Кулаки

После Октябрьской революцией вся земля в стране была объявлена собственностью государства. Хозяйства крупных собственников пахотной земли, такие как помещичьи и крупных кулаков, национализированы и переданы в бесплатное пользование бедным крестьянам. Однако, не имея в достаточном количестве лошадей, сох и прочего инвентаря, не владея искусством организации труда, результаты у них получались неутешительные. Средних кулаков пока не трогали, они заготавливали значительную долю зерна. Власти, между тем, создавая социалистическую экономику, приступили к переустройству жизни деревни.

Сенокос

Рано утром, когда июльское солнце поднялось над горизонтом, Иван Маркелович Грибов шел по дороге вдоль своих полей, занятых рожью и овсом. Все ему нравилось. Злаковые посевы наливались упругим зерном. Легкий ветерок раскачивал тяжелые колосья. Ухватив их ладонью и рассмотрев, подумал, что скоро подойдет время убирать. «Не зря, – убеждал он сам себя, – я настоял здесь увеличить посев ржи. Урожай будет не хуже, чем в прошлом году. Все расчеты оправдываются. И дождей оказалось достаточно, и солнца много. Только бы убрать без потерь. А если советская власть не выкинет чего-нибудь этакого, неожиданного, то новый урожай принесет большую прибыль. А если...  Да. Всякое было».

Он окинул взором все вокруг. Как тут все красиво. Впереди петляла лентой река Беляковка, по ее берегам раскинулись пойменные луга. Там, где-то, вон за тем кустарником, и его покосный надел, надо сходить, посмотреть, что там делается. Сенокос в разгаре. Пройдя кустарник, он увидел луг. Это было большое поле, покрытое ярким разноцветным ковром цветущих трав, распростершимся по берегам реки. Раскрывшиеся бутоны цветов под действием легкого ветерка волнообразно колебались, словно волны в заводи. Манящий запах, и яркие краски привлекали пчел и ос, которые торопливо перелетали с одного бутона на другой. Здесь росли и цвели разные травы: из злаковых тимофеевка, красная овсяница, из бобовых люцерна, красный и белый клевер, из разнотравья лютик, василек. Розовые и белые люпины высоко выбросили свои цветовые метелки.

Среди этой благоухающей растительности по пояс в траве, двигаясь мелкими шашками и взмахивая косами, работали его дети. Николай и Тихон и их жены Марианна и Августа, встав друг за другом уступом, ловкими движениями кос валили буйную траву, укладывая ее рядами. У братьев взмахи широкие, мощные. Еще издали слышалась мелодия звуков, издаваемых косами при срезании порции травы.

Подойдя ближе, отец похвалил работников:
– Хорошо работаете. Молодцы.
– Тятя, ты к нам как, помогать или просто так, посмотреть? – спросил Николай, улыбаясь.
– Сегодня побуду с вами.
Косцы достали из-за пояса тряпицы, обтерли косы от прилипшей травы. Затем, уперев деревянную рукоятку в землю, и, удерживая рукой носок косы, стали затачивать режущие кромки шлифовальным бруском: слева, справа, жик-жик, жик-жик. И снова за работу. Скосив полосу от края до края, сделали перерыв. Отдохнули, попили квасу и снова за работу. Заняли новую полосу так, чтобы поваленный рядок травы был слева. Отец взял запасную косу и пристроился в ряд за Августой.

Отец и его сыновья – среднего роста, худощавые, русоголовые, в ситцевых рубахах на выпуск, перехваченных пояском, в картузах и лаптях.

Женщины одеты в покосные легкие рубахи и юбки, головы повязаны платками, на ногах лапти.
Ритм работы задавал старший сын Николай, памятуя, что за ним тянутся женщины. Становилось жарко. Прямые лучи солнца обжигали тела работников. Терпели, не прерывая работу.

В полдень дочери хозяина Фатыма и Лиза принесли еду. Около шалаша на земле расстелили скатерть и разложили на ней крынки с молоком и квасом. В корзинке был свежий, утром выпеченный хлеб, огурцы и пшенная каша, сваренная на молоке и заправленная маслом. Работники, изморенные жарой, подошли к шалашу, устроившись в тени под кустом, и началась трапеза. Ели с аппетитом, перебрасываясь шутками.

После обеда Тихон достал из кармана кисет с листьями табака и обрывки газеты, разминая листья, стал делать самокрутку. Остальные мужчины к нему потянулись.
– Да, не дозрела еще махорка. Те ли ты листья-то сорвал?
– Нижние листья ломал, и они действительно пока не созрели. Когда-то самосад еще поспеет, а курить совсем нечего. А аромат, аромат, тятя, чувствуешь какой?

 Мужчины закурили.
– Ох, Тиша, наколдовал ты с табаком, дерет!
Женщины, тем временем пошли на речку купаться.

