Месть

      Жизнь институтской кафедры напоминала жужжащий улей. Группы студентов с папками и тубусами постоянно торчали в коридоре – двигались, разминая ноги, тесно сидели на редких стульях, и даже на длинном, совершенно неудобном для сидения столе, который непонятно зачем и откуда громоздился здесь же, перед кафедральной дверью. Толпа гудела, будто пчелиный рой, скопившийся у летка – входа в пчелиный дом. Кафедра архитектуры жила своим гулким особняком, своей отдельной жизнью, совершенно не похожей на жизнедеятельность других институтских кафедр, тихих и сонных, будто спальные санаторные корпуса, и почти безлюдных, обучавших студентов скучным и далеким от творчества специальностям менеджеров, бухгалтеров, логистов и финансистов.

      Учитывая творческую направленность обучения, связанную с шумным эмоциональным обсуждением проектов, живописи и идей, кафедру архитектуры разместили в отдельной длинной загогулине институтского коридора, подальше от библиотечной тишины и царящего летаргического спокойствия. Чуть тише, но все равно гулко было и в помещении самой кафедры, где у широкого, как футбольное поле, стола заведующего, Георгия Станиславовича, сидели и стояли несколько задолжников в надежде получить допуск на пересдачу зачета, а у столов преподавателей, на приставных стульях, как на приеме у врача, сидели студенты, явившиеся на консультации.

      Был здесь и стол Евгения, героя нашего рассказа, свежеиспеченного старшего преподавателя, а по годам молодого человека, переведенного недавно из списка почасовиков-совместителей в штат постоянных сотрудников. Следует сказать, что кафедра, выпускающая дипломированных архитекторов, появилась в стенах финансового вуза относительно недавно. Появилась по идее теперешнего ректора, в прошлом несостоявшегося зодчего, любившего архитектуру и вообще искусство. По его инициативе был набран коллектив преподавателей творческих дисциплин, написаны рабочие программы, с первой же попытки успешно пройдена аккредитация кафедры в столичном министерстве, сопровождавшаяся неоднократными наездами-проверками высоких требовательных комиссий, а количество абитуриентов, желавших обучаться мастерству творцов застывшей музыки, превзошло все ожидания.
 
      В один из обычных учебных дней к студентам, гудящим в коридоре в ожидании общения с преподавателями, выглянула кафедральная секретарша и, перекрикивая коридорный шум, объявила распоряжение ректора пройти всем в актовый зал. Это же распоряжение, без всякого разъяснения целей и причин, было доведено и до преподавателей, находившихся на кафедре за своими столами.
 
      Пожилой и всеми уважаемый доцент, носивший забавную фамилию Пальчик, читавший предмет «деревянное зодчество», возмутился, высказав уверенность, что так внезапно могут приглашать только на учебу по гражданской обороне и потому он, сотни раз слышавший эту «пустопорожнюю бесцельную болтовню», никуда идти не собирается и не советует ходить другим преподавателям, уважающим себя и ценящим свое время. А еще он добавил, что вполне достаточно будет присутствия и горстки студентов на этом бессмысленном формальном сборище, проводимом для галочки. Завкафедрой не согласился с пожилым доцентом, резко поднялся с места во весь свой могучий рост, напомнив всем, что пока он здесь заведует, решение принимает только он, что конфликтовать с ректором он не советует даже опытным и уважаемым преподавателям, и потому все как один должны пройти в зал, а кафедра на время отсутствия сотрудников будет заперта на ключ.
 
      Актовый зал, а точнее огромная по площади аудитория, расположенная на верхнем этаже вуза, украшенная портретами русских ученых, с многочисленными стульями, составленными полукруглым амфитеатром перед высоким подиумом-сценой, оказалась, вопреки предположению доцента Пальчика, переполненной до отказа. Места были заняты и потому приглашенные, оставшиеся без мест, толпились вдоль стен - ожидали непонятно кого и что. Правда, ожидать пришлось недолго - на подиум грузно поднялся ректор, упитанный коренастый руководитель, читавший когда-то дисциплину «охрана труда», а вслед за ним лихо взбежал незнакомый высокий худощавый человек лет сорока пяти, выглядевший довольно необычно для вузовских стен. Зал притих, рассматривая экстравагантно одетого гостя, а доцент Пальчик, стоявший рядом с Евгением, шепнул ему на ухо:
 
      - Полагаю, что гражданской обороны сегодня не будет – этот денди мало похож на пожарного…

      На незнакомце, пришедшем с ректором, были белые кроссовки, узкие клетчатые коротковатые брюки, не доходившие до обуви, обнажавшие худые бледные щиколотки, расстегнутый серый пиджак прятался под шерстяным шарфом темно-красного цвета, обмотанным вокруг шеи и свисающим обоими концами до колен, воспринимавшимся весьма теплым, хотя в зале не чувствовалось сквозняков, а за окошком сияло уже весеннее солнце. Глаза гостя закрывали большие очки в ярко-желтой оправе с затемненными стеклами. Длинные до плеч темные с редкой проседью волосы, зачесанные назад, скреплял черный пластмассовый полукруглый гребень, поблескивавший на макушке.

      Ректор остановился, дождался тишины, обернулся в сторону своего спутника и зааплодировал ему. Публика не сразу, но выждав несколько мгновений, все же подхватила одинокие ректорские хлопки. Зал погрузился в бурные громкие рукоплескания, нисколько не смутившие гостя, побудившие его театрально раскланяться, демонстрируя завидную гибкость тонкой талии и спортивную фигуру. Ректор придвинул на авансцену стул с высокой спинкой, похожий на трон, стоявший в глубине подиума, и обратился к мужчине на английском языке, правда с чудовищным произношением:

       - Today you are our king. Sit down please!

      Гость неспешно сел, сохраняя прямую осанку, вальяжно закинув ногу на ногу, а ректор обратился к собравшимся:

      - Уважаемые коллеги! Сегодня в нашей большой и дружной семье праздник. Пополнение. Расцениваю это событие, как рождение человека, и представляю вам Германа Брониславовича Удалова, нового проректора с весьма необходимым направлением деятельности, которое теперь нам предстоит освоить и развить - по связям с общественностью. Друзья, к нам пришел большой профессионал, а еще и полиглот, знающий языки, преподававший за границей. За кандидатуру Германа Брониславовича боролись несколько ВУЗов, но повезло нам. Мы выиграли эту битву в жесткой конкурентной борьбе, получив высокую награду – Вас, дорогой мэтр, а теперь и наш коллега!
 
