Чердак

Памяти К.Л.Бромберга посвящаю.

В юном месяце апреле
В старом парке тает снег,
И весёлые качели
Начинают свой разбег.
Позабыто всё на свете,
Сердце замерло в груди,
Только небо, только ветер,
Только радость впереди.
(из песни из к/ф «Приключения Электроника»)

          Хотел было предпослать этому рассказу, в качестве эпиграфа, куплет известной песни Александра Новикова (“Я вышел родом из еврейского квартала”) о том, как “похотливые мужики таскали баб на чердаки”, но передумал. Мой отец подобных “подвигов” не совершал, да и “дурных генов” я в себе не замечаю. Так что “чердак” остаётся, а остальное — прочь.
          Речь пойдёт о моём отрочестве. Перед войной наша семья (мама, папа и я) жили в Москве, занимая единственную шестнадцатиметровую комнату небольшой коммунальной квартиры. В 1940-ом году родился мой брат Виктор, тем не менее все мы остались в том же жилище. Помню даже сейчас, что жить таким образом было не просто. Но нас очень объединяли и сплачивали узы близости и родства. Сегодня, когда я пишу эти строки, от нашей семьи, такой дружной и благополучной, остался я один, и моё одиночество — главный стимул создания этого текста, который пишу, с целью оставить потомкам воспоминания о любви и взаимопонимании, царивших в нашей семье и позволявших легко переносить все тяготы и лишения бытия.
          После военного скитания сначала на Урале, затем — в прифронтовой Украине, вернулись мы, наконец, в Москву — во всё ту же тесную коммуналку. Все нюансы и эпизоды той жизни сейчас помню так, как будто это было вчера, а прошло с тех пор уже без малого восемьдесят лет. Двухэтажный домишко, в котором мы жили, представлял собой утлый барак, скоропостижно сварганенный из фибролитовых плит, надстроенный над бывшим крольчатником. Принадлежал он Наркомздраву (так в те годы нарекалось Министерство Здравоохранения), и после окончания строительства, ещё до войны, был заселён его сотрудниками. Дом тот, естественно, окружали другие, ещё более старые и неказистые, и публика в них обитала, как говорили раньше, “разночинная”, то есть благосостояния, если не самого низкого, то — ниже среднего.
          Когда мы вернулись с войны в сорок пятом, шёл мне одиннадцатый годок, и я уже в полной мере испытывал потребность общения со сверстниками, ну и со сверстницами тоже, безусловно. Мне в этом плане повезло. В фибролитовом доме, где мы жили, имелось два входа и два этажа. Наша комнатушка располагалась на втором. А на лестничной площадке имелась ещё одна квартира. В неё чуть позже въехала семья, тоже еврейская, в которой, среди прочих, был отрок, на год меня младший. Звали его Константином, и мы сразу познакомились и подружились ... на всю жизнь!
          Позволяю себе рассказать кое-что о той семье. Самым старшим в ней был дед (отец Костиного отца) по имени Михаил (отчества не запомнил, а врать не хочу). Служил он, давным-давно, ещё при царях, директором банка в городе Харькове. После революции, кажется, основным его занятием было скрываться от Советской Власти, что, на мой взгляд, делал он вполне успешно. Незадолго перед расставанием с земным миром на моих глазах он постепенно терял ясность рассудка. Например, как-то при нём мы с Костей принялись играть в “прятки”; и я, желая спрятаться, залез в платяной шкаф. Впоследствии деду постоянно мерещилось, что я так и сижу в шкафу будто в заточении, и он громко и истерично кричал, обращаясь к внуку: “Костя, сейчас же выпусти Борю из шкафа!” Нас его поведение очень забавляло.
          Сын деда Михаила, Костин отец, Леонид Михайлович имел профессию инженера-проектировщика. Он занимался созданием заводов тяжёлого машиностроения и, несмотря на то, что в прошлом у него была учёба за границей (он владел несколькими иностранными языками), отличался поведением крайне скромным, представляя собой изысканно-утончённого интеллигента, никогда не повышавшего голос и скрывающего свои эмоции. Зато его жена, Костина мама, являлась его полной противоположностью. Будучи пианисткой, она служила концертмейстером в Щукинском театральном училище при Малом, очень известном в Москве, Театре. Однако дело совсем не в профессии, не профессия является основным определителем человеческого характера. Раиса Исааковна (так её звали) представляла собой личность исключительно эмоциональную, чувствительную, яркую и многогранную. Красавицей она не была, но всё её существо обладало такой исключительной женственностью, обаянием и харизмой, что вниманием окружавших мужчин избалованной не быть не могла. В армию её поклонников входил и мой отец, который знаки внимания оказывал ей постоянно. Не могу здесь и сейчас вам откровенно не признаться, что и сам я, мальчишкой, сугубо тайно, имел её ввиду. Никогда, конечно, об этом никому не говорил. Короче, читайте доктора Фрейда, Зигмунда (его глубокомысленные постулаты до сих пор весьма популярны).