Гроза

Во второй половине дня мужчины продолжили косить, а женщины, взяв грабли, стали ворошить, раскидывать скошенную траву, чтобы ускорить ее высыхание.
– Гутя, ты почему не стала купаться, – спросила веселая Марианна.
– Не хотела раздеваться, да и устала, загнали мужики, отвечала подружка, раскидывая сено.
– Ну и зря. Хотя бы ноги в воде подержала. Знаешь как после купания легко!
Гутя подняла голову и, увидев черную тучу, сказала:
– А ведь будет дождь. Смотри!
Марианна, увидав тучу, всполошилась и закричала:
– Мужики, мужики! Туча, что делать-то?
Мужчины остановились, оценивающе посмотрели на тучу, и отец решил:
– Давайте ребята собирать сено в кучи.

Все засуетились, торопливо собирая граблями скошенную траву. Не успевали, туча перемещалась по небу быстро. Она уже затянула весь небосвод. Усилились порывы ветра. Солнце спряталось. Стало темно. Над головой раздались первые раскаты грома. Засверкали молнии. Упали первые капли, сначала редкие, потом все чаще и чаще. Начался дождь.

Работники, побросав все инструменты на землю, бегом побежали к шалашу под его укрытие и оттуда наблюдали, что творится в поле. Неожиданно в небе раздался необычной силы взрыв, расколовший сосуд с водой, которая лавиной обрушилась на луг. Грохот был такой неожиданный и сильный, что люди вздрогнули. А молнии разрезали все небо и проникли в землю.
– Вот это гроза, – испуганно произнесла Гутя. – Во время покоса всегда бывают такие дожди, наверное, это наказание людей за грехи.

 Гром гремел различными голосами. Вот словно громадная куча камней рассыпалась, и шебаршащие звуки полетели вниз. Следом раздались частые удары кузнечного молота, бьющего по наковальне.

Все это длилось не так уж и долго. Гроза, как внезапно началась, так неожиданно и закончилась. На небе больше не было воды. Стекали и падали только отдельные капельки. Небо очистилось от туч и, умытое водой, снова засияло своей голубизной.
Обеспокоенные работники вышли из шалаша.
– Что будем делать? – произнес Тихон. – Сколько работы добавилось!
– Отдыхайте пока. Скоро солнце траву подсушит, и тогда продолжим работу.

 Хозяин
Когда Иван Маркелович женился на Марии Леонтьевной, девушке из своей же деревни Басманово, молодые стали жить в доме, родителей Маркела Поликарповича и Наталии Прохоровной.

После смерти отца Иван стал главой семьи. В ту пору так уж было заведено, что все семейные вопросы решались единолично хозяином. На него взвалилась огромная власть и обязанность. Все вопросы, касающиеся работы, распределения нажитых материальных средств, поведения членов семьи, уплаты налогов, морали и нравственности он стал решать сам. При этом в любом решении старался увидеть выгоду.

Годы быстро летели, состав семьи постоянно изменялся: то дети рождались, то дочери выходили замуж, а сыновья, женившись, привели своих жен в родительский дом. Наконец, пошли внуки. Семья была большая. Когда собирались к обеду, за стол садились десять человек.

Да и работниками Бог не обидел. Дети были крепкие, здоровые, приученные к крестьянскому труду. Ведь собственной пахотной земли скопилось около десяти гектар. Ее надо обработать. Земля для крестьянина – это главный источник богатства.

В конце рабочего дня хозяин ходил по двору, обдумывая, чтобы приближающаяся осень и зима не захватили врасплох. Это было уж у него в привычке. Вот, сена накосили, зерна, Бог даст соберем в избытке, зимой скотина будет сыта. А их ведь три лошади, две коровы, десяток овец, свиньи и птица. За каждой животиной надо досмотреть.

Иван вошел в конюшню. Строение крепкое, ладное. Срублено из толстого леса. Животным здесь тепло. Все убрано, чисто. «Что, Седой, ждешь меня? Избаловал я вас, каждый ждет ласки и сладенького. Подожди вот,» – хозяин достал из кармана морковку, протянул на раскрытой ладони. Конь ухватил лакомство губами и захрустел. «Иду, иду и к тебе, Тайга, работница ты наша. Вот и тебе морковка», – кобыла приняла угощение, и хозяин, обняв ее голову и прижав к себе, шептал ласковые слова, словно животное понимало их. Рядом в стойле стоял нетерпеливый вороной конь Задор. Он попал сюда в качестве приданого Гути. Конь красивый, быстрый. Использовали его для выездов. Получив морковку, конь настороженно прядал ушами, храпел, уставившись косым взглядом на человека. Хозяин прикоснулся рукой к лошадиной морде, тот отстранился. «Ну и характер! Не нравится.»

Иван Маркелович подошел к коровам. Они мирно стояли, жевали. Целый день гуляли в стаде. Вернулись сытые, уставшие. Сейчас отдыхают. Добавив в кормушки сена, снова вышел во двор. «Завтра надо будет проверить состояние молотилки и мельницы» – подумал он. День благополучно прошел, пора отдыхать.

Родительский дом

Родительский дом был большой, имел отапливаемую пристройку, которую заняли женатые сыновья.

Дом включал просторные сени и жилую комнату. Сени использовались как подсобное помещение. Там хранились различные предметы женского труда, например, прялки, вальки, коромысла, кадка для колодезной воды.