      Ректор и новоиспеченный проректор учтиво поклонились друг другу.
 
      - Милости просим на наш борт, дорогой коллега, а присутствующих я попрошу любить и жаловать вас!

      Ректор показал руками в сторону публики, подразумевая, очевидно, нахождение борта в аккурат среди успевших занять стулья студентов, и обратился к новоиспеченному проректору:
 
      - Скажете пару слов?

      - О, да, хотя… я крайне взволнован!.. Многоуважаемый Николай Антонович! Уважаемые коллеги! Дорогие студенты! Я тронут и польщен теплыми словами, сказанными в мой адрес дражайшим Николаем Антоновичем, вашим нескрываемым интересом и вашим вниманием к моей скромной персоне. Я благодарен всем за доброе начало, ознаменованное хорошей вузовской традицией - представлять прибывающих на ваш, а теперь уже наш борт! Ну что ж… Я окрылен и вдохновлен, и заявляю о своем нетерпении познакомиться и подружиться с каждым из вас, ну и начать делиться знаниями, продолжая благородное дело подготовки достойных специалистов!

      - Так в добрый путь! – сказал ректор и снова зааплодировал. Присутствующие подхватили аплодисменты, а новоиспеченный проректор еще раз поклонился, соединил ладони в замок и потряс ими над головой в такт рукоплесканиям. 

      - Ректорат и заведующих кафедрами прошу остаться, остальные свободны, - объявил ректор, давая понять о завершении официальной части мероприятия.

      - Меня почему-то так не встречали и не представляли… Пренебрегли традицией? - шепнул на ухо Евгению доцент Пальчик.

      - Вы не один – меня тоже.

      - Как думаете, Евгений, этого денди взяли по блату или наш ректор задумал открыть кафедру журналистики? – спросил Пальчик.

      - Поживем – увидим, - ответил Евгений.

      Публика начала медленно покидать зал, столпившись у выхода, а Евгений обернулся в сторону сцены и увидел, как двое молодых людей, одетых в костюмы официантов – черные брюки, белоснежные рубашки с темно-красными бархатными бабочками на воротниках, сложили ширму, стоявшую справа от подиума, раскрыв обеденный стол, спрятанный за ширмой, покрытый белой скатертью и сервированный напитками и закусками. Евгений, стоявший в хвосте толпы, покидавшей зал, решил подойти ближе к столу и рассмотреть диковинные деликатесы, начавшие источать дурманящие ароматы.

      - Вы завкафедрой? – остановил Евгения новый проректор.

      - Да, но только будущий, - ответил Евгений.

      Проректор было замешкался, услышав странный ответ, но быстро оправился и парировал:

      - Так в будущем и приходите – угощу вас, обещаю!

      - А я обещаю запомнить ваше обещание на будущее!

      Проректор заулыбался. Было похоже, что он остался доволен первым знакомством и коротким диалогом. Он протянул свою ладонь с длинными как у музыканта пальцами и перстнем на одном из них:

      - Пожмем друг другу руки?

      - Конечно, пожмем, но чуть позже, в будущем, - ответил Евгений, подмигнул проректору, развернулся к нему спиной и примкнул к публике, покидавшей зал.
 
      - Успели познакомится? - спросил доцент Пальчик.

      - Да, можно так сказать. Денди решил проставиться в узком кругу и дал мне понять, что я не из этого круга.

      - Не будем огорчаться, друг мой, а успокоим себя тем, что он давненько приехал и привез с собой закуску из-за бугра, а теперь угощает наших коллег продуктами, потерявшими свою свежесть, - пошутил доцент, лукаво прищурившись.

      С приходом нового проректора, господина Удалова, в вузе почти ничего не поменялось – лекции читались обычным порядком, практика проходила по графику, принимались курсовые проекты, зачеты и экзамены, а на нашей кафедре собирались студенты, они подтягивали хвосты и пересдавали задолженности. Нового проректора можно было встретить в вузовских коридорах, где он продолжал удивлять окружающих, часто меняя свой имидж, но при этом оставаясь экстравагантным и эпатажным. Его можно было увидеть в вузовской столовой, где он брал обед, проходил в отдельный кабинет для вип-персон, а поднос с его блюдом, вслед за проректором проносила в кабинет работница пищеблока, одетая в белый халат и высокий колпак такого же белого цвета.

      А в просторном вестибюле вуза вскоре появилось красочное объявление, написанное почему-то на английском и китайском языках, приглашавшее сотрудников института в актовый зал в означенные день и час на празднование женского дня. Следует сказать, что в нашем вузе праздники никогда не отмечались прилюдно и массово – преподаватели ограничивались тихими и короткими кафедральными чаепитиями, да и то только в женских коллективах, мужчины же собирались в курилках и по случаю праздников травили анекдоты. Доцент Пальчик, рабочий стол которого находился по соседству со столом Евгения, сказал:

      - Судя по иностранным языкам и идее праздновать всем табором – это явно дело рук нового проректора… Кажется, он начал налаживать связи с общественностью… А что, Евгений, сходим?

      - Почему бы и нет? Полюбопытствуем…

      Празднование состоялось и произвело впечатление не праздника вузовских дам, а скорее бенефиса нового проректора. Судите сами. У дверей актового зала установили стол с горой тюльпанов на столешнице. Подле стола в гордом одиночестве восседал эпатажный проректор в огромной кепке-аэродроме на голове, загримированный под кавказского торговца. Он, как заправский южный ловелас, одаривал дам, направлявшихся в зал, цветами и обращался к каждой отрепетированным грузинским акцентом: «На здоровье, моя ненаглядная радость!», «На счастье, моя горная сизокрылая орлица!», «С горячей любовью для тебя от пылкого рысака!» и так далее и тому подобное… Потом действо переместилось в актовый зал на уже знакомый подиум, с высоты которого проректор, взбежавший туда, оставаясь в образе кавказского ловеласа, произнес стихотворную речь, а точнее несколько четверостиший, позаимствованных у Губермана:

           Любовь, не значит слиться телом,
           Душою слиться - это да!
           Но, между делом, слиться телом
           Не помешает никогда…

      Вузовские мужчины оказались невостребованными в поздравительном процессе. Они стояли вдоль стен и скучали, а дамы, одаренные букетами тюльпанов, сидели на стульях - на то он и женский этот день, когда проявляется галантность со стороны мужчин. Перлы проректора воспринимались неоднозначно. Кто-то хлопал, кто-то хихикал, а кто-то критически покашливал.

