Громыхающая телега

В сумраке душной летней ночи окатывает вдруг холодом. Это распахнулись оконные створки, бесшумно вскинулась невесомая кисея, и, как из банного ковша, в сонное царство плеснуло из сада яростным воздушным потоком.

А спаленку уже наполняет рокот водопада, и резкий, почти металлический гром разрывает упрямую, непобедимую монотонность этого рокота.

Кто это льет, льет с высоты воду из огромных бидонов? И кто в спешке бросает их, полные грохота на Землю? Бидоны падают в кучу, отскакивают от нее, они кувыркаются, ударяют друг друга, и не дождь - слезы обиды стекают по их жестяным чумазым щекам. А по небесному тракту скачет Илья Пророк в своей колеснице, и огненные молнии поражают жалких людей за их земное непослушание…

Эх, далекое-предалекое лето!

Травянистая площадка перед старым домом открыта, как ладонь ребенка, на которой сидит полупрозрачная стрекоза. Молодые, медовые липы, высаженные вдоль усадебной ограды, обильно струят невидимый дым. Это волшебный дым цветения...

В теплоструйном мареве Троицыных дней дружное семейство убирает на сеновал скошенную траву, набивая под крепкую крышу сваленные с воза зелёные вороха. И еще так далеко, так долго до Ильина дня. Пока можно жить и радоваться тёплому лету.
Отец длинными вилами поднимает кверху косматые охапки. Наверху - старшие дочери. Они на переменку растаскивают сено по закоулкам сеновала, распихивают его по местам и уминают. Но как ты его, настоянное летом, ни уминай - оно, погодя немного, осядет и станет благоуханной постелью в тёплые летние ночи… Внизу - женщины счесывают с площадки разлетевшиеся травяные волосы и подносят отцу новые и новые охапки.

Среди труждающихся снуют два вольных пятилетних мальчугана. Они хватают колкие пучки, таскают их к отцу и кажутся себе большими. Но, завидев вдруг огромного, яркого кузнечика, братья оставляют сено и бросаются в погоню. Кузнечик похож на кенгуру. Братья кричат от восторга охоты и прыгают следом так, будто сами кузнечики. Крылатый, глазастый и прыгучий кузнечик вместе с сеном прибыл из далекого места «Золотые Кусты».

- Не хватайте за ноги, кобылки их отбрасывают! - кричит от самого сеновала отец.
- Какие кобылки? - переглядываются между собой братья. И, не сговариваясь, кричат:
- Какие кобылки-и-и?
- Кузнечики! Когда я был маленьким - их называли кобылками!

«Папа был маленьким?» - снова переглядываются братья, но кузнечик-кобылка взмывает прямо из-под босых ног – вж-ж-ж-ж! - и на дорогу. А со стороны деревенского оврага на этой дороге что-то поскрипывает, потопывает и пофыркивает. Что побрякивает, кто пофыркивает, и каждый день тяжело поднимается в гору - известно, но вдруг?

Нет. Не вдруг. Это глухонемая тётя Паша, на вороной кобылке везет жестяные фляги с молоком полуденной дойки. Светлые волосы тёти Паши убраны под белую, как молоко, косынку. Руки, в которых она держит вожжи, коричневы, как ржаная краюха. За кобылкой катится длинная телега с дощатыми бортами и деревянными колёсами. Колёса для крепости окованы железом. Они чарующе вращают толстыми спицами вокруг черных от дегтя осей. Позади телеги, из-под самого днища торчит длинная, отполированная и привлекательная жердина. Тётя Паша сидит сбоку телеги, а везут они с кобылкой молоко в соседнюю деревню, на молочный заводище.
Братья переглядываются, складывают ладошки рупором и кричат:

- Мама, можно прокатиться с тётей Пашей до конца Ближнего Верха?
- С тётей Пашей? Ладно. Но только, смотрите, не на Большак - там машины! До гречишного поля - и домой! - беспокоится мать.

Тётя Паша останавливает кобылку. Она оборачивается на долгий материнский взгляд, понимающе улыбается. Ах, если бы ей знать сегодняшние планы этих мальчишек! А братья уже оседлали торчащую из-под телеги жердину...

Дальняя дорога до Ближнего Верха богата бороздами пыли, трещинами былых луж, пятнами подорожника, окаменевшими коровьими лепешками. Она медленно выплывает из-под телеги под болтающиеся босые ноги братцев. Дорога уползает и уползает вдоль старого забора далеко-далеко вспять - к домашним липам и сеновалу.

Сбоку, под оградой и кустами акации, старательно барахтаются в пыльных ямках бабушкины куры – вот непоседы! Впереди, за вишнёвым садом появляется картофельное поле. Его пространство отрезано от дороги травянистым рубежом с брызгами сурепки, пастушьей сумки, поясами вьюнка. Длинные грядки ботвы чуть пожелтели от жары...
Там, где Ближний Верх своим уже безлесным, голым клином врезается в пологий склон гречишного поля, тётя Паша придерживает лошадку. Мальчики спрыгивают на дорогу.
Они кричат:

- Спасибо, тётя Паша! До свиданья, тётя Паша! – и машут руками. Телега удаляется, маня-маня в запретную даль...