 Жилая комната была просторной, поделенной тонкой дощатой перегородкой на две части: кухню и гостевую. В доме было шесть окон, два из них на кухне. В переднем углу гостевой зоны справа на полочке были иконы, а под ними стоял большой обеденный стол, покрытый белой, с вышивкой по кромке, скатертью. Вдоль стен разместились широкие лавки, накрытые самоткаными цветными ковриками. Стояли два больших сундука, в которых хранилась одежда. На стенах висели расшитые полотенца, на полу постелены половики.

Значительную часть кухни занимала русская печь. Широкая боковая стенка ее обогревала гостевую комнату. Устье печи было напротив окна, возле которого стоял кухонный стол. Справа у печи разместился умывальник с лоханкой, а пространство слева за занавеской между стеной дома и печью занимала родительская спальня. Над входной дверью на уровне лежанки печи построены полати, место, где спали взрослые и дети.

Двор дома огорожен высоким дощатым забором с широкими воротами и калиткой. Во дворе стояла конюшня для скота, амбар и погреб. Бревенчатый амбар срублен вдали напротив кухонного окна. В нем в огромных сусеках хранились запасы собранного зерна: пшеницы, ржи, ячменя и овса. Рядом примостился погреб, в котором хранились скоропортящиеся продукты.

Под навесом держались сани, телеги, поленницы дров. Через калитку с заднего двора был выход в огород, на краю которого возле колодца построена баня.

Баня – важнейший элемент деревенского дома. В ней люди мылись, лечились, рожали детей, стирали одежду.

Стены бани срублены из сосновых бревен, крыша покрыта строганной дранью. Внутри было два отделения: предбанник и моечная комната, соединяемые дверью. В предбаннике можно было раздеться, посидеть на лавках, здесь стояла кадка со щелоком, используемом при мытье вместо мыла. Щелок замачивали на воде из золы березовых дров.

В моечной комнате с крохотным окном в стене стояла печь, труба которой выходила через крышу. В печи замурован большой чугунный бак для горячей воды и каменка, заполненная камнями, булыжниками. Вдоль стены у окна расположена широкая лавка, а далее возвышался полок, на котором мылись и парились. На лавке стоял бак с холодной водой, тазы и ковш.

В баньку ходили обычно вдвоем. Так и париться сподручнее, да и безопаснее.

Новость

В один из октябрьских вечеров Иван Маркелович наводил порядок во дворе, когда к нему заглянул сосед.
– Здравствуй, Иван Маркелович.
– Здравствуй,  Андрей Петрович.
– Я слышал в сельсовет приезжал представитель из района, не знаешь, чего они там решали?
– Нет, не знаю. Ну, мало ли о чем они беседовали. Поговорили, и уехал. Работа у них такая.
– Ой, напрасно ты так спокойно к этому относишься. Мне сказали, что представитель этот поручил сельсовету составить список здешних кулаков. Вот как!
– А кто такие кулаки?
– Кулаками называют зажиточных крестьян, имеющих много пахотной земли и привлекающих наемных батраков для работы на земле. А также крестьян, имеющих в собственности машины.
– У нас разве такие семьи есть?
– Есть, конечно, например ты. На уборке урожая у тебя батраки работали? Работали. Мельница и молотилка у тебя в собственности есть? Есть. Значит, твоя семья относится к кулацкой.
– Так зачем же списки-то составлять? Налогами нас обложили, почти все забирают. Так что же они еще хотят?
– Не знаю. Но не зря это. Что-то они еще задумали. Не забывай, что было в продразверстку! Тогда отбирали все. Может быть, и сейчас хотят поступить так же.
– Что же делать?
– Не знаю. Может быть кое-что припрятать. Думай Иван Маркелович!

После этого разговора на душе стало неспокойно. А что, как и правда, отберут все, как в ту продразверстку, как тогда выживать? Тогда у крестьян изымали не только излишки, но и зерно и продукты, заготовленные для кормления крестьянской семьи, и даже семенной материал. Сколько тогда хозяйств обнищало! Прошло десять лет, и опять? Не может быть. Сейчас власть говорит, что она заботится о крестьянах. Узнать бы это у кого-нибудь поточнее. Неведение утомляет сильнее, чем тяжкая работа. Вечно ждешь чего-то нехорошего. Кто-то обязательно должен сделать подлость. Потом оправдываешь недоброжелателей, все это слухи, наговоры.

Поделился заботой с сыновьями. Что они могут сделать, выслушали, озаботились. Пытался узнать новости у знающих людей, но никто толком ничего не знал. Все сходились в одном: те, кто не любит работать, мечтает отобрать нажитое добро у зажиточных крестьян. Приближалось смутное время.

Школа

Ивана Маркеловича повесткой вызвали в сельсовет.
– Зачем вызывают? Налоги все уплатил, что еще надо, – размышлял он. На душе тревожно, – неужто начинается несчастье?

Сельсовет занимал обычный деревянный дом в селе. В помещении стояли три стола, за которыми сидели мужчины, обложившись бумагами. Войдя в помещение, показывая повестку, обратился к первому служащему:
– Здравствуйте. Скажите, зачем меня вызывали?
– А-а. Гражданин Грибов. Вызвал я вас вот зачем. Советская власть проводит компанию по ликвидации безграмотности населения. Скажите, в вашей семье, сколько человек умеют читать и писать?
– Грамотных в моей семье нет, – последовал ответ.
– Вот! С первого октября, мы открываем женскую вечернюю школу. Назовите, кто из ваших женщин в возрасте до пятидесяти лет сможет посещать эту школу.
– Я не хочу никого посылать учиться. Некогда. Работать надо. А проживем мы и без грамоты.
– Нет, нет! Так не годится. Ссориться с Советской властью нельзя. Вы безграмотны, и для детей того же желаете?