      В зале погасили свет. На экране, висевшем на заднике сцены, началась демонстрация документального кинофильма под негромкое музыкальное сопровождение патетической мелодии из советского киножурнала «Новости дня». Возникали знакомые лица мужской половины вузовского руководства – сотрудников ректората, заведующих кафедрами, шеф-повара, главбуха и даже завхоза. Лица старались улыбаться, размахивали цветами, что-то наговаривали с экрана, но озвучивал говорящих по микрофону проректор, продолжая играть роль кавказского ловеласа и допуская пошловатые вольности дубляжа, на что некоторые присутствующие реагировали смешками, тем самым подбадривая и вдохновляя проректора. Фильм закончился, зрители зааплодировали, а проректор скомандовал, подражая известному телевизионному ведущему:

      - Мужчины на сцену!

      Из динамиков зазвучала барабанная дробь, под которую, а еще под аплодисменты дам, сидевших в зале, на подиум стали подниматься мужчины, которые хоть как-то приобщились к процессу поздравления. Примкнули к ним и доцент Пальчик с Евгением, повинуясь, скорее, стадному чувству, а не желанию лицезреть зал с высоты подиума или, упаси Боже, выступать.

      Мужчины выстроились полукругом в несколько плотных шеренг, напоминавших большой хор, а проректор, оказавшейся в центре полукруга, воспринимался руководителем хора. Он, войдя в роль дирижера, взмахнул руками и, обращаясь к новоявленным хористам, прокричал несколько раз, акцентируя слоги:

      - По-здрав-ля-ем!

      Хористы подхватили поздравление и громыхнули басистыми голосами многократное:

      - По-здрав-ля-ем! По-здав-ля-ем…

      Проректор, удовлетворенный работой спонтанного хора, подошел к микрофонной стойке и, очевидно, готовясь к следующему номеру-экспромту, закрепил на ней микрофон. Барабанная дробь, звучавшая из динамиков, поутихла, сменившись быстрой зажигательной музыкой из кинофильма «Я шагаю по Москве», и тут к микрофону шагнул Евгений и объявил во всеуслышание:

      - Танцуют все!

      Дамы стали вставать с мест, жестами зазывать к себе мужчин, а мужчины, кто постарше, спускались с подиума боковой лесенкой, а кто помоложе, спрыгивали в зал, демонстрируя свою спортивную удаль и ловкость, включаясь в общие танцы. И только один человек был явно недоволен случайным поворотом мероприятия. Был это проректор, сценарий которого явно сломал Евгений, воззвавший по микрофону танцевать. Проректор что-то говорил оператору, распоряжавшемуся звуком, очевидно, требуя от него отключить музыку и прекратить незапланированные им танцы. Оператор же отмахивался от проректора, не отключая музыку, понимая и чувствуя всеобщую всевозрастающую эйфорию и ликование. Танцевальные мелодии сменяли одна другую и длилось это до тех пор, пока преподаватели не утанцевались до усталости, начиная постепенно покидать актовый зал. Женщины, радостные и раскрасневшиеся, сопровождались кавалерами, поддерживавшими дам под руки. Престарелые преподаватели, задохнувшиеся и потерявшие силы, усаживались на стулья перевести дух, а молодые коллеги и аспиранты обмахивали и промокали старичкам лица занавесками, сдернутыми с окон.

      - Вечер явно удался, давно так не скакал, - сказал доцент Пальчик Евгению, обмахивавшему его.
 
      В первый же рабочий день, последовавший после праздничных выходных, кафедра получила приказ, подписанный ректором, в котором выносилась благодарность проректору, «обеспечившему достойную организацию праздничного мероприятия, способствовавшего делу дружеского сближения членов профессорско-преподавательского состава». Доцент Пальчик, выслушав приказ, зачитанный заведующим кафедрой, шепнул своему соседу Евгению:

      - Странно, что не упомянули вас, друг мой… Ведь, если бы ни ваш призыв, то одному Богу известно, куда бы загнул наш новый проректор и чем бы закончился тот вечер…

      Не прошло и месяца после радостного женского праздника, как в просторном вузовском вестибюле появилось новое красочное объявление, написанное, как и прежнее, на английском и китайском языках, приглашавшее сотрудников института в актовый зал в означенные день и время на празднование первоапрельского дня смеха.
 
      - Пойдем все! - заявил заведующий кафедрой, упреждая любые сомнения и насмешки.

      - Все, так все, - резюмировал доцент Пальчик, - здоровый смех никому еще не вредил, если он будет здоровым и всем будет смешно…

      Начало мероприятия несколько задержали - в зал подносили и расставляли дополнительные стулья, дабы усадить всех присутствующих, заполнявших известную нам аудиторию. На подиуме в ожидании рассадки зрителей и тишины в зале терпеливо стоял проректор, вооружившись микрофоном и папкой-планшетом с подколотыми бумажными листками, очевидно, сценарием предстоящего действа (кто бы уже сомневался, что командовать парадом будет кто-то другой). Костюм ведущего выглядел более чем странно, хотя и уместно для дня смеха. К эпатажу проректора привыкли и потому рассматривали его тряпки спокойно, без вскриков слабонервных и шушуканья болтливых. С первого же взгляда узнавался Михаил Самуэлевич Паниковский, одетый в помятую, не по размеру узкую короткую одежду, перепачканную побелкой. Из-под штанин торчали белые кальсоны с длинными распущенными завязками, на ширинке брюк не хватало пуговиц. Расстегнутый пиджак, который по причине своей крайней узости застегнуть не представлялось возможным, выставлял на всеобщее обозрение короткую манишку с галстуком и полоску голого бледного безволосого проректорского живота. Бутафорские манжеты вывалились из рукавов и повисли на кистях рук. Потрепанная соломенная шляпа прятала зачесанные под нее длинные волосы проректора, а на лице красовались очки слепого, сдвинутые на краешек носа с круглыми, наполовину выбитыми синими стеклами.

