Сон того, кто не точит ножи

Холодный гипс простыни и одеяла принял тепло его тела. Он укрылся с головой, вдыхая свежий запах ополаскивателя для белья. Пододеяльник приятно хрустел под ухом, наш герой не мог справится с дрожью.
Он всегда со всем справлялся, было непросто, но он всё равно справлялся, снова и снова. Он говорил себе, что всё будет хорошо, что дальше будет только лучше, уверял себя в том, что всё сделает для этого, всё сможет, со всем справится…
А потом он устал. Он устал справляться. Сейчас горы, которые нужно было свернуть были вовсе не крутыми и не высокими, в сравнении с тем, с чем он уже справлялся в этой жизни, да только очень уж сильно нынешние горы давили на плечи, согнули спину, прижали к кровати и не давали подняться.
Он просто устал. Устал быть сильным, устал быть смелы, устал быть неутомимым... Ему уже давно и сильно хотелось «ничего».
Мысли вились причудливыми кружевами, выводили удивительные узоры, но всё же слились в одну жуткую идею, красными стежками, ржавой иглой прошившую его душу насквозь.
Этаж дома обозначался двузначным числом, в ящике на кухне лежали острые ножи, в аптечке было много всего интересного…
Мысль всё никак не хотела обращаться в слова, хрустящее одеяло уняло дрожь, плечи утонули в трясине подушки, веки склеились, сквозь ноздри и уши в голову влетел Сон…
  ***
Кто-то открыл входную дверь снаружи двумя уверенными поворотами ключа, в квартиру втиснулось огромное количество людей, как только они уместились в его однушку? Кого-то из них он считал своими друзьями, в некоторых девушек был когда-то безответно влюблён, чьи-то имена он не помнил, но узнавал лица, были здесь также и совершенно лишние на первый взгляд люди, как то, случайные попутчик из плацкартного вагона, который несколько лет назад пил с ним по дороге на море, участковый доктор, преподаватель философии, учительница математики, и продавец из табачки напротив.
Кто-то пришёл уже явно пьяным, кто-то планировал догнаться, а некоторых и вовсе было уже не догнать…  Наш герой кричал и ругался, гнал «гостей» их из своего дома, топал ногами, матерился, плевался… Но его не было. Его просто не было и всё. Никто не замечал его, не видел и не слышал.
Кто-то из «гостей» плакал, кто-то смеялся и пошло шутил, они вспоминали его с улыбкой и слезами, сидели на стульях, диване, спинке дивана, столе, подоконнике, подлокотниках, на полу, подложив под зад подушки или просто сложив ноги на холодном линолеуме.
Они передавали по кругу бутылку за бутылкой, глотали крепкое, особо не морщась, и вспоминали его, вспоминали о нём, вспоминали как они…
- Кошку на улице нашли, облезлую, хромую. Прятали зверя от родителей, то у меня в квартире она жила, то у него, а потом, только на все четыре лапы стала, такой разнос устроила! В общем, было её уже не спрятать. Родители ругались долго, до сих пор вспоминают, представляете? Мы эту кошку потом Ирке с третьего этажа отдали, она её почему-то «Крысой» назвала…
- Он мне конечно крови попил… Ответы к контрольным прямо из сумки воровал, уроки срывал, подписи подделывал… С Машкой Ефимовой целовался прямо за партой, представляете! Правой рукой уравнение пишет, а левая у неё на колене лежит…
- Мы с ним по дороге в Анапу таааааак наклюкались! В хлам просто, в дым! На каждом перроне выходили всех с праздником поздравляли, праздник каждый раз новый придумывали, потом на крышу вагона зачем-то залезли, чуть об мост какой-то не убились, поезд остановить хотели, но передумали отчего-то. А потом минералку купить не могли, не было её ни где!
- Я помню, лежим мы с ним в постели, а он говорит: родинки у нас на тех местах, в которые нас в прошлой жизни убили, вон, говорит мне, у тебя пуля бандитская в сердце – и целует. Вот у меня на шее три штуки, наверно петля!  Вот у тебя на животе, может быть, нож в печень? И не верил мне что там не печень, а селезёнка!
- Сигареты курил он дурные, дешёвые самые, горькие, мерзкие, только он один их и курил, вы представляете! Ни кто больше их не покупал.
- Письма мне любовные писал, стихи сочинял, никто меня никогда так не любил как он, таких слов, как от него, я ни от кого в жизни не слышала!  Мы с мужем третьего планировали, да что-то я уже сомневаюсь… Зачем это всё?
- Экзамен мне с грехом пополам с четвёртого раза сдал. Ну как философию в политехе можно было трижды завалить? Это же самое простое! Хвалили его все, говорили отличник… А он мне всё про анархию какую-то, да про Фрейда… Декан меня долго уламывал тройку ему поставить!
- Из такого, конечно, он меня вытащил… Собрал по кусочкам. Ничего у нас ним никогда не было, даже за руки не держались, разговаривали много, чай пили… Он туда столько сахара клал! Только посмотришь, и зубы сводит. Я шутила, что ему бы просто в сахарницу чайку плеснуть, так быстрее будет, только размешать хорошо надо… Спас он меня тогда, без шуток, спас!
Истории становились всё откровеннее и откровеннее, слова потеряли чёткость, со временем начали терять и смысл. Потом пьяные гости разбивали бутылки, дрались подушками, подушки, конечно, порвались, перья по всей квартире разлетелись, потом они окна побили, и все стены исписали.
«Предатель!», «Трус!», «Слабак!» - писали они на стенах, рисовали фаллические символы, писали памятные даты, преподаватель философии, рыдая, писал «А», обвёл в кружочек и, к всеобщему удивлению, разбил телевизор, девушки признания в любви писали, кто-то прожёг диван сигаретой, разбили люстру и унитаз…
***
Лучи солнца ласкали щёки, тёплое одеяло навалилось тяжёлым грузом, глаза крепко слиплись и не хотели открываться. Он лежал на боку, обхватив руками колени, пролежал до обеда, а потом встал и начал сворачивать горы.
Больше он никогда не пускал в голову мыслей о смерти, но ножи, на всякий случай, перестал точить.