 Пристыженный Иван Маркелович, постоял, подумал и решился:
– Запишите тогда Марианну Сергеевну Грибову. Возраст двадцать лет.
– Вот и хорошо. Пусть в среду к четырем часам вечера приходит в школу.

Вернувшись домой, отец пересказал Марианне о своем посещении сельсовета, чем очень огорчил невестку. Ослушаться отца она не посмела. Пришлось подчиниться.

В назначенный день, сделав основную работу по дому, женщины собрались в школе. Принарядились, кто как мог. Все-таки в людное место шли. Достали из сундуков свои наряды – платья, кофты, сарафаны, на голове платки, на ногах лапти. Пришли женщины из семей разного достатка. Это понятно было по их одеянию.

Учительница, сельская молодая девушка, скромно одетая, сначала рассказала о себе:
– Обращайтесь ко мне по имени Людмила Николаевна. А теперь давайте будем знакомиться. Я буду называть по списку ваши фамилии, а вы встанете, чтобы мы посмотрели на вас, может быть, расскажите немного о себе.
– Первая в списке Бутакова Клавдия Степановна. Кто это?

Встала женщина небольшого росточка, лет тридцати с небольшим. Одета в поношенную, местами залатанную, рубаху с длинным рукавом, сшитую из самотканого полотна серого цвета. Голова покрыта платочком, повязанным под подбородком. На ноги, обернутые холщовыми портянками, надеты лыковые лапти, удерживаемые веревочками.

– Клавдия Степановна, вы хотите научится читать?
– Я немного читаю, – раздался робкий голосок, – дальше учится не хочу. Некогда. У меня трое детей, муж, больная свекровь. Сегодня они остались без ужина, и дальше терпеть не смогут. Отпустите меня.
– С этим вопросом обращайтесь в сельсовет.  Следующая в нашем списке Грибова Марианна Сергеевна. Покажитесь нам.

Поднялась молодая женщина. Высокая, стройная. На ней надета светлая блузка, юбка с множеством уборок, на шее бусы, на голове легкая шляпка, на ногах легкие кожаные сапожки. Она стояла с высоко поднятой головой, чувствовала себя в собравшейся компании уверенно.
– Марианна Сергеевна, вы умеете читать, – прозвучал прежний вопрос.
– Нет, не умею, да и не нужно нам это. Мы успешно зарабатываем на жизнь и этого достаточно, – последовал дерзкий вызывающий ответ…

После общего знакомства учительница рассказала о положении женщин в нашей стране, как заботится новая власть о ликвидации безграмотности. Поведала, что она будет вести уроки чтения, правописания и арифметики.

Учиться было трудно. Женщины быстро уставали от необычного для них занятия. Делали частые перерывы.
Получив домашнее задание, ученицы расходились по домам. А дома надо выполнить заданный урок.
Вот Марианна, после ужина, примостившись у кромки стола, читает букварь по слогам:
– П-пар-парт...
А ее муж Николай, сидит на лавке, курит самокрутку и подсказывает с ухмылкой:
– Точки. Парточки получается.
Жена смотрит на него, а потом в букварь и серьезно говорит:
– Здесь нет точек. – И начинает снова. – Пар-та.
Прошли годы. Занятия в школе не прошли даром. Учиться было тяжело, а носить знания оказалось совсем не трудно.

В ссылку

Мартовские дни еще короткие и холодные. В тот день, чуть забрезжил рассвет, их обоз в составе двадцати санных подвод, конвоируемый вооруженными людьми, отправился в ссылку из родного гнезда, где родились они, жили их деды и прадеды, где остались могилы их предков.

Они шли по наезженной дороге молча с опущенными головами. Ругаться уже не было сил, да и с кем? Не подчиниться тоже не могли, конвоиры не шутили, грозя расстрелом за неповиновение.

Только вчера утром, они получили постановление о раскулачивании, а сегодня вот уже идут в ссылку. Здесь оказались зажиточные, самые работящие семьи Бузмаковых, Семиряковых, Грибовых, Серебренниковых и других. Новая советская власть посчитала, что богатые и зажиточные крестьяне будут мешать созданию колхозов, реализации переустройства крестьянского быта, и поэтому, согласно постановлению Совета Народных Комиссаров СССР, их хозяйства объявлялись кулацкими, подлежащими к высылке в несельскохозяйственные районы страны.

В середине обоза шла семья Грибова Ивана Маркеловича и его жены Марии Леонтьевны, которые были успешными хозяевами в деревне Басманово. Их дети Николай, Тихон, Анна, Татьяна, Антонина, Елизавета к тому времени поженились и вышли замуж. Братья Тихон и Николай, женившись, привели своих жен жить в дом отца, а поэтому и попали под раскулачивание. Дочери жили в других деревнях, их Бог миловал от раскулачивания.