      Наконец-то все расселись и успокоились, проректор кашлянул в кулак, давая понять, что начинает. Публика, приняв покашливание за намек поддержать ведущего, дружно хихикнула и зааплодировала, после чего Паниковский совершил несколько трюков, удививших присутствующих. Он, как бы случайно наступив на завязку кальсон, торчавшую из-под брюк, дернул ногой, отчего кальсонная штанина еще более вылезла наружу, при этом оторвалась и улетела в зал единственная пуговица, поддерживавшая брюки, и брюки свалились. Штаны были быстро возвращены на место, но при этом упали очки, из оправы которых вывалилось полуразбитое синее стекло. Проректор поднял очки, вернув их на нос, но при этом снова потерял расстегнутые брюки. Далее последовали падения шляпы, планшета, выпадение манжет, предшествующие многократным падениям брюк. Манипуляции эти выглядели комично, по всей вероятности, были хорошо отрепетированы, и исполнялись под смешки и хлопки зала, не знавшего и не видевшего ничего подобного ранее в своих академических стенах, украшенных портретами Ломоносова, Менделеева, Лобаческого и Софьи Ковалевской.

      - У меня складывается такое впечатление, что проректор своим студентам читает курс циркового мастерства. Интересно бы послушать его лекции, - сказал доцент Пальчик Евгению, сидевшему рядом.

      - Я интересовался его курсом. Он ведет дисциплины, о которых я ранее ничего не слышал: «эвристику», «брендинг», «теорию связей с общественностью» и еще что-то непонятное, - ответил Евгений.

      - А теории порочащих связей нет в списке его предметов? – пошутил пожилой доцент.

      - Давайте сходим и послушаем, - предложил Евгений.

      - А давайте! – ответил доцент.

      Тем временем праздник дня смеха набирал свои обороты. Проректор, справившись наконец-то со своим гардеробом, подвязав брюки обрывком бельевой веревки, поданной ему из зала заранее подготовленным статистом, прокомментировал:

      - Смеяться вовсе не грешно над тем, что вовсе не смешно…
 
      В зале, как и в недавний мартовский праздник, погасили свет. На экране, висевшем на заднике сцены, началась демонстрация нового документального кинофильма, сопровождавшегося веселыми мелодиями композитора Зацепина и комментариями проректора, прочитанными вживую. Лента посвящалась первоапрельским розыгрышам, в которых снимались уже известные актеры, справившиеся с актерской работой в недавнем фильме, отснятом к женскому празднику, - сотрудники ректората, заведующие кафедрами, шеф-повар, главбух и все тот же вузовский завхоз. Розыгрыши были избитыми, с «длинной бородой», но самодеятельные актеры очень старались, местами сильно волновались и заметно переигрывали. Смотрелось это мило и даже смешно. Очередной герой, появлявшийся на экране, встречался возгласами узнавания. В сторону актера – сотрудника вуза, присутствовавшего в зале, оборачивались как по команде, и тогда он краснел до кончиков волос и готов был провалиться сквозь пол, но пол оказывался крепким и надежным – не проваливался и даже не скрипел. На большом экране сменяли друг друга приколы с белой спиной ректора, с тряпкой, прибитой гвоздями к полу, с ежом, оказавшимся в ящике письменного стола, с фломастерами, приклеенными к подоконнику, с водой, налитой в сапоги, и так далее и тому подобное. Заведующему нашей кафедрой достался эпизод чтения лекции по истории архитектуры. В ходе лекции он демонстрировал слайды с шедеврами зодчества, среди которых вдруг оказались откровенные снимки оголенных красавиц в весьма пикантных позах…

      - Хорошо, что не голые мужики, - пошутил доцент Пальчик, - злые языки уже обвинили бы несчастного в нетрадиционной ориентации…
 
      Кинофильм завершился, а народ возбудился, стал скандировать: «Автора!». Проректор начал кланяться, придерживая шляпу и очки Паниковского, давая понять, что автор здесь он один и других больше нет и быть не может. Потом народ переключился на актеров и стал скандировать: «Исполнителей!». Актеры долго не вставали и не выходили, стесняясь или проявляя скромность, но их подталкивали скандирующие, и они все же потянулись на сцену, где выстроились в шеренгу и по театральному, взявшись за руки, неумело, робея и краснея поклонились под аплодисменты.

      - Лед тронулся, господа присяжные заседатели, - объявил проректор, - командовать парадом буду я! Открываю вторую часть нашего мероприятия – интеллектуальные игры: отгадывание кроссвордов, шарад, головоломок, шахматных задач, ну и, конечно, загадок!
 
      В зале недовольно засвистели, кто-то выкрикнул:

      - А мы надеялись на перетягивание каната и бег в мешках!

      Проректор парировал:

      - Господа! Не забывайте, что мы в вузе, под портретами великих ученых, где интеллект в приоритете! Я хочу обратиться к молодому человеку, подающему надежды, пожелавшему, по его словам, занять кресло завкафедрой…
      Говоря это, проректор направил свой взор на Евгения и указал на него своим пальцем.

      Заявление проректора о желании Евгения занять кресло начальника, сделанное во всеуслышание, да еще в присутствии самого заведующего кафедрой, прозвучало для молодого преподавателя, как удар ниже пояса. Шальную мысль Евгений единственный раз высказал проректору в день их знакомства, да и то в шутку, никак не задумываясь о последствиях сказанного.

      - Вы любите разгадывать загадки, уважаемый Евгений? – спросил проректор.

      - Я их больше люблю загадывать…

      - Я тоже, но, скажу вам, разгадывать полезно. Это отличный способ проверить интеллект, мышление, способность анализировать. Вы самый молодой преподаватель, подающий надежды и, надеюсь, самый находчивый и сообразительный! Проверим это, коллеги?
 
      Зал промолчал – никому не хотелось подавать голос, а значит быть замеченным и стать следующим испытуемым.

      - Молчание – знак согласия, - сказал проректор и зачитал загадку:
 
      - Росло четыре осины, на каждой осине по четыре больших ветки, на каждой большой ветке по четыре маленьких ветки, на каждой маленькой ветке по четыре яблока. Сколько всего яблок?

      - 296! - выпалил Евгений.

      Зал разразился бурными аплодисментами. Кто-то, перекрикивая аплодирующих, воскликнул:

      - Знай наших! Так держать, Женя!

