками льда. Йосеф Гильбо курил, глядя в потолок. Лео хотел, чтобы при разговоре присутствовала Томар, но она вдруг поднялась и вышла, не говоря ни слова.

Мазаль была их военным экспертом, единственным в газете. Все знали о ее службе в армии, но что-то там не сложилось, и она вернулась к обычной жизни. Такое редко случалось. Сестринство не поощряло подобные вещи, но и не наказывало за них.

Коган сказал -

- Объясни, что происходит. Седьмые сутки войны. Горящие винтокрылы под Багдадом.  Горит город. Провалились под землю целые кварталы. Что это такое? На первый взгляд у сестричек случилась наконец-то накладка.

Черные глаза Мазаль блеснули.

- Это - редкий пример военной авантюры. Ошибочное решение, исходившее из неверной оценки ситуации. Их ждали и готовились. Тысяча тяжелых платформ высадили десанты и технику.  По ним ударили. Тысячи ракет ПВО по летящим целям. Тысячи тяжелых дронов по десанту. 90 процентов ударов отбила активная защита, но дронов было много, очень много; 10 процентов прорвались… и это оказалось катастрофой. Там все до сих пор горит и взрывается. Уцелевшие десантные подразделения вошли в Кербелу, другие – в Северный Багдад. Их ждали везде. На улицах начались бои.  Десанты увязли в Багдаде. В Кербеле защитники… видимо, они решили, что не смогут удержать район и обрушили на себя и врагов целые кварталы. Там подземелья. Все рухнуло.

- Что за подземелья?

- Какая-то подземная система коммуникаций. Они уходят на сотни метров в глубину и тянутся на сотни километров от Багдада. Возможно, сейчас по ним движется иранская армия - на помощь Багдаду.  Мы ничего не знали. Там эшелонированная система обороны. Многослойная. В каждом слое особые ловушки.

- В подземельях?

- Не только. Сам город – ловушка. Приманка, понимаешь? У персов странная и страшная логика. Они свой главный экономический центр годами – нет, десятилетиями! - превращали в мину. Эту мину они заложили под нас и одновременно под самих себя. Нападайте! Нанесите удар в самое сердце нашей экономики, вы же так этого так хотели. Захватите священную Кербелу – центр нашей религии. Хотите все забрать – забирайте. Погибнут миллионы - но вместе с вашей армией. Погибнет четверть нашей экономики - пусть. Мы сохраним страну и армию. Вы потеряете сначала армию, а потом страну. Мы потеряем часть, вы потеряете все.

- А нельзя просто удушить город блокадой?

- Нельзя. В подземельях огромные запасы еды и топлива. И скоростные дороги. Часть войск уйдет в эти лабиринты, часть жителей тоже. Других увезут. Третьи погибнут. Подземелья выдержат любые обстрелы. Там сталелитейные заводы, построенные так, чтобы выдержать даже ядерный удар, электростанции, фермы по выращиванию пищи… да много всего. То, что случилось в Кербеле… безумие. 20 тысяч наших воительниц вошли туда, разбили их отряды. Заняли город. И город провалился. Все погибло. Наши лучшие силы тоже.

- Это же был их священный город!

- Не приписывай им свою логику. Мы плохо их понимали. “Каждый день – Ашура, каждое место – Кербела.” Та же логика, что у зелотов в дни осады Иерусалима. Что нам храм в каком-то жалком Иерусалиме? Пусть сгорит храм, но пусть гибнет вместе с ним и Рим. У господина миров есть храм получше – вся вселенная.

-Что дальше?

-Дальше… подземные лабиринты – часть излюбленной тактики иранской революционной гвардии со времен ирано-иракской войны в 20-столетии.  Другая часть – ракетные удары по городам противника. Теперь у них умные ракеты, роботы. Не такие хорошие, как у нас, но, как оказалось, их больше, много больше. Они зальют огнем наши города.

-Но обстрелов нет. Чего они ждут?

-А вот это – самое интересное. Мы не знаем.

-Восстание исламистов? Здесь, в Яффо? В верхнем Египте? Они ждут его?

-Лео, я не знаю. Все может быть.

