Молодой композитор

  Петр был в отчаянии. Он совершенно не справлялся. Ему оставалось написать финальную часть симфонии, когда он понял, что не может, как это у него раньше получалось, переработать переживание в музыку. Он пытался уловить в себе, в своем состоянии миноры и мажоры, звуки труб или барабанный бой, но ничего не выходило. Бесплодие. Да,  именно, Петр был подобен женщине, неспособной выполнить свою главную и счастливейшую функцию - породить жизнь. Все эти мысли кошками метались у него в голове, больно бились о стенки черепа. Он лихорадочно ходил по своей маленькой комнате: от кровати к окну, от окна к стене, от стены к кровати. Одни и те же картины вставали перед ним: пожелтевшие обои, улица с высоты третьего этажа, мятая не заправленная кровать. Эту ночь Петр провел с проституткой. Муки творчества, мысли о себе как о бездарности очередной раз привели его в кабак. Вначале он пил всякую крепкую гадость, от которой пахло плесенью, а затем заметил, что ему улыбается молодая потрепанная женщина. Петр нащупал в кармане пару мятых купюр, и прикинул, что этого должно вполне хватить. Он неуклюже подошел к ней, кашлянул в кулак, и сказал: ” Экхм, добрый вечер…”. Разговор он вел рассеяно и безучастно, кроме того постоянно подступало к горлу какое-то гадкое, грязное предчувствие пошлой связи с этой женщиной. Она резко и громко смеялась, говорила обольстительные и очень развратные вещи, а Петру становилось все гаже и гаже. Он думал: ”Эх, поскорей бы она замолчала, поскорей бы мы пошли ко мне, поскорей бы все это закончилось”. Когда они шли к нему, Петр боялся смотреть в глаза прохожим, ему казалось, что все осуждающе смотрят на него. Даже когда мимо них прошел высокий офицер в сопровождении пухлой проститутки Петр стыдливо опустил взгляд, стараясь сделать это незаметно для своей спутницы. Быстрыми шагами они поднялись на третий этаж. В Петре в этот момент заиграл какой-то приятный трепет, показалось, что он справляется со своей тоской. Когда они зашли в его комнату трепет уступил место стыду за свое убогое жилище. Но стыдился Петр недолго. Женщина сразу прыгнула на кровать и задрала юбку. Немного растерянный от такой стремительности Петр снял с себя пиджак. Потом стал неуклюже расстегивать ремень брюк.
     -Давайте, поскорее, - холодно сказала женщина.
     Его задела, неприятно кольнула эта холодность. Он резким порывистым движением сдернул с себя брюки и, сделав два шага, приблизился к ней.
    -Ну…
     На момент она показалась ему красивой. В самом деле: темные глаза, сохранившие какую-то густоту и пышность волосы, и за довольно небольшие деньги эта женщина дарила ему ночь любви. Петр понял, что опять его отвлекают мысли. В действительности, он был несчастный композитор, она-проститутка, и вместе они пришли в его бедную грязную комнату ,что бы она дала ему напрокат свое тело. Петр помрачнел и полез на кровать.
   Он устал метаться по комнате. Истощенный переживаниями, Петр сел на кровать и закрыл лицо руками. Ему, сыну учителя гимназии, благовоспитанному и примерному, никогда не хотелось такой жизни. Кто мог знать, что этот меланхоличный мальчик, который плакал от музыки Моцарта, погрязнет в долгах и разврате? С детства у него проявилась любовь к музыке. Мальчиком он проявил способности к игре на скрипке и пианино. Ценивший культуру отец был очень тронут искренним стремлением сына к Прекрасному.  Мальчик был устроен учиться в филармонию. От своих товарищей там он отличался скромностью, замкнутостью и большим усердием в учебе. Петя всегда спешил на занятия, потому что там его ожидала встреча с Гайдном, Бетховеном и Бахом. Он преклонялся перед их гениями и плакал от мысли, что ему может выпасть честь стать их последователем. После окончания филармонии Петя немного поиграл в театральном оркестре, но потом ушел, с целью самому стать композитором… и начал бедствовать. С каждым годом композиторской жизни он все ниже опускался на дно. Петр задолжал за комнату. Опустошенный бедностью и неуспехами он все чаще посещал кабак, все чаще брал в долг у еврея Ицхака. Иногда ему удавалось написать хорошее произведение, но не получалось выгодно его реализовать. Какое-то время он приходил в местное музыкальное общество, исполнял там свою музыку. Ему случалось слышать и похвалу, и даже аплодисменты. Иногда находился покупатель, и Петр получал за свое творчество небольшие деньги. Но дела шли все хуже и хуже, Петр беднел, и в один день из-за обтрепанного вида его даже не пустили на порог того дома, где заседало музыкальное общество. Видя свое отражение в витрине магазина, Петр заметил, что стал похож на бродягу. А ему было всего двадцать три. Двадцать три! В это возрасте Моцарт был кумиром Вены, а Россини уже писал свои легендарные оперы. А он… а он сидит на кровать в убогой комнате и думает: “Пойти что ль в кабак? Придется опять взять в долг у Ицхака. Хотя старый еврей, наверно, опять начнет ворчать и на этот раз откажет”. Какая-то жуткая горечь подступала к горлу.