      Проректор поднял руки, замахал ими над головой, как регулировщик, останавливающий транспорт. Зал несколько поутих, и тогда проректор смог сказать:
 
      - Коллега ошибся. Правильный ответ: «На осинах яблоки не растут!».

      Зал опять зашумел, выражая то ли недовольство, то ли несогласие. Кто-то выкрикнул под шумок:

      - Судью на мыло!

      Проректор, не реагируя на реплики, пользуясь правом ведущего и возможностями микрофона, зачитал еще одну загадку:
 
      - Будущему заведующему кафедрой предоставляется вторая попытка. Сосредоточьтесь, коллега, весь вуз смотрит на вас! Какая женщина сначала трется возле тебя, а потом начинает требовать с тебя деньги?

      - Женщины, которые трутся и требуют деньги, делают это обычно в другой последовательности: сначала требуют деньги, а уж потом начинают тереться, - сказал Евгений.
 
      Зал ухнул, присутствующие засмеялись и зааплодировали. И снова какой-то смельчак-преподаватель выкрикнул под шумок:

      - Господа, а ведь остроумно, а ведь свежо! Браво, Евгений!

      Доцент Пальчик, сидевший рядом с Евгением, чувствующий волнение и переживание друга, сжал его руку и сказал ему:

      - Круто, Евгений! Горжусь Вами! Ату его, ату!

      Проректор дождался тишины и когда публика поутихла, объявил правильную, по его мнению, версию разгадки:

      - Женщина, которая сначала трется, а потом просит деньги – это кондуктор в общественном транспорте!

      Публика в зале зашумела. Прислушавшись к шуму, можно было разобрать, что народ обсуждает вторую загадку и оба ответа. А смельчак-преподаватель снова не удержался и выкрикнул:

      - Неостроумно и банально!

      Проректор, потоптавшись на месте, сказал:

      - Коллеги, не забываем, что сегодня день смеха и мы по-доброму шутим, без злобы разыгрываем друг друга и продолжаем веселиться! Георгий Станиславович! - проректор обратился к заведующему нашей кафедры, - интересно, какую оценку вы поставили бы Евгению, будь он сегодня вашим студентом?

      - Отлично, только отлично! И даже сделал бы в ведомости приписку: «с похвалой за решительность, остроумие, свежесть и быстроту мышления», - ответил заведующий, резко поднявшись с места во весь свой могучий рост.

      Зал отреагировал бурными аплодисментами согласия и возгласами поддержки. Проректор промолчал, оставив ответ заведующего кафедрой без комментариев. Он терпеливо подождал, когда успокоится зал, а потом продолжил загадывать каверзные загадки, но уже другим преподавателям, выбирая их из зала случайным порядком, на кого падал его взор. Отгадывать загадки не получалось, правильных ответов никто не давал, правда, случались и остроумные, вызывавшие смех и всеобщее одобрение, но не такие, какие были записаны на бумажках проректора. Складывалось впечатление, что преподаватели, называвшие заведомо неправильные отгадки, делали это скорее из солидарности с Евгением, не желая выпячиваться, а Евгения выставлять проигравшим.

      Загадки вскоре завершились, после чего в зале зазвучала музыка из песни Остапа Бендера, включенная оператором, «Белеет мой парус такой одинокий…». Под музыкальное сопровождение проректор запел песню, но присутствующие ее не подхватили, и никто не объявил: «Танцуют все!». И потому народ сидел недвижно, рассматривая проректора, поющего и одиноко пританцовывающего на высоком подиуме сцены.
 
      Когда завершилось мероприятие, а зрители покидали зал, доцент Пальчик сказал Евгению:
 
      - Что-то я не припоминаю арии Паниковского, хотя логичнее было бы спеть песенку от имени Михаила Самуэлевича, коль наш денди нарядился в его обноски…

      - Или сочинить эту арию к сегодняшнему концерту. Только, видать, у нашего проректора кишка тонка, - ответил Евгений.

      Доцента Пальчика и Евгения сблизили не только общая кафедра и рабочие места по соседству, но и, несмотря на разницу в возрасте, дружба, возникшая благодаря общности некоторых интересов. Оба преподавателя увлекались творчеством. Доцент писал стихи, а Евгений, будучи дипломированным архитектором, неплохо рисовал. Евгений приятно удивлялся и вдохновлялся лирикой старшего товарища, а доцент Пальчик влюбился в живопись своего соседа – в натюрморты, пейзажи, портреты и шаржи, исполненные с теплыми чувствами и большим мастерством. Со временем у обоих почти одновременно созрел план поработать вместе – издать иллюстрированную книгу стихов. Тогда же обсудили идею издания, согласившись с веселым юмористическим жанром, легким текстом и смешными занимательным рисунками, которые должны стать не просто иллюстрациями, дополняющими текст, а самостоятельной полноправной неотъемлемой частью книжки. Доцент приступил к написанию поэмы, которую любовно предложил называть не тяжеловесным словом «поэма», предполагающим длинное повествование, требующее глубокого раздумья, понимания и осмысления, а лёгким словцом «поэмка», настраивающим на веселый лад, улыбку и смех. Начал работу и Евгений, прочитывая готовые стихотворные фрагменты и придумывая их остроумное воплощение в рисунках. Название сочинили вместе: «Пошли все в баню!» - мягкий синоним отсылки подальше назойливых и занудных: «Ко всем чертям с матерями!». Получился стихотворный сказ о банях – русских, финских, турецких и японских, о банных делах и историях, любовных сценах и конфузах, шайках и вениках, с прозрачными черно-белыми рисунками, выполненными уверенной рукой живописца в одну линию.

      Книжку презентовали на кафедре при большом стечении сотрудников и студентов. Доцент читал фрагменты произведения, при этом рисунки показывали проектором на большом экране. Презентация прошла на ура. В завершение события авторы ответили на многочисленные вопросы, а присутствующие, высказывая свои отзывы, сравнивали авторов с Ильфом и Петровым, братьями Гримм и даже с братьями Стругацкими. Книгу выставили на стенде в вестибюле вуза с аннотацией и фотографиями доцента Пальчика и Евгения, ее разрешалось полистать и даже почитать, для чего рядом со стендом установили два удобных кресла.
 
      Через некоторое время Евгений напомнил доценту Пальчику предложение, высказанное им на первоапрельском празднике:

      - Мы собирались послушать лекции нашего уважаемого проректора. Сходим?