          Члены той семьи относились ко мне очень по-доброму. Некоторым образом, это был мой второй дом: очень часто в Костиной комнате ставили раскладушку, и я там спал не хуже, чем дома, а, может быть, даже и лучше. Теперь бы мне такой сон! В завершение описания этих наших соседей, не могу не упомянуть сестру Леонида Михайловича, Костину тётю. К сожалению, не сохранила память её имени, но помню, что возрастом она немного превосходила брата и замужем была за горским евреем по фамилии Паландт. Неизгладимо в мою детскую память врезались его густые чёрные брови (как у Л. И. Брежнева). Благодаря этой яркой черте его облика, пару раз он сыграл несколько эпизодических ролей на Мосфильме. Их единственную дочку звали Ириной. Будучи существенно старше меня с Костей, с нами “сопляками” она дружбы не водила. Помимо всего прочего, училась она в привилегированной школе (единственной на всю Москву), была образцовой ученицей, и в классе сидела за одной партой с самой Светланой Сталиной. Комментарии, я полагаю, излишни.
          Костя, в отличие от меня, был определённо личностью творческой. С раннего детства он писал весьма недурные стихи. К приятному удивлению, нашлось кое-что в моём сохранившемся, несмотря на многочисленные переезды, архиве. Воспроизвожу одно из них:

                Уже леса листвой зелёной,
                Но облетающей шумят,
                Уже дубы златою кроной
                Увенчаны в полях стоят.
                Луга покошенной травою,
                Цветы поникшей головою,
                И птичек косяки лесных
                Как будто дополняют их.
                Ко сну готовится природа,
                Устав от летней суеты,
                Уже испортилась погода,
                Уж гнёзда птичьи пусты,
                Оделся в пурпур лес дремучий,
                И только говором ручья
                Прикрывши солнце серой тучей,
                Нам шепчет осень: “Вот и я!”

          Когда-то знал многие его стихи наизусть, но теперь, увы, запамятовал. А с этим стихотворением вообще произошёл казус. Желая сделать другу приятное, ваш покорный слуга лично отправился в редакцию газеты “Пионерская Правда” и предложил им его опубликовать. Надо отдать должное представителям редколлегии — разговаривали со мной весьма любезно (как-никак постоянный подписчик), однако однозначно объяснили, что их газета, хоть и детская, но политическая и абсолютно нейтральные тексты “о природе и погоде” их нисколько не интересуют. Таким образом, состоялось моё первое общение с прессой, но уже из него я смог сделать некоторые выводы.
          Голова Константина перманентно, словно машина, с невероятной производительностью рождала всяческие фантазии. Привожу пример: неподалёку от нашего дома проходила улица Обуха. На этой улице, ближе к Садовому Кольцу находился Музей Восточных Культур. Поскольку располагался он от нас неподалеку, мы туда иногда захаживали. Особенно наше внимание привлекали стенды с великолепным старинным оружием (всяческие мечи, сабли, шпаги, ружья, пистолеты и т.п.). Не помню уж кто, может быть даже я сам, в шутку подал идею, что, мол, хорошо бы в этот музей наведаться ночью и пару пистолетов “приобрести”. Идея была отчаянная, криминальная, но, по-своему, красивая и для мальчишеского воображения весьма головокружительная. Прошло очень много времени; однажды, во время одной из наших с Костей встреч, которая произошла вдалеке от Москвы и от музея на улице Обуха, мой старинный приятель вдруг спросил: “А помнишь, как мы однажды ночью залезли в музей и украли там дуэльные пистолеты?” В течение некоторого времени автор сих строк молчал ошарашенный, а затем решил подыграть и ответил: “Конечно помню!” Именно в тот момент вспомнился Костин дед Михаил, которому всё время чудилось, что кто-то прячется в бельевом шкафу.
