Комедиант вечности

Засохший ручеёк мочи змеился под ногами. Здесь, в грязной подворотне, Аркадий Брянин узнал о скоропостижной кончине одного знакомого, бывшего журналиста. Аркадий осмотрелся. А ведь в этом городе он когда-то жил. Был вечер, но перед глазами все еще маячила узкая улочка, полная дневной тоски. Ряд домов песочного цвета, калейдоскоп крыш, выложенные раковинами тротуары, лязг железных вывороченных ступней ходячих манекенов и пердеж моторов – все это звучит слишком приглушенно, анемично, слишком параноидально для того, чтобы быть реальностью. Когда-то воздух благоухал вешними росами. Теперь былая красота имела прелый, бессмысленный вид, и ее улыбка превратилась в застывший оскал картонной лошадки. Брянин взял такси до вокзала. В запасе оставалось несколько дней отпуска. И целая пропасть одиночества. Нет, городишко тут не при чем. Что-то перестало функционировать в нем самом. Что это было? Лишенная смысла, необоримая тяга к творчеству? Скорее, обычный, но плохо осознаваемый страх перед мясорубкой времени. Где-то в позолоченных залах – оскопленные этим временем безымянные фигуры квиритов, маленькие стопы Венеры и исступленный трагизм сладострастных изгибов обезумевшей от тоски Психеи. Путь от духовидца Леонардо до пробуждения символистов, экспрессионистов, дадаистов, кубистов. Все это были гениальные патологоанатомы, которые, смеясь, расчленили время - холодный труп классицизма, воссоздав из его праха нечто сакральное. Палачи интеллигибельных свобод остались не у дел. А толкавшиеся локтями на рыночной площади, ничего не знали. В поисках своего рая они никогда не забредали в туманное небытие песков. У каждого за спиной – скорбная мумия, персональная совесть, изъеденная червями, худосочный ангел тлена, исполняющий простую репродуктивную функцию наследования тварных небес. Это лишь бледные тени пережитых ассоциаций, некогда имевшие плоть и совершающие повторяющийся путь от муравья к Брахме и от Брахмы к муравью. Они и забыли то, что секрет логики  искусственного мира, или мира искусства, абсолютно банален – бесконечное отражение отраженного. Тогда какой во всем этом смысл? Лучше совсем уснуть. Лежать в прохладном мраке саркофага. Но при этом отодвигать плиту и вылезать раз в тысячу лет, являясь обновленным Лазарем, чтобы принимать дары и овации. Великое посмертное очищение.  При жизни это трудно, но хочется, чтобы без затрат и наверняка, не прерывая звериного аппетита, так сказать. Чтобы можно было жрать, не боясь переедания. И потом, ведь существует же какая-нибудь особая очищающая практика. Например, практика очищения души через рвоту. Или через понос. Потребуются лишь слабительные. Очистился да и был таков. Ну а там понятно, звон колоколов, плескотня черных вод реки мертвых под скрипучим мостком, симпатичный оркестр безносых усопших, исполняющий увертюру из Парсифаля, и так далее. Словом, привычная жизнь в ожидании полноценного воздаяния. Да, и на всякий случай, хорошо бы иметь с собой путеводитель – томик старика Сведенборга. Пригодится.

Аркадий Брянин с необыкновенной легкостью, несколько не соответствующей его располневшему телу, запрыгнул в вагон. В купе, глядя на размытые контуры серого пейзажа, он совершенно успокоился. Спустя десять часов он был уже дома.
Полдень застал его степенно позевывающим, бродящим по квартире в распахнутом халате. Дверь на лоджию открыта настежь. Там, на улице – серо-бетонное рукастое нечто с дурацким флагом. На кухонном столе – чаша мареотического безумия. Солнечный день был напорист и многообещающ. Бирюзовые небеса. Золотые каракули. Бог. Где-то на горизонте видна точка. Она движется. Вот славно. У Брянина было полно времени. Внутри скопилось огромное количество слов. Неужели стихи? Да нет, так. Ремешок от старой сандалии и глянцевитая  поверхность стоячего болота. Подвывающий от удовольствия Левиафан. Всего лишь инъекция небольшой дозы любви, действующей в течение нескольких часов. Любви к самому себе. И то, правда, так жить нельзя. Но, правда и в том, что это неправда. Да и не все ли равно. Аркадий Брянин, актер на подмостках вечности,  живет на планете без малого четыре тысячи лет. Он еще достаточно молод, но мозолистое вещество его памяти мыкается в беспросветных коридорах сумрачной школы снов, извлекая и проецируя череду непредвиденных воспоминаний, ранящих и жалящих. А сейчас за окном веселое сумасшествие солнца и великий пир. «Все ложь,  люди обречены на вечную жизнь в муках. Может, это исправит кого-то», - говорит трагик, просеивая муку дней сквозь решето мира.