      Доцент подтвердил свое согласие. Он изучил расписание занятий проректора, выбрал лекцию по дисциплине «эвристика», читаемую для многочисленного потока студентов в большом лекционном зале, где можно было поприсутствовать на галерке незамеченными лектором. Оба преподавателя за несколько минут до начала лекции прошли в лекционный зал через второй вход, находившийся в аккурат напротив галерки, и молча заняли два крайних места предпоследнего ряда. Галерка быстро заполнилась студентами, предпочитавшими сидеть подальше от лектора, и наши преподаватели оказались в тесном окружении, спрятавшем их, по их мнению, от зорких глаз проректора.

      Прозвенел звонок, в аудиторию зашел проректор с папкой в руке, с гребешком на голове, затемненных очках, темном обтягивающем фигуру костюме, в белой сорочке с бабочкой малинового цвета и перстнем на левой руке.

      Студенты встали с мест. Доцент Пальчик и Евгений несколько замешкались, но встали тоже, правда с запозданием.

      - Денди вымуштровал студентиков, - шепнул доцент Евгению, - не ожидал, у нас ведь не военная академия…

      - Приветствую всех собравшихся, - сказал проректор, постояв минутку, внимательно рассматривая слушателей, - прошу садиться.

      Студенты заняли свои места, воцарилась тишина, проректор походил взад-вперед на лекторском подиуме, поскрипывая половицами, что-то продумывая, потирая руки, чему-то улыбаясь, а потом обратился к аудитории:

      - Господа! Мы разбирали с вами подход к решению проблем методом проб и ошибок. Хотите свежий пример? В вестибюле института выставлена на всеобщее обозрение книга, написанная моими коллегами-преподавателями, правда, вовсе не научная, как это ни странно, а художественная. Уточню: как бы художественная или около художественная…

      - Кажется, он заметил нас, когда мы замешкались при вставании, - шепнул Евгению доцент Пальчик, - и сейчас отыграется…
 
      - Я просмотрел издание и выскажу вам свое мнение, - продолжал проректор, медленно расхаживая вдоль подиума, - рифмовать умеют все, но писать стихи, именуемые высокой поэзией, гении, а их единицы. Автор текста начинает с пушкинского ямба, с претензией на «Онегина», но через пару-тройку куплетов безвозвратно теряет размер, сваливаясь в дактиль, а местами и в амфибрахий. Содержание лишено глубины и пошловато до вульгарности. Поражает, а точнее пугает необъятный объем, достигаемый многократными повторами и тавтологией. Вы возразите: «Повторение – мать учения!». О, нет! В данном случае я за краткость - сестру таланта! Теперь об иллюстрациях, не выдерживающих никакой критики. Здесь снова претензия, но уже на фламандского старика Рубенса. Что хотел сказать художник, рисуя похожие друг на друга бесхарактерные обнаженные тучные телеса с крошечными гениталиями? Что это? Вырождение хомо сапиенса или торжество гомосексуализма? Отвечу: торжество бездарности и безвкусия, как графоманской части горе-издания, так и малярной...

      Далее проректор увязал издание книги, разнесенной им в пух и прах, с методом проб и ошибок, заявив, что пробы в исполнении двух упомянутых авторов будут всегда ошибочными вне зависимости от их количества. Завершая разговор о творчестве, он сказал:

      - Предлагаю вам не заморачивать головы никчемным чтивом, а посетить выставку, которая откроется в здании музея современного искусства на следующей неделе. На вернисаже представят «Portrait of a thinker» (Портрет мыслителя), написанный талантливым художником Альбертом Веткиным. А теперь внимание! Мастер писал мыслителя с меня, с вашего покорного слуги... Началось с того, что он увидел меня, а потом просил позировать, уговаривал, умолял, черт побери, и я дал свое согласие. Уверяю вас, так бывает, когда убеждает талант и здесь с моей стороны нет ничего личного - ни тени позерства и бахвальства, а только реальность. Мне был интересен результат, который, по моему мнению, превзошёл все ожидания. Я приглашаю вас, потому что уверен - вы увидите настоящую глубокую живопись, умение мастера передать характер и, в конце концов, вы сможете сравнить натуру и живописный образ и сами сделаете свои выводы.

      Наши друзья покидали аудиторию молча, в подавленном состоянии. Молчал доцент Пальчик, любивший комментировать любые ситуации, молчал и Евгений. Проходя через вестибюль вуза, они обратили внимание на студентов, среди которых узнали недавних слушателей лекции проректора. Студенты окружили стенд с выставленной на нем книжкой и, как показалось нашим друзьям, листали, читали и рассматривали издание с интересом, а вовсе не с отвращением. Некоторые стояли, терпеливо дожидаясь своей очереди подержать и почитать книгу, а некоторые, успевшие прийти первыми, читали, не выпуская книгу из рук, цитируя вслух фрагменты произведения.
 
      Уже на кафедре доцент Пальчик спросил Евгения:

      - Как думаете, сможем ответить достойно?

      - Не сомневайтесь, ответим и поставим на место!

      - Месть - это обдуманное возмездие, - сказал доцент.

      В тот же вечер, уже дома, Евгений, просматривая и изучая сайт художника Альберта Веткина, нашел-таки свежее, недавно вывешенное изображение портрета, упомянутого проректором. Портрет не мог не привлечь внимание при просмотре живописных произведений. Работа впечатляла своей законченностью, филигранно прописанными деталями исторического костюма и, главное, выражением лица и характером мыслителя, действительно, весьма похожего на проректора. Вот только такого проректора, с таким взглядом Евгений не припоминал.
 
      На изящном венском кресле с гнутыми деревянными подлокотниками и гнутыми элементами спинки, развернутым под углом к зрителю, восседал знатный вельможа в длиннополом камзоле темно-бордового цвета, украшенном набивным рисунком, застегнутым на золотые пуговицы по всей длине с выпущенным наружу роскошным белым кружевным жабо. На камзоле ладно сидел распашной приталенный кафтан такого же темно-бордового цвета, с широкими, обильно декорированными обшлагами, из-под которых выглядывали кружевные манжеты белой сорочки. На ногах вельможи, небрежно закинутых одна на другую, были надеты атласные черные штаны-бриджи и шелковые белые чулки с черными лаковыми туфлями, украшенными серебряными пряжками.