-Я не верю в тщательно подготовленные восстания. Их планы всегда раскрывают. Все в Ойкумене знают, что исламисты хотят восстания. Но не раньше, чем подойдет персидская армия.  Исламисты влиятельны, но у них мало оружия. Их планы известны. Евреи тоже готовы к бунту. Христиане держатся в стороне. Полиция ждет бунта, чтобы расправиться с ним. Сестры тоже ждут. Полиция имеет достаточно сил, чтобы перестрелять бунтовщиков. Ну или на улицы должны выйти миллионы, а оружие в руки возьмут сотни тысяч, но это все же маловероятно пока. Вот если у персов много умных ракет, они по всей логике должны нанести удары по военным базам, полицейским управлениям, административным центрам и т.д. Тогда, пожалуй, дойдет и до восстания… Но почему они медлят?

-Лео, повторяю, я не знаю.

Йосеф Гильбо сказал –

- Восстание возможно. Наша экономика не выдержит длительной войны. Половина населения Ойкумены живет на черте или за чертой бедности. Война таких масштабов означает быстрый рост налогов. Бизнес начнет загибаться. Бедность и безработица вырастут. Это подготовит идеальные условия для социального взрыва. Правда, есть примеры стран, где население готово выдержать все что угодно. Но у нас тут Ближний Восток. Все вспыхнет.

-Ты предсказывал это и раньше и обосновывал именно этим невозможность войны. – сказал Коган – А ты (он указал двумя пальцами на Мазаль) убедительно доказывала, что войны не будет - по причинам военной целесообразности. Мы все ошиблись. Все наши прогнозы - дерьмо.

-Нет, - медленно и тщательно выделяя каждое слово – ответил Йосеф. - Наши прогнозы верны. Война невыгодна Сестринству как в силу военных, так и в силу экономических причин. Тем не менее, Дана начала ее вопреки логике. Парадоксально, но все наши прогнозы сработают. Не в том смысле, что они сделают войну невозможной - она уже идет - а потому, что мы были правы в главном  - эти факторы разрушат империю Сестер. Они выстрелили себе в живот. Наша ошибка в другом. Мы считали, что руководство империи рационально и имеет правильные представления о ситуации. Напротив, оно иррационально или исходило из полностью ошибочных представлений.
Но это ставит передо мной новый вопрос.  Если мир устроен настолько иррационально, что любой царствующий субъект способен принимать нелепые и, одновременно, масштабные решения, определяющие ход истории, то насколько вообще возможно социальное прогнозирование? 

- То есть все дело в том, что властительница Дана – дура?  - вмешалась Мазаль. – Это все объясняет?

-Не обязательно – сказал Коган. - Может быть, дело в другом. Никто не может отрицать, что Наполеон Первый был военным гением и блестящим администратором, но его великая империя потерпела крах. Он слишком увлекся завоеваниями, переоценил свои силы и был разбит.
В начале 21 века китайский диктатор Си Цзиньпин пришел к власти в условиях невероятного экономического роста. Может быть, ему не стоило делать вообще ничего. Оставалось просто ждать момента, когда ВВП Китая серьезно превысит американский. Тогда его страна стала бы самым мощным магнитом для международных инвесторов и диктовала бы условия всей планете, как до них – США. Си был умным практичным правителем, а его команда специалистов по макроэкономике - лучшей в Китае. Но он перекорежил экономику страны своими некомпетентными мерами до такой степени, что разрушил всякие надежды на ее дальнейший стремительный рост. 
Были и другие еще более странные случаи.
Вероятно, сложным системам противопоказана такая степень централизации и концентрации власти в руках одного лица. Дело не в том, умный правитель или глупый. Просто его компетентность всегда ограничена. Ручное управление в странах-гигантах – путь к катастрофе.
Это парадокс Цинь Шихуанди. Он хотел лично контролировать весь Китай, включая назначения чиновников в почтовых отделениях далеких провинций. Он получил все, что хотел и утратил власть. Многие его решения оказались некомпетентными, неправильными и\или неисполнимыми. Тогда чиновники, боясь наказаний, и будучи заинтересованы в освоении финансовых потоков, стали писать императору ложные отчеты. Когда его могущество достигло пика, оно испарилось, потому что страна стала погружаться в хаос. Ян перешел в Инь, вершина стала низиной.

- И все же, насколько верны утверждения, что мир направляется логикой общественных законов, например, экономических? Дана действует, руководствуясь своей безумной идеологией. Идеократия привела мир в пропасть, а не игра общественных сил!

