Psiho25 Пушкин Онегин и Злоба Фортуны

В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней

(строфа XLV = вот и ягодка опять)

злоба Фортуны  в жизни 24-летнего ЕО и 24-летнего автора

XLV
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
4 Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
8 Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба;
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
12 Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
 
Коммент Набокова В.:

2 … отстав от суеты… — Суета здесь подразумевает одновременно суматоху, толчею, приземленность, тщеславие и праздность. Сейчас слово обычно употребляется в первом из перечисленных значений, за исключением выражения «суета сует» (лат. vanitas vanitatum). Пушкин и другие русские поэты того времени страдали романтическим пристрастием к этому слову, употребляемому ими в том же значении, что «fever of the world» («светская лихорадка») Вордсворта и «stir and turmoil of the world» («шум и волненье света») Кольриджа. От первого приведенного мною значения образуется прилагательное «суетливый» (суматошный), от четвертого — «суетный» (тщеславный, бессодержательный, пустой)

3 С ним подружился я в то время — Под этой строкой в черновой рукописи (2369, л. 17 об.) Пушкин начертил пером свой собственный несколько обезьяний профиль — с длинной верхней губой, острым носом и круто вывернутой ноздрей (напоминающей письменную h или перевернутую семерку; эта ноздря повторяется как ключевая черточка на всех его автопортретах. Воротник кембриковой сорочки английского покроя туго накрахмален, и углы, словно шоры, торчат вперед и вверх по обеим сторонам лица. Волосы короткие. Похожие рисунки встречаются (согласно Эфросу, с. 232) в той же тетради на л. 36 и 36 об. (черновики XXVII и XXIX–XXX гл.2)

4 черты — галлицизм ses traits — его черты, его «линии»

5 Мечтам невольная преданность [обратите внимание на архаичное ударение на слоге — дан- вместо современного на пре-]. Ср. гл. 7, XXII, 12: Мечтанью преданной безмерно / Предполагается, что мечты Онегина эгоцентричны и бесплодны, в отличие от нежной Schw;rmerei Ленского (см. коммент. к гл. 2, XIII, 5–7). О чем именно мечтал в 1820 г. Онегин, нам не известно, да и не важно (русские комментаторы хотели бы надеяться, что «о предметах политико-экономических»); но что мечты эти были не лишены широты и фантазии, мы, гораздо позже, сможем заключить, прочтя одну из самых прекрасных и вдохновенных строф романа — гл. 8, XXXVII, в которой Онегин размышляет о своем прошлом

6 Странность, странный — то же самое, что фр. bizarrerie, bizarre, так настойчиво употребляемые французскими романистами конца XVIII и начала XIX в. для характеристики своих чудаковатых, но привлекательных героев. Пушкин наделяет этим эпитетом и Онегина, и Ленского (ср. гл.2, VI, 11–12; по-французски это было бы «un temp;rament ardent et assez bizarre».

Итак: портрет «молодого повесы», появившегося в строфе II, написан. Получился симпатичный молодой человек, которым — несмотря на равнодушие к поэзии и отсутствие каких-либо творческих способностей — более правят «мечты» (нереалистичное восприятие жизни, неосуществимые идеалы, обреченное честолюбие), чем разум; крайне странный — хотя в чем именно его странность заключается, автор нигде прямо не объясняет; наделенный холодным и язвительным умом — вероятно, более тонким и зрелым, чем тот, что диктует ему резкие, вульгарные слова в разговоре с Ленским (гл.3, V); мрачный, углубленный в себя, скорее разочарованный, нежели ожесточенный; еще молодой, но весьма изощренный в «страстях»; чувствительный и независимый юноша, от которого отвернулись — или вот-вот отвернутся — и Фортуна, и Человечество.

Пушкин в тот период своей жизни, куда он ретроспективно поместит встречу с собственным героем (якобы преследуемым непонятными силами, из коих яснее всего угадываются бессердечные возлюбленные и старомодные гонители романтизма), имел неприятности с политической полицией из-за своих антидеспотических (а не прореволюционных, вопреки распространенному мнению) стихов, широко разошедшихся в списках, и вскоре (в начале мая 1820 г.) был сослан в одну из южных губерний.

