Часть первая. 4. Июнь 1998. Альберт

     1 июня 1998 г.
     Понедельник.
     Как я и предполагала, день выдался насыщенный и суматошный, но очень интересный. Выспалась я хорошо, хотя с вечера долго не могла уснуть из-за тяжёлых, навязчивых мыслей. Утром быстренько позавтракала и полетела на работу. Приняла отряд: 26 человек, из которых 23 — мои ученики (пятиклассники) плюс три девочки из седьмого класса. Семиклассницы (Таня Савватеева, Наташа Добрынина, Люда Храмовских) сразу принялись помогать мне с младшими, так что всё тут же упорядочилось. Сначала прошла торжественная линейка в честь открытия сезона, потом — завтрак, затем мы отправились в класс на отрядный час. Далее всё было по расписанию: игры на воздухе, обед, сончас, полдник, игры и занятия в классе. Разучили отрядную песню "Марш энтузиастов", семиклассницы рассказали о "тимуровском движении", я напомнила о повести Аркадия Гайдара "Тимур и его команда".
     Когда дети ушли домой, Дарима Александровна (руководитель площадки) собрала нас (меня, Долу и Валю Дудко) в учительской. Да-да, Доле так и не удалось отвертеться от летней работы. Жаль только, что Зинаида Степановна поставила её не на июль, как я втайне надеялась.
     Через полчаса я уже была дома, усталая, но радостная от чувства хорошо сделанной работы.
     Сегодня я вернулась немного позже из-за планёрки, но в последующие дни она будет проходить в 7-45, так что мой рабочий день будет заканчиваться в 17 часов. По средам мне разрешили уходить на два часа раньше, чтобы успевать полить дачу и вернуться домой. С Даримой Александровной я договорилась: на это время она возьмёт мой отряд на своё попечение.
     Целый день было пасмурно, но довольно тепло (+21°С). Всё портил только резкий ветер, к вечеру разогнавший тучи почти полностью.
     Я устроила большую стирку и сушку, а после ванны быстренько написала дневной отчёт, сделала какао и пошла в постель с "Угрюм-рекой" Вячеслава Шишкова — давно собиралась, а то что-то утомили меня современные детективы.
     Стихотворение дня:
     Ночь
Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зеленый бросали горстями дукаты,
а черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые карты.
Бульварам и площади было не странно
увидеть на зданиях синие тоги.
И раньше бегущим, как желтые раны,
огни обручали браслетами ноги.
Толпа — пестрошерстая быстрая кошка —
плыла, изгибаясь, дверями влекома;
каждый хотел протащить хоть немножко
громаду из смеха отлитого кома.
Я, чувствуя платья зовущие лапы,
в глаза им улыбку протиснул, пугая
ударами в жесть, хохотали арапы,
над лбом расцветивши крыло попугая.
     Владимир Маяковский, 1912.


     2 июня 1998 г.
     Вторник.
     Хороший, насыщенный день. Было чуть прохладнее, чем вчера —  а всё из-за сильного северного ветра. Пришлось надеть плащ. На площадке играли с ребятами в логические игры, соревновались на стадионе в прыжках в длину и высоту, учились сочинять поэтические экспромты — было смешно.
     После работы шла домой с Долой и всю дорогу слушала её восторженные речи о том, что к нам, в Сосновоборск, приехал молодой, но уже знаменитый иркутский писатель (имя и фамилию Дола не знает). Сведения эти она получила от Зинаиды Степановны, с которой (как выяснилось!) ежедневно перезванивается. Их такая близкая дружба стала для меня большой новостью, неприятной, надо сказать. Дола даже не заметила, что проговорилась о важной вещи, и продолжала разливаться соловьём. Писатель меня не интересует: я уже поняла, что современная литература — это вообще не моё, а вот то, что Дола и завуч, можно сказать, подруги, — это меня как-то обеспокоило. И всё дело в том, что я и сама с начала учебного года хотела наладить с Зинаидой Степановной человеческие отношения, но мне это не удалось. В итоге приходится сносить периодические сюрпризы начальства — и это при том, что я являюсь в нашем коллективе одной из лучших, буквально горю на работе. А вот Дола, которая работу отбывает чуть ли не как наказание, — всегда на отличном счету и без проблем: ни проверок, ни показательных мероприятий, ни внезапных комиссий, никакого мотания нервов вообще.
     С мыслями о жизненной несправедливости я прострадала весь остаток дня. С ними же я поужинала, выгладила гору чистых вещей, прогенералила ванную и туалет.
     Вечером пришёл Андрей с небольшим тазиком винегрета. Я спросила, как дела у Лили. Он ответил, что Лилю выписали, и с завтрашнего дня она выходит на работу, а после — сразу в отпуск. Сначала они планируют закончить ремонт, а потом хотят на две недели съездить с друзьями на Байкал, но со сроками пока не определились. Я сообщила, что теперь обедаю на работе, поэтому Лиля может обо мне не волноваться и на меня не готовить, иначе я не буду успевать съедать её шедевры. На ужин у меня обычно какой-нибудь бутерброд, а в выходные обойдусь дачными супчиками и кашами.
     Перед сном включила телевизор — явление довольно редкое, потому — знаменательное. Новости, как всегда, грустные: в бюджете страны нет денег, в Москве проходят шахтёрские акции. Единственное отрадное известие — цены на продукты вроде как стабилизировались. Отец, кстати, оставил мне на жизнь тысячу рублей, так что волноваться пока особо не о чем. Надеюсь, что в этом месяце мне выдадут зарплату — начну откладывать на новую зимнюю шапку или куплю себе что-нибудь летнее.
     Сложила на завтра пакет с дачной рабочей одеждой, с двумя литровыми банками краски и кисточкой: смешаю белую и синюю, и будут у меня голубые окна и веранда. В последний раз их красила Галина Леонтьевна три года назад. Займусь этим в субботу. Конечно, можно было бы попросить Андрея доставить на дачу тяжёлые банки, но я решила беспокоить его только в крайнем случае, тем более, что мужская помощь отчаянно понадобится осенью — вывозить урожай.
     С этими далеко идущими планами варю себе какао, и иду в постель с потрёпанной книжкой обожаемого Шишкова.
     Стихотворение дня:
     Заклинание
Из тюремных ворот,
из заохтенских болот,
путем нехоженым,
лугом некошеным,
сквозь ночной кордон,
под пасхальный звон,
незваный,несуженый, —
приди ко мне ужинать.
          Анна Ахматова, 1935.


     3 июня 1998 г.
     Среда.
     Сегодняшний день был сухим и ветреным. С запада тянет дымом — горит тайга. На площадке с ребятами до обеда ходили в бассейн, после сончаса устроили конкурс рисунков на летнюю тему. Шесть человек из нашего отряда занимаются в художественной школе. В их числе — Наташа Добрынина, семиклассница. Мы с ней представляли собой жюри, а победителем стал Костя Трифонов с работой "Моя мечта о тёплом море".
     Весь сончас пришлось выслушивать восторги Долы по поводу нового соседа Зинаиды Степановны — того самого писателя из Иркутска — Альберта Кёлера (сведения, конечно, получены от завуча). Я сразу объявила, что это — ясное дело, псевдоним, настоящее же имя литератора  — какой-нибудь Антон Куропаткин. Дола хохотала. Ещё она сказала, что ЗС по-соседски приглашала Кёлера на посиделки, и он явился с дорогим тортом из "Машеньки" и роскошным букетом, был обворожителен и сообщил, что в прошлом — учитель русского языка и литературы. Последнее мне понравилось и даже как-то примирило с неизбежностью выслушивать Долины восклицания:
— "такой молодой, всего двадцать пять лет, — и уже такой знаменитый!"
— "из нашего Иркутска, а печатается даже за границей!"
— "успешный, воспитанный, наверное, страшно богатый!"
— "конечно, богатый, а иначе ни за что не купил бы сразу вот так большущую квартиру!"
— "планирует написать книгу про наш город, вот бы с ним познакомиться, пусть и про меня тоже напишет!"
и т. д., и т. п...
     Напоследок Дола успела оповестить меня о том, что в завтрашней городской газете "Зори Сосновоборска" будет напечатано обширное интервью с новоприехавшей знаменитостью.
     В три часа я полетела на дачный автобус, хотя "полетела" — очень громко сказано — сумка из-за краски была тяжеленная.
     Дача встретила меня конкретной сушью. Теплицу и грядки пришлось полить на два раза. Потом я набрала в бочку воды, быстренько переоделась и рванула на вечерний автобус, в который влезла с огромным трудом, и всю дорогу простояла фактически на одной ноге.
     Дома помылась, поужинала винегретом и чаем, написала дневной отчёт.
     Весь день Ева не давала мне покоя, и я не могла дождаться момента, когда наконец-то устроюсь и напишу о ней. Именно — о её отношениях с окружающим миром. Угрюмое, неуютное детство и тяжёлая травма юности сделали Еву сильной и чёрствой сволочью. А ведь могло быть и наоборот:  перенесённые страдания и несправедливость окружающего мира сделали бы Еву чуткой к несчастьям других и развили бы в ней желание помогать тем, с кем жизнь обошлась ещё круче. Но нет — люди реально занимают Еву лишь в той степени, в какой они могут быть ей полезны: лучшая подруга, муж, коллега по работе. Дима, наконец... И это только те, о ком нам известно:
— лучшая подруга Наталья помогала с учёбой, поселила в своей квартире, кормила и всячески поддерживала;
— муж Борис, высокопоставленный чиновник, обеспечил комфортную и спокойную жизнь, потакая любой прихоти;
— Дима стал идеальным любовником;
— коллега, журналист Михаил, превратился в послушное орудие мести...
     Ева мастерски использует людей в своих интересах, пользуясь красотой и фантастической харизмой, но однажды случится то, что фатально изменит для неё всё, сломает жизнь и фактически лишит нормального будущего.
     Уже страшно поздно. Через шесть с половиной часов мне нужно вставать на работу. Иду спать без какао и любимого чтения на ночь.


     4 июня 1998 г.
     Четверг.
     Вернулась домой как выжатый несколько раз лимон. До обеда ходили с детьми в кино на мультфильм "Оленёнок Рудольф". После сончаса и полдника участвовали в соревнованиях по баскетболу с первым отрядом и блестяще победили. Каждый участник получил в подарок яблоко.
     После работы я пошла на площадь в "Парнас" забрать свои новые голубые шторы. Купила в "Гастрономе" зелёный чай, овсяное печенье и две пачки какао. И вот после всего этого я и вернулась домой как несколько раз выжатый лимон. Отдохнула, выпила чаю с печеньем и повесила шторочки на их законное место. Моя комната теперь совершенно преобразилась: стала уютной и сказочной, засветилась нежным голубым светом.
     Дола, кстати, на полном серьёзе надеется стать героиней романа (хахаха!). Именно поэтому она явилась на работу со свеженьким номером городской газеты, где напечатано то самое долгожданное интервью с недавно поселившимся в Сосоновоборске модным Альбертом К. Дола читала статью вслух, смакуя детали, закатывая глаза и томно улыбаясь. Боже мой, что делает с людьми жажда славы!.. Прочитав материал, Дола заставила меня полюбоваться писательской фоткой, рассыпая попутно комментарии. В конце концов, она засунула газету в мою сумку, сказав, что мне, как филологу, не помешает набраться опыта у успешного человека, а её де муж такого писаного красавца в своём доме не потерпит — даже и в бумажном варианте. Последняя сентенция мне показалась дикой глупостью, но с газетой в моей сумке я согласилась, подумав, что осенью содержание интервью можно будет использовать на уроке литературы в одиннадцатом классе.
     Альберт Кёлер на фото выглядит, действительно, эффектно: стройный блондин с правильными чертами лица и приветливой улыбкой. Особенно поразили меня живописные кудри писателя — словно этот лучезарный принц только что выпорхнул из парикмахерской с лёгкой "химией". Ну да, статус обязывает смотреться по-модельному.
     Из самого же интервью я узнала, что родители Кёлера — потомственные врачи. Его отец — русский немец из Казахстана, мать — коренная сибирячка.  Ещё у писателя есть два старших брата, один из которых — тоже врач.  Сам Альберт Кёлер закончил педагогический институт и два года проработал в школе. Прозу он сочинял с одиннадцати лет, параллельно писал романтические стихи, которые в девятом классе торжественно сжёг и пообещал себе к рифмам больше никогда не возвращаться. Оставив педагогическое поприще, Кёлер сосредоточился на писательстве, и на сегодняшний момент издал уже три книги: "Рассказы из школьной жизни", роман о вечной любви "Рудольф" и книгу очерков "Исторический Иркутск рядом". Кстати, роман и очерки переведены и изданы так же во Франции и в Германии. Писатель сообщил, что в данное  время увлечённо работает над романом из провинциальной жизни  — именно для "внедрения в среду" он и решил обосноваться в Сосновоборске на неопределённое время. А в далёкой перспективе Кёлер планирует написание некоего эпоса о Первой мировой войне, который частично будет писаться в Германии.
     В конце статьи редакция сообщает информацию о том, что в воскресенье, в 18-30, состоится встреча Альберта Кёлера с читателями в ДК "Весна". Думаю, что Дола туда обязательно побежит, и потом полгода будет мне рассказывать об этом мероприятии в мельчайших подробностях.
     Дома устроила небольшую уборку: пропылесосила, вытерла пыль, вычистила кухню. Вечером Андрей и Лиля принесли капустный пирог. Оставляла их на чай — не согласились и ушли гулять.
     Иду делать какао, читать "Угрюм-реку", а потом — крепко спать.
     Стихотворение дня:
     Осенние озёра, глава 11
Что сердце? Огород неполотый,
помят, что диким табуном.
И как мне жизнью жить расколотой,
когда все мысли об одном?
Давно сказали: "Роза колется;
идти на битву — мертвым пасть".
А сердце все дрожит и молится,
колебля тщетно горя власть.
Ах, неба высь — лишь глубь бездонная:
мольба, как камень, пропадёт.
Чужая воля, непреклонная,
мою судьбу на смерть ведёт.
К каким я воззову угодникам,
кто б мне помог, кто б услыхал?
Ведь тот, кто был здесь огородником,
сам огород свой растоптал!
          Михаил Кузмин, 1908.