- Я не вижу противоречия. Корпорации или, положим, государства, конкурируют. Их действия направляются экономическими и политическими интересами, логикой рынка, бюрократии и геополитики.  Но бывает так, что руководство корпорации принимает ошибочные решения. В этом случае она разоряется, ее место на рынке занимают другие компании.  Империя Сестер погибнет или сильно ослабеет, ее место займет другая империя, только и всего.

- А если тотальное разрушение? Что ты скажешь тогда, Лео?!

- Дорогой мой, в этом случае я уже ничего не скажу.

- Если мы все тут такие умные, почему мы не смогли предсказать войну!?

***

Вечером резко похолодало. Лео надел свитер и отправился в сады Яффо.  Он специально шел пешком несколько километров - почему-то не хотелось пользоваться транспортом.

Многокилометровый сад, разросшийся, наполненный редкими породами деревьев, считался настоящим чудом.

Солнце уже садилось, было прохладно и ясно, он очень люблю такую погоду. Он видел, как с неба льется прозрачный свет - голубой и – там, где виднелось солнце - золотистый. Пришла мысль о медитации, но медитировать оказалось невозможно, настолько завораживало Когана окружившее его пространство. Казалось, границы, отделяющие его от мира, истончаются, тают. Он смотрел на небо сквозь зеленые кроны деревьев – мягкое сочетание синего и зеленого буквально поглощало. Сознание питалось этой сине-зеленой глубиной. Появилось ощущение жизни – осмысленной, одушевленной,  обнимающей все…

Ощущения постепенно утратили интенсивность, поблекли, цвета стали другими - пастельными, обволакивающими.

Возле выхода из парка сидела молодая женщина в хиджабе. Рядом с ней стояла коляска. Женщина встала, осторожно вытащила из коляски и взяла на руки крохотного ребенка, кажется, девочку, и в этом миг Лео Коган увидел ее лицо.

Вернувшись домой, сказал Тамар: “Вселенная показала мне природу красоты. В ней было столько любови, столько сострадания... почти мучительное чувство. Она держала ребенка в руках как хрупкую драгоценность… И еще… лицо женщины и сам этот вечер, полный тихого очарования – не прощальный ли дар? ”

“Я знаю такие моменты”, - ответила Томар. И он знал, что она действительно знала.

…Он смутно понимал, что дар, предложенный ему странными существами во сне – был ли то сон? – имел нечто общее с тем, что открылось ему сегодня в вечернем свете. Он не смог принять в себя трепетную живую вселенную Гераклита, полную богов, демонов и душ, не смог потому, что дар оказался слишком большим, подавляющим, и кроме того, по-настоящему он хотел другого. И тогда… что, собственно, тогда? Второе желание было исполнено? 

Кто он на самом деле? Еврей, не имеющий ничего общего с еврейством, сторонник социальной революции или неуверенный в себе обыватель, публицист или мусорщик (впрочем, ладно, одно не мешает другому, кто-то должен убирать улицы), прикованный к земле персонаж (обожаю ледяной тутовый сок!), или тот, кто не способен жить без прикосновений неба, потому что без них испытывает тоску и депрессию?  Жалкий межумочный человек, прогнозист, не способный предсказать войну, революционер без революции, обыватель с фигой в кармане…

***

Война продолжалась третий месяц.  Войска ведьм отошли от Багдада, изрядно потрепанные. Теперь уже персы развернули наступление в Сирии. Однако под Дамаском их остановили и погнали назад – сказывалось подавляющее преимущество противника в военной технике. Группа стран, обеспокоенных агрессивным поведением Сестер, решила оказать помощь Ирану; среди них были и те, кто не уступал ведьмам в технологиях, а кое в чем и превосходил. На вооружении персов появились новенькие винтокрылы и тяжелые высокоточные ракетные комплексы, способные добить до военных баз под Марселем. Пока в небольших количествах, но было ясно, что время работает на иранцев. Их огромную армию теперь обслуживали ВПК сразу нескольких развитых государств. Армия ведьм постепенно таяла, пополнений не хватало, приходилось доставать со складов старое оружие…

Цены в Яффо росли, ропот усиливался. Религиозные фанатики откровенно ждали персидскую армию. Другие относились к войне безразлично и жили обычной жизнью – они не боялись персов, а ведьм ненавидели. Как ни странно, среди простонародья оказалось немало и тех, кто стоял за Лесбос. Коган объяснял это теми же эмоциями, которые испытывают люди, болея за свою футбольную команду. Кроме Сил специальных операций (ССО), состоявших из геев, никто из рядовых обывателей в войне не участвовал – Сестры еще не сошли с ума, чтобы раздать народу оружие. Люди выбирали сторону, тупо наблюдая за картинками на экране монитора.