Эта строфа — одна из самых важных в главе. В ней мы видим 24-летнего героя (родившегося в 1795 г) глазами 24летнего автора (Пушкин родился в 1799 г). Это не просто сжатое описание онегинского характера (все дальнейшие подходы к его раскрытию, представленные в романе, который охватит пять лет жизни Онегина, 1820–1825, и восемь лет творчества Пушкина, 1823–1831, будут либо вариациями на эту тему, либо медленным, как во сне, дроблением ее истинного смысла).

Это еще и точка соприкосновения Онегина со вторым главным героем главы — Пушкиным, чей образ с самого начала постепенно выстраивался из отступлений или кратких реплик — ностальгических вздохов, чувственных восторгов, горьких воспоминаний, «профессиональных замечаний» и общего шутливого тона

8. Я был озлоблен, он угрюм… — Сиюминутное дурное настроение автора (в беловой рукописи еще более свойское «я был сердит») противопоставляется типической угрюмости его старшего приятеля, Онегина. Вот основные прилагательные, передающие оттенки онегинского англо-французского уныния, разбросанные по ходу всего романа томный, угрюмый, мрачный, сумрачный, пасмурный, туманный. Их не следует путать с теми, что описывают задумчивость, свойственную не только Онегину, но и другим героям созданного в романе мира: тоскующий, задумчивый, мечтательный, рассеянный.
Эпитеты третьей группы, описывающие состояние меланхолии, встречаются рядом с именем Онегина, но особенно щедро они окружают более поэтичных героев — Пушкина, Ленского и Татьяну грустный, печальный, унылый.

XLVI
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
4 Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
8 Всё это часто придает
Большую прелесть разговору.
Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
12 К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.

В издании 1825 г. эта строфа шла перед XLV. Ошибка была исправлена в списке опечаток, приложенном к отдельному изданию шестой главы (1828).
1 Кто жил и мыслил…; 13 шутке, с желчью пополам… — Ср. «Максимы и мысли» Шамфора («Maximes et pens;es» in OEuvres de Chamfort), «recueillies et publi;es par un de ses amis [Pierre Louis Ginguin;]» (Paris, 1795), IV, 21 «La meilleure Philosophie, relativement au monde, est d'allier, ; son ;gard, le sarcasme de a g;it; avec l'indulgence du m;pris»

В черновике под последними строчками этой строфы Пушкин нарисовал фигуру черта в темной пещере и прочую нечисть (2369, л. 18)

1—9 Стихи 1–7 едва заметно имитируют косвенную речь, а в 8–9 слышна обращенная на нее ирония. Речь Онегина полна псевдофилософических клише того времени. Ср.: «…мы оба знали свет так хорошо и в таком его разнообразии, что не могли в душе не испытывать презрения к мифической значительности литераторов» (Вальтер Скотт, «Дневник», запись от 22 ноября 1825 г. о Томасе Муре).
Вариант. XLVIa Черновой фрагмент (2369, л. 29 об., там же черновой набросок гл. 2, XVIa), возможно, фальстарт очередной строфы:
Мне было грустно, тяжко, больно,
Но одолев меня в борьбе,
Он сочетал меня невольно
Своей таинственной судьбе —
Я стал взирать его очами,
С его печальными речами
Мои слова звучали в лад…
5—7 Я стал взирать его очами, / С его печальными речами / Мои слова звучали в лад. — Великолепная четырехкратная аллитерация на — ча-, которая у Пушкина столь часто украшает строки, проникнутые наиболее пронзительным чувством; два самых известных примера: «очи очаруют» в «Талисмане» (1827) и «очей очарованье… прощальная краса» в стихотворении «Осень» (1833). Для русского слуха звук ч, встречающийся во многих красивых словах («чудо», «чары», «чувство», «чу»), ассоциируется с соловьиной трелью.
Другая восхитительная аллитерация на ч встречается в «Бахчисарайском фонтане» (стихи 493–496), где она передает и чувство, и звук:
Есть надпись: едкими годами
Еще не сгладилась она.
За чуждыми ее чертами
Журчит во мраморе вода…