     5 июня 1998 г.
     Пятница.
     Снова резко похолодало — ужасное лето, пасмурное, ветреное, неуютное. Пока бегу утром на работу, замерзают колени и нос. Несмотря на трудные погодные условия, посетили с ребятами кукольный спектакль "Облачный пудель" в детской библиотеке. После сончаса учились делать оригами, причём, параллельно я немного рассказала о культуре Японии. Дети задавали кучу вопросов. Я прочитала им наизусть несколько стихотворений Басё, подробно рассказала о хокку. Договорились, что в понедельник желающие презентуют хокку собственного сочинения.
     Дола сегодня не пришла на работу. Вместо неё на смену вышла сама Зинаида Степановна, а с понедельника Долу временно заменит Борис Эдуардович. Завуч объявила, что коллега упала на даче и повредила руку. Я удивилась: вчера вечером Дола мне даже не позвонила, а ведь обычно она названивает по поводу и без... Ладно, сама ей позвоню и всё выясню. Прозвучало ещё кое-что: в воскресенье Дола должна была вручать букет от сосновоборских учителей Альберту Кёлеру на его встрече с читателями. Придумала это ("по-соседски") Зинаида Степановна, потому что Кёлер в прошлом — учитель. Так вот теперь цветы буду вручать я — в связи с изменившимися обстоятельствами. "Зинаида Степановна, так, может, Вы сами и подарите?" — попробовала я отвертеться от поручения. "Нет-нет, Полина Дмитриевна! — решительно отрезала ЗС, — Вы должны воплотить красоту и молодость нашего коллектива. А я с Альбертом Германовичем и так по-соседски тепло общаюсь". Это значит, что мне придётся вернуться с дачи в субботу, чтобы подготовиться к воскресному вечеру как следует.
     После работы я побежала на дачный автобус, помахивая сумкой с пакетом молока, килограммом гречки и  рабочей одеждой. На огороде уже успели вырасти нешуточные сорняки, и я до позднего вечера "загорала" на грядках. Полила теплицу и  всё остальное. Сварила гречневую кашу, заварила чай и пообедала. Небо весь день хмурилось, холодный ветер налетал сильными порывами. Несмотря на погоду, на участках были все соседи. Я прорыхлила клубнику и обработала её раствором аммиака и хозяйственного мыла, а малину, по совету тёти Вали Лаврешковой, облила "Актелликом". Надеюсь, что вредители нам с малиной теперь не страшны.
     Протопила дом и баню, помылась, поужинала всё той же кашей. Раскрыла "Вокруг света" за 1980 год. Супервечер, хотя спина, ноги и руки ноют от усталости.
     Стихотворение дня:
     * * *
Сад и гора вдали
дрогнули, движутся, входят
в летний раскрытый дом.
          Мацуо Басё, XVII в.
          (перевод Веры Марковой).


     6 июня 1998 г.
     Суббота.
     Почти весь день прошёл в дачных трудах. Сразу после завтрака (кофе, бутерброды с маслом и сыром) залезла в малину, которая уже успела изрядно зарасти травой. Сделав перерыв на обед (омлет и чай), вернулась в свою малину и промучилась в ней до вечера. Теперь я представляю из себя довольно жалкое зрелище: болят ноги и поясница, а завтра я вручаю цветы дорогому гостю нашего города, воплощая собой молодость и красоту, как того желает начальство.
     Дома полежала в горячей ванне с пеной, потом поужинала варениками с творогом и напилась малинового чаю. Приготовила на завтра торжественные вещи: красное платье, чёрные замшевые туфли с бантами (каблук 12 см). Волосы соберу в высокий хвост.
     Позвонила Доле. Трубку взяла какая-то женщина, представилась невесткой, и на мою просьбу пригласить Долу к телефону напряжённым голосом сказала, что та с ребёнком уехала в Зиму к родителям помочь с огородом. Это с больной-то рукой? На мой вопрос о её самочувствии в трубке раздались короткие гудки. Как-то странно всё это. А самое странное то, что Дола мне на этот раз не позвонила сама, хотя обычно от неё не отделаешься, пока не выложит всю свою подноготную. А нынешняя ситуация выглядит так, будто Дола поссорилась с мужем, схватила сына и укатила в этот жуткий город, в котором время остановилось лет сорок назад. Я в Зиме бываю редко — раз в год (обычно в августе) езжу на рынок, там вещи дешевле, чем у нас. Ладно, со временем всё выяснится, и не буду больше забивать Долой свою голову.
     Завтра возьму с собой вот эту тетрадь и ручку, чтобы законспектировать встречу с Кёлером. А к сентябрю подготовлю для одиннадцатиклассников урок на тему "Молодая литература нашего края". А может, молодая и красивая. Смеюсь. Кстати, урок можно будет сделать открытым в рамках какого-нибудь мероприятия или даже конкурса.
     Между прочим, букет доставит муж Зинаиды Степановны, он работает в "Горзеленхозе", заведует тепличным комплексом.
     Делаю себе какао и иду с Шишковым в постель. Что-то я устала сегодня.
     Стихотворение дня:
     * * *
 Когда сочувственно на наше слово
одна душа отозвалась —
не нужно нам возмездия иного,
довольно с нас, довольно с нас…
          Фёдор Тютчев, 1866.


     7 июня 1998 г.
     Воскресенье.
     А. Г. Кёлер. Конспект и немного заметок.
     * О семье. "Родители почти всегда были на работе, оба они — врачи: отец — кардиолог, мама — педиатр. Мы с братьями (я — самый младший) часто оставались на попечении бабушки. Бабушка — врач-невропатолог, пошла на пенсию, чтобы заниматься нами. Она же научила нас читать в пять лет. Самостоятельно осилив "Старика Хоттабыча", всех потряс. С тех пор читаю запоем. Братья далеки от литературы: один — врач на "Скорой помощи", второй — владелец туристического агентства. По отцу мы — немцы."
     Голос низкий и глухой. Движения скупые. Улыбка абсолютно преображает лицо.
     * Об образовании. Школу закончил с серебряной медалью. На филфак пошёл без раздумий, учился средненько, так как языкознание шло тяжело. После диплома "Поэтика сказок Гофмана" работал в школе №27 (это в "яме" на бульваре Постышева) учителем русского языка и литературы".
     Ровная спина. Отсутствие жестикуляции. Держится просто, но далеко не прост, и мне показался закрытой книгой.
     * О писательстве. Пристрастился к этой "болезни" в одиннадцать лет: написал фантастический роман о полёте космической станции на Плутон. Так же сочинял романтические стихи, посвящённые девочке из параллельного класса. В пятнадцать лет сжёг свою поэзию в дачной печке в порыве перфекционизма. Роман (его рукопись) сохранился до наших дней, в нём триста страниц, с тех пор не перечитывался. В дальнейшем писал рассказы разных жанров, больше всего удавались истории из реальной жизни. За два года работы в школе накопилось много интересного материала, но не было времени его художественно обработать. Однажды утром проснулся с совершенно определённым намерением посвятить свою жизнь писательскому труду. Решение было лёгким, безболезненным и бесповоротным. Семья меня поддержала и очень мне помогла".
     Читает свои тексты красиво, живо и непринуждённо, но между ним и залом — прозрачная стена, которую он видит, а зал — нет.
     * О творческом процессе. "Я — классический жаворонок. Встаю в полседьмого утра, завтракаю и сажусь писать. Обед почти всегда пропускаю, вместо него обхожусь горячим сладким чаем. Таким образом, пишу без перерыва до шести вечера. Плотно ужинаю и иду на прогулку по городу. Гуляю два часа. Вернувшись домой, готовлю себе горячее на следующий день, затем ложусь читать. В половине одиннадцатого вечера уже сплю".
     * О свободном времени. "Как такового — почти нет. По субботам навещаю родных — родителей, бабушку. Иногда ко мне приходят братья, вместе ужинаем, разговариваем".
     * О любимых авторах. "В детстве— Гайдар, Жюль Верн, Бажов; в юности — Стругацкие, Майн Рид, Лермонтов и Пастернак. В студенчестве серьёзно читал Гофмана, Уэллса, Твена, Платонова, Карамзина. Американцами вообще "болел": Хэмингуэем, Фолкнером, Фитцджеральдом. В последнее время читаю и перечитываю Чехова, открыл для себя Шмелёва, вернулся к прозе Лермонтова.
     * О влиянии. "Влияли и влияют все, кого читал и читаю".
     * О судьбах русской литературы. "Я — наполовину немец, но родился и вырос в Иркутске, в русской, понятно, среде, с русской бабушкой. Уверен, что с литературой в России всё будет хорошо, потому что на такой реальной классической платформе и с таким мощнейшим потенциалом нам ничего всерьёз не угрожает. Мы переживём все катаклизмы, переболеем всеми либеральными болезнями своего времени, побегаем на всех парах со своей гордыней, разуверимся в каких-то параграфах ценностей западной демократии и братства имени технического прогресса — и вот тогда, со всем космическим опытом русских страданий, с чистой совестью вернёмся к корням. Ну да, к Тургеневу, Гончарову, Паустовскому, Шишкову и Пушкину. Да, вы правы, я именно русофил ( в наши дни — немодное понятие) при всём моём неравнодушии к американцам". Он смеётся, загораются глаза, лицо полностью преображается... Как это возможно?
     * О хобби. "Не имеется, если не считать хобби — любовь к музыке. Сам играть не умею, но слушать очень люблю: симфоническую музыку, джаз всех направлений, лютню и арфу".
     * О Сосновоборске. "Меня привело сюда намерение написать роман из жизни небольшого, уютного, современного города, камерный, с небольшим количеством персонажей. Хочу полностью погрузиться в атмосферу размеренной жизни, прочувствовать лица и характеры, пейзажи, архитектуру, виды из окон, разговоры, события и заботы. Сосновоборск — спокойный и молодой, аккуратный, простой и живописный одновременно. Город, построенный посреди леса и похожий на санаторий. Жизнь по расписанию: учёба, прогулки, сончас, выезд на дачу, ярмарка, семейный праздник. Буду здесь жить, наблюдать, писать. Горожане приветливы и отзывчивы, несмотря на нелёгкие времена".
     * О политических взглядах. "Наверное, монархист... конституционный. А вообще-то до этого момента не задумывался. Но то, что происходит сейчас в стране — инфляция, бедность, война на Кавказе, бандитизм, тяжёлое положение русскоязычных в бывших советских республиках, засилие черноты в СМИ — всё это вызывает у меня возмущение и отвращение, всё это тревожит меня как гражданина и человека".
     * О личной жизни. "Не женат. На специальные поиски идеала нет времени. Уверен, что в нужный момент встречу своего человека и сразу это пойму. В быту абсолютно непритязателен. Хорошо готовлю, сам без проблем стираю и убираю. Мечта? Написать следующую книгу".