Невестки, следующие в ссылку, переживали случившееся несчастье с семьей по-особенному – высказывали обиды, шли и плакали. Хозяина это раздражало, и он прикрикивал:
– Перестаньте выть!
– Да как тут перестанешь, отобрали все, даже нижнее белье, что завтра надеть на себя? – продолжала Марианна. – Сразу стали нищими.
– Ворвались на двор, как разбойники с ружьями, – поддержала ее Гутя. – Из конюшни вывели коров и лошадей, и повели на свой колхозный двор. Даже подойти к буренкам не позволили. Все своими ружьями размахивали. Откуда они такие взялись? Все не нашенские, не деревенские.

Как-то незаметно подошел Яков Петрович Семиряков, якобы покурить, поговорить:
– Эх, Иван Маркелович, не могу я на это смотреть, ведут нас как преступников. Так бы перебил всю эту охрану!
– Охолонись! Я уж по-всякому думал. Перебьешь, тогда уж правда будешь преступником. И куда ты потом? Назад нельзя, а без своего нажитого добра кто ты? Нищий! Так что выхода у нас нет, придется подчиниться.
– Эх! Не знаю, что и делать!
– О семье думать надо.
– Я еще третьего дня заметил неладное! Чужие люди приходили, дом осматривали, – изливал свою боль Яков Петрович.
– А меня на той неделе с моей мельницы выгнали. Поставили свою охрану, назначили нового мельника. Вот такой итог. Не я ли работал в поле от зари до зари, стремясь приумножить свое богатство? Я только почувствовал себя хозяином на земле, и сразу всего лишился.

Иван Маркелович обнял за плечи рядом идущую жену, прижал к себе и стал ее успокаивать:
– Ты, мать, шибко-то не переживай, может быть, все обойдется. Мы с тобой прожили счастливую жизнь, не бедствовали, и детей вырастили. И ты у меня работящая, подгонять не надо, сама все знала наперед, что и как надо делать. Сейчас бы нам только внуков ждать, а оно вон как вышло. Если бы знать, то семьи сыновей сразу бы можно было отделить от родительского гнезда. Но ведь раньше так никогда не делали. Известно, чтобы хозяйство было крепким, его нельзя делить. Но кто мог знать?
– А ты, отец, присматривай за сыновьями, – отвечала хозяйка. – Вон, какие крутые задиры, как кипяток. Чуть что, сразу лезут в драку. А драка в нашем положении совсем не нужна, – немного помолчав, продолжила. – Мы ведь надеялись, что на нашей земле будем жить вечно и в достатке. Где-то мы оплошали.

Вчера их объявили кулаками и предложили в двадцать четыре часа упаковать свои пожитки, подготовить питание на две недели и уложить это все на подводу. Разрешалось брать с собой по одной паре белья, одежды, обуви, ограниченное количество посуды. Деньги, ценности брать запрещалось. Все, что брали, постоянно контролировалось. Сколько было ругани и пролито слез! Ну, как можно даже под принуждением оставить родной дом, в котором родились и выросли твои дети? А как можно без слез оставить своих животных – коров, лошадей, даже кур? Ночью почти не спали. Прощались со своим гнездом, горевали, разговаривали, как на похоронах.
Сейчас они шли в неизвестность.

Место назначения

Вереница санных повозок раскулаченных семей двигалась по снежным дорогам из Буткинского района на северо-запад в Билимбаевский район. Прошло уже десять суток, Продовольственные семейные припасы истощались, и как их пополнять было не ясно. Для лошадей везли воз сена и мешки с овсом. Ночевали прямо в лесу на открытом воздухе, где, как у Бременских музыкантов «наши стены – сосны великаны, наша крыша – небо голубое...».

 Постель на ночлег сооружали прямо на снегу из соснового и елового лапника. От ветра делали ограждение из одеял. Перед ногами клали два толстых бревна и поджигали их. Наверх разгоревшихся бревен клали еще одно бревно. Такой горящей пирамидки хватало на всю ночь, а утром на огне готовили завтрак.

 Так за двенадцать дней репрессированные прошли путь в двести сорок километров, достигнув лесистой местности на реке Большой Ишим. Здесь в лесу среди высоких двадцатиметровых сосен и елей поступила команда рыть землянки, устраивать жилье. Люди, используя поперечные пилы и топоры, стали валить деревья, расчищая пространство, разводили большие костры, оттаивали землю и врывались в нее, создавая для себя жилище. Началось строительство нового спецпоселка.

Начальник конвоя объявил:
– Здесь вы будете жить, сначала в землянках, а затем поставите для себя деревянные рубленые дома. Для обустройства землянок от каждой семьи выделить по два человека. Остальные с завтрашнего дня бригадами выходят на лесозаготовку. Государству нужно много древесины, и мы ее дадим. За работу будете получать продукты питания.

 На следующий день бригады лесорубов вышли на работу с топорами и двуручными поперечными пилами. Бригаде в составе четырех человек выделялся участок лесосеки, где они работали в относительной безопасности. Деревья валили мужчины-лесорубы, а женщины-лесорубы в основном обрубали сучки, распиливали хлысты на бревна длиной четыре-шесть метров, грузили их на повозки, запряженные лошадьми, и волоком перевозили на берег реки, там укладывали в штабеля. Спешили, чтобы в половодье сплавить бревна вниз по реке.