          Чтобы подвести итог рассказу о приверженности моего друга детства к фантазиям, необходимо сказать, что реализовал он свою склонность весьма успешно: окончив ВГИК, стал кинорежиссёром. Две его, известные в нашей стране, киноленты “Приключения Электроника” и “Чародеи” — обе сняты по мотивам произведений советских фантастов.
          В 2020-ом году моя связь с Константином Леонидовичем Бромбергом прервалась. В нашем последнем разговоре он мне сообщил, что Союз Кинематографистов России с большой теплотой поздравил его с днём рожденья. Письмо подписали Михалков и Хуциев. Я искренне за него обрадовался. Затем воцарилось молчание, и позже дошло до меня печальное известие о том, что Костя и его жена Люда ушли из жизни. Увы, проститься перед той дорогой в Вечность нам не привелось.
          О Косте я мог бы писать и писать бесконечно, но наша компания состояла не из двоих, а из троих юношей. Поэтому мне хотелось бы познакомить вас, друзья мои, с ещё одним персонажем. В нашем подъезде этажом ниже располагалась ещё одна квартира, тоже, разумеется, коммунальная. В малюсенькой комнатушке ютилась одинокая женщина, которую помню очень плохо. В большой же комнате проживала семья Александра Васильевича Фоменко (фамилию сознательно изменяю), о которой я сейчас расскажу, всё что помню.
          Главой той семьи являлся мужчина роста весьма небольшого, ничем особо не примечательный. Какое он имел образование — не знаю. Однако, как я теперь понимаю, был он исключительно предприимчив и при любой другой власти преуспел бы изрядно. Однако при Сталине, какая к дьяволу предприимчивость, когда вокруг “сажали” одного за другим за мельчайшие проступки, а иногда и без оных? Поэтому Александр Васильевич вёл себя тихо и, получая прибыль где только возможно, а иногда даже где и нельзя, никакого “форсу и показухи” себе не позволял. Работал он там же, где и мой отец — в Главкурупре Наркомздрава, то есть в главном управлении курортов и санаториев. Но мой отец служил в лечебном отделе, где определяли кому, что и где следует лечить. Александр же Васильевич занимался реализацией путёвок на курорты и в санатории. Это сейчас на моря или к минеральным источникам направляются кто куда захочет (ну, конечно, когда нет войны). Кто в Турцию, кто в Европу, кто на Мальдивы или на Бали, или в Доминиканскую Республику, или в Египет (список можно продолжать до бесконечности) были бы деньги. А тогда, в те незабвенные советские времена, поехать на курорт можно было только в пределах границ государства: в Сочи да в Ялту, ну, ещё в Ессентуки или Трускавец. А путёвки что на лечение, что просто на отдых являлись предметом дефицитным. Слово-то такое знаете “дефицит”? Для тех, кто не знает, поясняю. Это очень просто: “дефицит” — это когда предложение товара или услуги намного ниже спроса на соответствующий продукт. Самый распространённый дефицит — это нехватка денег. От него страдают почти все от мала до велика. В советское время дефицит был распространён очень широко. Многие товары купить не представлялось возможным — их “доставали”, то есть покупали, но не официально в магазинах, а у частных лиц, тайно, и такие продажи являлись актом противоречащим закону. Один из персонажей миниатюры известного в советскую эпоху артиста-юмориста Аркадия Райкина рассказывал о себе и о своём успехе в жизни именно благодаря “дефициту”, которым он успешно распоряжался. Ходила в народе прибаутка: “не важно, что ты производишь, важно что распределяешь”.
          Вышеупомянутый тёзка полководца Суворова “успешно распределял” путёвки на курорты и в санатории, получая за приложенные усилия скромный гонорар. Но нашлись, нашлись “добрые” люди! Написали, “настучали” куда следует.