     8 июня 1998 г.
     Понедельник.
     Нахожусь и пишу в сильнейшем смятении. Не уверена, что когда-либо испытывала подобные чувства. Меня уносит в неизвестном направлении, и самое жуткое то, что от меня, кажется, ничего не зависит. Это ужасно и прекрасно. Я постараюсь писать упорядоченно и подробно. Не хочу утратить ни капли этого странного приключения, начавшегося вчера...
     Вчера я проснулась довольно поздно, да и то не сама — в дверь позвонила Лиля: они с Андреем уезжают на Байкал на две недели и оставляют мне ключи от квартиры — присматривать и поливать цветы. Позавтракав, решила сразу сварить что-то горяченькое на обед и добросовестно сделала макароны по-флотски. После обеда вымыла кухню и начала подготовку к вечеру: соорудила торжественный хвост (с помощью плойки и изрядного количества лака для волос) и вечерний макияж. Выгладила красное платье с треугольным вырезом и широким поясом, почистила замшевые туфли. За полчаса до начала мероприятия за мной заехали Зинаида Степановна с мужем, и мы отправились в ДК "Весна" на встречу с Альбертом Кёлером.
     К моему удивлению, зал оказался полон. Мы с Зинаидой Степановной устроились в самом центре третьего ряда. Слева от меня сидела нарядно одетая дама лет шестидесяти, в ярко-синем летнем костюме и аккуратной чёрной шляпке с приколотой к ней брошкой в виде павлина. На коленях соседка держала  (в цвет костюма) сумочку и книгу в матовой лиловой обложке, на которой готическими белыми буквами было написано: "Альберт Кёлер. Рудольф. Роман о вечной любви". Перехватив мой взгляд, дама в синем приветливо улыбнулась и сказала: "Вот, автограф хочу попросить". "Интересная книга?" — спросила я, чтобы как-то отреагировать. "Не оторваться", — убеждённо ответила дама, протянув мне книгу и снова улыбнувшись. Я улыбнулась в ответ и рассеянно раскрыла начало. Прочитав первую фразу "Жаль, но мне никогда не вернуться в тот маленький сад, где старые корявые яблони на закате прекрасны как золотые трагедии Еврипида", я  отчего-то почувствовала, что сердце бьётся в горле, и мне не хватает воздуха. Дама в шляпке, продолжая радостно улыбаться, быстро проговорила: "А знаете, как я понимаю, что книгу прочитать стоит? — и тут же продолжила — Я читаю первую и последнюю фразы, и если чувствую, что мне любопытно, почему второе следует из первого, то это — верный знак, что я не потрачу время на чтение напрасно". Я кивнула и открыла последнюю страницу кёлеровской книжки: "Я возвращаюсь в свою ужасную глубину, чтобы успеть умереть, пока не началась следующая война", — гласила заключительная фраза романа. "Интересно", — промямлила я, возвращая соседке "Рудольфа", и, чтобы прийти в себя после культурного шока, принялась рассматривать сцену. Ничего особо примечательного на ней не было. Посредине, ближе к краю, стояли самые обычные столик и два стула. На столике расположились две поллитровые бутылочки "Иркутской" минералки, два стакана и круглая стеклянная ваза с большим букетом черёмухи, отчаянно благоухавшим, должно быть, на добрую милю. В глубине сцены стоял подсвеченный верхними лампами белый экран с уже известным мне по газете чёрно-белым портретом писателя.
     Сидевшая справа от меня Зинаида Степановна увлечённо беседовала со своим соседом, невыразительным мужчиной в сером костюме. В левом проходе скучала журналистка городского ТВ с видеокамерой на штативе. Заиграла лирическая музыка, в которой я после некоторых сомнений (уж слишком смелой была обработка!) узнала фортепианный концерт Рахманинова №2. На сцену вылетела ведущая — миниатюрная брюнетка в длинном переливающемся бордовом платье и в модных туфлях на высоченных каблуках. Она произнесла энергичную вступительную речь, посвящённую визиту в наш город "яркой молодой звезды отечественной литературы" — и мне почему-то стало весело и очень легко. Из первого ряда быстро встал высокий светловолосый мужчина в голубых джинсах и белоснежной рубашке. Кёлер (ясное дело, это был он) уверенно поднялся на сцену, улыбнулся ведущей и залу и уселся на приготовленный для него стул. Рядом, так же лучезарно улыбаясь, устроилась ведущая с раскрытой концертной папкой.
     Надо заметить, что к выступлению писателя я подготовилась: у меня с собой была ручка и вот эта самая тетрадь — мой дневник. Цель — конспект встречи с АК: на сентябрь я стопроцентно запланировала урок на тему "Современная литература Приангарья".
     Ответы на вопросы ведущей и зрителей Кёлер чередовал с избранным чтением своих произведений — и на это время зал сначала замирал, согреваясь голосом и интонацией светлого человека на сцене, потом реагировал — смехом, аплодисментами, осторожным ропотом комментариев. Кёлер не отвлекался, был доброжелательно сосредоточен: внутренне сдержан и чуть отстранён при всём исходящем от него обаянии. Это несоответствие содержания и формы почему-то показалось мне очень русским. Немецкой в Кёлере была только внешность, по крайней мере, на первый взгляд.
     Моя соседка слева не сводила с писателя глаз и, по всей видимости, больше ничего вокруг не замечала, сжимая в руках книжку. Лишь во время короткой паузы, пока выступающий наливал в стакан воду и пил, дама в синем на мгновение отвлеклась от сцены и произнесла, обращаясь ко мне: "Разве он не заслуживает нормального счастья?" Затем, опустив глаза, она, словно в растерянности покачала головой и вернулась к Кёлеру, который в этот момент заговорил о возвращении к Тургеневу.
     Когда речь зашла о творческих планах, Зинаида Степановна прошептала: "Букет уже здесь, — и показала глазами вправо: там у дверей стоял её муж с обёрнутой в нарядный целлофан охапкой мелких красно-жёлтых роз, — не забудьте сказать что это цветы от педагогов Сосновоборска".
     Минут через пять ведущая горячо поблагодарила  писателя и выразила надежду, что эта встреча — не последняя. Зал бурно захлопал, я направилась к букету, не оглядываясь.
     На сцене я очутилась первой, остальные желающие вручить цветы выстроились в очередь внизу. Альберт Кёлер оказался очень высоким, выше, чем виделось издалека. Он резко шагнул мне навстречу, неловко задев ногой стул и слегка сконфузившись. Я протянула розы, произнесла заготовленные слова, глядя писателю в глаза и стараясь улыбаться. Кёлер принял букет, сказал "спасибо большое" и быстро очень тихо спросил: "Вы работаете в школе?" "Да", — ответила я ему в тон, аккуратно повернулась, чтобы не потерять на каблуках равновесие, и пошла со сцены. После цветочной церемонии Кёлера ещё ожидала приятная процедура подписывания своих книг в вестибюле. Туда же направилась и Зинаида Степановна.
     Домой я добралась на такси. Так как мои ноги нещадно ныли, я опустила их в тазик с тёплой водой и можжевеловым маслом минут на пятнадцать. После ужина (хлеб с паштетом и сыром, чай с малиной) надела толстенные, связанные Лилей носки и постояла на балконе, вдыхая прохладный черёмуховый воздух, переживая впечатления дня, ощущая растекающееся по нервам тепло по мере того, как спадало напряжение. Мне уже хотелось спать, но ещё нужно было, как обычно, записать весь этот странный и чем-то важный день. Лишь только я раскрыла тетрадь, в дверь постучали. Я замерла. Стук повторился. Я подошла к двери и посмотрела в глазок. И у меня подкосились ноги...
     Кёлер (это был он!) вежливо произнёс: "Полина Дмитриевна, пожалуйста, я всего на минуту. Мне Зинаида Степановна Ваш адрес дала, я ей сказал, что это по важному делу".  Следующая фраза была произнесена уже в прихожей. Звучала она так: "Я понял, что должен Вас найти и быть с Вами, не выгоняйте, иначе мне придётся всё время стоять под дверью — соседи встревожатся".
     Мне оставалось только пригласить его на вечерний чай, который затянулся до трёх часов ночи. Альберт рассказывал мне о своих домашних. Его отец, Герман Францевич, родился в Павлодаре, в семье врачей, и рано остался без родителей. Воспитывался в детском доме. Закончив медицинский институт, он по распределению оказался в Иркутске. Работал в Ивано-Матрёнинской больнице, где и познакомился со своей будущей женой, Ниной Павловной Усольцевой, коренной иркутянкой, врачом-педиатром. Через год они сыграли свадьбу и получили двухкомнатную квартиру в Академгородке. Альберт с большим теплом вспоминает эту уютную хрущёвку в жёлтом доме на третьем этаже, аккуратный зелёный дворик и добрых соседей.
     ...Он говорил, и мне уже совсем не казалась странной эта странная ситуация: приезжий писатель, которого ещё утром я отстранённо представляла себе лишь по газетному интервью с казённой фоткой, спокойно пьёт на нашей кухне чай, заваренный мной с малиновым листом, и ест приготовленные мной же на скорую руку бутерброды. Красно-жёлтый букет, кстати, тоже здесь — стоит на холодильнике в оранжевой керамической вазе Галины Леонтьевны. И сам Альберт (мы почти сразу перешли на "ты",) уже воспринимается так, словно бы он давно и часто здесь присутствовал, пил чай из большой чашки в яркий горошек, постелив на колени жёлтую вафельную салфетку, рассказывая о своей бабушке, оставившей ради него и братьев любимую работу, о её просторной квартире на улице Марата, о даче в Селиванихе, где "нет никакого оогрода, только дом, деревья и трава". Я поинтересовалась, большая ли у него разница в возрасте с братьями, и он, почему-то покраснев, ответил, что небольшая. "Вы — погодки?" — решила уточнить я и получила ответ "что-то в этом роде". Мне сразу стало ясно, что ему, задумчивому, мечтательному и самому младшему, конечно, доставалось в детстве от старших братьев. Возможно, существуют и ещё некие сложности, о которых Альберту не хочется распространяться. Вслух я этого не сказала — кто знает, какие у них на самом деле между собой отношения?..
   В три часа ночи я осознала, что на работу мне вставать через три с половиной часа, и с сожалением объявила об этом Альберту, который сразу поспешил откланяться. Я же поспешила в постель.
     С ума сойти, какой я пережила день!
     Как в романе. Как в кино.
     Мы договорились, что Альберт придёт завтра (уже сегодня) в полседьмого вечера, и я покажу ему город.
     Надо ли говорить, что утро было не слишком доброе: голова кружилась от недосыпания, глаза закрывались на ходу. Даже крепкий утренний кофе и основательный завтрак в виде омлета, салата и хлеба не очень-то мне помогли.
     С ребятами на площадке мы готовились к конкурсу чтецов (он будет в среду), посвящённому Дню рождения А. С. Пушкина. А в соревнованиях по футболу наша отрядная команда "Олимпиец", увы, заняла лишь "почётное" третье место из трёх возможных. После обеда мы ходили в краеведческий музей на выставку народных ремёсел.
     Долу заменял Борис Эдуардович, вырядившийся в жуткие полосатые брюки и растянутую голубую футболку с надписью "Аквариум".
     Весь день мне ужасно хотелось спать. Это понятное состояние, однако, каким-то образом уживалось во мне с острой, дикой жаждой жизни. Это было физически ощутимо и совсем на меня не похоже.
     Оказавшись дома, я принялась лихорадочно готовиться к встрече с Альбертом и к условленной прогулке.
     Встреча произошла, а прогулка — нет, и вот как это случилось.
     В полседьмого я, парадно одетая (шёлковое синее платье с запахом, нитка жемчуга на шее) и накрашенная, ждала Альберта и одновременно засыпала, сидя на стуле в кухне. Альберт пришёл с белыми цветами и снова выглядел как расколдованный принц из гриммовской сказки.
     Наверное, нельзя ни думать, ни писать так, как это делаю я... Но сейчас — не об этом.
     Внимательно на меня посмотрев, принц констатировал: "Ты спишь на ходу, а я весь день эгоистично проспал в удобной постели, и мучить тебя было бы неправильно".
     Как уже понятно, прогулка перенеслась на более благоприятный день, а завтра вечером мы идём провожать на иркутский автобус тётю Фаину, отъезжающую в отпуск. Я рассказала о ней Альберту, когда мы пили чай с пряниками, купленными мной сегодня в нашем "Кедре" по дороге с работы. После чая Альберт ушёл, а я разделась и тут же уснула.
     Проспала аж до одиннадцати вечера и потом села записать эти странные для меня дни. Сейчас второй час ночи, и я возвращаюсь в постель продолжать спать.

     9 июня 1998 г.
     Вторник.
     Ещё один странный, увлекательный день. Я словно бы постоянно вижу себя со стороны, одновременно проживая свою обычную жизнь. Я не знаю, радоваться ли этому новому, пока ещё совсем не освоенному мной ощущению.
     День почти летний, с тёплым ветром и красивыми кучевыми облаками.
     На площадке, как обычно, было интересно. После завтрака мы с детьми ходили в бассейн. Потом ребята читали сочинённые на конкурс хокку и оценивали произведения своих товарищей. Всего было представлено двенадцать текстов. Общим решением лучшим признали хокку Тани Савватееевой, семиклассницы, скромной, молчаливой девочки. Таня — сирота, её воспитывает бабушка.
     Танино хокку: Сердитому ежу
                предложу костяники
                радость звериная
     После сончаса мы ходили на экскурсию в пожарную часть, где строгий, но молодой сотрудник показал детям машины, одежду, средства личной защиты и инструменты спасателей. Сказать, что ребятам понравилось — ничего не сказать. Восторг был неописуемый. Мальчишки, все как один, заявили, что хотят быть пожарными. На прощание командир части сфотографировался с нашим отрядом и пообещал подарить фотографию каждому.
     Дома только успела выпить чаю с земляничным печеньем.
     В шесть пришёл Альберт с коробкой конфет "Московское ассорти". Он стоял в прихожей, пока я красила губы и обувалась, и смотрел на меня так, что моя голова кружилась, и больно было дышать, и всё тело наполнилось истомой и тишиной. И это было страшно.
     Пока мы шли к дому тёти Фаины, я рассказала Альберту о ней и о наших с ней отношениях. Увидев Альберта, тётя Фаина была просто поражена и изумления своего не скрывала, но скоро взяла себя в руки, обрела дар речи и начала сначала расспрашивать Альберта о его семье, а потом — нахваливать меня и так, и этак. Я не знала, куда деваться от смущения. Альберт, к его чести, держался так, словно знал тётю Фаину сто лет, дружески с ней болтал, расспрашивал об израильских родственниках. Когда пришло такси, он отнёс вниз и уложил в багажник чемодан и сумки, затем всё это на автостанции выгрузил, а когда подошёл автобус, повторил процедуру загрузки. На прощание тётя Фаина крепко обняла Альберта и поручила ему меня, добавив:  "Полина всё своё время посвящает работе и даче, к сожалению. Вы уж развлеките её, Альберт. Сразу видно, что Вы — хороший мальчик из приличной семьи. А я Вам привезу какой-нибудь хороший подарочек". Помахав вслед уходящему автобусу, мы пошли гулять в старый район города, хотя "старым" его можно назвать только с большой натяжкой, так как самому городу всего двадцать восемь лет. Он был основан в день столетнего юбилея Ленина посреди вековой тайги и долго не имел названия. "Новый город" — говорили о нём. Строила его вся огромная страна, строила весело, с песнями и великим энтузиазмом тех лет. Строители жили в вагончиках, без особого комфорта и удобств, но с верой в светлое будущее. На первом выстроенном доме сейчас висит бронзовая табличка с портретом вождя и надписью: "С этого дома 22 апреля 1970 года в 100-летний юбилей В. И. Ленина началось строительство города Сосновоборска". Недалеко находится стелла в честь героев войн. Её открывали тринадцать лет назад к сорокалетию великой Победы. В дни государственных праздников школьники стоят здесь в почётном карауле. Наш класс тоже стоял когда-то. Помню, была жара, и Олег Шляпников даже потерял сознание... Вообще, моя память сохраняет иногда такие странные вещи...
     Потом мы прошли через скверик и спустились на торговую площадь. Здесь находятся два больших магазина: "Парнас" (промышленные товары, одежда и обувь) и "Продуктовый рынок" (бывший "Универсам"),  а ещё  — "Кулинария". С другой стороны — почта, центральная аптека и "Дом быта". На самой площади стоят несколько киосков и цветочный ларёк, в котором Альберт купил мне букет белых тюльпанов.
     Весь этот вечер говорила я, рассказывала о Сосновоборске. Альберт внимательно слушал, изредка задавая вопросы. Уже возле моего подъезда он сказал: "Я всегда хочу быть с тобой, но мне важнее то, чего хочешь ты. У тебя есть мой телефон. Если захочешь меня видеть, звони. Если не захочешь, тоже позвони, и я хотя бы услышу твой голос". Было сладко и немного стыдно это слышать. Его слова до сих пор во мне звучат, и кажется, что я не хожу, а летаю над землёй. Я жду завтрашний день с нетерпением, надеждой и бешеной радостью, которую не скрыть.
     Вечером из Турции звонил отец. Всё у них там хорошо: погода прекрасная, море тёплое, Галина Леонтьевна счастлива. Отец расспрашивал обо мне, и я честно всё рассказала, умолчав лишь об Альберте. Мне кажется, что я ещё не готова поделиться солнцем, поселившимся в моей груди.
     Я сидела на балконе. Тёплая спокойная ночь. Моё сердце прыгает, а на лице периодически застывает глупая улыбка — постоянно ловлю себя на этом. Просто хочу его видеть и слышать. И чувствовать, что он рядом. Кажется, это делает меня другой. Возможно, настоящей.
     Завариваю себе малиновый чай. Потом — сразу спать.
     Стихотворение дня:
     * * *
Я знаю, ты моя награда
за годы боли и труда,
за то, что я земным отрадам
не предавалась никогда,
за то, что я не говорила
возлюбленному: «Ты любим»,
за то, что всем я все простила,
ты будешь Ангелом моим.
          Анна Ахматова, 1916.