Поразмыслив, братья решают добежать следом до Большака. Это – большая, выложенная булыжником мимоезжая дорога. Мальчишкам от нее ничего не надо: что с нее возьмешь? Им бы только посмотреть на идущие мимо грузовики и – домой.

Вдоль каменного Большака тянется его родная спутница - полевая дорога. В сухую погоду водители охотнее выбирают ее мягкую поверхность, сторонясь мелкой булыжной тряски. Но какая высокая пыль торжественным шлейфом неотступно сопровождает машины и делает неузнаваемым всё вокруг! Эта Великая Пыль лежит на дороге толстым-толстым слоем, а грузовики в пыльном тумане опасливо держатся на расстоянии друг от друга.

Мальчишки понимают один другого без слов, как тётю Пашу. Они начинают сгребать шелковистую пыль в пирамиды. Великая Пыль тепло ласкает босые, исколотые сеном ноги, она растекается на дороге морскими волнами.

И, наконец, волны вскидываются под колёсами долгожданного грузовика. Пыль поднимается вверх, а братья громкими воплями приветствуют этот величественный салют. Они задирают головы и видят: э-ге! вон - серая тучка нависла над головами - того гляди, начнется дождь. Упало несколько капель, пометив пыль маленькими воронками.

Дорога из похода оказывается совсем короткой. Деревенские картины проносятся мимо обратной чередой. Устрашённые куры с криками разлетаются из-под забора.
Следов сена на площадке совсем не осталось, и опущена дверца сеновала. Ой-ой… Что теперь будет? Виноватые беглецы предстают перед обеспокоенным семейством. Строгая бабушка на правах старшей предлагает тут же отстегать неслухов жаркой крапивой по голым ногам. Один братец разглядывает свои ноги. Они не кажутся ему такими уж голыми под слоем пыли. Второй братец поднимает глаза к далекому-далекому, бесконечному небу. Э-ге! В безмятежно-синем просторе висит та самая серая туча, вызывая восторг и тревогу.

Ну! Давай!

И раздается отдаленный грохот.

- Это Илья Пророк громом грозится с небес за ваше непослушание! - поясняет бабушка. – Допрыгаетесь, кузнечики!

Братцы вот-вот начнут размазывать по пыльным щекам совсем не дождевую влагу. Никто не хочет вступаться за беглецов. К пользе бабушкиных назиданий, гром повторяется. И после царственной тишины слышится поскрипывание, пофыркивание и перестуки с перезвонами. Из проулка показывается тёти-Пашина повозка с пустыми бидонами. Но мальчишки все-таки поглядывают на небо со страхом.

- Хорошо тете Паше - она глухая! - думает один братец.
- Хорошо с тетей Пашей - она немая. - думает другой.

Такие отчаянные, глупые мысли, как резиновый мячик, скачут между ними. Но туча проходит мимо и до самой ночи небушко безмятежно чисто.

А в душном ночном сумраке окатывает вдруг тревожным сном.

...Яркое небо над Большаком мрачнеет. Стрела молнии пронзает темноту над гречишным бело-розовым полем, и следом раздается гулкий грохот колесницы. Там, за тучами, мчится Илья Пророк, грозя дерзким маленьким беглецам.

Длинные, холодные струи дождя вживляются в землю, в траву, вонзаются в головы, плечи и спины бегущих братьев. Босые ноги их скользят по жидкой грязи. Но кусты Ближнего Верха с широкими листьями орешника уже рядом. Они укроют мальчишек - своих давних знакомцев и обитателей. Однако внезапно, с резким хлопком, небо дает трещину, разрывается, как старая мороженая мешковина - и сверху бьет ледяная дробь. Потоки воды вперемешку с белыми горошинами устремляются дорожными колеями, уверенно обгоняют братьев, размывают себе русло - они торопятся к Ближнему Верху. Дальше вода помчится по дну оврага, сминая траву, возвращая земле утраченную в зное сырость.

А две детские фигурки в дожде и слезах, падая и поднимаясь, бегут к родному дому не через потоки воды, а через реки глубокого раскаянья. И слышно уже, как бабушка кричит что-то небу и зовет Илью Пророка, но нет уже сил для того, чтобы проснуться после таких суровых испытаний.

Свежим новорожденным утром на другой стороне деревенского оврага братцам предстает печальное зрелище. Огромная старая ракита оказывается расколотой надвое ночной грозой. Отец говорит, что это самое высокое дерево, и потому оно приняло электрический разряд на себя.

- Хорошо, что я маленький! - думает один братец.
- Хорошо, что я невысокий! - думает второй.

Уцелевшая половина ракиты стоит еще долгое время как будто напоминание об отведенном бабушкиной молитвой наказании. И через далекие десятилетия, в самые безмятежные дни, напоминает она о той грозе и о таинственном Илье Пророке, деревенском громовержце.

А еще о том, как хорошо быть маленькими.