      Правая рука вельможи с перстнем на длинном мизинце опиралась на деревянную трость с золотым набалдашником, левая с перстнем на безымянном пальце возлежала на атласных бриджах. Аккуратно расчесанные длинные с проседью темные волосы скрывали уши и лежали на плечах кафтана. Вельможа с высоко и гордо поднятой головой, с надменным взглядом властелина мира, презирающего все и вся, смотрел в сторону правой планки резной картинной рамы.

      На полотне была изображена еще одна деталь, замеченная Евгением позже. С правой стороны от вельможи стояло высокое зеркало, облокоченное на темную сине-зеленую драпировку стены, с отраженным в зеркале профилем властелина.

      Картина сопровождалась короткой историей ее создания, написанной самим художником, в корне отличающейся от версии проректора, рассказанной им на лекции.
 
      По версии художника, поводом для написания картины послужила случайная встреча с Германом Удаловым, случившаяся на одном из вернисажей, где Герман познакомился с живописцем и, проявив настойчивость, попросил его написать портрет, изложив собственное видение живописного полотна. Художник долго не соглашался, не вдохновляясь предложенным замыслом, считая его неуместным бахвальством, и только после нескольких настоятельных обращений заказчика внял его просьбе. Он решил написать портрет в стиле барокко, изучив костюм знатного европейского гражданина XVIII века и добавив несколько придуманных им деталей, в том числе отражение в зеркале.

      Евгений скопировал изображение портрета и переслал его доценту Пальчику с припиской: «Удивительное самовыражение… Вы не знаете, где находится сейчас сие полотно?».

      Тем же вечером Евгений получил ответ, написанный доцентом: «Сие полотно в кабинете проректора и будет там находиться еще несколько дней вплоть до середины следующей недели, пока за ним не приедут сотрудники музея современного искусства для доставки на выставку. Вы читали «Портрет Дориана Грея?».

      Евгений, получив послание доцента, не замедлил ответить ему: «Я тоже вспомнил историю «Портрета Дориана Грея». И, если Вы благословляете меня, то я рискну воплотить замысел Оскара Уайльда – переписать отражение проректора в зеркале, изобразив его мерзким старикашкой».

      Встретившись на следующей день, преподаватели уединились в столовой за чашкой чая, где обсудили идею, посетившую их одновременно. Они решили провести в вузе инкогнито несколько ночей (поздний выход из вуза привлечет ненужное внимание), разыскать картину, осмотреть ее и тогда окончательно решить – дописывать ли полотно или свершить задуманное нет никакой возможности. Обсудили и этическую сторону проблемы, заключавшуюся в самовольном вторжении в авторский замысел в общем-то талантливого живописца. Вспомнили «Утро в сосновом лесу» Шишкина, медведей, дописанных позже художником Савицким, ожививших картину и сделавших ее знаменитой, неповторимой и запоминающейся. Евгений высказал мнение, что зеркало, вписанное в портрет, несет второстепенную функцию, заполняет монотонный фон драпировки, не бросается в глаза и не отвлекает внимание от восприятия образа вельможи. Он заявил, что в случае скандала и возникших неприятностей, возьмет на себя всю полноту ответственности за свершенное, непременно встретится с автором, постарается объяснить причину своих намерений и склонить художника на свою сторону. По мнению Евгения, убеждать живописца будет нетрудно, судя по описанию истории создания картины, изложенной художником на его сайте. Ну а если изменения, внесенные в картину Евгением, будут приняты и одобрены автором, то это станет хорошим опровержением слов проректора о бесталанности молодого преподавателя.

      Доцент Пальчик, друживший с вузовскими вахтерами, заручившись их молчанием, раздобыл дубликат ключей от кабинета проректора. Дождавшись ухода нерадивых студентов и припозднившихся уборщиц, оставшись в вузе на ночь, друзья, дабы не привлекать внимание посторонних уличных зевак, опустили оконные шторы, отключили большой свет на кафедре, затем тихо прошли к кабинету проректора, отперли дверь и, освещая помещение фонариком, обнаружили там картину, достаточно большого размера, почти в рост человека, прислоненную к одной из стен кабинета, упакованную в оберточную бумагу и перевязанную бечевками. Наличие упаковки порадовало друзей. Это обстоятельство позволяло работать незаметно несколько дней, разворачивая картину перед началом этапа, и вновь упаковывая после его завершения.

      Друзья аккуратно сняли упаковку, некоторое время любовались полотном, которое стоило того, а потом Евгений внимательно осмотрел, ощупал и сфотографировал живописные фрагменты. Проблем, препятствующих осуществлению замысла, по мнению Евгения, не существовало, и друзья решили начать работу.

      Вернувшись на кафедру, Евгений сделал несколько эскизных карандашных набросков портрета, детально прорисовывая отражение в зеркале. Рассматривая и обсуждая эскизы, к утру утвердили вариант, понравившийся обоим. Зеркало на эскизе отображало подлинную суть проректора – желчного лысеющего негодяя, с колкими свиными глазками, наводящими ужас, с мерзкими бородавками на лысине, глубокими плутовскими морщинами, беззубым слюнявым ртом и крючковатыми оволосевшими пальцами рук. Друзья расслабились, немного вздремнули, поставив будильник на нужное им время, а к приходу кафедральной секретарши, уже деловито трудились, просматривая как ни в чем не бывало рабочие программы и студенческие проекты.

      Работа над картиной продлилась несколько дней – остаток ночей рабочей недели и две ночи выходных дней. Поздним вечером портрет переносили из кабинета на кафедру, где его распаковывали и устанавливали удобно. Евгений, надев рабочий халат, увлеченно писал масляными красками, старательно подбирая цвета, сохраняя глубину и направление авторских мазков, доцент помогал, подготавливая материалы, а в свободные минуты он читал стихи, вдохновляя товарища. Примерно в три ночи работу приостанавливали, картину аккуратно оборачивали бумагой и возвращали на место в кабинет проректора. К двум часам воскресной ночи портрет был готов.  Евгений и доцент остались довольны работой. Они еще долго стояли, рассматривая завершенную картину, всматриваясь в важного вельможу - мыслителя и властелина, переводя взгляд на зеркало и каждый раз ужасаясь и изумляясь сгустком негатива, исходящего от отражения. Портрет упаковали, обвязали бечевкой и отнесли на место в кабинет проректора.