     10 июня 1998 г.
     Среда.
     Тёплый, солнечный, волнующий — просто по-настоящему летний день. После завтрака у нас с ребятами был любимый бассейн, а потом мы готовились к конкурсу отрядной песни. Опытным путём выбрали солистами Вику Ташлыкову и Сашу Борисова. После сончаса я прочитала короткую лекцию (с примерами) на тему "Как написать рассказ". Постановили, что через пять дней желающие начнут представления своих произведений с последующим обсуждением. Таким образом, проведём чудесный и полезный конкурс. Отрядный день закончился уборкой территории.
     Произошло ещё одно приятное событие: я получила половину зарплаты плюс часть прошлых долгов передо мной государства. Так что всего мне выдали 2000 рублей, и теперь я — почти состоятельный человек. В планах появились новое платье и босоножки.
     После работы поехала на дачу, где меня предсказуемо встретила сильная засуха. Полила всё тщательно, теплицу — на два раза. Подвязала помидоры, побелила деревья и кусты. Вечером едва успела на последний автобус, который, как водится, оказался набит битком. Приехав, навестила квартиру Андрея и Лили, чтобы полить цветы, проветрить, подвигать шторы для создания впечатления присутствия хозяев. Дома приготовила себе омлет, сделала чай с малиной. Весь день я думала о том, что хочу позвонить Альберту, но так и не осмелилась, не представляю себе, что говорить и как... Почему-то всё, связанное с ним, стало мне казаться слишком нереальным и в сознании моём отодвинулось в какие-то мифологические эпохи. И при этом так отчаянно хочется, чтобы он был рядом, чтобы смотрел на меня, говорил со мной, говорил только мне...
     В глубине души я надеялась, что Альберт позвонит сам, но уже почти ночь, а он так и не позвонил. Возможно, мой принц считает нашу встречу всего лишь милым, но ни к чему не обязывающим приключением. По этому поводу я даже поплакала, и до сих пор у меня на душе скребут кошки.
     Какой он красивый (дурацкая фраза, дурацкая фраза!) — глаза как небо в сентябре, шапка светлых волос, и как щемит в груди, когда я думаю о нём и представляю нас вместе!.. Я уверена, что подхожу ему просто идеально — мы потрясающе друг друга понимаем, и я не просто чувствую это — я это знаю.
     Иду в постель с опухшими глазами и упадническим настроением.
     Стихотворение дня:
     * * *
Из памяти твоей я выну этот день,
чтоб спрашивал твой взор беспомощно-туманный:
Где видел я персидскую сирень,
и ласточек, и домик деревянный?
О, как ты часто будешь вспоминать
внезапную тоску неназванных желаний
и в городах задумчивых искать
ту улицу, которой нет на плане!
При виде каждого случайного письма,
при звуке голоса за приоткрытой дверью
ты будешь думать: «Вот она сама
пришла на помощь моему неверью».
          Анна Ахматова, 1915.


     11 июня 1998 г.
     Четверг.
     Утром пришлось приводить в порядок своё слегка помятое после вчерашних слёз лицо. Зато вдруг оказалось легко и просто позвонить Альберту и пригласить его на чай к семи часам вечера. У меня запрыгало сердце, когда он радостно отозвался: "Обязательно. Я боялся, что ты меня не позовёшь".
     И весь день я летала. Реально летала — и когда со своими ребятами ездила на экскурсию на "Химпром", и когда мы играли в баскетбол с первым отрядом (и продули), и когда мыли школьную библиотеку.
     Из ошеломительного: Доля пришла на работу ещё более "наштукатуренная", чем я, и с красными глазами. В сончас она рассказала мне, что у неё "загулял" муж, и не просто "загулял", а уже давно и прочно живёт на две семьи. Выяснилось это однажды вечером, когда Доле позвонила незнакомка и сказала, что Долин Вова в данный момент находится в реанимации городской больницы с инфарктом. Дола, до этого уверенная, что её муж — в служебной командировке в Братске, помчалась на такси на горку в больницу (наша больница, действительно, находится на крутой горе за городом). Когда Долу на вахте спросили, кто она и к кому, Дола ответила, что она — жена Шамшудинова Владимира, на что ей объявили, что одна жена Шамшудинова Владимира уже находится у пациента. У дверей реанимации потрясённая Дола обнаружила дорого одетую особу лет сорока. Наглая незнакомка, удостоверившись, что Дола — это Дола, заявила: "Так вот — он такой, какой сейчас, мне не нужен. Возвращаю его Вам" и ушла, оставив ошарашенную Долу стоять с разинутым ртом. Тут подошёл врач и сказал, что Владимир Ренатович ещё легко отделался, что операция прошла хорошо, и через пару дней его переведут в обычную палату, а пока к нему нельзя. Дола прорыдала всю ночь, а утром позвонила мужнина сестра и покаялась, что уже два года в курсе того, что у Вовы существуют две параллельные семьи.
     Придя в себя, я поинтересовалась, что Дола будет делать дальше, и получила ответ: "Я с этим гадом жить не буду. Как только выйдет из больницы — разведёмся". Но я думаю, что это в ней говорит только обида — когда Дола немного успокоится, она вспомнит, что у них есть сын, а ребёнок всё меняет. Ребёнок меняет жизнь и всему придаёт весомость.
     Под сильным впечатлением от услышанного я проработала смену как во сне. Весь день было жарко, но ветрено, и к вечеру небо полностью затянуло. Духота, однако ж, никуда не делась. После работы я, сделав хороший крюк, зашла в дальнюю кулинарию "Багульник". Купила свеженькие эклеры с масляным кремом, что сейчас — редкость, в основном их продают с приторной варёной сгущёнкой или с химическими взбитыми сливками — совсем невкусно.
     Дома быстренько сварила пельмени и поужинала. Привела себя в порядок, надела белое маркизетовое платье с цветочками, в котором встречала Новый год. Стол накрыла на кухне, так уютнее. Заварила чай со смородиной. Поставила праздничные чашки с розами и золотой каймой.
     Ровно в семь на пороге стоял Альберт с букетом красных роз и шоколадным тортом.
     Мы просидели до половины одиннадцатого. Пили чай и разговаривали, то есть, в основном говорила я, Альберт больше слушал. Я рассказала ему о своих любимых авторах — о Тургеневе, Тютчеве, Шишкове, главное — о Гоголе, которого люблю сумасшедшей тайной любовью, такой сильной, что даже редко перечитываю, потому что это всегда — событие и потрясение. Рассказала, что знаю наизусть огромное количество стихов и мысленно читаю их на ходу или при монотонной работе... Вообще, в этот вечер меня просто несло, мне хотелось говорить о себе, что уже — большая редкость.
     Альберт слушал внимательно, не сводя с меня глаз, и от этого взгляда какой-то тяжёлый шар нагревался и нагревался в груди, и уже ни внятно говорить, ни даже нормально дышать я не могла...
     Альберт, кстати, сказал, что на выходные он всегда уезжает в Иркутск, чтобы встретиться с семьёй, и возвращается днём в понедельник.
     Прощаясь, он поцеловал меня в ладонь, и я чуть не потеряла сознание. Остро и сладко. Какой ужас...
     У меня потом ещё долго дрожали колени. Хорошо, что Альберт этого уже не увидел — я закрыла за ним дверь и села на пол, пережидая, пока меня отпустит. Почему он так действует на меня? Я помню, как это было с Артуром: прикосновения, объятия, поцелуи — приятно и в меру волнующе, но чтобы вот так... Не пора ли начать бояться себя?
     Интересно, а что бы сделала в этой ситуации Ева и могла бы ли она вообще в неё попасть? Почему я подумала о Еве?
     Сейчас у меня нет ответов.
     Мысли о Еве не давали мне покоя. Пришлось открыть тетрадь с орхидеями и написать о Еве, чтобы можно было уснуть.
     Стихотворение дня:
     * * *
Там далёко, за холмами синими,
за угрюмой северной рекой,
ты зачем зовёшь меня по имени?
Ты откуда взялся? Кто такой?
Голос твой блуждает тёмной чащей,
очень тихий, слышный мне одной,
трогая покорностью щемящей,
ужасая близостью родной.
И душа, как будто конь стреноженный,
замерла, споткнувшись на бегу,
вслушиваясь жадно и встревоженно
в тишину на дальнем берегу.
          Вероника Тушнова, 1958.


     12 июня 1998 г.
     Пятница.
     Погода ощутимо испортилась. Весь день было холодно, пасмурно и ветрено — то есть гадко, но на конкурсе отрядной песни мы заняли первое место, ура! Воодушевлённые дети предложили проводить такой конкурс и в учебном году. Идея, конечно, замечательная, хоть и не новая: когда я училась в начальных классах, такой конкурс ежегодно проводился, а потом куда-то исчез.
     Сегодня — день рождения Лены Лебедевой. Она принесла домашний медовый торт, и мы устроили уютное чаепитие в столовой. Я подготовилась заранее и принесла имениннице в подарок свой браслетик из горного хрусталя. Лена живёт с мамой и бабушкой, увлекается шитьём мягких игрушек и мечтает стать детским врачом.
     Дола выглядит неважно, но на работе старается держаться. Я ни о чём её не расспрашиваю — расскажет, когда сама захочет. Пока же она помалкивает, хотя обмолвилась о том, что позвонила в больницу и справилась о состоянии Шамшудинова. Ей ответили, что ему уже лучше.
     После работы я поспешила на дачу. С собой взяла только чистую рабочую одежду и пакет вермишели. Консервы на даче были, так что приготовить на скорую руку простенькую запеканку труда на составило. Поужинав, я поспешила поливать. Земля страшно сухая. К моей великой радости сорняков этим летом не очень много, поэтому прополка особо не напрягает.
     На дачах полно людей. Отовсюду доносятся музыка и голоса, смеются дети. Вечером протопила баню, помылась. Потом заварила чай. Сидела с дымящейся кружкой на крыльце и думала об Альберте. Интересно, как он ко мне относится? Хотя, нет: сначала нужно ответить себе, как я к нему отношусь... И если я его люблю, в какой момент это случилось?
     Да, я его люблю.
     Это случилось в тот момент, когда он переступил порог моей квартиры после того литературного вечера, когда он сказал: "Я понял, что должен Вас найти и быть с Вами", когда он стоял возле зеркала в прихожей и дышал только для меня.
    Хотя именно в тот момент ничего-то я не осознала — была слишком взволнована, устала и думала о целой куче глупых вещей. Зато теперь я знаю, что люблю его и хочу с ним быть.
     Стихотворение дня:
     Две во мне
Две их. Живут неразлучно,
только меж ними разлад.
Любит одна свой беззвучный,
мёртвый осенний сад.
Там все мечты засыпают,
взоры скользят, не узнав,
слабые руки роняют
стебли цветущих трав.
Солнце ль погасло ты рано?
Бог ли во мне так велик? —
любит другая обманы,
жадный, текущий миг.
Сердце в ней бьется тревогой:
сколько тропинок в пути!
Хочется радостей много,
только — их где найти?
"Лучше друг с другом расстаться!"
"Нет мне покоя с тобой!"
"Смерть и забвение снятся
под золотою листвой!"
Вечер наступит унылый,
грустной вернется она.
"Как ты меня отпустила?"
"Это твоя вина!"
Вновь разойдутся и снова,
снова влечет их назад.
Но иногда они вместе
спустятся в тихий сад.
Сядут под трепетной сенью,
в светлый глядят водоём,
и в голубом отраженьи
им хорошо вдвоем.
          Аделаида Герцык, 1911.


     13 июня 1998 г.
     Суббота.
     Ночь была ледяная. В полчетвёртого я проснулась от холода и затопила печку. Потом долго стучала зубами, закутавшись в одеяло, пока не согрелась и не заснула. Окончательно проснулась в восемь, приготовила омлет и кофе.
     Весь день шёл дождь, он то припускал и стоял стеной, то слабел до мелкой мороси. Зачем я вчера всё так тщательно полила? Из-за дождя невозможно было даже высунуть нос на улицу — какая тут покраска веранды? А план был так чудесен... Возилась в теплице с прополкой и удобрением. Навела порядок в дровяном сарае. После обеда вымыла второй этаж — там у нас небольшая комната с кроватью, книжным шкафчиком и столом, пол застелен старым красным ковром. Помещение в основном используется для просушки зелени, лука и чеснока.Повесила на окошко занавеску в пёстрый горох — Галина Леонтьевна обожает весёленькие рисунки.
     Соседи с утра до вечера крутили модную песенку "Ветер с моря дул". Пришлось прослушать её не меньше пятнадцати раз и, само собой, страшно возненавидеть.
     Сейчас вечер. Снова затопила печку, чтобы не страдать от холода ночью. Поужинала вчерашней запеканкой. Заварила чай со смородиной. Уютно муркает приёмник, и вместо надоевшей за день песенки о ветре я с наслаждением слушаю "Времена года" Вивальди — просто бальзам на душу. На улице очень холодно, я сижу за кухонным столом и думаю об Альберте. До меня у него была своя личная жизнь — какая и с кем? И каково это — жить с ним, делить дни и ночи, ощущать тепло присутствия, общих впечатлений и эмоций? Ведь ещё совсем ничего не случилось, а я уже мечусь как раненая рыба, ревную Альберта к прошлому, переживаю за любое будущее... Ещё немного — и начну строить планы совместной жизни. Мне нужно остановиться, но это такой дикий соблазн — думать о нём и представлять нас вместе. И мне страшно: сейчас я нафантазирую себе бог знает что — и ничего не будет. Альберт не вернётся из города в понедельник. И во вторник. И совсем. Он не позвонит и не напишет. Мне. Он напишет свой прекрасный роман. И следующий. И следующий. Он подарит кому-то другому красно-жёлтый букет. И бело-розовый. А я буду ещё год/десять лет/ всю свою жизнь копать-поливать-полоть огород, проверять тетрадки и мечтать написать роман...
     Господи, пожалуйста, пусть мы будем вместе, пусть он станет моим.
     За окном небо такое чёрное, а Вивальди так совершенен.
     Допить чай и бежать под одеяло.
     Стихотворение дня:
     Чёрный сон, часть I
Косноязычно славивший меня
еще топтался на краю эстрады.
От дыма сизого и тусклого огня
мы все уйти, конечно, были рады.
Но в путаных словах вопрос зажжен,
зачем не стала я звездой любовной,
и стыдной болью был преображен
над нами лик жестокий и бескровный.
Люби меня, припоминай и плачь!
Все плачущие не равны ль пред Богом?
Мне снится, что меня ведет палач
по голубым предутренним дорогам.
         Анна Ахматова, 1913.