Умные персидские дроны с термобарическими снарядами, уничтожившие треть ведьмовского воинства под Багдадом, по-прежнему не применялись по городам Средиземноморья. Возможно, персы готовили исламистское\иудейское  восстание в тылу противника и берегли заряды, чтобы ударить в нужный момент по центрам принятия решений. В Яффо судачили об этом на каждой улице.

Впрочем, хотя 90 процентов вооруженных сил Сестринства находились на фронте, будущих повстанцев ожидала трудная борьба. Как шутили мусульмане и евреи – “Когда женщина на фронте, гей - тут как тут”. Полиция гомосексуалов укреплялась и перевооружалась.

Двусмысленная шутка слабо отражала реальность, и не только потому, что большинство ведьм были лесбиянками, а многие “геи” – обычными гетеро. Соединения ССО усиливались. Теперь уже геев бросали в самое пекло; своих сестры все же берегли. В тылу постоянно формировались новые подразделения. Метин Каракая так и не ответил на письма Лео, и тот догадывался, почему.

В какой-то момент Лео показалось, что жизнь налаживается. Он, как и прежде, занимался любимым делом, Томар – тоже, и она была с ним. Его друзья время от времени собирались у него на террасе или шли гулять в парк. Фронт проходил за тысячи километров от дома. 

Но он понимал, что это – всего лишь иллюзия. Как раньше уже не будет.  Лавина сошла с горы и момент, когда она обрушится на них, не далек. Это только вопрос времени.

***

Как-то они сидели на балконе и пили чай. Томар о чем-то хотела спросить его, и обдумывала вопрос, а Лео Коган наслаждался нежнейшей пахлавой.

Томар сказала: “Мои предки из Полесья. Это страна, которая лежала на территории четырех древних государств – Польши, Беларуси, России и Украины. Я никогда там не была. Ничего не знаю о той земле. Я родилась здесь в Яффо, и не видела ничего, кроме этого города. Но я не уверена в том, что люблю его. Кроме того, те, кто управляет этим городом сегодня, пришли из-за границы. Мы под властью Лесбоса. Если вместо ведьм придет Персия, это мало что изменит по сути.”

Коган пожал плечами:
- В любом случае большинство из нас ничем не управляют, даже если правители из местных. Война и мир, финансы, крупнейшие предприятия – все в руках чиновников, министров, олигархов, слившихся в один плотный ком. Какая разница, местные они или нет? Мы все равно не контролируем их. Даже если бы мы выбирали депутатов парламента, как в древности – мы бы не контролировали их. Они 4 или 5 лет принимали бы любые решения по своему желанию и по воле олигархов, которые давали бы им деньги в обмен на те или иные удобные этим олигархам законы. Не может быть никакой демократии, кроме прямой и трудовой, кроме власти ассамблей работников, охватившей все предприятия и районы, превратившей их в ассоциацию трудовых республик.  А сегодня… не все ли равно, откуда явились начальники?

- Тебе могут возразить. Начальник из местных лучше понимает подданных, знает свой народ.

- Тем хуже для несчастных подданных. Если бы он их не знал и не понимал, он может быть и не сумел бы так ловко влезать им в самые печенки, управлять ими и подавлять их.

 - Плохой ты патриот, Лео – Тамар улыбнулась.

- Просто ужасный.

- Что же для тебя родина?

- Ничто. Но знаешь, именно про это я мог бы многое сказать.

- Ладно, но я о другом. Предположим, персы начнут обстрелы Яффо и других городов. Конечно, они постараются  попасть в дом правительства, разрушить военные заводы. Но все равно погибнет много гражданских.

- Я, как ты знаешь, написал в Марсель одному влиятельному и очень интересному человеку. Он работает в аналитическом центре, сотрудничает со многими СМИ. Там атмосфера свободнее, чем у нас. У меня вообще создается впечатление, что там не столько драные ведьмы правят, сколько такие, как он. Если предположить, что им нужны авторы… словом, есть шанс перебраться туда и получить работу. К сожалению, ответа нет. Больше я пока ничего не могу придумать.

- Я - тоже.

- С другой стороны, может быть, нам стоит дождаться персов. В конце концов, ты – переводчица. Им понадобятся переводчики с персидского. При персах ты скорее найдешь работу, чем я. Да и в любом случае, кто-то должен убирать мусор, так что для меня тоже найдется место. Не говоря о скромной возможности писать в иранскую прессу.