          Писать жалобы и доносы в советское время было очень значимым, важным и распространённым делом. В кооперативном доме в районе Северного Речного Вокзала, где я с женой и детьми жил с 1969-го по 1994-ый годы, один из жильцов постоянно писал всяческие жалобы и доносы. Близким знакомым он по секрету признавался, что если он этого не делает, его начинают преследовать сильные головные боли. В нашей московской коммунальной квартире, где я жил с родителями, вначале были очень приличные соседи, которые, к сожалению, вскоре переехали в свой родной Нижний Новгород (в ту эпоху — город Горький). Им на смену вселилась некая Полина Степановна. Гордостью этой дамы являлся статус так называемой “старой большевички”, поскольку в правящей партии состояла она аж с 1905-го года. Сочинение и написание доносов на “врагов народа” было её самым любимым делом. Кстати, вспоминаю, что теоретики режима горячо одобряли эту деятельность, называя её “обратной связью” между партией и народом. Нужно только заметить, что мишенью доносов нашей соседки являлась одна конкретная личность — небезызвестный поэт Сергей Владимирович Михалков. Его отец был богатым купцом и имел обширные домовладения в Даниловской слободе. А где-то поблизости ютилась “пролетарская” семья Полины. Чувства зависти, мести, злобы и классовой непримиримости распирали нашу соседку изнутри как перегретый паровой котёл.
          Однако вернёмся к товарищу Фоменко. Кто-то донёс и на него — голубчика сцапали, но “припаяли” сравнительно немного — всего пять лет. Оно и понятно: антисоветчиком он не был, брал всего лишь взятки (эка невидаль!). Таким образом, его “злодеяния” были направлены не на государство, а на частников, которых и сама власть “давила” с чувством глубокого удовлетворения. В конце концов, Александр Васильевич, не отсидев даже положенного срока, вышел по УДО (условно-досрочное освобождение). Однако дальнейшая его судьба мне, увы, не известна.
          Жену Александра Васильевича звали Антониной и контрастировала она с мужем довольно-таки резко, особенно во внешнем аспекте. Была крупной, видной женщиной весьма привлекательной наружности. Ко мне относилась хорошо — разрешала кататься на их велосипеде, стоявшем без применения в коридоре. В те времена ваш покорный слуга беспрепятственно делал полный круг по московскому Садовому Кольцу. Москвичи, можете представить себе сейчас что-либо подобное?
          Была у Антонины младшая сестра, очаровательная, яркая платиновая блондинка. Её чувственность ощущалась на расстоянии. Втихую поговаривали, что в “секретный гарем”, который содержал всесильный и плотоядный руководитель НКВД Лаврентий Павлович Берия, входила и она.
          Теперь перейдём на одну возрастную ступень ниже: Александр Васильевич с Антониной имели двоих детей. Старшую дочь звали Маргаритой, а младшего сына — Игорем. Не без помощи отцовских связей, оба чада, окончив среднюю школу, поступили в МГУ (Московский Государственный Университет). Это сейчас “универы” буквально на каждом углу! А в те времена существовал единственный на всю огромную столицу. В ту эпоху главное здание находилось в центре — на улице Моховой, однако в начале пятидесятых годов создали новый университетский комплекс на Ленинских Горах. Поступить туда удавалось далеко не всем, а евреям путь вообще заказан. Однако семейство Фоменко к библейскому народу не принадлежало.
          Рита была девушкой весьма симпатичной с мелкими, но вполне правильными чертами лица. Интеллектом Бог её тоже не обделил. Времени она зря не теряла и, уже будучи студенткой, весьма удачно “выскочила” замуж. Партию ей составил приятной наружности, хорошо воспитанный молодой человек. В нём ярко выделялся потомственный аристократизм, который не вытравишь никакими революциями. Являлся он прямым потомком великого русского писателя дворянского происхождения — графа. После революции его отпрыски умчались за рубеж и жили в различных странах Европы, в том числе в Югославии. Оттуда, вскоре после окончания Второй мировой войны, некоторые из них вернулись в СССР. Звали молодого человека Ильёй, и он очень нравился моей маме.
          Игорь, превосходивший меня одним годом возраста, после окончания МГУ работал на Пушкинской площади — в редакции газеты “Известия”. Был он там на хорошем счету, продвигался по службе и считался серьёзным авторитетом в своей сфере. Однако во времена так называемой “перестройки” с ним неведомо что произошло, и он скоропостижно ушёл из жизни.
          А теперь вернёмся во времени назад, когда мы с моими друзьями переживали нежный отроческий возраст. Повторяюсь, нас было трое: Костя, Игорь и я. Мы жили в одном подъезде, учились в одной школе, хотя и в разных классах, мы были, как говорится, “погодки” и совсем не удивительно, что познакомились и подружились. Однако во дворе, где стоял наш дом, росли и другие дети, в том числе нашего возраста, но социальный и, главное, интеллектуальный уровень, мягко выражаясь, отличался, и поэтому мы трое образовали свою отдельную, но очень дружную и сплочённую группку.