     14 июня 1998 г.
     Воскресенье
     Днём — теплее, чем вчера, но ветер довольно прохладный. Проснулась в полдевятого, печку решила не топить, хотя, конечно, можно было бы. Позавтракала кофе и хлебом с маслом и, наконец-то, приступила к покраске веранды. Провозилась до обеда, при этом уделалась краской как чёрт и потом долго оттиралась растворителем. На обед, как и вчера, сварила рисовую кашу.  После обеда немножко почитала, потом отправилась на огород.
     Вчерашний дождь всё же пришёлся кстати: лето пока что страшно сухое. Прополола морковку, чеснок и лук. Ближе к вечеру засадила последнюю свободную грядку репой и чёрной редькой.
     В автобусе было на удивление свободно,  и мне даже удалось присесть где-то в районе заднего колеса, рядом с девочкой, держащей на руках пушистого лопоухого щенка.
     Я так устала за день, к тому же ещё и надышалась краской — мне даже не хотелось ужинать. По-быстрому помылась, напилась чаю с малиной, закуталась в плед и как-то незаметно уснула в зале перед телевизором. Показывали, кстати, "Горца" с Кристофером Ламбертом: я всё хотела этот фильм пересмотреть, но сегодня не вышло, и я крепко уснула. Разбудил меня  в восемь вечера звонок отца. Поговорили о моём здоровье, о работе и даче. Потом трубку взяла Галина и восторженно рассказала мне о Турции, ультрамариновом море и сказочном отеле. Счастливый, нездешний голос... Попрощавшись и положив трубку, я подумала: интересно, а как я встречу своё пятидесятилетие, если до него доживу? Как и с кем? И будет ли мой голос таким же молодым и счастливым, как сейчас у Галины Леонтьевны?
     Думать об Альберте мне совсем не хотелось.
     Но думалось и думается.
     Делаю себе какао и иду в постель с "Героем нашего времени".
     Стихотворение дня:
     Макферсон (отрывок)
Это ветер ноябрьский бежит по моим волосам,
это девичьи пальцы дрожат в ослабевшей ладони.
Я на полночь тебя променяю, за бурю отдам,
за взлетающий плач и разорванный ветер погони.
Над гранитом Шотландии стелется белый туман,
и прибой нарастает, и синий огонь вдохновенья
заливает слепые глаза, и поет Оссиан
над кремнёвой землей отражённые в тучах сраженья.
Падал щит опалённый. На шкуре медвежьей несли
грузный меч Эррагона, и, воду свинцовую роя,
меж кострами косматыми шли, накренясь, корабли
по тяжёлой воде над израненным телом героя.
           Арсений Тарковский, 1929.


     15 июня 1998 г.
     Понедельник.
     Всю ночь я ждала понедельника, а весь понедельник — вечера, когда увижу Альберта. Весь этот холодный понедельник. Днём было всего +11°С с пронизывающим ветром, но нашу замечательную площадку всё это не испортило. После завтрака мы с ребятами ходили в кино на старый волшебный фильм "Старик Хоттабыч". В 12 часов к нам приходили старшеклассники из спортивного клуба "Атлант". Они говорили о пауэрлифтинге, показывали слайды с соревнований, а в конце продемонстрировали несколько полезных упражнений для здоровья и красивой фигуры. Дети сидели как зачарованные, не отрывая от спортсменов глаз.
     После сончаса состоялось чтение конкурсных рассказов: Таня Савватеева "Марина идёт в первый класс", Костя Трифонов "Поездка на Байкал", Вика Петроничева "Бабушкины пироги". Сначала авторы читали свои тексты, потом аудитория задавала вопросы и делилась впечатлениями. Чтения и обсуждения продлятся до пятницы, после подведём итоги и наградим победителей. Призы я решила купить в книжном магазине на свои, ясное дело, деньги.
     После работы пошла на площадь в магазин "Парнас". Долго выбирала платье, перемеряла их около десяти. Выбрала розовое с синими цветочками, шёлковое в талию, длиной чуть ниже колена. С босоножками было проще — в продаже имелись только чёрные. Я купила с тремя ремешками на среднем квадратном каблуке.
     Дома приготовила макароны по-флотски и поужинала, а потом набралась смелости и позвонила Альберту. На мой трусливый "привет" он быстро ответил: "Я боялся, что ты не позвонишь. Приглашаю тебя на прогулку через полчаса".
     Через полчаса мы встретились возле подъезда и двинулись в сторону третьего микрорайона и школы номер пять. На моё новое шикарное платье из-за холода пришлось накинуть плащ, а новые босоножки и вовсе остались дома — я надела туфли. Альберт, здороваясь, смотрел на меня так восхищённо, что моё сердце выпрыгивало из груди, и я чувствовала, как предательски горячо краснеют щёки. Сам он был в длинном кожаном плаще поверх традиционной белоснежной рубахи и выглядел на наших замученных холодным летом улицах как инопланетное солнце, как спасающая разваливающийся мир экзотическая мантра. Меня тянет к нему так, что я почти не могу держаться на ногах, теряюсь, говорю глупости... Именно глупость я и совершила, всё-таки задав мучающий меня вопрос о его прежних отношениях. Альберт не удивился и не смутился. Просто и не задумываясь, он рассказал, что два года жил с девушкой по имени Виктория, бухгалтером, младше Альберта на год. Познакомились они в отделении милиции: Альберт оказался свидетелем ограбления продуктового киоска, а у Виктории три дня назад пропала подруга. Последняя, кстати, через неделю благополучно обнаружилась на Ольхоне, в компании голландских туристов, а у Виктории и Альберта случайное знакомство постепенно переросло в серьёзные отношения и последующую подачу заявления в загс. Родители Альберта от будущей невестки были в восторге: девочка из профессорской семьи, пусть не красавица, зато умница и отличная хозяйка. За неделю до свадьбы невеста сообщила Альберту, что полюбила другого и навсегда к нему уходит. Мне страшно хотелось спросить а) к кому ушла невеста? и б) как Альберт справился с этой ситуацией?, но я, слава богу, постеснялась, а он больше ничего не сказал.
     В девять вечера он вежливо попрощался со мной у подъезда, отказавшись от предложенного чая, я же проплакала остаток вечера, ненавидя себя за глупость и опрометчивость: зачем я вообще подняла эту тему? Я уверена, что безнадёжно испортила всё. Да, Альберт не подал виду, что мой вопрос для него неприятен и болезненен, да, он отвечал просто и не задумываясь... Но чего это ему стоило? И почему я не дала себе труда сначала подумать, каково это — рассказывать о бывших, сколько на это уходит душевных сил? Как мне вообще пришло в голову так сглупить? Я бы ни за что не хотела говорить об Артуре, не представляю, как бы я говорила с Альбертом об этом чёртовом Артуре! И ещё о... Ну, об этом тошно даже подумать... Всё-таки я — непроходимая тупица, которая всё только разрушает. Почему я хотя бы не такая сильная и цельная как Ева? Насколько мне было бы легче жить, будь я ею!
     Стихотворение дня:
     * * *
Не двигаться, не шевелиться,
так ближним меньше беспокойства.
Вот надобно к чему стремиться,
в чем видеть мудрость и геройство.
А, в общем, грустная история.
Жизнь — промах, говоря по-русски,
когда она лишь категория
обременительной нагрузки.
          Наталья Крандиевская-Толстая, (?)


     16 июня 1998 г.
     Вторник.
     Давно уже я не припоминаю такого холодного лета.
     Сегодня день был таким же, как вчера: пронизывающий ветер, холод, облачность. Я плохо спала и пошла на работу с головной болью. Дола молчит и тоже выглядит невыспавшейся и подавленной. Валя Дудко потихоньку спросила меня, что случилось с Долой. Пришлось промычать что-то неопределённое и пожать плечами — ведь это не моя тайна. А Валя мне, кстати, нравится: доброжелательная, уравновешенная, неболтливая. Мне бы хотелось иметь такую подругу. Жаль, Валя всегда чётко держит дистанцию.
     Может, и нужно было бы как-то аккуратно поговорить с Долой, но я чувствовала себя паршиво — и морально, и физически. Из-за вчерашнего меня сгрызала злая досада. К тому же страшно хотелось спать, а день был весьма насыщенный: утром ходили с отрядом на экскурсию в ближайшее почтовое отделение (на площадь), а после обеда продолжили чтение написанных ребятами рассказов. Свои работы сегодня представили: Олег Бушмин ("Случай на море"), Алёша Максудов ("Полёт на Марс"), Света Романовская ("Мы ходили в зоопарк"). Интересно, что сегодняшние рассказы оказались разных жанров: приключения, фантастика, научно-популярный. По этому поводу мне даже пришлось прочитать коротенькую лекцию.
     После сончаса и полдника мы работали в школьной теплице — рыхлили, пололи, поливали. Я с грустью заметила, что теплица теперь — совсем не та, что раньше: исчезли розы и тюльпаны, исчезли почти все овощи. Исчезло многое из того, что когда-то делало это место таким для меня притягательным: душистые травы, лекарственные растения. Сейчас здесь выращивают скучные каллы и лилии, безобразные суккуленты и немного мелких дынь.
     После работы зашла в магазин купить сахар, молоко и яйца. Дома приготовила омлет, заварила чай со смородиной. Планировала сделать влажную уборку, но после еды как-то незаметно уснула и проспала опять аж до девяти вечера. Проснувшись, просто лежала на диване под своим пушистым голубым пледом. Вставать не хотелось. Лежала и думала об Альберте.
     Ну с чего я взяла, что между нами вообще может что-то быть, что у нас есть нечто общее, что я могу чем-то его серьёзно заинтересовать? Этот человек давно и самозабвенно живёт в своём таинственном космосе, мыслит особыми категориями. А кто я? Обычная школьная учительница с заурядным интеллектом и немудрёными интересами. Мои жалкие профессиональные амбиции и дачная рутина для него, должно быть, выглядят унылой нелепостью, а вчерашнее бабское любопытство и вовсе безвозвратно его разочаровало.
     Каждая сказка когда-нибудь заканчивается.
     Больше не буду звонить ему никогда.
     Больше не хочу делать из себя посмешище.
     С этими тоскливыми мыслями иду готовить себе тоскливое какао, иду читать тоскливый второй том "Угрюм-реки".
     Стихотворение дня:
     Угрюмое
Я вспомнил угрюмые волны,
летящие мимо и прочь!
Я вспомнил угрюмые молы,
я вспомнил угрюмую ночь.
Я вспомнил угрюмую птицу,
взлетевшую жертву стеречь.
Я вспомнил угрюмые лица,
я вспомнил угрюмую речь.
Я вспомнил угрюмые думы,
забытые мною уже…
И стало угрюмо, угрюмо
и как-то спокойно душе.
          Николай Рубцов, ок. 1969.


     17 июня 1998 г.
     Среда.    
     День самый обычный, рабочий, прохладный. На работе всё было прекрасно, всё прошло по плану: бассейн, чтение и обсуждение конкурсных рассказов (Глеб Баринов "Весёлое лето", Женя Савина "Поиски клада", Виталий Безбородов "Пиратская история". На этом произведения закончилось, и в пятницу мы будем определять победителей), работа в теплице. Последнее было уже без меня, так как в два часа я уехала на дачу. А перед этим важный парень из пожарной части принёс всем нам фотографии — на память о замечательной экскурсии.
     Мой огород выглядит печально: теплице и грядкам не хватает тепла, не хватает солнца, не хватает даже воды — всё это из-за сухого и холодного лета. За два месяца дождь прошёл всего один раз, и мой даже самый тщательный полив почему-то не может компенсировать нормальную природную влагу. Я прополола теплицу, полила всё, как могла и еле-еле успела на последний автобус. По дороге домой забежала в Лилеандрееву квартиру, проветрила её и поменяла расположение оконных штор, полила цветочки. Дома отлежалась в ванне, напилась чаю с хлебом и сыром. Настроение ужасное. Конечно, Альберт, этот прекрасный заморский принц с синими глазами, давным-давно обо мне забыл... Этот фантастический красавец с его знаменитыми книгами — и я, со своим жалким огородом и заброшенным романом. Что у нас может быть общего?
     Тоска в груди разрослась до космических размеров. Почему в моей жизни всё наперекосяк? Сначала — Артур. Потом... Про это — вообще никогда... И вот теперь... Наверное, я какой-то природный брак, иначе — просто нечем объяснить весь кошмар, который со мной происходит.
     Я вспоминаю тот поцелуй в ладонь. Молния входит в сердце и выходит из живота. Больно и сладко. И грустно.
     Иду под плед. Уснуть до следующей жизни.

     Вечер. Поздно.
     Уснуть не удалось. К вечеру поднялся сильный ветер. Он выл, метался за стенами, гнул деревья.. Несколько раз мигало электричество, к счастью, вовсе не исчезнув. Я панически боюсь домашней темноты и даже сплю со светом в прихожей.
     Позвонил отец. Поговорили о домашних разностях, о погоде, о прелестях санаторно-курортной жизни, о моей работе. Я постаралась придать своему голосу побольше радостного задора. Окончив разговор, я вышла на балкон, чтобы снять с верёвки высохшие дачные вещички — и обмерла: на скамейке у нашего подъезда под фонарём сидел Альберт, и в этом не было ни малейшего сомнения. Я стремительно юркнула за большое банное полотенце. Страшно колотилось сердце. Задыхаясь, я лихорадочно соображала, что мне делать дальше, и вдруг Альберт сказал: "Полина, я просто пришёл пожелать спокойной ночи" (в тишине этой самой ночи негромкий голос прозвучал словно небесный гром), после чего стремительно поднялся и исчез в темноте.
     Стыдно и сладко, но сладко гораздо больше. С этими раздирающими меня чувствами и с улучшившимся настроением иду варить какао и читать Шишкова.
     Господи, что мне делать?
     Стихотворение дня:
     * * *
Бессмертник сух и розов. Облака
на свежем небе вылеплены грубо.
Единственного в этом парке дуба
листва еще бесцветна и тонка.
Лучи зари до полночи горят.
Как хорошо в моем затворе тесном!
О самом нежном, о всегда чудесном
со мной сегодня птицы говорят.
Я счастлива. Но мне всего милей
лесная и пологая дорога,
убогий мост, скривившийся немного,
и то, что ждать осталось мало дней.
          Анна Ахматова, 1916.