- А что, такая возможность будет?

- Для кого, по-твоему, ты переводила мои статьи на персидский?

- Я в курсе, но… впрочем, посмотрим.

- Как мы уже выяснили, я – плохой патриот. А кстати, с чего мне быть патриотом государства, где меня могут убить или арестовать просто за работу публициста? В Персии, правда, тоже.

- Я хотела спросить… о другом. Скажи, если война продлиться долго, это повлияет на твое отношение к Персии? Эти обстрелы, жертвы… Я все равно буду любить Иран! Не государство. Страну.

- Может и повлияет.  Ни в чем нельзя быть заранее уверенным. И все же… Если бы, скажем, современный Китай напал на любую страну моего проживания, это не заставило бы меня перестать любить философию Чжуан Цзы, стихи Цзя И, картины Фань Куаня, повстанцев из НСРП (Независимый союз рабочих Пекина – прим.) на площади Тяньаньмэнь. Идеи коллективной ответственности - ни что иное, как грубый перенос (на всех представителей и носителей той или иной культуры и языка) политики режима, который не имеет тотальной поддержки. И даже если бы он имел ее - что невозможно - он не мог бы стать тотальной репрезентацией китайской цивилизации - миллиардов людей, живших на этой земле тысячи лет.

- Ты красиво говоришь… Что, если нас просто убьют?

- Такое может случиться. Ну а что мне еще сказать?.. Хм…
 …Можно Небо и Землю
с пылающим горном сравнить.
Превращения и перемены свершают работу,
Уголь - силы инь-ян,
все на свете - кипящая медь.
То погаснет, то вновь разгорится огонь,
переплавкам вселенским нет счета,
Не найти постоянства ни в чем.
Мириады метаморфоз,
сотни, тысячи превращений,
Нет предела-конца непрестанному круговороту.
Человек появляется в мире невольно -
к чему так цепляться за жизнь?
После смерти изменится,
Станет чем-то иным,
горем можно ли это назвать? ...

- Моя жизнь очень даже значима для тебя, Лео. Ты обманываешь самого себя.

- Да…

***

На следующий день Лео и Томар направились в местный театр, он назывался Серебряная грань, на спектакль, поставленный известным режиссером. Карим Вермель был в опале, после того, как его спектакль, “Лилит”, сняли по указанию сверху – Сестринству не понравились двусмысленные шутки о демонической женщине и другие прозрачные намеки. Однако, новый спектакль, он назывался “Алия” и был посвящен эмигрантам из СССР, власти сочли приемлемым.

Коган решил, что спектакль, что называется, проходной: местную публику он устраивал, на режим не нападал, все кошерно, в конце концов и автору, и театру надо зарабатывать на хлеб…

Они ушли разочарованные, хотя одна сцена ему понравилась. Пожилой водитель автобуса, израильтянин, беседовал с молодым рабочим, оле, – новоприбывшим из России. Русский еврей мыл окна и жаловался на дискриминацию. Израильтян вдруг заорал: “Ты ничего не понимаешь! Ты ничего не знаешь о нас! Все ненавидят всех. Евреи из Марокко ненавидят русских евреев, иранские – бухарских, иракцы в ужасе от польских евреев. Мы бы давно перерезали друг другу горло. Но благодаря арабам мы держимся вместе, мы все как братья, а иначе - иначе арабы уничтожат нас!”.

В другом эпизоде местные полицейские решили арестовать религиозного еврея за неуплату налогов, но он привел столько детей, что они заполонили всю сцену. “Видно придется их всех арестовать вместе с тобой” – сказал полицейский. Тогда религиозный стал молиться, и получив от господа кабалистическое число, показал полицейским табличку, на которой было написано “5\2”.  Полицейские ушли.   

Спектакль оказался тупой халтурой, в отличие от изящной и двусмысленной “Лилит”, хотя в реальной жизни все примерно так и случилось, как там было показано. Нашли, однако, время чтобы попинать в стотысячный раз мертвый труп сионизма!

По дороге они застали драку, которую старательно обошли стороной – толпа напала на группу геев, одетых в военную форму Сил Специальных Операций (ССО), рядом уже звучали сирены полицейского патруля – военные вызвали подмогу, но она не могла пробиться по узким улицам.

Новости вечера и следующего дня оказались тревожными.