          В том чудном возрасте почти все мальчишки зачитывались знаменитым романом известного француза Александра Дюма “Три мушкетёра”. Не знаю, вёл ли кто-нибудь подобную статистику, но мне лично кажется, что более популярной среди мальчишек моего поколения книги на свете не существовало. Она была многократно читана и перечитана, а многие эпизоды так знакомы, запоминаемы и узнаваемы, что запросто воспроизводились практически наизусть. И поэтому постепенно наша личная жизнь, в окрылённом юностью воображении, перемешивалась с судьбами героев романа. Мы обрели их имена и образы. Костя был, разумеется, д’Aртаньяном, Игорь — Атосом, а я — Арамисом. Портоса у нас не было. Был у Кости дружок на стороне, Андрей Пегушев, хороший вполне парень, нашего круга и статью и ростом вполне подходящий под Портоса, но как-то не сложилось, не “всосался” он в наш миниатюрный коллектив. Так и остались мы без того колоритного героя. Остальные “фигуранты”, на мой взгляд, вполне персонажам Дюма соответствовали. Не зная французского, мы сами выдумали какой-то абракадабрский квази-язык, на котором объяснялись и, как ни странно, даже друг друга понимали. Предполагаю, мои читатели знакомы с автобиографической повестью Льва Кассиля “Кондуит и Швамбрания”. Не находите ничего общего?
          Безусловно не хватало нам не только Портоса и французского языка. Нам не хватало Франции, с её королями, королевами и кардиналами, с её мушкетёрами и гвардейцами, католиками и гугенотами, с её дворцами, куртуазностью, изыском и лоском, нам не хватало быстрых добрых коней, настоящего французского вина, реальных шпаг, мушкетов и пистолетов. Наше богатое воображение отчасти возмещало нам все эти лакуны. Существовала однако необходимость также иметь какое-то секретное уютное местечко, где можно было бы собираться, свободно говорить о том и о сём, которое давало бы больший простор фантазиям, и возможность пофехтовать самодельными шпагами. И место такое нашлось!
          Я уже писал, что наш двор составляли постройки низенькие и утлые, но один дом всё-таки выделялся большей современностью и многоэтажностью. Лифта в нём, увы, не было. Зато наверху простирался над всей его поверхностью большой, просторный и вместительный чердак! Вход туда из противопожарных соображений никогда не закрывался, то есть попасть туда особых трудов не составляло. Среди жителей многоэтажки молодёжи и подростков почему-то не замечалось, что обеспечивало нам практически внеконкурентное “владение” тем бесхозным помещением.
          Это была находка — подарок судьбы! Для королевских мушкетёров, ну, просто — королевский дворец! Всё свободное время проводили мы там. Вели себя, по возможности, тихо и деликатно, видимо поэтому избегали всяческих конфликтов и претензий со стороны автохтонных жильцов многоэтажки. Ну, а теперь, дорогой Читатель, угадай с трёх раз: чего ещё не хватало доблестным юным рыцарям без страха и упрёка в том роскошном дворце под названием “ЧЕРДАК”? Ну, правильно — угадал! Ну, конечно же, Прекрасных Дам! Ведь нужно же было кому-то демонстрировать свою доблесть и отвагу, силу и ловкость, искусство владения шпагой и псевдофранцузским языком, знание содержания знаменитой книги и не только её. Нужно же было получать в ответ на всё это насмешливые, но ласковые взгляды прекрасных очей, милые, нежные улыбки, внимание и теплоту чутких девичьих сердец...
          В те времена обучение в школах было раздельным: девочки и мальчики получали среднее образование врозь. Возможно, в определённое время государственные деятели намеревались нацелить мальчиков и юношей на более глубокое погружение в подготовку к военному ремеслу. Это обстоятельство, безусловно, осложняло гендерные контакты. Но матушку-природу не обманешь! Естество во все времена успешно преодолевало любые преграды.
          Первой кандидаткой примкнуть к нашей чердачно-мушкетёрской компании стала сестра Игоря — Рита. В то время была она ещё школьницей-старшеклассницей и наши интересы вполне сочетались. Однако в наш парящий над Москвой легендарный “дворец” Рита стала приходить не одна, а с подругой (как это обычно принято у девушек). Галя Иванова так её звали. Посвящаю ей несколько строк.