     18 июня 1998 г.
     Четверг.
     Из-за экстремально холодной погоды (днём было всего семь градусов тепла) пришлось перенести лагерную эстафету со стадиона в спортивный зал, но форс-мажор не помешал нашему отряду победить и выиграть шоколадные конфеты к чаю. После обеда учились составлять кроссворды. После сончаса работали в теплице. День пролетел быстро, и даже жаль, что завтра площадка заканчивается, и мы с ребятами расстаёмся до сентября. Если бы не дача, я с удовольствием осталась бы на вторую смену. Во время сончаса неожиданно и хорошо поговорили с Валентиной Львовной. Родители у неё, оказывается, остались в Таджикистане, в Душанбе. Они болеют и не захотели менять климат. Валентину отправили в Сосновоборск к двоюродной бабушке семь лет назад, когда русским в республике стало опасно жить. Валя на пять лет старше меня. Институт закончила заочно, четыре года назад вышла замуж. Она боится за родителей и мечтает, чтобы они уехали из родного города в Россию, говорит, что русских в Таджикистане подло убивают из-за угла, иногда — соседи, всю жизнь прожившие рядом душа в душу. Как страшно.
     После работы я отправилась за конкурсными призами. Пришлось сделать большой крюк, так как книжный магазин "Былина" находится далеко за площадью — в противоположной стороне от нашего дома. Купила три книги рассказов: Чехова, Тургенева, Куприна. Завтра вручим победителям.
     Весь день я ждала минуты, когда, вернувшись домой, позвоню Альберту. Я дрожу, вспоминая поцелуй в ладонь, хочу повторения и хочу большего. Я хочу того, чего никогда не хотела с Артуром. Почти два года мы были вместе каждый день, и ни разу я не ощутила того сумасшедшего притяжения, какое чувствую сейчас к Альберту. С ума сойти, а ведь когда-то я верила, что Артур — моя судьба, что я его люблю, и что со мною просто что-то не так, если от его прикосновения я не чувствую тех самых дурацких бабочек в животе, о которых читано-перечитано... Зато сейчас!..
     Какое же разочарование я испытала, найдя в почтовом ящике записку от Альберта: "Полина, я вынужден срочно уехать в Иркутск: мама в больнице. Мы с братом едем немедленно. Я тебе позвоню. Твой Альберт".
     Немного поплакав от полноты чувств и от разочарования, заварила чай со смородиной и выпила чашку, отказавшись от ужина. Потом мыла и чистила квартиру почти до ночи, а то с работой совсем её запустила. После ванны иду варить какао.
     Стихотворение дня:
     Океан
Вдали от берегов Страны Обетованной,
храня на дне души надежды бледный свет,
я волны вопрошал, и Океан туманный
угрюмо рокотал и говорил в ответ:
"Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет, —
ты не найдешь нигде Страны Обетованной».
И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,
охвачен пламенной, но безутешной думой,
я горько вопросил безбрежный Океан, —
зачем он странных бурь питает ураган,
зачем волнуется, — но Океан угрюмый,
свой ропот заглушив, окутался в туман.
          Константин Бальмонт, 1895.


     19 июня 1998 г.
     Пятница.
     Вот и закончилась моя летняя площадка: сегодня я отработала на ней последний день. После завтрака, на отрядном часе, мы с ребятами обсудили прошедший сезон, поделились впечатлениями и высказали пожелания на будущий год. Решили обязательно повторить конкурсы собственных стихов и рассказов, бассейн и кино; добавить тимуровскую работу, проводить больше спортивных соревнований. Ещё мы определили победителей в конкурсе рассказов. Первое место занял Костя Трифонов, второе — Женя Савина, третье — Алёша Максудов. После поздравления я вручила ребятам книги. Вместо сончаса прошла последняя лагерная линейка, а потом было чаепитие. Прощаясь, дети окружили меня, обнимали, говорили добрые слова. Шла домой со слезами на глазах. Ко вторнику нужно написать и сдать Дариме Александровне полный отчёт о работе, но я решила сделать его уже сегодня, чтобы завтра с чистой совестью уехать на дачу до  этого самого вторника. А ещё я сегодня получила отпускные почти полностью, что несказанно меня изумило.
     На улице — всё та же холодина, низкое пасмурное небо давит на голову. Дома тоже прохладно. Я живу в тёплом халате и вязаных носках. Пришлось даже достать из дальнего угла обогреватель. Поставила его в своей комнате и включаю, едва войдя в квартиру. Хорошо ещё, что в ванной труба всегда горячая.
     По-скорому наделала бутербродов с сыром и колбасой, купленными после работы в нашем магазинчике, и засела за рабочий отчёт. Закончила его в половине двенадцатого ночи, полностью выбившись из сил.
     Альберт не позвонил. Ясное дело, ему не до меня. Он должен быть с матерью, должен быть со своей семьёй. Я тоже хочу быть частью этой семьи, и если всё будет хорошо, так и случится.
     У меня закрываются глаза. Иду спать без какао, стихов и книжки.


     20 июня 1998 г.
     Суббота.
     Утром наконец-то выглянуло солнце, осветив и даже согрев это холодное странное лето. Даже прохладный ветер не смог ничего испортить. Я проснулась в половине восьмого. Позавтракала кофе и вчерашними бутербродами, отредактировала свой отчёт и собрала сумку на дачу. Вернусь в понедельник вечером. Здравствуй, долгожданный отпуск!
     В десять часов позвонил Альберт. Сказал, что с матерью случился микроинсульт прямо на работе, но помощь оказали незамедлительно и сейчас всё в порядке. Ещё сказал, что вернётся в понедельник и вечером придёт ко мне. Когда он всё это говорил, моё сердце мячиком прыгало в груди, и такая радость разливалась по телу, что мне даже стало страшно. Что ж это такое, я ведь совсем не знаю этого человека, этот тёмный чужой космос, этого мужчину, от которого у меня сносит крышу и перехватывает дыхание, этого субъекта, от воздействия которого я паталогически глупею, но становлюсь лёгкой, становлюсь облаком, несущимся по пронзительно-синему небу, становлюсь красным яблоком, срывающимся с тугой ветки и катящимся по склону изумрудного холма... Господи, какой восторг, какая странная свобода!..
     На всякий случай я положила в сумку тетрадь с орхидеями. Мне очень хочется написать о Еве, о её отношении к саду и об отношении сада к ней.
     На дачу я приехала в половине третьего. Почему-то не было электричества, и мне пришлось затопить печку. Нажарила картошки с луком, вскипятила чайник. К картошке открыла баночку прошлогоднего лечо, закатанного Галиной Леонтьевной. Пообедав (или это был полдник?), ринулась на прополку основательно заросших сорняками грядок. Радует, что уже пошла первая клубника. Набрала мисочку и от души наелась. В шесть вечера дали воду, налила бочку и весь вечер поливала теплицу и огород.
     Соседка тётя Таня Корнилова угостила своей клубникой — у неё очень сладкий и крупный сорт "Альбион". Договорились, что она даст мне на рассаду усы.
     Помылась, поужинала оставшейся картошкой.
     До ночи писала про Еву и думала про Альберта. Я хочу ему рассказать, что тоже пишу книгу. Представляю, как он удивится!.. Скорее всего, ему даже будет смешно: ну какую такую книгу может написать эта серая мышь по имени Полина?
     Сад — место силы Евы. Здесь она копает землю, зарывает в неё семена, зализывает раны, строит планы на будущее, целует цветы и возвращается к жизни. Она берёт силу от земли, и нет ей равных в этом искусстве... до поры до времени.
     Ветреная ночь. Иду в постель крепко и сладко спать.
     Стихотворение дня:
     Волна и дума
Дума за думой, волна за волной –
два проявленья стихии одной:
в сердце ли тесном, в безбрежном ли море,
здесь – в заключении, там – на просторе –
тот же все вечный прибой и отбой,
тот же все призрак тревожно-пустой.
     Фёдор Тютчев, 1851.


     21 июня 1998 г.
     Воскресенье
     Утром спала почти до девяти и встала отдохнувшая и голодная. К счастью, появилось электричество. Сварила себе рисовую кашу и сделала кофе. Закончив с завтраком, выдвинулась на трудовые подвиги. Весь день был тёплый и солнечный, и я от души наслаждалась настоящей летней погодой. "Наслаждалась" — сказано довольно громко, так как пришлось выдирать травяные джунгли под малиной, а занятие это не для слабонервных. К вечеру у меня было оцарапано даже лицо. На обед сварила рыбный супчик из консервы, положила в него лук, картошку, перец-горошек — получилось вкусно.
     На дачах полно народу. Отовсюду слышен шум работ, музыка, голоса. Все соседи остаются на ночь. Сходила в магазинчик на автобусную остановку, купила себе хлеб, лимонное печенье и бутылку "Иркутской" минералки. Здесь всё прилично дороже, чем в городе, поэтому стараюсь продукты привозить с собой, а в местную торговую точку хожу лишь в крайнем случае. Торгует здесь тётя Люда Гусева, давняя знакомая Галины Леонтьевны. Сегодня она расспрашивала меня обо всех наших, передавала приветы. За разговорами наступил вечер. Вернувшись, вскипятила чайник, заварила смородиновый чай и напилась его с печеньем, любуясь красивым оранжевым закатом. Потом думала и писала о Еве, точнее, о том сне, с которого всё и началось, с того самого знака, к которому Ева не захотела присмотреться. Так началась трагедия Димы, правильного молодого человека, обречённого в конце концов стать сакральной жертвой этой потрясающей стервы, которая никогда и никого не любила кроме себя. Что привлекло Еву в этом совершенно обычном мальчике — его молодость и красота? Вряд ли. Ева умела видеть человеческую сущность, поэтому чистая красота привлекала её только в саду. Конечно, не в красоте дело. Конечно, Ева моментально поняла, что Дима — особенный, духовный, честный, самоотверженный и светлый. Дима — противоположность Евы, но он — слишком земной, слишком человек. И что он может, без опыта и знаний, против злой и жадной силы, стоящей за Евой?
     Думает ли обо мне Альберт, и думает ли так, как думаю о нём я, потому что я думаю о том, каково это — испытать прикосновение его губ, его пальцев?
     Я задыхаюсь.
     Я просто хочу хотя бы его увидеть. Неужели это слишком много?
     Стихотворение дня:
     Одержимый (отрывок)
Напрасно я спешу к коню,
хватаю с трепетом поводья
и, обезумевший, гоню
его в ночные половодья.
В болоте темном дикий бой
для всех останется неведом,
и верх одержит надо мной
привыкший к сумрачным победам:
мне сразу в очи хлынет мгла…
На полном, бешеном галопе
я буду выбит из седла
и покачусь в ночные топи.
Как будет страшен этот час!
Я буду сжат доспехом тесным,
и, как всегда, о coup de gr;ce
я возоплю пред неизвестным.
Я угадаю шаг глухой
в неверной мгле ночного дыма,
но, как всегда, передо мной
пройдет неведомое мимо…
И утром встану я один,
а девы, рады играм вешним,
шепнут: «Вот странный паладин
с душой, измученной нездешним».
          Николай Гумилёв, 1908.


     22 июня 1998 г.
     Понедельник.
     Ночью спала как убитая. И только голод поднял меня в девять часов, иначе, скорее всего, поднялась бы только к одиннадцати. Позавтракав кашей и кофе, пошла поливать теплицу и грядки. От весёлого вчерашнего тепла сегодня и следа не осталось. Днём было всего +12°С, да и сам день, серый и пасмурный, летнему настроению как-то не способствовал. Я собрала клубнику — получилось два литра, завтра отдам Лиле. Они с Андреем сегодня вечером возвращаются с Байкала.
     Перед отъездом напилась чаю с лимонным печеньем и привела в порядок сарай с инструментами и инвентарём. Приготовила на вывоз рухлядь: рваные шланги, треснувшие вёдра и рассадные ящики. При случае попрошу Андрея о помощи.
     Народу на дачной остановке оказалось столько, что я и ещё человек пятнадцать не смогли войти в автобус, и он благополучно уехал без нас. К счастью, через полчаса приехал дополнительный, и я добралась, можно сказать, с комфортом. В нашем садоводстве транспорт — многолетний больной вопрос. Посёлок большой, а дорога к нему доисторическая: после поворота с главной асфальтированной трассы начинаются четырнадцать километров сплошных ухабов — да ещё и в горку. Ни один перевозчик ездить до "Урожая" не торопится, и каждый год город силится хоть как-то залатать эту дыру. Получается плохо. В итоге нашему несчастному автобусу никак не меньше тридцати лет. Он часто ломается прямо во время рейса, так что путешествие на дачу и обратно — ещё то приключение, нередко небезопасное.
     Дома отмокала и грелась в ванне. Потом приготовила гречневую кашу и заварила чай со смородиной. Поужинала. В половине девятого позвонила Лиля, сообщила, что они приехали, долго и красочно рассказывала, как здорово прошёл их с Андреем отдых на Байкале.
     Я видела Байкал только один раз в жизни, в шестом классе. Тогда был холодный летний день, пасмурный и периодически дождливый, поэтому, наверное, атмосфера легендарного места показалась мне зловещей. Рассмотрев окрестности и прослушав подробный рассказ экскурсовода о байкальских реалиях и преданиях, я немного побулькала руками в ледяной прозрачной воде, выудив на память небольшой бежево-полосатый камень. Он и сейчас лежит на верхней полке моей этажерки с книжками... Приверженцем палаточного экстрима я ни в коем случае не являюсь, но рада за Андрея и Лилю — они с удовольствием проводят на Байкале отпуска в своей дружной компании.
     Альберт на позвонил. Из-за этого у меня постепенно испортилось настроение, и накатила такая отчаянная тоска, что аж в груди заболело. Да что ж это такое со мной? Ведь знаю человека без году неделю, а уже страдаю так сильно, словно мы знакомы полжизни. Я чувствую себя обречённым зверем, которого загоняют охотники — и мне становится страшно. Иногда я просто застываю, думая о нём и представляя нас вместе. Наваждение какое-то.
     Весь вечер до ночи писала о Еве и Диме. Больше — о Диме, о его семье (матери и брате), о спортивных и музыкальных успехах, о его воле и целеустремлённости, твёрдости и цельности... О том, как случай, чья природа темна и таинственна, может решать всё:
— если бы Ева не посмотрела в окно поздним вечером, когда шёл снег
— если бы Дима не попал в круг фонарного света, если бы он не увидел в окне Еву, похожую на ангела
— если бы мать Димы не была такой общительной, простодушной и сердечной
— если бы у Евы в тот день не сломалась машина, если бы Ева не была таким расчётливым чудовищем

всё было бы хорошо.
     Делаю себе какао. Иду в постель с зачитанной до дыр "Угрюм-рекой".
     Стихотворение дня:
     Ветер прилёг в поля
Ветер прилёг в поля,
раскинув крылья,
сыро дымит земля,
полна бессилья.
Скоро накроет ночь.
Уж тень приколота…
Зори, плывите прочь,
гасите золото!
Вот уж и солнце в тень,
сгорев, упало.
Жду тебя, новый день.
Мне жизни — мало!
          Наталья Крандиевская-Толстая, 1915.