Комментаторы сравнивают гл.1, XLVIa с пушкинским стихотворением «Демон» (1823), особенно с первым его наброском, и отождествляют «искусителя» с Александром Раевским (с которым наш поэт познакомился летом 1820 г. в Пятигорске), сыном генерала Николая Раевского, в Одессе Раевский-младший волочился за графиней Елизаветой Воронцовой, и есть предположение, что, когда туда приехал Пушкин (проживший в Одессе в 1823–1824 гг), Раевский сделал своего менее искушенного приятеля ее любовником, чтобы отвести от себя подозрения мужа графини. (См. также коммент. к гл.1,XXXIII,1.) Можно предположить, что в тогдашних посланиях друг к другу Пушкин и Элиза Воронцова осуждали либо прощали Раевскому его цинизм, — и тогда следующим шагом будет предположение о происхождении главного эпиграфа к роману; но это уже в чистом виде biographie romanc;e].
Перевод «Демона» и продолжение «раевскианы» см. в коммент. к гл.8, XII, 7.
Источник:
Итак, Набоков нашел в двух строфах лишь завершение  описание характера героя (портрета «молодого повесы», появившегося в строфе II) и автора в точке их соприкосновения и совпадения… НО о причинах ЗЛОБЫ ФОРТУНЫ нет ни у кого у неистово пушкиниствующих ни слова ни полслова …  Некоторые особо близорукие увидели в этой злобе лишь проявление неудач в карточных играх… Ой, ли?   

Злоба Фортуны – коммент.  Ци!Тата! <***А/ С/ Пушкин отличался от большинства поэтов своего времени отсутствием страха открыто выражать гражданскую позицию.***>  О страхе можно было бы поспорить...  как и о выборе пути с Перекрестка Судьбы в январе-сентябре 1826... вслед за крахом "декабризма".  Тут была не столь "гражданская позиция" (граждан тогда не было в Империи самодержавно-полновластных немцев Романовых), сколь желчь не титулованного бедного дворянина с нездоровым комплексом аристократизма и невольника чести... Но важнее сейчас иное = вы упустили очень важную эпиграмму на бывшего ведущего гуся-арзамасца  министра Уварова С.С.  НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ЛУКУЛЛА***  http://feb-web.ru/feb/pushkin/texts/push10/v03/d03-316.htm. Эта эпиграмма очень важна, во-первых, в теме "Злобы Фортуны" на поэта-человека..., о которой он уведомил нас в наиважнейшей cтрофе XLV первой песни романа Е.О.:
Страстей игру мы знали оба;
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
 
Эта эпиграмма очень важна в теме тайн "Дуэльной истории Пушкин-д-Антес". Кроме того, Пушкин написал эпиграмму на любовника Уварова князя Корсакова-Дондукова... Кроме алчности, дури  и пр. качеств, Пушкин публично высмеял нетрадиционную ориентацию гей-любовников с их пристрастием к попам и задним проходам (как оказалось не только для отходов и продуктов калопарфюмерии):
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж*** есть.

На ту же страсть Пушкин обратил внимание публики и у министра Голицына - одного из ведущих игроков на поле идеологических баталий "мистического десятилетия". Проспер Мериме отметил ее (тайны)  суть очень точно: Пушкин эпиграммами неосторожно задел многие сильные семье толпящихся у трона...  Расплата не заставила себя долго ждать = Фортуна озлобилась предельно ...
   
 и в этой связи - из эпиграмм на Голицына, Уварова унт Дондука и из пушкинских сплетен о гей-паре баронов Геккернов  выглядывает источник темы "Голубого заговора" против Пушкина... не без оснований возможно более существенных, чем пресловутая парткомовская "гражданская позиция" поэта.