Ежедневно надо было заготовить пять кубометров леса на человека. При выполнении установленной нормы учетчик ставил в журнале против фамилии галочку (норма выполнена). Если норма не выполнена, то и галочки нет.

Работали по пояс в снегу, замерзали, простывали, а летом досаждала другая напасть – комары. Тогда от них спасались только дегтем, обмазывая им руки и лицо. Приказы начальства строгие. Была суровая дисциплина. За опоздание на 15 минут можно было отправиться в тюрьму.

В конце недели выдавали продукты в соответствии с полученными галочками. Люди слабые, больные не могли получить должное количество галочек, следовательно, и получали продуктов по минимуму. Жили впроголодь. Едва отдохнув, снова выходили на работу. Спасало одно, здесь работали люди, привыкшие к тяжёлому труду.



Спецпоселение

Тысячи лет назад на склоне горного массива выбился из земли родничок и стал жить. Побежал с Уральских гор, соединяясь с другими ручьями и речками, и превратился в реку, устремившуюся к большой полноводной реке Чусовой. Назвали эту реку Большой Шишим. По временам года река была разною, спокойною и своенравною. Летом она небольшая, медленная, с плавным течением воды, радовала глаз, завораживала, располагая к отдыху. Весной во время паводка превращалась в крутую по нраву реку, страшную, необузданную, несущую воды по перекатам.

Здесь на берегу в тридцатых годах и был заложен спецпоселок «Крутой», название которого соответствовало крутому нраву реки. На этом месте ссыльные строили поселок для раскулаченных крестьян, высланных для отбывания наказания подальше от сельскохозяйственных районов страны, для заготовки деловой древесины и сплава ее по реке для строек страны. Планировалось расселить здесь до сорока семей.

Репрессированным разрешили строить деревянные дома, один на две семьи. Николаю с родителями позволили построить один дом, а Тихону с другим напарником – отдельный дом, избу площадью шестьдесят квадратных метров.

Дом ставили на лиственничных сваях, столбах, обмазанных дегтем. Бревна для стен дома завезли еще по снегу. Очистив от коры, положили их на сушку. Летом приступили к изготовлению сруба, вырубая в круглых бревнах продольные пазы и угловые чашки. К осени каркас поставили под крышу и приступили к внутренней отделке.

 В середине дома соорудили большую русскую печь и перегородили вдоль устья топки дощатой перегородкой. В одной половине дома жила семья Тихона Грибова, в другой – Кетовых. В перегородке на уровне топки печи было пропилено оконце. Оно служило для общения с соседями, давало возможность попросить немного соли, спичек или уголька для растопки.

Вход в дом был раздельный. Двор Грибовых располагался слева. Снаружи у окна прислонилась солнечная завалинка. Летом на ней росло много красных и горьких стручков перца. В огороде росла картошка, капуста, морковь.

Невысокое крылечко и наружная дверь, вели в небольшие холодные сени. Открываешь внутренние двери и попадаешь в жилое помещение. На полу слева от двери стояла лохань с умывальником, далее печь. Напротив печи было окно, в которое утром попадало солнце. Над головой от двери располагались полати. Здесь хранились мешки с зерном и пожитки.

В углу дома стоял дощатый стол. Вдоль стен расположены лавки и сундук. Спали на широкой лавке и на печи.

Обстроившись на новом месте, Грибовы Тихон Иванович и Августа Тимофеевна смирились с положением, никогда вслух не ругали советскую власть и начальство. Они просто боялись и приспосабливались к этой жизни, принимая ее такой, какая она есть.

В новом доме у Грибовых родился первенец. Назвали его Иваном. На два года маму освободили от работы, предоставив возможность заниматься ребенком. А потом малыша определили в садик, и мама опять отправилась на лесосеку.

Зимними темными вечерами при лучине мать, забравшись на лежанку теплой печи, учила сына считать. Это у него как-то легко получалось. Он быстро научился счету по порядку до ста, понял метод и далее освоил уже до тысячи.

Ребенок рос стеснительным, замкнутым, но у него обнаружился строптивый характер. Однажды почему-то решив, что в садике ему стало скучно, посреди дня убежал домой, хотя знал, что домашние на работе. Просто ушел, никто его не видел. Пришел к дому, сел на крылечко, здесь его и задержали. Скандалу, реву! Его привели в садик, решили наказать, раздели догола и закрыли в комнате. Эту вопиющую несправедливость невозможно забыть.

Бык

Однажды в сентябре, в то время мне шел уже четвертый год, разговаривая с мамой, отец сказал:
– Завтра будут давать зерно на трудодни, может быть дадут мешок-другой. Бригадир пообещал мне лошадь, так я вечером заеду на склад, получу.
– Тятя, возьми меня с собой, – подслушав родителей, встрял я в разговор. Так хотелось прокатиться на лошади, я умоляюще глядел на отца.
– Возьми, прокатится он с тобой, – попросила мама.
– Ладно, Иванко, поедем мы вместе. Жди вечером, я заеду за тобой.