     23 июня 1998 г.
     Вторник.
     Утром совершенно не хотелось вылезать из-под двух шерстяных одеял, под которыми я сплю со дня отключения отопления. На сегодня прогноз погоды бодро пообещал +14°С и сплошную облачность. Позавтракав, ещё раз просмотрела свой отчёт по площадке и осталась им довольна. К десяти отнесла документы в школу, вручила их Дариме Александровне. На обратном пути зашла к Лиле, чтобы отдать ей дачную клубнику. Андрей уже вышел на работу, а мы с Лилей пили чай с домашними ванильными булочками, посыпанными сахарной пудрой, и Лиля взахлёб рассказывала о том, как прошло время на Байкале. Ездили они впятером: кроме Лили и Андрея были ещё двое андреевых друзей, один из которых отдыхал с женой. Я прослушала красочные описания рыбалок ("омуль горяченького копчения — сказка"), рассветов и закатов ("сегодня отдам печатать фотки, увидишь — с ума сойдёшь"), байкальских пейзажей ("ощущения — фантастические, это просто мистическое место, главное — вслушиваться в себя"), водных походов на лодке ("ужасно страшно, но от восторга захватывает дух"), ночей в палатке ("высыпаешься всего за три часа и потом весь день просто летаешь"), неженатого друга Андрея по имени Саша ("он водит в школу племянника, видел тебя, ты ему нравишься, так что при случае...") Мне страшно хотелось рассказать Лиле про Альберта, но пока я обдумывала эту мысль и собиралась с духом, на обед приехал Андрей и принялся с воодушевлением рассказывать мне, как суперски было на Байкале... Так что — не в этот раз, видимо. Зато я договорилась с Андреем наконец-то вывезти с дачи мусор.
     Дома отдохнула, посмотрела по телевизору новости, сварила овощной супчик и поела.
     Позвонила Дола и, рыдая, сообщила, что муж её бросил и уехал к родителям в Зиму, едва выписавшись из больницы. Я долго говорила ей утешительное, хотя думаю, что, окажись я (не дай бог!) в подобной ситуации, никакие утешения мне бы не помогли.
     До шести вечера делала в квартире уборку: пропылесосила, вытерла пыль, помыла полы. В воскресенье приезжают родители, а мне после дачи в субботу вряд ли захочется убираться.
     К половине седьмого пришла на автостанцию и встретила с иркутского автобуса тётю Фаину с кучей сумок и чемоданами. Первым её вопросом было: "Полина, а где тот чудесный кудрявый мальчик, сын врачей?" Мы взяли такси и поехали к т. Фаине со всем её немаленьким багажом. Наскоро выпив чаю, я отчалила домой, получив приглашение на субботний ужин с подарками.
     Приготовила на завтра дачные вещи, помылась, грустно поизучала безрадостный заоконный пейзаж. К ночи припустил сильный дождь с ветром, и под его шум и под стук капель о карниз я писала о Еве и Диме — и жаркое дачное лето царило вокруг меня, лето, полное соблазна и абсолютной неотвратимости.
     Альберт не позвонил.
     Ожидание и отчаяние ставшие как-то незаметно привычным для меня состоянием, уже измучили сердце. Радость и воодушевление первых дней нашего с Альбертом знакомства вытеснены грустью и даже усталостью. И ещё — разочарованием.
     Стихотворение дня:
     * * *
 …И на ступеньки встретить
не вышли с фонарем.
В неровном лунном свете
вошла я в тихий дом.
Под лампою зеленой,
с улыбкой неживой,
друг шепчет: "Сандрильона,
как странен голос твой…"
В камине гаснет пламя;
томя, трещит сверчок.
Ах! кто-то взял на память
мой белый башмачок
И дал мне три гвоздики,
не подымая глаз.
О милые улики,
куда мне спрятать вас?
И сердцу горько верить,
что близок, близок срок,
что всем он станет мерить
мой белый башмачок.
          Анна Ахматова, 1913.


     24 июня 1998 г.
     Среда.
     Я — на даче до субботы. И всё та же пасмурная, неуютная погода, которая мне, сидящей у жарко натопленной печки, не мешает.
     Проснулась дома рано, несмотря на твёрдое намерение поспать дольше обычного. За окном завывал ветер. Ох уж это странное лето, больше похожее на всё никак не заканчивающуюся весну!.. Позавтракала бутербродами с сыром и паштетом, напилась кофе под душевную музыку Дворжака, широкую, разноцветную, настраивающую на оптимистический лад. Не успела допить последний глоток, как зазвонил телефон — и сердце полетело вниз. Звонил Альберт, мне пришлось сесть на стул, потому что от волнения закружилась голова. И этим своим сухим, но волнующим голосом Альберт сказал: "Полина, мне тебя не хватает, мне просто необходимо видеть тебя". Ещё сказал, что матери лучше, но он останется с ней до конца недели. Он говорил о своей семье, о том, как произошедшее несчастье сплотило её, несмотря на какие-то сложности в прошлом, и даже по одной только интонации было ясно, что семья для него значит.
     На дачу я поехала на десятичасовом автобусе, набитом так, словно сегодня — выходной день. Перед автобусом успела зайти в наш магазинчик и купить булку хлеба, кусок "Докторской", свежий огурец и полкило овсяного печенья к чаю.
     Дача встретила неприветливым ветром и холодом. Я сразу затопила печь (в доме было промозгло и неуютно), вскипятила чайник и нажарила картошки. Пообедав, отправилась полоть клубнику. Вечером набрала воды и полила теплицу. Жалко, что несмотря на все мои титанические (вроде бы) усилия, дача выглядит как-то убого из-за холодного и одновременно засушливого лета: ни воды, ни солнца растения вдоволь от природы не получают. И всё же я не отчаиваюсь, не отпускаю руки — в надежде, что лето ещё "разгонится", и мы с ним всё наверстаем.
     К ночи небо окончательно затянулось, но ветер и не думал успокаиваться, гнул деревья, "причёсывал" кусты. Растущая у забора сирень периодически скреблась в окно. Я поужинала оставшейся картошкой и заварила зелёный чай. Слушала музыку, думала об Альберте, укрепляясь в мысли, что это и есть тот самый, предназначенный только для меня человек. Представляла, как познакомлю его со своей семьёй... Сначала всё-таки нужно поговорить с Лилей. Так будет лучше и вернее, я думаю.
     Иду в постель со своим любимым журналом.
     Стихотворение дня:
Светлый покой опустился с небес
и посетил мою душу!
Светлый покой, простираясь окрест,
воды объемлет и сушу.
О, этот светлый покой-чародей!
Очарованием смелым
сделай меж белых своих лебедей
черного лебедя — белым!
          Николай Рубцов, 1966.


     25 июня 1998 Г.
     Четверг.
     С утра я старательно натопила, так как за ночь дом почти выстыл, и я замёрзла. После утреннего кофе и хорошего бутерброда с колбаской и сыром дачный пейзаж, пасмурный и понурый, начал восприниматься гораздо радужнее и оптимистичнее. До обеда я полола теплицу и подвязывала помидоры. Днём приехал Андрей и наконец-то забрал мусор.
     На обед сварила рыбный супчик из консервы с луком и картошкой, щедро сдобренный укропом и душистым перцем. Поела, напилась чаю с печеньем, почитала "Вокруг света" о Туре Хейердале и как-то незаметно уснула. Приснился мне красивый розовый дом на берегу озера, пронизанный ровным светом, с окнами от пола до потолка. Я сидела на тёплых деревянных ступеньках, чувствуя несказанный покой и мир в душе. Счастливый покой. И проснувшись, я ещё какое-то время отчётливо помнила музыку сна, она переливалась во мне, но затем ослабела и исчезла совсем. И всё же очарование этого сна, его нежный свет, его согревающий покой, остались во мне. Я знаю.
     До вечера я занималась грядками, полола и рыхлила. Опрыскала смородину. На ужин сделала салат с покупным огурцом, зато уже с собственными укропом и шпинатом, щедро полив эту роскошь растительным маслицем. С хлебушком и сладким чаем получилась пища богов.
     Снова представляю, как расскажу Альберту о том, что пишу роман. Да, это станет для него великой неожиданностью, ведь он отлично знает, как я увлечена и поглощена школой. Интересно, понравится ли ему? Что он скажет о моём замысле, о сюжете, о стиле — как профессионал? Мне как-то страшновато...
     А каково было бы остаться с Альбертом вдвоём посреди этой тишины, посреди зелени и принадлежащего только нам лета, когда сам он принадлежал бы только мне, принадлежал бы мне весь?
     Ужас какой-то приходит в голову на ночь глядя... Но после вчерашнего такого долгожданного звонка, после слов "мне не хватает тебя", мне кажется что я имею право хотя бы на этот ужас.
     Роман, кстати, не пишется. А заставлять себя писать я ещё не научилась. К тому же, я уверена, что процесс написания книги в человеке не останавливается никогда, просто существует некая скрытая фаза. Или это я так просто себя успокаиваю?
     Пора спать.
     Стихотворение дня:
     Отрывок
...И мне показалось, что это огни
со мною летят до рассвета,
и я не дозналась — какого они,
глаза эти странные, цвета.
И всё трепетало и пело вокруг,
и я не узнала — ты враг или друг,
зима это или лето.
          Анна Ахматова, 1959.


     26 июня 1998 г.
     Пятница
     Проснулась довольно рано, чему сама удивилась: уже в семь часов я топила печку, готовила на завтрак кофе и яичницу. Ночь, кстати, была прохладная. Полдня занималась прополкой и облагораживанием цветочных клумб, наведением порядка на дорожках, опрыскиванием огурцов от вредителей мыльной водой. Да, всё-таки будет чудом, если после такого никудышного лета урожай окажется хорошим... Тем не менее, стараюсь сохранять оптимизм. Травы на грядках, к счастью, не слишком много. Осенью ещё придётся заняться компостной кучей, копившейся три года. Нужно будет разбросать её по всему огороду, а новую устроить в противоположном углу.
     Пообедав супом и напившись чаю, отдохнула перед телевизором — шла сто какая-то серия бразильского мыла, а его можно смотреть с любого места, и всё будет ясно.
     Рассадила капусту — двадцать восемь штук. Поливать огород не стала, так как земля ещё довольно влажная.
     Страшно проголодалась. Сварила картошку, сделала "зелёный", с первой собственной редиской, салат, не пожалев для него укропа, петрушки, шпината. Скоро к этой роскоши добавятся розмарин, тимьян, эстрагон, мята и мелисса лимонная — на выбор.
     Соседи Корниловы сегодня принимали гостей. Звуки заливистого веселья и модных эстрадных песен не смолкали до половины двенадцатого ночи. Затем часть гостей разъехалась, остальные постепенно угомонились тоже.
     После всех работ протопила  баню и помылась. Дома печь тоже была хорошо раскочегарена — уж слишком холодные стоят ночи.
     Сейчас я хорошо понимаю, как Альберт привязан к семье, и насколько крепки между всеми ними родственные связи — несмотря на какие-то серьёзные проблемы в прошлом, упомянутые как-то вскользь. Вчера Альберт ещё сказал, что Райнер (старший брат, врач на "Скорой") взял отпуск, чтобы лично находиться возле матери неотлучно, а Мартин (средний брат, владелец турагентства) срочно прилетел из Санкт-Петербурга, где участвовал в бизнес-форуме. Мать вчера уже перевезли из больницы в бабушкин дом в Селиваниху — там у них, как пояснил Альберт, что-то вроде "родового поместья": двухэтажный бревенчатый дом,  большой сад и красивый вид на Иркут. Дом построил дед — учёный агроном. Он же заложил и вырастил сад с плодоносящими в сибирских условиях деревьями.
     Я снова пыталась написать что-нибудь о Еве и Диме, но ничего не вышло, хотя я совершенно точно знаю, что и как должно быть написано об их лете и страсти. Не выходит ни слова, как будто мозг мгновенно наливается свинцом. Ну что ж...
     С чистой совестью допиваю свой чай и иду залечь в постель с журналом.
     Стихотворение дня:
     Оттуда
Я обещаю вам сады,
где поселитесь вы навеки,
где свежесть утренней звезды,
где спят нешепчущие реки.
Я призываю вас в страну,
где нет печали, ни заката,
я посвящу вас в тишину,
откуда к бурям нет возврата.
Я покажу вам то, одно,
что никогда вам не изменит,
как камень, канувший на дно,
верховных волн собой не вспенит.
Идите все на зов звезды,
глядите, я горю пред вами.
Я обещаю вам сады
с неомрачёнными цветами.
          Константин Бальмонт, 1899.


     27 июня 1998 г.
     Суббота.
     Проснувшись в восемь часов и выйдя на крыльцо оглядеть окрестности, я обнаружила, что утро почти солнечное и почти тёплое. От кого-то из соседей уже доносился кошмар этого лета — "ветер с моря дул, голову надул", поэтому я с чувством немыслимой радости поставила в проигрыватель диск с классическим джазом и окрестности огласились трубой и хрипом Армстронга. Позавтракала кофе и бутербродами, потом собрала клубнику — получился полный трёхлитровый бидончик. Нарвала домой редиски и большой пучок зелени, полила теплицу и огород.
     Обедать решила дома, поэтому, быстренько собравшись, полетела на двенадцатичасовой автобус.
     Дома сделала омлет и "зелёный" салат, пообедала и прилегла, блаженно вытянув ноги, борясь с подступающим сном.
     Поняв, что сон начинает побеждать, встала, закинула в машинку грязные вещи. Вымыла ванную и туалет, протёрла во всей квартире зеркала и стёкла.
     В половине девятого я уже сидела у тёти Фаины за столом, сервированным прямо по-королевски: мясо, тушёное в горшочках, жареная картошка, овощной салат и белое вино с этикеткой на иврите выглядели воситительно. Тётя Фаина привезла мне подарки: голубое платье-футляр с короткими рукавами, длинный бежевый свитер в обтяжку, чёрные американские джинсы "Lee", кружевной бежевый бюстгальтер с застёжкой спереди и флакон духов "Relaxing" от Shiseido.
От этого богатства я просто ошалела и не успокоилась, пока всё не перемеряла. Вещи мне абсолютно впору, и выгляжу я в них сногсшибательно. Парфюм пахнет зеленью и счастьем, прямо такое моё...
     Потом мы ужинали и смотрели отпускные фотографии с южным морем, пальмами и радостно улыбающимися людьми — заморскими родственниками тёти Фаины. И тут прозвучал вопрос: "Полюшка, а где же твой совершенно фантастический умный мальчик, влюблённый в тебя по уши?" Пришлось честно  рассказывать о маме Альберта и о событиях, из-за которых ему пришлось срочно уехать. О том, с каким нетерпением и какими мыслями я ожидаю его возвращения в Сосновоборск, я скромно промолчала. Тётя Фаина ненадолго задумалась, а потом спросила: "Он тебе нравится?". Я кивнула и почувствовала, что краснею просто до корней волос. "Этот мальчик — золотой, — продолжила тётя Фаина, — перспективный, порядочный, из приличной семьи, что видно невооружённым глазом. Держись за него двумя руками — и не пожалеешь. Тут же выяснилось, что для Альберта тоже есть подарки — белая шёлковая рубашка и кожаный ремень в чёрной коробочке с монограммой.
     Домой я приехала в половине десятого на такси.
     Я думаю о словах тёти Фаины, человека, достаточно знающего жизнь, близкого для меня человека: "Держись за него — не пожалеешь".
     С этими мыслями отправляюсь спать без всяких стихов и очень усталая.