***

- Мазаль сегодня в ударе, сказал Коган Гинзбургу.

Был вечер, они сидели на веранде и глотали ледяной лимонад. Гинзбург предложил коньяк, но Коган отказался, слишком жарко.

Гинзбург, владелец букинистического магазина, хмыкнул.

- Твоя любовница?

Коган поморщился.
- Моя коллега.

- Что говорит?

- Ты в курсе, что случилось вчера вечером в Марселе и Риме?

- В самых общих чертах. Какой-то очередной бунт?

- Ты шутишь? Да вы все тут с ума посходили! Вы правда думаете, что вас не коснется? Ты не осознаешь, что это финал, конец, начинается новая эпоха! Все рушится…   

- Лео, я простой человек. У меня есть магазин, и он приносит  неплохие доходы, но требует усилий и внимания. У меня есть милая жена и уютный дом. Почему меня должны интересовать подробности того, что случилось в каком-то Марселе?

- Потому, черт возьми, что эти события перевернут все!

- Ну хорошо, объясни, что произошло.

- Да то, что восстали геи. И не просто геи, а боевые части ССО. Они отказываются отправляться в мясорубку. Сделали заявление, что их используют, как пушечное мясо.  Они взяли Рим и Марсель, там нет соединений ведьм. Пока нет. Война переместилась во внутренние провинции Ойкумены. Это при том, что на фронте дела ведьм далеко не блестящие.

- И что теперь, война на два фронта?

- На два? Я уже не знаю, на сколько. Ты правда думаешь, что Яффо останется в стороне?

- Я на это искренне надеюсь. Так что твоя Мазаль?

- Ну… я спросил ее, что она об этом думает. А она ответила – “чего еще ждать от п..в!”.

- А она неплохо соображает, эта Мазаль.

- В том-то и дело, что плохо: она этого не предвидела и мы тоже…

Гинзбург пожал плечами.
-Мне все равно, у кого власть. Ведьмы, персы или, прости, п..сы. Тем более, что все они, в некоторым смысле, п..сы. Главное, чтобы не повышали налоги и не чудили.

-Друг мой, я только теперь понимаю, что ты за потрясающий человек. Ты выживешь при любом режиме, в любой цивилизации, в каждую эпоху.  Как это у тебя получается? Нет, правда. Твой дед, царствие ему небесное, занимался бизнесом при сионистах, ты преуспел во время царствия лесбиянок,  твои дети или какая-нибудь другая родня несомненно добьются процветания при исламистах-персах. Чует мое сердце, когда они придут, многие еще вспомнят сестер добрым словом. И все же, что бы не происходило, но ты – ты!  - всегда на коне.

- Гинзбург засмеялся.
- Такой уж мы народ. Интели вроде тебя от всех получают зуботычины, постоянно всем недовольны, носят фигу в кармане, а бывает, что и револьвер. Вечно что-нибудь придумывают, обычно жуткое, хотя, бывает, не стану спорить, и что-нибудь прекрасное. А мы – мы везде. Тихие, незаметные, делаем свой бизнес. Благодаря нам крутится колесо цивилизации. 

- Колесо сансары, ты крутишь, угу. Вот поэтому небеса и отправляют в топку одну цивилизацию за другой.

***

…В первый день новой недели черный жирный дым поднимался из центра Яффо. Местные полицейские и ССО сохранили верность Лесбосу и даже получили небольшое подкрепление, но было поздно. Бунт в Марселе стал триггером для религиозных фанатиков. Они были принуждены подчиняться сестрам, но сейчас власть последних рушилась. Бунт выплеснулся наружу, подобное неудержимому потоку кровавой рвоты.

Толпы захватили город. В первые дни полиция пыталась держать оборону, но в нее тоже полетели пули.  Геям не было спасения нигде. Погромщики врывались в здания и убивали их. Полицейские участки горели. Выжившие собрались в центре под защитой ССО и остатков полиции, там второй день шел бой.

Ползли слухи, что марсельские и римские повстанцы договорились с персами и те направили им подмогу.

Коган сказал Томар:
 – Мы ждали всего, но не этого. Мы понимали, что персы договорятся с исламистами, но чтобы они договорились с геями, с мятежными частями ССО?! Представить невозможно. Если б я знал…

Но Томар оборвала его.
-Хватит. Я уже наслушалась тебя и твоих друзей. Я думала, вы знаете что-то, чего не знаю я. Вы ничего не знаете. Ничего не можете. Ваши прогнозы - ерунда. Мир слишком иррационален, или вы не обладаете нужными знаниями. Какой тогда смысл умничать.