          В соседнем с нашим здании, старой, обветшалой кирпичной постройке, обладавшей всего двумя этажами, в нижнем, хотя и жилом, но полуподвальном, проживала семья Ивановых. Примечательно то, что на верхнем уровне, тоже жили Ивановы, хотя с “полуподвальными” в родстве они не состояли. У “нижних” Ивановых сына звали Виктором. Может быть, помнит кто-нибудь из моих читателей одну из песен Булата Окуджавы про Лёньку Королёва:

                На дворе, где каждый вечер
                Всё играла радиола,
                Где пары танцевали пыля,
                Ребята уважали очень Лёньку Королёва
                И присвоили ему званье Короля.

          В нашем дворе таким “Королём” был Витя Иванов. До сих пор не понимаю, в чём состояла его харизматичность, в чём заключалась сила его непререкаемого авторитета среди пацанов. Гигантским ростом он не выделялся, особой какой-то уникальной физической силы тоже не наблюдалось. Лицо носило вполне добродушное выражение, даже весьма привлекательное. Но это, пожалуй, всё. Тем не менее отовсюду то и дело доносилось: “Витя просил”, “Витя сказал”, “Витя показал”, “Витя, Витя, Витя”. Подавляющее большинство реплик воспринимались в качестве прямого приказа или напротив — запрета.
          Спустя много лет, уже во вполне зрелом возрасте встретил я Виктора Иванова возле входа в метро. Остановились, обрадовавшись неожиданной встрече, постояли, очень тепло пообщались. Надо было бы хоть пивка выпить где-нибудь, посидеть, повспоминать. Но оба мы, как всегда, куда-то торопились.
          В семье “верхних” Ивановых имелось двое вполне уже взрослых детей, младшей из которых являлась та самая вышеупомянутая Галина. Она была немного старше меня, ну, может быть, на год. Автору сих строк девушка определённо нравилась, соответствуя его вкусу, — милая голубоглазая блондинка, обладательница стройной весьма пропорциональной фигурки. Старшего её брата родители нарекли весьма экстраординарным именем — Торий. Если мне память не изменяет, это один из химических элементов периодической таблицы, составленной Дмитрием Ивановичем. Видимо, были его родители людьми с претензией. Во времена нашего отрочества Торий Иванов казался нам недосягаемо взрослым. Пока мы всё ещё постигали азы школьной программы, он являлся уже студентом Торфяного Института (существовал когда-то такой, от нас поблизости, в одном из Вузовских переулков). И надо же так сложиться судьбе, что уже в восьмидесятых годах встретился я с Торием Ивановым, и даже оказался он у меня в подчинении. Мы, конечно, сразу поладили, всё-таки “земляки”! Один из первых вопросов, который я ему задал, прозвучал таким образом: “Как там Галя?”. “А Галя, Борис Львович, умерла...” откликнулось мне в ответ. К тому времени не было уже на свете ни моего отца, ни мамы, ни Игоря Фоменко. Тем не менее отозвалась в моём сердце искренней и болезненной грустью та запоздалая “похоронка”...
          Теперь же, когда пишу я эти строки, из упомянутых здесь людей не осталось никого, кроме вашего покорного слуги. В 2015-ом году побывал я в последний раз на месте, где стоял когда-то наш утлый домишко и располагался неказистый дворик. От всего этого не осталось и следа, зато огромный многоэтажный небоскрёб, очевидно “высшей”, как теперь говорят, категории упёрся крышей в небо. Я спросил у дюжего охранника сколько стоят в нём квартиры, а он в ответ спросил, не скрывая пренебрежительной иронии, не собираюсь ли я одну из них приобрести. Я ответил, что готов купить всё здание целиком, осталось, дескать, только дособрать некоторую сумму...
          До сих пор я этой суммы так и не “дособрал”, но прекрасно понимаю, что ни за какие деньги не окажусь снова на том пыльном чердаке, где, не отдавая себе в том отчёта, был так счастлив в кругу ушедших, но до сих пор не забытых друзей-сверстников. Ну, как тут не вспомнить Геннадия Шпаликова:

                По несчастью или к счастью, истина проста:
                Никогда не возвращайся в прежние места.
                Даже если пепелище выглядит вполне,
                Не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне.
                Путешествие в обратно я бы запретил,
                И прошу тебя, как брата, душу не мути.
                А не то рвану по следу, кто меня вернёт?
                И на валенках уеду в сорок пятый год.
                В сорок пятом угадаю, там, где — Боже мой!
                Будет мама молодая, и отец живой.