И вот, настал тот вечер. Я сидел на телеге рядом с отцом, держался за вожжи. Мы вместе управляли лошадью. Крупная гнедая лошадка, отработавшая на вывозке бревен целый день, конечно, уставшая, шла неторопливым шагом. Ее никто и не подгонял. Она знала свое дело. Шла ровно по ухабистой грунтовой дороге.

Землю окутал сумрак. Объемные рыхлые серые облака вперемежку с тяжелыми черными тучами низко мчались по небу, закрыв вечернее солнце. Такая погода стояла уж несколько дней, но было пока сухо.

На очередной ухабине отец подхватил меня, прижал к себе.
– Видишь, какая дорога, в другой раз и не поедешь. А когда дожди, совсем беда. Вон, там возле ведьминого болота воды скапливается столько, что телеги просто тонут, застревают в грязи. Сегодня сухо, проедем легко, – успокоил меня рассказчик.

Я слушал, испытывая страх. А вдруг и мы будем тонуть. Однако миновали ведьмино болото без приключений. Приехали к складу, огороженному глухим забором. У ворот стояли люди.
– Потапыч, что, кладовщика еще нет? – поинтересовался отец.
– Да нет, все на месте. Ворота, вот, мы сами закрыли, боимся подъезжать к двери склада. На территорию из загона ворвался разъяренный бык Васька. Что он так осерчал, бегает, ревет, ногами землю роет. Вот и не знаем, что делать.

Из-за здания выбежал бык. Пробежав по кругу, остановился в центре площади.
– Зверь! – заключил кто-то, подглядывая в щель.
Это было крупное животное с устрашающими острозаточенными рогами, короткой толстой шеей, округлыми широкими плечами и могучей грудью.
– Так что же нам делать? Может прогнать его в загон?
– Попробуй, – раздалось из толпы, – он ведь чужих просто ненавидит, признает только своего хозяина Егорку Лесного. Уехали за ним домой, когда вот будет. Вообще этот бык – спокойное животное. Может быть застоялось, некуда энергию деть. А может поиграть ему захотелось. Они ведь любят играть. Побегает, порезвится и сам уйдет на место в загон. Но пойми, что у него на уме. Выйдешь, а он прижмет тебя лбом к стене, раздавит.

 Через некоторое время приехал хозяин Егорка. Держа в руке ведро с едой, он смело проник через ворота на территорию склада и пошел через площадь. Васька, увидев своего человека, быстро подбежал, толкнул мордой ведро, и как привязанный последовал за человеком.
– Ну вот, – вздохнули люди облегченно. И очередь двинулась к двери склада. Люди стали получать зерно за свой труд. И мы получили свое. Впечатлений было. О пережитых страхах я рассказывал маме.

Зима

Каждый период времени года передает человеку радостные ощущения, удовлетворение, блаженство или тяготы переживаний в затруднительных положениях.

Зимы на Урале обычно снежные, с трескучими морозами, короткими днями и длинными изматывающими ночами. Земля покрыта снежным мягким одеялом, защищающим животных, корни трав и кустарников от вымерзания. Рыхлый снег везде, даже на ветках деревьев. Но лес живет. Слышно, как высокие его кроны, не переставая шепчутся с ветром, издавая постоянный шум. Ступенчатые вершины, ухватившись ветвями, как руками, волнообразно качаются, отзываясь на поток любого ветерка. Взгромоздились они по стволам высоко, кажется, царапают низко висящие облака. Взглянешь, подняв голову вверх, и поражаешься, до чего же они огромные, словно сказочные великаны. Как же они стоят, не падают? Какая сила их удерживает? В кажущейся тишине леса иногда раздается треск отчаянного раскалывания замороженной древесины.

Лесорубы приходят на лесосеку утром еще затемно, а уходят после выполнения дневного задания, когда наступает глубокая ночь. По пояс в снегу они подходят к дереву, отгребают снег вокруг, чтобы удобнее было работать и отскочить от падающего ствола. 

В зимние дни работа замедлялась еще из-за волков. Стая свирепых и голодных хищников подходила близко к лесосеке. Первой заметила их дворовая собака, она и пострадала первой. Волки на глазах людей разорвали ее и унесли с собой. Слух об этом разнесся по всему спецпоселку. В каждой семье обсуждали эту новость, а бригадам лесорубов выдали ружья для защиты от хищников.
***
Почему-то взрослые, рассказывая необычную историю детям, пытаются нагнать больше ужаса, а дети даже жаждут испытать такой страх. На лице ребенка легко угадывается трепет, и рассказчик, получая удовлетворение, дополнительно нагнетает боязнь.
– Тятя, ты видел настоящего волка? Расскажи, – попросил я отца.
– Видел. Да это просто большая собака, только дикая, – начал он рассказ. – Это хищник. Ест он мясо. Вот собаку задрали, унесли в свой дом и съели.
– Разве собака была маленькая, не могла с ними справиться?
– Да. На охоту волки собираются стаей. В стае бывает от трех до двадцати волков. У них есть главный волк, вожак стаи, который управляет сражением за добычу. За дисциплиной следит главная волчица. У них все как у людей.
– Человека волки тоже могут задрать насмерть?
– Конечно, они же дикие и голодные. – Отец заметил, что ребенку стало боязно. Он съежился, втянув маленькую головку в себя. Настороженным взглядом смотрел на отца, прижавшись всем телом к нему. – Тебе, наверное, страшно об этом слушать? Давай о другом поговорим.
– Нет, Расскажи еще об этом.
– Человека волки тронуть не посмеют. Человек умный и хитрый. У человека есть ружье. Пах из ружья, и волку будет больно, с визгом убежит. А еще волки боятся огня. У нас на лесосеке всегда горит костер, ветки деревьев сжигаем. Когда надо, кладем в костер больше веток, вспыхивает такой огонь, как на пожаре.  К костру волки никогда не подойдут. Боятся. Давай, на сегодня хватит, пойдем руки мыть, да ужинать. Мама видишь уж на стол накрыла. 
 