   -Что же ты Петенька с собой делаешь?- сказал Петр вслух.
     Ему стало плохо. Настолько плохо, что вскоре он почувствовал, что хуже ему стать уже не может, а потом возникло что-то странное. Прояснился ум, наступило какое-то просветление. В Петре заиграла музыка. В голове, в сердце, во всем его существе играла чудесная мелодия. Он кинулся к столу. Движение было настолько резкое, что на втором шаге он вывихнул себе ногу. Петр вскрикнул от боли, но все же на одной ноге доскакал до стола, макнул перо в чернильницу, и дрожащей рукой стал записывать ноты. Финал симфонии получился невероятно светлым.



     Публика громко аплодировала оркестру. Музыканты повставали с мест и холодно поклонились в зал. Дирижер, зрелый красивый немец с серыми усами, жестом показал публике, что оваций достаточно.
  -А теперь, дамы и господа, мы бы хотели представить вам новейшее произведение. Эта композиция была совсем недавно написана автором, и теперь мы выносим ее вам на суд.
    В зале зашептались. Дирижер повернулся к музыкантам. Оркестр заиграл.
    Начавшаяся мелодия как будто поднималась из-под земли, настолько она была томной и тяжелой. Затем густые сочные басы медленно перетекали в более высокие тона. Заиграли трубы. Слушателям как будто предлагали разделить с автором его тяжелую историю. Местами мелодия взрывалась очень напряженными и драматическими аккордами, местами была забавна и игрива. Затем началась еще более тяжелая музыка, чем в начале. Басы угрюмо гудели, а барабаны били будто прямо по голове, не давая ни на минуту опомниться. Но вдруг оркестр стих.  Заиграла флейта. К ней присоединились другие духовые, затем смычковые, и весь  оркестр грянул, словно озарил светом концертный зал. Это была радостная божественная музыка. После окончания симфонии зал молчал. Потом где-то в глубине послышались тихие аплодисменты одного человека, и вдруг со всего зала на оркестр хлынула лавина оваций. Люди вскакивали с мест, кричали “Браво “, те, кто был ближе, кидал цветы. Дирижер вышел со своего места и подошел к краю сцены, желая сказать что-то публике. Но он не смог. Крики “Автора!”, до этого повторявшиеся хаотично, теперь переросли в один мощный ор. Дирижер сделал жест, призывающий к терпению, и убежал за кулисы.  Публика стихла. Через минуту на сцену вышел дирижер, а вслед за ним, хромающий на одну ногу, небогато одетый молодой человек. Он очень стеснялся и, пытаясь скрыть смущенную улыбку, нелепо кривил рот.
  БРАВАААА,- прокатилось по всему залу.
  Люди кинулись к сцене, желая поближе посмотреть на молодого гения. Дирижер что-то сказал молодому человеку, после чего тот подошел к краю сцены и низко поклонился публике. Люди толпились под ним. Какой-то горячо кричащий темпераментный мужчина протягивал снизу свою руку. Петр наивно протянул свою, для рукопожатия, когда его неожиданно схватили и стащили со сцены. Петр растерялся. Десятки рук тянулись к нему, кто-то, что бы потрогать, кто-то вручал цветы, кто-то что-то у него спрашивал. Композитор совершенно не знал, как себя вести, на кого обращать внимание. Потом чей-то задорный голос, оказавшийся громче остальных, крикнул: ”Качай  его!”. У Петра захватило дух. Неужели это он, должник и нищий, теперь любимец публики? И впервые за последние тяжелые годы он засмеялся. Теперь начнется другая жизнь. Теперь его знают.