     28 июня 1998 г.
     Воскресенье.
     Июнь почти прошёл, а я и не заметила, что уже прожила целую треть лета. Возможно, дело в том, что месяц выдался холодный, не похожий на летний, не похожий вообще ни на что... Конечно, я об Альберте. Сегодня он позвонил, и целый день я летаю — такое счастье. Он сказал, что завтра приедет и в семь часов вечера будет ждать возле подъезда. Сказал, что приглашает меня к себе на скромный ужин. И теперь — всё как во сне, у меня отчаянно колотится сердце, я боюсь завтрашнего дня и не могу его дождаться.
     Альберт позвонил утром, когда я завтракала, а через десять минут позвонил отец и сообщил, что они с Галиной Леонтьевной уже в Иркутске и будут дома вечером, около десяти.
     Днём я занималась дачной клубникой — варила варенье в старинном жёлто-оранжевом тазу. Когда варенье остыло, я разлила его по поллитровым баночкам. Всего получилось два с половиной литра. День был пасмурным, но с тёплым ветром. Я сварила куриный суп, сделала салатик к ужину. Вообще, время как-то незаметно промчалось, и наступил вечер. Родители приехали усталые, но счастливые и загорелые. Тут же примчались Лиля и Андрей с домашним шоколадным тортом.
     Я получила в подарок белую футболку с пальмами и голубые джинсовые шорты, тут же во всё это нарядившись. Видели бы меня мои ребятишки! Они не поверили бы своим глазам, это точно.
     Галина Леонтьевна привезла целый чемодан вкуснятины: пахлаву, лукум, оливки и оливковое масло, гранатовый соус, специи (кардамон и карри), фисташки, кофе и чёрный чай. А ещё мне вручили розовый тоник, оливковое мыло ручной работы и шикарный белый банный халат. Андрей с Лилей тоже не остались без подарков, ясное дело. Сверх того Галина вручила им комплект постельного белья. После ужина мы долго пили чай с восточными сладостями и Лилиным тортом. Отец рассказывал о Турции и турках, Галина — о море, рынках и магазинах. Смотрели целую кучу уже напечатанных фотографий: другая жизнь, светлая и беззаботная, промелькнула передо мной как нездешнее цветное кино, как яркая радуга после тёплого ливня.
     Завтра я увижу Альберта. Завтра меня снова подхватит и унесёт фантастический вихрь неосвоенных ощущений... Да что же это за сила такая, заставляющая меня изменяться самой и менять мир так самозабвенно и безоглядно?..
     Стихотворение дня:
     * * *
Всё обещало мне его:
край неба, тусклый и червонный,
и милый сон под Рождество,
и Пасхи ветер многозвонный,
и прутья красные лозы,
и парковые водопады,
и две большие стрекозы
на ржавом чугуне ограды.
И я не верить не могла,
что будет дружен он со мною,
когда по горным склонам шла
горячей каменной тропою.
          Анна Ахматова, 1916.


     29 июня 1998 г.
     Понедельник.
     Странный и ни на что не похожий день я пережила сегодня.
     Я сижу в своей комнате, и выпитое вино ещё переливается, искрится у меня в голове. Я полна новыми впечатлениями, сладостью в сердце, и меня уносит, уносит, не знаю куда. Так вот...
     В семь часов вечера я стояла перед Альбертом возле скамейки под нашими окнами. По-летнему сиял ясный и тёплый вечер, а я была в новом голубом платье, в праздничных туфлях на высоком каблуке и благоухала парфюмом от Shiseido, цитрусовым, зелёным, умиротворяющим.
     День, от моего пробуждения до этих семи вечера, тянулся невыносимо долго, и я пыталась хоть чем-то себя занять, но всё валилось из рук. Взялась навести порядок в одёжном шкафу, вывесила на балкон тёплые вещи для проветривания, образцово показательно вытерла везде пыль, выгладила гору белья. Обедать не стала — совсем не было аппетита. Написала родителям записку, что иду в гости, что задержусь, что меня проводят.
     ...В семь часов вечера я стояла перед Альбертом, умирая от волнения, но стараясь не подавать виду и лучезарно улыбаться. Альберт, по своему обыкновению, был в сияющей белой рубашке и выглядел как случайно упавший с неба молодой бог с букетом светло-розовых тюльпанов. Он вручил цветы и поцеловал мне руку, а потом сказал: "Ничего не бойся и доверься мне", и я поняла, что буду помнить эту минуту до конца моих дней, что она отпечатается в моей памяти как строчка на батисте, что любые детали этого впечатления останутся живыми и отчётливыми навсегда.
     Всю дорогу меня слегка подтрясывало. Я нервничала от ощущения надвигающегося неизведанного, но манящего с такой силой, что отказаться от него было решительно невозможно. Весь путь занял не более пятнадцати минут прогулочным шагом.
     Альберт живёт в среднем из трёх домов, назваемых у нас "барскими", на втором этаже, в трёхкомнатной квартире с большой кухней, просторной прихожей и странноватой, но уютной лоджией. Мебель и бытовая техника осталась от прежних хозяев, однако, кое-что пришлось сразу заменить: входную дверь, кровать, холодильник, сантехнику и электрику. В квартире царила идеальная чистота.
     Мой букет сразу перекочевал  в массивную хрустальную вазу. Сидя на кухне, я рассматривала окружающую обстановку, пока Альберт, накинув фартук с якорями, мыл и резал апельсины. Затем он пригласил меня в гостиную и усадил в смешное кресло в виде груши перед накрытым белой скатертью столиком. Из музыкального центра весело запели битлы, а на столике — тарелка за тарелкой — появились сыр, ветчина, помидоры, хлеб и уже знакомые мне апельсины. Торжественно была внесена расписная супница, в которой оказалась приготовленная Альбертом солянка. На мой немой вопрос он быстренько ответил, что готовить его научила бабушка, и что он единственный из трёх братьев умеет это делать хорошо. Увенчала всю несказанную красоту стола бутылка "Хванчкары".
     Во время ужина Альберт красочно рассказывал о своей семье, я уже знаю, что это — любимая тема. Его бабушка происходит из старинного иркутского купеческого рода Басниных, основателей легендарного "Торгового дома". Братья Баснины поставляли по России и в Китай продукты питания и меха, а из Китая везли чай и ткани. Следующее поколение занималось золотодобычей на Лене. А ещё Баснины строили храмы, собирали библиотеку, помогали сосланным в Иркутск декабристам. Бабушка Тамара Фёдоровна всю жизнь работала врачом в Ивано-Матрёнинской больнице. Она живёт на улице Марата в центре города, а летом переезжает в поместье в Селиванихе. Дед, Павел Иванович Усольцев, умер рано, ещё до рождения Альберта. Он простудился во время учёной экспедиции в Читинской области, и по какой-то причине своевременную помощь ему оказать не успели.
     Солянка оказалась выше всяких похвал. Я честно призналась, что кулинария моей сильной стороной не является (при том, что покушать я очень люблю), и скромно перечислила блюда, которые у меня выходят съедобными. Их немного, что поделаешь...
    "Хванчкара" мне тоже очень понравилась. Альберт сообщил, что его средний брат зимой был в Грузии по работе и привёз с собой несколько ящиков для торжественных случаев.
     Постепенно я оттаяла и даже расслабилась. Вино, видимо, сыграло в этом не последнюю роль. Незаметно сгустились сумерки. Альберт включил большой оранжевый торшер, и мы залезли с ногами на диван. Разговаривали о моей работе и вообще о школе. Я рассказала о моём первом "взрослом" годе, об учениках и коллективе, о Доле и даже о моих честолюбивых профессиональных намерениях.
     Потом мы пили на лоджии чай, поданный на крошечном сервировочном столе, сидя на старинных табуретах под сенью разлапистого фикуса, так же доставшемуся Альберту вместе с квартирой...
     Да, всё было очень спокойно и чинно, и вдруг Альберт говорит этим своим глухим, без особых интонаций, голосом, но говорит как-то иначе: "Я должен сказать тебе кое-что важное, ты не отвечай, просто слушай", и я понимаю, что уже начинается то самое ожидаемое, но неизведанное, и слышу дальше: "Мне сейчас хочется целовать тебя, теряя контроль, выпустить на свободу животное, которое с того мгновения, как я тебя увидел, рвётся на волю, но больше всего на свете я хочу быть с тобой каждый день до конца моей жизни. Именно поэтому всё случится, когда будешь готова. Обещаю, что я это сразу пойму, пойму без слов, потому что люблю тебя", и, не дожидаясь, пока я хоть что-то осмыслю и, наверное, закрою рот, он целует меня в губы, мир взрывается и потом медленно, очень м е д л е н н о осыпается мне под ноги...
     Потом мы оба молчим, опираясь на перила. Я не помню, когда встала с табурета, я вообще ничего не помню и не соображаю. Я смотрю на чернеющий за дорогой лес, на горящие фонари, на редкие проезжающие машины. Альберт глядит на меня, и у меня под голубым платьем от восторга, нежности и ужаса болит сердце. А ещё потом Альберт говорит, что уже довольно поздно, что мои родители волнуются, и что он проводит меня домой.
     В прихожей я вижу подарочный пакет, о котором напрочь забыла. "Это тебе подарок от тёти Фаины", — говорю я, и добавляю, что этот ужин я не забуду никогда, и Альберт мне отвечает: "Я  тоже". Всю дорогу до моего дома мы молчим. У порога квартиры Альберт целует мне руку, говорит, что позвонит завтра, желает спокойной ночи и уходит.
     Времени было половина двенадцатого, но родители не спали и ждали меня с вопросительными лицами. И тут я честно сказала, что месяц назад познакомилась с молодым человеком, что он — порядочный и из приличной семьи, что тётя Фаина это может подтвердить, что мы сегодня с ним просто поужинали, и что я после всего этого — в полном порядке. Отец сразу же спросил: "Это у вас серьёзно?", а Галина  — "А когда ты нас с ним познакомишь?" Я ответила"Да" и "В ближайшее время" и твёрдой походкой направилась в ванную умыться, а потом — +в свою спасительную комнату, чтобы записать весь этот невероятный день и не сойти с ума.
     И никаких стихов сегодня.
     Иду спать.


     30 июня 1998 г.
     Вторник.
     Хороший день, ясный и тёплый, даже очень тёплый. Я проснулась в половине девятого со слегка больной головой и сразу отправилась в душ, который мне очень помог. Наверное, вчерашних волнений и вина оказалось для меня многовато. Чтобы сосредоточиться на простых действиях, после завтрака я устроила на антресолях пристрастную генеральную уборку, после которой на мусорку отправились три пакета с абсолютно ненужным и давно меня раздражающим барахлом. В два часа дня я заявилась на работу к мирно обедающей Лиле, вызвала её на скамеечку возле служебного входа и, стараясь быть лаконичной, рассказала всё о нас с Альбертом. Как я и ожидала, Лиля временно потеряла дар речи, а после его возвращения пригласила меня завтра на ужин, сказав, что Андрей с друзьями уезжают на Оку на рыбалку на всю ночь.
     Вернувшись домой, я сварила не слишком удачную рисовую кашу, пообедала и на пару часов залегла с ранним Тургеневым на диван. Потом быстренько выпила чаю без ничего и стала готовиться к свиданию, о котором мы, как мне удалось вовремя вспомнить, вчера договорились. Я привела себя в полный порядок, надела белую майку и длинную чёрную юбку из креп-жоржета, которую я благополучно ношу уже третье лето.
     Почему у меня так больно и отчаянно падает сердце, когда Альберт оказывается близко? Почему вдруг выясняется, что дышать нечем и необязательно? Почему начинают так по-дурацки дрожать пальцы? Наверное, это какая-то разновидность психической болезни — другого объяснения нет. Иначе, почему я умираю каждый раз, когда он целует мою ладонь?
     Самое интересное, что сегодня нам даже не пришлось удаляться от моего дома, потому что кафе-мороженое "Молодёжное" именно в моём доме с фасадной стороны и находится. Молодёжное мороженое очень вкусное и дорогое. А ещё здесь всегда модная музыка и приветливые сотрудники, а царящая в "Молодёжном" атмосфера — добрая и сказочная. Я выбрала себе пломбир с вишнёвым сиропом и шоколадной посыпкой, Альберт — клубничное сливочное в шоколадной глазури. Поглощая вкуснятину, я спросила, как продвигается новый роман, и Альберт ответил, что роман никак пока не продвигается. И тут я набралась смелости и рассказала, что пытаюсь писать книгу о женщине, которая разрушает всё, что это — мой первый литературный опыт, и что вера в свои творческие силы понемножку меня покидает.
     Вопреки моим предположениям, Альберт даже бровью не повёл, а просто кивнул и ответил, что ждал от меня чего-то подобного и попросил рассказать подробности... Ну, я и рассказала, что сюжет достаточно прост: главная героиня — жена небедного чиновника, скучая в большой квартире и большом городе, становится хозяйкой немаленькой дачи и сада, обнаруживая в себе склонность и даже талант работать с землёй. И однажды у неё возникают отношения с мужчиной очень намного моложе, и отношения эти перерастают в сумасшедший и тайный роман, заканчивающийся очень плохо. "Как именно?", — поинтересовался Альберт, и я, не раздумывая, ответила, что Дима обязательно погибнет, а Ева непременно выживет. "А что будет потом? Ведь это и есть самое главное?" Я растерялась: "Я ещё не думала про потом". Какое-то время Альберт молча ел своё уже подтаявшее клубничное, потом сказал, что у него появилась идея, которую нужно как следует обдумать, и было видно, что ему это действительно нужно.
     Мы договорились встретиться в четверг, в обычное время. Альберт уже знает, что в среду я обязательно должна быть на даче, чтобы набрать в бочку воды. Он даже порывался поехать со мной и помочь с работой, но я честно сказала ему, что мне иногда необходимо побыть одной, и что именно на даче это у меня лучше всего получается. Было видно, что Альберт понял меня прекрасно.
     Он проводил меня до дома, поцеловал в ладонь и исчез в надвигающихся сумерках.
     Альберт.
     Альберт.
     Я так счастлива, что мне страшно.
     Стихотворение дня:
      * * *
Как много хочется сказать
в полночный час любви —
как сладостны твои глаза,
как руки сладостны твои.
Какие просятся слова
в бесстыдстве тишины, —
но молча, молча целовать
друг друга мы должны.
Звенит тугая тишина
как музыка в ушах —
красноречива только в снах
влюблённая душа.
          Наталия Кугушева, 1947.