      - Будем ожидать грома среди ясного неба. Главное теперь - спокойствие и выдержка, - сказал доцент Пальчик, когда они с Евгением вернулись на кафедру.

      - А если грома не будет? - спросил Евгений.

      - Это как?

      - А вот представьте. Портрет увезут в музей и там его выставят. Нашу ночную живопись сочтут замыслом автора и отметят ее оригинальность. До проректора информация не дойдет, если он сам не заявится на вернисаж, а картину не покажут телевизионные каналы. И тогда подмена всплывет очень поздно, после того как закроют экспозицию, портрет увезут и повесят над диваном или столом в доме проректора. Только тогда концов никто не найдет – много воды утечет. Сочтут, что так все и было, - предположил Евгений, - правда, первоначальный замысел можно будет увидеть на сайте художника, хотя туда мало кто заглядывает… Но хотелось бы громкой реакции, грома, как сказано вами… А иначе зачем мы трудились?

      Евгений все же решился до открытия выставки сходить-таки к художнику, познакомиться с ним, и, если получится, а точнее будет понятно, что художник негативно относится к проректору и может поддержать наших друзей, рассказать ему о содеянном.

      Альберт Веткин принял Евгения в своей мастерской. Они выпили сухого вина за знакомство и встречу, завязалась дружеская беседа. Художник рассказал о себе, показал мастерскую и свои полотна. Евгений показал фотографии своих работ и тоже рассказал о себе. Упомянули общего знакомого - проректора, художник пересказал историю написания портрета, прочитанную ранее Евгением на его сайте, сказал, что проректор не заинтересовал его как человек, что согласился он на работу только из-за исторического костюма, который художнику интересно было изучить и написать. Евгений понял, что наступил удобный момент рассказать о портрете. Он достал несколько фотографий и, разложив их на столе перед художником, сказал:

      - Хочу повиниться в акте свершенного мной вандализма. Причина тривиальна: не смог совладать с переполнившими меня эмоциями и готов понести наказание…

      Веткин молчал, долго рассматривая фотографии, надев очки и включив свет настольной лампы, потом встал, походил по просторному залу своей мастерской, закурил, затянулся и снова вернулся к столу.

      - Наказать за талант, говорите? За решение, потрясшее меня? А хотите знать правду, коллега? Я, работая над портретом, тоже припомнил Дориана Грея, ведь и книгу тогда перечитал, и пересмотрел запись советского спектакля, да и зеркало появилось у меня не случайно, вот только дойти до конца не представилось мне возможным – Герман за картину заплатил мне полным рублем. А за дописанную картину скажу вам спасибо! Сделано гениально! Оскар Уайльд был бы доволен!

      Напоследок договорились сохранить в тайне случившееся с портретом, не раскрывать ничьих имен. Прощались они тепло, как старые добрые друзья, обнявшись и похлопывая друг друга по бокам. На прощание художник пригласил Евгения на пленэр пописать вместе этюды, посоревноваться в умении и удаче.

      Портрет, представленный на выставке, не остался незамеченным. Предложение посетить вернисаж, высказанное проректором на лекции, сыграло с ним злую шутку. Студенты, передавая друг другу впечатление от посещения музея, толпами повалили на выставку. Работники музея современного искусства не помнили такого аншлага любителей живописи и даже ограничивали вход, устанавливая у дверей музея временные металлические ограждения. Картина стала событием. Фотографии портрета распространили соцсети, показали телевизионные каналы, а некоторые парикмахерские, учреждения общественного питания и магазины по продаже зеркал, заказали баннеры с изображением картины для украшения своих помещений.

      Проректор выглядел мрачнее тучи. Его поход к художнику, автору полотна, за объяснениями завершился ничем. Художник показал проректору картинки своего сайта, где оставался вывешенным портрет в первоначальном своем варианте, открестился от изменений, внесенных в полотно, и указал проректору на дверь.  Не дало желаемых результатов и служебное расследование, проведенное по инициативе ректора. Вахтеры разводили руками, утверждая, что в вузе посторонние не появлялись, в записях видеокамер, скрупулезно просмотренных вузовской комиссией, тоже не нашлось никакой информации. Побывала комиссия и в музее, где на вопросы проверщиков были даны жесткие ответы музейных работников о невозможности порчи экспонатов, находящихся под неусыпной круглосуточной охраной.

      Возможно, проректор подумывал и о Евгении, подозревая его в содеянном, на что были вполне объективные основания, но после публичных заявлений о бесталанности молодого преподавателя, подозревать его в причастности к гениально дополненной картине, было бы расценено безосновательным оговором.
 
      Весть о портрете докатилась до заграницы. С проректором связался зарубежный миллионер, собиратель произведений живописи и предложил продать картину. Проректор для приличия поупирался, недолго поторговался, но картину все-же продал и даже очень быстро. Говорят, что стоимость продажи перекрыла первоначальные затраты проректора, что, возможно, расценивалось им, как компенсация за понесенную моральную травму. Говорят, что проректор поставил условия покупателю указать новое название картины «Портрет Дориана Грея», а имя продавца и натурщика придать тайне и никому не разглашать.

      Художник, общаясь с Евгением на пленэре, пообещал ему, что в скором времени, когда улягутся страсти, связанные с историей картины, он направит новому владельцу полотна письмо с указанием имени Евгения, как полноправного соавтора произведения и попросит указать соавтора в табличке, прикрепленной к раме, и в документах, сопровождающих картину. Евгений поблагодарил живописца, напомнив ему похожую историю картины Ивана Шишкина «Утро в сосновом лесу» и дорисованных на ней медведей кистью художника Константина Савицкого.

      В сентябре месяце, с началом нового учебного года в вузовском вестибюле открылась выставка натюрмортов двух художников - именитого Альберта Веткина и нашего Евгения, старшего преподавателя кафедры архитектуры, чьи акварели не уступали мастерству мэтра и стали гордостью кафедры, да и всего института тоже. Здесь же можно было приобрести книжку стихов и рисунков, переизданную типографией вуза, написанную преподавателями доцентом Пальчиком и Евгением, с их автографами, ставшую бестселлером, пользующуюся спросом и быстро раскупаемую сотрудниками и студентами.
 
      Когда, спустя несколько дней, на кафедре отметили открывшуюся выставку и успешную распродажу совместного бестселлера, доцент Пальчик сказал Евгению:
 
      - Знаете, все-таки лучшей местью является огромный успех!