В память Елизаветы Непийко
- Крутящий " Момент ", Евфим, - рычит сидящий на корточках, отхаркиваясь, - это тебе не БФ вертеть электродрелью.
- Га ! - орет крутящий веслом, завидев меня. - Диомид !
Швыряю в них связку, закрываю дверь и лезу под кровать с сидящими на ней девицами. Зажимаю уши и широко раскрываю рот.
- Але, гараж.
Вижу. Слышу. Существую.
Двое тянут разбитое тело во внутренний двор. На галерее стоит тощий Менжинский, курит. Трясется и щуплый еврей в драповом пальто бежит за шубой замнаркома. А Менжинский вприщур рассматривает белобрысую голову Савинкова.
- Бредит, - кричит, задрав рыжее лицо, тянущий тело за руки, - кажись не кончился еще.
Менжинский кивает и зовет Блюмкина. Страшно хекнув, скосоротившись, тот резко и сильно бьет деревянным молотком Савинкова по голове, ломая череп.
- Прокурора, фотографа, репортера " Известий ", - приказывает Менжинский, кутаясь в принесенную евреем шубу, все так же дрожа и покрываясь ледяным потом, - вечером - утечку посольским.
Кашляет и возвращается в кабинет. Ложится на кушетку. Умирает.
Пан Мошка, издатель, оторвавшись от наскоро читаемой рукописи, недоуменно всматривается близорукими глазами в широченную рожу новопролетарского писателя. Захар плотно и жестоко давит мускулистой жопой австрийские пружины издательского диванчика, высокомерен и глуп, как обычно. Пан Мошка, издатель, переворачивает рукопись и вслух произносит название, вкривь и вкось намалеванное акварельными красками на первой странице :
- История славных органов борьбы за правду во имя справедливости.
Закуривает сигару, уточняет :
- Почему же с Менжинского ?
- А это единственный, - охотно отвечает патриотический писатель, дрыгая ногой, - кто умер своей смертью.
- Издох, - еле слышно бормочет пан Мошка, писатель, - собаке собачья смерть.
Бросает рукопись в мусорную корзину и выпроваживает что - то там возмущенно кричащего бездаря за дверь, потом ногой с лестницы, не брезгует пан Мошка, издатель, выбежать под заунывный дождь и толкнуть писателя под соответствующий грузовик. Собирает мокрые останки лопатой и несет их в котельную. Одноногий кочегар, отставив в сторону портвейн, ржет и распахивает дверцу яростно гудящей печи. Подмигивает бельмастым глазом.
- Вчерась, - хрипит кочегар, запихивая останки вместе с лопатой в зев печи, - вот почти так же какую - то крысу Потупчик сничтожили.
Пан Мошка, издатель, садится на стул кочегара, пьет портвейн, пьет жадно, давясь и перхая. Затем вскакивает и херачит кочегара стулом по горбу. Бежит, смешно семеня короткими толстенькими ногами, по лестнице и на пороге своего кабинета падает на колени, так как в оставшуюся раскрытой дверь видит стоящего посреди кабинета рослого мужчину в серо - стальном мундире. Около него мельтешит небольшой плюшевый медвежонок в кроссовках " Найк " со здоровущим чеченским свинорезом в правой когтистой лапке. Кричит беззвучно, беспомощно пан Мошка, издатель, зная по предыдущим произведениям, кто это и зачем. Закрывает глаза, не желая видеть надвигающихся Кротова, Чикатило, Ли Харви. Чувствует по аромату заграничных духов пан Мошка, издатель, что около стены таится в шиншилловом манто полуголая красотка, а приведший оголтелую шоблу предводитель отряда самоубийственных исследователей и мудаков восседает, поджав ноги, на его столе издателя, укрыв безумную рожу дегенерата противогазом.
- Три фунта мяса, - произносит на старофранцузском кто - то отрывисто и требовательно за спиной пана Мошки, издателя.
- Если ты думаешь, - гнусаво и ехидно кричит противогазистый, - что это герцог Лотарингский, пан Мошка, издатель, то не стану тебя разочаровывать.
Вот так, граждане бандиты, и получилось как - то типа само собой, что знаменательная сказочка об ищущем фашизма русском нацике Дамбаса перестала отображаться на почвенном сайте " Проза ру". Свобода творчества, б...дь. Гоголи да Щедрины Евтушенки прям, подобрее и пожиже, конечно, но все равно как - то стремновато показывает заледеневшее в говно " Время " выключенный телевизор, неприятны мне, если честно, дрисливые реакции патриотов или несогласных, по хрен, все одно ж Божия роса в зенки бесстыжие не меняет ничего, всего лишь увеличивая количество слов и слов, и так уже заполонивших мировую сеть интернет, но гадко это - цензура с тащением и непущанием, двадцать первый век же на планете Земля. Везде, кроме Русiи, самобежно и своей волей скатившейся в век шишнацатый пропавшей с концами Готфрик.
Свидетельство о публикации №222051201160