Конец ссылки

Прошло уже четырнадцать лет, как мои родители работали на лесосеке: валили деревья, обрубали сучья, распиливали стволы деревьев на бревна, на лошадях увозили их к реке и в половодье сплавляли вниз по реке Шишим. Шла Великая Отечественная Война, она поглощала много древесины на сооружение укрепительных сооружений, мостов, блиндажей.

 За четырнадцать лет, ранее лесной район, куда привезли раскулаченных крестьян, оказался без леса. Все округ вырубили, и поэтому людей возили на работу в отдаленные участки. Надо было осваивать свежие лесные массивы и создавать там новое поселение. Жители поселка «Крутой» свое назначение выполнили.

Однажды отец вернулся с работы и с порога заявил:
– Гутя, у меня хорошая весть, – снимая рабочую одежду, продолжал оживленно рассказывать, – сегодня начальник вызвал к себе и сообщил, что срок нашей ссылки закончился. Из Свердловска пришла разнарядка на десять человек, направляют на работу в строительную организацию «Коммунстрой». Мы даже думать не стали, сразу согласились.
– Да кого хоть освобождают-то?
– А! Освобождают Грибовых три семьи, Бузмаковых, Семиряковых, Серебренниковых… Завтра мы на работу уже не выходим. Послезавтра уезжаем. Там нам выдадут паспорта, примут на работу, обеспечат местом проживания. Как только там устроюсь, сразу же приеду за вами. Гутя, наконец-то мы будем вольными, не мог успокоиться отец.

Устроившись на новом месте, мужчины стали хлопотать о выдаче паспортов своим женам и взрослым детям. По этому поводу мой отец приезжал домой в поселок, брал необходимые справки. Собирая его обратно, мама приготовила большую тарелку молока и выставила на ночь на мороз. К утру молоко замерзло, образовавшуюся ледышку вместе с тарелкой завернули в полотенце для транспортировки. Картошка и молоко – это было все, что можно было дать в дорогу на питание.

Наконец, паспорт для мамы готов, и отец приехал за семьей. Дом передали во владение соседям. Погрузив свои пожитки на санную повозку, счастливчики зимним утром, по легкому морозцу чуть забрезжил рассвет, отправились в Билимбай, затем в Первоуральск, а далее поездом приехали в Свердловск.

Вот и город. Мне тогда было шесть лет. Пожитки оставили в багажном отделении, и налегке отправились к месту жительства. Здесь для нас все было новым: такие большие дома, широкие улицы, много людей, которые все куда-то спешили. До этого мы не видел ни одной машины, и отец пояснял:
– Ваня, посмотри, вон та машина с палками на крыше, это троллейбус, на нем едут люди, кто на работу, другие просто по делам.

Для житья нашей семье выделили комнату в бараке. В одноэтажном бараке был длинный коридор, слева и справа располагались жилые комнаты площадью по восемнадцать квадратных метров. У двери справа стояла печка, с плитой для готовки пищи. На печке можно было сидеть или, свернувшись, лежать. Слева от входной двери смастерили из досок загородку, в которой стояли умывальник и бачок с колодезной водой, висела рабочая одежда. Наверху на полатях за занавеской хранились разная сезонная обувь и одежда. В левом углу у окна стояла кровать, а рядом – небольшой, сколоченный из досок, стол и сундук.

В поселке «Крутой» оставалась еще корова, принадлежавшая семьям Грибовых – Тихону Ивановичу и его двоюродному брату Василию Леонтьевичу. За коровой ухаживали поочередно: один день кормила и доила наша семья, другой день – семья дяди Васи. За коровой отправились мама и дядя Вася. Ходили они целую неделю, обратно с буренкой шли пешком. И вот зимой в полночь, когда все спали, в щель между дверью и косяком просовывается тонкая щепка, дверной крючок поднимается, открывается дверь комнаты, и мама завела корову в комнату. А куда ее девать? Так и жила она с людьми. Через три дня место для коровы нашлось. У бараков было нежилое отдельно стоящее помещение, которое использовалось для хранения дров, его и превратили в коровник. Там разместились коровы многих семей.

С коровой прибавилось много забот. Прежде всего, для кормления ее надо добыть где-то сена. Начальство на новой работе отнеслось с пониманием, выделило машину, и отец съездил в поселок «Крутой», загрузил там заранее заготовленное сено и привез в город. Теперь в рационе питания семьи появилось молоко.