- Слушай, но…

Томар вздохнула.
-Ладно, иногда вы угадываете. Неважно. Пойдем-ка прогуляемся.

-Ты не находишь, что сейчас не самое лучшее время?

Томар пожала плечами.
-Сидеть здесь невозможно, работать - тоже, и не факт, что когда-нибудь придут лучшие времена.

- Куда пойдем?

- В твои любимые сады Яффо, куда же еще…

- Ладно. Вот что. Если мы встретим или случайно обнаружим кого-нибудь… не полицейского, конечно… мы должны помочь ему. Спрячем у нас.   

-Да.

В саду было тихо и пусто. У Когана на мгновение снова появилась иллюзия, что все успокоилось, и всегда было спокойным, и будет спокойным, как и прежде. Он обнял Томар, но тут же отпустил.

Томар  отступила на несколько шагов. Прикоснулась рукой к удивительно красивому красному цветку и Коган вдруг вспомнил, что густой рубиновый цвет у нее – самый любимый. Мелькнула мысль сорвать цветок для нее и тут же отхлынула – было бы настоящим кощунством прервать это алое цветение.

Они стояли в тени кипариса на расстоянии нескольких метров друг от друга под ярко голубым ослепительным небом.

Земля под ногами содрогнулась. Страшный удар заставил трепетать кроны деревьев.

Высоко над городом поднималось грибовидное облако, окруженное мерцанием,  внутри него медленно выгорал длинный язык пламени.

 - Термобарический заряд, прямо по центру города, - сказал Коган. - Так вот почему они ждали… Умные персы. Хитрые персы. Но… это очень далеко  от нас. Если мы…

Ослепительный блеск залил все вокруг. Он видел, словно в замедленном кино, как свет заполняет окружающее пространство и это было последним, что он увидел.

***

Он проснулся в своей московской квартире. Неяркий дневной свет лился в окна, ласково тронул его лицо. Он ощутил вдруг пустоту и покой.

Посмотрел на часы – ого, уже 17.00. Надо одеваться, даже кофе не выпью.

Пока шел на встречу, воспоминания вдруг нахлынули.

Он все утратил. Он заблудился. И сколько путешествий впереди? Сколько еще ему бродить по Земле? Не будет империи Сестер и Исламской Республики Иран, поднимутся новые неведомые цивилизации и новые народы заговорят на других языках.  Старые одежды как оковы спадут с душ.  Где он родится снова, в каких мирах, чтобы обрести и вновь утратить Томар? Будет ли с ним его возлюбленный свет?

…Они присели на скамейку в небольшом парке возле станции метро и Коган протянул Андрею пакет с гамбургерами из Макдональдса. Сказал, почему-то немного ехидно: “Твоих любимых пирожков с черникой у меня нету. Тут такие не пекут.”

Андрей улыбнулся.
- Знаю.

- Эх, а если бы ты знал, какие пирожки будут печь в Умани тамошние евреи через 120 лет!

- Этого даже Аглая не увидит.

- Не говори о ней. Данное существо чуть было не испортило прекраснейший из снов, какие я когда-либо видел.

- Ты что, побывал в будущем?

- Конечно. Я увидел новые Афины размером с планету. Целовал прекраснейшую из женщин. А еще, разговаривал с огромным камышовым котом. Он был размером  с трактор и у него было почти божественное сознание. 

- Тебе, наверное, не слишком хорошо сейчас. После того, как ты сюда вернулся. Пирожки, камышовые коты…

Коган задумался.
- Это двойственно. Видишь луну? Ей миллиард лет. Она светила так же, когда тут бродили  мамонты и появились стоянки первых людей. Через 10 тысяч лет, когда от нашей цивилизации не останется даже ряби на поверхности морей, тут будут жить другие люди и поднимутся новые города. Но она будет такой же. Она - наш проводник. Мы увидим опять ее свет. И все те миры тоже. Только другими глазами. Мы тонем в водах реальности. Снова всплываем. Этому нет конца. Мы увидим столько миров и таких разных, что…

Андрей закурил, и его глаза заслезились от дыма.
- Лев, ты всегда был склонен к мистике.

- Что поделать.

- Зато, -сказал Андрей – сегодня мы живем в счастливой и свободной России.


Конец


  ===========